Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: БУДУЩЕЕ ЗА ОБЩЕСТВОМ ТРУДА - Михаил Васильевич Попов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Все согласны с тем, что история не имеет сослагательного наклонения. Это значит, что то, что прошло, прошло тем единственным путем, каким оно осуществилось. Отсюда и тезис о развитии общества как о естественноисторическом процессе, об объективной закономерности, объективной логике этого развития. Поэтому монистический взгляд на прошедшую историю – это единственный надежный подход. Г. В. Плеханов прекрасно и убедительно обосновал этот взгляд.

Что же касается настоящего и будущего, то относительно их можно и нужно говорить о разных, даже альтернативных путях развития, здесь уместен плюрализм, здесь «иное дано». Однако очень важно при познании настоящего и будущего определить тот закономерный путь, который оказывается единственным, как только настоящее и будущее становятся пройденными этапами исторического развития, уходят в прошлое, в историю.

Вариативность и плюрализм в этом случае опять переходит в монизм. Соответственно, монизм и плюрализм должны быть представлены как стороны противоречия. Когда они противопоставляются как две самостоятельные сущности и абсолютизируются, то, чтобы избежать дуализма, необходимо признать действительной одну из них: для прошлого это монизм и только монизм. Иначе надо отказываться от суждений об истории, не знающей сослагательного наклонения. Если же настоящее и будущее берутся в плане их историчности, то плюрализм и монизм выступают как взаимопологающие противоречивые стороны одной и той же сущности – общественного развития. Развитие в своих путях одновременно является и монистическим, и плюралистическим. В этом случае противоположности совмещаются, находятся в единстве, взаимопологают друг друга.

Когда читаешь модернистские бессмысленные «дискурсы», которые деконструируя логику противоречия, ничего не проясняют, невольно задаешься вопросом – откуда все это исходит, чем оно порождено?

Оказывается, что не только разумное, но и бессмысленное может стать действительным. Никакой необходимости в том, чтобы разрушать, например, СССР, экономику и культуру России или сжигать храм Зевса, не было. Но творить социальную действительность могут не только разумные люди и с помощью науки, но и люди с дурными намерениями и лишенные научного мышления. Действительность, в которой живет сегодня Россия, тоже продукт деятельности людей, но продукт неразумной, разрушительной деятельности. Сегодняшняя действительность не обладает достоинствами необходимости и разумности. Постмодерн как раз и есть, с одной стороны, отражение такого рода действительности, с другой – творение ложной действительности.

Корни модерна в конечном счете заключены в стоимостном бытии общества, в самоидентификации социального мира как товарного мира, в котором все вращается вокруг принципа стоимостной самотождественности, не знающей развития. В теоретикогносеологическом смысле это означает порочный круг, из которого нельзя выйти, не изменяя логике, не обращаясь ко всякого рода антинаучным трюкам. В социальном отношении – это защита вечности рыночного общества, олицетворяющего конец истории, особенно для России. С этой точки зрения она не имеет будущего, ее современность выпадает из истории: все, что есть, уже было.

Теперь очевидно, что Россия нынешняя, да еще при существующем политическом режиме, исчерпала возможности своего развития на капиталистической основе. Она живет не в модернистском, а в капиталистическом мире, теряющем свое историческое оправдание, свойства разумной действительности, а потому и признаков современного общества. Будущее России – не в ее положении «второй» или «другой» Европы, как этого хотят представители западного и отечественного модернизма, а в том, чтобы занять достойное место в процессе исторически закономерного перехода от мировой системы капитализма к мировой социалистической системе. Это и будет воплощением не постмодернистского или неомодернистского, а современного общества. Лишь на пути, на который Россия встала в начале ХХ века, т. е. на пути к социализму, она приобретет свойства разумности и, соответственно, действительности. Только на этом пути Россия в ХХI веке может вновь оказаться на вершине мирового исторического развития.

Этого не хотят признать как западные теоретики, так и представители отечественного модернизма. П. Штомпка, например, считает, что достигнутое нашим обществом при социализме развитие «оказалось весьма далеким от истинной современности». Наше общество при социализме, по его мнению, представляло собой скорее «ложную современность», под которой он подразумевает «навязанную индустриализацию», «установление жесткого контроля» со стороны административного бюрократического аппарата и автократического государства и т. п. У нас вроде бы не могла быть «истинная современность», поскольку отсутствовали: частная собственность; индивидуализм; рациональная организация производства; свободный рынок; предпринимательская элита; плюралистическая демократия. «Каким-то образом эти общества, – пишет этот симпатизирующий Марксу польский социолог, – умудрились сконцентрировать в себе все худшие, кошмарные черты современности, не обретя при этом ни одной из лучших. Они оплачивают издержки, не получая прибыли. Столь странное, если не сказать шизоидное, наследство все еще имеет место и, вероятно, сохранится в течение жизни целого поколения или даже нескольких поколений» [35].

На самом деле шизоидным российское общество стало в последние 10–15 лет, когда оно приобрело «недостающие и упущенные» прелести капитализма: частную собственность; свободный рынок; индивидуализм; предпринимательскую (воровскую) «элиту»; невиданный по масштабам бюрократический чиновничий аппарат; огромные по численности карательные органы вместо разлагающейся армии.

Упадок и кризис российского общества является самоочевидным доказательством провала всех антисоциалистических, антикоммунистических концепций относительно будущности России. Этот упадок свидетельствует, что модернистские и постмодернистские модели для нее неприемлемы. Защищать их – значит не видеть пагубных последствий капиталистического выбора «современной» России. Сам капитализм, по свидетельству Дж. Сороса [36], оказался в тупике и вряд ли он сможет поддержать, за исключением некоторых небольших стран, бывшие социалистические государства в их стремлении попасть в число развитых капиталистических стран, в компанию «золотого миллиарда».

Разорение России на пути к капитализму в прошлом и в настоящее время, а также стран третьего мира, разрыв в уровне жизни которых по сравнению с Западом достигает соотношения 1 к 60, одновременно доказывает неизбежность социалистического выбора.

В этой связи не следует соглашаться с некоторыми теоретиками из КПРФ, которые видят выход из создавшегося положения в возврате к тому же капитализму, но нэповскому, государственному. Они забывают, что в свое время из-за введения НЭПа партия коммунистов потеряла большую часть своих лучших членов, а те, кто остался в ней, не могли не быть причастными к тому, чем обернулась Россия нэповская в результате правления «коммунистов-нэпманов» типа М. Горбачева и Б. Ельцина. Она превратилась из России нэповской в Россию капиталистическую. Вряд ли народ воспримет капитализм в его нэповской форме, но со старыми мерзостями. Нынешние олигархи из бывших членов КПСС – это тоже прямые наследники нэпманов.

Современное состояние России в определенной мере аналогично ее положению в 1917 году до Октябрьской революции. Тогда, как и сегодня, Россия оказалась в состоянии катастрофы. Правящая верхушка, как в то время, так и ныне не предприняла никаких серьезных мер по преодолению кризиса, ибо их осуществление затронуло бы алчные интересы горстки капиталистов, посягнуло бы на их всевластие и безмерные прибыли.

Между тем, как писал В. И. Ленин в своей работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», эту катастрофу можно было не допустить, для этого надо было воспользоваться основным проверенным средством – организовать серьезный контроль, учет и надзор со стороны государства, заняться регулированием производства и распределением продуктов, сбережением народных сил, их экономией. К другим мерам он относил: национализацию банков и их объединение под государственным контролем; национализацию монополий, крупных синдикатов; отмену коммерческой тайны, создание потребительских обществ и других промышленных союзов и т. д. [37].

Их анализа кризисного состояния России В. И. Ленин сделал вывод о том, что нельзя спасти Россию и идти вперед, не идя к социализму. Он отвергал тогда и мы должны отвергать сегодня всякого рода суждения относительно того, что Россия не созрела для социализма. Образование крупнейших монополий и превращение России в страну государственно-монополистического капитализма является непосредственной предпосылкой перехода к социализму.

§ 2 Медвежья услуга системно-структурного анализа: статика вместо развития

За один из самых современных методов анализа социальных процессов нередко выдается и поразительно легко принимается так называемый «системный подход» или, в более развернутом звучании, системно-структурный анализ. Так называемая «общая теория систем» выставляется как методологическая основа исследования социальноэкономических процессов и управления этими процессами.

На самом же деле эта теория совершенно не пригодна для объяснения протекающих в обществе процессов. П. Штомпка вполне обоснованно полагает, что отрицание развития является порождением системной модели общества. «Весь концептуальный аппарат, – пишет он, – обычно используемый в анализе изменений, берется прежде всего из системной модели, даже если ученые и не осознают этого или не считают себя сторонниками системных и структурно-функциональных теорий. Лишь недавно системной модели был противопоставлен “альтернативный образ” общества, рассматриваемого с точки зрения процесса, или морфогенетического подхода, вследствие чего концепции, использовавшиеся в исследованиях социальных изменений, подвергались соответствующие модификации» [38].

Что касается требования систематичности, то оно является общепринятым непременным научным требованием. Не только сознательный сторонник диалектики с ее требованием рассматривать явление в целом, но и любой разумный человек будет выступать против бессистемности в науке уже потому, что наука — это система знаний, а не собрание сведений, кое-как приведенных в порядок. И поскольку речь идет о том, чтобы выступить против односторонней тенденции к метафизическому разрыву в науке тесно взаимосвязанных на практике социально-экономических процессов, о проведении принципа комплексности в исследовании социально-экономических процессов, постольку такие выступления можно только приветствовать. Важно, однако, чтобы все эти процессы рассматривались в органическом, а не в механическом единстве.

Для научного понимания общественной системы характерно не изображение ее в виде агрегата элементов, соединенных в некий механизм, а понимание ее как органической целостности. Теоретическое воспроизведение ее как целостной системы достигается не разложением на элементы и не соединением последних в некие структуры, а нахождением ее единой субстанциальной основы, ее сущности и форм проявления последней. Научный метод в применении к исследованию социально-экономических процессов требует представить общество как живой, находящийся в постоянном развитии организм (а не как нечто механически сцепленное и допускающее поэтому всякие произвольные комбинации отдельных общественных элементов), для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих структуру общества, данную общественную формацию.

Теоретическое изображение развития социально-экономической системы — это изображение ее движения от неразвитого целого к развитому целому, а не от части к целому. Что же касается оперирования категориями целого и частей применительно к исследованию развитых форм движения, то, как указывал Ф. Энгельс, «часть и целое — это такие категории, которые становятся недостаточными в органической природе. Выталкивание семени — зародыш — и родившееся животное нельзя рассматривать как “часть”, отделяющуюся от “целого”: это дало бы ложное толкование. Часть лишь у трупа» [39].

Если же части переименовать в элементы, а соединение частей выразить словом структура, то от этого, конечно, мертвенность и антидиалектичность этой схемы не исчезнут. Зададимся вопросом, сколько может быть разбиений системы на элементы? Очевидно, сколько угодно. Причем, какое разбиение ни возьми — расположение и связь их можно считать структурой. И к любым субъективным представлениям можно приспособить соответствующее разбиение системы на элементы с определенной структурой. Отсюда опасность проникновения в науку элементов субъективизма.

Известно, что даже из понятия производства, т. е. из понятия общей производственной системы, весьма мало содержательного можно извлечь о специфических отличительных особенностях конкретно-исторической системы производства. Тем более трудно ожидать чего-либо экономически содержательного от теории, провозглашающей своим предметом изучение общего у всех систем вообще, от системы социально-экономических процессов до самоката, включая решительно все, в том числе и «кучу песка или хлама» [40], поскольку куча песка, камней или хлама тоже относится к разряду систем. Однако претензия на создание еще одной общенаучной теории наряду с философией, являющейся наукой «о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления» [41], заставляет ближе присмотреться к тому, что же представляет собой «общая теория систем».

История не существующей, но активно пропагандируемой «общей теории систем» насчитывает около восьмидесяти лет. Произведением, кладущим начало этому направлению, явилась «Всеобщая организационная наука (тектология)» (1913–1922) А. А. Богданова. По словам А. А. Тахтаджяна это была попытка «систематической разработки общей теории структур и систем, общего учения об организационных типах и закономерностях» [42]. В 30-е годы с «Общей теорией систем» выступил австрийский биолог Л. фон Берталанфи. Несколько позже, в 50-е годы его идеи получили широкое распространение среди западных ученых, а в 1954 году в США было создано «Общество исследований в области общей теории систем». Развитие этих идей вместе с тем «быстро обнаружило, что понятие “общая теория систем” не имеет строго определенного смысла, и в этой связи в научный обиход вошли понятия “системный подход”, “системное исследование”, “системное движение”» [43], а термин “общая теория систем” стал употребляться в двух смыслах: и как теория, «пытающаяся вывести из общего определения понятия “система”, как комплекса взаимодействующих компонентов, ряд понятий, характерных для организованных целых» [44], и как понятие, объединяющее «работы, выполненные под флагом общей теории систем» [45].

Чем же было вызвано стремление создать «общую теорию систем»? Прежде всего, было ли обусловлено возникновение «системного движения» объективными причинами? Да, конечно. Если развитие науки к середине XIX века дало возможность материализму стать диалектическим, то научные открытия конца XIX и первой половины ХХ века уже настоятельно требовали распространения диалектического материализма, никак не укладываясь в рамки метафизического мировоззрения. Но диалектический материализм, во-первых, требует для своего усвоения серьезного изучения, и «физической силы ума» в том числе и со стороны западных естествоиспытателей, а «вся обстановка, в которой живут эти люди, отталкивает их от Маркса и Энгельса» [46], и, во-вторых, он слишком революционен, чтобы его мог принять в качестве мировоззрения и методологии буржуазный научный мир. «В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в движении, следовательно, также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна» [47]. Но без мировоззрения и методологии науку развивать нельзя. Следовательно, нужен удобный и простой для «овладения» заменитель диалектического материализма. И этот заменитель создается. «Общая теория систем — это мировоззрение или методология, а не теория в том смысле, который придается этому термину в науке. Характерной особенностью этого мировоззрения, как следует из его названия, является то, что здесь подчеркиваются те аспекты предметов или событий, которые вытекают из общих свойств систем, а не из их конкретного содержания» [48].

Неприятие диалектического материализма, хоть и не сформулировано явно, предопределило роль «общей теории систем», ибо изживать механицизм без диалектики значит создавать новый, улучшенный, осовремененный, но все-таки — механицизм. Без марксовой диалектико-материалистической теории «мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи» [49].

Надо отдать должное зарубежным представителям системного подхода, они признают его ограниченность. «Ограниченность этой теории и ее приложений в их настоящем виде совершенно очевидна. Однако, — утверждает Берталанфи, — ее принципы, как это показано на примере их применения в различных областях науки и техники, по-видимому, являются в своей основе вполне здравыми» [50]. Действительно, принципы системного подхода можно назвать принципами здравого смысла, т. е. рассудка, не достигающего высот теоретического мышления. Но поскольку почти в каждой специальной науке есть задачи, которые можно решить, оставаясь в рамках формальной логики, постольку «системный подход» находит себе применение, и успехи его, по существу, являются успехами специальных естественнонаучных дисциплин, выступающих от имени или под флагом общей теории систем, таких как системотехника, исследование операций, некоторые разделы математики и т. д. Положительной стороной деятельности зарубежных создателей в общем-то неудавшейся «общей теории систем» нельзя не назвать предъявление ими большого количества достойных внимания примеров существования общего в различных объектах.

Как отмечают И. В. Блауберг, В. Н. Садовский и Б. Г. Юдин, «в советской философской литературе круг методологических вопросов, связанных с системными исследованиями, общей теорией систем и т. п. стал обсуждаться с конца 50-х годов» [51]. Ряд философов увлекся идеями зарубежных системологов, перенял их терминологию. Слова «системный подход», «системный анализ», «общая теория систем» запестрели на страницах некоторых изданий, появилась весьма обширная «системная» литература. Характерной чертой почти всех работ в этом направлении является то, что каждый автор после краткого обзора других мнений дает свое определение системы, свое изложение сути системного подхода и его взаимоотношений с диалектикой, свои предположения о перспективах развития общей теории систем, при этом обычно подразумевается, что возможны иные точки зрения. Так в настоящее время имеют права гражданства около сорока определений системы, 34 из которых анализирует в своей книге А. И. Уемов [52]. Поразному трактуется и сущность системного подхода. Амплитуда мнений здесь такова: от провозглашения системного подхода гранью диалектики, конкретизацией диалектикоматериалистического учения о всеобщей взаимосвязи и развитии явлений и процессов действительности [53] до низведения диалектического метода до уровня средства, подчиненного системному подходу [54]. При этом настораживает, что отечественные системологи, критикуя отдельные моменты (игнорирование материализма, попытка заменить общей теорией систем философию, введение так называемых «трансцедентальных систем») зарубежного «системного движения», не отделяют себя от него, не подвергают сомнению правомерность самой идеи создания «общей теории систем», не отвергают возможность объединения всех и вся под знаменем «системности», хотя многие подтверждают или считают само собой разумеющейся свою приверженность диалектике.

Чтобы понять, что представляет собой отечественная «общая теория систем», необходимо хотя бы кратко ознакомиться с основными интерпретациями системного подхода, особой формой проявления которого и является, по мнению одного из пишущих в этой области [55], данная теория.

Вот как представлена суть системного подхода у В. С. Тюхтина. Анализ познаваемого объекта как системы включает два уровня, два этапа исследования. Первый этап состоит из определения разновидности систем, к которой принадлежит объект, определения системообразующих компонентов системы, определения системообразующих свойств, связей, отношений, фиксирования входов и выходов системы, установления максимальных и минимальных значений переменных системы, определения структур, т. е. законов композиции, характеризующих функционирование и развитие системы. «Второй этап, представляющий собою более абстрактный уровень анализа, может быть назван структурным микроанализом, так как его специфической задачей является объяснение и выведение интегральных свойств системы из свойств компонентов, организованных в систему» [56]. В противоположность В. С. Тюхтину И. В. Блауберг и Э. Г. Юдин считают, что «с точки зрения системного подхода специфика сложного объекта не исчерпывается особенностями составляющих его элементов, а коренится прежде всего в характере связей и отношений между ними» [57]. По-другому выражал суть системного подхода С. Н. Смирнов: «изучать объект как систему — значит, изучать его взаимодействие с окружающей средой», «система всегда изучается как элемент другой системы, охватывающей данную в качестве своего элемента, и такое ее изучение направлено на познание особенностей ее поведения как результата взаимодействия ее собственных элементов» [58].

Каждый из приведенных «подходов», очевидно, статичен и односторонен, следовательно, метафизичен, поскольку в своей статичности и односторонности предлагается в качестве средства адекватного отражения действительности. Как правильно пишет Н. Т. Абрамова, «частный метод исследования, будучи правильным при решении отдельных исследовательских задач, становится неверным, если подвергается методологической канонизации» [59]. А что если все (в том числе и не приведенные здесь) отдельные «подходы» собрать вместе и их совокупность объявить «системным подходом»? Получится набор верных рекомендаций относительно того, как изучать системные объекты, весьма полезный для ученого, не владеющего теорией развития. Но этот набор не дает метода, для понимания процессов развития системы. Прежде всего потому, что совершенно исключает из рассмотрения противоречия. Как писал Ф. Энгельс в работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», «...системы возникают из непреходящей потребности человеческого духа: потребности преодолеть все противоречия» [60]. И пусть таким образом полученный «системный подход» гораздо лучше приспособлен к нуждам некоторых специальных наук, чем механицизм XVIII–XIX веков, все же довольствоваться этим метафизическим суррогатом наука в целом не может.

Системологи не отрицают диалектику прямо, но, тем не менее, именно ядро диалектики — учение о противоречиях — они не берут, они его полностью игнорируют. Преувеличенное внимание к системному подходу есть показатель умаления значения диалектического метода, а это не так безобидно, ибо далеко не все ученые им вполне овладели. «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его I главы, — писал В. И. Ленин, — не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса ½ века спустя!!» [61]. Но, может быть, поскольку овладение диалектическим методом дело непростое, между диалектическим методом и специальными научными методами нужна какая-то общенаучная методологическая прослойка? Существует мнение, что системный подход должен выполнить роль одного из проводников плодотворного воздействия философии на специально-научное знание.

Что касается этой роли «общей теории систем», то она была бы возможной, если бы все в мире объективно обладало (а не наделялось искусственно) некоторыми особыми «системными» свойствами, подчинялось бы каким-то особым «системным» закономерностям. При обывательском, поверхностном взгляде на вещи может показаться, что так оно и есть. Как известно, все явления находятся во всеобщей связи, кроме того, утверждение о том, что любой объект — система, в том смысле, что состоит из взаимосвязанных элементов, верно и содержательно, но заимствовано из философской диалектики. Можно привести еще ряд положений, верных, всеобщих, содержательных, использующих слово система, но являющихся не более чем переформулировкой, причем чаще всего неудачной, соответствующих философских положений. Никто еще не обнаружил ничего такого, что было бы присуще всему, но не охватывалось философской диалектикой. И это не случайно: «логическое лишь тогда получает свою истинную оценку, когда оно является итогом опыта наук; оно представляется тогда духу общей истиной, стоящей не наряду с прочими предметами и реальностями как отдельное знание, но как существенное содержание всех иных званий» (слова Гегеля, выписанные В. И. Лениным с пометкой NB) [62]. Для выработки этого существенного содержания всех иных знаний — философской диалектики — человечеству понадобилось более двух тысячелетий.

В соответствии с диалектическим способом мышления и пониманием «всего природного, исторического и интеллектуального мира как мира бесконечно движущегося, изменяющегося, находящегося в постоянном процессе возникновения и исчезновения» перед философией и перед каждой конкретной наукой стоит задача не мертвенного, статичного изображения того или иного момента развития или, тем более, той или иной стороны этого развития, а задача раскрыть «законы движения этого вечного процесса преобразования в каждой отдельной области» [63]. Если же рассматривать не просто движение, а развитие как движение от простого к сложному, от низшего к высшему, то надо раскрыть противоречия этого развития и рассматривать процесс развития как процесс разрешения противоречий.

Нередко развитие сводится к простому изменению, понимается лишь как уменьшение и увеличение, лишь как переход в нечто другое, и в этом видится осовременивание, трактуемое как модернизм или постмодернизм. До известной степени такой взгляд на развитие возможен, поскольку количественные изменения и качественные переходы во всяком действительном развитии безусловно присутствуют и составляют его важную сторону, отражаемую законом перехода количественных изменений в качественные. Однако взять одну лишь эту сторону при определении развития было бы ошибкой, связанной с непониманием именно диалектической природы процесса развития. В. И. Ленин следующим образом разъяснял то, что никак не могут понять и усвоить сторонники теории изменений и системно-структурного анализа: «Развитие есть “борьба” противоположностей. Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними). При первой концепции движения остается в тени само движение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне — бог, субъект, etc.). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источникасамо” движения. Первая концепция мертва, бледна, суха. Вторая — жизненна. Только вторая дает ключ к “самодвижению” всего сущего, только она дает ключ к “скачкам”, к “перерыву постепенности”, к “превращению в противоположность”, к уничтожению старого и возникновению нового» [64].

И именно диалектика выдвигает требование системности в применении к науке как системе знаний, но это не системность мертвой статики, элементов некой структуры, а системность движущихся противоречий развития. В соответствии с диалектическим подходом к действительности недостаточно изучать отдельные противоречия, а необходимо брать их в системе, но не как элементы и структуру, а в содержательном развертывании одного из другого так, чтобы первое (исходное) противоречие лежало бы в основе всех остальных и результат выступал бы как развернутое начало. «Познание движется от содержания к содержанию. Прежде всего это поступательное движение характеризуется тем, что оно начинается с простых определенностей и что следующие за ними становятся все богаче и конкретнее. Ибо результат содержит в себе свое начало, и движение последнего обогатило его некоторой новой определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому поступательное движение не должно быть принимаемо за некоторое течение от некоторого другого к некоторому другому... на каждой ступени дальнейшего определения всеобщее поднимает всю массу его предшествующего содержания и не только ничего не теряет вследствие своего диалектического поступательного движения и не оставляет ничего позади себя, но несет в себе все приобретенное, и обогащается, и уплотняется внутри себя» [65].

Следуя диалектико-метериалистическому методу исследования общества, мы уходим от мертвечины системно-структурного анализа, исключающего изучение и даже простое рассмотрение источника движения и самодвижения общественных систем — противоречие их развития, и возвышаемся до научного понимания системы как системы противоречий развития данной общественно-экономической формации, будь это система противоречий капиталистического способа производства, рассмотренная К. Марксом в «Капитале» или система противоречий движения коммунистической общественноэкономической формации [66].

Системно-структурный анализ, ставший дурной модой в социальных исследованиях и подменяющий метод изучения развития статическим изображением целого и его частей в виде элементов и структуры оказывает тем, кто к нему прибегает, медвежью услугу, закрывая путь к истинному познанию социального развития.

§ 3. Неотвратимая поступь формационного развития общества

Модернизму и структурно-системному подходу противостоит историзм как универсальное свойство общественной реальности. Чтобы научно обосновать, куда движется общество, необходимо исходить из позиций теории развития, из того, какие ступени человеческое общество прошло, проходит и будет проходить. Ответы на эти вопросы может дать, прежде всего, теория развития общества как естественноисторического процесса. Отличительной особенностью этой теории стал взгляд на общество с точки зрения развития производственных отношений, с точки зрения представлений об основополагающей роли трудовых отношений и общественного положения людей труда для прогресса человечества.

В первую очередь эта теория дает понимание общества как смены общественноэкономических формаций. Исходным свойством развития является изменчивость, и чтобы представить что-нибудь хоть минимально изменяющимся надо выделить в нем различия, отдельные стороны, сохранив при этом понимание общего им основания. То есть развитие предполагает единство на базе различия, когда можно зафиксировать изменение или переход одного качества в другое. Но развитие – это не только изменчивость. Развитие – это единство сохранения и изменения, поэтому исходный момент развития – различие. Если различие абсолютно и нет общего основания, то два объекта друг с другом не связаны переходом одного в другой. Если единство абсолютно, то нет качественного различия объектов, а значит, и нет изменчивости. Определение развития требует найти все опосредующие звенья между противоположностями благодаря соотношению единства и различия. Единство истории, т. е. всех явлений и процессов общественной жизни, заключается в ее материальности, где первым звеном выступает определение общественно-экономической формации. Это значит, что при исследовании любого социального процесса логика приводит к конечному понятию общественноэкономической формации. Материализм указывает не только на генезис формаций, но и на их связь, а также подразумевает идеи социальной революции и исторического прогресса. Материализм не только выделяет важное в общественных процессах, указывая на трудовую деятельность общества, но и показывает, что эта деятельность служит основой связи всех остальных общественных процессов и проявлений человеческой жизнедеятельности вообще.

Попытки избавиться от теории смены общественно-экономических формаций часто искажают принцип материализма, сводя их к отношениям собственности, не имеющих якобы отношения к производству. Поэтому известный американский социолог Д. Белл1 берется утверждать, что формационная концепция игнорирует процессы производства. Сам же он подменяет процессы производства их технологическими аспектами, не касаясь действительных социально-экономических связей, т. е., например, отношений наемных работников и собственников средств производства, избегая видеть сущность современной истории в борьбе классов. Д. Белл видит в истории смену трех технологических эпох: доиндустриальной, индустриальной и постиндустриальной. В данном случае видна типичная фальсификация материалистического принципа первичности производственных отношений в обществе. Основополагающим рассматривается не определенный вид общественных отношений, а технологические способы процесса производства. Получается, что история определяется технологиями, привносимыми в общество какими-то случайными открытиями и изобретениями. В таком случае прогресс зависит не от всех трудящихся, а только от изобретателей и новаторов. Отношения в производстве здесь интересны только как отношения к объектам труда, лишены классового содержания.

Руководство принципом материализма в теории общественно-экономических формаций дает возможность рассматривать историю человечества как историю трудящегося человечества, как историю нескончаемого совершенствования производства. Само по себе выделение исторических эпох означает признание различных в качестве, времени и пространстве общественных отношений. Это признание существования отрезков времени с отличающимся восприятием и переживанием своего отрезка, каждый с присущими только ему процессами, событиями и явлениями, с отличающим его законом воздействия на человеческую волю, со своим критерием исчисления времени и событий. Поэтому появление теории общественно-экономических формаций в XIX веке объясняется не только началом сознательной организованной революционной борьбы эксплуатируемых трудящихся по изменению существующих общественных отношений, но и новым пониманием истории.

В середине XIX века К. Маркс разработал новые принципы общественного развития, на базе которых и была сформулирована теория общественно-экономических формаций. Она стала научным инструментом как преодоления абстрактной внеисторичности, так и выделения качественных ступеней развития. С помощью теории общественно-экономических формаций был найден способ определения важного и неважного в исторических событиях. Этот способ заключается в материализме как выделении производственных отношений из всей совокупности многообразных общественных отношений во все времена и у всех человеческих сообществ. Именно материализм позволяет понять единство исторических судеб всех групп и человеческих сообществ. Это единство состоит во всеобщем и непрерывном процессе трудовой деятельности, благодаря которой только и существует человек, и как человек разумный и как живое существо вообще.

Формационный подход является распространением на историю идеи трудовой природы человечности и человечества. Поэтому все наиболее важное в истории человечества связывается с совершенствованием и развитием его производственных возможностей, и фиксируется в необратимых этапах прогресса способов производства. Для К. Маркса создание теории общественно-экономической формации было связано помимо собственно новаторской научной разработки с сознательным переходом на позиции рабочего класса. Это позволило выявить историческую миссию трудящихся на каждом из этапов общественного прогресса и обосновать стратегию и тактику революционной борьбы пролетариата в условиях XIX века.

Концепция общественно-экономических формаций смогла стать научной теорией, а не просто литературной фантазией или даже социологической гипотезой, благодаря созданию теории прибавочной стоимости. С этого момента изучение внутренней взаимосвязи моментов экономической структуры (производство, распределение, обмен, потребление) становится систематическим, а соотношение производительных сил и производственных отношений конкретизируется. Для каждой формации эти моменты не только принимают специфическую форму, но и характер их взаимосвязи меняется, накладывая отпечаток на роль того или иного момента в рамках той или иной формации. Специфика каждого способа производства выявляется в общественных условиях производства и распределения прибавочного продукта, лишь при капитализме принимающего форму прибавочной стоимости.

В основе каждой формации лежит способ производства. Он образует те основные общественные связи, которые делают общество целым организмом. Это способ, посредством которого производительные силы общества доставляются трудящимся и организуются для приведения ими в действие. Но на основе этого способа организации производителей все другие частные связи и отношения данного общества принимают специфический вид. Кроме того, сам определенный способ производства может иметь различные стадии своего развития, что важно осознавать при постановке задач преобразования общества. С этой точки зрения всякая общественно-экономическая формация должна отражать социальную структуру, т. е. характеристику людей, носителей общественных отношений.

Сама по себе каждая общественно-экономическая формация является исторически определенным типом общества с господствующим способом производства и соответствующим экономическим базисом, идеологической надстройкой и социальной структурой. Благодаря этому формация позволяет отличать общественные отношения по степени их влияния на всю систему и по роли в развитии этой системы. Совокупность производственных отношений на базе способа производства, или экономической структуры общества отличает одну формацию от другой. Но все остальные, менее важные общественные отношения не являются чем-то совершенно независимым от производственных отношений. Каждый способ производства обладает своим способом общения. То есть любые политические, идеологические или семейные отношения принимают такую форму, которая соответствует отношениям в производстве. Кроме того, каждый новый способ производства создает более высокую производительность, формирующую новые условия существования сообщества. Это значит, что совершенствование способов общения между людьми возможно лишь благодаря необратимому процессу развития производства. А переход от одного способа производства к другому, и от одной общественно-экономической формации к другой состоит в революционном перевороте трудовых отношений. В теории общественноэкономических формаций развитие общества в основном определяется общественным разделением труда и соответствующей дифференциацией общественных интересов. Здесь исследуется не только способ воспроизводство определенных производственных отношений, не только способ взаимодействия факторов производства и общественных групп, стоящих за этими факторами, но и характер выражения этих отношений в сознании людей.

Единство человеческой истории заключается в неразрывности исторических эпох, в неделимости человечества, во взаимозависимости всех проявлений жизни людей. Появление формационного подхода предопределено правильной постановкой и решением вопроса о единстве и многообразии истории. Основой этого служит единство и многообразие природы, и биологическое единство и многообразие человечества. Единство происхождения доказывается возможностью естественного смешения любых рас и этнических групп. При этом речь идет не только о биологическом, но и культурном смешении, о возможности не только производить общее потомство, но и воспроизводить единые производственные связи. Единство не исключает многообразие, а наоборот предполагает его, поскольку едиными могут быть только различные в чем-то вещи. Если они едины во всем, то это не единство, а тождество. Формационное единство охватывает все человечество, но многообразие человечества указывает на особенности исторического развития отдельных сообществ, специфические тенденции движения отдельных формаций. Некоторые сообщества существуют в истории только как первобытные, а некоторые только как капиталистические, и т. п. В них нет внутреннего перехода из одной формы в другую. Для них смена форм связана с разрушением самих сообществ как таковых. Здесь единство и связь сообществ состоит во всеобщей формационной характеристике их как составляющих человечества в целом. Причем единство состоит еще и в том, что историческая связь формаций не может быть обратной, т. е. за рабовладением не может идти первобытное общество. В этом проявляется закономерность общественного прогресса.

Часто возникает вопрос, в чем же причина многообразия и направлений прогресса общественно-экономических формаций? Многообразие общественно-экономических формаций и человеческой истории в целом состоит в первую очередь во влиянии той среды, которая создает определенный способ производства. Эта среда определяется природой в широком смысле слова, т. е. геологической, растительной, животной, человеческой и другими формами природы взятыми вместе. Разная роль тех или иных факторов на определенных этапах истории может привести к тому, что роль человеческого сознания в определении характера развития может быть разной для разных сообществ даже при одной и той же стадии развития каждой. Например, отдельные ступени и виды общественно-экономической формации некоторые народы и сообщества могут миновать как стихийно, так и сознательно. Здесь большую роль играют окружающие их сообщества, т. е. воздействие со стороны. Такое воздействие может исходить как от более развитых сообществ, так и от менее развитых сообществ. Поэтому неравномерность рассматривается характеристикой неполного единства человечества, свойством человечества вынужденного существовать в виде частично разрозненных групп и сообществ. Именно в силу такого положения представления о движении некоторых сообществ возможны только как осознание сугубо внешнего воздействия, а не как результата внутреннего развития.

На фоне общего многообразия и неравномерности есть сообщества, последовательно прошедшие все стадии формаций, которые на этом основании принято называть классическими. К ним относятся Китай, Индия, Иран, Передняя Азия. Именно эти сообщества на протяжении нескольких тысячелетий являются основой мировой цивилизации и залогом необратимости формационных изменений в масштабах всего человечества. Тем более, что до последнего времени они составляли подавляющую массу населения земли и как производили, так и потребляли большую часть экономических благ. С другой стороны, особенностью развития способов производства является то, что некоторые сообщества могут ассоциироваться исключительно с одной из форм. Так, например, бывает в случаях длительной изоляции одного строя (Китайский феодализм), или же в случаях целенаправленного построения чистых формаций, т. е. консервации строя (феодальное Иерусалимское королевство, капиталистические Соединенные Штаты Америки).

История цивилизованных народов не знает «чистых» формаций, т. е. такие общественные системы, которые содержали бы лишь один единственный способ производства без элементов других способов производства или хозяйственных укладов. Просто в совокупности способов производства один из них в какой-то момент выступает господствующим, превращая остальные в подчиненные ему и его законам уклады. В разных сообществах одна и та же формация протекает по-разному, в зависимости от исторической эпохи, природных условий, культурных и социальных факторов, и специфически реализует один и тот же способ производства. Точно так же как каждый отдельный человек по-своему проходит стадии детства, юности, или старости. Но соотношение способов производства – не игра случая и не результат чьего-то индивидуального решения. Борьба между укладами и стадиями реализуется через классовую борьбу, а значит, переход от одной формации к другой осуществляется революционным путем, через социальную революцию. Это движение и есть содержание прогресса.

Единство формационных стадий целиком соответствует лишь истории всего человеческого сообщества. Судьба его частных форм может нарушать общую логику, что объясняется не обратимостью истории, а внешними деструктивными воздействиями, которые, как правило, осуществляются в виде вооруженной агрессии конкурирующих государств. Но такие явления и тенденции дают почву некоторым социологам, особенно из стран третьего мира, полагать, что формационная теория проникнута европоцентризмом и может быть применима только к группе европейских народов.

Обязательный момент перехода общества из одного качества в другое – преемственность, наследственность. Но этот переход характеризуется также еще и противоположностью. Так, например, империализм, сменив капитализм, стал отрицанием свободной конкуренции через монополию, но сохранил капитализм, оставив способ эксплуатации труда. Такие переходы и перемены там и тут встречаются в истории человечества. Односторонний взгляд всегда подчиняет прошлые формы более поздним формам. Но формационная теория стремится преодолеть такую односторонность. Согласно этой теории, все общественные формы в равной степени относительно самостоятельны. То есть в каждой форме есть как то, что сближает ее с другими формами, так и то, что делает ее независимой. Их соотношение обеспечивает прерывность и непрерывность прогресса. Поэтому, можно сказать, что настоящее, прошлое и будущее реальны, но они реальны в разной степени. Реальность общественных форм состоит в полноте их функционирования в составе целого сообщества. Поэтому направленность к высшим формам развития объясняется функционированием в целом.

Формации имеют не только внешнюю последовательность связи, но и внутреннее единство. Каждую общественно-экономическую формацию характеризуют особенные законы развития и функционирования. Каждая формация имеет социальные такие общественные группы или классы, которые соответствуют ее социально-экономической структуре. Эта структура проистекает из присущего формации способа производства, и из соотношения трудящихся групп населения с остальными группами. В цивилизованном обществе такие взаимоотношения сводятся к постоянной борьбе классов. Поэтому именно классовая борьба рассматривается главной движущей силой формационного развития классово-антагонистических сообществ. Но важна не сама по себе борьба, а борьба трудящейся части населения против своих эксплуататоров. Но в этой борьбе огромное значение имеет степень сознательности трудящихся масс. Поэтому формационный подход предполагает наличие партийности, т. е. точки зрения угнетаемого и эксплуатируемого класса, конечной целью имеющего коммунизм. На этом основании можно справедливо назвать формационный подход инструментом освободительной борьбы трудящихся в сфере идеологии.

При рассмотрении развития общества важно иметь в виду то, что исторический процесс содержит субъективные и объективные моменты. Сама целостность общества определяется отношением субъективного и объективного, их новым качеством. Объективные моменты обеспечивают совершенствование условий выбора. Но всегда люди задаются вопросом, какова роль человеческой воли в прогрессе? Итальянский мыслитель эпохи Возрождения, Николо Макиавелли полагал, что от человека зависит пятьдесят процентов, но по возможности он должен отвоевать у судьбы побольше от ее половины2. Теория исторического материализма, лежащая в основе теории общественноэкономических формаций, утверждает, что людям надо действовать на основе познания необходимости. Это познание дает людям возможности приближать высшие формы действительности и изживать низшие, делая это целенаправленно, подчиняя, таким образом, движение своей воле и своим возможностям, т. е., делая из идеалов действительность.

Итак, крупнейшим качественным отличием исторических эпох и основой формационных различий является характер структуры производства. Структура, обусловленная общественным разделением труда, предполагает наличие классов, эксплуатации и общественного принуждения к труду. Средством организации общественного принуждения к труду служит государство. Поэтому эксплуатация в сфере производства всегда требует поддержки особого аппарата, получившего название государства. Каждому этапу развития общественного разделения труда соответствуют свои формы государства, а также особые способы принуждения и эксплуатации. История классовой структуры общества знает три общественно-экономические формации: рабовладение, крепостничество, капитализм. Структура же, независимая от общественного разделения труда, свойственна формациям называемым первобытнообщинной и коммунистической. Им не ведомы классы, эксплуатация и общественное принуждение к труду. Здесь исключена частная собственность и господствует коллективный труд. Первобытное общество сохраняет естественное, или природное принуждение, а коммунистическое – сознательное, или моральное принуждение. В то время как первобытное состояние проходит две стадии (дикость и варварство), с системой общественного разделения труда, порождающего товарнизацию производства, начинается цивилизация. Цивилизация осуществляется разными формациями и имеет свои уникальные пути у разных сообществ, но всегда она осуществляется с помощью государства и эксплуатации трудящихся. Однако возможность коммунизма сохраняет перспективу человеческого сообщества без неравенства и эксплуатации. Современная эпоха содержит лишь самые ранние формы сознательного движения в сторону коммунистической общественно-экономической формации. Это движение человечество может осуществлять с полным пониманием собственных целей и средств, когда оно вооружено передовой теорией общественно-экономических формаций.

Руководствуясь теорией общественно-экономических формаций, рабочий класс России впервые в истории человечества создал пролетарское государство, где интересы трудящихся стали господствовать над интересами других классов и слоев населения. Это государство просуществовало почти три четверти века и обеспечивало социалистические преобразования и различные социальные завоевания трудящихся во всем мире. Это государство своей экономической и военной мощью могло конкурировать с ведущими капиталистическими государствами, а значит, держать в страхе буржуазию даже там, где ее власть была надежно защищена политической властью. Более того, теория общественно-экономических формаций служила теоретическим основанием для организации революционной борьбы трудящихся в течение всего двадцатого столетия. Однако буржуазная контрреволюция, победившая в начале 1990-х годов в СССР, быстро поставила задачи ревизии, фальсификации и списания теории общественноэкономических формаций. Естественно, что эти задачи решались с помощью уже имевшихся критических наработок в рамках буржуазной социологии.

Обычно буржуазные выпады против теории общественно-экономических формаций начинаются со стремления избавиться от марксизма вообще во всех его проявлениях. Один из лидеров ревизии марксизма в России, В. Л. Иноземцев стремится, как говорят многие современные социологи, преодолеть теорию общественноэкономических формаций, спекулируя на подобной обывательской и мещанской тяге к отказу от марксизма. На этой почве появляется ложное понимание термина «преодоление». В нем видится только разрушение, в то время как диалектическое преодоление есть совершенствование, возвышение теории общественно-экономических формаций на новый уровень. Поэтому если правильно использовать термин «преодоление», то надо иметь в виду, что совершенствование теории общественноэкономических формаций возможно только с марксизмом, с его полным усвоением.

Часто стремятся исказить цельность определения общественно-экономических формаций как проведения принципа материализма в истории общества. Этим искажением перечеркивается то принципиально важное обстоятельство, что все человеческие сообщества являются едиными социальными организмами на основе производственных отношений. В действительности форм, которые принимает сообщество, много, но вот только их целостность, возможная благодаря общественному производству, определяется как особая форма, как формация, как общественно-экономическая формация. Все попытки придать материалистическому принципу формационной теории иной смысл противоречат марксистским философским позициям. Они лишь свидетельствуют о желании ограничить применение теории исторического материализма и провозгласить ее несостоятельность в исследовании современного общества. Так, например, тот же В. Л. Иноземцев пытается убедить в ошибочности использования термина общественно-экономическая формация, принятого в советском марксизме3. Так, с помощью своих вульгарных изысканий он хочет указать на заблуждения советской науки, основанные якобы на неверных переводах трудов К. Маркса. Эти самым он старается перечеркнуть все позитивные достижения сделанные в этой области отечественными учеными, начиная с В. Л. Ленина, и подчинить формационный подход буржуазному мышлению. С точки зрения В. Л. Иноземцева формации рассматриваются по своей внутренней природе как общественные, и только одна из общественных формаций является экономической, в то время как другие экономическими не являются. Поэтому только для одной формации можно говорить о применении идеи фундаментальной роли экономики, и только этой формацией ограничивается применение законов исторического материализма. В итоге

В. Л. Иноземцев приходит к заключению, что все исторические эпохи эксплуататорских способов производства и классовых обществ объединяются в так называемой «экономической общественной формации» и переплетаются в ней как частные моменты. В итоге и рабовладение, и крепостничество, и капитализм теряют характер формации и становятся узкими явлениями в сфере производственных отношений.

В. Л. Иноземцев сначала видит у К. Маркса только три общественных формации: первичную или архаическую формацию, вторичную или экономическую формацию, и третичную или коммунистическую формацию. В итоге экономическая природа отрывается от общественной природы и противопоставляется ей. В. Л. Иноземцев демонстрирует непонимание связи экономических и социальных процессов, а значит и роли экономики в обществе. Поэтому он высказывает мнение об ошибочности трактовки «экономическую общественную формацию» как совокупность экономических отношений общества. Фактически он спорит против использования этого определения к созданным им конструкциям, которые заранее предполагают другое определение. Основным отличительным признаком каждой общественной формации В. Л. Иноземцев называет степень наличия эксплуатации, частной собственности и классовых отношений. Причем это явно противоречит его утверждениям о технологических характеристиках формационных отличий как исходных. Экономический характер формации он связывает напрямую с наличием эксплуатации. То есть экономика для него неотделима от эксплуатации. Такой вывод является типичным для многих буржуазных апологетов, которые считают невозможным избежать эксплуатации без таких технологий, которые позволили бы всему человечеству не работать, а руководить деятельностью машин и автоматов.

Начиная с триады общественно-экономических формаций, в дальнейшем В. Л. Иноземцев признает множество более частных случаев формаций. Тем самым он распространяет применимость термина «общественно-экономическая формация» для характеристики стадий как «экономической общественной формации» в смысле эксплуататорских формаций взятых вместе, а также двух других формаций (первобытнообщинной и коммунистической). Тем, что В. Л. Иноземцев допускает градацию формаций через расчленение больших формаций на маленькие, он лишает сам термин его научной строгости. Эти «маленькие» формации он различает уже по способу господства капитала (ростовщический, торговый, производительный). Основная задача таких фальсификаций состоит в отказе от ленинской разработки формационной теории, ставящей развитие формаций в один рад, что позволяет сохранять единство материалистического подхода применительно ко всем стадиям человеческой истории.

Важно так же осознавать, что присущая В. Л. Иноземцеву склонность к выделению двойного смысла в понятии общественно-экономической формации свидетельствует о способе фальсификации им марксизма. Действенным инструментом такой фальсификации становится терминологический и текстологический анализ, превращающий марксистские определения в формальные словосочетания.

Для фальсификаторов марксизма свойственно также переносить законы отдельных общественно-экономических формаций на все их виды. Поводом к такому действию часто служит концентрация внимания К. Маркса на закономерностях капиталистической формации, и его центральном моменте – процессе создания прибавочной стоимости. На основании этого некоторые пытаются искать прибавочную стоимость во всех формациях, и видеть в этом единственно возможный способ эксплуатации. Это опять же свидетельствует о неисторичности буржуазной точки зрения, которая идеализирует капиталистические порядки, делая их неотъемлемыми атрибутами всякой экономической системы. Это должно наводить на мысль о смирении с существующим положением и указывать единственно возможный путь преодоления эксплуатации через повышение производительности и совершенствование технологических аспектов производства. А эти две цели как раз таки совпадают с интересами класса капиталистов. Более того, такая установка уводит рабочих от идеи классовой борьбы.

Одним из важнейших элементов ревизии марксистской теории общественноэкономических формаций служит стремление противопоставить труд творчеству. Так осуществляется попытка связать воедино общественное производство вообще, эксплуатацию, труд как несуществующие друг без друга звенья. Однако склонные к подобным рассуждениям теоретики, в частности В. Л. Иноземцев, забывают, что труд создал человека, что труд и человек тождественны, что исчезновение труда или «преобразование» его в творчество есть исчезновение человека, это исчезновение условий, создавших человека и воспроизводящих его как человека.

Чтобы сделать представление об общественной роли труда ограниченным, В. Л. Иноземцев пытается положить в основу периодизации истории не общественные отношения в процессе производства (классовую структуру), а технологию производства. В результате он вслед за американцем Д. Беллом рассматривает не отношения между людьми в производстве, а отношения людей к объектам производства. А в таком виде историю начинают определять характер ресурсов, характер технических средств, характер производительных операций4. В то же время сами производственные отношения между людьми рассматриваются исключительно со стороны обмена информацией, а отношения господства–подчинения и отношения культурных и ценностных различий исчезают.

Подобно Д. Беллу и В. Л. Иноземцеву многие современные буржуазные теоретики полагают, что формационная теория построена на технологическом детерминизме. Такие утверждение игнорируют социальную природу производственных отношений и ставят чередование способов производства от совершенствования главным образом средств производства. Из этого делаются ошибочные и вредоносные для революционного движения трудящихся выводы относительно автоматического прогресса, осуществляющегося вне классовой борьбы и вне сознательного целенаправленного стремления эксплуатируемых рабочих к реализации своих интересов. А технологическое развитие в рамках классового общества, наоборот, усиливает отчуждение рабочих от средств производства, фетишизирует их сознание и создает дополнительные трудности в движении к обществу труда.

Противники и фальсификаторы теории общественно-экономических формаций пользуются современной ситуацией в мире, когда глобализация капитализма и буржуазная контрреволюция в основной массе стран, прежде избравших социалистический путь развития, свели на нет прежние успехи мирового пролетариата. Однако такие исторические повороты находят объяснение в марксизме и не противоречат формационной логике истории. Согласно своей внутренней логике формационное развитие последовательно и закономерно, но внешние воздействия часто влияли на внутреннее развитие, меняя череду способов производства. То есть, если бы человечество всегда было однородно, и ни одна из его групп не могла бы опережать другую, а значит, все развитие определялось бы исключительно этими внутренними связями, то для всех групп каждый последующий способ производства и каждая последующая формация были бы всегда только усовершенствованиями. Однако человечество внутренне дифференцированно и его отдельные группы развиваются очень неравномерно, особенно пока общественный труд не позволит им выйти из рабской зависимости от природных условий. Речь не идет о полном преодолении этой зависимости от природы, это сделать невозможно, но возможно и необходимо изменить характер зависимости, превратив трудящегося человека в активный элемент усовершенствования природы. На пути этого движения человечество встречает периоды, когда отдельные его группы, достигнув более высокого, чем другие способа производства, вынуждены были совершать попятное движение под давлением извне. Обычно это бывало, когда менее развитые экономические общества завоевывали более развитые за счет военного превосходства. Примером может быть завоевания византийского феодального государства азиатскими кочевниками, находящимися на стадии варварства. Тогда насаждались более примитивные формы организации производства, что часто сопровождалось разграблением сосредоточенных богатств и разрушением производительных сил. Этим не нарушалась формационная логика, а доказывалась необратимость способов производства, только в условиях их господствующего положения перед другими способами производства в масштабах всего человечества.

Сейчас для трудящихся всего мира остро стоит вопрос о коммунистической формации, социалистической революции в России и логике истории. Передовые трудящиеся стран Латинской Америки, Африки и Азии видят необходимость продолжения социалистической революции, несмотря на измену международному рабочему движению со стороны бюрократического партийного аппарата бывших социалистических стран. Социальные революции и перевороты начинаются легко там, где нет паразитизма на эксплуатации других стран, где нет привилегированного положения в международной системе социально-экономических отношений. Но даже трудящиеся Западной Европы и США по-разному включаются в это движение. К сожалению, рабочий класс России потерял свои позиции в виде авангарда антикапиталистической борьбы, разрушена его организация, подорвано политическое и экономическое положение, продолжается идеологическое разложение. Однако он еще представляет серьёзную силу, поскольку обладает бесценным опытом и вооружен научной теорией.

Формационная теория рассматривает историю человечества как последовательное освобождение от животного рабства с помощью труда. Поэтому только человек труда является олицетворением, защитником и проводником интересов будущего. Это принципиальное отличие формационного подхода к истории человечества от всех иных взглядов. Но освобождение трудящихся не происходит исключительно через рост производительности труда, а требует реализации их интересов всеми существующими способами классовой борьбы. Как отмечалось, формационная теория видит в государстве инструмент организации эксплуататорских способов производства. Поэтому всякая социальная революция происходит в форме политической революции, сопровождающейся захватом государственной власти новым победившим классом. Подобные задачи всегда стояли перед трудящимися, но долгое время были неосуществимы.

Особенность современной эпохи заключается в том, что успешный опыт захвата в XX столетии государственной власти пролетариатом в ряде стран, хотя и прервался буржуазной контрреволюцией, но показал способности организации современного производства без эксплуататоров и паразитов. Таким образом, на начало нового тысячелетия человечество сохранило лишь единичные примеры государственных систем, которые в разной степени контролируюся трудящимися. Сегодня сильнейшие мировые державы, за исключением Китая, подчинены интересам капитала. Но мощное сопротивление эксплуатируемых трудящихся везде, где они не имеют власти, указывает направление дальнейшего движения способов производства.

   1. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. NY, 1973.

   2. Макиавелли Н. Государь. М., 1990. С. 74.

   3. Иноземцев В. Л. К теории постэкономической общественной формации. М., 1995.

   4. Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология // Под ред. В. Л. Иноземцева.

М., 1999. С. 30.

ГЛАВА 2. ВИРТУАЛНЫЙ МИР ПОСТЭКОНОМИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

§ 1 Отказ от экономики как жизненной основы общества.

Одно из «изобретений» постмодернизма – это так называемое постэкономическое общество, которое наступает после предшествующего ему общества, базирующегося на экономике. В этом обществе, по словам В. Л. Иноземцева, труд по производству материальных благ теряет свое значение, исчезает мотивация труда во имя удовлетворения основных материальных потребностей. «В отличие от Маркса, - утверждает он, - который первым применил в своих работах понятие экономической эпохи, мы полагаем, что важнейшим условием ее преодоления является не устранение эксплуатации или уничтожение товарного обмена, заменяемого плановым хозяйством, а осуществление необратимых изменений в характере человеческой деятельности, обуславливающих ее трансформацию из трудовой в творческую… Как основная характеристика постэкономической эпохи, творчество противостоит труду и предтрудовой инстинктивной деятельности, характеризующей экономическую и доэкономическую эпохи» [67].

На что же опирается автор, разделяя общества и эпохи на экономические и неэкономические?

В первую очередь, конечно, на постмодернистский «логико-методологический» принцип дихотомии «экономическое – постэкономическое». Когда на историю накладывается формула «до – после», то ничего не остается кроме как делить ее на «экономические» и «постэкономические» эпохи.

Главное же сводится к тому, что такое деление дает возможность автору отказаться от материалистического понимания истории и общества. И не только отказаться, но и «опровергнуть» тот общепринятый естественный факт, что люди прежде чем создавать идеальные образы реального мира, в том числе и «виртуальные общества», должны есть, пить, одеваться, т. е. удовлетворять свои материальные потребности и для этого производить средства существования и орудия для их производства. Люди, по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, должны иметь возможность жить, чтобы быть в состоянии делать историю [68].

Общество вынуждено кормить и тех людей, которых освобождает от производства материальных благ и которые обслуживают общество продуктами своего умственного труда. Среди них оказываются и те, которые играют роли на «сценах» истории и имеют дело с образами людей и вещей, в том числе и с виртуальными. В их головах мир и общественная реальность может представляться в любом виде, в том числе и без экономики, с одним лишь производством информации. Дело лишь в том, что неэкономическое общество существует лишь в воображении тех людей, кто из вещей делает понятия, создает их смыслы и значения. Таково их предназначение. Создается иллюзия: жизнь представителей «золотого миллиарда» за счет остальных 5 миллиардов живущего ныне населения как будто и есть образец для «построения» постэкономического общества.

Для обоснования своей концепции постэкономического общества В. Л. Иноземцев вынужден обращаться к авторитетам из деятелей мировой науки. На Аристотеля не смог опереться, ибо тот признавал экономику в качестве нормальной для своей эпохи стороны жизни и осуждал хрематистику, т. е. деятельность по выколачиванию барыша. Античность, следовательно, знала экономику, Аристотель не относил ее к доэкономическим эпохам.

Нашему постэкономисту трудно было обойти известную концепцию общественно – экономических формаций К. Маркса, поддержанную В. И. Лениным. В этом случае ему пришлось идти на искажение мысли К. Маркса: якобы К. Маркс писал не об «общественно – экономических формациях», а об одной и единственной экономической формации, которой начинается предистория, т. е. о капитализме [69]. Ссылка на К. Маркса, на его работу «К критике политической экономии», бьет мимо цели, ибо К. Маркс там писал о «буржуазной», а не какой-нибудь другой «общественной формации», которой кончается предистория общества [70]. В. Л. Иноземцев же слово «буржуазная» выбрасывает, заменяя термином «экономическая» и делает из этого вывод, что экономическое общество у К. Маркса – это лишь один период истории, когда превалируют материальные интересы в деятельности людей.

Не могут быть приняты и ссылки на авторитет Ф. Броделя. Насколько известно, ни Ф. Бродель, ни И. Валлерстайн в своих работах относительно капиталистической мироэкономики тоже имели в виду капиталистическое общество и не подвергали сомнению марксово понятие общественно – экономический формаций, высказываясь критически лишь по поводу их трактовки как обязательных и последовательных стадий истории. «Гений К. Маркса, - писал Ф. Бродель, - секрет силы его мысли состоит в том, что он первый сконструировал действительные социальные модели, основанные на долговременной исторической перспективе. Эти модели были увековечены в их первоначальной простоте тем, что к ним стали относится как к жизненным законам, априорным объяснениям, автоматически приложимым ко всем обстоятельствам и всем обществам… Эта жесткая интерпритация ограничила творческую силу самой мощной системы социального анализа, созданной в прошлом веке. Восстановить ее возможно только в долговременном анализе [71].

Понятие «исторической системы» как единицы анализа истории, используемое И. Валлерстайном, по существу аналогично понятию общественно – экономической формации К. Маркса. Он, сравнивая понятие исторической системы с понятием общества или общественно – экономической формации, полагает, что они более или менее синонимичны и речь идет о выборе формального символа. И. Валлерстайн считает ошибочным брать в качестве такой исторической единицы что-либо вещественное, например, то или иное состояние сельского хозяйства или индустрии и в этом смысле не допускает деления на общества «доиндустриальное – индустриальное – постиндустриальное», смешения капитализма с обществом, где господствует промышленность, т. е. с «индустриальным» обществом [72].

Очевидно, что ни одно общество принципиально не может обойтись без производства средств к жизни, без труда, с помощью которого они изготавливаются, ибо все это является первичным условием жизни. Отказ многих отечественных авторов от материалистического понимания общества во многом объясняется догматическим толкованием экономики только как производства вещей, технологических процессов.

Материалистическое понимание истории требует особого внимания к особенностям применения его общей формулы, согласно которой определяющим моментом в историческом процессе является производство и воспроизводство общественной жизни. Но «к сожалению, - писал Ф. Энгельс о материалистическом понимании истории, - сплошь и рядом предполагают, что новую теорию вполне поняли и могут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно» [73]. Эти предупреждения не потеряли своей актуальности и в наши дни. Например, в анализе таких социальных объектов, как духовное производство, производство знаний, информации некоторыми нашими авторами допускается не только ограничение общей формулы материалистического понимания истории, но в ряде случаев и отход от нее, ее искажение.

Отклонения обычно начинаются с того, что материальное производство берется не вместе с его определенной общественной формой, а лишь как материальная деятельность (труд) и ее средства (производительные силы). Так, например, противопоставление творчества, производства знаний труду, отрицание роли труда в постиндустриальном обществе в определенной мере объясняются тем обстоятельством, что из непосредственного трудового процесса трудно вывести причины возникновения и функционирования ряда важных общественных форм. Простое обращение к труду, по словам К. Маркса, наталкивается на необъяснимые вещи, которые обычно непосредственно не выводятся из труда. Так, для того, чтобы развить понятие капитала, нужно непосредственно исходить не из труда, а из стоимости, и притом из меновой стоимости, уже развитой в движении обращения. Перейти от труда прямо к капиталу столь же невозможно, сколь невозможно от различия человеческих рас перейти прямо к банкиру или от природы – к паровой машине [74].

Но это не значит, что труд перестает служить субстанцией капитала и стоимости, что стоимостью может стать не овеществленный в продукте труд, а, например, знание как продукт чисто познавательной деятельности, не получившей опредмечивания. Обращение к материальному производству, труду при анализе общества, в том числе духовной жизни, является обязательным требованием материалистического метода. Вопрос, однако, в том, чтобы правильно понимать само материальное производство.

Производство со своей наиболее простой и очевидной стороны предстает процессом созидания той или иной вещи, материального продукта. «Труд, как источник вещественного богатства, — отмечал К. Маркс, — был так же хорошо известен законодателю Моисею, как и таможенному чиновнику Адаму Смиту...» [75]. Этого знания, однако, явно недостаточно, если речь идет о сущности производства. Еще в «Нищете философии» К. Маркс выразил неудовлетворенность по поводу сведения производства к обычному процессу производства вещей. «Г-н Прудон-экономист, — писал он, — очень хорошо понял, что люди выделывают сукно, холст, шелковые ткани в рамках определенных производственных отношений. Но он не понял того, что эти определенные общественные отношения так же произведены людьми, как и холст, лен и т. д.» [76] В другом месте эту же мысль К. Маркс выразил в следующем виде: «Г-н Прудон очень хорошо понял, что люди производят сукно, холст, шелковые ткани, и не велика заслуга понять так мало! Но чего г-н Прудон не понял, так это того, что люди сообразно своим производительным силам производят также общественные отношения, при которых они производят сукно и холст» [77].

Прудон и другие буржуазные экономисты доходили до признания того, что производство вещей осуществляется в системе определенных общественных отношений, например, в условиях частной собственности, в рамках капиталистического отношения. Они объясняли, отмечал К. Маркс, как совершается производство при указанных отношениях, но у них оставалось невыясненным, каким образом производятся сами эти отношения, как появляются новые общественные отношения? [78] Им недоставало понимания самого главного — того, как создаются общественные отношения, а также того, что производственные отношения, в которых движется процесс производства, являются в одинаковой мере его условием и его продуктом.

Это столь важно, что К. Маркс, реферируя свои рукописи («Тетради»), выставил данное обстоятельство условием правильного понимания всего вопроса, записав: «Правильное понимание общественного процесса производства» [79]. В отличие от буржуазных экономистов, которые лишь видят, как осуществляется производство в рамках капиталистического отношения, но не видят, как создается само это отношение, К. Маркс показал «не только, каким образом капитал производит, но и каким образом он сам производится и как он выходит из производственного процесса совершенно, изменившимся по сравнению с тем, каким он в него вступил» [80].

К. Маркс усматривал главный результат общественного процесса производства не в вещах, не в производстве продукта, а в производимых общественных отношениях; при капитализме, например, — в создании и постоянном воспроизводстве отношения между наемным трудом и капиталом. Это социальное производственное отношение фактически является, по убеждению К. Маркса, еще более важным результатом общественного процесса производства, чем его материальные результаты [81]. Проследим эту мысль К. Маркса, начиная с первоначальных ее формулировок в рукописях «Капитала» и кончая формулировками, вошедшими в его окончательный текст. Остановимся сначала на сравнениях производственных отношений как главного результата процесса производства с другими его результатами.

Рассматривая буржуазное общество в его целостности, К. Маркс приходит к заключению, что конечным результатом капиталистического процесса производства всегда выступает само общество, т. е. сам человек в его общественных отношениях. Что же касается вещных форм результатов этого производства, например, создаваемых продуктов, то они выступают в движении общества лишь как мимолетный момент. Более того, сам непосредственный процесс производства составляет тоже лишь момент всего движения общества; условия и предметные воплощения процесса производства, соответственно, не могут не быть всего лишь его моментами. На передний же план выходят субъекты общественного производства — люди в их взаимоотношениях, которые как воспроизводят, так и производят эти отношения заново. Это их производство и воспроизводство образует постоянный процесс движения самих людей, «в котором они обновляют сами самих себя в такой же мере, в какой они обновляют создаваемый ими мир богатства» [82].

Называя вещественное богатство и материальные условия его производства моментами исторического движения общества, К. Маркс не отрицает важности и первичности создаваемых условий материальной жизни: обновление людьми своих общественных отношений и самих себя происходит в той мере, в какой совершается обновление материального богатства. Дело лишь в том, что материальное богатство и материальные условия производства в каждый исторический этап исчезают, в то время как общество сохраняет свое существование, переходя из одного состояния в другое. Общество, безусловно, каждый раз создает материальные условия для своей жизни в своем материальном производстве, являющемся фундаментом всей общественной жизни. Но не в этом только состоит роль и назначение производства. Оно есть одновременно — и это главное его назначение — производство и воспроизводство общественных отношений. Не только вещные условия процесса производства, поясняет К- Маркс, выступают его результатом, но таким результатом является и их специфически общественный характер: производятся, являются постоянно возобновляющимся результатом процесса производства общественные отношения, а следовательно, и общественное положение агентов производства по отношению друг к другу, сами производственные отношения [83].

В первом томе «Капитала» приведенному положению придан характер обобщающего вывода: капиталистический процесс производства, рассматриваемый в общей связи, т. е. в форме процесса воспроизводства, «производит не только товары, не только прибавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистическое отношение — капиталиста на одной стороне, наемного рабочего — на другой» [84].

К. Маркс много внимания уделил механизму производства общественных отношений: поискам рычагов, посредством которых оно осуществляется, раскрытию звеньев и способов воспроизводства этих отношений. В капиталистическом обществе основным средством воспроизводства капиталистического отношения служит производство прибавочной стоимости. Отношение наемного труда и капитала и соответственно производство наемных рабочих и капиталистов выступают основным результатом процесса увеличения стоимости капитала. В рефератах к собственным тетрадям К. Маркс констатирует: «Главный результат процесса производства и процесса увеличения стоимости: воспроизводство и новое производство самого отношения между капиталом и трудом, между капиталистом и рабочим» [85]. В другом, более позднем варианте рукописи «Капитала» Маркс, делая выводы из рассмотрения всего непосредственного процесса производства капитала, заключает: «Мы видели, что капиталистическое производство есть производство прибавочной стоимости… (при накоплении) оно есть вместе с тем производство капитала и производство и воспроизводство всего капиталистического отношения во все более расширенном (увеличенном) масштабе» [86].



Поделиться книгой:

На главную
Назад