Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: 2. Чти веру свою - Владимир Петрович Саламаха на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Примерили пиджачок — полы и рукава длинноватые. Да и штанишки... Но подвернув их, можно будет ходить в школу и в этом году, и в следую­щим. Сынок, надев обновку, так и засиял от радости — костюмчика у него доселе не было, носил то, что сама из старья шила. А здесь — магазинный, как у Валика, хоть и купленный с рук.

Валик — уже взрослый парень. Умница. Науки, говорят, как репу грызет. Учителя им не нахвалятся: любую задачку мгновенно решает в уме. Даже такие, каких нет в учебниках, — иной раз учитель математики задает их ему.

Валик зовет Петьку братиком, и мальчик к нему очень тянется... В школу Валик ходит в костюмчике, Надя с Игнатием последнюю копейку на детей пускают, на Валика и Светку. Да и Ефим, если заимеет деньжат, им отдает: только учитесь, внуки.

Ефим говорил Кате, что к осени, к школе, даст денег на младшего вну­чонка, на Петрика, значит. А как же!.. Ефим Петьку от старших «внучат» не отделяет. Но Катя пока еще сама может заработать, продав грибы и ягоды. В колхозе заработок известно какой: палочки в Николаеву председательскую тетрадку... Катя говорит Ефиму: «Отец, ты свою копейку побереги, она тебе еще ох как понадобится, когда сыновья придут».

Ефим, слыша такое, только тяжело вздыхает: война вон когда окончилась, а о сыновьях вестей нет...

Ну что ж, костюмчик примерили, рассчиталась. Катя повернулась, чтобы пойти к лавке со сладостями, она рядом, в пяти шагах, и чуть не лишилась чувств: дядя Иосиф!.. Стоит (откуда взялся!) возле входа на базар, считай, рядом. Худой, сгорбленный... Борода длинная, седая... Голова непокрыта, редкие седые волосы ворошит ветерок... Опирается левой подмышкой на самодельный костыль...

Стоит, вытянув правую руку, чуть согнутую в локте, и молча просит подаянья. А возле него взад-вперед ходят люди с корзинками, ведрами, рюк­заками. А кто и без ничего, налегке. Одетые по-разному, от бедно до богато, и кажется, никто не обращает на него внимания.

В первое мгновение у Кати закружилась голова. В висках часто-часто застучало, перед глазами заиграли звездочки...

Держа Петьку за руку, не дожидаясь, пока в голове прояснится, броси­лась к старику. Спросила, он ли, Иосиф... А может быть, — закричала, люди удивленно посмотрели на нее. А она, не обращая на них внимания, потащила за собой Петьку, приблизилась к нищему и сразу же будто наткнулась на стену: «Обознались, гражданочка... »

И не столь важно, какие слова он произнес, важно, что услышала Иоси­фов голос, увидела его глаза, а все остальное в старике было для нее совер­шенно незнакомое, чужое...

Растерялась, опешила, на сыночка взглянула. А он испугался то ли ее крика, то ли старика. Подхватила Петьку на руки, обняла, стала успокаивать. Успокоившись, повернулась — нет старика, как ветром сдуло...

2

Надя, вернувшись с дочерью из магазина, застала Катю растерянной и расстроенной. Она стояла возле базарных ворот и крепко прижимала к себе испуганного Петьку. Мальчик тихо плакал, вытирая кулачками глаза.

— Что, деньги украли? — спросила Надя.

— Хуже...

— Как хуже?! — испугалась Надя.

— Кажется, видела дядю Иосифа.

— Тьфу ты! Так бы сразу и сказала. А то — словно кипятком в лицо: «Хуже!» А Петьку кем напугала, Иосифом? Где он?

— Да не пугала я его Иосифом! Как-то странно вышло. Исчез.

— Исчез?.. Говорила с ним?

— Нет. Я к нему: «Дядя Иосиф...» А он: «Ошиблись, гражданочка...»

— Значит, ошиблась. Не Иосиф это, вишь, городской, «гражданочка», да на «вы». Наверное, с антиллигентов.

— Может, и ошиблась. Но похож. Глаза его и голос, кажется, его.

— Странно, — пожала плечами Надя. — Эх, была бы я рядом!

Пока женщины выясняли, что и как, Светка взяла из рук у Кати Петрика, поставила на землю, присела возле него на корточки, дала конфету, начала успокаивать.

Мальчик вскоре перестал плакать, но время от времени, ничего не пони­мая, посматривал то на мать, то на Надю.

— Тебя кто-то обидел? Ты испугался? — спросила Светка, когда мальчик успокоился.

