Помоги проекту - поделись книгой:
Ветер,
Шепни ненаглядной: «люблю…»
Но не бывать нам вместе.
Верность — стекло. Вечность — алмаз.
Время пришло, но не для нас.
Ты сохрани смерти назло
Верность — алмаз, вечность — стекло…
Вечность и верность —
Не жди, не проси
Божьей любви, королевской награды.
Ветер,
Шепни ненаглядной: "Прости,
Плакать больше не надо".
Верность — скала. Вечность — прибой.
Я навсегда связан с тобой,
Ты навсегда мне отдана.
Вечность — утес, верность — волна.
«Что это? Неужели я стараюсь порадовать мальчишку? Понравиться? А он притих, слушает и глаз не сводит!..» Мне вдруг стало не по себе… я с трудом дотянул последние ноты, опустил гитару и встал:
— Вы довольны, Ваше Высочество? Видит Бог, мои песни вовсе не так хороши, как гласит молва.
— Напрасно Хейли Мейз, дивный голос Синедола… — он тоже поднялся, обошел стол и остановился напротив, кротко опустив глаза, словно раскаиваясь в своей неучтивости. — Молва нисколько не льстит твоему дару: очень красивая песня. Красивая и печальная. Только мне бы больше понравилось веселье, Хейли Мейз.
Этот детеныш нечистых и в самом деле казался таким юным, наивным, уязвимым, что просто подмывало подшутить над ним. И я не удержался:
— Я могу быть веселым, Ваше Высочество. Веселым, дерзким, даже злым и опасным. Со мной не заскучаешь… а Вы? — и, изобразив сомнение, добавил. — Или хрупкое дитя королевской крови еще не созрело для драки?
— Отчего же, Хейли Мейз, наследник лордов Синедола? Хрупкое дитя может попробовать.
Я кожей чувствовал негодование послов и беспомощную ярость отца, и это еще больше меня раззадорило:
— Значит, поединок, мой высокий гость? На мечах?
Да и что такого ужасного я делал? Меня самого вовсю лупили тренировочным клинком с пяти лет, а этому неженке никак не меньше шестнадцати! И он сын Ареийи — первого из лучших воинов своего племени. Что страшного, в самом деле, произойдет, если я наставлю малышу с десяток синяков?
— Поединок? После вечерней трапезы? Я не должен, но… — он улыбнулся, сначала застенчиво, глядя не на меня, а на гитару, потом смелее, и вдруг азартно вскинул взгляд, — не могу отказать — ты такой, Хейли Мейз! Никогда не думал, что люди могут быть такими!
Развернувшись на пятках, он чуть не вприпрыжку покинул зал.
Мой родитель не нашел ничего лучшего, как вздохнуть, тяжело и виновато:
— Мальчишки… с ними столько хлопот: думаешь, они уже взрослые и разумные, а они все еще сущие дети, норовят порезвиться…
— Да, лорд Кейн Мейз, вы правы. Но ведь они — наш свет и наше счастье. Чего стоит жизнь без детей? — отозвался седовласый сит и пристально, со значением посмотрел на меня. — Наши юные воины просто порезвятся. Я уверен, так и будет.
К вечерней трапезе гости не вышли: сославшись на усталость, они попросили подать ужин в покои. Я воочию представил, как глава миссии отчитывает Его Высочество Ай-лор-сит-знает-кого за легкомыслие, решил про себя, что развлечение отменяется, но все же переоделся и вышел во двор замка.
Однако мой юный соперник уже был там. Не тратя времени попусту, он разминался с одним из соплеменников на наших деревяшках, предназначенных для обучения будущих оруженосцев. Сами сопливые оруженосцы вместе с наставником, несколько стражников и конюхов, оружейник с подмастерьем и прочая дворня, конечно же, выстроились поглазеть на замечательное зрелище: ситы сражаются! Я тоже остановился поодаль понаблюдать за схваткой: хотелось узнать, что за приемы используют эти твари. Хотя вряд ли происходящее можно было назвать сражением. Послы медленно кружили, не сводя друг с друга глаз и — словно два кота! — ушей. Изредка то один, то другой прощупывал соперника вкрадчивым движением клинка — и только. Принц двигался мягко, аккуратно, плечи и спину держал свободно. Чувствовалось, что меч в его руке далеко не впервые, но ничего такого, что помогло бы мне по-настоящему оценить его подготовку, я не увидел.
Вскоре мое появление заметили: стоило старшему ситу чуть повести ухом, и принц опустил клинок, а потом подошел ко мне, улыбаясь, как давнему другу.
— Тяжелый, — словно продолжая прерванный разговор, он указал на тренировочный меч, что держал в руке, — и уравновешен верно. А вот обработан плохо: будущие воины Синедола могут поранить ладони.
— Вашему Высочеству не стоит беспокоиться, — ответил я в том же полушутливом тоне. — сейчас подберу Вам другой, с рукоятью, отполированной до блеска.
— Зачем? — удивился юноша. — У меня уже есть оружие. Тебе просто нужно взять свое.
Он вынул из ножен меч, длинный, узкий, светло-серебристый, подстать хозяину. Я вновь почувствовал не угрозу, а скорее предвкушение игры, но все же заметил:
— А не слишком ли опасно?
— Неужели будущий лорд Синедола, убоявшись пораниться, станет размахивать палкой, как дворовый мальчишка? — удивился принц.
Я огляделся, ожидая поддержки, но второй посол отвернулся, словно и не заметил ничего, а наш мастер по оружию взялся что-то обсуждать с кузнецом, да так увлеченно, что я понял: помощи не будет. У наших оружейников к ситам свой счет. Они, конечно, к отцу первыми с докладом кинутся, но если сейчас я отступлю, уважать уже никогда не будут… мне ничего не оставалось, как пристыжено поспешить за боевым мечом.
Синедольский меч был гораздо тяжелее и казался куда страшнее красивой ситской игрушки; да и сам соперник, хоть и не уступал мне ростом, был еще по-детски тонок и слаб. «Наши юные воины только порезвятся…» — вспомнил я слова посла… что ж, не я решил хвататься за сталь. Но я чувствовал себя хозяином, старшим и более разумным, к тому же поединок был моей затеей: мне и следовало думать, как уберечь и себя, и мальчишку.
Только вот времени на раздумья не оказалось.
— Потанцуем, Хейли Мейз?
Сит небрежно отмахнул приветствие — солнце полыхнуло на лезвии, вороненой змеей мотнулась коса — и тут же бросился в бой.
Я едва успел вскинуть меч. Он, как тень, ушел вбок, я — следом… и чуть не упал... вот чудно! А ведь думал, что ловок. Мальчишка не дал опомниться — быстрота, напор. Восторг в глазах… да и слаб ли он?!
Ударить бы самому — но где там! Он возникал со всех сторон сразу — я поворачивался, как мог. Но, на потеху зевакам, спасался лишь удачей. Похоже, я серьезно недооценил соперника…
Наконец молоденький сит отскочил подальше и опустил оружие. Он вспотел и раскраснелся, влажные пряди налипли на щеки. Переводя дыхание, он сгреб волосы с лица, отбросил назад и радостно оскалился:
— Хейли Мейз, не стоит так меня щадить. Это скучно!
Отдышаться и утереть пот оказалось кстати, но прекращать забаву я еще не собирался! Во дворе столпилась половина обитателей замка: эти бездельники в жизни не забудут, как молодой господин не смог сладить с ситским детенышем.
— Не щадить? Что ж, Ваше Высочество, было б сказано… — усмехнулся я в ответ и напал первым.
Гибкий клинок не держал удара — скользил, выворачивался и тут же колол. В руке юного принца он летал и пел, как живой. Но я все же поймал ритм и повел: Удар, звон … выпад — уход. И вновь удар…
Злое веселье мальчишки захватило и меня: как-то незаметно я уверовал в наше мастерство и неуязвимость, забыл, что против отточенного металла тела прикрыты лишь легкой тканью. Вот уже на белом льне расцвели маки. На буром не разглядеть — но я мог поклясться, что пару раз зацепил сита… а боли не было. Только упоение риском, только восторг послушного тела.
Бой шел уже без скидок и уступок. Мы были равны. Больше того: мы были едины!
Вдруг он оступился и выронил меч…
…а мой клинок уже раскручен, отпущен и сейчас тяжелое лезвие снизу вверх, наискосок раскроит его грудь, кровь упругой струей брызнет мне в глаза!
Я дернулся назад, не устоял и больно уселся в пыль, чудом не выпустив рукоять. Меч прошел гладко, почти без сопротивления. Лишь кончик клинка, самое его острие достигло цели — шелк, взвизгнув, затрещал.
Юный сит дрогнул и замер. Разорванная пола рубашки быстро намокла кровью, на побледневшей скуле раскрылась густо-красная рана. Взгляд, устремленный на меня, был пуст.
Я тоже смотрел на него, не в силах шевельнуться, и был, наверное, не менее напуган.
Сит опомнился первым: в глазищах еще чернел ужас, но уши встрепенулись и губы расцвели улыбкой, чуть кривоватой от боли, зато такой радостной! Тут не ошибешься: мальчишка ликовал.
Казалось, первым делом нужно поднять оружие, но он шагнул ко мне и протянул руку. А я, ошарашенный происходящим, ухватился и встал на ноги. И не подумал о том, что это рука врага, вот так непринуждённо поданная... Я его едва не зарубил, а он... впрочем, и того, что моя собственная ладонь была залита кровью с раненого предплечья, я не заметил. Он поднес окровавленные пальцы к лицу, начал разглядывать, обнюхивать, словно какую-то невидаль, и все улыбался, странно, дико… мне показалось, что юноша не в себе. А еще я почему-то воочию представил, что он сейчас начнет слизывать кровь, как редкое лакомство. Но я опять ошибся: сит отер разорванную скулу и заговорил, грустно и очень тихо, одному мне:
— Кровь, Хейли Мейз, смотри... твоя и моя вместе. У сита темная, вы говорите… можешь теперь отличить, где моя, темная, а где — светлая, твоя? Красная. Одинаковая. А прольется, в землю впитается — потемнеет. И твоя, и моя...
Он говорил и говорил, но я уже не разбирал слов: на меня накатило оцепенение. Меч в руке разом стал неподъемным, двор замка, взволнованные голоса зевак отдалились, и ноздри защекотал дух весенней пахоты… я как во сне увидел быка, размерено бредущего по полю, плуг, взрезающий землю, черный жирный отвал, ощутил холодок влажного ветра на щеках… а потом воздух по-летнему загустел, сочная трава заливного луга легла под острие косы и свежий радостный запах растекся вокруг. Земля, трава, смолистая золотая стружка… Я невольно заулыбался.
Вдруг все это заволокло дымом и смрадом: горечь гари, приторная мерзость гнили, теплый сладковатый запах бойни!.. Улыбка сползла с губ. По спине потек пот, начало знобить, задрожали колени, и слизистый ком подкатил к горлу. Я едва удержался, чтобы не опереться о меч, как о костыль. Затряс головой, пытаясь прогнать наваждение, вытаращил глаза, до боли стиснул кулаки — ничего не помогало. Вонь пожарища и смерти густым, липким облаком окутала двор, пропитала одежду, проникла в кожу, и вместе с ней сердце заполнил чужой, непонятный ужас.
Бежать! Надо бежать отсюда! — требовало все мое существо, а сам я стоял не в силах двинуться с места. Что со мной? Неужели раны, казавшиеся пустячными, на самом деле гораздо тяжелее? Или я так перепугался невольного убийства, что себя потерял?
— …называй меня по имени, Хэлйи Мейз, теперь мы с тобой… — едва разобрал я сквозь смятение и кивнул так же бездумно, как схватился за протянутую руку. Сейчас я был согласен с чем угодно, лишь бы не видеть этого звереныша, не слышать больше, лишь бы уйти отсюда и остаться, наконец, одному.
— Благодарю тебя, Хейли Мейз, наследник Синедольских лордов, — юный сит легко коснулся моей руки кончиками окровавленных пальцев и снова попытался выдавить улыбку. — Прости, если нанес тебе обиду.
Потом поднял меч и похромал к своему старшему собрату. Ему было больно, очень больно. Он едва держался на ногах, теперь я это видел.
— И я не хотел твоих страданий, — запоздало ответил я.
Светловолосый сит обнял мальчика, посмотрел на меня, как на гнусную букашку и отвернулся. Впрочем, мне уже было все равно. Ни на кого не оглядываясь, я направился в замок и у самого входа нос к носу столкнулся с отцом.
— Хейли! Я же предупреждал! Не играй с ситом — не заметишь, как околдует. Зачем ты взял меч?.. — лорд Мейз схватил за плечи и тряханул так, что меня чуть не вывернуло.
Я, пряча глаза от стыда и слабости, простонал:
— Отец, позвольте уйти…
Только тут он увидел кровь и осекся. Лицо его побагровело, глаза блеснули сталью, под кожей заходили желваки.
— Что вы устроили, недоноски?! Ты ранен?
— Пустяки, пара царапин…
Меня терзала не боль и даже не тяжесть удушливого смрада, от которой я никак не мог избавиться. Что-то тревожное, пугающее назревало в сердце... пустота, темная неутолимая жажда, которую немыслимо принять и от которой — я уже чувствовал — не смогу отречься. Рядом с этим смутным чувством о ранах и поминать не стоило. Все, чего я хотел — это покоя. Немедленно и любой ценой. Но отцу, как всегда, не было дела до моей нужды.
— Поди в постель, Хейли, а я пришлю лекаря.
Это звучало как приказ, который не обсуждают. Он уже искал глазами кого-нибудь, кто присмотрит за непутевым сыночком, но я решительно отстранился.
— Нет, отец. Я иду в часовню. Хочу помолиться.
— Да, это правильно.
Он вдруг сдался и отступил. В другой раз я бы очень удивился, но в этот — просто сунул ему в руки меч и сбежал.
Часовня встретила меня тишиной и сумраком. На алтаре всегда горели свечи, сегодня их было только две. Робкие язычки пламени выхватывали у темноты лишь часть фрески с причудливым орнаментом…
Я упал на колени и истово зашептал:
«Отец мой Всевышний, вечно сущий в Мире и за Пределом,
Будь милостив, прости дитя свое грешное, защити от зла, наставь на путь истинный…»
Никогда в жизни — ни до этого дня, ни после — я не испытывал такой нужды в том, чтобы быть услышанным. Толком не понимая, в чем моя вина, я чувствовал себя последним, самым презренным грешником, не смеющим даже надеяться на прощение. И все же надеялся. Я ждал знака — света ли, звука, запаха, может, ощущения кого-то рядом… да хоть просто живой искры в своем сердце — чего угодно! Лишь бы вновь, как в детстве, почувствовать присутствие Небесного Отца, лишь бы убедиться в Его любви. Ведь тогда, ребенком, я верил! Я верил, и Он прощал! Он не оставлял меня...
Как одержимый, я вновь и вновь повторял слова молитвы. Но чем дольше молился, тем страшнее мне становилось. Казалось, душа моя замерла у края бездны и смотрит вглубь, не смея оторваться, а там, в глубине нет ничего, только холод, мрак и пустота… то, что должно было жить, но жить не будет.
А Небеса были по-прежнему далеки, словно я отвергнут навсегда.
И вот, когда отчаяние, казалось, поглотило меня, Господь ответил на мои молитвы: за спиной скрипнула дверь. По твердым, быстрым шагам я узнал единственного, кого хотел сейчас видеть. Святой отец Бартоломью, мой наставник в вере! Тот, кто умел слушать и слышать, кто был неизменно добр и внимателен к чужим страданиям и бедам!
Поделиться книгой: