Про девушку, которая была бабушкой

«На одну поездку», «на две поездки» – и получают карточки. Не пятачки, не пластиковые нежно-салатового цвета жетоны, а карточки – типические, похожие на банковские, но попроще. Так, наверное, походят на царственного предка замухрышки бастарды – плоды скоротечного секса на постоялом дворе с прислугой-поломойкой.

Я не буду давать волю фантазии! Проклятая, она тоже получила вторую жизнь. Мне требуется выяснить, сколько сейчас стоит поездка в родном московском метро. На стекле у кассы есть плакатик с пояснениями. Как же мелко написано! Я такое меленькое только в очках +3 разберу. Вижу без очков! Одна поездка – 55 рублей. Батюшки святы! Дороже хлеба! Нарезной батон в интернет-магазине, с доставкой до дверей – 40 рублей. У меня в кошельке сотенная купюра. На одну поездку, на обратную не хватает…

Саша Калинкина! Стыдно, унизительно и без авантюрно, наконец, получив молодое тело, предаваться стенаниям. Вдруг я не раздобуду денег? Как обратно доберусь в свою квартиру – крепость-гнездо, на свою любимую постель, к электронной книге, компьютеру и телевизору?.. Обратись я за помощью, позвони по телефону, меня никто из родных и близких не узнает, мне никто не поверит… Случится конфуз, скандал, комедия положений с шизофреническим душком. И негаданное удивительное приключение рассеется в прах. Я этого не хочу! Я смелая, только трусливая. Мне требуется совершить элементарное действие – протянуть деньги в окошко кассы и сказать простое предложение.

– На одну поездку, пожалуйста!

Я прошла! Чуть не запела, приложив карточку к желтому кружку. Футуристически прекрасный турникет распахнул стеклянные дверцы и пропустил меня. Он, автомат, повторяет это движение тысячи раз в день. Я оглянулась и мысленно поблагодарила его.

Как и Данька, я постоянно читаю фантастику, отечественную и англоязычную. Для нас любой зачаточный робот, сидящий в металлическо-пластиковом теле заурядного турникета, может превратиться в монстра, рубящего пассажиров на куски, посылающего волны приказов своим собратьям на других станциях…

Я должна обуздывать свою фантазию! Она мне всю жизнь испортила! Но с ней, с фантазией, все-таки жить увлекательней. И не она ли сейчас помогает мне справиться со страхом, оторопью и подпитывает меня, посылая в кровь дозированные порции нужного химического вещества – точно капсула, вшитая в тело алкоголика. Сравнение хромает, но всякое сравнение либо хромает, либо зашкаливает.

Вагон, в который я вошла, был тоже футуристичен: ярко освещен, над дверями бегущая строка с мигающим названием следующей станции, между вагонами проходы. Окна закрыты. Работает кондиционер! Устыдись, моя фантазия, ты такого не создавала.

Я ведь помню душные, со спёртым воздухом вагоны, с грязными полами, порезанными вандалами сиденьями… И наши лица: хмурые, недружелюбные, а у тех, кто отхватил сидячие места – опущенные в читаемую газету. А в периодике истерический мрак и тоска: история страны – череда властвующих людоедов, подвиги народных героев – пропагандистские мифы, нас спасут демократия и рынок, пусть и приходится подтянуть пояса. Наивные, мы подтягивали пояса, а кто-то приватизировал недра или разгуливал в малиновых пиджаках и с пистолетами под мышкой.

У нынешних сидячих пассажиров лица тоже были опущены – в сотовые телефоны. Забавно: только человек вошел в вагон, сел, тут же достал телефон и воткнулся в него. И стоячие ухитряются: одной рукой за поручень, другой телефон перед носом держат. Я специально прошлась по проходу, заглянула: они читают? Отнюдь. Читали единицы, кто-то играл, кто-то в чатах перелистывал сообщения, кто-то писал сообщения. Мне стало немного не по себе, точно попала в общество зомбированных. Я перенеслась в будущее, мчусь под землей в суперпоезде… Сотовые операторы вкупе с интернет-провайдерами, с подкупленными депутатами и членами правительства обеспечили вай-фай в метро, превратив граждан… Да, ла-а-адно кликушествовать!

Глупо портить себе настроение, если не можешь его испортить другим.

Я застыла у схемы метро. Как же она разрослась! Жирный паук источился, пустил нити, сардельки-лапки удлинились сосисками… Что это за вторая окружность после Кольцевой линии? То самое МЦК? Надо бы проехаться. Увидеть Москву из окна комфортабельного поезда. Моя родная Сокольническая линия. После «Юго-Западной» появилось еще три станции – «Тропарево», «Румянцево» и «Саларьево». Очевидно, названия старых деревень, совсем не знаю юга Подмосковья.

– Девушка, вам помочь? До какой станции вам нужно добраться?

Еще один добрый самаритянин.

– Я похожа на неграмотную? На неспособную разобраться в схеме метро?

Моя рефлекторная отповедь пришлась не на матерого омосквитившегося гостя столицы, а на типичного с признаками вырождения потомственного москвича. Лет двадцать пять, не студент, но и не профессионал, невысокий, залысины уже наметились, а юношеские прыщи еще не сошли.

Я всегда питала слабость к молодым людям-приставальщикам, которые были ниже меня ростом. Это ведь своего рода подвиг. На коротеньких симпатяшек всяк западет, а попробуй дылду очаровать.

– Прошу прощения, если был бестактен!

Ему пришлось приподняться на каблуках, а мне склониться. О, это известная фишка в метро! Интим возникает, потому что из-за шума поезда надо приближать губы к уху.

– Извини! – Я улыбнулась и развела руками.

– Скрипач не нужен, – ухмыльнулся он в ответ и двинулся по проходу в конец вагона. Даже по его спине было заметно, что последней фразой он себе обеспечил крохотную порцию самоуважения. Оставил глупую девицу в недоумении.

Девице было сто лет в обед.

«Скрипач не нужен» – это из фильма «Кин-дза-дза», который я знаю наизусть. И еще так называется великолепная книга литературоведческих очерков Павла Басинского.

Нам с Ленкой было лет двадцать, еще не замужем, еще без детей.

– Представляешь, когда-нибудь, наконец, к нам перестанут приставать в транспорте и на улице? – закатывала глаза подруга.

– Скорей бы! – так же картинно и притворно вздыхала я.

Приставали не каждый день, чего уж лукавить. Но если ты не ловила мужских пригласительно-ласковых взглядов, завистливо-оценивающих женских, то наступала трагедия. Юбка недостаточно короткая, фасон платья старушечий, туфли ужасные, сумочка отвратительная, стрижка пошлая, макияж несовременный – все плохо-плохо-плохо! Надо срочно что-то с собой делать!

Мы не заметили, как перешли в иной статус. К нам уже не клеились нахальные гости столицы и маскирующие свою интеллектуальность потомственные москвичи. Нам с Ленкой нужно было поднимать детей и подпирать мужей. Ближе к сорока годам к Ленке вернулось баба ягодка опять, а у меня неукротимо разрастался целлюлит.

Если бы существовали справочники-самоучители для тех, кто вдруг обрел старое новое молодое тело, то в нем бы обязательно написали, что не следует замыкаться, пугаться, прятаться. Напротив! Вступать в контакты и передвигаться в пространстве. Подобное поведение вызовет резкое ускорение мыслительных процессов, анализа современности, ее сравнения с прошлым, убыстренное впитывание информации, повышение эмоционального статуса, улучшение настроения, закрепление уверенности в себе и восстановление прежних условных рефлексов. Далее шло бы разъяснение: условный рефлекс – тот, что не от природы, а от дрессировки. Вспомним собаку Павлова. (Бедная, нет ей покоя, все вспоминают и вспоминают.) Собаку кормят по звонку, на звонок у нее вырабатывается желудочный сок. После Павлова были опыты над птицами – подтвердилось на сто процентов. Условные рефлексы – залог выживаемости особи. В качестве доказательства может быть приведен пример с Александрой Калинкиной, спустившейся в метро, подвергшейся навязчивому вниманию молодых людей, и стародавние приемы по отваживанию приставальщиков Александра пустила в ход, не задумываясь. Случай Калинкиной, которая благополучно прошла первый адаптационный этап, подтверждает гипотезу о необходимости активных действий сразу после пробуждения в новом старом теле, которое, вероятно, именно в этот момент настроено на психосоциальное приспосабливание к изменившимся условиям.

Чистая правда. Это были разные личности: я, что вышла из дома без трусов, и я, что подошла к искомому зданию.

Теперь самое время рассказать, откуда у меня накопленные праведным трудом, но юридически преступные, с неуплаченными налогами, многотысячные накопления в валюте.

8

В детстве с Витей Самохиным я дружила по месту жительства и учебы. Одноклассники, плюс жили в соседних подъездах. Поскольку Лена Афанасьева дневала и нередко ночевала у меня, Витька прилепился к нам обеим. У Лены отец был запойным буйным алкоголиком, а Витька хорошо ладил с девчонками, но плохо с мальчишками. Думаю, пацаны ему завидовали – легко входил в контакт с любой девочкой. Кроме того, Витька не любил и не умел драться – кулаками и словесно. Прекрасный объект для травли, он держался от пацанов на расстоянии. Ни я, ни Лена никогда не испытывали к Витьке-прилипале любовных чувств. Потому что не восхищались им и не уважали. Он был сверхъестественным жадиной, до смешного. Попросишь у него ластик, скривится как от внезапной зубной боли, начнет канючить: «У тебя своего, что ли, нет? Забыла? Посмотри в портфеле, может, на дно упал?» Потом все-таки даст ластик и будет наблюдать, как ты стираешь неудачные штрихи рисунка. Только закончишь – выхватит ластик. Девочки-подростки не способны влюбиться в скупердяя, им подавай щедрых рыцарей. Это уже девушки на выданье придумывают вопиющим недостаткам своих избранников красивые объяснения.

Раздается звонок, мы с Леной переглядываемся, Витька пришел: «Вы уже сделали русский и алгебру? Дайте списать. А еще сочинение задали. Сашка, что тебе, трудно еще одно сочинение надиктовать? Ленка, что тебе, трудно химию у меня проверить? Да, я не решил ни одного уравнения, но записал условия, ведь только ответы подставить».

Семьи Лены и Вити были пролетарскими. Ленина мама сгорала на глазах, пытаясь вытащить из трясины мужа, когда-то доброго и славного, и теперь в короткие сухие периоды тоже славного и доброго, но в длинные запойные – жестокого монстра. У Лены была установка: я так, как они, жить не буду.

Родители Вити говорили ему то же самое: «Учись, сволочь! Чтобы как мы не корячиться в дерьме!» За плохие оценки отец Витьку порол. В отсутствие отца за двойки и тройки его лупила мать. У Лены были средние способности, большая цель и невероятное упорство, благодаря которому способности развились. У Вити был страх перед поркой и никакой цели, способности ниже средних: квадратные уравнения, двухвалентные вещества, подъемная сила крыла самолета, страдания Онегина и Печорина так и остались для него тайнами за семью печатями. Абсолютно неинтересными и ненужными тайнами.

Я училась легко. Это ведь как кататься на конька – если умеешь кататься, или плавать – если умеешь плавать. Скользишь – и вся недолга. Прочитала, запомнила, решила (задачи и уравнения). Прочитала, подумала, написала (сочинения по литературе). Ситуация с арифметическими задачами на движение и втекло-вытекло потому и запала мне в память, что заставила пережить интеллектуальное бессилие.

Мама и папа пресекали мою похвальбу.

Однажды за ужином, в отсутствие друзей, я возгордилась, ляпнула:

– Лена Афанасьева и Витя Самохин та-а-а-кие тупые!

Мама посмотрела на меня так, словно я разочаровала ее смертельно. Папа отложил вилку с ножом, поставил локти на стол, соединил ладони, опустил на них голову, посмотрел прямо на меня.

– Гений и злодейство, – непонятно заговорил папа, – долг и страсть, справедливость всеобщая и частная, моральные принципы и утехи честолюбия…

Я повернулась к бабушке, моей безрассудной всегдашней заступнице. Бабушка поняла не больше меня, но ринулась на передовую:

– Сашура вся в дедушку! Чисто он! Звездочет…

Счетовод-звездочет было семейной шуткой, присловьем. И то, что бабушка впервые ошиблась, было невероятно смешно. Мы все, четверо, хохотали как умалишенные. А потом мама и папа говорили со мной о том, что недостойно выпячивать данное тебе от природы – не завоеванное, не добытое тяжким трудом. Так русские интеллигенты себя не ведут…

Бабушка мыла посуду, стояла к нам спиной у раковины. По бабушкиной спине было понятно, что она не одобряет речей моих родителей. Бабушка считала, что мама и папа размягчают меня, вместо того, чтобы выковывать железную личность, прущую напролом в достижении материального благополучия.

Я не раз слышала (подслушивала) их споры.

Папа восклицал:

– Какого благополучия?! Сервантов с хрусталем?! Ковров на стенах?!

Мама подхватывала:

– Чтобы она потратила жизнь на суетные, мелкие, пошлые утехи?

– А без сервантов и ковров? – стояла на своем бабушка. – Что остается? С вашей политикой! Женится на придурочном поэте или на лимитчике, который за москвичками с прописками охотится.

– Выйдет замуж, – говорил папа.

– Кто? – недоуменно переспрашивала бабушка.

– Та, что сейчас ухо к двери приложила.

Я на цыпочках убегала в свою (с бабушкой) комнату. Чтобы осмысливать подслушанное, намечать жизненные перспективы, строить планы самосовершенствования. В голове был сумбур. Я хотела быть такой, как мама и папа, и чувствовала природную, дарвиновскую, правоту бабушки. Я и сейчас не знаю, где истина. Чехов иронизировал над русскими интеллигентами. Они прекраснодушны, благородны, скромны, с достоинством принимают и победу, и поражение. Но они пасуют перед пошляками, мерзавцами и быдлом всех чинов и рангов. Они не умеют сражаться, прокладывать себе путь, созидать общество, о котором мечтают. И нередко заканчивают грустно.

Наши (моя, Лены, Витьки) семьи жили по соседству, в одинаковых квартирах с типовой мебелью. И это были совершенно разные семьи. Родители моих приятелей часто ссорились, а то и дрались в основном из-за денег, то есть их отсутствия. У нас, сколько помню, тоже вечно не хватало до зарплаты. Но мама не поливала папу бранными упреками, а он, озверев, не таскал ее за волосы и не подсвечивал кулаком под глаз.

– Переходим на хлеб и воду, – говорил папа, – затянем потуже пояса.

– Вывернем карманы и вытрясем сумки, – говорила мама, когда не было денег даже не проезд до работы. – Медяки наверняка завалились.

Бабушка крепилась до последнего, до момента, когда не находилось пятнадцати копеек мне на школьный завтрак. Бабушка шла в комнату и возвращалась с рублем, трешкой или пятеркой. У бабушки всегда была заначка и раскупоривала она ее с невероятно гордым видом – вы, транжиры, без меня пропали бы. Я обожала эти моменты безденежья именно потому, что бабушка преображалась, светилась от сознания свой значимости.

Мамы Лены и Вити в теплое время по вечерам и в выходные сидели на лавочках у подъезда, лузгали семечки, говорили о болезнях и сплетничали. Отцы невдалеке «забивали козла», то есть играли в домино. Мои родители каждую свободную минуту читали книги, толстые журналы, газеты. Они обсуждали не соседей, не сослуживцев, не злое начальство, а говорили о прочитанном, о политике, о науке, о многом для моих друзей непонятном, но Лену и Витьку завораживала сама беседа, зримое свидетельство того, что общение в семье может протекать по-другому, не так, как у них.

Мои родители не были ангелами, ссоры между ними вспыхивали нередко. Как всякий ребенок, я боялась этих ссор.

Навсегда запомнила: мама и папа ссорятся, громко, нам, сидящим в соседней комнате, отлично слышно. Я сжалась от испуга, сейчас заплачу. Лена и Витя с интересом прислушиваются. Ловят выражения, вроде: «тебе не приходило в голову, уважай мою точку зрения, не надо приписывать моим словам несуществующее значение…»

– Они ругаются? – спрашивает Лена.

Я киваю, мне стыдно, страшно и больно, слезы уже готовы пролиться.

– Везет тебе, – говорит Лена. – Во всем везет.

– Если бы мои так собачились, – подхватывает Витька, – я бы дал свой нос отрезать.

– Потому что он у тебя всегда сопливый, – ехидничает Лена.

Она не смотрит на меня, точно я какая-то заразная или вонючая, мерзкая и противная. А когда подруга поворачивает ко мне лицо, я вижу гримасу зависти столь сильной и безудержной, что понимаю – Ленке хочется изо всех сил меня ударить.

У нас дома Лена и Витька научились есть с ножом и вилкой, не чавкать, не ставить локти на стол, пользоваться салфеткой. И прочим культурным манерам, которые я не замечала за собой, потому что они присутствовали с пеленок. Главное, как потом оценили ребята, они научились правильно говорить: не чекать, не мэкать, не нукать, выражать свою мысль ясно и грамотно, медленно и спокойно, взвешенно и достойно. В школе этому не учили. Писать, считать, выражать мысль на бумаге, но не устно. Это можно было впитать, натренировать только в семье. Такой как моя. Опыт бесценный, как показала дальнейшая жизнь Лены и особенно Вити.

Мы с Леной не потерпели бы долго присутствия Витьки Самохина, не будь нам с Витькой интересно. Витька был как мы, девочки, понимал нас с полуслова, и в то же время совсем не мы – мальчик, юноша, параллельная ветвь развития, доносчик из стана противника и отчаянный сплетник.

В связи с ныне царящей паранойей в отношении нетрадиционной сексуальной ориентации мне следует подчеркнуть: Витька не был и не есть гомосексуал. У него послужной список бурной молодости на зависть отпетым ловеласам. Просто есть такие мужчины – ловко встраивающиеся в женский менталитет, обладающие нерассуждающей нежностью и сочувствием к каждой особи противоположного пола. Сей талант редок – отмечу. Эти мужчины обожают сплетничать, терпеливо и, что поразительно, с интересом часами ходят со спутницей по магазинам, поддерживают разговоры об опрелостях у младенцев, о преимуществах импортной косметики и о лечении разнообразных болезней народными средствами и антибиотиками.

Самохин, невхожий в мальчишеские компании, пристрастил меня и Лену к играм в шашки, в домино, потом в карты. Играли, пока бабушка не позовет ужинать. Она почему-то, ошибочно, считала, что моих друзей плохо кормят дома. На самом деле им просто было хорошо у нас: весело, приятно, тепло – как в нормальной семье. С моей стороны эта дружба была жертвой. Потому что, освоив алгоритм игры в очко или в кинг, я теряла азарт, и кровь уже не бурлила, возбуждение не посещало. Лена и Витя могли играть вечно, а мне хотелось читать, обсуждать книги, вести захватывающие разговоры о поэтах и прозаиках. Но ведь я русская интеллигентка, я обязана быть терпеливой и снисходительной к тем, кто стоит ниже на ступени развития.

Пожертвовав ради друзей своими интересами в юности, я получила от них многие блага в зрелые года и в старости.

В те вечера, когда мы с Витькой Самохиным играли в шашки, домино и в карты, наши одноклассницы и приятельницы пели песни под гитару во дворе, обжимались с парнями на лавочках, в подъездах, на последних рядах кинотеатра «Молот». Мы с Ленкой были выше этих пошлых утех, и у нас имелся один рыцарь на двоих. Рыцарь скупой до крайности. Ни разу в кинотеатре за нас не заплатил, напротив, выворачивал пустые карманы: «Вам что жалко двадцать копеек на билет мне?»

После школы Самохин, поступив в самый легкопоступаемый строительный институт, (Лена – в энергетический, я – на филфак), от нас отпочковался, его семья переехала в другой район, вначале изредка звонил, а потом, почти двадцать лет, ни слуху ни духу. Мы снова встретились, то есть Самохин заявился ко мне, когда шли постперестроечные времена – темные, темные, темные. Во всех отношениях – от освещения улиц и подъездов до состояния кошельков и души. Витька предложил мне работу фантастическую и зарплату фантастическую в квадрате.

– Ты сам-то как? – только и смогла промямлить я.

– За отчетный период? Докладываю. После института, как все – НИИ, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, кульман, подшефные овощебаза и подмосковный колхоз. Потом все накрылось, НИИ распустили, ездил в Польшу «челноком». Но это не мое. Ты знаешь, я женщин люблю, но не могу видеть, как они таскают тяжеленные сумки, а потом в поезде рассказывают про опущение женских органов. Да! Я ведь женился! Двадцать лет назад. Извини, не пригласил вас с Леной. Свадьба была в Краснодаре, Светочка из казачьей станицы. Сто двадцать человек, представь, гуляли неделю. У нас трое детей, все мальчишки, потому что хотели вторую девочку, а родились двойняшки мальчики. Не поверишь, они у меня разноцветные: Антон, старший, блондин, в меня. Боря чернявый, как Светочка, а Виталик натурально рыжий.

– Имена детям вы давали по алфавиту?

– Это все Светочка. Она мать с большой буквы. Если бы мы жили в деревне, в глуши, нарожали бы на каждую букву. Светочка – изумительная женщина, сама увидишь.

– Как вы познакомились? – спросила я, чтобы потянуть время и свыкнуться с мыслью, что, возможно, беспросветные материальные проблемы моей семьи счастливо разрешатся.

Витя рассказал, как познакомился с будущей женой, по старой памяти – откровенно.

В НИИ пришла новая сотрудница, из того же института, что и он окончил. Витя к тому времени не соблазнил только шестидесятилетнюю замдиректоршу с базедовой болезнью, то есть отвисшим до середины груди зобом. Витя был мастером легких необязывающих романов, его пассии никаких претензий не выказывали и матримониальных планов на него не строили. Этакое полезное для здоровья поддержание производства гормонов и приятное общение. Витя умел прикидываться непригодным к семейной жизни очаровашкой. Сходился и расходился легко, обрастал дружелюбными бабами, катался как сыр в масле.

Свету он пригласил в кафе. Привычно заморосил о ее прелестях. По Витиным наблюдениям, ни одна девушка не может устоять, когда ты осыпаешь ее комплиментами. У вас изумительные глаза, постоянно меняющегося цвета. Этот овал лица, волнительно очерченные губы. Вы завораживаете, хочется смотреть и смотреть на вас, любоваться, восхищаться, как ожившей картиной великого Леонардо…

У Вити был отработан текст. Он дарил женщинам то, чего им не хватало в жизни – восхищения, признания их неземной красоты, исключительности. Текст был длинным, практически бесконечным, Витя находил удовольствие в придумывании новых эпитетов и метафор.

Зараза! Он, рассказывая, напомнил мне: «Ты же сама меня учила находить изобразительные средства, когда писали домашние сочинения».

Витя моросил, а Света ела холодные закуски. Витя вошел в раж, но Света перебила:

– Горячее скоро принесут?

«С голодного края, что ли?» – подумал Витя и утроил старания.

После шницеля Света вытерла губы салфеткой и спросила Витю:

– Дать за ушком почесать?

– В каком смысле? – растерялся Витя.