Помоги проекту - поделись книгой:
ГАНГ, ТВОИ ВОДЫ ЗАМУТИЛИСЬ
ГАНГ, ТВОИ ВОДЫ ЗАМУТИЛИСЬ
старик прошептал древние слова гимна в честь великой реки и, сняв разбитые башмаки, пошел к воде.
Сердце его стучало, как в дни далекой молодости. Он думал, что оно уже не сможет биться так сильно и радостно, как бывало в самые счастливые минуты — во время свадьбы, когда молодая жена подняла на него впервые свои чудесные глаза; после рождения первенца; в день, когда они вошли в собственный крошечный домишко у подножия горы… И вот теперь его старое сердце снова радостно колотится в груди, предчувствуя исполнение своего заветного желания.
Он пришел сюда с Юга, преодолев тысячи километров раскаленных солнцем дорог, ночуя под деревьями, прося милостыню, работая, когда кому-нибудь приходило в голову доверить работу такому ветхому старцу… Он грыз сухие лепешки, когда они были, или голодал, не замечая этого и упорно двигаясь — шаг за шагом — к своей цели — увидеть великую реку, поклониться ей и умереть на ее берегу, если будет на то воля Божья.
У самой кромки старик остановился, прислушиваясь к тому, о чем толковал двум упитанным иностранцам индус в белом тюрбане.
— Ганг — святыня нашего народа. Он — одна из главных составляющих нашей культуры, издревле пропитанной его животворной водой. Не зря мы называем его «Ганга мая» — «Матерь Ганга», именно Матерь! Ганга для нас женского рода, — говорил, все более воодушевляясь, индус важно кивающим гостям. — Прикоснуться к нашему Гангу, испить его воды, совершить в нем омовение при жизни и быть омытым им после смерти — значит, быть очищенным и внутри, и снаружи, причем навечно.
«Все правильно, — подумал старик, — но разве только это? Наш Ганг для нас не только культура, не только вера, не только надежда на спасение. Ганг течет через душу каждого из нас. Ганг — пространство нашей жизни, соединяющее три мира: землю, небо, с которого он спускается к нам, и преисподнюю, во мрак которой он уходит в конце своего пути».
Он закрыл глаза и сделал последний шаг к своей Дасахаре — «смывающей десять грехов». Священные воды приняли его тело, лаская и убаюкивая боль, снимая многолетнюю усталость и даже, померещилось старику, делая его молодым и сильным.
— Хари Вишну! Хари Вишну! — повторял он, черпая воду пригоршнями и поливая ею свою склоненную голову. — Я дошел до тебя, о священный Ганг!
Даже здесь, совсем недалеко от верховьев, вода Ганга была уже не той, что между скалами Гималаев. В нее успели войти со своими подношениями миллионы людей, и теперь в ладонях старика каждый раз оказывались вместе с золотистыми песчинками, поднятыми со дна, кусочки фруктов, лепестки цветов, обрезки цветной бумаги и тканей, волосы — из тех, что были пожертвованы реке пришедшими за очищением женщинами-вдовами.
Рядом с ним в этом довольно глухом и далеком от святых городов и мест паломничества районе Великой Гангской равнины вошло в воду множество людей — крестьян, городских рабочих, солдат, брахманов, больных, даже прокаженных. Великая река не знает покоя ни на одном участке своего течения. Она везде и всегда нужна людям, идущим к ней в любое время дня и ночи, как идут к матери, чтобы на ее груди обрести покой и спасение.
Старик поднес сложенные ковшиком руки ко рту и сделал несколько жадных глотков. Его не мучила жажда, но эта вода, он верил, утолит мучившую его долгие годы потребность в очищении. Велики ли были его грехи — он не мог судить об этом. Он никого не убивал, не грабил, не обманывал, если не считать, конечно, маленьких лукавств и недомолвок, без которых невозможно жить с людьми. Но за ним тянулся, как и за каждым человеком, длинный шлейф мелких, ежедневных, почти незаметных глазу, но накапливающихся проступков, отступлений от Божественного Закона, от прямого пути истинного индуиста в сторону суетливого кипения обывательских страстей, желаний, обид. С этим, наверное, можно жить, но, когда все ближе и ближе подступает тень смерти, каждая ничтожная ложь кажется способной затмить солнце, до небес вырастает чуть пробившийся в душе росток недоброжелательности к кому бы то ни было. Хочется чистоты и мудрости, спокойной мудрости познавшего цену добра и зла, без всяких усилий освободившегося от налипшей за долгую жизнь паутины ненужных связей, фальшивых потребностей, выдуманных обязанностей…
Если есть в мире сила, способная очистить миллионы душ, принять их боль, скорбь, ошибки, муки, даровать взамен освобождение, чистоту и истину, то это она, великая река, чудотворный Ганг, мать Индии. Войдя в него, старик понял, что отныне его путь — это путь Ганга. Вместе с ним он пройдет все тысяча пятьсот шестьдесят миль его течения, от Гималаев до Калькутты, где океан принимает в свои объятья божественную гостью-реку. Он поднимется в горы, чтобы увидеть, как из их сердца рождается эта дивная песня-Ганг, спустится на равнину, минует три крупнейших штата, откроет для себя священные города, окунется в воду там, где впадают в великую реку ее покорные дочери — большие и малые реки.
А потом, увидев все это, он вернется туда, где сливаются темные воды Ганга со светлым течением Джамны и невидимыми струями мифической Сарасвати, в «истинную Праягу», — древний Аллахабад. И здесь он, как тысячи людей до него во все века, принесет в жертву богам самое дорогое, что у него есть, — свою жизнь.
«Где две реки смешивают свои воды, люди, совершившие омовение, отправляются в рай, а отважные, лишившиеся тела, достигают бессмертия», — говорится в старинных книгах. Там, на овеянном легендами берегу, стоит Акшай Вата — тысячелетний, неумирающий баньян, дерево-хранитель Ганга. Многие, бросившись с него в воду, находили там свою смерть и надежду на будущую счастливую жизнь. Святые подвешивали себя на крюках к его ветвям, но это только для тех, кто преодолел страх боли и страданий. Он, старик, не достоин такого высокого жребия. Но уйти навечно в воду Ганга — это совсем не страшно. Только бы она приняла его, ничем не примечательного, маленького человека, не сделавшего в жизни ничего достойного упоминания. Он родился крестьянином, пахал землю, сеял и убирал рис, женился, растил детей, потом незаметно состарился… Вот и все. Достаточно ли этого, чтобы осмелиться просить Ганг стать его последним пристанищем? Наверное, нет, если судить по заслугам. Но Ганг — мать для всех — не судит своих детей по тому, чего они добились в жизни, что совершили для себя или для Родины. Он любит каждого, омоет и простит любого, кто попросит его об этом, примет его подношения и грехи.
— Благодарю тебя, о великая река, — шептал старик, глотая слезы освобождения и счастья. — Я, нищий человек без имени и прошлого, отказываюсь и от того, и от другого в эту минуту и навсегда. Я стану твоей песчинкой, твоей каплей и вместе с тобою уйду однажды в вечность. Только бы знать, что ты будешь так же нести свои воды, встречать людей, омывать их души и даровать им то, что каждому нужно больше дома, хлеба и даже любви близких — великую милость прощения!
За свою длинную жизнь Ганг смыл с людей столько грехов, что теперь чистота его вод стала вызывать у них серьезные опасения. Вся Индия включилась в кампанию за очищение великой реки. Правительство выделило двадцать миллиардов рупий на эти цели, и, как всегда, когда дело идет о больших деньгах, вокруг них сразу же развернулась лихорадочная суета тех, кто рассчитывал что-нибудь урвать и для себя.
Деловой мир Калькутты волновался даже больше, чем другие центры экономической активности. Что ни говори, а именно этот город стоит в устье Ганга — то есть в месте, где он загрязнен в самой большой степени. Не успел Раджив Ганди уехать из Бенареса, где объявил о начале кампании, как в Калькутте уже создали Общество охраны Ганга, в которое вошли самые предприимчивые дельцы Бенгалии, сразу почуявшие возможность отхватить кусочек пожирнее.
— Что достанется нашему бедному Гангу, когда у него такие зубастые конкуренты? — толковали, читая в газетах списки членов Общества, специалисты по экологии, городская интеллигенция, да и все прочие, которым было дело до того, что ожидает их священную реку.
А уж когда речь зашла о выборах президента Общества, в компетенции которого будут находиться финансовые вопросы деятельности его фонда, борьба развернулась не на шутку. Кандидатов на этот пост оказалось такое множество, что несведущий человек поразился бы тому, сколько занятых людей готовы безвозмездно — президентство не предполагало денежного содержания — отдавать все силы на службу родной природе.
В спор за право именоваться президентом Общества охраны Ганга включились такие акулы калькуттского бизнеса, что все были удивлены, узнав, что во второй тур выборов на этот пост вместе с известным финансистом господином Бхагаватом Чанхури прошел представитель партии Индийский Национальный конгресс профессор Рама Бредхишот, за которым не стоял никакой капитал. Неужели в мире, где все продается и покупается, святое дело может попасть в чистые руки — особенно если оно сулит немалые возможности для обогащения? Городская интеллигенция воспрянула духом, думая о том, что дело защиты Ганга возглавит человек, не выражающий интересов ни одной из влиятельных финансовых группировок. Профессор Бредхишот хорошо знаком многим — стараниями таких, как он, и его личными в том числе, было привлечено общественное внимание к самой проблеме реки. Ученый-биолог посвятил свою жизнь Гангу. Если фонд Общества попадет в его руки, можно не волноваться о том, как будут расходоваться деньги.
Впрочем, его соперник, несмотря на свою успешную деятельность на поприще финансов, тоже не был особенно скомпрометирован ни рискованными коммерческими авантюрами, ни порочащими связями с преступным миром. Он не только никогда не попадался на чем-нибудь недозволенном, но напротив, сам в молодости написал книгу «Политика и коррупция», разоблачавшую тогдашнюю верхушку пирамиды городской власти. Пресса жаловала его, частенько именовала «безупречным» и «образцом для подражания», ставила в пример прочим бизнесменам, куда более неразборчивым в способах достижения своих целей. Господин Бхагават Чанхури вполне мог рассчитывать на то, что именно он возглавит Общество, если, конечно, простые его члены не отдадут свои голоса профессору.
Последняя перед выборами встреча с избирателями была устроена прямо на берегу Ганга, в пальмовой роще. Жара уже спала, и с реки дул ласковый ветерок, чуть растрепывая пышную шевелюру стоявшего на помосте у микрофона человека. Высокий и широкоплечий, господин Чанхури в свои пятьдесят пять все еще был очень красив. Его крупное лицо с высоким лбом, на который спадали кудрявые завитки волос, горбатым носом и волевым подбородком напоминало скульптурные портреты древних римлян. Сходство усиливалось твердым, даже жестким взглядом глаз — в них без труда угадывалась способность метать молнии в иные минуты жизни. Холеные усы не тронула седина, выбелившая виски. К тому же в манере говорить было особое обаяние привыкшего повелевать человека, уверенного в силе своих слов и умеющего владеть аудиторией.
— Братья! Сегодня мы говорим о том, что чистота вод Ганга — символ духовного здоровья нашего народа. Наша душа чиста, я верю в это, но дела наши грязны! — Чанхури возвысил голос, стараясь передать свое волнение в связи с горькой необходимостью признать эту скорбную реальность. — Мы осмеливаемся спускать в Ганг отбросы наших предприятий — в тот самый Ганг, который переполняет почтением наши сердца. Почему же это почтение не может спасти реку? Или оно рождается в порочных людях, которым следовало бы очистить себя перед тем, как браться за святое дело.
Он выдержал паузу, ожидая реакции публики. Она ответила ему не слишком бурными, но вполне вежливыми аплодисментами.
— Ганг берет свое начало не только в Гималаях. Подлинные его истоки в душе каждого человека. Мы загрязнили его воды своей нечистой политикой, коррупцией, опутавшей всю страну, своим неверием, наркоманией! Преступники, смывая свои грехи в этих водах, тоже загрязняют их, — продолжал Чанхури. — Если вы доверите мне возглавить эту кампанию, я обещаю… — он запнулся, как бы стараясь полнее выразить собственную решимость отдать все силы борьбе за Ганг, — нет, я не просто обещаю, я клянусь…
Собравшиеся внимали ему с искренним сочувствием, и, поддаваясь его волнению, стали обмениваться одобрительными взглядами. Это не укрылось от внимательно следившего за всем происходящим господина в строгом сером костюме, сидевшего в последнем ряду. Он повернулся к молодому человеку в расстегнутой на груди рубашке и незаметно для остальных подал ему знак: момент настал, можно начинать!
Тот побледнел и, что-то неслышно прошептав, рванулся к помосту, на ходу вытаскивая из-за пазухи нож.
— Не верьте ему! — закричал он срывающимся голосом. — Этот негодяй хитер, как гиена! Он обманщик и предатель!
Несколько полицейских сразу бросились к нему, однако юноша слишком активно размахивал своим ножом с преувеличенно длинным лезвием, чтобы они могли сразу схватить его.
— Я убью тебя, Бхагават Чанхури! Все равно я доберусь до тебя! — угрожал молодой человек, не предпринимая, однако, реальных попыток воплотить свои угрозы в действие, хотя его враг стоял не более чем в метре от того места, где металось сверкающее лезвие.
Полицейским наконец удалось заломить ему руки и заставить бросить оружие. Они сбили парня с ног и поволокли прочь, награждая немилосердными тумаками, хотя он сразу же перестал сопротивляться.
Собрание проводило его негодующими возгласами, обвиняющими юношу в преступной попытке расправиться с замечательным человеком, готовым взвалить на себя заботу о святой реке. Человек в сером с интересом выслушал все это, сохраняя на лице невозмутимое спокойствие.
— Итак, я продолжаю! — поднял руку оратор, который тоже казался нисколько не смущенным этой внезапной опасностью, которая подстерегала его в минуту наивысшего подъема духа. — Я все-таки хочу сказать о том, что клянусь приложить все свои силы для того, чтобы спасти наш Ганг от таких, как этот безумец, и от тысяч подобных ему!
Слушатели принялись хлопать — на этот раз звучали настоящие аплодисменты, почти овация, которая должна была наградить мужество и самообладание господина Чанхури, не говоря уже о его желании послужить общему делу.
Господин в сером чуть усмехнулся уголком рта под тоненькой стрелкой усов и встал. Ему больше нечего было здесь делать — все закончилось именно так, как он и предполагал. Теперь надо было торопиться, чтобы держать под контролем дальнейшие события, очередность которых была им тщательно спланирована.
Он уселся в машину и, подав шоферу знак двигаться, взялся за телефон.
— Господин Бредхишот? С вами говорит Джави Сахаи. Да, да, мы встречались на заседании Общества охраны Ганга, — сказал он. — Нам надо срочно обсудить очень важный вопрос. Это касается вашего сына.
Очевидно, согласие на беседу было сразу же получено, потому что господин в сером удовлетворенно ухмыльнулся и, не прощаясь, повесил трубку.
Через несколько минут его «мерседес» въезжал во двор дома университетской профессуры, где в неожиданно скромной квартирке жил знаменитый ученый. Он сам открыл гостю дверь, и, увидев его бледное лицо, Джави Сахаи убедился в том, что в его расчетах не было ошибки — господин профессор отнюдь не равнодушен к судьбе своего беспутного сына.
— Ну, что там еще натворил Рави? — спросил он прямо в прихожей, не в силах сдержать беспокойство, как положено умудренному жизнью ученому мужу. — Что-нибудь серьезное?
— Он… — Сахаи сделал эффектную паузу, стараясь окончательно вывести старика из терпения. — Он пытался убить вашего соперника.
Профессор издал глухой стон и, схватившись за сердце, сполз по стене на ковер.
«Уж не перестарался ли я? — забеспокоился гость. — Как бы не пришлось устраивать несчастному пышные похороны за счет благодарных сограждан!»
Вместе с подоспевшим слугой, таким же старцем, как и его хозяин, они переложили профессора на диван и вызвали врача. Когда Рама Бредхишот пришел в себя, он, к удивлению присутствующих, попросил немедленно оставить его наедине с господином Сахаи.
— Где мой сын? — спросил несчастный отец. — В тюрьме?
— Пока еще в полиции, — ответил гость. — Но если не принять срочных мер, то тюрьмы вашему отпрыску не избежать.
— Я… Я позвоню в прокуратуру… Или в мэрию… — забормотал профессор. — Надеюсь, мое доброе имя…
— Доброе имя? — рассмеялся Сахаи, дивясь наивности старика. — Не стоит возлагать надежд даже на такую отличную репутацию, как ваша. Я никогда не слыхал, чтобы доброе имя открывало двери полицейского участка — для этого существуют совсем другие ключики.
— Какие же? — внимательно посмотрев на гостя, поинтересовался профессор.
— Да мало ли… — пожал плечами Сахаи. — Деньги, связи, шантаж наконец… Что бы вас устроило из этого перечня?
— Ничего! — запальчиво выкрикнул старик.
— Ну что ж, — сразу же поднялся гость. — Я выполнил свой долг, сообщил вам о том, что случилось с вашим сыном. Теперь только вы можете решить, что предпринять для его спасения. В том случае, конечно, если не захотите бросить его на произвол судьбы, чтобы он сгнил в тюрьме, отсиживая свой срок, который, я уверен, будет немалым.
Он вежливо поклонился и пошел к выходу, напряженно ожидая, что профессор остановит его. Так и случилось. Когда он взялся на ручку двери, старик не выдержал.
— Подождите, господин Сахаи! — слабым голосом позвал он. — Вернитесь, прошу вас.
Гость замер на мгновение, пряча удовлетворенную улыбку, и обернулся к профессору уже с выражением сочувствия и понимания на лице.
— Сделайте для Рави все, что вы можете, — пряча глаза, попросил старик. — Я приму любую помощь, оказанную моему сыну, и буду вашим должником…
Сахаи слегка похлопал его по бессильно свесившейся с дивана руке и покровительственным тоном сказал:
— О чем вы, дорогой профессор? Сделать что-нибудь приятное для вас — это долг каждого калькуттца, чтящего культуру и просвещение. Кстати, вам не говорили, что вы удивительно похожи на великого Учителя? — Джави указал на висевший над головой Бредхишота портрет Махатмы Ганди. — То же лицо, то же благородство во взгляде…
Старик ничего не сказал и отвернулся. Господин Сахаи тут же встал, опасаясь перегнуть палку — кто знает этого ученого червя, вдруг он передумает спасать своего сына и предпочтет сберечь свою честь? Гость быстро поклонился и вышел.
Вечером того же дня он покинул Городское управление полиции в сопровождении молодого человека, так и не удосужившегося застегнуть пуговицы на своей рубахе — впрочем, теперь их осталось несколько меньше, чем предполагалось фасоном. Да и красивому лицу неудавшегося убийцы тоже досталось — одного глаза почти не было видно из-за расплывшегося надбровия, губа все еще кровоточила, роняя багровые капли на исцарапанный подбородок. «Что ж, так даже лучше — будет пища для страданий чувствительному отцовскому сердцу!» — подумал господин Сахаи.
— Едем! — коротко бросил он юноше. — Садись в машину!
— Куда? К отцу? — испуганно бросил тот. — Так сразу…
— А что тянуть? — фыркнул, усаживаясь на переднее сиденье, Сахаи. — Ждать, пока твоя совесть опять станет чистой?
— Кажется, я сделал все, о чем мы договаривались! — обиделся парень, устроившийся сзади. — Размахивая ножом, кричал всякие глупости, даже не сопротивлялся, когда эти кретины-полицейские награждали меня тумаками!
— Что ж поделаешь, когда с твоим отцом нет никакого сладу? Приходится тебе за это расплачиваться своими боками! — рассмеялся Джави. — Был бы честным юношей, писал бы диссертацию, какую-нибудь гадость, вроде водички из Ганга, переливал из пробирки в пробирку — кто же тебя заставлял играть в рулетку, не имея за душой и тысячи рупий?
Молодой человек надулся и замолчал, уставившись в окно сердитым взглядом. Только когда автомобиль подъехал к дому, где жил его отец, Рави заговорил вновь:
— Сэр, я свое дело сделал неплохо, не правда ли? — быстро пробормотал он. — Сдержите ли вы свое слово?
Сахаи окинул его презрительным взглядом. «Свое слово»! Мальчишка! Как будто дело тут в честном слове! Если бы речь не шла о человеке, которому нужно заткнуть рот, стал бы он связываться с таким дурачком или обременять себя какими бы то ни было «честными» или «нечестными» словами!
— Конечно, — снисходительно ответил он. — Идем, нас ждет убитый горем отец!
Дверь оказалась незаперта. Войдя в квартиру, Сахаи сразу понял, что никого, кроме хозяина, дома нет — очевидно, профессор даже слугу удалил, чтобы никто не присутствовал при разговоре. «Догадливый старикашка! — усмехнулся про себя гость и тут же заметил, что над диваном уже нет портрета Махатмы Ганди. — Надо же, какой совестливый: еще ничего не случилось, а он уже не может смотреть в глаза Чести нации!»
— Господин Бредхишот, я сделал все, о чем вы меня просили, — подчеркнуто почтительно произнес Сахаи. — Я освободил вашего сына.
Рави мялся в углу, не решаясь подойти к отцу. Сахаи думал, что тот сам бросится к своему отпрыску, чтобы прижать его к груди, но старик избегал даже смотреть в его сторону. Однако гостя он поблагодарил со всей возможной вежливостью.
— Вы оказали мне неоценимую услугу, господин Сахаи, и я никогда не забуду об этом, — поклонился профессор.
— Собственно, в этом моей заслуги нет, — уточнил гость. — Скорее, вы обязаны возвращением Рави господину Бхагавату Чанхури. Именно он лично попросил начальника полиции отпустить вашего сына, заявив, что прощает ему его намерение убить конкурента отца.
Сахаи внимательно вглядывался в чуть склоненную голову старика, стараясь понять, какое впечатление произвели его слова. Но на лице Бредхишота не дрогнул ни один мускул.
— Так вот, сам господин Чанхури… — опять начал гость, но теперь хозяин перебил его.
— Я просил бы вас как друга почтенного Бхагавата Чанхури передать ему мою признательность и… В общем, у него нет больше конкурента, — твердо сказал старик и поднял на Джави глаза, в которых промелькнуло что-то похожее на насмешку. — Ведь мы говорим именно об этом, не так ли?
— Да, вы правы, — улыбнулся Сахаи, — но это еще не все. Я как представитель промышленных кругов города хотел бы субсидировать те научные разработки по очистке воды, которые ведутся в нашем Университете. Вот здесь, — он кивнул на небольшой чемоданчик, стоявший у его ног, — около миллиона рупий. Теперь, когда у вас не будет необходимости отвлекаться от своих занятий ради неблагодарной и изнурительной общественной деятельности, вы могли бы принести огромную пользу своими новыми открытиями, которых мы все будем ждать. Полагаю, миллиона будет достаточно?
— Вполне, — кивнул старик. — Однако было бы куда лучше, если бы вы принесли его не сюда, а в Университет. Если угодно, мы устроим торжественную встречу столь щедрым благотворителям, как вы и… Бхагават Чанхури.
— Ну нет! — громко запротестовал гость. — Тут-то он как раз и ни при чем. Эта сумма собрана исключительно мною и моими компаньонами, к которым наш уважаемый друг не принадлежит.
Бредхишот промолчал, ничем не выказывая своего согласия или несогласия с последним заявлением. Однако Сахаи показалось, что будет лучше, если он поскорее покинет этот дом — в конце концов, он добился здесь всего, что хотел.
— Постойте, вы забыли чемоданчик! — крикнул ему вслед старик.
Гость обернулся и испытующе посмотрел ему в глаза. Профессор ответил ему спокойным и твердым взглядом человека, который уступил уже все, что мог, и больше уступать не намерен.
— Вы забыли ваши деньги, — повторил он, поднимая чемоданчик и передавая его в руки гостя.
— Но, папа! — закричал вдруг Рави, не выдержавший напряжения этой сцены. — Эти деньги принадлежат мне! Я их заработал!
— Что? — пробормотал старик, отступая назад. — Что ты несешь?
Рави, спохватившись, прижал ладонь ко рту, как бы стараясь затолкать обратно вырвавшееся признание. Отец смотрел на него, как смотрел бы на грязную свинью, внезапно возникшую на месте, где только что стоял его сын. Руки старика крупно дрожали.
Юноша хотел что-то сказать, но осекся и, натыкаясь на мебель, бросился из комнаты. Сахаи поспешил выйти вслед за ним.
В подъезде он бросил Рави чемоданчик с деньгами и, почему-то стараясь не коснуться парня взглядом, спустился к машине.
Поделиться книгой: