У Петра Яковлевича подшофе фантазии рвались за горизонт воображения, и абсолютно пропадала память. Пропадала и плохо восстанавливалась. Случались реминисценции, но кратковременные и искаженные. Доведя себя до комфортного состояния, он выдавал новую версию происхождения шрама. Мы внимательно слушали, интересовались деталями, а потом, когда он отлучался по нужде, хохотали, обсуждая его вранье.
Экстремальное путешествие близилось к концу. Изнуренные пьянкой и плохо соображающие мы вывалились из вагона. Нас уже поджидал присланный заводоуправлением автобус до Муравленко. Жажда терзала настолько сильно, что я тайком лизал обледенелое стекло и прижимался к нему лбом. По дороге выяснилось, что жить мы будем не в самом Муравленко, а в поселке Сутурьма, вблизи от завода. Сутурьма встретила нас сугробами в человеческий рост, длинными бараками, по крышу утонувшими в снегу, и полным отсутствием жизни. Даже собак не было видно. Комендант поселка Фая, татарочка, плохо говорившая по-русски, оформила нас и проводила до сарая с окнами.
Вот это акварель! Такого убожества я не видел даже в лагере! Молочные гипсокартонные стены, не обклеенные обоями, производили удручающее впечатление. Двери комнат выглядели еще хуже. Когда мы шли по коридору, одна дверь приоткрылась. Из нее выглянуло обросшее, распухшее лицо в очках с разбитыми стеклами. «Геолог!» — подумал я. «Геолог» проводил нас печальным взглядом, дверь за ним со скрипом затворилась. Расстелив полученные у коменданта матрасы, мы стали обустраиваться. Геша Крестовников повесил над кроватью вязаную, надушенную кофточку. На вопросительные взгляды он ответил:
— Жена дала, чтобы не забывал о семье.
На тумбочку Геша поставил фотографию детей. Они улыбались и махали пухлыми ручками, будто хотели ободрить трудолюбивого папку: «Не дрейфь, мы с тобой!»
— Лучше бы сорочку ночную повесил. Тогда память о жене терзала бы тебя ежесекундно! — пошутил над коллегой Базаров.
Петр Яковлевич не обращал внимания на болтовню. Он задернул ярко-желтые шторы, оставленные предшественниками, и предался раздумьям. А затем предложил обмыть приезд. В сельпо послали меня и Вовку Жукова.
Магазинчик стоял на отшибе, протоптанная узкая тропа среди двухметровых сугробов не давала сбиться с пути. Нас встретила продавщица в фуфайке, с горжеткой из посеревшего бинта. На бейджике я прочел: «Продавец Тамара Пьянкова». С такой звучной фамилией надо работать в медвытрезвителе или бандершей в шалмане.
— Новенькие? — поинтересовалась она голосом Никиты Джигурды. — Что брать будете? Есть зубной эликсир, «Лесная вода» и «Шипр». Другого алкоголя нет. На территории поселка — сухой закон. Если хотите водки, то — в соседний барак к дагестанцам, у них по тридцатнику за пузырь возьмете.
Жуков врубил в голове калькулятор и стал советоваться с Тамарой, что лучше. Та хрипло кашляла и перечисляла достоинства того или иного напитка. В бараке мы выложили на стол две упаковки «Лесной воды», упаковку зубного эликсира с запахом мяты, и несколько пузырьков «Шипра». Петр Яковлевич грустно взглянул на нас и вяло потер ладони. Геша в ведре варил картошку, Коля резал сало и лук, Вишняков задумчиво кусал губы. Не успели сесть за стол, как к нам заглянул «геолог». Его увертюра поразила всех лаконичностью:
— Ебята, въежем за знакомство! — глотая букву «р», предложил он. — Боис, можно пхосто — Боя. — Он поочередно пожал всем руки и сел за стол, вернее за дверь, уложенную на табуретки; осмотрел закуску и покачал головой. — Вы тут всю тайгу заблюете. Пахфюм надо сахаом закусывать, а не кахтошкой с салом.
Боря полез в карман и высыпал на импровизированный стол кубики рафинада, облепленные табаком. Он оказался прав! Сахар лучше всего глушил аромат и ядреный вкус экзотических напитков. В ходе застолья выяснилось, что с работы Борю выгнали за пьянство, что он находится на нелегальном положении, и с радостью махнул бы домой, но на билет нужны деньги. А где их взять, если вокруг тайга? Уже полгода «геолог» перебивался на чужих хлебах. Он мог неделю обойтись без пищи, но с ежедневным приемом спиртосодержащей жидкости завязать не мог.
Зубной эликсир как-то по особенному действовал на Вишнякова. Он, видимо, вспомнил детдом, армейскую службу и что-то еще негативное, возможно, неудачи в амурных делах. Все внимание он переключил на распятый Гешей фетиш; схватил нож и стал метать его в семейную реликвию, норовя попасть в самое сердце. Крестовников сперва будто ополоумел, устроил пляски святого Вита, но быстро сообразил, что на месте кофты может оказаться сам. Он сник и с горечью наблюдал за кощунством. Чингачгук из Вишнякова был никудышный, гипсокартонная стена с пренебрежением отшвыривала нож. Однако Карфаген пал! Кофта потеряла харизму и выглядела довольно жалко. В дальнейшем она стала играть роль половой тряпки. Надо признаться, полы ей так и не мыли — не было нужды: зима, снег. Лужи от обуви самостоятельно испарялись, оставляя белесые разводы, но грязи-то не было!
В морозной дымке мы вяло махали руками и подпрыгивали, пытаясь не околеть. С похмелья подташнивало, движения вызывали боль в голове. Рядом с нами на автобусной площадке толкались бородатые вахтовики, такие же помятые и неухоженные. Подкатил «Экарус», под завязку набитый конторской шушерой. От нашего ароматного дыхания у женщин выступали слезы. Всем в автобусе, включая шофера, стало ясно, что прибыли стахановцы. «Наконец-то парфюмеры всех стран объединились!» — поделился соображениями какой-то остряк. Дорога заняла не более десяти минут. Первым делом мы отметились в заводоуправлении, вторым — выбили себе кондейку в вагончике на отшибе, возле частокола чахоточных сосен. После обеда Крестовникова скрутило.
— Я махом, — схватился он за брюхо. — Туда и обратно!
Его не было долго. Когда мы шли к турбинному блоку, навстречу, с закрытыми глазами, двигался Геша. Вытянув вперед руки, он будто играл в жмурки и походил на гоголевского Вия. «Поднимите мне веки!» — казалось, попросит он, но он не попросил. Крестовников обвел нас ополоумевшим взглядом.
— Я это, не могу… Вы как-нибудь без меня… — аппетитно отрыгнул «Лесной водой» Геша и направился к кондейке.
Не сказать, что от нас требовали невозможного. На заводе господствовал хаос, никто не знал, кто и кем управляет. Нас бросали с одного участка на другой. Мы быстро насобачились спать под турбиной в обнимку с гаечными ключами. Однажды нашу бригаду отправили на склад перебирать задвижки и смазывать сальники. За спинами щелкнул ключ — заперли, чтобы мы не вынесли «музейные ценности» с заваленных ими складских полок. В государстве с богатой криминальной историей — иначе нельзя! Осмотревшись, я и Жуков бросились потрошить многочисленные ящики с иностранными ярлыками. Нашему примеру последовали и остальные. Каждому досталось по финскому смесителю и душевому шлангу с лейкой. Сантехника предназначалась для строящихся в городе коттеджей — двухэтажных бараков со всеми удобствами.
Вечерами, от безделья и скуки, мы пили эликсир. Запасы картошки и сала закончились, сахара — тоже, мы голодали. Вишняков экспериментировал с луком. Сначала он ел его сырым, потом варил, потом жарил. Как-то Петр Яковлевич с отвращением посмотрел на сморщенное Мишино лицо и ударил кулаком по столу. Испуганно подпрыгнули кружки, в стеклянной банке вздрогнули ложки.
— Все, пора завязывать! Так жить нельзя — в животных превращаемся. Гляньте на Вишнякова, это же не человек, это… это…— Он не нашел подходящего слова, поднялся и маятником заболтался по комнате. Повисла тишина, обстановка удручала и не предвещала ничего хорошего. Мы ждали разгрома.
— Жуков, ты же интеллектуал, у тебя вечерняя школа за плечами! Почему я должен всегда подсказывать? Завтра же, прямо с утра, займись изготовлением самогонного аппарата, — раздраженно сказал он. — Одеколон можно водой разбавить и перегнать! Должно получиться!
Напряжение спало. Облегченный вздох растаял в клубах табачного дыма. На другой день бригада занялась конструированием агрегата, а начальник умчался отбивать депешу насчет аванса.
Мы с замиранием сердца смотрели, как из змеевика, обложенного льдом, в банку капает идеально прозрачная жидкость. Нагнав литра три, мы пропустили её через «Родничок». Ни одна ведьма не смогла бы сварить подобное зелье! Запашок, конечно, присутствовал, но слабый, еле уловимый. А какими были вкус и градус! От такого нектара не отказался бы сам Господь! С появлением самогонного аппарата жизнь радикально изменилась, обрюзглые лица приобрели здоровый цвет, а «геолог» перебрался к нам. Чтобы он не скучал, пока мы несем трудовую вахту, я мелками нарисовал на стене телевизор, радио и аквариум. Разумеется, я не Караваджо, но получилось здорово! Комната приобрела комфортабельный вид.
За авансом пришлось ехать в Муравленко. Получив деньги, потерлись о прилавки магазинов и вернулись в поселок. В тот день бригада впервые переступила порог столовой, которую не посещала из-за финансовых проблем. Аппетитный запах и скатерти на столиках потрясли нас, как стеклянные бусы — дикарей! Повариха, молодая бабенка лет двадцати двух-двадцати трех стреляла в меня блудливыми глазами. Я отвечал короткими очередями. Дуэль взглядов завершилась битвой в кровати. В поселке о кухарке не мечтали только импотенты. Звали ее Вита-Четвертак. Почему «четвертак», объяснять не буду. Она быстро выжала из меня соки, надо признать, выжала абсолютно бесплатно, по любви.
Повариха встречала меня на автобусной площадке и сразу волокла к себе. Прятаться не имело смысла: она имела нюх ищейки. Неделю до конца вахты я находился у нее плену. Распутная кухарка глумилась надо мной, как хотела. Утолив ненасытную плоть, пичкала объедками из столовой. Пока я отъедался и «наслаждался» псевдосемейной жизнью, коллектив спивался ускоренными темпами. Пили с омичами из соседней комнаты, с ноябрьскими ребятами, пили с нарофоминцами. Весь барак тащился к нам с фанфуриками. Лосьон, эликсир и тройной одеколон мужики смешивали в разных пропорциях, добиваясь оригинального букета. Выжав из адской смеси всё что можно, тут же и дегустировали. Происходила массовая деградация пролетариата в условиях Крайнего Севера.
На въезде в поселок, в срубе, похожем на сказочную избушку, жил местный нувориш Вася-Покажикино. Он имел два видеомагнитофона и цветной телевизор. С утра до вечера Покажикино крутил фильмы, на чем, собственно, и сколотил капитал. Вход в храм искусства стоил пять рублей. По ночам в нем собирались дагестанские бутлегеры. Они смотрели исключительно порнуху. Посреди сеанса какой-нибудь Мурзадин, ошпаренный кипятком разврата, выскакивал из избушки и скрывался в заметённом пургой сортире. Минут через полчаса он выползал утомленный, но счастливый. В захолустье, где на пятьсот вахтовиков приходилось три женщины, он в этот момент чувствовал себя настоящим мачо! Звезды с пониманием взирали на брутального онаниста сверху и заговорщицки перемигивались. Аллах в это время кемарил, и выхолощенный дагестанец не боялся его гнева. Он снова вливался в общество вуайеристов и свысока смотрел на собратьев.
Вахта подходила к концу. Мы уже знали, что и как, где и когда, с кем можно, а с кем нельзя… Петр Яковлевич умудрился выбить билеты на самолет: на вахту бригады добирались, как могли, и мало кто хотел — по железной дороге. То же самое касалось и отъезда. В бараке мы дали прощальную гастроль и отчалили. До свидания, Север! До скорой встречи!
Шасси коснулись взлетной полосы, лайнер нервозно затрясся, в иллюминаторах мелькнули знакомые виды. Вот они — родные просторы!
— Товарищи пассажиры, наш самолет приземлился в аэропорту «Курумоч». До полной остановки двигателей и до подачи трапа прошу всех оставаться на своих местах. Экипаж прощается с вами и желает...
Еще пару часов на автобусе — и мы вкатимся в обшарпанный, любимый городишко. Жены и дети гирляндами повиснут на шеях, начнут лобызать хитиновые рожи мужей. Лицами их назвать — язык не поворачивается. Наперебой будут спрашивать что да как, кормить домашней стряпней и рассказывать сплетни. Но это будет потом, а пока надо дождаться автобуса.
— Ну что, мужики, — сказал человек со шрамом, — тяпнем за возвращение?!
Сновидения или поминки по юмору
I
По городским закоулкам, горланя похабные куплеты, шаталась пьяная ночь. Время от времени она швыряла в фонари камнями; ликовала, услышав глухой хлопок и звон разбитого стекла; пинала консервные банки и улюлюкала. Немного передохнув, жалобно выла и ругалась на мерзком лексиконе. Иногда она вспыхивала одиноким оконным проемом, отдергивала занавеску и тут же гасла, восстанавливая нарушенную темноту. Вдоволь наигравшись, обессиленная проказница замирала. Ее остывающее дыхание приводило в трепет листву. Зрачком луны ночь взирала на горбатые кровли домов и вытянутые ленты дорог, впадала в уныние, начинала бледнеть вдоль горизонта. Запылав пунцовой зарей, она скоропостижно умирала. Хоронить ее выходили сонные дворники. Они сметали с асфальта следы ночных забав, шорохом метел отпевали покойницу, одновременно приветствуя родившееся утро. Новый день перенимал эстафету. Дирижируя солнечным лучом, он руководил своеобразным оркестром из кашляющих автомобильных движков, воркующих голубей и предметов многообразного назначения, издающих различные звуки. Бастионы сна рушились, оставляя тепло на мятых подушках.
Еще не окончательно проснувшись, Роман Куприянович Жмыхов размышлял: «Встать сейчас, или еще полежать?» — его зевок заглушил рев фабричной трубы. Жмыхов скинул одеяло и поплелся в туалет. Так было всегда, сколько он себя помнил. Было до тех пор, пока он не прочитал в журнале, что по морщинам и складкам на лице можно вычислить возраст, узнать о состоянии здоровья и предрасположенности к болезням.
Статья не на шутку взволновала Жмыхова. Он придирчиво рассмотрел в зеркале свое отражение и пришел к неутешительному выводу. Настроение Жмыхова испортилось. Паутина морщин под нижним веком намекала о недостатке витаминов. Глубокая складка между нижней губой и подбородком «сигналила» о проблемах с кишечником, а бороздки у переносицы подсказывали, что развивается заболевание мочевого пузыря и почек.
Самовнушение — сильная штука! Оно может вытянуть умирающего человека из могилы, а вполне здорового — отправить туда без особых на то оснований. Жмыхов отличался мнительностью и все принимал близко к сердцу. Из ванной комнаты он вернулся в спальню, лег на кровать и крестообразно сложил на груди руки. От расстройства его лицо осунулось, под глазами появились тени, а в шевелюре заискрилась седина. Прокуренные легкие печально насвистели: «Пора готовить чистое белье и заказывать музыку».
Жмыхову мерещилась жуткая картина: у гроба столпились бывшие коллеги и друзья. Женщины в черных платках всхлипывали, утирали опухшие глаза мятыми платочками. Соседка по подъезду, искусственная блондинка с роскошной грудью, при виде которой у Жмыхова перехватывало дыхание, неистово лобызала его восковый лоб. Она билась в истерике, дико выла и пыталась забраться в гроб. Ее еле оттащили. Смысл жизни для нее исчез.
— Не разлучайте, положите меня к нему, закопайте нас вместе! Жмыхов, солнце мое! — она не унималась.
«Солнце» с упоением слушало рыдания и собиралось лежать в гробу до тех пор, пока соседка не окажется рядом. Начальник отдела, пузатый сноб, стоял в изголовье и грыз себя за то, что редко награждал усопшего почетными грамотами. Желая хоть как-то компенсировать оплошность, он упал на колени и густым басом зарокотал:
— Почто ты нас оставил? Как же теперь жить без тебя?
Инициативу начальника тут же подцепили остальные. Стены дома вздрогнули и замироточили! Благоухание слилось с запахом формалина и наполнило комнату густым ароматом. Просачиваясь в щели оконных рам, оно вознеслось к небесам. Господь по нюху определил, что преставился уважаемый человек. Он захотел лично присутствовать на траурной церемонии, спустился с высоты славы своей и подошел к покойному. Мертвец приветствовал его скромным молчанием. Господь достал из заплечной котомки сверкаю-щий нимб и подложил его под голову Жмыхова.
Так хорошо Жмыхову не было никогда! Объемные, живописные видения настолько достоверно обрисовывали обстановку, что не оставляли сомнений в своей реальности. Помимо Господа, начальника и сбрендившей от горя блондинки, покойник отчетливо разглядел среди скорбящих жильца из квартиры напротив. Роман Куприянович завидовал галантному прожигателю жизни и презирал — считал ветреным, крайне вредным для общества.
Больше всего Жмыхова раздражало то, что сексапильная блондинка симпатизировала этому гаду и часто, по утрам, выскакивала из его квартиры. В такие моменты Жмыхов отводил взгляд, сухо здоровался и торопливо спускался по лестнице. Но это все осталось в прошлом.
Красавчик исподлобья наблюдал за присутствующими и затевал коварство. Улучив момент, он проник в спальную, прикрыл дверь и принялся шарить в письменном столе покойного. Сберегательная книжка на предъявителя тут же оказалась в кармане его отутюженных брюк. Потом он снял со стены репродукцию картины Репина «Бурлаки на Волге» и стал запихивать ее под пиджак. Сосед не догадывался, что мертвецы обладают способностью видеть сквозь стены и одновременно пребывать в нескольких местах. Жмыхов готов был ко всему, но подобной наглости не ожидал, тем более в день собственных похорон. Он сел в гробу и зычно крикнул:
— Караул! Держите гада!
Глаза усопшего полыхали, руки тряслись и тянулись в сторону спальни. Не подготовленная к такому фокусу толпа шарахнулась. Паника подгоняла людей вожжами страха, вселяла в них безумие. Минуту назад тихие заплаканные граждане превратились в одуревших животных. Они рванули из квартиры. Пихались, кусались и сминали друг друга. Господь сообразил, что через двери спасения не обрести, чертыхнулся и выскочил в форточку. Увязая по колено в облаках, он скрылся в небесной синеве.
Труп Жмыхова выбрался из гроба, вытянул руки и лунной походкой приблизился к застывшему соседу. Звонкий подзатыльник выбил из глаз воришки сноп искр и раскатом грома прокатился по квартире. Роману Куприяновичу этого показалось мало. Он с силой крутанул соседа за ухо. Тот по-детски захныкал, схватился за больное место и превратился в маленького, лысого рахита. Картина выпала из-под полы пиджака. Бурлаки бросили тянуть баржу и тараканами разбежались кто куда.
Удовлетворенный возмездием Жмыхов вернулся к гробу, взбил маленькую подушечку и принял исходное положение. Сумбурные мысли колтунами сбились в его голове, продолжая рожать милые душе видения. Сколько бы он спал — неизвестно. Телефонный звонок бесцеремонно разрушил сказочные грезы. Роман Куприянович автоматически снял трубку.
— Ты почему на работу не вышел? — возмущенный голос недавно рыдавшего начальника не произвел должного эффекта.
Жмыхов зло ответил:
— Да пошел ты! Умер я! — Трубка легла на свое место.
II
После этой выходки бытие Жмыхова превратилось в кошмар. Уязвленное самолюбие заставило шефа оседлать «покойника» и кататься на нем верхом. Он взвалил на его плечи такой объем работ, от которого давно бы отбросил копыта любой жеребец. Роман Куприянович безропотно сносил тяготы и, к всеобщему удивлению, достойно с ними справлялся.
При относительно высоком росте Жмыхов, по сути, был человеком маленьким и незаметным. Пугливой тенью он скользил по жизни. При встрече со знакомыми протягивал лодочкой потную ладошку и сконфужено улыбался. Всячески избегая конфликтных ситуаций, он прослыл рохлей. Жмыхов так и жил бы до скончания дней своих, если бы случайно не приобрел брошюру «Становление личности». На досуге он ознакомился с ее содержанием и решил изменить к себе отношение окружающего мира. Жмыхову надоело боязливо обходить молодое поколение, распивающее в подъезде спиртные напитки. Надоело опускать глаза, когда руководитель отчитывал его за какую-нибудь мелочь. Надоело… Да мало ли, что ему надоело! Настало время положить этому конец! Первым делом Роман Куприянович купил щенка бойцовой породы. Псина попалась удивительно шустрой и росла не по дням, а ежесекундно. Испуганная ее нахальным, отмороженным взглядом, бесшабашная молодежь покинула облюбованный подъезд. Жмыхов, незаметно для себя, перенимал от питомца звериные повадки. На планерке начальник бросил в его адрес пошлую шутку. Роман Куприянович оскалился и гавкнул в ответ. Коллеги посчитали его сумасшедшим и обходили стороной.
Бывший тихоня не остановился на достигнутом и пошел дальше: он купил револьвер! Железяка, способная изрыгать пламя, нарушать тишину и плеваться свинцовой слюной, приятно оттягивала плечевую кобуру.
Вечерами Жмыхов долго играл со смертоносной игрушкой и отшлифовывал у зеркала технику ее извлечения. «Вот как должен выглядеть настоящий мачо!» — он по-голливудски кривил в ухмылке лицо. Оружие дарило покой и уверенность. Жмыхов спал с револьвером под подушкой и перестал видеть сны. Жизнь наладилась, потребность в валидоле отпала. В глазах Жмыхова появился лед, в движениях — твердость, на губах — самодовольная улыбка. Он отпустил щетину и выглядел брутально. Как же ему хотелось при скоплении народа вытащить волыну и стрельнуть в воздух! Пусть знают, каков он на самом деле!
Темной ночью, когда летучие мыши срывались с луны, Жмыхову в кои-то веки привиделся сон: он распластался на асфальте в позе «Отстаньте, я устал!» Шаркающие шаги вынудили приподнять голову. К Роману Куприяновичу подошел бородатый мужик в потрепанном пальто и стоптанных туфлях на босу ногу. Незнакомец опустил на землю сетку с бутылками и присел рядом. Что-то знакомое было в его внешности. «Неужто Толстой?!» — Жмыхов испытал неловкость за то, что так и не осилил «Войну и мир».
— Простите! — начал он с извинений.
— Карл Маркс! — Бородач протянул грязную руку. — Что это вы на тротуаре развалились? Так и простыть недолго!
Великий теоретик вытащил из-за пазухи древний телефонный аппарат, постучал по рычажку пальцем.
— Барышня, вызовите неотложку — человек загибается. Шел к светлому будущему, но заблудился в дебрях демократии и развитого капитализма. Валяется в исподнем, портит внешним видом окружающую обстановку. — Автор «Капитала» схватил Жмыхова за щиколотки и оттащил с мостовой. — Полежи на обочине, скоро за тобой приедут! — успокоил он, скатал в рулон пешеходную дорожку и сунул ее под мышку.
— Что вы делаете? Вас же посадят! — Жмыхов оторопел.
— Мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием. — Озираясь, Карл Маркс исчез за углом дома.
Жмыхов опасался, что кражу тротуара припишут ему. Поднявшись, он побежал домой. Там его поджидало новое приключение. Белокурая соседка в кожаном белье похлестывала по ботфортам плетью и манила Романа Куприяновича пальцем. Сознание Жмыхова подсказывало встать на четвереньки и высунуть язык.
— Ко мне! Кому сказала?! — Соседка щелкнула плетью.
Жмыхов заскулил, подбежал и лизнул ее руку. Блондинка захохотала и раздалась в объемах. Белокурые локоны осыпались на пол, а фривольный наряд сменила форма немецкого офицера времен Второй мировой войны. Обескураженный Роман Куприянович признал в военном ненавистного начальника.
— Говори, собака, где финансовый отчет за прошлый месяц?
Жмыхов вскочил на ноги и прикрыл ладонями интимное место. Ему стало совестно за безобразный вид. Способность мыслить логически упала в нишу бездарности, дар речи улетучился. Роман Куприянович замычал и стал объясняться на пальцах.
— Ты скверный работник!
Начальник пнул Жмыхова. Голос шефа рвал перепонки. Роман Куприянович взмок от оскорбления. Перед его глазами все завертелось, обида захлестнула разум. «Как же ты меня достал! Хватит терпеть, пора переходить к радикальным действиям!» — Жмыхов вспомнил о железном друге.
III
По пыльной дороге бежали две полинявших псины. Облезлыми хвостами они отгоняли мошкару. Дворняга в простеньком ситцевом платке высунула длинный язык и делилась сплетнями:
— Джульетта Романовна, давеча в подворотне сожитель ваш с другими мужиками сучку молодую обхаживал. Лаются меж собой, грызутся. А та зубы скалит, потаскуха! Срам! Пристыдили бы его, ведь позорит на всю округу!
— Ах, милая! Знаю все, а разойтись не могу: люблю окаянного! Прибежал домой, морда в крови, а про меня не забыл: роскошную голяшку приволок! Весь вечер ее глодала, наслаждалась!
Дворняга в ситцевом платье извернулась, щелкнула зубами и загрызла докучавшую блоху.
— Педикулез замучил! — пояснила она. — Мой негодяй всю семью наградил! Представляете?! Барбос паршивый! Хоть на поводке выгуливай! — Она сощурила подслеповатые глаза. — Гав… Гаврик! Гаврик! А ну-ка, беги сюда!
Щенок в бескозырке выплюнул цигарку и оторвался от своры малолеток. Подбежав, он виновато наклонил морду.
— Опять с кодлой связался? Еще раз увижу — накажу! Чем по улицам без дела мотаться, лучше бы в цирк сходил. Там люди дрессированные по канату ходят и на велосипедах катаются! Выходит, что любую бестолочь можно чему-то научить!
Гаврик понял, что наказания не будет и осмелел.
— Видел я их в прошлом месяце. Сколько можно одно и то же смотреть?! Лучше в зоопарк схожу. Говорят, корейцев привезли. Самые лютые хищники на земле! Ребята рассказывали, как кореец сторожиху Найду сожрал, когда та решила его рисом покормить.
— Иди в зоопарк и курить брось! Весь махоркой провонял!
Дворняга закончила профилактическую беседу с отпрыском и вернулась к разговору с подругой.
— Вот так и живем, Джульетта Романовна! Молодежь! Учишь, объясняешь — как об стену горох! Опять к дружкам намылился. Чему он от них научится? Жопы сучкам вылизывать?!
Все сильнее припекало солнце, все тяжелее становилось дыхание собак. Над выгребной ямой кружился рой навозных мух.
— Низко летают. Видать, к дождю! — заключила Джульетта Романовна и сменила тему: — Как же они славно жужжат! Хочу домой парочку купить. Посажу в клетку, пускай слух радуют!
— Эстетка вы, милая моя! Сразу видно — дворянская кровь!
— Что есть, то есть! — подтвердила псина. — В нашем роду все породистые. Давай-ка, отдохнем — иссякли силушки!
Собаки повалились в дорожную пыль. Неожиданно небо затянулось тучами. Шарахнуло так, что зазвенело в ушах.
Испуганная Джулька подскочила, с лаем бросилась к кровати хозяина. Свет уличного фонаря, проходящий сквозь тюль, показал ей разбрызганные по обоям кошмарные сновидения Жмыхова. Задыхаясь от пороховой гари, собака завыла. Отходная для Романа Куприяновича вызвала у соседей животный страх.
Паутина