Воробьи на Мэдисон-сквере - английский и русский параллельные тексты

THE SPARROWS IN MADISON SQUARE	Воробьи на Мэдисон-сквере Перевод Н. Галь.
The young man in straitened circumstances who comes to New York City to enter literature has but one thing to do, provided he has studied carefully his field in advance.	Молодому человеку в стесненных обстоятельствах, если он приехал в Нью-Йорк, чтобы стать писателем, и притом заранее тщательно изучил поле боя, требуется сделать только одно.
He must go straight to Madison Square, write an article about the sparrows there, and sell it to the Sun for $15.	Надо прямиком отправиться на Мэдисон-сквер, написать очерк о здешних воробьях и за пятнадцать долларов продать его редакции "Сан".
I cannot recall either a novel or a story dealing with the popular theme of the young writer from the provinces who comes to the metropolis to win fame and fortune with his pen in which the hero does not get his start that way.	Я не могу припомнить ни единого романа или рассказа на ходкую тему о молодом литераторе из провинции, приехавшем в великий город завоевать пером богатство и славу, в которых герой не начал бы именно с этого.
It does seem strange that some author, in casting about for startlingly original plots, has not hit upon the idea of having his hero write about the bluebirds in Union Square and sell it to the Herald.	Даже странно, почему какой-нибудь автор в поисках сверхоригинального сюжета не додумался заставить героя описать синиц на Юнион-сквере и продать свое произведение "Гералду".
But a search through the files of metropolitan fiction counts up overwhelmingly for the sparrows and the old Garden Square, and the Sun always writes the check.	Но комплекты нью-йоркских журналов неоспоримо свидетельствуют в пользу воробьев и зеленого островка на старой площади, и чек всегда выписывает "Сан".
Of course it is easy to understand why this first city venture of the budding author is always successful.	Разумеется, нетрудно понять, почему первая дерзкая попытка начинающего автора всегда увенчивается успехом.
He is primed by necessity to a superlative effort; mid the iron and stone and marble of the roaring city he has found this spot of singing birds and green grass and trees; every tender sentiment in his nature is baffling with the sweet pain of homesickness; his genius is aroused as it never may be again; the birds chirp, the tree branches sway, the noise of wheels is forgotten; he writes with his soul in his pen-and he sells it to the Sun for $15.	Его подстегивает необходимость сделать сверхчеловеческое усилие; в огромном грохочущем городе, среди железа, камня и мрамора он отыскал уголок, где зеленеют трава и деревья и щебечут птицы; все чувствительные струны его души трепещут в сладостной тоске по родным местам; быть может, никогда больше в нем не пробудится с такой силой творческий гений; птички поют, колышутся ветви деревьев, забыт грохот колес; он пишет, вкладывая в строчки всю душу... и продает свое творение в "Сан" за пятнадцать долларов.
I had read of this custom during many years before I came to New York.	Многие годы читал я про этот обычай, прежде чем приехал в Нью-Йорк.
When my friends were using their strongest arguments to dissuade me from coming, I only smiled serenely.	Когда друзья, пуская в ход самые убедительные доводы, пытались отговорить меня от поездки, я лишь безмятежно улыбался.
They did not know of that sparrow graft I had up my sleeve.	Они не знали, что в запасе у меня фокус с воробьями.
When I arrived in New York, and the car took me straight from the ferry up Twenty-third Street to Madison Square, I could hear that $15 check rustling in my inside pocket.	Когда я приехал в Нью-Йорк и трамвай повез меня от парома по Двадцать третьей улице прямиком к Мэдисон-скверу, я уже слышал, как этот чек на пятнадцать долларов шуршит у меня в кармане.

I obtained lodging at an unhyphenated hostelry, and the next morning I was on a bench in Madison Square almost by the time the sparrows were awake.	Я остановился в каком-то скромном пансиончике и на другое утро, в час, когда едва просыпаются воробьи, уже сидел на скамье в Мэдисон-сквере.
Their melodious chirping, the benignant spring foliage of the noble trees and the clean, fragrant grass reminded me so potently of the old farm I had left that tears almost came into my eyes.	Мелодичное воробьиное чириканье, приветливая весенняя листва величавых деревьев и свежая душистая трава с такой силой напомнили мне старую ферму, которую я покинул, что на глаза мои чуть не навернулись слезы.
Then, all in a moment, I felt my inspiration.	И тотчас меня посетило вдохновение.
The brave, piercing notes of those cheerful small birds formed a keynote to a wonderful, light, fanciful song of hope and joy and altruism.	Смелые звонкие голоса этих веселых пичужек словно задавали тон чудесной, светлой, причудливой песне надежды, радости и любви к ближнему.
Like myself, they were creatures with hearts pitched to the tune of woods and fields; as I was, so were they captives by circumstance in the discordant, dull city-yet with how much grace and glee they bore the restraint!	Сердца этих крохотных созданий, как и мое сердце, звучали в лад лесам и полям; как и я, они, по воле случая, оказались пленниками сумрачного шумного города, - но как же весело, с каким изяществом они переносят неволю!
And then the early morning people began to pass through the square to their work-sullen people, with sidelong glances and glum faces, hurrying, hurrying, hurrying.	А потом появились люди, те, кто спозаранку идет на работу, - хмурые, угрюмые, они проходили мимо, бросая на меня косые взгляды, и всё торопились, торопились, торопились.
And I got my theme cut out clear from the bird notes, and wrought it into a lesson, and a poem, and a carnival dance, and a lullaby; and then translated it all into prose and began to write.	И я отчетливо уловил в птичьей песенке свою тему и преобразил ее в притчу и в стихи, в праздничную пляску и в колыбельную песню; а потом перевел все это в прозу и принялся писать.
For two hours my pencil traveled over my pad with scarcely a rest.	Два часа кряду карандаш мой без роздыха бегал по листкам блокнота.
Then I went to the little room I had rented for two days, and there I cut it to half, and then mailed it, white-hot, to the Sun.	Потом я пошел в комнатку, которую снял на два дня, сократил написанное вдвое и свеженькое, с пылу с жару, отослал почтой в "Сан".
The next morning I was up by daylight and spent two cents of my capital for a paper.	Назавтра я поднялся чуть свет и потратил два цента из своих капиталов на газету.
If the word "sparrow" was in it I was unable to find it.	Если и было в ней слово "воробей", мне не удалось его отыскать.
I took it up to my room and spread it out on the bed and went over it, column by column.	Я вернулся с газетой в номер, разостлал ее на кровати и просмотрел всю, столбец за столбцом.
Something was wrong.	Где-то произошла осечка.
Three hours afterward the postman brought me a large envelope containing my MS. and a piece of inexpensive paper, about 3 inches by 4-I suppose some of you have seen them-upon which was written in violet ink,	Три часа спустя почтальон принес мне большой конверт, в котором находились моя рукопись и листок дешевой бумаги размером примерно три дюйма на четыре - наверно, кое-кому из вас случалось видеть такие листки, - на котором лиловыми чернилами было написано:
"With the Sun's thanks."	"Редакция "Сан" возвращает с благодарностью".
I went over to the square and sat upon a bench.	Я пошел все в тот же сквер и сел на скамью.

No; I did not think it necessary to eat any breakfast that morning.	Нет, в это утро я не счел нужным позавтракать.
The confounded pests of sparrows were making the square hideous with their idiotic "cheep, cheep."	Несносные воробьи своим дурацким чириканьем совсем испакостили сквер.
I never saw birds so persistently noisy, impudent, and disagreeable in all my life.	В жизни не видал таких неумолчно крикливых, нахальных и противных птиц.
By this time, according to all traditions, I should have been standing in the office of the editor of the Sun.	Согласно всем традициям, сейчас я должен бы стоять в кабинете редактора "Сан".
That personage-a tall, grave, white-haired man-would strike a silver bell as he grasped my hand and wiped a suspicious moisture from his glasses.	Сей почтенный деятель - высокий, серьезный, седовласый - должен бы стиснуть мою руку, протереть стекла подозрительно увлажнившихся очков и тряхнуть серебряным колокольчиком.
"Mr. McChesney," he would be saying when a subordinate appeared, "this is Mr. Henry, the young man who sent in that exquisite gem about the sparrows in Madison Square.	- Мистер Мак-Чесни, - должен бы он сказать появившемуся в дверях подчиненному, -познакомьтесь, этот молодой человек - мистер Г енри, тот самый, что прислал нам такую прелестную жемчужину о воробьях на Мэдисон-сквере.
You may give him a desk at once.	Сейчас же зачислите его в штат.
Your salary, sir, will be $80 a week, to begin with."	Для начала, сэр, вы будете получать восемьдесят долларов в неделю.
This was what I had been led to expect by all writers who have evolved romances of literary New York.	Вот чего я ждал, доверясь всем авторам, которые воспевали литературный Нью-Йорк.
Something was decidedly wrong with tradition.	Да, традиция почему-то дала осечку.
I could not assume the blame, so I fixed it upon the sparrows.	За собою я никакой вины не знал; стало быть, во всем виноваты воробьи.
I began to hate them with intensity and heat.	Я уже начал страстно, неукротимо их ненавидеть.
At that moment an individual wearing an excess of whiskers, two hats, and a pestilential air slid into the seat beside me.	В эту минуту рядом со мной осторожно уселся некто давным-давно не бритый и не стриженный, в какой-то жеваной шляпе и с премерзкой физиономией.
"Say, Willie," he muttered cajolingly, "could you cough up a dime out of your coffers for a cup of coffee this morning?"	- Послушай, Вилли, - вкрадчиво забормотал он, -ты не выдашь мне гривенник из своих сундуков? Я бы выпил чашку кофе.
"I'm lung-weary, my friend," said I.	- Я и сам оскудел, приятель, - отвечал я.
"The best I can do is three cents."	- От силы могу дать три цента.
"And you look like a gentleman, too," said he.	- А поглядеть - джентльмен, - сказал он.
"What brung you down?-boozer?"	- Что же это тебя разорило - выпивка?
"Birds," I said fiercely.	- Птички, - свирепо ответил я.
"The brown-throated songsters carolling songs of hope and cheer to weary man toiling amid the city's dust and din.	- Певуны с коричневым горлышком, которые среди городской пыли и шума распевают над ухом усталого труженика про бодрость и надежду.

The little feathered couriers from the meadows and woods chirping sweetly to us of blue skies and flowering fields.	Маленькие пернатые посланцы полей и лесов, нежно чирикающие нам про голубые небеса и цветущие луга.
The confounded little squint-eyed nuisances yawping like a flock of steam pianos, and stuffing themselves like aldermen with grass seeds and bugs, while a man sits on a bench and goes without his breakfast.	Несносные хитрые надоеды, которые верещат, точно целая стая фисгармоний, и наедаются до отвала букашками и семенами, когда человек сидит тут без завтрака.
Yes, sir, birds! look at them!"	Да, сэр, птички! Вот, полюбуйтесь-ка на них!
As I spoke I picked up a dead tree branch that lay by the bench, and hurled it with all my force into a close congregation of the sparrows on the grass.	С этими словами я подобрал валявшийся подле скамейки сук и изо всей силы швырнул его в сборище воробьев на лужайке.
The flock flew to the trees with a babel of shrill cries; but two of them remained prostrate upon the turf.	С пронзительным писком стая взлетела на деревья, но двое остались лежать в траве.
In a moment my unsavory friend had leaped over the row of benches and secured the fluttering victims, which he thrust hurriedly into his pockets.	Мой малопривлекательный сосед мигом перепрыгнул через скамьи, подхватил трепыхающиеся жертвы и поспешно засунул в карман.
Then he beckoned me with a dirty forefinger.	Потом поманил меня грязным пальцем.
"Come on, cully," he said hoarsely.	- Пошли, друг, - прохрипел он.
"You're in on the feed."	- Будет тебе кормежка.
Thank you very much! Weakly I followed my dingy acquaintance.	Я покорно последовал за моим сомнительным знакомцем.
He led me away from the park down a side street and through a crack in a fence into a vacant lot where some excavating had been going on.	Он вывел меня из садика на какую-то боковую улочку, потом через щель в заборе - на пустырь, где когда-то рыли какие-то ямы.
Behind a pile of old stones and lumber he paused, and took out his birds.	За грудой камней и строительного хлама он остановился и вытащил воробьев из кармана.
"I got matches," said he.	- Спички у меня есть, - сказал он.
"You got any paper to start a fire with?"	- Найдется у тебя бумажка разжечь огонь?
I drew forth my manuscript story of the sparrows, and offered it for burnt sacrifice.	Я достал рукопись моего рассказа о воробьях и предложил ее для жертвенного костра.
There were old planks, splinters, and chips for our fire.	Под ногами у нас валялись обломки досок, щепки, стружки.
My frowsy friend produced from some interior of his frayed clothing half a loaf of bread, pepper, and salt.	Откуда-то из недр своего потрепанного одеяния мой замызганный приятель извлек полбулки, перец и соль.
In ten minutes each of us was holding a sparrow spitted upon a stick over the leaping flames.	Через десять минут мы держали над пляшущим огнем по насаженному на палочку воробью.
"Say," said my fellow bivouacker, "this ain't so bad when a fellow's hungry.	- А что, - сказал мой сотрапезник, - не так уж и плохо на голодный-то желудок.
It reminds me of when I struck New York first-about fifteen years ago. I come in from the West to see if I could get a job on a newspaper.	Вот, помню, когда я только попал в Нью-Йорк... тому уж лет пятнадцать... Приехал я с Запада, думал подыскать себе работу в газете.

I hit the Madison Square Park the first mornin' after, and was sitting around on the benches.	Пошел я в первое утро в садик на Мэдисон-сквере и уселся на скамейку.
I noticed the sparrows chirpin', and the grass and trees so nice and green that I thought I was back in the country again.	Гляжу, воробьи чирикают, трава зеленая, и деревья, и так это славно, будто я опять дома, в наших краях.
Then I got some papers out of my pocket, and-"	Вытащил я из кармана бумагу и...
"I know," I interrupted.	- Знаю, - перебил я.
"You sent it to the Sun and got $15."	- Отослал в "Сан" и получил за это дело пятнадцать долларов.
"Say," said my friend, suspiciously, "you seem to know a good deal.	- Слушай, - подозрительно сказал мой приятель, -ты что-то больно много знаешь.
Where was you?	Где ты был?
I went to sleep on the bench there, in the sun, and somebody touched me for every cent I had-$15."	Я там заснул на скамье, на солнышке, и кто-то вытащил у меня деньги, все пятнадцать долларов до последнего цента.