Помоги проекту - поделись книгой:
– Жреческие.
– А ты что же?
– Я уже видел довольно, – ответил малазанец.
– Даже и не думай скрыться с глаз, Банашар, – заявила Хеллиан, разглядывая бойню. – В первую ночь Чистой поры здесь обычно устраивали оргию. Похоже, она малость вышла из-под контроля. – Ещё пара глотков из фляги, и вот впереди уже замаячило блаженное беспамятство. – Тебе придётся ответить на много вопросов…
Её перебил голос Урба:
– Он ушёл, сержант.
Хеллиан резко развернулась:
– Проклятье! Ты что же, не следил за этим ублюдком, Урб?
Здоровяк только развёл руками:
– Это вы с ним говорили, сержант. Я за толпой снаружи приглядывал. И мимо меня он не проходил – это наверняка.
– Разослать всем описание. Нужно его отыскать.
Урб нахмурился:
– Кхм, я что-то не могу вспомнить, как он выглядел.
– Проклятье, я тоже.
Хеллиан подошла к тому месту, где стоял Банашар. Прищурилась, глядя на отпечатки ног в крови. Следы эти никуда не вели.
– Знаешь, что я слышу сейчас, Урб?
– Нет.
– Свист. Слышу, как Кулак посвистывает. Знаешь, почему он посвистывает?
– Нет. Слушайте, сержант…
– Это всё сковорода, Урб. Миленько так шипит на ней масло, вот он и радуется.
– Сержант…
– Куда он нас отправит, как думаешь? В Корел? Там полный бардак. Может, в Генабакис – хотя там, вроде, чуток поутихло. А может, в Семь Городов? – Одним глотком она прикончила остатки грушевого бренди. – Одно точно скажу, Урб, пора нам точить мечи.
На улице снаружи послышался топот тяжёлых сапог. По меньшей мере, полдюжины взводов.
– На кораблях ведь не бывает много пауков, верно, Урб? – Хеллиан обернулась, подавила головокружение и всмотрелась в жалкое выражение его лица. – Правда ведь? Скажи, что правда, чтоб тебя разорвало!
Около сотни лет назад молния ударила в старую гульдиндху, белый огонь копьём прошил сердцевину и расколол могучий ствол. Чёрные пятна гари давно уже выцвели под бесчисленными лучами пустынного солнца, что лились на источенную червями древесину. Куски отвалившейся коры лежали теперь грудами среди оголённых корней, которые сетью опутали вершину холма.
Этот курган – ныне бесформенный, а некогда круглый в основании – господствовал над всей долиной. Стоял одиноко – рукотворный остров посреди моря хаотического, беспорядочного пейзажа. В глубине, под грудой валунов, песком с землёй и вязью мёртвых корней треснул замковый камень, державший свод выложенной плитами погребальной камеры, – и свод обрушился, заполнил небольшое пространство и лёг неимоверным грузом на укрытое в гробнице тело.
Дрожь шагов так редко долетала до этого тела – едва ли несколько раз за прошедшие бессчётные тысячелетия, – что пробудила давно дремлющую душу, которая вся обратилась во внимание, почувствовав не одну пару ног, но дюжину. Путники взобрались по крутому склону и собрались наконец вокруг мёртвого дерева.
Клубок чар, оплетавший древнее создание, перепутался и смешался, но многослойная его сила оставалась нерушимой. Тот, кто пленил его, потрудился на славу, сотворив заведомо долговечные ритуалы – окроплённые кровью и напитанные хаосом. Они должны были держаться вечно.
И в этом намерении крылось кичливое тщеславие, ибо оно подразумевало надежду на то, что однажды смертные лишатся всех злых умыслов, избавятся от отчаяния. Что будущее окажется безопаснее жестокого настоящего, а прошлое останется прошлым и никогда не вернётся вновь. Двенадцать худых, укутанных в грязные, изодранные льняные балахоны с капюшонами фигур, чьи лица скрывали серые вуали, прекрасно знали, какой опасностью грозят опрометчивые решения. Увы, они знали также и вкус отчаяния.
Всем было суждено высказаться на этом собрании – в порядке, установленном положением различных звёзд, планет и созвездий, невидимых ныне за голубизной неба, но всё равно известных. Заняв свои места, путники долго молчали, прежде чем заговорил первый из Безымянных.
– И вновь нами движет необходимость. Давным-давно предвиден был этот ход событий, указующий, что все наши усилия пропали втуне. Во имя Пути Мокра я свершаю обряд освобождения.
При этих словах существо в кургане ощутило щелчок, и пробуждённое сознание внезапно обрело личность. Его звали Деджим Нэбрал. Он родился накануне гибели Первой империи, когда улицы города пылали, а воздух оглашали вопли массовой резни. Ибо пришли т'лан имассы.
Деджим Нэбрал, рождённый вполне сведущим, дитя с семью душами, выбрался – измазанный кровью, дрожащий – из остывающего тела своей матери. Дитя. И чудовище.
Т'рольбаралы, демонические создания самого Дессимбелакиса, сотворённые задолго до того, как Император задумался о Псах Тьмы. Т'рольбаралы, уродливые ошибки, изгнанные, истреблённые по личному приказу Императора. Кровопийцы, людоеды, наделённые таким хитроумием, какого даже Диссембелакис не мог себе вообразить. Поэтому семеро т'рольбаралов сумели на некоторый срок укрыться от преследователей, срок достаточный, чтобы передать части своих душ смертной женщине, вдове, чей муж погиб на Трелльской войне, сироте, которую никто не заметит, женщине, чей разум помутился, а тело можно было превратить в сосуд вскармливания, М'эна Махиби, для семиликого ребёнка-т'рольбарала, что быстро рос в её чреве.
Ребёнка, рождённого в ночь неслыханного ужаса. Если бы т'лан имассы нашли Деджима, они бы действовали без колебаний: вырвали семь демонических душ, сковали их на вечность, полную боли и мук, цедили бы из них силу – медленно и рачительно, чтобы подпитывать могущество заклинателей костей в своей непрестанной войне против яггутов.
Но Деджим Нэбрал спасся. Сила его росла, ибо он кормился ночь за ночью на развалинах Первой империи. Деджим всегда скрывался – даже от тех немногих одиночников и д'иверсов, что пережили Великую Резню, ибо даже они не смирились бы с существованием т'рольбарала. Некоторых из них он тоже пожрал, потому что был хитрее их и быстрее, и если бы только на его след не вышли Дераготы…
В те дни у Псов Тьмы был хозяин – умный, поднаторевший в ловчих заклятиях – и единожды избрав цель, он шёл к ней неотступно.
Одна-единственная ошибка, и закончилась свобода Деджима. Узы и наложенные поверх иные узы отняли у него даже самосознание и с ним – чувство того, что некогда всё было… иначе.
Заговорила женщина из Безымянных:
– К западу и югу от Рараку раскинулась равнина, плоская и безлюдная на многие лиги во всех направлениях. Когда пески сдувает ветер, открываются миллионы разбитых черепков, и перейти равнину босиком значит оставить кровавый след. В этой картине скрыты жестокие истины. На пути прочь от дикости… некоторые сосуды должны разбиться. А путник должен заплатить дань кровью. Силой Пути Тэлас я свершаю обряд освобождения.
В кургане Деджим Нэбрал ощутил своё тело. Измученную плоть, искорёженные кости, острый гравий, текучий песок, немыслимый груз, что давил на него сверху.
– Поскольку мы сотворили эту дилемму, – проговорил третий жрец, – нам же должно и дать начало её разрешению. Хаос преследует этот мир, и всякий мир за ним. В морях реальности можно найти множество слоёв, где одно бытие перетекает в иное. Хаос грозит штормами, приливами и неверными течениями, всё повергает в ужасный беспорядок. Мы избрали один поток, ужасную, нескованную силу – избрали, чтобы вести её, направлять невидимо и самовластно. Мы решили столкнуть одну силу с другой, дабы вызвать их взаимное уничтожение. И мы берём на себя ужасную ответственность, но единственная надежда на успех – с нами, в том, что мы делаем ныне. Во имя Пути Дэнул я свершаю обряд освобождения.
Боль ушла из тела Деджима. Т'рольбарал был по-прежнему пленён и не мог шевельнуться, но чувствовал, как плоть его исцеляется.
Четвёртый Безымянный провозгласил:
– Мы обязаны почтить скорбью грядущую гибель достойного слуги. Скорбь эта, увы, окажется краткой и столь неравной верности этого несчастного. Разумеется, не только это требует от нас скорби. Но по другому поводу мы, я полагаю, достигли согласия и смирения, иначе не собрались бы здесь. Во имя Пути Д'рисс я свершаю обряд освобождения.
И семь душ Деджима Нэбрала разделились, обрели самостоятельность. Д'иверс, но куда больше, чем просто д'иверс. Не семь в единстве, хотя и так можно было сказать, но семь разных личностей, независимых, но объединённых.
– Мы ещё не осознали все повороты этой дороги, – проговорила пятая жрица, – и потому наши отсутствующие родичи не должны оставлять усилий. Нельзя недооценивать Престола Тени. Он слишком много знает. Об Азатах. Быть может, и о нас самих. Он ещё не враг нам, но само по себе это не делает его и нашим союзником. Он… всё смешивает. И я бы хотела, чтобы мы прекратили его существование при первой же возможности, хоть и понимаю, что по этому поводу я – в меньшинстве в нашем культе. Но кто лучше меня знает Владения Тени и их нового повелителя? Во имя Пути Меанас я свершаю обряд освобождения.
И тогда Деджим осознал силу своих теней, семи ловких обманщиков, загонщиков в засаде для необходимой охоты, что питала его и приносила столько наслаждения – куда большего, чем радость от набитого брюха и свежей, тёплой крови в жилах. Охота приносила чувство… господства. И господствовать было великолепно.
Шестая Безымянная заговорила со странным, нечеловеческим акцентом:
– Всё, что происходит в смертном мире, придаёт форму земле, по которой шествуют боги. Оттого они всегда не уверены в следующем шаге. Нам суждено готовить паденья, копать глубокие, смертоносные ямы, ставить силки и ловушки, сотворённые Безымянными, ибо мы – руки Азатов, мы – орудие воли Азатов. Наша задача скрепить целое, исцелить разорванное, привести врагов к уничтожению или вечному заточению. И мы не потерпим неудачу. Я призываю силу Расколотого Пути, Куральд Эмурланна, и свершаю обряд освобождения.
По миру раскинулись его любимые тропки, разорванные, разрозненные тропки, прежде Деджим их использовал на славу. И он пройдёт по ним вновь. Скоро.
– Баргасты, трелли, тартено тоблакаи, – рокочущим голосом проговорил седьмой жрец, – все живые потомки крови имассов, каковы бы ни были их претензии на чистоту происхождения. Эти претензии – новая выдумка, но и у неё есть своя цель. Она подчёркивает разделение, изменяет путь, что был нахожен прежде, и тот, что ещё только предстоит пройти. Она рисует изображения на знамёнах во всякой войне и, тем самым, оправдывает бойню. Следовательно, цель её – утвердить удобную ложь. Чрез Путь Телланн я свершаю обряд освобождения.
Огонь в сердце, внезапный барабанный бой жизни. И холодная плоть согрелась.
– Холодные миры скрываются во тьме, – прохрипел голос восьмого из Безымянных, – и хранят они тайну смерти. Тайна эта велика. Ибо смерть приходит как знание. Узнавание, понимание, приятие. Вот и всё – ни больше, ни меньше. Придёт время, быть может, не так уж и нескоро, когда смерть найдёт собственное лицо во множестве граней и родится нечто новое. Во имя Пути Худа я свершаю обряд освобождения.
Смерть. Её у Деджима отнял хозяин Псов Тьмы. Наверное, стоило бы её себе вернуть. Но не сейчас.
Девятый жрец тихо, мелодично рассмеялся, затем сказал:
– Где всё началось, туда и вернётся в конце. Во имя Пути Куральд Галейн, Истинной Тьмы, я свершаю обряд освобождения.
– И силой Рашана, – нетерпеливо прошипел десятый Безымянный, – я свершаю обряд освобождения!
Девятый жрец вновь рассмеялся.
– Звёздное колесо вертится, – произнёс одиннадцатый Безымянный, – и оттого напряжение растёт. Есть справедливость во всём, что мы делаем. Во имя Пути Тирллан я свершаю обряд освобождения.
Все ждали, когда же заговорит двенадцатая жрица. Но она промолчала, лишь вытянула тонкую, покрытую рыжевато-красной чешуёй руку, которая явно не принадлежала человеку.
И Деджим Нэбрал ощутил чьё-то присутствие. Разум – холодный и жестокий – просочился сверху, и д'иверсу вдруг стало страшно.
–
–
Тогда она объяснила Деджиму, что от него требуется. Вроде бы всё просто. Лёгкая задача, которую нетрудно исполнить.
Деджим Нэбрал испытал облегчение. Времени много не займёт, жертвы недалеко отсюда, а когда дело будет сделано, д'иверс будет уже никому ничего не должен и может делать всё, что ему вздумается.
Последняя, двенадцатая из Безымянных, которую некогда знали как сестру Злобу, опустила руку. Она понимала, что из дюжины собравшихся здесь лишь она одна переживёт явление этого беспощадного демона. Ибо Деджим Нэбрал голоден. Печальное стечение обстоятельств. И печально видеть потрясение и ужас на лицах товарищей, когда она сбежит, – на краткий миг, прежде чем на них нападёт т'рольбарал. У неё, разумеется, имелись на то причины. Первой и главной из которых было простое желание остаться среди живых – ещё на некоторое время, по крайней мере. Что до других причин – до них было дело только ей и ей одной.
Злоба сказала:
– Во имя Пути Старвальд Демелейн я свершаю обряд освобождения.
И от её слов потекла вниз по мёртвым корням дерева, по камню и песку, растворяя чародейские узы, сила энтропии, известная миру как отатарал.
И Деджим Нэбрал восстал в мир живых.
Одиннадцать Безымянных начали свои последние молитвы. Большинство из них не успели договорить.
На некотором расстоянии от кургана вскинул голову на звук далёких криков покрытый татуировками воин, который сидел, скрестив ноги, у небольшого костра. Он взглянул на юг и увидел, как над грядой холмов на горизонте тяжело взмывает, поблёскивая чешуёй в умирающем свете дня, дракон. Глядя, как тварь поднимается всё выше в небо, воин нахмурился.
– Вот сука, – пробормотал он. – Надо было догадаться.
Он вновь уселся, а крики вдали уже стихли. Длинные тени от скал вокруг его лагеря вдруг показались тревожными, густыми и грязными.
Таралак Вид, воин-грал, последний из рода Ирот, харкнул и сплюнул в ладонь левой руки. Сдвинул руки, чтобы равномерно распределить слизь, а затем использовал её, чтобы пригладить особым жестом свои чёрные волосы, чем вспугнул на миг тучу мух, которые ползали в его шевелюре. Но вскоре насекомые уселись обратно.
Некоторое время спустя воин ощутил, что существо закончило трапезу и двинулось в путь. Таралак поднялся. Пописал в костёр, чтобы затушить его, затем собрал оружие и пошёл по следу демона.
В нескольких жалких домишках у перекрёстка жили всего восемнадцать человек. Вдоль берега бежала Тапурская дорога, а в трёх днях пешего пути к северу расположился город Ахоль-Тапур. Другая дорога – по сути лишь разъезженная грунтовка – пересекала Пат'Апурские горы в глубине континента, а затем тянулась на восток, мимо этой деревеньки ещё на два дня пути, а затем вливалась наконец в тракт у берега Отатаралового моря.
Четыре века назад на этом месте стояло процветающее поселение. Южная гряда купалась в твердолиственном лесу с особой, похожей на оперение листвой. Этот вид деревьев совершенно исчез на субконтиненте Семи Городов. Закономерно, что из такой древесины делали саркофаги, и деревня прославилась в городах до самого Хиссара на юге, Карашимеша на западе и Эрлитана на северо-западе. Но промысел умер вместе с последним деревом. Молодая поросль пропала в желудках коз, верхний слой почвы сдули ветра, и деревня за одно поколение погрузилась в теперешнее жалкое состояние.
Оставшиеся восемнадцать жителей теперь предоставляли путникам услуги, спрос на которые падал день ото дня – продавали пресную воду караванам, чинили хомуты и тому подобное. Однажды, два года назад, в деревне проездом появился малазанский чиновник, который бормотал что-то о новой насыпной дороге и форпосте с постоянным гарнизоном, но все эти планы были направлены на борьбу с нелегальной торговлей отатараловой рудой, которая с тех пор практически сошла на нет, благодаря другим усилиям Империи.
Недавнее восстание едва коснулось коллективного сознания жителей, если не считать редких слухов, которые приносили гонцы или преступники, проезжавшие через деревеньку, но даже они уже довольно давно не появлялись. Да и всё равно, восстания – это для других.
Поэтому появление вскоре после полудня пяти фигур на ближайшем подъёме дороги, ведущей вглубь континента, было быстро замечено – и весть мигом долетела до номинального главы местной общины, кузнеца по имени Баратол Мехар, единственного жителя деревни, который в ней не родился. О его прошлом во внешнем мире почти ничего не было известно – кроме очевидного: тёмная, почти ониксовая кожа выдавала в кузнеце выходца из племён юго-западной оконечности субконтинента, что жили отсюда на расстоянии сотен, а то и тысяч лиг. Изогнутые шрамы на щеках выдавали в нём воина, как и тонкая сеть старых ран и порезов на руках и предплечьях. Он был известен как человек немногословный и молчаливый – во всяком случае, он никогда резко не высказывался по тому или иному поводу – а потому отлично подходил на роль неофициального главы деревеньки.
В сопровождении полудюжины взрослых жителей, которым ещё не было чуждо любопытство, Баратол Мехар прошёл по единственной улице и оказался на краю поселения. Дома с обеих сторон от него были разрушены и давно заброшены: крыши провалились, стены раскрошились, их занесло песком. Примерно в шести десятках шагов неподвижно застыли пять фигур – только ветер шевелил потрёпанный мех плащей. Двое держали в руках копья, за спинами остальных троих виднелись длинные двуручные мечи. Некоторым из пришельцев не хватало конечностей.
Зрение Баратола было уже не так остро, как в былые годы. Но даже отсюда…
– Джелим, Филиад, идите в кузню. Идите медленно, не бегите. За свёртками с мехами стоит сундук. На нём замок – сбейте его. Достаньте топор и щит, и рукавицы, и шлем – кольчугу не трогайте, надевать её времени нет. Всё, идите.
За все одиннадцать лет, что прожил среди них Баратол, он никогда никому не говорил столько слов подряд.
Джелим и Филиад потрясённо уставились на широкую спину кузнеца, затем страх стиснул их внутренности, оба развернулись и зашагали – будто деревянные, огромными, неуклюжими шагами – обратно по улице.
– Разбойники, – прошептал Кулат, пастух, который забил свою последнюю козу в обмен на бутылку горячительного от каравана, проходившего здесь семь лет назад, а после ничего уже не делал. – Может, им просто вода нужна – у нас ведь нет больше ничего.
Маленькие округлые камешки, которые бывший пастух держал во рту, пощёлкивали в такт словам.
– Не нужна им вода, – откликнулся Баратол. – Остальные – идите, найдите себе оружие, хоть какое-то… хотя нет, не нужно. Просто разойдитесь по домам. И не высовывайтесь.
– Чего они ждут? – спросил Кулат, в то время как другие пустились наутёк.
– Не знаю, – признался кузнец.
Поделиться книгой: