Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Новая имперская история Северной Евразии

Часть 1

Новая имперская история Северной Евразии

Часть 1

Конкурирующие проекты самоорганизации: VII — XVII вв.

Под редакцией Ильи Герасимова

Авторы: Илья Герасимов, Марина Могильнер, Сергей Глебов

При участии Александра Семенова

2017

Содержание

Предисловие: Кому будет нужна история завтра

Глава 1. Политическая экология: формирование региона Северной Евразии

1.1. Границы региона

1.2. Феномен ранней государственности

1.3. Хазарский каганат и революционное преобразование кочевого общества

1.4. Волжская Булгария и возникновение ранней государственности

1.5. Культурное самоопределение региона

1.6. Обратная перспектива: 862 год на Юге и на Западе

1.7. Проблемы построения государственности на «неисторических» землях: опыт Каролингов

Глава 2. Механизмы политической и культурной самоорганизации первых политий Северной Евразии: формирование Рѹськой земли

2.1. Рюрик

2.2. Днепровский путь

2.3. Конфедерация земель вдоль водного пути «из варяг в греки»

2.4. Дилемма государя и государства

2.5. Государь как государственный институт

2.6. Политическая и культурная консолидация Рѹськой земли

        Дружина

        Религия и культура

        Организация княжеской власти

Глава 3. Консолидация новых политических систем: государственное строительство в Северной Евразии (XI−XIII вв.)

3.1. Политические процессы в Рѹськой земле в XI−XIII вв.

3.2. Политическая интеграция степи

3.3. Литва: зарождение лесной монархии

Глава 4. От локального политического пространства к иерархической государственности: взаимодействие и переплетение местных сценариев власти (XIII−XIV вв.)

4.1. Переформатирование Рѹськой земли

4.2. Становление Великого княжества Литовского

4.3. Золотая Орда и ее русский улус

4.4. Великие княжества Литовское, Галицко-Волынское и их соседи

4.5. Великое княжество Московское и соседи: первая попытка обретения самостоятельности

Глава 5. Новые времена: проблема обоснования суверенитета и его границ в Великом княжестве Московском (XV−XVI вв.)

5.1. Формирование модели безордынской легитимности великокняжеской власти

5.2. Пространственные границы суверенитета

5.3. Институциональные границы суверенитета: Казанское ханство и кризис вассальных отношений

5.4. Конструирование царской власти и проблема абсолютного суверенитета

5.5. Кризис

Глава 6. XVII век: альтернативные сценарии, смутные времена

Часть 1. Трансформация социального воображения в обществах Северной Евразии

6.1. Сценарии трансформации на перифериях региона

6.2. Контрреформация в Речи Посполитой как отказ от «общего дела»

        Формирование православного руського рыцарства

        Гражданская война казачества со шляхтой и вмешательство Московского царства

        Гражданская война протестантов и литовских магнатов с короной и вмешательство Шведской империи

6.3. Крымское ханство: от европейской державы к «острову Крым»

Часть 2. Московское царство в поисках «точки сборки»

6.4. Революция политической сферы в Московском царстве

        Самодержавие без самодержца

        «Гражданин холоп»

        Начало смуты

        «Самовыдвиженцы»

        В поисках «точки сборки»

6.5. Начало интеграции Северной Евразии

        Открытие Сибири

        Церковный раскол как шаг к объединению

Предисловие: Кому будет нужна история завтра

Обсуждая прошлое, общество вырабатывает язык и образы для конструирования совместного будущего. Вероятно, в этом заключается главная, если не единственная, функция исторических исследований. То, что произошло в прошлом, там навеки и остается. Само по себе, прошлое не может предсказать будущее или даже сколько-нибудь убедительно оправдать современное положение дел. Конечно, всегда важно знать, что именно некогда случилось, но еще важнее понимать, как можно анализировать и осмысливать социальные феномены как таковые. Лишь немногие изучают социологию, но практически все с самого раннего детства сталкиваются с историей и приобщаются к историческому мышлению. То, как люди представляют себе социальные группы и движущие силы в прошлом, напрямую влияет на их восприятие социального взаимодействия и социальных структур сегодня. Социальные классы, чистокровные нации или могущественные государства — не просто исторические гипотезы. Социальное мышление (его основные концепции, идеалы, принципы солидарности и антагонизма) формируется исключительно на историческом материале, а уж затем это выученное знание проецируется на современные реалии.

Вот почему сегодня, в эпоху глобализации, особую важность обретает история региона, который, условно, можно назвать «Северной Евразией», поскольку он воплощает собой саму идею управления различиями через стихийную самоорганизацию. Не существовало какого-то единственного «объективного» фактора, который бы предопределил границы региона, сформировавшегося в конце концов на огромной территории от Балтийского моря до Тихого океана: ни общих географических или климатических условий, ни культурной или физической близости населения. В отличии от древних исторических центров Китая или Месопотамии, не было здесь никаких предшествовавших традиций организованной политической жизни с развитыми письменными культурами, которые способствовали бы обоснованию и воспроизводству политических границ или притязаний на господство. Главной движущей силой исторического процесса на обширной территории между двумя океанами служили процессы самоорганизации, включавшие в себя импровизированный поиск новых смыслов. Все более интенсивные контакты между разнокультурными группами, населявшими это пространство, принимали формы торговли, войн, имперского господства и восстаний, и все эти форматы требовали нахождения некоего общего языка для понимания Другого.

Так, полуизолированные земли Северной Евразии оказались вовлечены в изначальную и совершенно спонтанную форму глобализации. Реконструкция ее логики и причин, приводивших к конфликтам, системным провалам и насилию может помочь нам выработать новый подход к осмыслению различий и группности, полностью свободных от нарративов «коренных жителей», «этнической солидарности» или «государственных интересов». Вместо объяснения логики исторического процесса, эти ретроспективные нарративы служат лишь воспроизводству структур господства и угнетения независимо от конкретного политического режима, даже после самых революционных перемен. Для раскрепощения нашей способности принять современный глобализированный мир, необходимо найти способ разговора о солидарности и конфликте в прошлом, не прибегающий к этим, кажущимся самоочевидными, довольно недавним понятиям.

Исторический курс «Новая имперская история Северной Евразии» представляет новый тип исторического нарратива, описывающего многогранное человеческое разнообразие. Он преодолевает двухвековую традицию написания истории региона через призму «государства» или «нации» (или «национального государства» как их синтеза). Парадигма новой имперской истории нацелена на высвобождение феномена сложного гетерогенного общества из тени исторических империй и влиятельной националистической пропаганды одномерности и чистоты. Это история для современного, сложносоставного и многомерного мира.

Исторический курс был разработан командой редакторов международного журнала Ab Imperio. В его основе — результаты наиболее передовых исследований по истории региона, опубликованные на страницах журнала с 2000 г. представителями почти сорока национальных академических традиций. Логика развития научного проекта Ab Imperio, направленного, прежде всего, на выработку нового аналитического языка описания и изучения сложных обществ («имперской ситуации») привела к идее применить этот язык для деконструкции господствующей «схемы русской истории». Канон, начало которому положил еще Н. М. Карамзин, до сих пор формирует логику исторического мышления, в равной степени проявляя себя и в проспекте казенного «единого учебника истории», и в оппозиционном и неформальном по замыслу опусе Бориса Акунина [1]. Как показал опыт последних двух десятилетий, политические предпочтения авторов обобщающих исторических курсов и даже принципиальные расхождения в интерпретациях отдельных сюжетов не способны сами по себе поколебать общую картину, формируемую «схемой». Ключевым фактором, по-видимому, является не то, что говорится, а как, на каком аналитическом языке. С 2005 г. команда Ab Imperio работает над проблемой, которая описывается в форме оксюморона: создание внутренне логичного и согласованного нарратива, преодолевающего монологизм и телеологизм стандартных обзорных курсов. Предлагаемый вниманию читателей текст нужно воспринимать именно в этой логике: как опыт борьбы не с традиционными «фактами», а с господствующим (и не замечаемым нами) языком связывания этих фактов в объясняющие схемы. «Геноцид» и «славяне», «государство» и «монголы» — не просто знакомые всем слова, помогающие наиболее экономным образом рассказать о прошлом, но и «заархивированные» в них готовые объяснительные стратегии. Новая история создается через выработку нового языка рассказывания старых сюжетов, а значит, и формулирования новых вопросов, исходящих из такой логики повествования.

Авторы делают попытку предложить «новую историю» пространства, общества и институтов, которые существовали в пределах нынешней Северной Евразии и еще в относительно недавнем прошлом входили в состав СССР. Мы отталкиваемся не от предыстории некоего современного государства или народа (которые в традиционной логике воспринимаются вечными и неизменными «игроками» исторического процесса), а от исследовательских вопросов, суть которых можно свести к проблеме упорядочения человеческого разнообразия и управления им. Причем главным механизмом этих поисков выступают процессы самоорганизации, когда новые идеи, практики и институты создаются на новом месте заново или творчески адаптируются в результате заимствования. Можно сказать, что это история людей, самостоятельно ищущих ответы на универсальные проблемы в уникальных обстоятельствах (ведь обстоятельства любой человеческой жизни уникальны).

Это еще не учебный курс в строгом смысле, с правильной дидактической организацией, подобранными иллюстрациями, картами и источниками. Скорее, это первый опыт изложения истории региона современным аналитическим языком. Поэтому на нынешнем этапе работы над текстом мы видим главную задачу в достижении последовательности и, в целом, непротиворечивости применения этого языка.Не менее важным обстоятельством является то, что нам удалось создать первый современный исторический нарратив, не встречающий принципиальных возражений со стороны местных сообществ историков в постсоветских обществах, что является уникальным научным и политическим достижением.

Первоначально опубликованный отдельными главами в одиннадцати номерах Ab Imperio в 2014–2016 гг. для широкого профессионального обсуждения, настоящее отдельное издание учитывает высказанные коллегами замечания. Одновременно курс готовится к публикации отдельной книгой и в переводах.

Завершение этой работы стало возможным благодаря гранту, полученному от фонда Института современной России (Institute of Modern Russia). Особую благодарность авторы выражают Павлу Ивлеву, без энтузиазма которого наши планы могли и не реализоваться.

Мы признательны внешним рецензентам текста на этапе его подготовки для публикации в Ab Imperio, а также коллегам, приславшим развернутые комментарии и замечания по итогам этой публикации — Андрею Михайлову, Никите Храпунову и другим.

***

[1] См.: Андрий Портнов. Учебник истории по госзаказу // Ab Imperio. 2013. № 3. С. 388-395; Илья Герасимов. L’État, C’est Tout: «История Российского государства» Бориса Акунина и канон национальной истории // Ab Imperio. 2013. № 4. С. 219-230.

Глава 1. Политическая экология: формирование региона Северной Евразии

1.1. Границы региона

Привычные для нас представления о пространственном единстве Земли, о синхронности мировой истории и общей хронологии — тех «трех китах», на которых покоится современная историческая наука, — сравнительно недавнего происхождения. Несмотря на то, что реальное взаимодействие отдельных людей и целых народов с обитателями даже весьма отдаленных земель было регулярным и весьма плотным со времен глубокой древности, не существовало некой единой «позиции наблюдателя» (реального или обобщенного — в виде интеллектуального сообщества), которая позволила бы описывать пространство и общество в универсальных категориях. Каждая локальная культура имела не только собственные названия одних и тех же гор и рек, но и по-разному воспринимала границы между одной горной грядой и другой. Не только названия соседних народов, но и представления о том, какие группы входят в данный народ, а какие нет, отличались у разных наблюдателей. Великие письменные цивилизации древности — будь то Древний Египет, Поднебесная империя (Китай) или древнегреческие полисы — воспринимали себя уникальными островками среди окружающего пространства, населенного «варварами». Их практические знания о соседних землях и народах могли быть подчас весьма обширными, однако это не вело к восприятию своей культуры как составной части глобального целого. Значит ли это, что современные обобщающие категории (вроде «Северной Евразии») неприменимы для описания организации населения и осмысления пространства в древности?

И да, и нет. Действительно, невозможно представить себе даже гипотетически позицию наблюдателя в прошлом, который воспринял бы колоссальные пространства континента Евразия к северу от Гималаев и монгольских и среднеазиатских пустынь как единое целое. Откуда взяться источнику необходимых для такого обобщения знаний — и для чего вообще понадобилось бы воспринимать это пространство как целое? Однако, не воспринимающаяся как единое целое со стороны и изнутри, эта территория оказалась очерчена довольно четкими границами: природными, а постепенно и социокультурными.

Представим себя наблюдателем, который продвигается от Северного полюса на юг вдоль Уральского хребта в середине первого тысячелетия нашей эры, с высоты обозревая просторы континента от Камчатки до Скандинавии. От северных морей до Полярного круга это почти безлюдная земля — что на востоке, что на западе. Немногочисленные обитатели тундры и лесотундры живут охотой на песцов и северных оленей, вынужденные постоянно кочевать вслед за своей добычей: олени проходят не одну тысячу километров за лето в поисках корма. Приручение оленей происходит в Арктике только в конце первого тысячелетия, что позволило северным народам устраивать более постоянные и многочисленные поселения. Пока же их социальная организация находится в полной зависимости от условий сурового климата и поголовья промысловых животных.

Далее на юг простирается широкая полоса тайги (см. карту): почти весь Скандинавский полуостров, территория современной Финляндии и Европейской России к северу от Санкт-Петербурга и Москвы, а за Уралом — к северу от Новосибирска в Сибири и Хабаровска на Дальнем Востоке. Редкие жители тайги — настоящие лесовики: все, что нужно для жизни, им дает лес, даже зерно. Они охотятся, вплоть до конца XIX века преобладающая форма земледелия у них подсечно-огневая: это значит, что выжигается участок леса и зерна сеются прямо в золу. Плодородие такой делянки сохраняется несколько лет, а потом необходимо расчищать новую. Плотность населения в тайге не превышает 1 человека на квадратный километр, а в большинстве случаев оно гораздо ниже. И охота, и выжигание леса под посевы требуют огромных пространств (не менее 7 га на одно хозяйство). Дорог в лесу нет, массовые миграции крайне редки и затруднены, поэтому интенсивность контактов между отдельными группами людей очень низкая.

На западе и востоке континента тайга переходит в смешанные и широколиственные леса, а ближе к Уралу, от Волги до Алтая, — в лесостепь. Зона смешанных лесов (практически вся Западная Европа до Пиренеев, вся Центральная Европа) характеризуется наиболее сбалансированным климатом. Эти леса легче поддаются расчистке, при этом в изобилии снабжают население топливом и строительным материалом, богаты дичью. Представляя преграду для экспансии кочевников — а точнее, малый интерес из-за отсутствия обширных пастбищ, — эта природная зона вполне открыта для передвижения оседлого населения, для установления более прочных и постоянных социальных связей.

Лесостепь на континенте тянется полосой от восточных предгорий Карпат (в современной Украине и Молдове), через нынешнюю Россию (к югу от Курска и Казани) и до Алтая. Дубравы чередуются с открытыми пространствами, которые с давних времен притягивали к себе земледельцев плодородной черноземной почвой.

Степь — это равнина, поросшая травянистым покровом, практически лишенная деревьев. Непрерывной извивающейся полосой, то расширяясь, то сужаясь, тянутся степи от северных предгорий Кавказа и Северного Причерноморья через юг Восточноевропейской равнины (доходя до Белгорода), Поволжье (до Саратова на севере), через Северный Казахстан в Западную Сибирь и до Внутренней Монголии (см. карту). Здесь воображаемый наблюдатель обнаружит разреженное кочевое население (плотность населения как в тайге, менее одного человека на квадратный километр), распределенное неравномерно: отдельные кочевья расширенных семей подчас могут объединяться в степные конфедерации. Невидимые границы пастбищ и постоянных маршрутов кочевок разделяют в степи отдельные группы номадов, но наступление засухи, вторжение могущественных врагов или воля харизматичного лидера способны двинуть собранные в массу кочевые племена за многие сотни и тысячи километров по открытому пространству степи, сметая на пути более слабые или менее организованные сообщества.

Наблюдатель продолжает движение на юг, одновременно обращая внимание на то, что степные зоны встречаются и за грядой Кавказа, на юго-западе, в центральной Анатолии, а смешанные и широколиственные леса на юго-востоке начинаются во Внутренней Монголии. Однако, углубившись на юг примерно до 50-го градуса северной широты, наш наблюдатель сталкивается с совершенно новой ситуацией: роль природного ландшафта в организации жизни людей падает, уступая первостепенную роль социальному ландшафту. На самом деле никакой непрерывной и четкой линии нет, переопределение экологической системы «природа-человек» происходит то сотнями и даже тысячами километрами севернее, то южнее, и зависит это уже не от климата и почв, а от развития цивилизации. На юго-востоке раскинулась Поднебесная империя династии Суй, от Тихого океана до Тянь-Шаня (см. карту). Военное и экономическое покорение огромных пространств (с разнообразным климатом и населением) происходит параллельно с его интеллектуальным освоением империей. Образованные люди древнего Китая переосмысливают бесчисленные фрагменты «локального знания», которым обладают местные племена, воины, купцы, чиновники, и создают обобщенное представление о своей цивилизации и о мире вокруг нее. Китай оказывается отдельным и самостоятельным уголком Земли не потому, что четко очерчен горами или реками (политические границы Китая и даже само содержание этого понятия сильно менялось от эпохи к эпохе), но потому, что он был осмыслен как особый мир осознавшими свое культурное и политическое единство жителями — разноплеменными «китайцами». Китайцы видят только часть континента Евразия, но они являются вполне реальным — не воображаемым — наблюдателем, предлагающим свою версию мысленного структурирования пространства. Поэтому их культурная модель обитаемого («цивилизованного») мира претендует на авторитет и превосходство над представлениями их северных соседей-кочевников: китайцы создали стройную картину мира и культуры, а кочевники пока не видят необходимости в таких глобальных представлениях, которые невозможно зафиксировать во всех нюансах без помощи письменности.

Далее на запад, через цепочку буферных политических объединений — зависимых или враждебных — раскинулась обширная персидская держава Сасанидской династии, от современного Пакистана, через Среднюю Азию и Южный Кавказ до восточной Турции, простираясь также на юг Средиземноморья до Египта. С точки зрения просвещенного обитателя этой персидской империи, Кавказские горы не воспринимались в качестве «объективного» природного рубежа — напротив, Средняя Азия и Кавказ включались в общее пространство Ближневосточного мира. Пространство очерчивалось и структурировалось культурой в большей степени, чем сама культура зависела от обстоятельств климата и ландшафта. Как и в случае Китая, единство державы Сасанидов основывалось на развитых социальных институтах и общем культурном пространстве, объединяя разнообразные племена и политические образования. Господствующая религия зороастризма и обширная прослойка грамотных людей, наряду с единой сословной организацией общества, придавали устойчивость «персидскому миру» с его собственными географическими представлениями и «ментальной картой» народов, населявших империю и прилегающие территории.

Еще западнее находилась христианская Восточно-Римская империя (Византия) — политический соперник и торговый партнер Сасанидов, еще один мощный и самобытный культурный мир и еще один альтернативный взгляд, упорядочивающий пространство. В это время территория Византии почти полностью опоясывала берега Средиземного моря (за исключением части Пиренейского полуострова), которое оказывалось своеобразным гигантским «внутренним озером» империи. Разнообразие местного населения, как и многообразие климата и рельефа, не препятствовало политическому и культурному освоению обширнейших пространств. Христианство выступало в роли общего культурного контекста, стимулируя распространение письменности и грамотности (в том числе на местных языках: на армянском и грузинском, славянском и готском), что многократно интенсифицировало интеллектуальные контакты и выработку и распространение византийской версии общей «карты мира».