— Никто, — ответил Петька. — Само испугалось. Мама чужого дедушку увидела, бросилась к нему, начала кричать, я и испугался.

— Дедушки?

— Не знаю.

— Если это тот дедушка, о котором твоя и моя мамы говорят, так его не надо бояться. Он безобидный. Его самого обидели.

— Такого большого? Кто?

— Да мало ли кто? Может быть, когда-то и мы с Валиком. Мы тогда маленькими были, почти такими, как ты. А может, и взрослые.

— За что?.. Дедушка Ефим говорит, обижать никого нельзя.

— Мы этого еще не знали. Нам тогда никто об этом не говорил.

— А как вы его обидели?

— Валик бросал в этого дедушку... снежки, а я не остановила братика.

— А дедушка не хотел играть с вами в снежки?

— Не хотел. Вот мы с Валиком уже выросли, и нам стыдно. Этот дедушка одинокий, у него никого нет.

— И внуков нет?

— И внуков... — Светка вздохнула, помолчала, потом продолжила: — Его зовут Иосифом. Когда-то он дружил с нашим дедушкой Ефимом и жил в нашей деревне.

— А почему я его не видел?

— Тебя тогда еще не было. Уехал он куда-то из нашей деревни, и никто не знает куда. А твоя мама говорит, что видела его здесь.

— И я видел.

Света разговаривала с Петькой и думала: если это действительно Кучинский, то почему не признался, ушел?.. Мог же поговорить с тетей Катей, хотя бы поинтересоваться, как там, в Гуде. Значит, не он. Вот и Катя сомневается. Впрочем, соседка напомнила о несчастном односельчанине, и Светке стало не по себе: жаль его, жаль человека, которого и она знала, и которого взрослые считают погибшим. Если это был он, Иосиф Кучинский, значит, вопреки всему...

Тем временем Надя, укоряя себя, что задержалась с дочерью в магазине «Одежда» и не видела старика, который показался Кате похожим на Иосифа Кучинского (пять платьев Светке примерили, прежде чем нашли подходящее), напомнила односельчанке, что пора идти за город, к шоссе, да ждать попутку.

— Пошли, — согласилась Катя, взяла в одну руку корзинку с завернутым в газету Петькиным костюмчиком, другой — ручонку сына, сказала: — Если это был Иосиф да скрылся, значит, не простил нас.

— Вряд ли он, — сказала Надя. — Вишь, какой городской! Иосиф, как и дядь Ефим, простой человек. На «вы» и тебя, и меня может назвать, а чтобы «гражданочка» — нет. Молодичка, женщина, девонька — такое за ним случа­лось в довоенные годы... А то, что не простил нас, так чем мы виноваты перед ним? Тогда, в паводок, со взгорка взашей его никто не гнал. Хотя, как знать, может, мужчины что-то недоговаривают...

С попуткой им повезло. Только вышли с развилки за городом на свое шоссе, как сюда, к ним, повернул грузовик.

Остановились, не успели проголосовать, как машина съехала на обочину, затормозила.

— Студер! — закричал Петька.

Машины он знал. Гуда все еще строилась. В сорок пятом те, кому посчастливилось выжить, вернувшись с войны, начали возрождать деревню. Время шло, обзаводились семьями, приезжали сюда люди и из других мест, Гуда разрасталась, укреплялся колхоз, здесь создали лесничество, собирались организовать лесоучасток.

Грузовики приезжали сюда часто и разные. Привозили лес, доски, кир­пич, иной стройматериал. Мальчик вместе с Ефимом встречал машины, в такие минуты старик не выпускал из своей руки его ручку, объяснял Петьке, что привезли, называл марку авто.

Случалось, и нередко, просил кого из водителей прокатить «внучонка». Шоферы охотно выполняли просьбу старика, подсаживали его и мальчика в кабину, катали по отстраивающейся деревенской улице, вдоль плотины, вновь насыпанной военными в сорок шестом году, проезжали даже по мосту через реку, ехали почти до Забродья и назад...

Открыв дверцу кабины, на шоссе спрыгнул водитель. Это был пожилой мужчина в поношенной военной форме без погон. На голове — форменная, но без кокарды фуражка, на ногах — кирзовые сапоги.

Посмотрев внимательно на женщин и детей, сказал:

— Я — в область. Если по дороге, садитесь. Мальчик с девочкой — в ка­бину, а вы, женщины, в кузов.

Шофер подождал, пока Петрик со Светкой забрались в кабину, а Надя с Катей расположились за ней в кузове на лавке, спросил:

— Женщины, вы, часом, не видели здесь старичка?.. Такой седой, сгор­бленный, с самодельным костылем под мышкой.

— Нет, а что такое? — насторожилась Катя.

— Да знакомы мы с ним. Не скажу, что близко, но знакомы. Я дважды в неделю, в понедельник и пятницу, езжу сюда из области и назад. Обычно в одно и то же время. Порядок у меня такой. А тот старичок знает, когда приблизительно проезжаю возле дороги к его хутору. Если ему надо в город, ждет меня там, и я забираю его. Едем в город, договариваемся, когда ему вот здесь стоять, чтобы назад я его подвез. Сегодня он сюда со мной не ехал, а на базаре я его видел. Зашел в магазин, в тот, что недалеко от базарных ворот, хотел своим гостинцев купить, в очередь стал. Невзначай глянул в окно, смотрю: стоит возле ворот мой старичок. Мать честная!.. Меня даже пере­дернуло — подаяния просит. Да такого быть не может!.. Думаю, что же с ним случилось? Какая беда? Возил сюда грибы, ягоды, рыбу, орехи, а теперь... Взял я гостинцев да быстрее назад, а его — нет. Я — туда, сюда, весь базар обошел. И здесь его нет. Удивительно как-то.

— И я его на базаре видела, — вздохнула Катя. — А когда опомнилась — нет его, словно испарился. Если б сюда направился, догнали бы. С базара мы пошли почти сразу, как он исчез. Спешили, боялись, что позже попуток не будет, ведь все стараются выехать из города засветло. Так что спасибо вам, подобрали нас с детишками, а то думай, как домой добраться, жди, когда кто остановится.

Она на мгновение замолчала, словно что-то вспоминала, потом сказала:

— Говорите, дедок просил подаяния. Если это тот старик, так он и нам очень нужен.

— Вам? Знакомый? — удивился шофер.

— Мне показалось, что этот нищий — наш бывший односельчанин. Конечно, если мы говорим об одном человеке. Но мы давно его в деревне не видели. Скажите, возле какого хутора вы его подбираете? По дороге от нашей деревни до города и справа, и слева по лесу, наверное, хуторов с десяток набе­рется. И часом его не Иосифом зовут?

— Нет, не Иосифом, — сказал шофер, — Антоном. Во всяком случае, он мне так назвался. А подбираю я его у Кошарской дороги. Этой весной мы с ним познакомились. Раньше я его не видел, хотя езжу здесь с сорок пятого. Но и вас я ни разу не видел, а вы же, думаю, в город время от времени ездите.

— Ездим. Не совпадало, вот и не видели, — сказала Надя. — Так быва­ет, годами ходишь с кем-то по одной тропке, а не встретишься до поры до времени.

— Бывает, — согласился шофер. — Я сразу, как демобилизовался и домой вернулся, устроился на автобазу, с тех пор так и езжу по этому шоссе. Рейсы у меня такие: область — район, район — область. И продукты, и строймате­риалы, и бочки с горючкой, словом, вожу всякое. Бывает, и порожняком назад еду, как сейчас.

— А как вы познакомились со стариком? — спросила Надя.

— Как познакомились... — словно удивился шофер. — Случайно. Однаж­ды утром еду в райцентр. Не спешу, недавно снег сошел, моросит мелкий дождик, на дороге ледяная корка, скользко.

Я в кабине поеживаюсь, можно представить, как холодно за кабиной. Еду, смотрю, справа от шоссе у сосны стоит человек. Стоит и не двигается, даже руки не поднимает. Я остановился. Дверкой стучу, кричу: «Чего стоишь? Коль ехать нужно, садись!»

Вижу, просыпается, медленно идет к машине. Присмотрелся — а он ка­кой-то крученый! Под мышкой у него самодельный костыль.

Помог я ему забраться в кабину. Едем. Я — так и так, хочу его разговорить. Я человек разговорчивый. У меня даже фамилия разговорчивая — Говор. Это уже в армии переписали — Говорков.

Кое-как растормошил его. Спрашиваю: кто, откуда, зачем? Человек в такую погоду, имея крышу над головой, без особой нужды из дома не вый­дет, а ты вон куда выбрался...

Молчит, чувствую, душа у него окаменевшая. А коль так — неспроста.

Тогда я начал ему о себе рассказывать. Говорю, до войны баранку крутил. Войну шофером от звонка до звонка прошел: и передовая, снаряды подвозил, и тыл — раненых. Да мало ли что, в каких только переплетах не был, а бог миловал, даже не зацепило.

Вернулся с войны — дом цел на окраине облцентра, жена детишек сбе­регла: сына и дочь. Сын уже жених, доченька меньшая.

Вновь шоферить пошел, вот баранку кручу. А у тебя, дядя, есть кто?

А он мне: «Один я...»

— Один? — воскликнула Катя.

— Ну да, один. Говорит, хозяйка его умерла. Вчера похоронил, а сегод­ня — в город собрался. Одному — хоть в мешок завяжись, чтобы ничего вокруг не видеть и не слышать.

Говорит, долго без людей был, пока она вернулась. Откуда, я не спраши­вал. Как-то неловко было, мало ли что. Может, из Германии. Туда на каторгу немец столько людей вывез! Конечно, больше молодых, но и пожилые были. Да еще сколько! В концлагерях... А может, еще откуда вернулась, как знать... Война людей вон как по земле разбросала!

Говорит, одному жить — нет мочи. Говорит, посмотрю, что да как в горо­де, может, там где и пригожусь.

А я думаю, где же ты такой пригодишься? Кому ты там нужен? И без тебя в городе хватает бездомных поздоровей, чем ты, и те без дела.

Ладно, промолчал я: собрался так собрался. Подвезу, коли так. Похо­ди среди людей, развейся, если сможешь. А вечером, если захочешь назад вернуться, выходи на развилку за город, покажу куда. Подберу, подброшу до твоей дороги. У тебя же, говорю, есть где жить? Отвечает, что есть, но... Говорю, тогда тем более обмозгуй все хорошенько да реши, как тебе дальше быть и где.

Сказал, а сам думаю, что за этим «но» какая-то пропасть, дна не видно. Дальше спрашивать не стал, а сам он не сказал.

Вот так и познакомились. Больше я ему в душу не лез. Он неразговор­чивый. Наверное, натура такая. Хотя чувствуется, душа вроде и окаменела, но в ней все же что-то такое теплится. Думаю, разжечь бы ее, но как?

Сегодня, когда ехал сюда, а он знает, что мой день, его у сосны при дороге из хутора не было. А на базаре — был. Да еще просил подаяния. Непонятно мне. Неужто одинокая жизнь так прижала, что вынужден стать с протянутой рукой?

Бедолага, стоит перед глазами. Жаль его. Решил, если встречу сегодня, поговорю с ним, как он собирается дальше жить. ^оро осень, потом зима ляжет. Как он один, немощный, переживет ее?

Думал, скажу ему: дядя Антон, мол, так и так, в облцентре есть дом для стариков. Управляет им мой товарищ, бывший фронтовик. Поехали со мной, помещу тебя. Будешь досмотрен, сыт, в тепле... Не хочешь? Ладно, я силой не потяну, права у меня такого нет, чужой я тебе. Чужой-то чужой, а судьба твоя мне небезразлична, тогда поехали на зиму ко мне. Не стесняйся, я со сво­ими потолковал, говорят, места хватит, не обидим: нельзя человеку одному. Значит, не видели, — подытожил шофер и посмотрел на часы. — Половина шестого. Я изрядно задержался. Пока разгрузился, пока то да се, наверное, не дождался он меня, с кем-то другим уехал.

— Не мог он уехать, — сказала Катя. — Мы же его на дороге не видели. Разве кто в городе подобрал. Нас несколько машин обогнали.

— Все может быть, — сказал Говорков. — Говорил он как-то, что от шоссе до его хутора верст десять: попробуй добраться засветло, если чуть ходишь... Как-то хотел я подвезти его на хутор, так он махнул рукой: «Там такое болото, что, если не знаешь, пешком не пройдешь, не то что на машине».

Ну что, женщины, поедем?

Если подумать, выходило, что старик, о котором рассказывал шофер, и тот, которого Катя видела на базаре, одно лицо. Но — загадка: похож на Иосифа Кучинского, а зовут иначе. И еще: у Иосифа не было хозяйки, и воз­раст такой, что если ее нет, так кто за тебя пойдет?

Дальше: живет тот старичок где-то возле Кошары или в самой Кошаре. Слыхали о таком хуторе, затерянном среди леса. Слыхали, что там еще до коллективизации жил с семьей один человек. То ли беглый неизвестно с каких времен, то ли хозяин-единоличник.

Имел тот человек неплохой клин пашни да сенокосные угодья. Держал много овец, построил большую кошару. Отсюда и — хутор Кошара.

Ефим говорил, когда женщины сетовали, что в лесу возле Гуды мало черники, да и та мелкая, он знает места, где когда-то ее было черным-черно. За Кошарой. Правда, хутор очень далеко отсюда. Затерян в густых лесах, среди непроходимых болот. Но там есть возвышенность, и хутор на ней, как неприступная крепость. Недалеко течет Дубосна, их, гуднянцев, река...



Поделиться книгой:

На главную
Назад