Помоги проекту - поделись книгой:
Борис Агуренко
СХВАТКА
Повесть о ростовских подпольщиках
От автора
С лета 1918 года в захваченном белыми Ростове не затихала борьба — большевистское подполье крепло день ото дня. На его счету было немало удачных диверсий, оно готовилось к восстанию, которое помогло бы Красной Армии освободить Дон. Ростово-Нахичеванский комитет РКП(б) выпускал листовки, а затем и газету, которые несли в массы большевистское слово, сплачивали рабочих в борьбе за Советскую власть.
В конце 1918 года белогвардейской контрразведке удалось схватить отважного вожака подпольщиков Егора Мурлычева. Его мужественное поведение во вражеском застенке, его твердость и беззаветная верность делу ленинской партии стали примером потрясающей силы для всех бойцов подполья.
Андрей Васильев, Василий Тюхряев, Дмитрий Вернидуб, Елисей Романов, рабочая семья Спириных, братья Абросимовы, Илья и Александр, и многие другие наши земляки, а также посланцы Донбюро, организованного ЦК РКП(б) для развертывания подполья на Дону, — Ревекка Гордон (Анна), Романа Вольф (Елена), Мария Малинская (Вера) и их товарищи — отдали свои силы, а многие из них и жизни в борьбе с белоказачьим отребьем Краснова и Деникина во имя торжества новой жизни.
Предлагаемая вниманию читателей книга является продолжением документальной повести «Егор Мурлычев», вышедшей в Ростовском книжном издательстве в 1980 году. Она охватывает события, происходившие на Дону в январе — августе 1919 года.
Глава первая
ТО СНЕГ, ТО ДОЖДЬ…
Стирка зимой, да еще на такую большую семью, и раньше была делом непростым. Теперь же — совсем беда. Воды не одну бочку натаскай, нагрей, замочи белье, пусть откисает: мыла-то нет, вместо него брусочки какой-то серой, скользкой глины— копоть ею не ототрешь. А копоть от керосиновых ламп в погребе оседает на всё, что там находится, она пропитывает одежду, волосы на голове и бровях, лезет в глаза, уши, нос, въедается в поры тела. И спасенья от нее, кажется, нет — вытяжная труба от печки, срочно сложенной в коридоре, помогает только дышать. Обстирывает Мария Николаевна всех тружеников «ада», как называют подпольщики своих товарищей, которые работают в типографии, обосновавшейся у Спириных.
После ареста Мурлычева выпустили быстро одну листовку у Шкориненко, но рисковать больше не стали. Некоторое время печатали листовки в квартире Ивана Гункина по 2-й Никольской улице. В этом доме сначала жил и Василий Абросимов, но потом он перебрался на Новое поселение, где открыл часовую мастерскую, а в его прежней квартире теперь жил Дмитрий Войлок.
Дом был неудобный для работы — большой, населенный семьями торговцев, людьми, глубоко враждебными делу, которым занимались Иван и Дмитрий. Здесь нельзя было и пытаться делать что-то тайком, ночью. Достаточно какой-нибудь случайной встречи, чьего-то лишнего подгляда и — конец, сразу донесут. Лучше делать все явно, средь бела дня, тогда и подозрений меньше. Чтобы оправдать частое появление в доме чужих людей, хождение незнакомцев со свертками и сумками, Гункин и Войлок занялись самогоноварением. Правда, это совсем не гарантировало от вторжения непрошеных гостей в самое неподходящее время. Но другого выхода не было!
Жена Гункина Варвара Васильевна брала на себя функции стража, затевала в передней комнате стирку, пока печатники занимались делом. Но так до бесконечности продолжаться не могло, нужен был более спокойный угол. Его и нашли у Спириных, на Донской улице.
Весь дом занимала одна семья, преданная рабочему делу. Под залой был погреб. Из него вырыли ход, а затем и подземелье. Столяры Кирей Халин и Иван Дунаев сделали деревянные станки и кассы. Наборщиками работали Александр Селиванов, Антон Аболин, Абрам Муравич, печатали — Яков Рыбкин, Василий Новахатский, Александр и Илья Абросимовы, Григорий Спирин. Иногда помогал Николай Спирин, но с середины января он почти полностью перешел на комитетскую работу. Резкой бумаги и упаковкой готовой продукции занималась Лена Спирина, пятнадцатилетняя сестренка Гриши.
В дело теперь пошел шрифт, доставленный из Донбюро Дмитрием Вернидубом. Еще немного шрифта Селиванов смог достать в типографии Яковлева, где раньше работал. И наконец, Василий Абросимов купил несколько гарнитур у некоего Сливкина. Бывший меньшевик, Сливкин теперь помогал бороться за свободу, получая при этом немалые деньги за шрифт и запасные, части к печатной машине, за бумагу, хотя все это он воровал в хозяйской типографии. Абросимов установил с ним связь сам («Знаю его давно, парень дюже жадный до денег».), без совета с комитетом («Вы-то никто его не знаете все равно».). Но комитет потребовал проверить личность такого «благодетеля».
Типография работала день и ночь. Чадили лампы, каждое резкое движение вызывало колебания воздуха, и пламя под стеклом начинало метаться из стороны в сторону. При неверном свете набирать нелегко, особенно мелкие шрифты — петит и боргес.
Как-то Селиванов приковылял на работу со свертком, который вынул из-за пазухи: «Вот, товарищи, у нас теперь какие будут помощники!» С этими словами Александр Григорьевич развернул сверток, и все увидели портрет Ленина, вырезанный из газеты, и большой кусок красной материи.
Гриша сбегал в сарай, нашел подходящую палку. Ее подровняли, остругали — древко к флагу было готово. И портрет Ильича, и флаг крепились на стене во время работы. В подземелье становилось светлее, живее от яркого полотнища, а внимательный, понимающий, подбадривающий взгляд вождя поддерживал в те трудные часы глубокой ночи, когда уже слипались глаза и пальцы отказывались воспринимать брусочки букв и пробельного материала.
Товарищи подбадривали друг друга, а Александр Абросимов, бывший моряк (недаром и кличка у него — Штурман), затягивал любимую:
Наборщики установили очередь. Поднимаясь наверх, умывались, иногда переодевались, отдыхали три-четыре часа — и снова под землю. Тяжело, но зато и листовки, и документы, и газета получались настоящими — белые видели, что у большевиков есть хорошая типография, а значит, и тираж их изданий будет все время расти. Иные листовки печатали по пять тысяч штук, тираж газеты постепенно устанавливался на уровне 15–25 тысяч экземпляров.
С тех пор, как типография разместилась у Спириных, ритму ее работы была подчинена вся жизнь этой большой трудовой семьи. Комитет выделял немного денег — кормить работников типографии, остальные заботы вплоть до охраны, черновой работы в «аду» несли все Спирины. Старались держать от погреба подальше малышей — Ваню и Клаву, но в одном доме сделать это нелегко и, конечно, они видели много лишнего, хотя и не понимали, что это и зачем. Единственное утешение: ход в типографию был замаскирован отлично. Когда ее оборудовали, Василий Абросимов, которого назначили ответственным за печать, пришел проверить, как идут дела. Он не смог найти вход, пока его не показали. «Молодцы! — восхищенно сказал Василий братьям Илье и Александру. — Сам черт не сыщет, а уж в аду он спец!»
В тот день и появился первый номер «Донской бедноты». Было около полуночи, расходиться по домам бессмысленно. Сели ужинать чем бог послал, по словам Марии Николаевны. Василий вынул из кармана полупальто бутылку самогона со словами: «Припас для такого случая!» Налил каждому понемногу, но усталость свое взяла: захмелели быстро. И когда Василий захотел налить по второй, наборщики первыми отказались.
— Отметили — и будя! — сказал Селиванов, накрывая стакан ладонью.
— Ты как и не казак! — обиделся Абросимов.
— Казак! Не волнуйся…
— Ну и давайте за настоящих казаков — свободных людей! — Василий обвел товарищей каким-то нехорошим взглядом, налил себе полный стакан, залпом выпил, крякнул и, хрустя огурцом, продолжал: — Они не пьют (кивок в сторону Аболина и Муравича), потому как нехристи. А ты-то!.. Слыхал, требуют иные товарищи запретить слово «казак»?! Чтоб лампасов там и околышей не было, станицы и хутора упразднить, в села-волости повернуть. А? Слыхал?
— Удивляюсь тебе, Василий, — раздумчиво сказал Селиванов, — вроде сознательный борец… Посмотри, какие у тебя братаны замечательные! Они тоже казаки, не меньше нашего с тобой. А чепухи не мелют, сплетнями беляков не тешатся!..
— Чепуху, говоришь? Сплетнями? Ладно, Чернов! Я тебе покажу газету. Советскую, не какую-нибудь! Ты грамотный, прочтешь… Черным по белому писано: казака — под корень! Сам читал!
— Мало ли кто что напишет! — вздохнул Селиванов. — Умников много развелось разных. Но я знаю: казак казаку рознь. Мне с казаком Красновым не с руки. Мне вот с казаками Абросимовыми по одной дороженьке, особенно с Ильей да Штурманом.
— А я уже контра, да? — Василий вскочил. — Так, комиссар, заговорил?
Селиванов тоже встал, поскрипывая протезом.
— Не забывай, Василий, ты член комитета. На тебе особая обязанность.
— Без тебя указчиков хватает!
— Братушка! — вступил в разговор старший брат Илья. — Хватит тебе пузыриться. Чего закатился? Спужался расказачивания? Душу казацкую не ободрать!.. А вспомни — скольких товарищей казачки жизни лишили? А — измывались как? Али забыл? Попади мы им в руки — кожу с живых сдерут. А ты — лампасы, вишь, срезают! Не туда гнешь, братушка. Брось, чтоб не поссориться. Нам разлад ни к чему…
Василий насупился, тяжело замолчал. Потом, как будто мгновенно протрезвев, стал натягивать пальто. Стоя в двери, бросил:
— Еще поговорим. А разладом не пужайте. За правду я отца с матерью не пожалею. Вот как! Значит, завтра нужно убрать отсюда газету до единой. Чтоб быстрее по городу пошла. Это на тебе, Илья. Утром подойдут ребята, только осторожней, незаметней. Чтоб не как с Мурлычевым…
Не попрощавшись, Василий ушел.
Военная делегация союзников была довольна посещением фронта, хотя, если говорить честно, члены ее мало что поняли. Понять, наверное, можно было в окопах, но на передовую пустить таких долгожданных гостей не рискнули, да они и сами не очень рвались, ограничившись на Маныче рассматриванием в сильный бинокль позиций красных.
Атаман Краснов нервничал. Больше месяца он не может прийти в себя от удара, полученного от друзей-немцев: как можно было допустить после России революцию у себя: «Неужели наш гнусный опыт их ничему не научил?! И кайзер, так много обещавший вначале, обежал и не вспомнил, наверное, о своих обещаниях. Понятно, своя шкура дороже!»
Теперь вот, изволь, валандайся тут с англичанами, французами, к которым у атамана никогда душа не лежала: ненадежный, хлипкий народ, много говорит, да мало делает. И все же надо улыбаться, иначе Деникин сожрет с потрохами — его друзья.
Гремел бравыми маршами военный оркестр. Гремел он и в здании думы, где ростовское общество принимало гостей-покровителей. Председатель Войскового круга Харламов, поднимая бокал с шипучим цимлянским, сказал: «Наши союзники торжествуют победу над немцами, но пусть они знают, что война еще не закончена, остается неразгромленным русский большевизм. Наши воины изнемогают в неравной борьбе, нам нужна ваша, союзников, помощь не только материальная, но и живой силой…»
Хорунжий Бордовсков был в числе контрразведчиков Донской армии, обеспечивающих безопасность гостей. Он слушал речь председателя и про себя ухмылялся: «Ну и дела! Выходит, большевики — такие же враги, как Германия!.. А мы разве не звали немцев на Дон?»
— Виктор, ты? — вдруг услышал он громкий шепот.
Бордовсков оглянулся. Рядом стоял и протягивал руку капитан.
— Татаринов! Откуда?
— Охраняем гостей.
— Ну и мы охраняем. Вместе, значит.
Приятели рассмеялись. Они не виделись с лета, когда Бордовсков был в Екатеринодаре, сопровождая походного атамана Всевеликого войска Донского Денисова.
— Насовсем к нам? — спросил хорунжий.
Он знал, что в здании бывшей гостиницы «Мавритания» недавно разместилась контрразведка деникинской Добрармии, но случая побывать там пока не представилось. Капитан хотел что-то сказать, но в это время слово попросил представитель французской делегации капитан Фуке. Галантно улыбаясь, делая вид, что не понял, о чем говорил Харламов, он звонко, единым духом, по-русски произнес:
— Гордо и победоносно вы пойдете в Москву и восстановите вашу великую и прекрасную родину — Россию!
— А как же с помощью, господа? — выкрикнул кто-то из дальних рядов.
Генерал Пуль, руководитель английской делегаций, снисходительно выслушал переводчика и понял, что настала его очередь.
— Господа! Мы будем вас поддерживать и оказывать вам помощь, но надо помнить, что при теперешних перевозочных средствах трудно оказать немедленную большую помощь. Однако за те две недели, как я и французы находимся на русской территории, нами уже доставлено пятьдесят тысяч винтовок, несколько миллионов патронов, большое количество медицинского и всякого другого снаряжения. Перед моим отъездом сюда я получил телеграмму из Лондона, в которой говорится, что приняты меры к доставке тяжелой и легкой артиллерии, винтовок, аэропланов, танков и медикаментов.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — прошелестело сзади. Бордовсков и Татаринов оглянулись одновременно. За ними стояли представители ростовского купечества, знавшие отлично, с кого и сколько можно взять…
Гремели бодрые марши и на вокзале, откуда поезд с представителями союзных войск отбывал в Таганрог, в ставку Деникина. Оркестр будто бы хотел скрасить неловкость, которую испытали атаман Краснов и его приближенные в цехах Главных железнодорожных мастерских, когда их горячие речи и вежливые улыбки союзников натолкнулись на ледяное молчание рабочих.
Возвращались с вокзала по Садовой. Татаринов придержал Бордовскова за рукав.
— Виктор, давай ко мне, а?
— Зачем? Хрен редьки не слаще…
— Так-то так, но… Краснов Деникину сдается, донцы идут в подчинение Добрармии.
Подумай, не пожалеешь! Нам люди нужны, особенно местные.
Вечером Бордовсков сидел в ресторане с Гиви Пачулия, которому недавно передал для следствия дело Мурлычева.
Пил, ел и все обдумывал, как лучше объяснить князю свой переход — в душе он уже перебежал из бывшего ресторана «Белый слон», где размещалась контрразведка Донской армии, в «Мавританию». Князь выслушал сбивчиво-туманный рассказ Бордовскова, потом, рассматривая на свет водку в рюмке, сказал с сильным акцентом, что всегда выдавало: князь расстроен.
— Думаешь, да-ра-гой, там больше заработаешь? Или там настоящие контрразведчики? А может, веришь, что теперь, когда Деникин давит, это — главная контрразведка? Так? Не-хо-ро-шо, приятель, ну да черт с тобой! Будь здоров!
Князь выпил, пожевал пустым ртом, потом налил вторую рюмку, залпом выпил.
— О! Теперь — другое дело. Пошла-а! Чего хмуришься, Витя? Пей! Собачья работа и там, и у нас.
Витьке пить не хотелось. Он спросил:
— Молчит Мурлычев?
— Молчит. Хорошо молчит.
— И будет молчать. Я знаю.
— Заговорит!
— Да? Ну-ну… Боюсь, что тебе теперь и Вяземцевым[1] придется заняться. Если уйду…
— Вай, что ты мне их суешь?! Друг называется!
— Будь здоров, Гиви. Успехов тебе. И за нашу дружбу!
…8 января на станции Торговая состоялось совещание, на котором Краснов принял предложенное Деникиным объединение. Белоказачья армия Дона вошла в состав вооруженных сил Юга России, возглавляемых Деникиным. Все поняли: это начало закономерного краха красновщины. Безграничную власть на Юге получал тот, у кого были такие могучие покровители, как англичане и французы, а не рухнувшая Германия.
В эти дни Владимир Ильич Ленин в «Письме к рабочим Европы и Америки» так характеризовал положение в России:
«…Войска белогвардейцев, помещиков и капиталистов, которым помогает Антанта и офицерами, и снарядами, и деньгами, и вспомогательными отрядами, эти войска отрезывают голодный центр и север России от самых хлебородных районов, от Сибири и Дона.
Бедствия голодающих рабочих в Петрограде и Москве, в Иваново-Вознесенске и других рабочих центрах действительно велики. Никогда не вынесли бы рабочие массы таких бедствий, таких мук голода, на которые обрекает их военное вмешательство Антанты (вмешательство, зачастую прикрытое лицемерными обещаниями не посылать „своих“ войск, при продолжающейся посылке „чернокожих“, затем снарядов, денег, офицеров), — массы не вынесли бы таких бедствий, если бы рабочие не понимали, что они отстаивают дело социализма и в России, и во всем мире.
„Союзные“ и белогвардейские войска держат Архангельск, Пермь, Оренбург, Ростов-на-Дону, Баку, Ашхабад, но советское движение завоевало Ригу и Харьков. Латвия и Украина становятся Советскими республиками. Рабочие видят, что великие жертвы приносят они не напрасно, что победа Советской власти идет и ширится, растет и крепнет по всему миру. Каждый месяц тяжелой борьбы и великих жертв усиливает дело Советской власти во всем мире, ослабляет ее врагов, эксплуататоров…»[2].
Погода в ту зиму была непостоянной, как, впрочем, часто случается на Дону: то дождь, то снег. Оттепель сменялась крепкими морозами, которые, в свою очередь, держались три-четыре дня, — и снова низовка топила снега, гнала мороз на север.
Сходно было положение на фронтах — бои шли с переменным успехом.
К концу восемнадцатого года Краснов растерял значительную часть своего влияния, ему уже мало верили. И когда в начале января красные части 8-й, а затем и 9-й армий развернули широкое наступление на севере, оно было поддержано населением и развивалось стремительно. Уже 21 января войска Донецкой группировки освободили Луганск. В конце месяца полки Красной Армии вступили в станицы Михайловскую, Добринскую, Котовскую, взвился красный флаг над окружной станицей Урюпинской. Красные вышли к берегам Дона от устья Иловли до Мигулинской, заняли Богучар и станцию Чертково. Трудовые казаки, фронтовики Вешенской, Казанской, Мигулинской восстали против диктатуры Краснова, открыли фронт советским войскам, послали к ним своих парламентеров…
Подробностей этих событий подпольщики в Ростове не знали, но думали, верили, что белый фронт разваливается, значит, нужно помочь Красной Армии по-настоящему.
На заседании комитета, которое состоялось на квартире Ильи Абросимова, Андрей Васильев предложил:
— Давайте подумаем, чего не хватает нам для организации восстания.
Перед этим заседанием Андрей и Анна — председатель и секретарь комитета, избранного на делегатском собрании в начале января, — долго анализировали сложившиеся условия.
Теперь на большинстве заводов Ростова и Нахичевани действуют ячейки; как правило, на их заседаниях присутствует член комитета.
В Главных Владикавказских мастерских есть центральная ячейка во главе с Елисеем Романовым (партийная кличка — Борька). Совсем недавно в ней было 11 человек, но четверых арестовали, одного — расстреляли. Центральная — объединяет ячейки по цехам.
То же самое в трамвайном парке. Центральной ячейкой из восьми членов руководит Матвей Матюта. В цехах много надежных товарищей. Трамвайщики народ сплоченный, дружный.
Даже на Аксае, бывшей крепости меньшевиков, удалось создать центральную ячейку в составе семи человек. Такие ее члены, как Иван Гункин, Дмитрий Войлок, Владимир Ткаченко (Кузнец Вакула), стоят каждый, наверное, десяти.
Самая крупная из центральных ячеек сейчас на табачной фабрике Асмолова — 12 человек. Здесь Шура Пустынников (Максимович) — отважный парень, большая группа замечательных женщин — Прасковья Карташова, Татьяна Рожкова, Пелагея Бавленцева и другие.
Крепкие ячейки на «Мыловаре», на заводе Лели (хотя после ареста Егора Мурлычева связи здесь несколько утратились), есть свои люди на заводе «Жесть», «Подкова», на почте, и телеграфе, в порту и пожарной части, в автогараже продовольственной управы и авторемонтных мастерских. Если такую организацию умело сплотить, вооружить — горы можно свернуть. Подобным образом складывается обстановка в области.
Вот в Таганроге, пожалуй, сложнее, чем в других городах. Совсем недавно, почти одновременно с Мурлычевым, были арестованы многие работники ревкома, его председатель Волошин расстрелян. Но теперь там работает Мария. Рядом с ней Наливайко — замечательный товарищ, умелый, авторитетный. Хорошо берется за таганрогские дела Елена — это ее участок. Уже сейчас наметили крупную диверсию на Русско-Балтийском заводе, куда беляки пытаются перевезти луганский патронный завод.
В Новочеркасске окружком, возглавляемый Николаем Зиновьевым (Зуб), ищет верные связи, чтобы объединить группу студенческую и группу железнодорожников. Есть у них верные люди на телеграфе штабной станции Войска Донского — Игнат Буртылев и Александр Датченко.
Кроме этих крупнейших организаций, объединяющих, в свою очередь, ряд ячеек, работают довольно влиятельные группы в Сулине, Миллерово, Батайске, Азове, ячейки в Матвеево-Кургане, Персиановке, Глубокой, Чертково, Вергунке. С большинством групп и ячеек установлены постоянные контакты, передаются инструкции, литература, организуется сбор оружия. Налаживаются связи с Екатеринодаром и Новороссийском.
Поделиться книгой: