Помоги проекту - поделись книгой:
– Не больше, чем учат в школе, – ответил мальчик.
– Боюсь, в таком случае что-либо объяснять не имеет смысла. Просто поверь мне на слово: ученые уверены, что это невозможно.
Меня не раз беспокоил именно этот вопрос. Почему нельзя лететь быстрее света? Конечно, я знал про все те научные разговоры, будто уравнения Эйнштейна доказывают, что скорость быстрее света – бессмысленная величина вроде веса песни или цвета звука, поскольку она включает в себя квадратный корень из минус единицы. Но все это лишь теория, а если то, что мы изучали по истории науки, хоть что-то значит, ученые меняют свои теории столь же часто, как змея кожу. Я поднял руку.
– Ладно, – сказал главный инженер. – Говори, вихрастый.
– Мистер Ортега, если невозможно преодолеть скорость света, то что случилось бы, если «Звездный скиталец» приблизился бы к ней, а потом капитан вдруг разогнал бы двигатель до шести «же» и так бы и оставил?
– Ну, тогда… нет, скажем так… – Он замолчал и по-мальчишески улыбнулся. – Лучше не задавай мне таких вопросов, парень. Я инженер с волосатыми ушами, а не спец по математической физике.
Он задумчиво посмотрел на меня и добавил:
– Если честно – не знаю, что случилось бы, но многое бы отдал за то, чтобы это выяснить. Возможно, мы узнали бы, как выглядит корень квадратный из минус единицы изнутри. Но вернемся к «Мэйфлауэру», – поспешно продолжил он. – Вероятно, вам известно, что, когда первый «Звездный скиталец» не вернулся назад, «Мэйфлауэр» предназначался на роль «Звездного скитальца-2», но конструкция его успела устареть еще до начала строительства, так что имя отдали новому межзвездному кораблю, «Звездному скитальцу-3», переименовали этот в «Мэйфлауэр» и стали использовать его для обслуживания колоний. Вы, ребята, даже не знаете, как вам повезло. До сегодняшнего дня эмигрантам на Ганимед приходилось проводить в космосе два года и девять месяцев, просто чтобы туда добраться. А вы проделаете тот же путь за два месяца.
– А быстрее лететь мы не можем? – поинтересовался кто-то.
– Можем, – кивнул он. – Но нам это ни к чему, к тому же возникнут сложности с астронавигацией и управлением. В этих новых кораблях реактор намного опережает возможности приборов. Ничего, потерпите – ваши внуки будут преодолевать тот же путь за неделю с постоянным ускорением в один «же». Кораблей будет столько, что придется заводить космических регулировщиков и, возможно, мы сумеем отправлять за пределы планеты столько же людей, сколько ежегодно рождается лишних ртов. Но хватит об этом. Кто может сказать, что означает «Е равно Эм-Це в квадрате»?
Я мог бы ответить, но уже однажды выступил, а заслужить репутацию подлизы мне вовсе не хотелось.
– Это означает, что массу можно преобразовать в энергию, – наконец сказал кто-то из ребят постарше.
– Верно, – согласился мистер Ортега. – И впервые это было продемонстрировано при испытаниях атомной бомбы в тысяча девятьсот сорок пятом году в Аламогордо, штат Нью-Мексико. То был особый случай – тогда еще не знали, как управлять процессом, и сумели лишь устроить гигантский взрыв. Потом появились урановые реакторы, но они все равно мало на что годились, поскольку в энергию превращался только микроскопический процент массы. Лишь с открытием уравнений преобразования энергии Килгора – не беспокойтесь, вы будете изучать их, когда станете постарше, если вам будет интересно, – лишь когда Килгор показал, каким образом можно это сделать, стало ясно, как реализовать на практике уравнение массы-энергии доктора Эйнштейна родом из тысяча девятьсот пятого года. И мы все еще не знали, как управлять процессом. Чтобы превратить массу в энергию, требовалась дополнительная масса для оболочки реактора – причем масса весьма особого рода, которая не превращалась бы в энергию, когда не нужно, и могла бы затормозить реакцию, когда нужно. Обычный металл для этого не годился – с тем же успехом можно было бы использовать мягкое масло. Но уравнения Килгора показали, как сделать в том числе и это, – если правильно их прочитать. Кто-нибудь представляет, сколько энергии получится при преобразовании в нее определенной массы?
Никто этого не знал.
– Все содержится в единственном уравнении, – сказал мистер Ортега. – В старом добром эйнштейновском «Е равно Эм-Це в квадрате». Получается, что один грамм массы дает девять на десять в двадцатой эргов энергии.
Он написал: 1 г = 9 × 1020 эрг.
– Не так уж много на первый взгляд, – продолжал он. – А теперь попробуем так.
На это раз он написал иначе: 900 000 000 000 000 000 000 эргов.
– Прочитайте. Девятьсот тысяч миллионов миллиардов эргов. Все равно мало что значит, да? Подобные цифры недоступны пониманию. Физики-ядерщики постоянно держат под рукой гору нулей, словно плотник – бочонок с гвоздями. Попробую объяснить еще раз. Фунт массы – любой старой доброй массы, скажем фунт перьев, – преобразуется в энергию, равную пятнадцати миллиардам лошадиных сил-часов. Понятно теперь, почему «Мэйфлауэр» был собран на орбите и никогда не сможет где-либо приземлиться?
– Слишком горячо, – сказал кто-то.
– Слишком горячо – это еще мягко сказано. Если бы «Мэйфлауэр» стартовал из космопорта Мохаве, весь Лос-Анджелесский район города Южная Калифорния превратился бы в лужу лавы, а люди от Сан-Франциско до Нижней Калифорнии погибли бы от радиации и жара. Теперь вам должно быть понятно, почему между нами и реактором через весь корабль проходит защитный экран, а до сопла вообще никак не добраться.
К несчастью, среди нас оказался Горлопан Эдвардс – просто потому, что он был из того же кубрика.
– А если понадобится ремонт? – спросил он.
– Отказать ничто не может, – объяснил мистер Ортега. – В реакторе нет никаких движущихся частей.
Горлопана его ответ нисколько не удовлетворил.
– Но если что-то все-таки сломается, как вы станете его чинить, если туда никак не добраться?
Горлопан и впрямь мог вывести из себя кого угодно.
– Поверь мне, сынок, – слегка раздраженно ответил мистер Ортега, – даже если туда можно было бы добраться, вряд ли кому-либо этого захотелось бы. Ни в коем разе!
– Ха! – бросил Горлопан. – Я просто имел в виду: если починить все равно ничего нельзя, даже если понадобится, то какой смысл посылать на корабле инженеров?
Наступила такая тишина, что можно было услышать, как пролетит муха, – если бы таковые здесь имелись.
Мистер Ортега побагровел, но лишь сказал:
– Наверное, чтобы отвечать на дурацкие вопросы молокососов вроде тебя.
Он повернулся к остальным:
– Еще вопросы есть?
Вопросов, естественно, никому больше задавать не хотелось.
– Пожалуй, на сегодня достаточно, – сказал он. – Занятия окончены.
Позже я рассказал обо всем отцу. Он помрачнел.
– Боюсь, главный инженер Ортега не сказал вам всей правды.
– То есть?
– Прежде всего – у него хватает работы по обслуживанию вспомогательной аппаратуры по эту сторону защитного экрана. Но при необходимости можно добраться и до сопла.
– Каким образом?
– В экстренной ситуации, возможно, могут потребоваться некоторые корректировки. И тогда на мистера Ортегу будет возложена почетная обязанность забраться в скафандр, вылезти наружу на корму и сделать все необходимое.
– Хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что несколько минут спустя должность главного инженера займет его помощник. Главных инженеров весьма тщательно отбирают, Билл, и не только на основе их технических познаний.
У меня по спине пробежал неприятный холодок. Мне не хотелось об этом думать.
После того как проходит первое волнение, путешествие на космическом корабле становится самым скучным времяпровождением в мире. Обстановка не меняется, делать особо нечего, да и места для этого нет. Внутри «Мэйфлауэра» теснилось почти шесть тысяч человек, и там в буквальном смысле негде было повернуться.
Взять, к примеру, палубу В – там спали две тысячи пассажиров. Ширина ее от носа до кормы составляла сто пятьдесят футов, а окружность вдоль цилиндра – около пятисот. Получается в среднем около сорока квадратных футов на пассажира, но немало места занимают лестницы, коридоры, стены и прочее. В итоге каждому оставалось место для койки и еще примерно столько же свободного пола.
В подобном пространстве родео не устроишь – даже хоровод водить не получится.
Палуба А была больше, а палуба С меньше, поскольку находилась ближе к оси, но в среднем выходило то же самое. Совет организовал систему временных зон, чтобы оптимально использовать камбуз и столовые и чтобы мы не наступали друг другу на пятки в душевых. Палуба А жила по гринвичскому времени, палубу В оставили в зоне плюс восемь, то есть по времени Западного побережья, а палубу С перевели в зону минус восемь, по филиппинскому времени. Естественно, мы оказались бы при этом в разных днях, но сутки всегда официально отсчитывались по Гринвичу, а вся эта уловка предназначалась лишь для того, чтобы равномерно распределить использование столовых.
Собственно, больше беспокоиться было не о чем. Мы рано вставали, страдая не от усталости, но от скуки, и ждали завтрака. После завтрака главной мыслью становилось, как убить время до обеда. Вся вторая половина дня проходила в ожидании волнующего события, каковым являлся ужин.
Должен признать, что идея заставить нас учиться оказалась не столь уж плохой, поскольку позволяла с пользой потратить по два с половиной часа утром и после обеда. Некоторые взрослые жаловались, что столовые и все свободное пространство постоянно забиты учениками, но чего они еще могли от нас ожидать? Что мы станем висеть на антеннах? В любом случае в классе мы занимали меньше места, чем если бы болтались под ногами.
И все же школой это можно было назвать с большой натяжкой. В трюме имелось несколько учебных автоматов, но добраться до них мы не могли, и их все равно бы не хватило на всех. Каждый класс состоял примерно из двух десятков ребят и одного из взрослых, обладавших теми или иными знаниями, – просто удивительно, сколь многие взрослые не знают вообще ничего! Взрослый рассказывал о том, что знал лучше всего, а ребята его слушали. Потом мы задавали вопросы, а он задавал вопросы нам. Никаких настоящих экзаменов, никаких экспериментов, никаких демонстраций, никаких стереофильмов.
Отец говорит, что это лучшая школа в мире – мол, университет, по сути, всего лишь бревно, на одном конце которого сидит преподаватель, а на другом студент. Но отец – своего рода романтик.
Скука настала такая, что не было смысла даже вести дневник – даже если бы я сумел раздобыть где-то микропленку.
Мы с отцом иногда играли по вечерам в криббедж – ему каким-то образом удалось втиснуть доску и колоду карт в лимит багажа. Потом он с головой ушел в техническое планирование, которым занимался для совета, и у него не стало времени. Молли предложила мне научить ее играть, и я согласился.
Потом я научил и Пегги, она оказалась довольно-таки способным игроком для девчонки. Меня слегка тревожило, что я предаю Энн, заведя дружбу с Пег и ее матерью, но все же решил, что Энн сама бы хотела, чтобы я так поступил. Энн всегда со всеми дружила.
Однако у меня все равно оставалось время. При силе тяжести в одну треть от земной и без физических упражнений я не мог спать больше шести часов за ночь. Свет выключался на восемь часов, но после возникших в первую же неделю проблем в постель нас больше не гнали. После отключения света я обычно болтался по коридорам вместе с Хэнком Джонсом, пока у нас обоих не начинали слипаться глаза. Мы о многом с ним говорили, и оказалось, что Хэнк не такой уж плохой парень, если держать его в рамках.
Моя скаутская форма все так же лежала свернутая под матрасом. Как-то утром, когда я застилал койку, Хэнк заметил ее и спросил:
– Слушай, Вильям, чего ты так за нее держишься? Не пора ли распрощаться с прошлым?
– Не знаю, – признался я. – Может, на Ганимеде будут скауты?
– Никогда об этом не слышал.
– Почему бы и нет? На Луне же есть.
– Это ничего не доказывает, – ответил он.
Но разговор все же завязался, и у Хэнка возникла гениальная идея – почему бы не организовать скаутское движение прямо здесь, на «Мэйфлауэре»?
Мы созвали сбор. Пегги распространила информацию через младший совет, и мы назначили время на пятнадцать тридцать того же дня, сразу после учебы, то есть пятнадцать тридцать по Гринвичу, или времени палубы А. Соответственно, для ребят с палубы В это было семь тридцать утра, а для палубы С – полчаса до полуночи. Лучше мы придумать не могли. Палуба В могла поспешить с завтраком и успеть при желании на сбор, и мы решили, что те с палубы С, кому действительно интересно, могут лечь спать позже.
Пока все подтягивались, я играл на аккордеоне, поскольку, как сказал отец Хэнка, для разогрева собрания, прежде чем оно приступит к работе, требуется музыка. В объявлении говорилось «все скауты и бывшие скауты», и к пятнадцати тридцати народ уже толпился в коридорах, хотя мы воспользовались самой большой столовой. Хэнк призвал всех к порядку, а я отложил аккордеон и приступил к исполнению обязанностей временного секретаря, одолжив для этой цели диктофон у связиста.
Хэнк выступил с небольшой речью. Пожалуй, в будущем ему светила прямая дорога в политику. Он сказал, что все мы помним настоящую дружбу и благородные традиции скаутов Земли и нам крайне жаль их терять. Еще он добавил, что в основе скаутских традиций лежат традиции исследователей и первопроходцев и сейчас, при освоении новой планеты, самое подходящее время и место для того, чтобы воплотить их в жизнь. Собственно, продолжать дело скаутов от нас требовал дух Даниэля Буна[4].
Я даже не знал, что Хэнк столь хорошо умеет говорить. Получилось и впрямь неплохо.
Закончив, он подмигнул мне. Я встал и сказал, что хотел бы предложить проект резолюции, а потом зачитал его – изначально он был намного длиннее, но мы его сократили. Там говорилось: «Постановляем! Мы, нижеподписавшиеся, скауты и бывшие скауты из многих организаций, а теперь пассажиры корабля „Мэйфлауэр“, ставим своей целью сохранить скаутские традиции и проложить скаутскую тропу к звездам, создав организацию бойскаутов Ганимеда в соответствии с принципами и целями скаутского движения и вновь подтвердив тем самым Закон Скаутов».
Возможно, это выглядело довольно цветисто, но звучало впечатляюще, – по крайней мере, никто не засмеялся.
– Вы слышали резолюцию, – сказал Хэнк. – Каково ваше мнение? Все поддерживают?
Услышав со всех сторон голоса в поддержку, он предложил перейти к обсуждению.
Кто-то возразил, что мы не можем называться бойскаутами Ганимеда, поскольку мы пока не на Ганимеде, но встретил холодный прием и смолк. Потом кто-то еще заметил, что Ганимед не звезда, так что фраза насчет «скаутской тропы к звездам» звучит глупо.
Хэнк ответил, что это поэтическая вольность и в любом случае освоение Ганимеда – шаг в правильном направлении, за которым должны последовать новые шаги; что насчет «Звездного скитальца-3»? Второй возражавший тоже замолчал.
Самое худшее возражение последовало от Мюнца по прозвищу Миллиметр, занудного мелкого выскочки, не влезавшего в собственные штаны.
– Уважаемый председатель, собрание не имеет законной силы, – заявил он. – У вас нет никаких полномочий создавать новую скаутскую организацию. Как действующий член Девяносто шестого отряда из Нью-Джерси, я протестую против процедуры в целом.
Хэнк поинтересовался, какими, по его мнению, полномочиями обладает Девяносто шестой отряд из Нью-Джерси на орбите Марса.
– Вышвырнуть его! – крикнул кто-то.
Хэнк стукнул кулаком по столу:
– Вышвыривать его вовсе незачем – но, поскольку братец Миллиметр считает наш сбор недействительным, он не имеет права в нем участвовать. Ему предлагается покинуть помещение. Голосуем?
Все проголосовали единогласно, а затем Хэнка выбрали председателем. Он назначил несколько комитетов: по организации, планированию, программам, полномочиям, зачетам, связям и тому подобное. Задача последнего состояла в том, чтобы найти на корабле людей, которые раньше были скаут-мастерами, комиссарами и прочее, и организовать Суд чести. На сборе присутствовали около десятка взрослых пассажиров, и один из них, помощник с палубы А доктор Арчибальд, подал голос:
– Уважаемый председатель, я был скаут-мастером в Небраске и хотел бы добровольно предложить свои услуги новой организации.
Хэнк посмотрел ему прямо в глаза:
– Спасибо, сэр. Ваша кандидатура будет рассмотрена.
Ответ явно застиг доктора Арчибальда врасплох, но Хэнк как ни в чем не бывало продолжал:
– Мы ценим помощь всех старших скаутов и нуждаемся в ней. Комитету по связям поручено переписать имена всех, кто готов ее оказать.
Мы решили, что у нас будет три отряда, по одному на палубу, поскольку пытаться собрать всех в одно время было не слишком удобно. Хэнк попросил встать всех скаутов-разведчиков, но их оказалось слишком много, и он скомандовал остаться стоять только тем, кто носил звание скаута-орла. Таких набралось около десятка.
Хэнк разделил орлов по палубам и велел нам заняться организацией отрядов, начав с выбора старшего командира патруля. На палубе А орлов было только трое – я, Хэнк и парень из другого кубрика, которого я раньше не встречал, Дуглас Макартур Окадзима. Дуг с Хэнком объединили свои голоса, и в итоге эту работу поручили мне.
Мы с Хэнком планировали завершить сбор физическими упражнениями, но для них попросту не было места, так что я снова взял аккордеон, и мы спели «Тропу скаутов», а после «Зеленые холмы Земли». Затем мы все вместе снова принесли клятву: «Даю слово чести, что всеми силами буду исполнять свой долг перед Богом и моей планетой, храня физическую форму, ясность ума и моральные принципы». На этом сбор закончился.
Какое-то время мы собирались ежедневно, устраивая сборы отрядов, заседания комитетов, встречи командиров патрулей и тому подобное, так что скучать нам было практически некогда. Поначалу отряды назывались просто «отряд А», «отряд В» и «отряд С», по названиям соответствующих палуб, но нам хотелось дать им не столь обезличенные имена. В любом случае мне требовалось имя для моего отряда – мы собирались начать прием новых членов, и хотелось чего-нибудь более завлекательного, чем просто «отряд палубы А».
Кто-то выдвинул название «Космические крысы», но голосование не прошло. Кто-то еще предложил назвать отряд «Майскими цветами» по имени нашего корабля, но этот вариант даже не стали ставить на голосование – автора предложения попросту осмеяли.
Затем мы отклонили варианты: «Пилигримы», «Отряд космопроходцев», «Звездные скитальцы» и «Поднебесные». Наконец встал парень по имени Джон Эдвард Форбс-Смит.
– Слушайте, – заявил он, – мы ведь делимся на три отряда на основе используемых нами временны́х зон? Палуба В живет по времени Калифорнии, палуба С – по времени Филиппин, а мы живем по Гринвичу, или времени Англии. Почему бы не выбрать соответствующие названия? Мы, к примеру, могли бы назваться отрядом Святого Георгия.
Бад Келли сказал, что мысль, в общем-то, неплохая, но пусть лучше вместо святого Георгия будет святой Патрик, – в конце концов, Дублин тоже живет по гринвичскому времени, а Патрик – куда более важный святой.
– С каких это пор? – спросил Форбс-Смит.
– С начала времен, жалкий англичашка, – ответил Бад, и нам пришлось утихомиривать их обоих, после чего было решено имена святых не использовать.
Но мысль Джонни Смита пришлась нам по вкусу, и мы остановились на отряде бойскаутов Ганимеда имени Баден-Пауэлла[5], что, с одной стороны, ассоциировалось с английской временно́й зоной, а с другой никого не могло обидеть.
Идея всем понравилась. Палуба С взяла себе имя Агинальдо[6], а палуба В назвалась отрядом имени Хуниперо Серры[7]. Услышав последнее, я слегка пожалел, что наша палуба не живет по калифорнийскому времени, но особо переживать не стал – именем Баден-Пауэлла можно гордиться не меньше.
Все трое носивших эти имена были разведчиками, первопроходцами и просто отважными людьми. Двоим из них так и не довелось стать скаутами в узком смысле этого слова, но все они являлись таковыми в широком смысле – подобно Даниэлю Буну.
Поделиться книгой: