Мы умрем в один день [сборник]

Сергееву совсем не хотелось есть, но он положил себе кусок.

— Я думала, с Сашей у нас все кончено. Говорили, что его видели с женщиной, но меня это не трогало, тем более, я тоже была не одна. Потом он зашел как-то домой за вещами, в шкафу оставались его рубашки. Он недавно похоронил мать, очень переживал, и я предложила ему поужинать. А потом долго сидел в комнате у девчонок. Наверное, он им рассказывал что-то смешное, они смеялись. Он и со мной о чем-то пытался шутить, но я ушла на кухню. Саша стал собираться, и мне кажется, что если бы я предложила ему остаться, он бы остался. Потом мы опять не виделись месяц или полтора. Не выдержала уже я сама. Я пошла к нему с младшей дочерью. Больше всего я боялась встретить в его квартире другую женщину, но он был один. Я прибрала и сварила суп. На кухне мы разговаривали с ним о разных пустяках… Слушай, Слава, я тебе не надоела своими рассказами?

— Нет, — отозвался Сергеев. — Мне действительно все надо знать о Саше.

— Ну, в общем, мы решили, что он возвращается к нам. Он бы и вернулся, но не представлялся случай поговорить со старшей дочерью — она была все еще настроена против него. А потом эта нелепая смерть…

— Ты не веришь в самоубийство?

— Нет, не верю, — замотала она головой. — Несчастный случай, все, что угодно, но не самоубийство.

— А ведь она погуливала, когда без Ольхова жила, — сказал Бондарев, — знаешь?

Сергеев знал.

— Ну вот, а теперь совесть гложет. Семейные дрязги Сашку в гроб и загнали. Жаль мужика…

— Мать Куртенкова подтвердила, что видела сына прошлой зимой на улице вместе с каким-то парнем и женщиной, кажется, беременной. Он скуластый такой, среднего роста, но сбитый крепко. Одет прилично и на шпану не похож. Зовут Игорь.

— Ниточка, ей-богу, ниточка, — возбужденно выхаживал по кабинету Витя Черных, — Надо крутить приятелей Куртенкова.

— Ольхов опросил человек двенадцать. Никто ничего не знает. А с другой стороны, женщина беременная, видимо, семейная, с какой стороны она имеет отношение к кражам?

Черных мнет в ладони плотный резиновый шарик. Он светловолосый, с аккуратными рыжими усами, которые ему совсем не идут. Черных недавно получил старшего лейтенанта, а его очередное увлечение — каратэ, поэтому он тренирует кисти рук. Весной Черных занимался ушу. Ходил в какую-то платную секцию. Сейчас вспоминает с пренебрежением:

— Вытыкиваются! Ужимки да поклоны. Каратэ — это вещь!

Надолго его не хватает. Увлечения у него меняются едва ли не каждый месяц, но оперативник он хороший, настырный.

В сейфе Ольхова карточка на каждую кражу. Записаны люди, заходившие в эти или соседние квартиры перед кражами. Почтальоны, слесари, просто знакомые. Их довольно много, в том числе и женщины. Часть людей опрошена, других предстояло искать.

— Слушай, Витя, мать Куртенкова про Игоря что-нибудь говорила Ольхову?

Черных перелистал заполненные бланки объяснений.

— Нет.

— Значит, надо опять проверять всех его приятелей. Понимаешь, что получается: жил-был Куртенок, с пятнадцати лет на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, дрался, мопеды угонял, потом с год назад вдруг завязывает, бросает свою прежнюю братию, ведет себя тихо-скромно, а потом вдруг выплывают квартирные кражи, одна другой хлеще. Слушай, — вспоминает Сергеев, — ведь у Ольхова что-то могло быть отмечено в записной книжке.

Но записной книжки среди вещей Ольхова не нашли. Хотя сам Сергеев видел, что иногда на планерках Ольхов делал какие-то записи в маленьком зеленом блокноте. Впрочем, он мог его уничтожить, когда решил покончить счеты с жизнью. Там наверняка были адреса, телефоны знакомых, и Ольхов не мог не знать, что после его смерти их будут опрашивать. В рабочей тетради Ольхова, которую он вел, как и все другие оперативники, никаких упоминаний про скуластого и ту женщину нет. Есть несколько записей по Васину и избитым парням, отмечены вызовы свидетелей. Видимо, когда затянулись сроки, Ольхов взялся усиленно наверстывать дело по телесным повреждениям.

— Слушай, Витя, сядь, — пробурчал Сергеев, — в глазах от твоей беготни рябит! В общем, сегодня и завтра опрашивай прежнюю компанию Куртенкова.

— Понятно. Только ты поторопи Голубева, пусть тоже помогает, чего он там копается с Васиным? Подумаешь, один другому морду набил, развели волынку на три месяца.

4

Кто же такой этот Игорь? К концу следующего дня Сергеев понял, что он наверняка не из местных. Или, по крайней мере, никогда не попадал в поле зрения уголовного розыска. На начинающего тоже не похож, слишком осторожно и умело совершаются кражи. Похищенные вещи в городе не всплывают, их реализуют в другом месте, возможно, в соседних областях. Что про него известно? Несколько общих примет, возраст от 25 до 30 лет, имеет жену или подругу, у которой весной родился ребенок. Не густо! Черных вместе с Кузиным, начальником паспортного отдела, сделали выборку на всех Игорей. Десятка два, подходящих по возрасту и приметам, проверили, но пока никаких результатов. Впрочем, Игорь, который был нужен им, мог жить и без прописки или приезжать сюда из другого города.

Куртенок упорно молчал. В камере вел себя нагло, успел подраться и попасть в карцер за то, что пытался отобрать у сокамерника свитер. Его побаивались. Жилистый и цепкий, как кошка, он кидался на любого, кто ему не нравился. Бил головой, ногами, вцепившись пальцами в волосы. Намекал, что на воле имеет крепких покровителей, которые всегда готовы прийти на помощь. Недавно мать принесла передачу.

Передача богатая: копченая колбаса, сало, индийский чай, сигареты.

— Виктор, надо идти к матери Куртенка, — сказал Сергеев.

— Продукты покупала не она.

Матери Куртенкова за сорок. Светло-рыжие волосы мелко завиты. Возле носа проступающая паутина фиолетовых склеротических жилок — она крепко попивает.

Сергеев знал ее давно. Раньше часто вызывали в инспекцию по делам несовершеннолетних, потом оставили в покое — поняли, что от нее не дождешься никакого положительного влияния на сына. Скорее наоборот. Была Анна Куртенкова бабой мягкой и слезливой. Не отказывала никому, и постоянно толклась в ее квартире пьющая братия. Бывало, кто приживался на месяц-другой, потом исчезал, уступая место следующему жениху. Так и шло уже много лет. Дочь Куртенковой почти постоянно находилась в интернате для умственно отсталых детей. Раза два Сергеев встречал ее на улице вместе с матерью. Долговязый подросток с подвернутой головой и невнятной быстрой речью, похожей на птичье бормотанье.

Анна Куртенкова морщила жирный от крема лоб, поддергивала полы старого, когда-то модного кримпленового пальто и долго не могла припомнить, кто принес передачу для сына. Они сидели в кабинете Сергеева. Был уже вечер, и за дверью шлепала мокрой тряпкой уборщица. Куртенкова зевала, деликатно прикрывая ладонью рот. Ее утомили бесконечные вопросы о передаче и о знакомых ее непутевого сына.

— Ой, да что вы с этой посылочкой привязались? — не выдержала Куртенкова. — Ну, взяла я из нее колбасы коляску да сигарет три пачки. Что, не имею права? Дочку кормить нечем, а этот оглоед будет там копченую колбасу жрать!

— Кто принес передачу?

— Та женщина, которая зимой беременная была.

— Записку или что-нибудь на словах она не просила передать вашему сыну?

— Ничего я не знаю. Вы тут обо всем спрашиваете, а мне потом ходить да оглядываться. Перевстретят ночью да настучат железкой по голове за длинный язык.

У нее были красные обветренные руки. На левой кисти полустертая татуировка — чье-то имя. Может, Генкиного отца или отца ее больной дочери.

— Алименты не получаете?

— Откуда?

Она глядела на Сергеева настороженно, ища в вопросах двойной, опасный для нее смысл. Сергеев знал, что она носила подаренные сыном краденые вещи, и он же, сжалившись, давал ей трешку опохмелиться. А раза два, крепко подвыпивши, бил ее.

— Парень-то он хороший, запутался только…

Почти через силу выдавил из себя эту фразу Сергеев, потому что очень мало хорошего оставалось в ее двадцатилетнем сыне — лживом, испорченном с ее же помощью. Сергееву очень было надо, чтобы Куртенкова заговорила. Мать заплакала и подтвердила, что хороший он, и о сестренке заботится, и вообще все в семье у них наперекосяк пошло из-за первого мужа-пьяницы, чтоб он в гробу перевернулся.

— Гена очень нервный и вспыльчивый. За драки сколько раз в милицию попадал. Потом утихомирился, работать пошел. Деньги, правда, мне не отдавал, ты, говорит, их промотаешь, сам продукты покупал, подарки мне с Галкой. А потом вдруг бросил работу, стал пропадать целыми сутками. Приносил иногда вещи…

Куртенкова замолкла и посмотрела на Сергеева. Может быть, ожидала, капитан сейчас спросит, что за вещи и куда их девала. Но Сергеев молчал, откинувшись на спинку кресла, и Генкина мать снова вздохнула.

— …мелочи разные. Шарфик, рубашку там модную…

Она врала. Не только мелочи приносил домой ее сын, хотя наиболее ценные вещи ему не доставались. Их продавали где-то на стороне, видимо, не доверяя Куртенковой. Но то, что подарил ей сын: норковый воротник, босоножки, складной зонт, — она отдала при обыске сразу, не запираясь и не пытаясь доказать, что купила их на свои деньги.

— Высокомерный стал. Посмотрит на телевизор, а он у нас старый, и говорит — как свиньи живем! Перстень себе за четыреста рублей купил, штаны — за сто пятьдесят, жеваные, в пятнах, зато модные. Прежних друзей бросил, все больше с Игорем. Жулик какой-то или бандит!

— Анна Алексеевна, вы не знаете, где он живет или работает?

— Нигде не работает. Мне кажется, он приезжий, а живет у своей полюбовницы.

Старомодное слово «полюбовница» заставило Сергеева усмехнуться.

— Ну, а что-нибудь про полюбовницу знаете?

— Хороший ты, Сергеев, мужик, а про меня не думаешь. Генке много навесят?

— Статья предусматривает до семи лет.

— Может, меньше дадут?

— Может. Если будут смягчающие обстоятельства. А у него какие? Про сообщников молчит, врет на каждом шагу. Вот и получается из него самый настоящий вор.

— Какой вор? Поманили, пообещали красивую жизнь, он и пошел. Теперь передачками откупаются. Не знаю я, Вячеслав Николаевич, кто она такая. Ни имени, ни чего другого. Осторожные они, Игорь и подружка его.

На этом и закончился разговор между начальником уголовного розыска Сергеевым и матерью Генки Куртенкова, от которого тянулась тонкая ниточка к группе, совершившей полтора десятка краж. Группа сейчас притаилась, обеспокоена арестом сообщника, но если Генка будет молчать, она снова поднимет голову. Хорошо отлаженный и запущенный механизм не может долго бездействовать.

Сергеев пил чай с вишневым вареньем и смотрел выступление балета ГДР. Белокурые длинноногие как на подбор женщины очень неплохо смотрелись в своих откровенных блестящих костюмах.

Сын, Васька, поковырял ложкой в тарелке с манной кашей, потом потянулся к вазе с печеньем.

— Слава, — окликнула его жена, — заставь ребенка есть кашу.

— Чего? — не понял Сергеев, поворачиваясь от экрана.

— Ничего, продолжай любоваться. Тебя бы туда запустить, вот уж порезвился!

— A-а, — отозвался Сергеев и стал намазывать хлеб маслом. Посмотрел на сына. — А ну, доедай кашу!

— Я не хочу… И так пол тарелки съел.

— Васек, давай через не хочу. Что за еда печенье?

— Пусть печенье с чаем ест, — вдруг изменила решение жена, — у них в школе обед в одиннадцать. Не хочет кашу — значит, организм не требует.

— Нелогично, — покачал головой Сергеев. — Ты подрываешь мой авторитет.

— Его еще у ребенка заработать надо! Кстати, ты насчет сахара разговаривал?

— С кем?

Утренняя передача «120 минут» Сергееву нравилась. Вечером смотреть телевизор он не любил. Может, потому, что достаточно уставал за дейь и большинство передач его раздражали.

— С какой-то твоей знакомой директоршей. Пора к лету запасаться. Начнутся фрукты, его нигде не найдешь.

— Надо поговорить, — согласился Сергеев. — Слушай, Оля, ты бы сходила к Марине Ольховой. Ну, просто так, чайку попить, поболтать. Отвлечешь ее немного. Она очень подавленной выглядит.

— Я была у нее позавчера.

— Как думаешь, Саня мог из-за семейных неурядиц застрелиться?

— Ты кого об этом спрашиваешь? — Жена удивленно вскинула брови. — Вы же с ним друзья были, тебе лучше знать.

— Последний год мы не очень-то дружили.

— Он тебе завидовал. Неужели непонятно?

— Слушай, не надо, — попросил Сергеев.

— В семье у него не так все плохо и складывалось. Они с Маринкой снова собирались жить вместе. Младшая дочь почти каждый день к нему заходила. Впрочем, бог их знает — чужая душа, она и вправду потемки.

По телевизору стали показывать интервью с кем-то из врачей, а Сергеев подумал, что он уже неделю собирается зайти к Вагину, судмедэксперту, проводившему вскрытие Ольхова.

— Вы поторапливайтесь, — сказала жена, убирая со стола тарелки, — двадцать минут девятого.

В дверях Сергеев задержался и поцеловал жену в подставленную щеку. Привычный, почти механический жест. Не очень уютно чувствовал он себя в это утро. Припомнил, что ничего не получается с телефоном. С неделю назад ходил на телефонную станцию, узнавал. Заявление уже лет шесть лежит. Сказали — ждите. Надо поговорить с Бондаревым, он, конечно, может помочь, но обращаться к нему не хотелось. С охотой в этой воскресенье тоже ничего не выйдет, он дежурит.

А уже подходя к горотделу, почему-то вспомнил медицинскую передачу. С нее перескочили мысли на неизвестную подругу или знакомую Игоря. Если она родила, то, значит, где-то в больнице, консультации должен остаться след. Имя, фамилия ее неизвестны. Но есть имя отца ребенка. Значит, Игоревич или Игоревна, ей-богу, ниточка! А вдруг ребенка под фиктивным отчеством запишут? Вряд ли! В любом случае, по ниточке надо пройти до конца.

Может, куда-нибудь выведет.

5

Сергеев знал Лешу Вагина давно. У него острый узкий лоб, залысина через всю макушку и очень светлые, слегка голубоватые глаза. Если не любишь человека, такие глаза можно назвать бесцветными.,

Вагин работает хирургом в горбольнице, одновременно исполняя обязанности судмедэксперта. Иногда он отпускает бороду. Она ему не идет, потому что волосы редкие и торчат клочками. Когда у него появляется увлечение из числа медсестер или врачих помоложе, он выглядит живее и симпатичнее. Потом снова перестает бриться и становится меланхоличным и ехидным.

Минут пять они разговаривали про общих знакомых. Вагин курил. Его тонкие узловатые пальцы в желтых пятнах йода.

— Я готовлю заключение по проверке смерти Ольхова. Хотел кое-что уточнить, — перешел наконец к делу Сергеев.

— Уточняй, — не возражал Вагин. — Правда, в акте я указал все подробно.

Акт судмедэкспертизы Сергеев помнил хорошо. Описание ранения, причины смерти, состояние внутренних органов, содержимое желудка. Ряды слов, неровно отпечатанных на скверной машинке. Подписи врачей и среди них знакомый аккуратный росчерк Вагина.

Сергеев достал из дипломата потрепанную толстую тетрадь — санитарную книжку Ольхова. Возле фамилии вклеенный прямоугольничек: «капитан милиции». Под ним затертые предыдущие лейтенантские звания. Вагин, листая страницы, перечислял визиты к врачам. Простудные заболевания, вывих ноги… Это на тренировке лет двенадцать назад. Память о Пономареве. Жалобы по поводу бессонницы…

— Многие говорят, последнее время он выглядел подавленным, говорил, что все надоело, ничего не хочется. Могло такое настроение повлиять?

— Ну-ну, прибавь это дело, — Вагин звонко щелкнул себя по горлу, — да бессонницу, да расскажи, как он бельевую веревку покупав, — и готовая картина! Психически он был здоров, о чем в акте имеется подпись психиатра.

Он ткнул своим тонким пальцем, показывая нужную подпись.

Стеклянная, закрашенная белой краской дверь приоткрылась:

— Алексей Дмитриевич, вас можно на минутку?

Сергеев оглянулся. Медсестра в туго затянутом на талии нейлоновом халатике выжидающе смотрела на Лешу. По несколько излишней дозе озабоченности он догадался, что здесь не только служебные дела.

— Попозже, — сказал Вагин, — у меня здесь товарищи…