История рыцарства. Самые знаменитые битвы [с иллюстрациями]

В ответ нормандские лучники тоже открыли ураганный огонь. Но, увы, стрелять приходилось снизу вверх, и все удары отражались щитами англосаксов. Да и сами стрелы вскоре иссякли, а собрать их возможности не было – тот, кто отважился бы броситься вверх по холму под постоянным обстрелом, вряд ли вернулся живым… И, расстреляв весь свой запас, лучники отступили за ряды копейщиков – в рукопашном бою они были бесполезны. До сих пор спорят, были ли в войске Вильгельма арбалетчики, – во всяком случае, на гобелене из Байо они не изображены. Впрочем, этому есть вполне логичное объяснение – ковер был изготовлен по заказу епископа Одо, а арбалеты слыли столь смертоносным оружием, что церковь запрещала использовать их против братьев по вере… Так что, ежели арбалетчики и вышли в тот день на поле, мы об этом уже никогда не узнаем.

Видя, что стрелы причиняют врагу мало ущерба, Вильгельм бросил в атаку пехоту. Англосаксы вновь ответили шквалом огня – только теперь к их метким лукам прибавились пращи. Весьма незатейливое оружие – но разве не оно помогло библейскому Давиду поразить великана Голиафа? Поскольку стрельба велась с возвышенности, камни летели далеко и разили метко. Искалеченные пехотинцы один за другим падали на землю… Но отступать, как мы помним, было некуда. Отступать – означало для нормандцев умереть. И Вильгельм двинул вперед кавалерию. Добраться по крутому склону до стены из щитов и, метнув копье, вернуться назад за новым – почти непосильная задача. Лошади испуганно шарахались и падали, а англосаксы разили без промаха… Нормандцы так и не сумели разрушить их строй. К полудню бретонцы на левом фланге начали отступать, паника распространялась по отрядам нормандцев со скоростью стрелы. А тут еще коня Вильгельма смертельно ранили. Герцог, с трудом вырвавшись из окружения, на чужом коне поскакал к своему войску… По рядам нормандской армии понеслась ужасная весть – командующий убит!.. А воины Гарольда по-прежнему теснили бретонцев к болоту. И вдруг… «Глядите – я жив, и Бог поможет нам победить!» По рядам мчался Вильгельм. Чтобы все видели его лицо, он снял шлем, спутанные волосы развевались по ветру. Он и сам был подобен вихрю – и в едином порыве его верные солдаты рванулись вперед. Епископ Одо со своей кавалерией поскакал на левый фланг – и заставил англосаксов отступить. Но вернуться на исходную позицию им было уже не дано – слишком далеко от холма шел бой. Доблестные рыцари епископа буквально искрошили отступавших. С вершины холма Гарольд мрачно наблюдал эту кровавую картину. Среди тех, кто остался лежать на поле брани, были его братья Гирт и Леофвин. Их гибель тоже навек запечатлел гобелен из Байо… Как свидетельствует «История английских королей»:

«…доблесть обоих вождей была в этом бою замечательна. Гарольд, не довольствуясь даром полководца воодушевлять других, ревностно выполнял службу рядового воина. Часто он разил врага в упор, так что никто не мог безнаказанно приблизиться к нему, чтобы тотчас от одного удара не пали и конь и всадник. Вильгельм также ободрял воинов своим голосом и присутствием; сам первый устремлялся в гущу врага. Так что всюду он неистовствовал, всюду скрежетал зубами; трех превосходных коней, которые были ранены под ним, потерял в этот день. Сила и дух бесстрашного вождя между тем не ослабевали, хотя телохранители тихонько и по-дружески сдерживали его. Он оставался таким до тех пор, пока наступившая ночь не увенчала его полной победой. И нет сомнения, что рука Божья покровительствовала ему, потому что врагам не удалось пролить ни капли его крови, хотя в него метали множество копий…»

Но пока большая часть армии Гарольда еще полна сил. Король знал – он победит, если сможет продержаться до темноты. Нормандец вынужден будет отступить. Вильгельм тоже это понимал. Видел он и то, что силы его армии на исходе, ни на минуту не забывая о сожженных кораблях… Мысли сменяли одна другую с неистовой быстротой. Предпринять обходной маневр мешает осиновый лес. Прорвать живую стену, укрепленную щитами, невозможно. А что, если повторить то, что произошло на левом фланге? Вдруг ему удастся выманить англосаксов с холма – и разбить уже на равнине?

Военные историки до сих пор спорят, было ли это решение подготовлено заранее или родилось прямо в разгар сражения. Но факт остается фактом – этот ход спас почти обреченную партию. Пехота вновь пошла в атаку – и вдруг сделала вид что разворачивается и бежит. Англосаксы, увидев отступавших нормандцев, с торжествующими криками устремились вниз, напрочь забыв приказ Гарольда ни в коем случае не покидать позиций. Они и сами не заметили, как оказались в ловушке, – а нормандские лучники, теперь уже с холма, лупили по ним, не переставая. А тут и многочисленная рыцарская конница герцога Вильгельма на полном скаку врезалась в толпу ополченцев, теснившихся у подножия…

По свидетельству хронистов, Вильгельм использовал тактику ложного отступления дважды. И дважды Гарольд попадался на его удочку.

«…Бились ожесточенно большую часть дня, и ни одна из сторон не уступала. Убедившись в этом, Вильгельм дал сигнал к мнимому бегству с поля брани. В результате этой хитрости боевые ряды англов расстроились, стремясь истреблять беспорядочно отступающего врага, и тем была ускорена собственная их гибель; ибо нормандцы, круто повернувшись, атаковали разъединенных врагов и обратили их в бегство. Так, обманутые хитростью, они приняли славную смерть, мстя за свою отчизну. Но все же они и за себя отомстили с лихвой и, упорно сопротивляясь, оставляли от своих преследователей груды убитых. Завладев холмом, они сбрасывали в котловину нормандцев, когда те, объятые пламенем, упорно взбирались на высоту, и истребили всех до единого, без труда пуская в подступающих снизу стрелы и скатывая на них камни…»

Норманнам удалось отбить лишь первую линию окопов – но Вильгельм заметил, что стрелы его лучников большей частью втыкаются в плетень из ивовых прутьев, не нанося засевшему за ним врагу никакого вреда. И тут на него словно снизошло озарение. Он приказал лучникам подойти как можно ближе к изгороди, чтобы собрать стрелы. И – первым натянув свой тяжелый лук, пустил стрелу не вперед, а вверх. Пусть прямо с неба поразит она проклятых саксонцев! Навесной обстрел превратился в настоящий железный дождь, который без устали сыпался на головы воинов, пробивая шапки, шлемы и черепа.

Фрагмент гобелена из Байо

В отчаянии Гарольд поднял лицо к небу – и безжалостная ледяная стрела поразила его прямо в глаз. Известие о гибели короля молниеносно разнеслось по рядам англосаксов. А Вильгельм уже приказал атаковать по всему фронту. Отчаянно отбиваясь, противник отступал вверх по холму, а затем к дальнему лесу… Лишь королевские дружинники, окружив тело своего мертвого монарха, стояли до последнего – но, наконец, норманны прорвали и этот круг. Рыцарь, первым оказавшийся рядом с Гарольдом, выхватив меч, в ярости отрубил ему ногу… Говорят, узнав об этом, Вильгельм лишил его рыцарского звания и навсегда изгнал из армии. Впрочем, возможно, это только легенда.

Другая же легенда гласит, что, когда сам Вильгельм пожелал взглянуть на тело своего убитого врага, он не смог отыскать его среди трупов – настолько их лица были изуродованы нормандскими стрелами. Октябрьские сумерки были темны, и погибших решили хоронить уже утром. На рассвете Вильгельм призвал давнюю возлюбленную Гарольда по имени Эдит Лебединая Шея – только она могла опознать его. Медленно шла она по полю – и наконец «нашла того, кого искала. Склонясь, без слов и без слез, она к лицу его припала...». А сопровождавшие ее монахи «носилки сплели из ветвей, тихонько шепча молитвы, и прочь понесли своего короля с ужасного поля битвы».

Так описал эту сцену Генрих Гейне в балладе «Поле битвы при Гастингсе». На самом деле после опознания тело было отвезено в лагерь Вильгельма, чтобы быть погребенным согласно монаршему статусу. Рассказывают, что мать Гарольда, Гита, предложила за труп сына столько золота, сколько он весил. По одной из версий, Вильгельм отказался, передав королеве тело ее сына без всякого выкупа, – и Гита похоронила своего Гарольда в Уолтэмском аббатстве, которое он основал. По другой версии, Вильгельм счел предложение оскорблением. И, запретив хоронить клятвопреступника в храме, повелел закопать его на берегу моря: «Пусть и после смерти он сторожит берег, который защищал при жизни – берег, по праву доставшийся норманнам…»

Между прочим, Гитой звали не только мать короля, но и его младшую дочь. Оставшись сиротой, волею судеб она оказалась на Руси и вышла замуж за Владимира Мономаха. В «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин, рассказывая о супругах князя, пишет: «Нет сомнения, что первою была Гида, дочь английского короля Гарольда...»

Но это уже тема для другого рассказа.

Между прочим, «русский след» можно проследить и в судьбе самого Вильгельма II. Подобно знаменитому Вещему Олегу, он «принял смерть от коня своего» – в одном из сражений тот, упав, поранил ему живот. Говорят, он умирал в мучительной агонии, а когда душа его отлетела, приближенные в ужасе разбежались, и раздувшийся труп несколько дней лежал непогребенным. Впрочем, произошло это двадцать лет спустя – и все эти годы новый британский монарх крепко держал власть в своих руках. Читать он вовсе не умел, а изъяснялся только пофранцузски – его и похоронили в итоге во Франции. А тот народ, который мы теперь называем английским и к возникновению которого приложили руку (и не только руку) завоеватели-норманны, по праву гордится тем, что вот уже почти тысячу лет нога захватчика не ступала на территорию их страны. И как памятник этому стоит в Лондоне мощная крепость – Тауэр, отстроив которую вскоре после победы под Гастингсом, Вильгельм отправился на завоевание остальной части страны.

О том, как жила Англия в ту эпоху, мы и сейчас узнаем из своеобразной «переписи королевства», которую Вильгельм повелел издать в 1086-м – всего за год до собственной смерти. Она содержит самые подробные сведения о людях и землях, нравах и быте. Отчего сей исторический труд назвали «Книгой Страшного суда», король-победитель уже никогда никому не расскажет.

Сражение при Леньяно

«Мы имеем обычай не золотом покупать себе путь…»

Есть под горой Кифхойзер в волшебной Тюрингии безмолвный подземный замок. В нем, погрузившись в сон, восседает на троне Фридрих I Барбаросса. Его борода стелется по круглому мраморному столу. Один раз в каждые сто лет он приподнимает каменные веки и приказывает карлику Альбериху, королю нибелунгов, проверить, кружат ли по-прежнему вороны раздора над его страной. А потом, вздыхая, закрывает глаза – видимо, лучший момент в германской истории еще не настал… Впрочем, однажды заклятие будет снято. Когда борода императора дважды обернет мраморный стол – взлетит в небо могучий орел и разгонит воронье. Поднимется Фридрих, и снова станет Германия великой империей, равной которой нет в подлунном мире! Красивая легенда – но моему слабому женскому сердцу почему-то кажется, что сам Барбаросса предпочел бы совсем иной способ пробуждения. Помните, как очнулась от зачарованного сна Спящая Красавица? Так и здесь: раздались бы в подземелье легкие шаги, зазвучал нежный голос, и теплые губы коснулись сурового чела императора. Беатрикс… Нет, никогда не придет она, чтобы вернуть мужа в мир живых. Нелепая внезапная смерть забрала ее раньше, и с той поры не было ему на земле утешения. Может, для того, чтобы забыться, и отправился он в крестовый поход – для всех Третий, а для него – последний. Ему не было никакого дела до раздоров Филиппа-Августа и Ричарда Львиное Сердце, каждый из которых стремился во что бы то ни стало обеспечить свое главенство в этом предприятии.

Фридрих Барбаросса

Принимая Крест Спасителя на сейме в Майнце, Барбаросса думал: он прославил себя в сорока сражениях, но лишь поход на Восток навсегда обессмертит его имя и осенит сыновей – его и Беатрикс – немеркнущей славой. Желая обеспечить порядок в войсках, он запретил в них азартные игры и пиршества. Умерена была и роскошь одежды – ничто не должно отвлекать его доблестных рыцарей от священной цели. Мятежник, всю жизнь находившийся в разладе с папским престолом, он, наконец, сумеет помириться с его святейшеством и обрести покой – пусть даже вечный…

Он будет беспощаден к неверным – как и всегда был беспощаден к своим врагам. Его почитали жестоким – что ж, наверное, так оно и было. В его сердце нашлось место лишь для одной любви. Она была ему предсказана Небом. Как-то раз, еще юношей, он ехал в сопровождении свиты по горной дороге. На обочине сидел, ссутулившись, седой старец, укутанный в потрепанный плащ. Казалось, ткни его пальцем – рассыплется в прах. Но когда Фридрих проезжал мимо, старик ухватился за поводья его коня с неожиданной силой, и голос его звучал ясно и твердо.

– Не гневайся, воин! – произнес он. – Я хочу сообщить тебе нечто. Бог даст тебе власть над Германией и другими странами. А еще скоро ты встретишь единственную любовь на всю жизнь. Читай знамения – они предскажут и смерть твоей супруги, и твою собственную гибель…

Вскоре Фридрих и впрямь сидел на германском троне. Забелевший император Конрад сделал племянника своим преемником. За что? Уж, разумеется, не за красивые синие глаза. Незадолго до того Фридрих побывал во Втором крестовом походе и возвратился оттуда овеянный великой славой… И вот, 4 марта 1152 года, он занял опустевший престол. О молодом правителе все отзывались как о приятном и умном собеседнике. Да, он амбициозен – зато ему все нипочем. Властолюбив – но щедр и честен. В своей вере он тверд как скала – и что за беда, если в минуты гнева бывает суров? «Ужасный век, ужасные сердца» – жестокость во времена Фридриха отнюдь не считалась пороком…

Ему сопутствовала удача. А он мечтал о том, чтобы возродить могущество империи Карла Великого. Титул императора Священной Римской империи был ему вполне по плечу. Стремясь расширить пределы своих владений, он отправился в Бургундию. И – когда подъезжал к границе, над его головой пролетела диковинная птица с ярким оперением. Такой никогда не видели в этих краях. «Читай знамения», – вспомнил молодой король слова старика.

Здесь, в Бургундии, он и встретит свою любовь. Неземную красоту юной графини воспевали трубадуры. Оставшись сиротой, Беатрикс жила затворницей под присмотром дяди. Много читала, обучалась музыке и рукоделию – но превыше всего любила ратное искусство. Самые опытные воины из дядиной свиты обучали ее владеть мечом, копьем и секирой…

Молниеносность, с которой Фридрих получил от папы римского разрешение на развод, будет названа хронистами «просто ужасающей». Однако до свадьбы еще далеко. Сначала он коронуется в Вечном городе – папском Риме – императорской короной. Только так власть его будет полной и неоспоримой. Но для этого необходимо подчинить себе богатые города-государства Северной Италии. Эта страна – свободолюбивая и благодатная – всю жизнь притягивала Фридриха, как магнит. Он и сам не мог бы назвать причин этой странной привязанности. Тем более странной, что до взаимности ему было столь же далеко, сколь до огнедышащей вершины Везувия. Еще Отто Фрейзингенский, дядюшка короля, с грустью отмечал:

 «Итальянцы никогда не встречают с почтением принца… Они враждебно встречают полноправные требования… законного и снисходительного господина».

Ему мало просто их капитуляции. Они должны пасть ниц! В первый раз захватив Милан, он соберет в Ронкальской долине, плотно окруженной его рыцарями, представителей основных городов. Отныне в каждом будет править монарший наместник. Отныне высший суд – не коммуна, а император. Его щедрый дар – железный порядок и жесткая власть. На робкие попытки возразить – испокон веков порядок в Италии поддерживали города – император фыркнет: «Городские свободы – это что-то из области коммунального права, не дело государя этим заниматься». И, обложив ломбардийцев податью, удалится, чтобы готовиться к торжественной коронации.

По дороге к короне он подчинит себе миланские провинции, разрушит укрепления и осадит Крему, дерзнувшую помогать опальным миланцам. Здесь, под Кремой, он и получил свое знаменитое прозвище. «Росса» – по-итальянски и рыжий, и красный. Хронисты напишут потом, к осадным орудиям он привязывал пленников… Отныне в лохматой императорской бороде будут просверкивать на солнце волоски с кровавым отливом.

А во время коронации в неприветливом и слишком солнечном Риме произойдет досадный казус. Фридрих наотрез отказался придержать стремя понтифика, как предписывала традиция. В конце концов папу сняли с лошади и ввели во храм. Там, в окружении немецких рыцарей, он и возложил на голову императора заветный венец…

С первыми лучами солнца новоиспеченный император покинет Вечный город. А его отношения с папством отныне и навсегда будут отмечены чертами мрачности и неприязни. Сразу же после смерти его преосвященства Адриана («папы в стремени») большинство кардиналов изберет папой Александра III. Меньшинство – партия императора – предпочтет Виктора IV. Первый признан всеми – зато Виктор признан самим Барбароссой…

Разумеется, Александр тут же стал знаменем оппозиции. И под эти знаменем жалкие ломбардийские вассалы подняли мятеж! Два года Милан был в осаде. Когда в 1162-м он все-таки сдался, началась чудовищная расправа. Да, он умел быть беспощадным. Триста самых достойных горожан приползли к нему в пыли, умоляя пощадить их город. Они принесли Фридриху ключи от крепостных ворот.

Следующий день был самым тяжким из всех: подобного унижения при сдаче города на милость победителя еще не видел свет! Все жители Милана явились к нему с веревками на шее и головами, посыпанными пеплом. Знамена городских общин были свалены в кучу. А главную святыню – carroccio, повозку, на которой было водружено городское знамя с изображением святого Амвросия, – провезли мимо трона Фридриха. Он подал знак – и знамя было сорвано с массивного древка. Толпа пала ниц и молила о помиловании. Барбаросса повелел: казнить триста заложников, изгнать из города женщин и детей, а три тысячи самых рьяных отправить в рабство. От самого города он не оставит и пятидесятой части – будут разрушены дома, церкви, главный собор, у которого снесли колокольню. Рассыпятся в прах стены, возведенные еще в древнеримскую эпоху, будут завалены рвы… На рыночной площади он приказал провести борозду плугом и засеять ее солью – подобно тому, как некогда римляне засыпали солью камни Карфагена. Очевидцы утверждают, что, оглашая приговор, Фридрих ни на мгновение не изменился в лице…

Это было в 62-м. А осенью 1163 года Барбаросса собрался в очередной поход на Италию – усмирять норманнов, осевших на юге страны: они тоже не желали признавать власть императора. Предание гласит, что накануне Беатрикс встретила подле замка нищего старика и подала ему милостыню. Вместо благодарности тот сказал: «Иди на войну вместе с мужем, королева. Тогда исполнится твое заветное желание…»

Какое желание могло быть у любящей супруги, прожившей с мужем почти восемь лет и остававшейся бездетной? Отговорить Беатрикс королю не удалось… Она стойко переносила все невзгоды и опасности сурового похода. О том, пригодились ли ей полученные в юности навыки владения мечом и секирой, история умалчивает. А вот о том, что летом 1164 года под Павией, прямо в боевом шатре мужа, Беатрикс родила ему первенца, известно всем. Нарекли малыша в честь отца – Фридрихом.

А еще через год, в бывшей резиденции Карла Великого – Нивмгене – Беатрикс родит ему второго сына, Генриха. Много лет спустя ему суждено будет стать королем Генрихом IV…

Впрочем, тихие семейные радости не укротили боевого пыла императора. Тем более что, если Карфаген так и остался лежать в руинах, Милан за какие-то пять лет снова стал вполне процветающим городом. В довершение к этому в 1167 году шестнадцать городов слились в Ломбардскую лигу, соединив свои военные силы. Горожане хорошо понимали – рано или поздно Барбаросса вернется. Как настоящий рыцарь, он должен подтвердить, что и Ломбардская лига будет покорна его воле. «Если мы завоюем Милан, – напишет хронист Барбароссы, – мы завоюем весь мир». И каждый свой поход на Италию император завершает очередным «уничижением» Милана. Быть может, он мечтал так же обратить в руины и всю непокорную Италию с ее свободолюбием и гордыней… Но так или иначе – всякий раз навстречу Барбароссе вставал возрожденный Милан…

Но пока он еще только готовится подняться с колен. А счастливый Фридрих вновь решает короноваться в Риме. Ровно через десять лет после того, как он отказался поддержать святейшее стремя…

Теперь Барбаросса является в Рим в сопровождении «своего» папы. Последний бастион – храм Святого Петра, где засел «итальянский» папа – Александр. Немецким войскам не удается сломить оборону. И вот уже пылает часовня Богоматери, где скрываются женщины и дети… Папа Александр оставляет город и проклинает Барбароссу…

Три месяца перед этим Рим задыхался от невыносимой засухи. И вдруг с утра разражается страшная гроза. Ливень смывает кровь с мостовых, подмывает трубы канализации. Нечистоты заливают город. В немецком лагере начинается чума. Кара небесная – надежда для Италии. Черная смерть изгоняет немецких завоевателей из Рима…

Шесть лет не вернется сюда Барбаросса. Шесть лет будут готовиться к его встрече итальянские города, объединенные круговой порукой Ломбардской лиги.

И вот во главе огромной восьмитысячной армии он перешел Альпийские горы.

Войско Ломбардской лиги выступило навстречу. Костяк – миланское городское пешее ополчение и конные рыцари Милана. Плечом к плечу с ними – ополчения Брешии, Лоди, Вероны, Пиаченцы и Верчелли. Профессиональных военных наемников в этом «мирном» войске было совсем немного. «Купцы, сельские судьи, ремесленники… которые нисколько не уступают дворянам ни в доблести, ни в знании военного дела: они славно бьются, как на полях сражений, так и на поединках, они отстаивают города в наших нынешних гражданских войнах» – так воспевает Мишель Монтень боеспособность современного ему «третьего сословия»… Карл Великий – отец Великой Германии – еще не обратил туман пространства в свою империю, а итальянские города ярко и четко, подобно витражу, складывали в единую картину землю Италии. Карл Великий был очарован идеей величия Римской империи – оттого собственную свою империю он тоже назвал Римской. Частью Священной Римской империи, бывшей по сути своей империей германской, стали и полисы Ломбардии. Однако ж и жители этих полисов не меньше, чем странный немец, возомнивший себя наследником цезарей, были увлечены идеями Римской империи. И дело не в том, что они были наследниками «по прямой», а в том, какую часть наследства предпочли. Традиционным для итальянских городов было республиканское устройство по образцу Древнего Рима. Простые горожане и впрямь рубились отчаянно. Но войско, которое, бряцая кованым железом, медленно, но верно приближалось с севера, способно напугать кого угодно. Настоящий немецкий рыцарь не знает жалости к врагу. Этому его учили с детства. Десятилетние пажи, затаив дыхание, наблюдали, как не на жизнь, а на смерть, бьются на турнирах их синьоры.

«Рыцарь не может блистать на войне, если он не приготовился к этому на турнирах. Ему надо видеть, как течет его кровь, как хрустят его зубы под ударами кулаков. Ему необходимо быть сброшенным на землю, чтобы чувствовать тяжесть тела своего неприятеля. Только таким образом он может вступить в серьезную войну с надеждой быть победителем»,

 – утверждал средневековый писатель.

Германцы стали для многих рыцарских организаций в Европе примером для подражания. Фридрих требовал от своих подданных совершенного владения всеми рыцарскими искусствами: верховая езда, плавание, стрельба из лука, кулачный бой, соколиная охота. Это была истинная элита, право примкнуть к которой давало только происхождение. Перевязь, рыцарский пояс и золотые шпоры мог носить лишь потомственный рыцарь, с молоком матери впитавший кровь и пот своих воинственных предков…

Теперь его закованное в броню, неустрашимое воинство двигалось на Милан.

Решающее сражение состоялось 29 мая 1176 года близ города Леньяно – в двадцати километрах от Милана. Ломбардцы хорошо подготовились к встрече – устроили на дороге в Комо укрепленный полевой лагерь, обнесли его неглубоким рвом. В лагере расположилось городское пешее ополчение. Миланские рыцари выстроились впереди лагеря – для решительного боя. «Дружина смерти» из Брешии укрылась за крепостными стенами Леньяно.

Барбаросса немедля бросил в атаку около трех с половиной тысяч своих рыцарей. Германцы опрокинули итальянских воинов – и они бежали. Часть укрылась в лагере, кто-то нашел спасение в крепости. Император удовлетворенно погладил огнем на солнце пылавшую бороду – сражение почти выиграно!

Но миланская пехота оказалась куда более стойкой. Горожане хорошо понимали – если они не отстоят свой город, им не поможет никто. Воспоминания о страшных разрушениях прошлой войны еще слишком свежи в их памяти, чтобы снова допустить подобное. Они готовы умереть. Столь важного для любого сражения фактора Барбаросса не учел. Сомкнутые ряды итальянской пехоты укрылась щитами и ощетинились лесом пик. За спинами пехотинцев стояли тяжелые повозки с водруженными на них знаменами – подобные той, которую он сжег когда-то в Милане. На повозках – дароносицы со «священными дарами» в виде хлеба и вина. Священники призывали воинов во что бы то ни стало отстоять честь города, биться храбро и стойко.

…Немецких рыцарей сбрасывали с коней крепкими руками – кожемяки, оружейники, мукомолы… Мясники резали упавших, ибо рыцарь, поверженный на землю в полных доспехах, сам просто не мог подняться… Германцы безуспешно пытались прорвать ряды ломбардской пехоты. Тогда Барбаросса бросил в бой все резервные отряды – теперь-то уж победа точно близка!

Он был так уверен в собственном превосходстве, что даже не позаботился о боевом охранении. Меж тем «дружина смерти» города Брешии, в рядах которой оказалась и часть миланских беглецов, незаметно вышла из Леньяно. Рыцари, число которых было не столь уж велико, внезапно атаковали левый фланг императорского войска. И опрокинули его! И тут же, с новой силой, ударила пехота.

Дальше для потрясенного императора все происходило как в тумане. По свидетельству очевидцев, «он, как молния, там метался, пока не убили коня или ранили…». Так или иначе, грозный Фридрих был сбит с коня и таинственным образом исчез с поля боя. У ломбардцев остались его знамя, его пика, его крест, его боевой шлем.

Пешее ополчение Ломбардской лиги наголову разгромило рыцарей Барбароссы – и только отсутствие у союзников достаточного числа конных спасло бежавшим захватчикам жизнь. А народное ополчение, как вполне серьезная составляющая любой войны, начало свою славную историю. Немало героических страниц впишет в нее и российский народ. В Великую Отечественную, от мала до велика, он насмерть встанет на защиту родной земли – чтобы сокрушить план врага, который самый кровавый из немцев, в честь своего знаменитого предшественника, назовет «Барбаросса»…

Но до грядущих поражений германцев мало было дела рыжебородому императору. Разгром его собственного войска лег на Фридриха несмываемым позором. Ему, императору Священной Римской империи, пришлось капитулировать! И не просто капитулировать – восстановить самоуправление городов, отказавшись от права назначать туда своих чиновников. Римскому папе Барбаросса возвратит все земельные владения, которые прежде захватил…

Ничто не радовало охваченного угрюмыми думами императора. Даже то, что, подписав в июле 1177 года в Венеции перемирие с ломбардскими городами сроком на шесть лет, он отправился в Бургундию, где короновался в Арле как бургундский король. Снова и снова обращался он мыслями к тому роковому дню… Когда он исчез с поля боя, в войсках прокатился слух, будто император убит. Говорят, похороненный при жизни, будет жить долго. И все же неясное предчувствие беды томило его закаленную в битвах душу…

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, на Троицу 1184 года он решил устроить великолепный праздник в Майнце – в честь любимой супруги. По свидетельству хронистов, на торжества съехался весь цвет европейского рыцарства – более семидесяти тысяч человек. Блистательные турниры, роскошные пиры, фантазийные представления – нечто подобное происходило когда-то разве что при дворе легендарного короля Артура. Вместе со всеми веселился и император.

А на третий день разразилась буря. Ураганный ветер сносил дома, с корнем вырывал деревья. В суматохе никто и не обратил внимания на странного старика в надвинутом на глаза капюшоне, который бродил по площади и что-то бормотал… А спустя три месяца после праздника неожиданно скончалась Беатрикс.

…И вот он во главе двадцатитысячного германского войска выступил в Третий крестовый поход. По пути в Святую землю немцам предстояло преодолеть земли румского султана Харшаи I, вступившего в союз с Саладином. Но – Восток, как известно, дело тонкое, и, испугавшись мощи крестоносцев, султан предложил Фридриху выкупить свободный проход армии через свои земли.

«Мы имеем обычай, – ответил Фридрих, – не золотом покупать себе путь, а пролагать его оружием и помощью Господа нашего Иисуса Христа…» После того как император разбил сельджуков при Иконии, в рядах неверных началась паника. Саладин даже приказал разрушать крепостные укрепления – лишь бы они не попали в руки германцев…

«Мы приближаемся теперь к катастрофе, которая бедственным образом закончила эту экспедицию, слухи о которой привели в трепет Азию. Армия Креста следовала по берегам Салефа, маленькой речки, вытекающей близ Ларанды и впадающей в Киликийское море. Император Фридрих, желая ли выкупаться или только переплыть через эту речку, спустился в воду и через минуту был вытащен оттуда без всяких признаков жизни. Смерть его привела в смятение и уныние всю армию; некоторые пилигримы не могли пережить этого бедствия; другие, предавшись отчаянию, отпали от веры Христовой. Современная история, описывая это несчастное событие, в трепете отступает перед ужасающими тайнами Провидения. Крестоносцы продолжали медленно продвигаться вперед, унося с собой останки своего знаменитого вождя, который до сих пор поддерживал в них бодрость… Разделившись на несколько корпусов, часть армии крестоносцев прибыла в Антиохию, где сделалась жертвой чумной эпидемии; другие, проходя через алеппские владения, все почти попали под власть мусульман. „Во всей стране, – говорил один арабский писатель, – не было семьи, в которой не имелось бы трех или четырех невольников-германцев“. Из 100 000 тевтонских крестоносцев, отправившихся из Европы, едва только 5000 добрались до Палестины. Несчастная участь, постигшая эту могущественную армию, приводит в недоумение человеческую мудрость – при мысли обо всем, что произвел проницательный гений Фридриха для того, чтобы обеспечить успех этой экспедиции».

Так описал нелепую кончину Фридриха Барбароссы Жозеф-Франсуа Мишо, французский историк, опубликовавший в начале XIX века свою знаменитую «Историю Крестовых походов». Старший сын императора Фридрих (тот самый, что был рожден в походном шатре), командовавший большим отрядом, намеревался похоронить отца в Иерусалиме. Утверждают, чтобы доставить тело в целости, его опустили в огромный чан с соленым раствором. Увы, крестоносцам так и не удалось в очередной раз взять Священный город. По сведениям историков, Фридриха похоронили где-то между Акрой и Тарсом – городом, в котором родился апостол Павел. А сердце его отправили в Германию.

А еще говорят, что, когда конь императора остановился, отказываясь войти в бурные струи, Барбаросса взглянул на небо. Что увидел он там? Искаженные от рыданий лица миланских матерей или лучистую улыбку его Беатрикс? Так или иначе, он заставил коня войти в реку, которой не суждено было стать его Рубиконом…

Бойня при Рогах Хаттина

«Пей, ибо ты никогда уже не будешь больше пить!»

Среди многочисленных пыток, изобретенных человечеством за всю его многовековую историю, одной из самых страшных остается пытка жаждой. Те, кому довелось пережить это испытание, утверждают: от мучительного желания пить сначала пересыхает рот, потом кажется, что внутренности сжимаются в комок, а мозг отказывается подчиняться… Нечто подобное испытали крестоносцы при Рогах Хаттина, где они потерпели одно из самых своих сокрушительных поражений в Святой земле… Полученное известие было нерадостным – проклятый Саладин взял город Тивериаду. «Мусульманская армия, по виду схожая с океаном, окружила Тивериадское озеро, и поставленные палатки покрыли всю равнину». Через час нижний город был сожжен дотла – лишь цитадель, гарнизоном которой командовала Эшива, принцесса Галилейская, жена графа Раймонда III Триполийского, по-прежнему отчаянно сопротивлялась ненавистным сарацинам. В ставке возникло смятение: Прекрасная Дама, бьется с кровожадными магометанами на берегах озера, по водам которого ходил, яко посуху, Спаситель… О, этот ненавистный Саладин! Когда-то он заявил:

«Теперь, когда нашей власти или власти наших подданных подчиняются все мусульманские земли, мы должны в благодарность за эту милость Аллаха собрать всю решимость и направить силы на проклятых франков. Мы должны победить их ради нашего Бога. Мы смоем их кровью позор, который они нанесли Святой земле». И на Коране поклялся «очистить землю от этих поганых орденов».  А слово его было крепкое – за отвагу и своеобразное благородство султана уважали даже крестоносцы. Когда однажды Саладин вошел во взятый им город, бедная христианка, у которой ото брали сына, бросилась к ногам султана.

Саладин

Властитель выслушал ее, а затем, поставив ногу на шею лошади, заявил, что не сдвинется с места, пока ребенка не найдут. Эмиры исполнили его повеление, и сын был возвращен матери на глазах победителя… Даже провансальский миннезингер Вольфрам фон Эшенбах воспел его как человека, равного в своих добродетелях истинным христианам, – милосердного, прилежного в молитвах и постах. Султан гордился своим родом, утверждая, что «Айюбиды были первыми, кому Всевышний даровал победу». И добавлял: «Мое нынешнее войско ни на что не способно, если я не поведу его за собой и не буду каждый миг присматривать за ним…»

И вот это войско под стенами Тивериады. Хронист напишет:

«В год 1187-й от Рождества Христова правитель Сирии собрал армию многочисленную, как песок на морском берегу, дабы начать войну на земле иудеев. Правитель Иерусалима также созвал свою армию, рассредоточенную по Иудее и Самарии. В городах, селениях и замках не осталось никого, способного держать оружие, кто не поднялся бы по королевскому приказу. Но и этого воинства было недостаточно…

Сирийцы тем временем пересекали Иордан. Они наводнили и опустошили землю вокруг родников Киссона от Тивериадского озера… до самого Назарета и вокруг горы Табор. Как только они увидели, что страна разорена теми, кто бежал в страхе перед ними, они подожгли гумна и жгли всё, что только видели. Вся земля горела перед ними, как огненный шар. Не удовлетворенные даже этим, они взошли на святую гору, к священному месту, где Спаситель наш, после явления Моисея и Илии, показал своим ученикам – Петру, Иакову и Иоанну – славу будущего воскрешения в его Преображении. Сарацины осквернили это место.

После того как передовые группы завершили разрушение, Саладин и вся его армия пересекли реку. Саладин приказал своим силам спешить к Тивериаде».

Весть от Эшивы пришла в лагерь христиан ближе к вечеру. Король Ги незамедлительно собрал военный совет. За то, чтобы выступить на рассвете, высказались все присутствующие – кроме самого графа Триполи. Он произнес:

«Тивериада – мой город, и моя жена там. Никто из вас не предан городу так неистово, слава Христу, как я. Никто из вас не жаждет снять осаду или помочь Тивериаде так, как я. Тем не менее ни мы, ни король не должны уходить от воды, еды и прочего необходимого, чтоб вести такое множество людей на смерть от голода, жажды и убийственной жары в пустыне. Вы прекрасно знаете, что под палящим зноем такое количество людей не сможет выжить и дня, если у них недостаточно воды.

Более того, они не смогут достичь врага, не страдая от крайней нехватки воды, не теряя людей и животных. Поэтому остановитесь здесь, на полпути, близко к еде и воде, ибо сарацины, несомненно, возгордились настолько, что, взяв город, не станут сворачивать, но устремятся через широкую пустыню прямо к нам и ввяжутся в битву. Тогда наши люди, отдохнувшие, с запасами хлеба и воды, охотно покинут лагерь для битвы. И мы, и лошади будем свежи, нас будет защищать Крест Господень. Так мы будем с полной силой биться с язычниками, которые будут изнурены жаждой, у которых не будет места для отдыха. Так вы видите, что, если и в самом деле милость Иисуса Христа с нами, враги Креста Господня будут взяты в плен или даже убиты мечом, копьем или жаждой прежде, чем смогут добраться до моря или вернуться к реке. Но если, чего Господь не допустит, дело обернется не в нашу пользу, здесь у нас есть наши бастионы, куда мы можем отступить».

Великий магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридефор решительно выступил против подобной трусости. Задача рыцарей – немедля атаковать и уничтожить неверных! Да это просто богохульство – утверждать, что мусульмане могут взять верх. Ведь с нами величайшая святыня христианства – Истинный Крест… Все же военный совет решил отложить наступление. Лишь великий магистр был неумолим. «Я вижу волчью шкуру», – насмехался он.

Ровно в полночь, когда его величество Ги де Лузиньян остался один в своем шатре, де Ридефор вошел к нему: «Сир, верите ли вы этому предателю, который дал вам подобный совет? Он вам его дал, чтобы вас опозорить. Ибо великий стыд и великие упреки падут на вас… если вы позволите в шести лье от себя захватить город… И знайте же, чтобы хорошенько уразуметь, что тамплиеры сбросят свои белые плащи и продадут, и заложат все, что у них есть, чтобы позор, которому нас подвергли сарацины, был отмщен…» Но хронист не зря приводит слова из Екклезиаста – «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок и когда князья твои едят рано!». «Поскольку наш юный король последовал незрелым советам, в то время как горожане в ненависти и зависти друг у друга ломоть хлеба из рук выбивали. Они отказались от совета, который спас бы и их, и всех прочих. По собственной глупости и ограниченности они потеряли землю, людей и самое себя…»

Герб ордена тамплиеров

Для Ги де Лузиньяна это было всего лишь второе лето его царствования. Впрочем, он уже опроверг слова одного из баронов, бросившего в его адрес: «Он не пробудет королем и года». Но не только неопытность монарха была причиной недоверия, которое испытывали к нему многие. «От дьявола они пришли, и к дьяволу они возвратятся!» – воскликнул как-то идейный отец ордена тамплиеров Бернар Клервосский в адрес представителей рода, к которому относил себя его величество Ги.

Красивая и страшная легенда, стоящая за этими неосторожными словами, вполне могла бы послужить сценарием для фильма в жанре фэнтези…

…В стародавние времена в Пуату правил щедрый граф Эммерик. Как-то раз он повстречал старого рыцаря, потерявшего все свое состояние, и великодушно позволил ему жить на своей земле. Скоро Эммерик и старший сын рыцаря Раймонд стали добрыми друзьями. Но однажды на охоте дикий кабан напал на графа. Раймонд, выхватив меч, убил зверя – но случайно задел и Эммерика… Обезумев от горя, блуждал он по лесу. А ночью он попал к источнику, бившему у подножия отвесной скалы.

Источник этот люди называли «Фонтаном фей» – ведь подле него обитали феи со своей королевой Мелузиной. Ее красота и изысканные манеры покорили сердце графа, и он тут же предложил ей руку и сердце. Мелузина согласилась, взяв с него странную клятву никогда не навещать ее по субботам. Разумеется, Раймонд поклялся…

Неподалеку от фонтана, где они встретились, когда-то было святилище Афродиты. Там Мелузина построила свой любимый замок – Лузиния. Неподалеку она возвела также крепости Ла-Рошель, Клотри Мальер, Мерсент и многие другие, сделавшие семью Лузиньян по-настоящему могущественной. Разумеется, все они, как в сказке про Царевну-лягушку, были построены за одну ночь.

Шли годы.

Счастье супругов омрачало лишь одно: все их дети рождались настоящими монстрами. Первенца Уриэна укрошали длинные уши тролля, у Джедса было багровое лицо, у Джайта один глаз располагался выше другого. Энтони более походил на льва, нежели на человека, а у Фромонта на носу были пятна, покрытые шерстью. Но ужаснее всех оказался Джеффри – изо рта у него торчал кабаний клык, а свирепостью нрава он мог соперничать с тем самым вепрем, что когда-то убил на охоте доброго Эммерика. При этом красота самой Мелузины казалась неподвластной времени, и, несмотря на частые роды, ее талия была такой же гибкой, как в юности.

Однажды, субботним вечером, отец и братья Раймонда стали, по обыкновению, поддразнивать его по поводу странного поведения жены. Снедаемый любопытством и ревностью, он поднялся в ее покои и увидел – о, ужас! – как стройные ноги Мелузины превратились в змеиный хвост. Но не это испугало его – а мысль о том, что, нарушив клятву, он может потерять ее навсегда. Разумеется, он никому ничего не сказал. Но вскоре случилось страшное. Джеффри поссорился с Фромонтом, и тот укрылся в монастыре. В ярости Джеффри предал обитель огню, в котором вместе с сотней монахов сгорел и его брат… Когда Мелузина вошла к Раймонду, чтобы утешить его, он, охваченный горем, крикнул ей: «Прочь с глаз моих, проклятая гадина! Ты, змея, виновна в несчастьях моих детей!» Произнеся неосторожные слова, Раймонд немедленно пожалел об этом. Но было поздно – Мелузина превратилась в дракона и улетела навсегда.

«Я всегда буду рядом с потомками твоего рода!» – были ее последние слова мужу. С той поры скитается она по земле, плача и стеная всякий раз, когда что-нибудь страшное должно случиться с кем-нибудь из Лузиньянов…

Вот из какого рода происходил Ги де Лузиньян, одна из самых трагических фигур раннего Средневековья. Его путь к престолу тоже был осенен любовью – в этом Ги оказался вполне достоин свого легендарного предка. Все началось с того, что когда в 1174 году умер король Амори, и на престол взошел его тринадцатилетний сын Балдуин IV Анжуйский, старший брат Ги – Амори де Лузиньян, следуя семейной традиции, отправился в Иерусалим. Ему был отведен один из самых ответственных придворных постов – коннетабля, заботящегося, помимо прочего, о личной безопасности королевской семьи. Спустя некоторое время ко двору прибыли и другие братья Лузиньяны. Среди них – Ги.

Здесь, в королевском дворце, он и встретил красавицу Сибиллу, дочь покойного Амори I. Сказать, что она была несчастлива, – значит ничего не сказать. Когда умер ее отец, ей было всего 14 лет. У нового короля, ее младшего брата Балдуина, обнаружилась проказа. Иметь наследников он не мог – и, озаботившись продолжением династии, выдал сестру за некоего Гилиельма VI де Монферра по прозвищу Лонгсворд – «Длинный меч». Судя по всему, меч его и впрямь был длинен и крепок, потому что, когда семь месяцев спустя, молодой муж скончался от малярии, его юная вдова была уже «глубоко беременна» сыном…

Переговоры о новом браке с Балдуином Рамлским не вселяли в нее ничего, кроме ужаса. Тут-то Амори де Лузиньян и представил Сибилле своего брата Ги. Красавица была покорена с первого взгляда – и неудивительно. Ведь Ги унаследовал черты тех своих предков, чьими родовыми прозвищами были эпитеты «очаровательный, благородный, изысканный». Зловещая тень отпрысков Мелузины, к счастью, не коснулась его…

То, с какой легкостью он получил согласие короля на брак с Сибиллой, давало все основания предполагать будущего правителя именно в нем. Разумеется, большая часть баронов отнеслась к предстоящей свадьбе с исключительным неодобрением. Особенно негодовал граф триполийский Раймонд – двоюродный брат покойного Амори I и по совместительству дядя Сибиллы. Судя по всему, он и сам был не прочь наследовать иерусалимский престол. Чтобы помешать свадьбе, он даже выступил в поход на Иерусалим во главе вооруженного отряда, – но тем самым только ускорил события. Король Балдуин IV, не желая кровопролития, повелел, чтобы брак был заключен немедленно, невзирая на Великий пост…

В марте 1185 года, достигнув двадцати четырех лет, изнуренный болезнью Балдуин IV отошел в мир иной. А год спустя, у подножия Голгофы погребли и несостоявшегося короля Балдуина V, девятилетнего сына Сибиллы. Его двоюродный дедушка граф Триполийский на похоронах не присутствовал.

Его куда больше занимало грядущее «голосование» палестинских баронов по поводу основания новой династии. Ведь оставлять трон пустым перед лицом мусульманской агрессии весьма опасно. Часть собравшихся высказалась за избрание графа Триполийского, часть – за Ги де Лузиньяна. Дело решили тамплиеры. Уж так повелось в Иерусалимском королевстве, что корона хранилась в специальном сундуке, под двумя замками, ключи от которых были переданы двум великим магистрам – храмовников и госпитальеров, чтобы никто не мог распорядиться ею по своему усмотрению. Жерар де Ридерфор сделав свой выбор в пользу Сибиллы и Ги, вместе с патриархом Ираклием приехал в резиденцию Роже де Мулена за вторым ключом. Но тот, обидевшись, что все решилось без его участия, по свидетельству очевидцев, препирался с визитерами почти час. Дело кончилось тем, что, швырнув ключ посреди комнаты, де Мулен, что называется, «хлопнул дверью». Патриарх поднял ключ и самолично проследовал в сокровищницу…

20 июля 1186 года он возложит корону на голову Сибиллы Анжуйской. И произнесет: «Тебе, хрупкой женщине, будет сложно управлять государством во время смут и раздоров. Избери же достойного лорда, который разделит с тобой бремя царствования…» Попробуйте угадать, кого предпочла Сибилла? Взяв королевский венец в руки, она возложила его на голову своего мужа Ги: «Я выбираю тебя своим королем и своим господином и господином земли Иерусалима, чтобы ничто не разъединило тех, кого соединил вместе Господь…»

Разумеется, эту церемонию граф Раймонд тоже не почтил своим присутствием. Отказавшись поддержать нового короля, он удалился от двора и приказал укрепить крепости княжества Галилейского – приданого его жены. Дабы обеспечить собственную безопасность, он даже пошел на союз с Саладином. Мусульманская «Книга двух садов» рассказывает: