Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры

Ю. В. Щербинина

Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры

© Щербинина Ю. В., 2016

© Издательство «ФОРУМ», 2016

© Издательский дом «НЕОЛИТ», 2016

* * *

Любови Михайловне Барбашовой, моему учителю литературы

Предисловие

Любая книга – одновременно и зеркало своего времени, и фильтр актуальных фактов, и лакмус едва ли не всего существующего в культуре на каждом историческом этапе. Литература как содержательная основа книги – пространство зеркальных отражений, в котором можно разглядеть характерные штрихи современности, пусть даже это всего лишь художественные отблески.

«Литература… является, она говорит, она всегда делает нечто другое, отличное от неё самой, которая впрочем является не чем другим, как этим чем-то, отличным от неё самой». Эта многослойная мысль Жака Деррида в своей основе сводится к более простой: контуры общества воспроизводятся, повторяются, множатся в контурах литературы и (шире) книжной культуры.

Однако наши современники не очень-то стремятся познать самих себя, в том числе и посредством литературы. Это поколение имитаторов, которые активно пользуются книгами, то и дело обращаются к ним, любят рассматривать, хотят обсуждать, но гораздо реже… читают. Французский издатель и библиофил рубежа XIX–XX веков Луи-Октав Узанн назвал таких людей библиоскопами (от греч. skopein – рассматривать).

«Библиоскоп – это не восторженный влюблённый, а сторонний равнодушный путешественник, – поясняет Узанн. – Он рассматривает, гладит, обнюхивает и ощупывает книги, которые никогда не прочтёт. Он довольствуется знакомством с поверхностью вещей и никогда не обременит себя усилием проникнуть вглубь. Библиоскоп – это надзиратель за книгами, который покупает их по совету своего книжного агента, отдаёт их в модную переплётную мастерскую, а затем хранит на полках без движения, неразрезанными, как хранил бы драгоценные безделушки в витрине под стеклом».

Уберём из этого описания архаические детали позапрошлого столетия – и получим точную характеристику вполне узнаваемого современного типа. Хотя нет, архаику лучше оставить – чтобы посмотреть, как прихотливо распорядился ею наш современник, каким странным метаморфозам подверглись традиционные практики обращения с книгами, насколько неожиданно изменились многие понятия в новых культурных условиях. Далее увидим, например, как выглядит сейчас разрезанная книга.

Мы, ныне живущие, часто смотримся в зеркала книг, но редко видим нечто большее, чем самих себя. Следим за развитием сюжета, вычитываем общие идеи – и только. Часто мы лишь самовыражаемся за счёт книг: красиво расставляем их на полке, обыгрываем как элемент интерьера, многозначительно упоминаем в «умных» беседах, горделиво вручаем кому-нибудь в качестве «лучшего подарка»…

Между тем, внешний облик книг, технологии их написания, возможности использования, способы распространения, условия хранения – то есть всё, что можно условно обозначить как «окололитература», творит мировую историю точно так же, как творят её открытия учёных, деяния политиков, труд рабочих. Причём не только творит, но и объясняет, иллюстрирует, выявляет скрытые смыслы. «В чтении, настроениях и предпочтениях читающей публики, как в капле воды, отражается общественная жизнь», – справедливо заметил ещё в начале прошлого века выдающийся русский книговед Николай Рубакин.

Объективный и даже несколько дистанцированный, отстранённый взгляд на Книгу как предмет культуры и Литературу как корпус текстов позволяет увидеть неявный, но очень значимый момент социального перехода от традиции (статической системы устойчивых понятий) к тенденции (динамической системе постоянно меняющихся направлений). Организованное по принципу преемственности «общество традиций» требовало соответствия сложившемуся укладу, общественному распорядку, неким канонам поведения. Организованное по принципу новизны «общество тенденций» обязывает следовать актуальным запросам общества, отвечать на вызовы времени. Первый тип строится по модели «след в след», второй тип – по модели «стимул – реакция».

«Общество традиций» существует по космическим законам: объём, глубина, синтез, онтологическая подлинность. «Общество тенденций» живёт по законам косметическим: плоскость, поверхность, маскировка, неразличимость. Перечисление без пояснений не самый лучший способ комментария, но, в общем-то, ведь всё понятно, не правда ли? Ещё понятнее – в проекции на книжную и читательскую культуру.

Так, прежде книгу почитали и берегли как святыню, сакральный предмет, икону культуры – сейчас ею распоряжаются как функциональной вещью, или модным атрибутом, или забавной игрушкой, а то и как «отжившим свой век» предметом для вторичной творческой переработки. Причём вовсе неважна основа такого поведения – элитарность или утилитарность – значима сама судьба книги в обществе, перемена её участи в культуре.

Возникает и другой вопрос: а что есть писательство в современном мире? Гражданская миссия, органическая потребность, особая профессия, образ жизни, способ социальной адаптации? Этот вопрос, в свою очередь, наводит на многие другие. Например, должен ли писатель непременно видеть мир как текст или вполне достаточно только овладеть навыком сочинительства? Каковы критерии подлинного творчества и что отличает его от графомании? Почему писатель не брезгует плагиатом, а читатель – книжным пиратством?

Исчерпывающие ответы, пожалуй, невозможны, поскольку «общество тенденций», в отличие от «общества традиций», аморфно, диффузно, эклектично. Всё слилось и смешалось, многое неясно, иное ложно, что-то вообще эфемерно. Но литература при всей её внешней эфемерности – всё же реальный продукт человеческой деятельности и потому позволяет не только вычитывать социальные контексты, но и считывать культурные коды современности.

Правда, это бывает непросто. Иногда приходится проводить многочисленные параллели с прошлым – например, при описании новейших книгоиздательских форматов или современных «творческих переделок» книг. Порой невозможно обойтись без пояснительных метафор – скажем, в разговоре о писательских техниках или книжных фобиях. (И здесь волей-неволей возникает критикуемый нами же стиль письма литературных критиков.) Подчас необходимо развенчивать устойчивые стереотипы и взламывать защитные механизмы, выработанные литературным сообществом, – например, при обсуждении оскорбительной критики или книжного пиратства.

При этом везде, в каждом из названных случаев, хорошо работают изображения – живопись, гравюры, карикатуры. Особенно произведения мастеров далёкого прошлого, которые замечательно контрастируют и, одновременно, гармонируют с современностью. Переносом таких изображений в современный контекст достигается иронический эффект, обнажается какой-либо парадокс, возникает культурный «перевертыш». Поэтому большинство иллюстраций намеренно не поясняются, оставляя читателя в недоумении: «К чему здесь эта картинка?» Если читатель – библиоскоп. Отсутствие комментария – насмешка над библиоскопией.

Возникает и другой вопрос: насколько сама по себе информативна сегодняшняя «окололитературная» среда? Способна ли она фиксировать приметы времени и работать на понимание современного мироустройства? Индийский классик Премчанд назвал литературу «волшебной палочкой, которая позволяет нам увидеть душу вселенной в животных, камнях и деревьях». Но это было сказано о тысячелетиями создававшейся Большой Литературе, фактически ровеснице человечества.

В культуре «общества тенденций», утратившей былое величие Канона, природную сообразность и подлинность творческих форм, априори невозможна великая литература. Возможны разве что выдающиеся произведения, отдельные и немногочисленные. Сегодня литература способна дать нам не объёмный слепок, а лишь плоский отпечаток современности. И не стоит ожидать, а тем более требовать от неё большего.

Ещё очень важно, кто именно «производит» и «потребляет» Литературу и Книгу как её материальное воплощение. Современность явила киберкантропа – индивида с целой обоймой гаджетов, но нравами и повадками дикаря. Киберкантроп протеичен и многолик – им может быть едва ли не кто угодно: развесёлый «падонок», желающий «убица апстену»; эксцентричный оригинал, украшающий себя железками и сочиняющий стимпанк-романы; заурядный «сетевой хомячок», любитель виртуальных дискуссий по любым темам; респектабельный обладатель шестого айфона и новейшего браузера, а по совместительству – завзятый тролль и автор безграмотных постов в соцсетях…

Киберкантропу нужно не столько новое, сколько иное. Отличное от сложившейся традиции, от установленной нормы, от принятого порядка. Его желания, стремления, потребности подчиняются постоянно меняющимся «трендам» и прихотям моды. Библиокафе, книголечение, дети-писатели, ворд-арт, эпатажные заглавия, типографские выкрутасы – всё это существовало и раньше, но теперь обрело другую значимость, иные смыслы, вписалось в современную систему координат.

В целом ряде новейших культурных практик просматривается пост-одичание: от библиосвиданий или бук-карвинга – до поощряемого пиратства или наглого плагиата. Эта идея весьма полемична и способна вызвать раздражение даже у читателя-небиблиоскопа, но в нашей книге она сквозная, магистральная. Причём приводятся разносторонние и даже противоположные аргументы. Кто хочет спорить, должен вначале с ними ознакомиться, а затем дополнить собственными.

Говоря фактически о пост-одичании, некоторые пользуются термином «новое средневековье». Но средневековые люди не «переделывали» книгу ради творческого самовыражения – у них были совсем другие цели, притом вовсе не обязательно благородные. Практики далёкого прошлого, так или иначе связанные с книгами (например, палимпсесты, антроподермические переплёты, «словесные» портреты, «человеческие» алфавиты), позволяют реконструировать совершенно иную картину мира – мало похожую, чаще даже вообще не похожую на современную. Эта сущностная разница тоже становится предметом осмысления в настоящей книге. Правда, пока довольно поверхностного, ибо каждое такое явление нуждается в отдельном культурологическом исследовании.

С этим связана ещё одна заметная черта современности: отсутствие проблематизации бытия. Время библиоскопов – это эпоха отсутствия вопрошания. Проблемное замещается и подменяется множеством других понятий: интересное (например, роман или фильм), протестное (скажем, политическая акция), наконец актуальное (допустим, вручение литературной премии). Одни люди попросту не видят Мир как Проблему, другие создают ложные, мнимые проблемы, третьи склонны к искусственной проблематизации. Последние получили прозвище траблмейкеры (англ. trouble maker). Траблмейкерство проявляется в самых разных и не взаимосвязанных вещах: хамской критике, литературной мистификации, создании скандальных арт-объектов, намеренном плагиате и даже раннем писательском дебюте.

Однако и в «обществе тенденций» Литература никак не поспевает за жизнью, которая прирастает всё новыми творческими формами, бросает всё новые культурные вызовы. Книга не в состоянии насытить своим богатейшим телом неуёмную фантазию дизайнеров, доверчиво и послушно подставляя его не только фотокамере (для буктрейлера), но уже и модельному ножу X-acto (для бук-карвинга). Писатель с Читателем, двигаясь в общем русле и едином ритме, всё равно несчастливы вместе. Хотя первый сейчас вполне охотно раскрывает «секреты мастерства», а второй увлечённо сочиняет фанфики. Нелегко и тем, кто силится описать «окололитературный» мир – здесь просто не хватает слов, и нам приходится использовать преимущественно англицизмы, которые порой не знаешь, как и писать-то правильно.

Что в итоге? А в итоге не всё так мрачно. Книга неуничтожима до тех пор, пока жива человеческая мысль. Литература – будь она хоть слепок, хоть отпечаток мира – всегда рассказывает об устройстве окружающей действительности. И, не ведая о многом, мы точно знаем одно: «Мы знаем, что на самом деле мир – это текст, и он говорит с нами, смиренно и радостно, об отсутствии себя самого и в то же время о вечном присутствии кого-то другого, а именно – своего Создателя». С тех пор, как эту замечательную мысль высказал французский писатель Поль Клодель, прошло девяносто лет и пройдёт ещё столько же, и ещё… но мир всё равно будет оставаться текстом.

Настоящий текст посвящаю своей школьной учительнице литературы Любови Михайловне Барбашовой. Она не была ни педагогом-новатором, ни одержимым «служителем профессии», ни харизматичным наставником, каким часто становятся словесники для старшеклассников-гуманитариев. Обыкновенный учитель обычной школы на городской окраине.

Любовь Михайловна была непримирима ко многим вещам и порою жёстко бескопромиссна. Она добивалась от нас живого участия в разборе литературных произведений. Она могла не засчитать ответ ученика, вызубрившего теорию, но не имевшего личного мнения о прочитанном. Она была чутким диагностом и яростным врагом библиоскопии. Но тогда даже мне – прилежной отличнице, мечтавшей стать педагогом, это казалось немного преувеличенным да и не очень-то нужным.

Иногда глаза учительницы наливались слезами отчаяния и бессилия, на что наши «пофигисты» глумливо ухмылялись, а «активисты» стыдливо прятали взор. Сейчас-то я понимаю, что происходило, что совершалось там и тогда. На самом деле она не учила нас любить литературу – она учила нас быть настоящими.

Любовь Михайловна подарила мне несколько книг, по окончании школы мы дружили, некоторое время регулярно переписывались. Собственно, это всё. Но самое важное знание всегда приходит слишком поздно. И это тоже расплата за библиоскопию…

Понимаю: отчасти это псевдохудожественный жест, самовыражение живого за счёт ушедшего – но всё равно обращаюсь к Вам с просьбой. Любовь Михайловна, простите меня за то, что сейчас я могу говорить с Вами только с помощью этой книги.

Часть I. Люди и книги, люди книги, люди-книги…

Отношения человечества с этими стойкими предметами, способными пережить век, два, двадцать, если хотите, одолеть пески времён, никогда не были безоблачными. К их мягким, но прочным древесным волокнам пристало человеческое призвание.

Карлос Мария Домингес «Бумажный дом»

Немного найдётся предметов, пробуждающих такие собственнические чувства, как книга. Попав к нам в руки, книги становятся нашими рабами – рабами, поскольку они живые, но рабами, которых никому не придёт в голову освобождать, поскольку они бумажные. Соответственно и обращаются с ними хуже некуда – издержки слишком горячей любви или неудержимой злости.

Даниэль Пеннак «Какроман»

Глава 1. Покидая «галактику Гутенберга». Новейшие Форматы книг

Как хотелось бы заглянуть в будущее и увидеть, какими станут книги через столетие.

Джон Леббок «Гимн книгам», 1887

Что толку в книжке, – подумала Алиса, – если в ней нет ни картинок, ни разговоров?

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране чудес»

Современный книжный рынок предлагает читателю выбирать не только темы, жанры, авторов, но и форматы изданий. В стремлении расширить аудиторию, обойти конкурентов, увеличить финансовые обороты издатели решаются подчас на весьма смелые и неоднозначные эксперименты, а художники, дизайнеры, полиграфисты подбрасывают в этот костёр амбиций ещё и полешки творческого самовыражения.

Нынче в книжный магазин можно ходить как на художественную выставку или в музей полиграфических диковин. За последнее время появилось столько способов оформления текстов, вариантов внешнего облика книг, новых видов полиграфической продукции, что потребители, не успевая «отслеживать тренды», порой недоумённо и даже опасливо разглядывают очередной печатный шедевр. Впору проводить не только читательские, но и книгопользовательские мастер-классы.

Неовинтажная книга

2010 год удивил читающую публику доселе невиданной библиороскошью: Издательский Дом Мещерякова начал выпуск серии «Книга с историей». Стилизованные под старину издания имитируют следы длительного использования: чайные и кофейные пятна на пожелтевшей бумаге, замятости и потёртости, царапины и надрывы, маргиналии и библиотечные штампы. Впечатление дополняют и усиливают печатные ретро-элементы: тканевый переплёт, ляссе, футляры, оттиски старинных иллюстраций, причудливое обрамление страниц. «Алиса в Стране чудес», «Приключения барона Мюнхгаузена», «Истории для детей» Диккенса, легенды о короле Артуре…

Красиво, стильно, необычно, но фурора почему-то не произвело. Неовинтажные книги больше заинтересовали не детей, а родителей. Причина проста: память детства. Бумажные друзья из дедушки-бабушкиных библиотек, упоительный запах старой бумаги, непонятное слово «камелёк» из сказки братьев Грим, могучие билибинские богатыри, порхающие остроконечные фигурки Конашевича, обаятельные зверюшки Сутеева. И всё это рукотворное, подлинное, живое.

Сколь прекрасны в глазах истинного любителя чтения запачканные листы, потрёпанный вид книги, ему приятен даже сам этот запах, если он не утратил в своей изощрённости добрые чувства к старому Тому Джонсу…

Чарлз Лэм «Разрозненные мысли о книгах и чтении», 1822

Нынешние же продвинутые ребятишки, бегло пролистав картинки и презрительно навертев на пальчик атласную закладку, лишь недоумённо фыркнули: что за старьё нам подсовывают? почему книжка такая обтрёпанная? на страницах следы от чая, а нам не разрешают читать за едой!

Современность породила культ новых вещей, понуждающий выбрасывать одежду прошлогоднего сезона, каждые полгода менять мобильник, каждые два – мебель, каждые пять – автомобиль. Да, винтаж и антиквариат нынче тоже на пике моды, но, опять же, у взрослых, способных понять и оценить прелесть старых предметов.

Кроме того, если люди старшего поколения читали в детстве действительно раритетные книги – со «всамделишными» пятнами, заломами, заметками на полях, то их отпрыскам достались лишь имитации. Даже самого беглого взгляда достаточно, чтобы понять: применяемый в неовинтажных книгах дистресс (англ. «состаривание») – никакая не работа времени и даже не рукотворчество, а просто компьютерная технология. Кого этим сейчас удивишь? А дети, даже современные, – помешанные на гаджетах и онлайн-играх, вскормленные продуктами со «вкусами, идентичными натуральным», – остро и тонко чувствуют любой обман, интуитивно отличают подделанное от настоящего.

Наконец, сам факт появления неовинтажной полиграфии обнаружил скрытое социокультурное противоречие. С одной стороны, псевдостаринная книга позиционируется как эстетическая противоположность «обезличенной» и «бездушной» электронной книге. С другой стороны, она же преподносится как «прогрессивная» и «инновационная» форма печатного издания. Получается, что воплощённая в образе неовинтажной книги элитарная культура изначально обманчива, онтологически фальшива, поскольку отрицает духовную ценность технологии, которую сама же использует. Вроде как рыцари против киборгов, но из тех же деталей и проводов.

Однако пока это противоречие неочевидно рядовому потребителю – и он спокойно оставляет своих детишек на попечение киборгам, а сам утешается переносом модного формата в сферу персонального творчества – создаёт неовинтажные книги в домашних условиях. На пике популярности скрапбукинг (англ. scrap – вырезка + book – книга = оформление личных альбомов) и – как одно из его направлений – изготовление шебби-буков (shabby books), штучных книг ручной работы. Изобретённый в 1980-х годах британским дизайнером Рэйчел Эшвел интерьерный стиль шебби-шик (shabby chic – букв, «потёртый шик», «потрёпанная роскошь») имеет сегодня большую армию поклонников.

Здесь уже можно развернуться вовсю, полностью самостоятельно и без компьютерных технологий пополняя домашнюю библиотеку светскими альбомами, «книгами желаний», сонниками, идейниками и другими стилизациями «под старину». Для начала можно приобрести шёлковые ленты, стеклярусные бусины, натуральные кружева, затем обзавестись, например, пособием Ольги Знаменской «Шебби-шик» и на досуге обучаться драпировке, гофрировке и прочим квиллингам-эмбоссингам. Проводятся также мастер-классы по декупажу готовых (печатных) книжных обложек в винтажном стиле.

Сложно сказать, есть ли будущее у неовинтажных книг, печатных или рукотворных, но очевидно одно: практика их создания изначально ограничена ретроспективой. Согласитесь, странно будет выглядеть свежий роман модного автора на состаренной бумаге с имитацией надорванных и залапанных страниц. И периодически всплывающие то там, то сям издания вроде словаря неологизмов в «состаренном» переплёте или пособия по новейшим техникам маникюра, оформленного наподобие дамского альбома, воспринимаются скорее как дизайнерские курьёзы, вызывают насмешки специалистов и недоумение обывателей.

Неовинтажная книга, задуманная как игра с оформлением, на поверку оказалась игрой со временем. А время диктует свои условия и преподаёт свои уроки.

Интерьерная книга

В русскоязычных контекстах это название встречается преимущественно на английском – coffee table book (букв, «книга для кофейного столика») и обозначает иллюстрированное подарочное, обычно крупноформатное издание в твёрдой обложке, используемое, главным образом, как предмет интерьера, элемент дизайна, статусный атрибут либо выставочный экспонат.

Кофе тэйбл буки представлены чаще всего нехудожественными визуально ориентированными изданиями: фотокнигами, глянцевыми журналами, каталогами модной продукции, фамильными альбомами. Нередко это издания формата кипсек (англ. keepsake = keep – содержать + sake – вещь) – роскошные, дорого оформленные, содержащие репродукции, гравюры высочайшего полиграфического качества.

«Кофе или чай?». Гравюра (XVIII в.). Одна светская дама предпочитает чай, другая – кофе. Их платья украшены листьями чайного дерева и кофе-бобами. На столике – атрибуты церемонии.

Столик для альбома в дамской гостиной. Модная картинка (1830-е)

Интерьерные книги расставляются в помещении таким образом, чтобы привлечь внимание посетителей, занять гостей, стать поводом к началу разговора с клиентами, визитёрами. Это способ обыгрывания пространства, часть имиджа и инструмент коммуникации. Но, несмотря на синтез эстетичности и функциональности, само понятие «кофе тэйбл бук» иногда употребляется с оттенком пренебрежения или иронии – как синоним «чтива» или «побрякушки». Причина понятна: интерьерная книга ориентирована на поверхностное восприятие и используется для поддержания малосодержательного диалога на общие темы (small talk). Здесь такой же ментальный конфликт и то же скрытое лукавство, как с неовинтажными книгами: применение высоких технологий и их же ценностная дискредитация. Развлекать – пожалуйста, но потом – брысь под столик.

Возможны несколько стратегий обыгрывания кофе тэйбл бука. Первая – указание на «ничтожность» предмета: – Ой, какая красивая книжка! Можно посмотреть? – Ну что вы, сущая ерунда! Наверное, кто-то из гостей оставил…

Здесь интерьерная книга – воплощённая метафора хвастовства, завуалированного напускной небрежностью.

Вторая стратегия – демонстрация «декоративности» предмета. При этом можно вообще ничего не говорить – просто разместить книгу на самом видном месте. Смотрите, вот она какая: большая, яркая, дорогая! Причём при желании в книгу для кофейного столика можно превратить что угодно – от хирургического атласа до нового романа Джоанн Роулинг.

Третья стратегия – акцентирование «статусности» предмета: – Хочу обратить ваше внимание на это прекрасное издание эксклюзивных фотоматериалов с выставки культового художника N. – Ой, неужели! Как вам только удалось достать этот полиграфический шедевр?

Классификацию можно развернуть и дополнить, но уже из приведённых примеров ясно: кофе тэйбл бук не новый, а просто вновь востребованный формат. Такие книги упоминались ещё Мишелем Монтенем в эссе «На некоторые стихи Вергилия» (1580), Лоренсом Стерном в романе «Жизнь Тристрама Шенди, джентльмена» (1759).

В 1950-х годах эта мода была реконструирована с подачи дизайнера Питера Штайнера, десятилетием позже – подхвачена исполнительным директор американской компании «Сьерра Клаб» Дэвидом Брауэром. А уже из Европы и США, как обычно с большим опозданием, волна докатилась и до нас.

Интерьерная книга – это игра с пространством, которое, в отличие от времени, не диктует свои законы, а радушно принимает то, что в состоянии органично его заполнить. Пережив десятки поколений предназначенных для него столиков, кофе тэйбл бук преспокойно перекочевал из барочных покоев на хайтековские стеллажи, не потеряв при этом ни исходного смысла, ни горделивого достоинства.

Партворк

История этого книжного формата восходит ещё к допечатной системе «Pecia». Студенты европейских университетов арендовали и копировали вручную книги, разделённые на секции. Впоследствии возникла практика серийных публикаций, например, с 1728 по 1732 годы ежемесячно выпускалась «История Англии», а уже с начала прошлого века производство было поставлено на поток.

Современный партворк (англ. part – часть + work – работа) – это узкопрофильное периодическое издание коллекционной направленности; книга-журнал, выходящая отдельными выпусками (частями) в течение нескольких лет. К одному из первых выпусков прилагается папка для хранения последующих – так постепенно составляется антология или мини-энциклопедия. Кулинария и рукоделие, садоводство и дизайн, искусство и мода, нумизматика и минералогия – тематика партворков разнообразна, производители стремятся охватить как можно больше человеческих интересов и увлечений.

Выпуски выходят, пока не исчерпывается тема, и могут дополняться DVD или CD-дисками, предметами для коллекционирования, элементами моделей и конструкций для поэтапной сборки. Последняя разновидность партворков получила название билд-ап (build up – строить, постепенно создавать).

Новая эра партворков началась в 1959 году – с выпуска итальянским издательством «De Agostini» географического атласа «II Milione» из 312 журнальных номеров. Сейчас издание партворков приобрело кросскультурный характер и глобальный масштаб: контент одной серии переводится на разные языки, адаптируется под конкретный регион и продаётся во множестве стран.

Как разновидность досуговой литературы партворки – относительно новое явление на отечественном книжном рынке. Российский пионер – «Древо познания» от британского издательства «Маршалл Кавендиш», «выросшее» у нас в 2002 году. Затем стартовал проект «Художественная галерея» уже упомянутой итальянской компании, далее эстафету подхватил наш «NG-Премьер» – и конвейер партворков заработал бесперебойно: «Волшебный клубок», «Комнатные растения», «Узнай свою судьбу», «На рыбалку»…

Издательство «Комсомольская правда» предложило такую разновидность партворков, как книги по номерам – антологию литературной классики в едином оформлении: «Великие поэты», «Великие писатели», «Сказки: золотая коллекция для детей» и др. Соберёшь всю подборку – из книжных корешков составится затейливый орнамент.

Производители партворков кидают покупателю три наживки: «красота» (яркое оформление, хорошая бумага, известные иллюстрации, орнаментированные корешки); «эксклюзивность» (например, выпуск ранее неиздававшихся произведений); «экономия» (первую книгу из коллекции можно получить бесплатно при покупке газеты, а стоимость остальных на порядок ниже средней цены на художественное издание). Таким образом, за сущие копейки вроде как можно заполнить целый книжный шкаф качественными и чуть ли не редкими изданиями.

Кроме того, партворки обнаруживают всё ту же тенденцию овнешнения и опредмечивания книги. В центре внимания вновь оказывается вещь как таковая – будь то фарфоровая кукла, иностранная монетка, красивый камушек, модель танка, сборник кулинарных рецептов или атлас садовых растений. Сопутствующий текст становится довеском, бонусом либо аксессуаром, но в любом случае чем-то второстепенным, дополнительным, факультативным. Как в былые времена за сданную макулатуру «в нагрузку» к дефицитной книге прилагалась какая-нибудь идеологическая брошюрка или графоманский опус.

Собирание партворков превратилось в популярное хобби, а для некоторых даже в настоящую манию. И сам процесс чтения занимает здесь далеко не основное место, с разгромным счётом проигрывая азарту коллекционирования и духу соревновательности. Принципиально меняется и ролевое поведение: читатель превращается либо в Шерлока Холмса, либо в Индиану Джонса, либо вообще в Винтика-Шпунтика.

Партворки – эффективное средство выкачивания денег из потребителей, уже пресытившихся традиционными книгами, но по-прежнему одержимых жаждой приобретательства. Здесь партворки напоминают книги-муляжи в фалын-библиотеках (подробнее – в гл. 4). Вдобавок это неплохое средство элегантно впарить доверчивой публике товары, не обладающие высоким спросом. Достаточно обставить покупку красивыми декорациями, пристроить какую-никакую «концепцию» и внести элемент приключения. При этом потребитель уже сознаёт, что разница стоимости настоящих коллекционных моделей и поточного билд-апа почти такая же, как между яйцами Фаберже и яйцами «Киндер-сюрприз». Главное – новый объект для шопинга и очередная возможность украсить квартиру.

Так игра с предметом, идея которой была изначально заложена в производство партворков, превратилась в игру с человеческими слабостями. Пусть маленькими да безобидными, но всё же… Сперва смеёмся над Эллочкой-Людоедкой, возжелавшей золочёного чайного ситечка, а потом спешим в ближайший киоск – проверить, не вышел ли очередной номер «Волшебного клубка».

Книгля

Есть и более оригинальный способ превратить книгу в декоративный элемент интерьера – на радость себе, на удивление гостям. Книгли, или Knigli (от названия выпускающей компании) – инновационный формат книги в виде картины размером А2. Предложенное в 2012 году киевскими дизайнерами Анной Белой и Дмитрием Костырко сувенирное издание, свёрстанное в форме плаката, уже обзавелось синонимом – роман-постер.

Книгля представляет собой рисунок, созданный из целого текста произведения, для чтения которого кокетливо прилагается лупа трёхкратного увеличения. Потребителя нужно постоянно удивлять и развлекать, в идеале – как-нибудь изощрённо. И вот вам, пожалуйста: аттракцион с увеличительным стеклом, перемещая которое, складываешь слова и фразы. Вдобавок тут не только развлекаловка, но и «концепция»: создатели обосновали идею книгли частыми переездами и отсутствием возможности собирать традиционную библиотеку, в результате чего возник замысел «книги на одном листе».

Книглю можно рассматривать как изовербальный комплекс – включающий одновременно текст и его иллюстрацию, сочетающий свойства печатного издания и рукотворной книги. Звучит? А то! Журналисты уже сочинили слоган: «Книга – лучший подарок, a KNIGLI – ещё лучше». И ведь её можно даже читать…