Осень Европы [litres]

В его ситуации спорить было невозможно. Он пожал плечами и направился к КПП.

Польский паспорт Руди являл собой пластиковую карточку с его фотографией. Чешский пограничник сунул карточку в слот, и машина прочла встроенный чип. Руди приложил большой палец к ридеру, охранник посмотрел на экран, потом на Марту.

– Это все посудомойка, – сказал Руди. – Сплошной кипяток. Все отпечатки пальцев сжег.

– Пропустите его, – сказала Марта, и чиновник еще раз посмотрел на нее и вернул карточку Руди, в связи с чем тот задумался, на каких условиях Зона сосуществует с Чешской Республикой.

– Паспорт, – сказала ему Марта, когда поднялся шлагбаум.

Руди улыбнулся и ушел.

Десять метров по туннелю – и уже охранник на польском КПП проверил его паспорт и осведомился, не хочет ли он что-нибудь задекларировать. Руди открыл рюкзак и достал несколько бутылок чешского рома и чешского виски, которые захватил с собой на случай, если Посылке нужно будет согреться. Таможенник скривился.

– Они же одинаковые на вкус, – сказал он. – Бог знает из чего их гонят.

– Зато пиво у них замечательное, – сказал Руди, оглядываясь на туннель позади. Марта все еще стояла у чешского пограничного поста, маленькая фигурка в большой куртке. Когда он обернулся, она достала руку из кармана и помахала. В руке было что-то маленькое, зеленое и прямоугольное.

– С Новым годом, – сказал охранник. Руди улыбнулся в ответ.

– И вас.

Он снова затянул рюкзак, закинул на плечо и стал удаляться от границы.

* * *

Не считая польских названий улиц и магазинов и общей атмосферы обветшания, разницы между Цешином и его чешским побратимом не наблюдалось. Снежные улицы оживляли толпы празднующих Новый год и тех, кто отправлялся в церковь и возвращался из нее. Руди влился в их поток.

Проходя одну церковь, он свернул и толкнул двери. Она была забита, и ему пришлось стоять сзади в толпе поляков, с хлюпаньем переминавшихся на талом снегу. Через некоторое время появился Дариуш и встал рядом.

– Они продали нас венграм, – тихо сказал Руди. Дариуш пожал плечами.

– В следующий раз венгров продадут нам, – пробормотал он. – Зоновцы думают, что они такие праведные, но их тоже можно покупать и продавать, как и всех. В конце концов, все равны.

Руди посмотрел на него.

– Они украли мой паспорт.

Дариуш кивнул.

– Всегда так делают. Мы раздобудем другой.

– Венгры получили Посылку.

– Это тоже иногда случается, – он поднял руку и похлопал Руди по плечу. – Но ты в порядке. Это главное.

– Я не в порядке.

– Знаю, – у Дариуша был грустный вид. – Знаю. Пошли домой, а?

Только потом, на переднем сиденье «мерседеса» Дариуша, глядя на необыкновенно чистые полосы магистрали, петляющей навстречу Кракову, Руди сунул руку в карман парки и обнаружил, что каким-то образом покинул отель с часами Яна.

Последний скачок Лео

1

1 ноября, вопреки глобальному потеплению, из области высокого давления над Скандинавией спустились на плотных изобарах крошечные частички снега, твердого, как молочное стекло.

Три дня подряд множество маленьких государств Северной и Центральной Европы медленно исчезали под жестким блестящим покрывалом. В некоторых отдаленных областях и в районах с плохим местным управлением села, а иногда и целые городки оказывались совершенно отрезаны от мира. Люди пробивались на работу с боем, а кое-где школы и офисы были вынуждены вовсе закрыться, когда кончилось топливо для котлов, работающих на нефти, потому что танкеры не могли доставить груз.

В полночь 4 ноября господин Альбрехт закончил смену и повел старый скрипучий оранжевый трамвай в новенькое депо рядом с железнодорожным вокзалом Потсдам-Штадт.

Уже час, как единственным пассажиром трамвая оставался человек, который съежился на заднем сиденье, прислонившись головой к окну и скрестив руки на груди в беспокойном сне.

Мистер Альбрехт вышел из кабины, забросив сумку на плечо, и пошел вдоль замызганного бока вагона к задним дверям.

Внутри он какое-то время постоял над единственным пассажиром. Спящий человек укутался в длинное утепленное пальто с мокрым от слякоти краем, накинув капюшон. Под капюшоном мистер Альбрехт заметил шарф вокруг нижней половины лица. Он дотронулся до его плеча и мягко тряхнул.

– Эй, приятель.

Спящая фигура зашевелилась.

– Мм?

– Как по мне, можешь оставаться, – сказал господин Альбрехт. – Но сегодня этот трамвай больше никуда не идет.

Фигура подняла глаза, мутно заморгала.

– Где?..

– Депо Потсдам-Штадт.

Глаза – а это все, что видел господин Альбрехт, – сузились.

– Черт. Я должен был сойти в Бабельсберге. Мне нужно на Роза-Люксембург-штрассе.

– Придется взять такси.

Пассажир покачал головой.

– На такси нет денег.

Господин Альбрехт вздохнул. Сунул руку в карман и достал сложенную банкноту в пять марок.

– Вот, – он сунул банкноту в перчатку пассажира. – Потом можешь вернуть, – он показал на большой ярко освещенный ангар депо, ряды трамваев. – Просто оставь в главном офисе и скажи, что это Альбрехту. Здесь меня все знают.

Пассажир пробормотал «спасибо», взял из-под сиденья большую, тяжелую на вид спортивную сумку и сошел с трамвая. Господин Альбрехт смотрел, как он постепенно исчезает в белом завывании за воротами депо, и покачал головой: не много у него шансов найти такси в такую погоду.

Был уже почти час ночи, когда он вернулся в свою квартиру на Вольтер-Вег, выходящую на ненавистную колючую проволоку на границе, проложенную этими чертовыми новопотсдамцами, чтобы не пускать людей в свое карманное королевство, – но жена все еще ждала, накрыв ужин на столе, полная терпения, приобретенного благодаря многолетнему опыту.

Господина Альбрехта просили никогда не упоминать о другой его работе, как бы редко она ни случалась, но в день свадьбы он дал себе клятву, что в его браке не будет места секретам, так что, когда он доел и взялся за кофе, он рассказал жене о спящем пассажире, которого привез в депо.

– Какой он был? – спросила жена.

Господин Альбрехт только видел глаза и слышал голос пассажира, но он водил трамвай по Потсдаму двадцать три года, а за это время можно перевидать все и кое-чему научиться.

– Он был очень молодой, – сказал господин Альбрехт.

* * *

В дверном проеме недалеко от трамвайного депо Руди достал пять марок, которые ему дал стрингер в трамвае. Развернув, он поднял банкноту к свету уличного фонаря и прищурился, чтобы прочитать время и место, написанные с краю мелкими буквами карандашом. Затем достал из кармана конверт со штемпелем и надписанным адресом, запечатал банкноту и вышел из подъезда. Шагая по улице, бросил конверт в почтовый ящик и предоставил избавляться от улик немецкой почтовой службе.

* * *

Старше Берлина на два столетия, Потсдам изначально был славянской рыбацкой деревушкой на берегу реки Хафель. Его название – по крайней мере, славянское – Подступим – впервые упоминается в 993 году н. э., когда его хартию подписал Отто III.

В 1660 году Фридрих Вильгельм построил себе у реки летний дворец и соединил с Берлином дорогой, вдоль которой росли липы. Фридрих Великий подарил городу Сан-Суси – один из величайших дворцов своего времени. Сюда к нему в 1747 году приезжал играть Бах, а через три года он спорил здесь о философии с Вольтером.

Почти два века спустя бомбардировщики союзников практически уничтожили сердце города, а к концу войны в Шлосс Цецилиенхоф встречались Трумэн, Черчилль, Сталин и Эттли и решали, как лучше поделить Германию. Потсдам попал в Советский сектор, в 1961 году Берлинская стена отрезала его от Запада, оборвав дорогу Фридриха Вильгельма там, где она пересекала Хафель.

Некоторое время спустя, после того как Потсдам стал под коммунистами грязным и обшарпанным, после того как Мирная революция принесла хоть какую-то долгожданную перестройку, после того как мир проснулся от похмелья в новом тысячелетии, группа анархистов, занявших сквот возле Гегель-алли, объявила свой дом независимым государством.

При этом они лишь сделали то, что многие годы с разным успехом делали по всему миру сотни других групп. Они выпустили паспорта, напечатали собственные деньги, ввели собственные налоги – хотя это, конечно же, были прискорбные и временные, но необходимые меры, чтобы защитить новую страну от поползновений внешнего мира. Все задумывалось как оскорбительный жест властям, но, к ужасу анархистов, идея перекинулась на соседнее здание. А потом еще на одно. И еще.

Анархисты были вынуждены создавать комитеты, чтобы контролировать финансы, питание, энергию, воду и канализацию. Периодические нападения пьяной бритоголовой молодежи вынудили их создать пограничную службу. Необходимость координировать ремонт зданий требовала какого-то рабочего комитета. Приезжали операторы из «Ди Вельт», «Бильд» и «Тайм/Стоун Онлайн», фотографировали, публиковали свои сюжеты и снова уезжали. Был момент – никто его не заметил, пока не прошло время, – когда словно настала передышка.

А потом анархистский жест против властей стал государством диаметром в два километра под названием Новый Потсдам.

Через неделю напряженных переговоров с потсдамским городским советом, который не принимал новопотсдамцев всерьез, пока не стало слишком поздно, анархистов после бескровного переворота низложила неотрадиционалистская партия, которая хотела управлять новой политией на строгий прусский лад. Большинство анархистов эмигрировало, мрачно жалуясь прессе, но втайне радуясь избавлению от ответственности за канализацию и экономику.

Тем временем Берлин, который и так уже был сыт по горло новой суверенной мелюзгой, наблюдал за переворотом спокойно и дал Новому Потсдаму не больше двух лет, прежде чем его граждане потребуют возвращения в Великую Германию.

Но до тех пор новопотсдамцы все еще пытались консолидировать страну, в которой, как они сами обнаружили почти с удивлением, теперь жили. Все их хозяйство все еще зависело от Великой Германии, включая энергосеть.

Ответственность за работу ЖКХ западного квартала Нового Потсдама лежала на непримечательном четырехэтажном здании в Берлине, выходящем на Шпрее. Там в комнате на третьем этаже находилась одна вполне конкретная компьютерная рабочая станция, и за этой станцией в один вполне конкретный вечер сидел Вольф; сдвинув очки пальцем ко лбу, он набрал в воздухе серию команд.

На линзах перед глазами нарисовалась схема охранных камер Нового Потсдама и соответствующие станции безопасности. Вольф – ему еще не исполнилось тридцати, но редеющие волосы придавали ему обманчиво серьезный вид, – подвел курсор к одной закрытой станции телевизионного мониторинга в Новом Потсдаме и кликнул два раза.

Почти у всех зданий в Новом Потсдаме, зависевших от сети Великой Германии, имелся запасной генератор, но генераторы стоили денег и требовали рабочих рук для их установки, так что кое-где оставались слепые пятна. Вольф вызвал подменю и запланировал на этой станции мониторинга Нового Потсдама пятнадцатиминутное частичное отключение.

Ему казалось, что это довольно элегантно. Полный блэкаут запрограммировать не менее легко, но уменьшение энергии на восемьдесят процентов точно так же вызовет отключение системы наблюдения, и он мог представить, как это рассердит новопотсдамцев.

Дедушка Вольфа рассказывал о жизни в Восточной Германии такое, что кровь в жилах стыла, несмотря на то что с каждым пересказом он приукрашивал все больше и больше, так что, хотя Вольф не считал себя особенно увлеченным политикой, он унаследовал от старика недоверие к границам. Траудль, его подруга последних двух месяцев, оказалась родственной душой – более того, сегодняшнее безобидное хулиганство было ее затеей.

Услышав эту идею, Вольф впал в мегаломанию. Его привлекала мысль о полном блэкауте Нового Потсдама, но Траудль убедила его, что более тонкий подход всегда лучше.

– Тогда это можно будет повторять снова и снова, – говорила она ему однажды ночью в постели. – Никто не поймет, что это делаем мы, и полиция новопотсдамцев сойдет с ума.

– Что значит мы? – спросил Вольф.

Траудль захихикала и прижалась к нему.

– Конечно, я имела в виду ты, – сказала она.

Выбранная станция мониторинга получала картинку с шестидесяти камер, размещенных тут и там по Бранденбергер-Тор и на некоторых перекрестках южнее. Именно такая цель тоже была идеей Траудль.

Вольф закрыл одно за другим все подменю, затем вызвал берлинскую секцию сети, откинулся в кресле и фальшиво насвистывал, пока мимо проходил его начальник.

– Есть проблемы? – спросил начальник.

– На Западном фронте без перемен, – ответил Вольф с самодовольной ухмылочкой.

* * *

Погода играла им на руку.

О такой ночи Курьеры молят. Пятнадцать сантиметров снега и семь градусов мороза, ледяной ветер, которому ничто не преграждало путь на маршруте Северная – Центральная Европа и не мешало снизить температуру примерно до минус тридцати градусов, – завывающий вихрь, несущий снежные хлопья, словно пульки воздушного ружья. В такие ночи люди совершают ошибки, халтурят, больше думают о собственном комфорте, а не о работе.

Руди ненастья не ощущал, хоть и стоял на окраине Старого Потсдама, на ветру и холоде. Его стелс-костюм был так здорово утеплен, что в нем можно было свариться, если долго не снимать, настолько повышалась температура тела. Но снаружи он всегда оставался на уровне окружающей среды, чтобы не выделяться в инфракрасном спектре. Костюм также искусно рассеивал радарные волны до миллиметровых частот, из-за чего его сигнатура на радаре оказывалась крохотной, а миметическая система сливалась с любым фоном, рядом с которым оказывался костюм. Человек в нем походил на плохо одетого хамелеона.

Благодаря всему этому Руди было не отличить от подъезда магазина, где он присел, наблюдая за ярко-освещенной будкой КПП. С другой стороны, если какому-нибудь пьянице приспичет отлить именно тут, Руди ничто не спасет. Он был невидим для большинства широко распространенных охранных устройств, известных человеку, а также для невооруженного глаза на расстоянии полуметра. Ближе казался расплывчатым силуэтом завернутой в лохмотья гориллы в изуродованном мотоциклетном шлеме. Не то, что ожидаешь увидеть в подъезде у магазина Старого Потсдама, даже если ты пьян.

Всего через год после декларации независимости организация границ Нового Потсдама больше напоминала импровизацию и не выглядела адекватной. На взгляд Руди, она была излишне театральной и непродуманной, но так бывает во всех новых политиях. Первым делом они, как правило, пытаются организовать оборону. Верный признак зрелости политии – когда выходят рабочие бригады и начинают разбирать заборы. Не считая, наверное, тех частей света, где сильнее страдают от паранойи.

Вокруг Нового Потсдама кое-где строили стены, но по большей части граница все еще представляла собой туннель, залитый прожекторным светом, окружающим плотную спиральную изгородь из колючей проволоки, что шла по средней полосе улиц, разрезая пополам перекрестки и касаясь углов зданий, прерываясь через нерегулярные интервалы, чтобы вместить КПП.

Будки КПП выглядели так, словно их приволокли с парковок, смонтировали на крышах переделанные мобильные РЛС, инфракрасные сканеры и ридеры штрих-кодов, а потом приставили к ним наскоро завербованных пограничников. Как и во многих незрелых политиях, местные власти больше всего потрудились над формой пограничной службы. Она была делом рук берлинского театрального костюмера и весьма напоминала форму руританских офицеров из экранизации Стюарта Грейнджера «Пленника Зенды».

Руди выскользнул из дверного проема, стараясь двигаться ровнее и давать время миметическим системам костюма адаптироваться к заднему фону. Если бы кто-то присмотрелся, то увидел бы отпечатки ног на снегу вдоль основания стены, но сегодня была не та ночь, когда людям приходило в голову присматриваться.

Десять минут он призраком скользил вдоль ряда зданий, никуда не торопясь. Нырнул в арку жилого дома и постоял в темном углу двора, раскрыв молнию костюма. Вокруг его лица клубился горячий воздух. Когда он почувствовал холод, снова застегнул костюм и вернулся на улицу.

Опять прошел вдоль основания стены. Впереди, посреди большого перекрестка, ветер со снегом размывал гроздь фонарей наверху двадцатиметрового столба в центре некогда большой кольцевой дороги. В лужу сине-белого света фонарей вклинивалась изгородь из колючей проволоки, поднималась прямо по склону островка безопасности в середине развязки, спускалась с другой стороны и убегала в завывающую темноту, разрезая круг на две части. На ветру проволока жутковато пела. Руди мягко опустился на одно колено и ослабил охлаждающую маску, закрывавшую лицо, убедившись сперва, что дыхание не выдаст его инфракрасным датчикам. Маска была новая и тесная.

Он дважды щелкнул зубами и возник HUD[2] его шлема – бледно-голубая сетка и отдельные столбцы цифр перед глазами. Он повернул голову налево, затем направо, и цифры замелькали вверх и вниз, показывая данные об округе. Он снова щелкнул зубами, чтобы вызвать инфракрасное зрение, и на здании по другую сторону границы возникли яркие заплатки – там, где выпускали горячий газ дымоходы котлов или изоляция была не в лучшем состоянии. Одна крыша за островком безопасности практически сверкала. Руди беззвучно поцокал языком, глядя на такую неэффективность.

Но двигающихся источников тепла не было. Даже машин. Пенный шарик в ухе сканировал охранные частоты Нового Потсдама каждые тридцать секунд, и за всю ночь он не озвучил ничего интереснее аварии двух нетрезвых водителей где-то на другом краю политии.

Отсчет времени миссии в верхнем правом углу HUD показывал 01:03 – всего сорок минут назад он выдвинулся к цели. Часы по Гринвичу показывали 03:35, двадцать пять минут четвертого по местному времени. Как ему обещали, только что должно было открыться пятнадцатиминутное окно отключения охранных камер, охватывающих перекресток и подходы к нему, и ему пришлось принять информацию на веру, потому что проверить ее было невозможно. Руди снова изучил большой островок безопасности, а жара уже начала доставать.

Во многом скачок был проще простого. Всю подготовку на местности уже выполнили местные стрингеры. Руди оставалось только прийти, принять Посылку и обеспечить отход. Это он мог проделать и во сне.

Посылка опаздывала на несколько минут. Ничего необычного: однажды в Севилье Руди прождал два часа, вопреки всем правилам ремесла, прежде чем отступить в безопасное место. Посылка тогда не появилась. Он так и не узнал, что случилось. Он перестал этим интересоваться. Иногда они приходили для скачка, иногда нет. Не его проблема.

Сегодня будет иначе. В щитке шлема появилось алое свечение – размытая точка лучащегося тепла, робко обходившая склон островка. Он перещелкнул обратно на видимую область спектра и приблизил камеру. На него налетел снежный ландшафт и здания, на миг он потерял фокус.

Вдоль кольца медленно пробиралась угловатая фигура в белом, горб островка отделял ее от ближайшего пограничного поста. Она несла что-то вроде дипломата, и, судя по тому, как она двигалась, казалось, что чемодан очень тяжелый. Руди приблизился, пока не встал прямо через дорогу от островка.

Посылка достигла колючки, поставила кейс на склон и начала возиться с преградой. Руди не мог разглядеть, что происходит, как ни приближал камеру шлема, но проволока вдруг резко обмякла, когда разошлась одна нить. И еще одна.