Помоги проекту - поделись книгой:
В Зимнем оставались младшие дети, и, кроме того, во дворце постоянно находилось несколько тысяч слуг. Ни слова не сказав, Николай вышел из ложи.
Пожар начался в верхних комнатах, где ночевали слуги. На случай пожара во дворце имелось множество приспособлений и своя пожарная команда. Решив, что легко справятся сами, пожарные даже не известили дворцовое начальство, а тем более министра двора князя Волконского, которого все боялись пуще огня. Однако на всякий случай от каждого из гвардейских полков к дворцу вызвали по одной пожарной роте, но общего командования создано не было, и роты, каждая по отдельности, стояли на площади под сильным ветром, а солдаты и офицеры с недоумением глядели на темный и тихий Зимний дворец, не видя никаких признаков пожара.
И вдруг одновременно из множества окон по фасаду бельэтажа с грохотом вывалились рамы и стекла, из оконных проемов вылетели наружу горящие шторы и стали виться на ветру огненными языками, а весь дворец внутри озарился огненным светом. И тотчас же на площадь хлынули волны густого черного дыма, а над крышей вспыхнуло гигантское зарево, которое, как утверждали очевидцы, было видно за пятьдесят верст.
К этому времени на площади, кроме солдат, стояли уже и тысячи других людей, и все они, замерев, глядели на происходящее. И как раз в этот момент к Зимнему подкатил в легких открытых санках сам хозяин горящего дома.
Николай сошел с саней, и возле него тут же встали полукругом генералы и офицеры, сановники и придворные, оказавшиеся рядом как по мановению волшебной палочки.
Николай отдал приказ солдатам и офицерам войти во дворец через все входы и выносить все, что можно вынести. Однако спасать было уже почти нечего, и люди, оказавшиеся во дворце, метались по охваченным огнем бесконечным, огромным залам и анфиладам, ища спасения для самих себя. А между тем все пожарные команды столицы были уже здесь, и лошади, впряженные в сани с бочками, непрерывно метались от Невы к Зимнему и обратно. Наконец стали рушиться потолки, накрывая десятки тех, кто еще не успел выбраться.
Дворец горел трое суток, пока не выгорел дотла, оставив только закопченные черные стены, опоясывавшие груды пепла, золы и горящих углей.
И все же, благодаря героизму спасавших дворец солдат, находившихся во внутренних караулах, а также тех, кто оказался в помещениях, еще не охваченных огнем, удалось спасти множество дорогих вещей – мебель, картины, зеркала, знамена, почти все портреты Военной галереи 1812 года, утварь обеих дворцовых церквей, трон и драгоценности императорской фамилии.
Разумеется, при первых признаках пожара, прежде всего были немедленно вывезены в Аничков дворец все члены царской семьи, а вслед за тем стали разбирать два перехода между Зимним дворцом и Эрмитажем, закладывая проемы кирпичом и создавая надежный брандмауэр.
Таким образом, огонь остановился перед Эрмитажем и главные ценности были спасены.
Еще не остыли угли и пепел пожарища, как тут же начала работать комиссия, которая должна была установить причины возникновения пожара. Руководил ею А. Х. Бенкендорф, и, как мы вскоре узнаем, его кандидатура была отнюдь не случайной.
Расследование показало, что виной всему «был отдушник, оставленный не заделанным при последней переделке большой Фельдмаршальской залы, который находился в печной трубе, проведенной между хорами и деревянным сводом залы Петра Великого, расположенной бок о бок с Фельдмаршальской, и прилегал весьма близко к доскам задней перегородки. В день несчастного происшествия выкинуло его из трубы, после чего пламя сообщилось через этот отдушник доскам хоров и свода залы Петра Великого; ему предоставляли в этом месте обильную пищу деревянные перегородки; по ним огонь перешел к стропилам. Эти огромные стропила и подпорки, высушенные в течение 80 лет горячим воздухом под накаливаемой летним жаром железной крышей, воспламенились мгновенно».
Такой была официальная версия причины пожара. Однако один из первых очевидцев его начала – начальник караула, стоявшего в большой Фельдмаршальской зале, Мирбах, настаивает в своих воспоминаниях на другой версии. Он видел, как из-под пола, у порога Фельдмаршальской залы, рядом с которой были комнаты министра двора, показался дым. Мирбах спросил оказавшегося рядом старого лакея:
– А скажи, пожалуй, в чем дело?
И тот ответил:
– Даст Бог, ничего – дым внизу, в лаборатории. (Там располагалась лаборатория дворцовой аптеки. –
Пол возле порога Фельдмаршальской залы тут же вскрыли пожарные, и из-под него мгновенно взметнулось пламя. Мирбах велел закрыть двери в соседние залы – Петра Великого и малую Аванзалу – и остался на посту.
Как бы то ни было – незаделанный ли в трубе отдушник или отвалившаяся в очередной раз замазка возле уже неоднократно горевшего бревна, но причина была все та же – беспечность, русская надежда на авось и извечные халатность и разгильдяйство.
Любопытно, что только два человека были наказаны за этот пожар – вице-президент гоф-интендантской конторы Щербинин и командир дворцовой пожарной роты капитан Щепетов. Первого признали виновным в том, что его контора не имела подробных планов деревянных конструкций дворца, а второго – в том, что он недооценил пожароопасность деревянных конструкций. И тот, и другой были уволены в отставку.
Почему же наказание оказалось не более чем символическим? Потому что главным виновником случившегося был сам Николай. Когда в 1832 году Монферран создавал те залы, где начался пожар – Петра Великого и Фельдмаршальский, то ни единой детали убранства, а тем более конструкций, он не делал без разрешения Николая. И именно Николай утвердил и схему отопления этих помещений, и создание деревянных конструкций.
21 декабря состоялось новое заседание комиссии по восстановлению Зимнего дворца под председательством князя П. М. Волконского. В ее состав вошли инженер А. Д. Готман и архитекторы А. П. Брюллов, В. П. Стасов и А. Е. Штауберт. Через восемь дней комиссия была высочайше утверждена, а вскоре расширилась до трех десятков человек.
Прежде всего – под свежим впечатлением от только что случившегося пожара – было решено провести свинцовые водопроводные трубы, строить брандмауэры, каменные и чугунные лестницы, кованые и железные двери и ставни, заменяя повсюду дерево чугуном, железом, кирпичом и керамикой.
Президент Академии художеств А. Н. Оленин предложил использовать предстоящие работы по строительству и отделке дворца как практическую школу для воспитанников Академии. Руководить двенадцатью архитекторами, скульпторами и художниками был назначен А. П. Брюллов – родной брат знаменитого живописца Карла Брюллова. Главным распорядителем всех работ назначался Стасов. Ему же поручалось «возобновление дворцового здания вообще, наружная его отделка и внутренняя отделка обеих церквей и всех зал».
Общее руководство работами Николай поручил генералу Клейнмихелю. И, надо сказать, тот со своей задачей справился, как всегда, не без большой пользы для себя.
Через несколько дней вокруг уцелевших от огня кирпичных стен сгоревшего дворца начали ставить строительные леса, через три недели уже воздвигли временную кровлю, и одновременно с этим начали интенсивнейшим образом очищать внутреннее пространство от золы, пепла, мусора и обгоревших трупов.
Преображенец-офицер Дмитрий Гаврилович Колокольцев – очевидец и участник этих событий, писал потом, что в очистке дворца «участвовали все гвардейские полки беспромежуточно, по крайней мере с месяц времени... Находили иных людей, как заживо похороненных, других обезображенными и искалеченными. Множество трупов людей обгорелых и задохшихся от дыма было усмотрено почти по всему дворцу». Справедливости ради надо сказать, что всем родственникам погибших Николай приказал выплатить пенсии.
После того как мусор вывезли, а трупы похоронили, во дворец вошли две тысячи каменщиков, которые и начали возводить стены, колонны, потолки и лестницы. Вскоре на строительство и отделку дворца ежесуточно выходило от шести до восьми тысяч человек. Стены, перекрытия и кровля дворца были возведены необычайно быстро, и без всякого промедления начались внутренние отделочные работы. Главным вопросом было интенсивное и эффективное осушение только что воздвигнутых, совершенно сырых помещений. Для этого поставили десять огромных печей, непрерывно обогреваемых коксом, и двадцать вентиляторов с двойными рукавами, выведенными в форточки. Все это, прогревая помещения, выкачивая сырость и вредные пары от красок, клея и прочих химических веществ, превращало воздух в помещениях в сухой и чистый, поддерживая температуру на уровне + 36 °C.
И все же де Кюстин, талантливый французский литератор и путешественник, побывавший в Зимнем дворце сразу после его второго рождения, писал: «Во время холодов от 25 до 30° шесть тысяч неизвестных мучеников, не заслуживших этого, мучеников невольного послушания, были заключены в залах, натопленных до 30° для скорейшей просушки стен. Таким образом, эти несчастные, входя и выходя из этого жилища великолепия и удовольствия, испытывали разницу в температуре от 50 до 60°. Мне рассказывали, что те из них, которые красили внутри самых натопленных зал, были вынуждены надевать на голову шапки со льдом, чтобы не лишиться чувств в той температуре. Я испытываю неприятное чувство с тех пор, как видел этот дворец после того, как мне сказали, жизней скольких людей он стоил... Новый императорский дворец, вновь отстроенный с такими тратами людей и денег, уже полон насекомых. Можно сказать, что несчастные рабочие, которые гибли, чтобы скорее украсить жилище своего господина, заранее отомстили за свою смерть, привив своих паразитов этим смертоносным стенам; уже несколько комнат дворца закрыты, прежде чем были заняты».
Как бы то ни было, но уже в марте 1839 года состоялось торжество, посвященное окончанию восстановления парадных залов. И хотя отделка покоев императорской фамилии продолжалась еще полгода, следует признать, что столь скорого исполнения необычайно сложных и многоплановых работ мировая практика до тех пор не знала, да, пожалуй, и впоследствии ничего подобного не было.
...И совершенно справедливо, что все архитекторы, инженеры, скульпторы, художники и прочие созидатели нового дворца были осыпаны деньгами, подарками, чинами и орденами.
А Петр Аркадьевич Клейнмихель 29 марта 1839 года был возведен в графское Российской империи достоинство с пожалованием девиза: «Усердие все превозмогает». Однако низкие завистники, коих у новоиспеченного графа было предостаточно, тут же измыслили некое для его сиятельства уничижение, посетовав, что надо было государю, по примеру Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского и Потемкина-Таврического, наречь нового графа Клейнмихелем-Дворецким.
Встреча цесаревича Александра со своей будущей женой, Гессен-Дармштадтской принцессой Марией
В 1838 году, 17 апреля, наследнику престола цесаревичу Александру Николаевичу исполнилось 20 лет. Отец считал, что Александру следует поехать в Европу, чтобы увидеть другие страны, сравнить их с Россией, сделать должные выводы и, главное, найти себе невесту.
День двадцатилетия цесаревич отметил дома и вскоре выехал из Санкт-Петербурга в Европу. Ему предстояло весьма долгое, более чем годичное, путешествие по многим странам. Главным из сопровождавших его лиц был его любимый наставник Жуковский.
На пути в Берлин их догнали отец, мать, младшие братья Николай и Константин и сестра Александра. Пробыв в Берлине в обществе своего деда – короля Фридриха-Вильгельма III, и сонма немецких королей, принцев, герцогов и владетельных князей, Александр через три недели уехал в Штеттин и оттуда вместе с отцом и братьями направился на военном пароходе «Геркулес» в Стокгольм к старому союзнику русских шведскому королю Карлу-Юхану, бывшему маршалу Франции Бернадоту. Объехав значительную часть Швеции, Александр через три недели отплыл в Копенгаген, где тоже провел три недели.
Какое впечатление производил цесаревич в первые месяцы своего пребывания в Европе? Писатель и путешественник де Кюстин, встретив Александра в Германии, писал о нем так: «Выражение его взгляда – доброта. Это в прямом смысле слова – государь. Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, прекрасно воспитанного. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных».
А ведь де Кюстин видел не один десяток государей...
Во время путешествия жестокая хандра не оставляла Александра ни в Ганновере, ни в Южной Германии, ни в Австрии. Он немного оживился в австрийских владениях Северной Италии – подлинной сокровищнице средневековой архитектуры, скульптуры и собраний коллекций всемирно известных художников.
Путь его пролегал через такие прославленные великими зодчими, ваятелями и живописцами города, как Верона и Милан, Кремона и Мантуя, Виченца и Падуя, Венеция и Флоренция, а в конце этой части путешествия и «вечный город» – Рим. Здесь цесаревич был принят папой Григорием XVI, осмотрел Ватикан, Колизей, Капитолий и все, что было достойно внимания. Он встречался со всей русской колонией и с особым удовольствием со своими соотечественниками – художниками и скульпторами.
Этим завершился 1838 год.
6 января 1839 года Александр въехал в Неаполь, осмотрел Геркуланум и Помпеи, поднялся на Везувий и двинулся обратно в Северную Италию, а оттуда в Вену, чтобы осмотреть поля сражений при Асперне и Ваграме. В Вене, как и везде, ждали наследника парады и балы, экскурсии и торжественные приемы. Особенно радушно встречали его в семьях императора и князя Меттерниха.
Пробыв в Вене десять дней, Александр через Штутгарт 11 марта приехал в Карлсруэ. Сопровождавший его Жуковский вечером 12 марта написал императрице: «Но что делается в его сердце – я не знаю. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни... В те два дня, которые мы здесь провели, нельзя было иметь досуга для какого-нибудь решительного чувства; напротив, впечатление должно было скорее произойти неблагоприятное, ибо оно не могло быть непринужденным». Предчувствие не обмануло Жуковского, – «выбор сердца» решил судьбу Александра буквально на следующий день. 13 марта 1839 года, остановившись на ночлег в маленьком, окруженном садами и парками Дармштадте, где по его маршруту остановка не была предусмотрена, Александр нашел то, чего не удалось ему отыскать ни в одном другом городе Европы. Дармштадт был резиденцией великого герцога Гессенского Людвига II. Александр, опасаясь скучного «этикетного» официального вечера, остановился в местной гостинице, но герцогу, конечно же, доложили о приезде в Дармштадт наследника русского престола, и он явился в гостиницу с визитом. Великий герцог пригласил цесаревича в театр, а после спектакля попросил заехать к нему в замок. И вот здесь-то и подстерегала цесаревича неожиданная встреча с очаровательной четырнадцатилетней принцессой Марией. Александр возвратился в гостиницу, очарованный и плененный дочерью герцога.
Александр сказал сопровождавшим его адъютантам Каверину и Орлову: «Вот о ком я мечтал всю жизнь. Я женюсь только на ней».
Имя Марии повторял он неустанно и тут же написал отцу и матери, прося у них позволения сделать предложение юной принцессе Гессенской. Дальнейшее путешествие по Германии и Голландии, а потом и по Англии, занимало его далеко не так сильно, как увлекательные странствия по Европе, до появления его в Дармштадте.
Месяц, проведенный в Лондоне, дал ему очень много. Он сблизился со своей ровесницей, королевой Викторией, был радушно принят чопорной английской аристократией, побывал и в парламенте, и на скачках, и в Оксфорде, и в Тауэре, и в доках на Темзе, и в Английском банке, и в Вестминстерском аббатстве. Покинув Лондон, Александр помчался в Гессен, чтобы заверить родителей Марии в своем неизменном намерении стать со временем ее мужем: о помолвке, а тем более о свадьбе не могло быть и речи из-за того, что будущей невесте не было еще и 15 лет.
23 июня 1839 года Александр вернулся в Петергоф, чтобы через неделю присутствовать на свадьбе своей сестры, великой княжны Марии Николаевны, с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, о чем речь пойдет ниже. А между тем его собственные матримониальные дела складывались не лучшим образом...
Свадьба Великой княжны Марии Николаевны и герцога Лейхтенбергского, князя Эйхштетского Максимилиана
Эта свадьба была первым государственным и семейным торжеством, проходившим в новом Зимнем дворце, еще не до конца отстроенном. Свадьба Марии и Максимилиана состоялась при обстоятельствах не совсем обычных, которые старались не доводить до широкой публики, хотя во дворце давно уже ходили слухи, что предстоящий брак заключается не по любви и даже не по расчету, а по острой необходимости.
Известно было, что восемнадцатилетняя великая княжна Мария Николаевна двумя годами раньше влюбилась в князя Александра Ивановича Барятинского и даже намеревалась выйти за него замуж.
Барятинский, бывший четырьмя годами старше Марии Николаевны, в бытность свою в Школе гвардейских подпрапорщиков в 1831–1833 годах прославился своими кутежами и волокитством и был признанным заводилой среди петербургской «золотой молодежи». О свадьбе с таким человеком не могло идти и речи, тем более что за скандальные истории Барятинский был отправлен на Кавказ, где получил пулю в бок и золотую саблю с надписью: «За храбрость».
Случилось это тотчас же, как только попал он на войну. Из-за ранения и награды его тут же отозвали в Петербург, восстановили в гвардии, и он даже стал одним из флигель-адъютантов цесаревича. Конечно же, в путешествие по Европе Барятинский с ним не ездил, но на свадьбу Марии Николаевны с Максимилианом, его счастливым соперником, был приглашен и в новом Зимнем дворце присутствовал.
Побывавший в Петербурге сразу после венчания голландский полковник Гагерн так писал о новобрачной: «Великая княжна Мария Николаевна мала ростом, но чертами лица и характера – вылитый отец. Профиль ее имеет также большое сходство с профилем императрицы Екатерины (Великой. –
Его отцом был пасынок Наполеона Бонапарта – сын первой жены императора Франции Жозефины Богарнэ от ее брака с графом Александром Богарнэ, генералом республиканской армии, безвинно казненным якобинцами.
(Кстати, в мае 1793 года, незадолго до казни, Александр Богарнэ сменил на посту главнокомандующего Северной республиканской армией генерала де Кюстина – родственника маркиза Астольфа де Кюстина.
Выйдя во второй раз замуж за бедного молодого офицера, будущего императора, Жозефина открыла путь для блестящей карьеры своего сына Евгения и дочери Гортензии. Евгений в 23 года стал генералом, впрочем, по заслугам, а после вступления его отчима на престол – принцем империи. В 1805 году он был провозглашен вице-королем Италии (королем Италии был сам Наполеон), а еще через год Бонапарт официально усыновил его и даже собирался объявить своим наследником. В 27 лет Евгений женился на дочери баварского короля принцессе Амалии-Августе, а еще через год добавил к своим титулам и титул князя Венеции. От этого-то брака в 1817 году и родился герцог Максимилиан Лейхтенбергский. Его титул «герцога Лейхтенбергского» произошел от названия замка Лейхтенберг в одноименном ландграфстве в округе Пфальц, которое в год его рождения было уступлено баварским королем – дедом Максимилиана – своему зятю Евгению Богарнэ вместе с частью княжества Эйхштет. Это превратило новую территорию в герцогство Лейхтенбергское, отец Максимилиана, лишившийся всех своих титулов из-за поражения Наполеона, стал герцогом Лейхтенбергским и князем Эйхштетским с присвоением титула «Королевского Высочества». За четыре года до свадьбы эти титулы – из-за бездетности его старшего брата – перешли к 18-летнему Максимилиану. Таким было происхождение зятя Николая I, нового великого князя Российского императорского дома, Его Императорского Высочества герцога Лейхтенбергского.
Оказавшийся на их свадьбе Астольф де Кюстин отметил любопытное для всякого француза совпадение: венчание состоялось в день 50-й годовщины взятия Бастилии, что настроило маркиза на особый лад. Увидев Николая в церкви Зимнего дворца, он был поражен и августейшей четой, и отношением к ней окружающих, и роскошью и великолепием обряда: «Стены, плафоны церкви, одеяния священнослужителей – все сверкало золотом и драгоценными камнями. Здесь было столько сокровищ, что они могли поразить самое непоэтическое воображение... Я мало видел могущего сравниться по великолепию и торжественности с появлением императора. Он вошел с императрицей в сопровождении всего двора, и тотчас мои взоры, как и взоры всех присутствующих, устремились на него, а затем и на всю императорскую семью. Молодые супруги сияли: брак по любви в шитых золотом платьях и при столь пышной обстановке – большая редкость, и зрелище поэтому становилось гораздо интереснее. Так шептали вокруг меня, но, – добавлял умный и проницательный де Кюстин, – я лично не верю этому чуду и невольно вижу во всем, что здесь делается и говорится, какой-либо политический расчет».
Недалекое будущее доказало его правоту – развитая интуиция, знание жизни и незаурядный психологизм известного писателя не подвели француза: хотя брак Марии и Максимилиана был отнюдь не бездетным – за двенадцать лет у них родились четверо сыновей и три дочери, – однако ходили упорные слухи, что многие герцоги и герцогини Лейхтенбергские имеют других отцов, о чем будет рассказано чуть ниже.
Описывая церемонию венчания, де Кюстин обратил внимание на то, что по окончании обряда корону над головой невесты держал ее брат – цесаревич Александр, а корону над головой герцога Лейхтенбергского – граф Петр Петрович Пален, русский посол в Париже, сын одного из главных заговорщиков – убийц Павла I. Таким образом, замечал де Кюстин, сын убийцы призывал благословение небес на голову внучки убитого, что не могло не показаться странным. Однако не только это удивило наблюдательного путешественника: первыми лицами во время свадьбы оказались не жених, не невеста, не священники, а находившийся всегда в центре внимания отец невесты, император Николай.
«Император – всегда в своей роли, которую он исполняет, как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица, и когда под ними ищешь человека, всегда находишь только императора.
Думаю, что это можно даже поставить ему в заслугу: он добросовестно исполняет свое назначение. Он обвинял бы самого себя в слабости, если бы мог допустить, чтобы кто-нибудь хоть на мгновение подумал, что он живет, думает и чувствует, как обычные люди. Не разделяя ни одного из наших чувств, он всегда остается лишь верховным главой, судьей, генералом, адмиралом, наконец монархом, и никем другим».
Николай и здесь всем распоряжался, не подавая, конечно, никаких команд, но приказывая взглядом и движением мышц лица, за выражением которого неотрывно следили все. «Его гордое равнодушие, его черствость – не прирожденный порок, а неизбежный результат того высокого положения, которое не сам он для себя избрал и покинуть которое он не в силах. Как бы то ни было, но совершенно особая судьба русского императора внушает мне сострадание: можно ли не сочувствовать его вечному одиночеству, его величественной ссылке?» – добавлял де Кюстин.
По окончании венчания молодые, августейшая чета, императорская фамилия и все присутствующие были приглашены в восстановленный дворец, в одной из зал которого был накрыт стол на тысячу человек. Кюстин так описывал этот праздник: «Это была феерия, и восторженное удивление, которое вызвала у всего двора каждая зала восстановленного за один год дворца, придавало холодной торжественности обычных празднеств какой-то особый интерес. Каждая зала, каждая картина ошеломляли русских царедворцев, присутствовавших при катастрофе, но не видевших нового дворца после того, как этот храм по мановению их господина восстал из пепла. Какая сила воли, думал я при виде каждой галереи, куска мрамора, росписи стен. Стиль украшений, хотя они закончены лишь несколько дней назад, напоминает о столетии, в которое этот дворец был воздвигнут: все, что я видел, казалось старинным... Блеск главной галереи в Зимнем дворце положительно ослепил меня. Она вся была окрашена в белый цвет. Это несчастье во дворце дало возможность императору проявить свою страсть к царственному, даже божественному, великолепию... Еще более достойной удивления, чем сверкающая золотом зала для танцев, показалась мне галерея, в которой был сервирован ужин. Стол был сервирован с исключительным богатством. На тысячу человек в одной зале был сервирован один стол!»
Вопреки де Кюстину, Гагерн, посетив Зимний дворец в одно с ним время, заметил: «Вообще русские очень рады, когда они могут похвалиться: „Мы имеем самое большое, что бы то ни было – дворец, театр или крепость“; или еще: „Никогда столь большое здание не было возведено за столь короткое время“. Величина и скорость для них значат больше, чем доброкачественность и красота. Наполеон справедливо заметил о них: „Поскребите его шкуру – и вы найдете татарина“. Невыгодные последствия столь большой поспешности повсюду видны в Зимнем дворце: сырые, нездоровые стены; все комнаты летом много топились для просушки, поэтому уже во многих апартаментах стало невозможно жить».
Барятинский, как уже выше говорилось, был приглашен на свадьбу Марии Николаевны с Максимилианом, которая ставила крест на его мечтах о женитьбе на великой княжне. Но будучи человеком еще молодым, чрезвычайно взбалмошным и в высшей степени самонадеянным, этот смельчак и баловень судьбы все же не оставил надежды войти в царскую семью. Сравнивая свою родословную с родословной герцога Лейхтенбергского, он пришел к выводу, что Максимилиан ему не чета – Барятинский был Рюриковичем, потомком Черниговских и Тарусских князей, а в сравнительно недавнем прошлом его дед – Иван Сергеевич Барятинский, генерал-поручик и посол Екатерины II в Париже – был женат на Гольштейнской принцессе Екатерине, родственнице великой императрицы. Все это вскружило голову молодому князю, и он стал оказывать весьма недвусмысленные знаки внимания другой дочери Николая, 17-летней Ольге Николаевне, о которой Гагерн писал: «Вторая великая княжна, Ольга Николаевна, любимица всех русских; действительно, невозможно представить себе более милого лица, на котором выражались бы в такой степени кротость, доброта и снисходительность. Она очень стройна, с прозрачным цветом лица, и в глазах тот необыкновенный блеск, который поэты и влюбленные называют небесным, но который внушает опасения врачам».
Однако Барятинский и тут просчитался. Он не учел, что Ольга Николаевна, не в пример своей старшей сестре, холодна и расчетлива, а кроме того, и крайне самолюбива – она отказывала владетельным князьям Германии только потому, что видела в предстоящем замужестве себя не иначе, как королевой. Когда же Николай узнал о новых кознях неугомонного князя, он снова отослал его на Кавказ, присвоив ему незадолго до того чин полковника.
Подтверждая основательность сомнений в любви Максимилиана Лейхтенбергского и Марии Николаевны, Н. А. Добролюбов писал: «Но, выдавши Марию замуж, Николай I сказал ей, что теперь опять она может взять себе в адъютанты Барятинского, и он был возвращен. Впрочем, он ей надоел наконец, и, окончательно убедившись, что при дворе многого не добьешься, Барятинский уехал в горы Кавказа за чинами, почестями и воинской славой». Умный и лукавый А. П. Ермолов сказал об этом так: «Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту». Барятинский и поднялся на максимально возможную высоту, став через 27 лет главнокомандующим, наместником Кавказа и фельдмаршалом, пленив в 1859 году неуловимого Шамиля. Но об этом – после.
Что же касается Марии Николаевны и ее мужа – герцога Максимилиана Лейхтенбергского, то можно констатировать, что царская дочь никакого заметного следа в истории России не оставила, кроме потомков, о которых автор непременно расскажет, чтобы дать информацию, не распыляя ее по страницам этой книги.
Говоря о самой Марии Николаевне, современники утверждали о существовании весьма нежных отношений между нею и знаменитым итальянским певцом, графом Джованни Марио Канди, гастролировавшим в России в 1849–1853 годах.
Он выступал в Петербурге на сцене Итальянской оперы вместе со своей женой, не менее знаменитой певицей Джулией Гризи. Его гастроли в Петербурге были триумфом великого певца, которому здесь исполнилось сорок лет. Многие дамы буквально сходили с ума от красавца-графа, обволакивавшего слушавших его бархатистым тембром великолепного, чистого и полнозвучного голоса. Конечно же, Марио мог нравиться Марии Николаевне, но возле какой из великосветских дам не роятся, подобно осам, сплетни?
После Марио Н. А. Добролюбов назвал еще и графа Г. А. Строгонова, обвенчавшегося тайно от царя в Мариинском дворце в 1855 году. «О детях его говорить нечего: Максимилиан начинает свое завещание проклятием того часа, в который он вступил в Россию». Однако следует учесть, что герцог Максимилиан 20 октября 1852 года уже скончался, и все любовные связи его бывшей жены, на тот момент тридцатитрехлетней вдовы, никак нельзя рассматривать как супружескую неверность. Но недоброжелатели Марии Николаевны, еще довольно молодой женщины, не делают в своих выпадах против нее никакой разницы между положением супруги и вдовы.
Теперь же более подробно расскажем о жизни герцога Максимилиана.
Он приехал в Санкт-Петербург в 1837 году, за два года до женитьбы на Марии Николаевне.
На второй день после венчания поручик российской гвардии указом императора стал членом императорской фамилии и в том же году генерал-майором гвардии и шефом лейб-гвардии гусарского полка.
Однако герцог не был только военным: ему по нраву были такие, казалось бы, далекие друг от друга сферы, как естествознание – физика и химия – и искусство, прежде всего живопись и скульптура.
Герцог упорно трудился над проблемами гальванопластики, электрохимии и металлургии, став всемирно известным ученым в этих разделах науки – как теоретической, так и прикладной, – и основал в Петербурге на свои средства гальванопластический завод. Максимилиан активно содействовал строительству железной дороги Санкт-Петербург – Москва.
Второй сферой его интересов было искусство. В 1842 году Максимилиан был избран почетным членом Императорской Академии художеств, а на следующий год – ее президентом. На этом посту он оставался до своей смерти 20 октября 1852 года. Максимилиан прожил всего 35 лет. 6 декабря 1852 года Николай объявил своим указом детей Максимилиана членами императорской фамилии с титулом «герцогов Лихтенштейн, князей Романовских».
Каких бы отцов ни приписывали детям, рожденным Марией Николаевной, совершенно очевидно, что после смерти мужа она не родила ни одного ребенка. Ее последним сыном был герцог Георгий Максимилианович, родившийся 17 февраля 1852 года – за восемь месяцев до смерти герцога Максимилиана.
Сыновья Марии Николаевны и Максимилиана – Николай (рождения 1843 года), Евгений (рождения 1847 года), Сергей (рождения 1849 года) и Георгий (рождения 1852 года) – были генералами, а их дети, дожившие до октября 1917 года, либо сражались на стороне белых и умерли за границей, в эмиграции, либо, оставшись в Советском Союзе, стали жертвами большевистского террора.
Род герцогов Лейхтенбергских, князей Романовских пресекся 16 декабря 1974 года со смертью в Риме последнего его представителя Сергея Георгиевича – Почетного председателя Русского национального объединения. Умер Сергей Георгиевич на 85-м году жизни.
Свадьба цесаревича Александра с Марией, принцессой Гессен-Дармштадтской
Вскоре после свадьбы Марии Николаевны цесаревич Александр узнал истинную причину задержки сватовства, которая оказалась значительно серьезнее, нежели слишком юный возраст принцессы: вот уже двадцать лет семья герцога Людвига находилась в эпицентре болезненного внимания, оживленных пересудов и скабрезных сплетен при всех дворах Германии.
Дело было в том, что после женитьбы Людвига II на шестнадцатилетней принцессе Вильгельмине Баденской и рождения у них двоих сыновей и дочери муж и жена охладели друг к другу и, что не являлось ни для кого секретом, жили как чужие люди. И вдруг, после многолетней размолвки, Вильгельмина родила мальчика, которого назвали Александром. Не желая официально прослыть рогоносцем, Людвиг признал его своим сыном. А через год – 8 августа 1824 года – великая герцогиня родила еще одного ребенка, принцессу Марию, ту самую, что пленила сердце цесаревича. Причем утверждали, что отец обоих детей не был даже дворянином.
Чуть позже появилась новая версия происхождения детей, на сей раз гораздо менее экстравагантная, оказавшаяся, кстати сказать, и истинной – отцом Марии и ее брата был шталмейстер герцога Людвига, швейцарский барон Август Людвиг де Граней, француз по происхождению, необычайно красивый. Зато к матери Марии никаких претензий быть не могло: она являлась не только законной супругой герцога Людвига, но и родной сестрой тетки цесаревича – императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I, а стало быть, также доводилась цесаревичу Александру теткой.
Между тем время шло, и в середине 1840 года Марии Дармштадт-Гессенской должно было исполниться 16 лет – возраст, по меркам того времени вполне подходящий для брака.
4 марта 1840 года Александр выехал из Санкт-Петербурга в Дармштадт, в июле отпраздновал день рождения Марии и к началу сентября вместе с невестой приехал в Варшаву, где их ждали Николай и Александра Федоровна.
Все вместе возвратились они в Санкт-Петербург, где предсвадебные хлопоты заняли более двух месяцев – речь шла не просто об очередной свадьбе одного из отпрысков императорской фамилии, а о бракосочетании будущего императора России. (Да и счет у свадьбы был ровный – в 20-й раз роднились Романовы с одним из августейших немецких родов.)
А пока шла подготовка к свадьбе, Гессен-Дармштадтская герцогиня Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария – таким было полное имя юной невесты – усердно штудировала православный катехизис и учила русский язык.
5 декабря 1840 года герцогиня была крещена по православному обряду и стала Великой княжной Марией Александровной.
Переменив конфессию, невеста оставила одно из пяти прежних своих имен – Мария, ибо оно было общехристианским и к нему равно почтительно и благоговейно относились в любой из христианских церквей. Теперь оставалось дожидаться дня венчания. И этот день наступил 16 апреля 1841 года.
Беспрерывные празднества, сначала в Петербурге, а потом и в Москве, продолжались более месяца. Фрейлина А. Ф. Тютчева так описывала Марию Александровну: «Была она высокой, худощавой, хрупкой на вид. Но в то же время – исключительно элегантной, напоминала изящные фигуры немецких женщин, изображенных на старинных гравюрах... И хотя черты ее лица не были классическими, волосы ее, нежная кожа, большие голубые глаза были действительно прекрасными... Вообще, выражение ее лица было всегда невозмутимо спокойным, и нельзя было прочесть на нем ни внутреннее возбуждение, ни видимое воодушевление. Улыбка ее, немного ироническая, странно контрастировала с выражением глаз... Я настаиваю на этих подробностях, потому что редко можно встретить более характерное лицо, на котором отражались бы столь различные контрасты и нюансы, свидетельствующие, несомненно, об очень комплицированном „я“».
И даже желчный, злоязыкий П. В. Долгоруков должен был признать, что Мария Александровна женщина совершенно незаурядная. «...Мария Александровна в первые годы своего пребывания в России пользовалась репутацией женщины необыкновенно умной, – писал Долгоруков. – При пустом, легкомысленном дворе Николая, который в последние годы своей жизни любил употреблять в разговоре с женщинами тон самый грязный, самый цинический, при этом николаевском дворе, который умел безвозвратно убить в России всякое уважение ко двору, появление среди этого круга молодой женщины, отлично воспитанной, поразило всех. Приличие ее обхождения, ее молчаливость, ее скромность, – скрывающая, впрочем, порядочную долю гордости, заставило принять ее за женщину необыкновенно умную. Холодность ее вежливости, вежливости сухой, но самой отменной, приписана была желанию не вмешиваться в дела, чтобы не навлечь на себя гнева грозного свекра. Ее отчуждение от всех, ее любовь к уединению приписаны были осторожности, глубокомыслию и наконец отвращению, которое, как полагали, внушал ей жалкий николаевский двор. Все это придавало ей в России огромную популярность».
Кроме ума и прекрасных манер, Мария Александровна отличалась и красотой, что делало счастье молодых супругов совершенно безоблачным и удачным во всех отношениях.
И никто не посмел бы усомниться в этом и предсказать более чем печальный исход этой почти небесной идиллии...
Царствование Николая I до революции 1848 года в Европе
Николаю I было суждено процарствовать 30 лет. Что же принесли России и семье Романовых непростые и бурные сороковые годы? Каким звеном в непрерывной цепи событий они оказались?
Расскажем хотя бы о главных и, может быть, самых знаменательных из них, обратив внимание прежде всего на жизнь царской семьи.
Семейная жизнь Александра Николаевича и Марии Александровны, по меньшей мере первые двадцать лет, оставалась совершенно безоблачной: с 1842 по 1860 год, за 18 лет, у них родилось восемь детей – шестеро сыновей и две дочери. Только двое старших, Александра и Николай, оказались недолговечны. Александра умерла семи лет, а Николай Александрович, родившийся в сентябре 1843 года и подававший большие надежды, одаренный сильным умом, любивший науки и искусства, в отличие от многих своих родственников, не испытывавший никакого расположения к фрунту, умер на 22-м году от чахотки. Трое детей Александра II прожили довольно долго: Алексей умер в 1908 году в 58 лет; Владимир – в 1909 г. в возрасте 62-х; Мария – в 1920 г., 67 лет.
Остальные же дети погибли насильственной смертью, как и сам Александр II – их отец. В 1905 году бомбой террориста Ивана Каляева был разорван на части 48-летний великий князь Сергей Александрович, а в 1919 году был убит и последний сын Александра II – Павел Александрович.
Поделиться книгой: