Над Уралом-рекой

На пути к цивилизации

Цивилизация не мыслима без многих благ, в том числе и без нормального водоснабжения, а с этим в Оренбурге дело обстояло неважно. Кроме подвоза воды с Яика, ее брали из колодцев, вырытых в первые же годы существования города. В 1750 году их было уже три: один чуть к северу от нынешней Пушкинской улицы, между Телеграфным переулком и улицей Кобозева; другой ― на пересечении геометрических продолжений Казарменного переулка и улицы Левашова (Казарменный, называвшийся тогда Аптекарской улицей, продолжался вдоль Нижних казарм, и колодец был здесь); третий колодец, применительно к современному, городу, вырыли южнее Краснознаменной между нынешним Коммунальным переулком и улицей Орджоникидзе. Последний колодец был, видимо, неудачен, может быть потому, что место выше остальных, так как на более поздних планах его нет. Зато вскоре на плацпарадной площади, там, где сейчас театр драмы, появляется новый колодец «с изрядною кровлею». Исключая колодец на Казарменном переулке, все они были глубже двадцати метров, и это, разумеется, затрудняло их чистку. Поэтому некоторые колодцы постепенно выходили из строя. Точно проследить за устройством и действием колодцев невозможно, но общая картина вырисовывается достаточно ясно. Чистка производилась нерегулярно, и колодцы давали воды все меньше, пока не иссякали. Так, на плацпарадной площади в 1820-е годы упомянутый колодец «с изрядною кровлею» не действовал больше. П. К. Эссен в 1827 году пишет по этому поводу: «с давняго времени существует здесь близ главной гауптвахты против почтамта колодезь с бассейном, который, впрочем, по неимению воды остается для города бесполезным».

Сложности водоснабжения и нехватка воды в экстренных случаях, так же как и нужды озеленения, заставили начальство думать об устройстве водопровода. Первый проект тоже был поручен заботам инженер-генерал-майора Бикбулатова[38]. По проекту, представленному в сентябре 1828 года, для подъема воды из Урала предусматривались две машины, приводимые в движение четырьмя лошадьми каждая; помпы, соединенные с ними, должны были подавать воду вверх в резервуар, к помпам же вода подводилась из реки самотеком посредством «минной галереи», то есть под землей. Воду предполагали подавать в два бассейна: в тот, что был на плацпарадной площади, в это время называвшейся уже Александровской, и другой на торговой площади. Сметная стоимость по этому проекту была округленно 20865 рублей, а содержание и ремонт должны были обходиться около 1650 рублей в год.

Прежде чем приступить к осуществлению проекта Эссен послал его в Екатеринбург своему знакомому горному механику Меджеру для заключения. Тот одобрил все, но предложил более дешевый в эксплуатации вариант приведения в движение машин ― при помощи водяного колеса, Оно должно было крепиться на двух барках, удерживаемых быками, которые служили бы им одновременно и защитой. На колесе устанавливались 24 лопасти, около 7 кв. метров каждая. Водяное колесо приводилось в движение течением реки и связывалось системой канатов и блоков. По расчету должно было подаваться 11 520 ведер в сутки. Для обеспечения работы в зимнее время Меджер рекомендовал соорудить над колесом теплое помещение. Кроме того, он советовал испытать силу напора льда весной, чтобы можно было принять соответствующие меры. Проект этот губернатору понравился, и с осени 1829 года приступили к его осуществлению. Работами руководил поручик Агапиев, который ранее сам ездил к Меджеру, составлял смету, видел работу модели, построенной Меджером, и, таким образом, был полностью в курсе дел, но все-таки оставался только исполнителем. За зиму сделали и установили два быка, видимо, под одну барку, так как их называют передним и задним. Оба были окованы железом, причем на переднем, то есть стоящем выше по течению и выдерживающем основной напор его, железа было 270 и 2/₃ пуда (то есть 4325 кг), а на заднем ― 158 пудов (2528 кг). Больше ничего установить не успели, потому что Яик перечеркнул все расчеты: началось половодье, и 8 апреля 1830 года, как пишет А. Гра, «оба быка в виду многих зрителей подмыло, подняло, покачнуло и опрокинуло». Так окончилась первая попытка устройства водопровода.

В это время Эссена в Оренбурге уже не было, пост военного губернатора занимал генерал-адъютант граф П. П. Сухтелен-второй. Новый губернатор, человек, по отзыву современников, добрый, гуманный и «замечательно выдававшийся своим умом», не стал обвинять Меджера в просчетах, да того уже и в живых не было и делал он все бесплатно, Урала же никогда не видел. Нужно заметить, что в те времена река по целому ряду причин была полноводнее, и паводок соответственно мощнее.

Дело постройки водопровода приостановилось, хотя поручик Агапиев предлагал продолжить работы, заменив силу воды силой лошадей. Запрашивали министерство внутренних дел, но там с ответом не очень спешили, и лишь осенью 1834 года сообщили сменившему умершего П П. Сухтелена новому военному губернатору генерал-майору Перовскому, что для составления нового проекта в Оренбург командирован майор корпуса инженеров путей сообщения Термин. Вскоре прибыл и он. В своих предложениях, поданных в феврале 1835 года, Термин совершенно обошел возможность подъема воды, используя силу лошадей или паровой машины. Он отметил, что проект Меджера самый простой, но для обеспечения надежности требует постройки дамбы, а это слишком сложно. Исходя из местных условий Термин предложил устраивать артезианские колодцы. Показательно его заключение о состоянии водоснабжения. Он пришел к выводу, что положение не является особенно плохим, потому что самые дальние дома в городе и слободах находятся на расстоянии не более 1,5 версты от реки и вода доставляется на себе или на лошадях, а «в городе и слободах нет почти ни одного жителя, который бы не имел по крайней мере одной лошади»; кроме того, в отдаленных от берега местах есть два колодца. Единственное, что надо было сделать, так это устроить удобный спуск к реке для облегчения доставки воды. Как видно, майор то ли не понял нужд города, то ли главной задачей его было экономить казенные деньги.

Перовский согласился с предложением об устройстве артезианских колодцев, и поручил эту работу капитану корпуса горных инженеров Майеру, который в 1836 году приступил к бурению на Гостином дворе. Тем временем начали работы по устройству летнего водопровода, поскольку результат бурения был неизвестен, а вода была необходима, особенно летом. К концу 1830-х годов он уже начал действовать и в 1842 году представлял из себя следующую систему: на высоком берегу Урала был большой резервуар, куда вода подавалась при помощи двух машин, одной с конским приводом, а другой паровой. Из резервуара, который находился на территории современного водоканала в створе Южного переулка, вода по деревянным трубам шла на Александровскую площадь, где в центре перекрестка современных Советской и Ленинской был бассейн. Отсюда трубы шли на базарную площадь. Здесь в центре ее северной половины был второй бассейн, обычно сухой, как отмечают очевидцы, причиной этого являлась постоянная порча воды продавцами кваса и «уличными мальчишками». Побудительные мотивы как первых, так и вторых очевидны. Отсюда воду несколько позже довели до Караван-Сарая. На набережной был также отвод в новый губернаторский дом. В обоих бассейнах были фонтаны, которые действовали только по воскресеньям и праздничным дням, потому что трубы часто лопались, даже еще будучи новыми, и вода выступала на поверхность. Позже их заменили гончарными и чугунными, конский привод также был заменен второй паровой машиной. Таким был первый действующий водопровод, он просуществовал до начала 1860-х годов, то есть все то время, пока Оренбург был крепостью.

Что же касается артезианского колодца, то Майер бурил его до 1840 года. Он нашел воду на глубине 72 футов, но она не поднялась, поскольку не была артезианской, это был уровень реки. На глубине 540 футов он нашел второй водоносный слой, вода его тоже не поднялась выше первой. Отчаявшись, Майер прекратил работу, достигнув глубины 570 футов. Неудача, однако, не отбила охоту устроить артезианский колодец, и в 1844 году бурение продолжил гражданский инженер Нешель, который остановился на глубине почти четверти километра, доведя скважину до 745 футов. На глубине между 624 и 634 футами он нашел еще один водоносный слой, вода которого лишь немного поднялась над уровнем реки, остановившись на глубине 70 футов 5 дюймов (немного более 21 метра) от уровня земли в месте бурения. Эта точка находилась приблизительно в центре южной половины Гостиного двора, то есть где-то недалеко от северо-восточного угла общежития педагогического института. Так ничем и окончились поиски, потребовавшие довольно больших затрат.

В. А. Перовский положил начало и уличному освещению города. Вскоре после своего вступления в должность он дал предписание полицмейстеру установить первые шестнадцать фонарей на главной улице. Источником света в них был огонь конопляного масла. Так положили начало. До этого почти сто лет, кроме праздничных дней, когда жителям приходилось выставлять и зажигать свечи на некоторое время в окнах, с заходом солнца город погружался во мрак.

В деле освещения имелись, однако, свои маленькие сложности: необходимо было покупать масло, для чего требовались деньги, которые приходилось изыскивать на месте. Перовский распорядился, чтобы деньги, поступавшие ранее в полицию в виде штрафа «за бродячий по улицам скот», шли в городскую думу, а та, в свою очередь, отпускала полиции необходимые средства на освещение. Бюрократическое крючкотворство, связанное со взаимными расчетами, подробно описано П.Н. Столпянским.

В 1837 году фонарей стало 18, в 1841 году ― 32, хотя в списке этих лет их намечено 62, 22 из них ― на главной улице. Кроме нее, должны были освещаться Гостинодворская, Орская, Неплюевская, Эссенская (сейчас «Правды»), Водяная, или Уральская, да еще Петропавловская, но на их долю фонарей оставалось очень мало. В 1851 году число фонарей собирались увеличить до 96. Но вопрос затянулся, так как из Петербурга предложили перейти на спиртокалильные фонари, дававшие более красивый свет. Горючим в них служила смесь спирта со скипидаром в пропорции 78 к 22. Осуществлению этого проекта помогло то, что в Уфе, которая тогда была губернским центром, уже собирались ставить такие фонари, и там имелось их двести штук. Решено было поделить это количество пополам, и сто фонарей в декабре 1853 года доставили в Оренбург. Их установили по городу на этот раз значительно равномернее: 41 фонарь поставили на главной, Николаевской (бывшей Губернской) улице, 12 ― на Троицкой, по 10 ― на Гостинодворской и Орской, 12 ― по Неплюевской и 15 ― по Водяной. Фонарям не полагалось гореть всю ночь. Дольше всего они должны были гореть в самые темные месяцы года: ноябрь, декабрь, январь ― по семь часов. Но в действительности иногда целыми ночами фонари не горели, так как спирт и скипидар доставлялись с перебоями. Новое освещение было опробовано в январе 1854 года, а полностью все 100 фонарей загорелись 1 октября этого же года. Такой способ освещения просуществовал более десяти лет, он тоже связан с именем Перовского, который, оставив Оренбург в 1842 году, в это время снова управлял краем, но уже в должности Оренбургского и Самарского генерал-губернатора (1851―1857).

Если зримые, материальные признаки цивилизации появились при Перовском, то попытки повышения культуры и образования были предприняты раньше. Инициатором в этом деле был его предшественник Павел Петрович Сухтелен, граф, управлявший с 1830 до 1833 года. Его отличал просветительский подход к вопросам, и действовал он преимущественно убеждением, где было возможно, хотя с ранней молодости он был человеком военным и в 17 лет на поле Аустерлица в 1805 году был ранен сабельным ударом в голову, контужен ядром и в таком состоянии попал в плен. Нельзя умолчать об эпизоде, который произошел в этой связи. В группе пленных он обратил на себя внимание Наполеона, и на едкое замечание императора французов: «Ого! Так молод и вздумал потягаться с нами!» ― он ответил стихом из Корнелевской трагедии «Сид», который в принятом русском переводе звучит так: «Молодость не мешает быть храбрым». Наполеон, восхищенный таким ответом, повелел запечатлеть эту встречу на картине, которая затем украшала дворец Тюильри[39].

Сухтелен занялся Неплюевским училищем, отстоял своеобразие его, убедив в этом Николая I, который хотел превратить училище в обычное казачье; составил проект разделения училища на два отделения ― европейское и азиатское. В 1831 году по его инициативе был основан музей, от рождения которого, несмотря на все последующие перипетии, отсчитывает свой возраст наш Краеведческий. С заботой о сближении с «азиатцами» связано открытие восточного отделения типографии Оренбургского Отдельного корпуса, оборудованной в 1826―1827 годах для печатания арабским шрифтом. Пытался П.П. Сухтелен основать и издание ― «Оренбургский периодическия записки», которые мыслились как полная летопись края. Но вышел только пробный номер в конце 1832 года. Все «прижившиеся» начинания Сухтелена Перовский старался продолжить.

В.А. Перовский продолжал и начинания Эссена по озеленению, но в гораздо более широких масштабах. Сразу же по вступлении в должность военного губернатора он занялся лесами. Проехав по линии крепостей и обнаружив «худое состояние лесов по Уралу», и что «большая часть из них совершенно вырублена», он предписал комендантам крепостей учесть и сообщить сведения о количестве мужского населения от 12 лет и выше, а также прислать образцы земли и пород деревьев, которые растут на подведомственных им землях. На основе этих данных весной 1835 года было издано «Наставление», как производить посадку». Согласно этому наставлению, предлагалось сажать ветви деревьев - «колья» четыре аршина длиной, и давалась подробная инструкция, как это делать. Каждый мужчина; начиная с 12 лет, должен был посадить определенное количество кольев. Предполагалось, основываясь на опытах, что примутся более 80%, но процент прижившихся в 1835 году ветвей оказался 38,5. По мнению П. Н. Столпянского, это заставило военного губернатора, решившего, что основная причина неудачи в отсутствии специалистов, которые могли бы наблюдать за посадкой, принять меры к устройству училища земледелия и лесоводства. С такой трактовкой, однако, согласиться нельзя. Имеющиеся документы свидетельствуют, что речь об училище шла еще в начале года, и Перовский предусматривал организацию его независимо от результатов посадок[40].

Училище открылось 18 февраля 1836 года. Кроме необходимости восстановления и разведения лесов, цель его состояла и в повышении культуры земледелия, и, в частности, проведении общественной запашки, которую пытались внедрить для создания общественных запасов хлеба на случай неурожаев, которые не были редкостью.

Для размещения училища использовали территорию, которую ранее занимала шотландская миссия. Согласно «Высочайшему соизволению» от 16 февраля 1835 года в казну приобрели принадлежавший «Великобританским миссионерам» каменный дом «со всеми пристройками и землею 90 десятин и 1628 сажен». В мае 1835 года военный губернатор предписывает городской думе уведомить об этом тех жителей, «которые доселе пользовались или могли пользоваться сею землею», поскольку земля и постройки приобретены в казну для училища земледелия и лесоводства, и поступили в ведение инженер-штабс-капитана Агапиева. Не все подчинились этому распоряжению сразу, поэтому Агапиев 30 июня вынужден был писать в думу, что скот все еще пасется на казенных лугах. Все это свидетельствует о том, что этой землей широко пользовались, когда она стала практически ничьей после ликвидации миссии, и никому дела до этого не было. Весной 1836 года участок несколько перепланировали, оставив ту же площадь, провели границы, где возможно, по естественным рубежам, то есть по оврагам, озерам и т. п.

Территория училища доходила, применительно к современной ситуации, на юго-западе до станции аэрации воды, охватывая всю ныне застроенную часть, начиная от Мебельной улицы, включала площадь, которую занимает мебельная фабрика, и улицу Тамарова. К уже имевшимся постройкам добавили новые, разбили парк, все потребовало больших расходов. Главные здания училища размещались по красной линии южной стороны нынешней Мебельной улицы между Боевым и Арсенальным переулками. Эти постройки и определили красную линию появившейся через сотню лет улицы.

В училище, которое удалось открыть в такой короткий срок благодаря большим связям В. А. Перовского, принимали учеников не моложе 15 и не старше 18 лет. Курс был рассчитан на 4 года. Оно было одним из немногих учебных заведений подобного рода в России 1830―1840-х годов. Цель училища, как писал его устроитель, состояла «в образовании для Оренбургского казачьяго войска смотрителей общественной запашки и лесничих. В воспитанники училища поступают преимущественно малолетки (малолетками тогда называли всех до 18 лет) Оренбургского казачьяго войска, впрочем буде кто из чиновников сего войска пожелает поместить в это заведение своих детей, то таковые будут приняты». Оговаривалось, что поступающие должны «уметь хорошо читать и писать». Преподавателями выписаны были люди, окончившие Дерптский университет. Смотрителем училища был назначен Карл Герн, человек, впоследствии принимавший большое участие в ссыльном Тарасе Шевченко и ставший ему близким другом.

Училище просуществовало 31 год, его закрыли в 1867 году. Выпускники его, отправляясь на места, быстро становились чиновниками. Это было доходнее: слишком мало средств отпускалось на лесоразведение, а общественной запашке казаки противились всеми силами, и постепенно от нее пришлось отказаться. Постройки же бывшего училища позже стали использовать под размещение казачьего арсенала.

Хотя с освобождением города от воинского постоя исчез фактор, сковывавший инициативу в улучшении частных построек, Оренбург в середине 30-х годов оставался довольно неприглядным. И. В. Чернов в мемуарах пишет, что «дома были почти исключительно деревянные в 3, а лучшие в 5 окон, низенькие, были даже полупланки ― так, дом под одною крышею принадлежал двум хозяевам, и каждый из них имел особые ворота; много было домов развалившихся и землянок; исправлять старые дома хозяева отказывались по бедности». Невзрачные постройки попадались даже на главных улицах.

Рамки города-крепости постепенно становились тесными, хотя прирост населения и не был велик, ведь Оренбург так и оставался военно-чиновничьим городом с торговлей, носившей ярмарочный характер, и почти без всякой промышленности. Возникла необходимость основания нового предместья, поскольку Форштадт стал исключительно казачьим, а Голубиная слободка была бесперспективна в отношении дальнейшего роста, потому что далеко вниз нельзя было селиться из-за весенних паводков, да и Банный проток был естественным пределом.

К этому времени отпали ограничения на тип строения в предместьях крепости, так как в мае 1831 года вышел Сенатский указ «Об оставлении в крепостях Сибирской и Оренбургской линий чистых эспланад в 130 сажен от короны гласиса, и о дозволении возводить всякаго рода строение далее сего разстояния» [41]. До этого ближе 450 саженей от крепости нельзя было ставить дома на каменном фундаменте, иметь погреба и тому подобное, что служило сдерживающим фактором при переселении в предместья, поскольку эти ограничения касались всей Голубиной слободки и Форштадта до линии современной улицы Степана Разина, а в то время он дальше этих пределов и не заходил. Таким образом, отпал один из мотивов, побуждавших к несогласию переселяться в предместья.

Для того, чтобы привести город в порядок, в 1835 году была назначена особая комиссия, которая должна была осмотреть все дома и ветхие назначить к слому, обязав владельцев построить новые дома по утвержденным планам, тех же, кто не в состоянии был отремонтировать дом или построить новый, предписывалось выселить из города в новое предместье[42]. П. Н. Столпянский связывает эти меры с ожидавшимся в 1837 году приездом наследника престола, цесаревича Александра[43]; , но, видимо, это только ускорило дело, не являясь первопричиной. Во всяком случае в 1838 году при пересмотре организации пожарных частей новое предместье еще не упоминается[44]. Так что, утверждать, что уже в 1837 году город был очищен от всех лачуг, представляется не совсем обоснованным. Всего на слом назначили 221 дом. Владельцам выделялось денежное пособие ― 50 рублей ассигнациями, и по 50 бревен от 5 до 7 вершков толщиной (22―30 см), для строительства в новом предместье. Средства, затраченные на пособия, возмещались, в основном, за счет продажи участков новым владельцам. Несмотря на эти льготы, многие выезжать отказывались, и не только потому, что старое место было обжито, но и потому, что строиться надо было в голой степи, куда даже воду доставлять было гораздо дальше. Первый колодец появился там только в 1840 году, он был устроен в середине квартала, ограниченного сейчас улицами Советской, Корецкой, Пролетарской и Постникова. Но для выселения в средствах не стеснялись, там, где упорно не хотели выезжать, полиция попросту ломала печи, вынимала рамы.

Новое предместье получило название Новой слободки, Голубиная же, сохранив еще лет 15―20 свое исконное название, стала позже называться Старой слободкой. Предместье было спланировано с перспективой роста, начиналось оно от линии современной улицы Постникова; предписываемые 130 саженей эспланады выдерживались точно. Планировка была решена по радиально-кольцевой схеме, что решающим образом сказалось на направлении дальнейшего расширения города. Первые кварталы были заложены между линией современной улицы Цвиллинга (тогда здесь проходила дорога, называвшаяся Симбирской) и линией Комсомольской улицы; северной границей первые 10―15 лет была Караван-Сарайская улица, от нее число радиальных проездов стало удваиваться при последующей застройке. Есть одна особенность планировки этой части города: лучи радиальных улиц пересекаются кольцевыми улицами не вполне ритмично, кварталы вдоль лучей имеют разную длину. Это дает основание предположить, что основой при планировке было удобство размещения дворовых мест, ведь с каждым новым кольцом площадь кварталов изменялась, а каждое место имело заданные пределы площади.

Рис. 11. План Оренбурга 1840-х гг. с предместьями.

В первые годы рост Новой слободки был довольно медленным, поселение беднейших городских слоев осталось на долгое время и более отсталым по культурному уровню по сравнению с центральной частью города. Так, по однодневной переписи 21 декабря 1875 года в центре один фортепианный инструмент приходился на 108 жителей, в то время как в этой части ― на 727 человек. Полностью же Новая слободка так и не уравнялась со старым городом до Великой Октябрьской революции. На рис. 11 приведен план города начала 1840-х годов. Цифрами показаны следующие перекрестки улиц: 1 ― Постникова ― проезд Коммунаров, 2 ― Постникова ― Цвиллинга, 3 ― Туркестанская ― Выставочная, 4 ― Туркестанская ― Степана Разина.

Строительство

В 1906 году П.Н. Столпянский писал: «Город Оренбург обязан Перовскому построением чуть ли не 3/₄ настоящих зданий». Это справедливо и сейчас по отношению к историческому городу. Достаточно сказать, что все памятники архитектуры союзно-республиканского значения ― гордость оренбуржцев ― построены в его управление, причем возводились они почти одновременно. Очищая город от ветхих частных построек, он не менее решительно поступал и с казенными зданиями, что было сложнее. К сожалению, авторство проектов большинства из построенных зданий пока не известно или лишь предположительно.

Подробное описание и анализ всех построек второй половины 30-х ― начала 40-х годов, которые объединяют и время и в подавляющем большинстве стиль позднего классицизма, могли бы стать предметом отдельного специального исследования. Здесь же представляется возможным немного остановиться только на отдельных зданиях и лишь назвать несколько других, а начать можно с высокого берега над Яиком ― Уралом.

На месте большей части комплекса старой губернской канцелярии в 1840 году выросло новое здание ― дом военного губернатора. Вопрос о его строительстве или перестройке старого здания возник еще задолго до управления Перовского. В свое время здание бывшей губернской канцелярии, принадлежавшее гражданскому ведомству, было занято Эссеном под квартиру военного губернатора. Дом, однако, требовал не только ремонта, но и расширения, став квартирой. Уже в 1827 году был составлен проект перестройки здания с незначительным увеличением внутренней площади за счет балкона. За ним последовал проект губернского архитектора Алфеева, по которому старое здание преображалось. И, наконец, в 1832 году совершенно новый проект архитектора 14-го класса Гопиуса, который с декабря 1831 года числился архитектором Уральского войска и занял одно из двух мест, на которые П.П. Сухтелен просил президента Академии художеств А.Н. Оленина прислать специалистов; на второе ― губернского архитектора ― желающих не нашлось, так как оклад был всего лишь 800 рублей в год. Гопиус не был начинающим, до этого он более восьми лет служил «на придворной конюшне по чертежной части при архитекторе Шустове», окончил Академию художеств в звании художника архитектуры[45]. Осенью 1832 года была утверждена смета, но строить не стали, очевидно, по причине смены начальства. При Перовском проект был несколько переработан и утвержден им в 1836 году; к постройке же приступили, может быть, только весной 1839 года, потому что царем он был рассмотрен 5 мая этого года.

Главный фасад дома военного губернатора на набережной.

Губернаторский дом дошел до нас в сильно измененном виде, это дом по Советской, 2. Первоначально здание было симметричным в плане, как и полагалось по нормам классицизма, без большого крыла с западной стороны, оно было такой же величины, как и восточное. Оно строилось двухэтажным с большим чердачным помещением, называвшимся тогда антресольным этажом, которое не имело окон на главном и боковых фасадах, только несколько маленьких окон со двора. Теперь бросается в глаза, что окна, пробитые на улицу в чердачном помещении, разрезают фриз дорического ордера, совершенно не вписываясь в его ритмику, поскольку она, в свою очередь, не совпадала с ритмикой оконных проемов здания. Наверху посередине главного фасада располагался бельведер, откуда открывался отличный вид на Бухарскую сторону, как тогда называли левобережье. На углу, выходя на главную улицу на уровне бельэтажа (второго этажа с высокими потолками, где были и помещения для приемов), выступал маленький эркер ― застекленный крытый балкон. На набережную выходил портик с балконом, причем пандусы позволяли подъезжать в карете прямо к парадной двери. Эркер, расположенный асимметрично, являлся отступлением от канонов классицизма, видимо, пожелал будущий хозяин. В проекте 1832 года этого элемента нет, а есть два легких балкона на обоих боковых фасадах. Хороша была и отделка интерьеров, она частично утрачена, так же как и лестничное ограждение, выполненное по рисункам петербургских художников. Одновременно с основным зданием возводились и подсобные постройки и перестраивался дом, оставшийся от комплекса канцелярии, который удлинился на север, получил мезонин и вместо шести стал иметь пять окон на набережную.

Ниже по Николаевской вместо одноэтажного построили двухэтажный дом обер-коменданта города, он тоже не сохранил свой первоначальный вид (Советская, 5). Балкон очень широкий, но с малым выносом, имел металлическое ограждение; он очень типичен для своего времени. Здание ордонансгауза, тогда одноэтажное (Советская, 3), тоже, возможно, строилось в это же время, если не было возведено в конце 20-х годов.

Формировалась часть Александровской площади. Если не считать пространства, занимаемого улицами, то под застройку ушла половина площади. Здесь ставили дом «для инженерного и генерального штаб-управления» и при нем помещения для соответствующих служб, так что образовался небольшой квартал, занимаемый сейчас школой № 30. Строительство завершилось уже после отъезда Перовского, и новый военный губернатор, генерал В. А. Обручев, уничтоживший многие начинания предшественника, поместил в новом доме азиатское отделение Неплюевского училища, или второй эскадрон, как оно стало называться. В переводе сюда эскадрона ничего плохого не было, но Обручев устроил здесь еще и главную гауптвахту, отведя под нее всю южную половину цокольного этажа и испортив внешний вид здания асимметричной дверью для входа в нее. Объемно-пространственное решение здания во многом напоминает решение губернаторского , дома, нельзя исключить и возможность авторства Гопиуса. Первоначально постройка не имела больших боковых крыльев, а только сильно выступающие ризалиты. Четырехколонный портик с балконом тоже имел по сторонам пандусы. Здесь в здание вели три двери, из них осталась сейчас средняя, две других заложены при перестройке. В другом квартале построили манеж и одноэтажное каменное здание тептярской школы, недавно снесенное в связи с необходимостью расширения театра, в конструкцию которого вошли и стены манежа.

Здание Краеведческого музея тоже возведено в эти годы как частное владение винного откупщика Еникуцева на месте старых винных подвалов. Часть из них составляет подвальный этаж этого здания. Щебень от сносившихся строений и части подвальных сводов Еникуцев пожертвовал городу, и по указанию Перовского им засыпали базарную площадь, проведя там заодно и водостоки, произошло это в 1835 году. В 1852 году здание вместе с двумя флигелями во дворе было приобретено в казну для канцелярии генерал-губернатора. Произвели некоторую доделку интерьеров и очень незначительную перестройку. Первоначальный облик здания установить не удалось, по описанию оно имело три выхода на главную улицу, два из них в боковых ризалитах. Архитектура здания очень типична для позднего классицизма, автором проекта может быть тот же Г. Гопиус. Постройка отличается парадностью не только главного, но и торцевых фасадов.

Несколько подробнее нужно сказать о доме Благородного собрания, который построили на месте разваливавшегося народного училища, снесенного в 1835 году. Для последнего же приобрели частный дом на углу Николаевской и Водяной, сейчас в нем помещается художественная школа.

К сожалению, до сих пор не удалось установить, кто является автором проекта. Считали, что здание спроектировано архитектором А.П. Брюлловым, братом выдающегося русского художника Карла Брюллова, но в последние годы возникли сомнения, так как в его архивах не найдено документов, подтверждающих это. Авторство приписывается также архитектору Тону который в 1830-е годы был уже профессором Академии художеств и проектировал преимущественно церковные постройки. По свидетельству же современников, в частности генерала Бларамберга, который начал служить в Оренбурге в год окончания строительства этого здания, автор проекта ― Александр Павлович Брюллов.

Говоря об этом здании, прежде всего нужно отметить, что оно стояло свободно и соответственно воспринималось иначе, чем теперь, когда оно буквально зажато другими постройками. С юга был одноэтажный дом, находившийся, по-видимому, несколько дальше, чем построенный в 1880-е годы и дошедший до нас двухэтажный кирпичный. С северной стороны на довольно значительном расстоянии стоял двухэтажный дом военного ведомства, который к тому же не доходил до красной линии главной улицы почти на двенадцать метров. Поэтому северная сторона Благородного, или Дворянского, собрания, как его тоже называли, от упоминавшегося уже бассейна на пересечении Николаевской и Неплюевской улиц просматривалась почти на две трети. Таким образом здание значительно выделялось на фоне остальной застройки и производило сильное впечатление. В наше время не так просто представить себе это, потому что изменилась не только среда, но и пропорции постройки. Со стороны Советской улицы дом теперь ниже на полметра, если не больше, в результате неоднократного подъема проезжей части и тротуара, и облицованный камнем цоколь совсем уже скрылся за слоем асфальта. Подъем так называемого «культурного слоя» вообще необходимо всегда учитывать при оценке пропорций старинных построек.

Бывшее здание Благородного собрания имеет два больших зала и целый ряд более мелких помещений. Главный фасад решен в виде двух сильно выступающих ризалитов, соединенных террасой на цокольном этаже. Окна главного зала уходят, таким образом, куда-то глубь здания, создавая атмосферу отдаленности от улицы, отрешенности от повседневных забот. Это подчеркивало сословную обособленность высших слоев от остального народа, их высокое положение. Дворовой фасад, или скорее садовый, тоже решен в виде двух ризалитов, но в отличие от главного фасада, между ними выступает полукруглый объем гостиной с крыльцом и огибающей его с двух сторон лестницей, что сразу объединяет внутреннее и внешнее пространство, здание как бы раскрывается. В обработке фасада применен дорический ордер. Внутренняя отделка, отличавшаяся большим изяществом, сохранилась лишь частично.

Главный фасад в качестве ограждения крыши украшала баллюстрада, утраченная позже. Но не только отсутствие баллюстрады нарушает первоначальный облик этого памятника архитектуры. В первые десятилетия, как свидетельствуют планы, не было пристроя с северной стороны, там, где сейчас вход. Он появился, вероятнее всего, в 1870-е годы, и строился каким-то доморощенным умельцем, а не архитектором, так как элементы декора не соответствуют ни пропорциям аналогичных деталей на здании, ни архитектурным нормам вообще.

Торжественное открытие Благородного собрания состоялось 2 декабря 1841 года. Вот как кратко описывает его в своих мемуарах Бларамберг, который был участником этого события: «Организовали запись, по которой каждый член общества согласно своему состоянию должен был внести средства, и в течение недели было собрано 10 тыс. рублей ассигнациями ― сумма для Оренбурга того времени значительная. Поистине блестящий бал состоялся 2 декабря в залах Дворянского собрания; такого бала оренбуржцы еще никогда не устраивали; Блестящие мундиры, богатые туалеты, музыка, обслуживание и ужин были не хуже, чем в Петербурге, и генерал-адьютант Перовский, за здоровье которого было выпито много шампанского, был очень тронут привязанностью своих подчиненных и почитателей, а также восхищен любезностью множества женщин и девушек, среди которых было много красавиц». Таким образом, цвет тогдашнего оренбургского общества отпраздновал, выражаясь по-современному, ввод в эксплуатацию этого дома. Самой значительной стройкой того времени был комплекс Караван-Сарая. Это было первым строительством такого размаха вне стен крепости. Караван-Сарай строился как место для пристанища башкир, для укрепления связи с ними, для налаживания более тесного контакта, но делалось это не только ради башкир, а в гораздо более широких целях.

В те годы правительство стремилось привлечь на сторону России народы Средней Азии, исповедывавшие ислам. В большой степени это стимулировалось необходимостью противостоять проискам Великобритании в этом районе. Одной из мер привлечения среднеазиатских народов было проявление заботы о своих подданных мусульманах.

Башкирия тогда была связана с Оренбургом в военно-административном отношении, имелось башкиро-мещеряцкое войско, и башкирам часто приходилось приезжать по делам в Оренбург. В. А. Перовский, хорошо понимавший важность налаживания максимально хороших отношений с ними, решил, что в Оренбурге необходимо иметь для них хорошее пристанище, которое одновременно служило бы усилению хозяйственно-экономических и культурных связей с Башкирией. Получив одобрение вышестоящих инстанций, военный губернатор обратился в апреле 1836 года к кантональным начальникам (Башкирия делилась на кантоны). Он писал, что намерен «приступить к построению общественного постоялого двора, или караван-сарая, в котором могли бы останавливаться со всеми удобствами каждый башкир и мещеряк без всякой платы». Строительство должно было вестись на деньги башкиро-мещеряцкого войска, но собирались и пожертвования.

В своей работе «Караван-сарай в Оренбурге» архитектор Б. Г. Калимуллин, касаясь проекта комплекса, пишет, что он был одновременно поручен двум авторам: «строителю Казанского университета М. Коринфскому и выдающемуся петербургскому архитектору А. Брюллову», проект первого был отвергнут из-за ряда недостатков. То есть фактически состоялся конкурс. Это указание вызывает сомнение, такому заключению противоречит содержание и датировка писем В. А. Перовского А.П. Брюллову, с которым военный губернатор был в большой дружбе.

Первое письмо написано 6 октября 1836 года, то есть почти через полгода после обращения к начальникам кантонов. В. А. Перовский не стал бы медлить с заказом. Очевидно, заказ был сделан сначала М. Коринфскому, а уже после рассмотрения его проекта ― Брюллову. Кроме того, если бы заказ был сделан сразу обоим архитекторам, губернатор упомянул бы об этом в письме, а в нем ничего похожего нет. Вот его текст: «Любезнейший Александр! Вспомни старую дружбу нашу и займись, пожалуйста, без отлагательства составлением проекта по предлагаемой программе. Я затеял строить здесь караван-сарай; это дело меня весьма интересует. Хочется начать с наступлением весны; ради Бога, не мешкай. Я уверен твердо в твоем знании и вкусе, но крепко сомневаюсь в прилежании: ты мне обещал много, да сдержал мало. Не в поощрение тебе, а просто к сведению, скажу тебе, что постройка караван-сарая есть затея не моя частная, а казенная, а потому труды по составлению сметы, перечерчению планов и проч. будут вознаграждены по-надлежащему. Задача довольно трудная, быть может, по ограниченности места, но если бы сажени слишком стесняли твое зодческое воображение, то делай как знаешь, а я постараюсь приискать место по твоему плану. Обнимаю тебя. Можешь ли ты приготовить дело в шесть недель после получения этого письма? Ты бы меня обязал чрезвычайно. Душевно тебе преданный Василий Перовский». В комментариях этот текст не нуждается.

Через месяц Александр Брюллов получил другое письмо, датированное 3 ноября 1836 года, где Перовский пишет, что с тех пор как он послал первое письмо с просьбой и программой «на построение в Оренбурге башкирской военной канцелярии и проч.» он несколько изменил условия: «...я подумал, ― пишет губернатор, ― что было бы безсовестно стеснять твой талант в подобном предприятии, назначая ему число сажен, на которых он имеет право развернуться. Я решил этот дом строить за городом; места ― сколько душе угодно; одного только не теряй из виду: мечеть должна быть по означенному на плане направлению. Материалы здесь дешевы, но чрезвычайно дороги рабочие и особенно мастера; в этом отношении прошу тебя соблюсти возможную экономию. Если б ты потрудился дело устроить так, чтобы в бытность мою в Петербурге мог я представить план государю в начале января, то я бы тебя от всей души поцеловал точно так, как теперь обнимаю. В. Перовский». Из этих писем ясно видно, что сначала собирались строить караван-сарай внутри крепости, что, естественно, должно было значительно ограничить площадь. А. П. Брюллов выполнил просьбу друга, и 19 января 1837 года проект был утвержден.

В конце мая 1837 года В. А. Перовский передал материалы на постройку караван-сарая старшему корпусному инженеру в Оренбурге. Время между январем и маем ушло, вероятно, на доработку деталей проекта и т. п. Военный губернатор писал: «...постройку эту поручить в искусственном и хозяйственном отношении инженер-поручику Сенькову. При надзоре... за правильностью, прочностью и чистотою в отделке будет находиться Уральскаго войска архитектор 14-го класса Гопиус». Как видно из последней фразы, Гопиус был больше в Оренбурге, чем в Уральске. Работал он впрочем добросовестно и хорошо, уже в 1832 году войсковая канцелярия представляла его к награде. К этому ходатайству на следующий год присоединился Перовский. В 1835 году Гопиус был награжден орденом Станислава 4-й степени и в 1837 году произведен в 12-й класс. Работы начались, очевидно, летом этого же года. К ним, как пишет Б. Г. Калимуллин в упомянутой работе, для изготовления строительных материалов и их транспортировки, а также к разным подсобным работам привлекались главным образом башкиры и мещеряки, «в сооружении же зданий и их оформлении участвовали строители и других национальностей, в первую очередь русские мастера».

К началу 1842 года внешне комплекс выглядел завершенным. Часть помещений основного корпуса была готова еще раньше, так как в декабре 1841 года на втором этаже уже разместилась канцелярия командующего башкиро-мещеряцким войском. Тогда Караван-Сарай производил несколько иное эмоциональное воздействие, потому что и окружение и масштабность были иными, по отношению к окружающей местности комплекс был выше, чем сейчас.

Интересен выбор места. Хотя город был еще крепостью и вопрос о ее упразднении не стоял, Караван-Сарай явно поставлен в расчете на то, что рано или поздно крепости не будет, город расширится и минарет мечети будет выполнять определенную градообразующую роль: он поставлен точно в створе Введенской улицы в этом легко убедиться, посмотрев сейчас, особенно после опадания листвы, вдоль улицы 9-го Января. Видимо, решая вопрос о месте комплекса, строители считали, что потомки выведут улицу прямо на Караван-Сарай; но так, к сожалению, не случилось.

В августе 1846 года состоялось торжественное открытие Караван-Сарая. По существу-то открывали мечеть, которая вместе с минаретом является центром композиции; отделка ее, вероятно, и заняла все то время, ведь мастеров было очень мало.

О достоинствах и особенностях Караван-Сарая хорошо и подробно рассказал в своей работе архитектор Барый Гибатович Калимуллин. Он выделяет как самое главное и наиболее ценное ансамблевое качество «соразмерность отдельных частей комплекса, стройность общего силуэта, согласованность всей композиции». По формам здания сильно отличаются, но они соподчинены и дополняют друг друга. Хорошо сказано о развитии композиции в высоту: «С низких, горизонтально протяженных стен хозяйственных пристроев взгляд переходит к стенам основного здания, и угловым башенкам над крышей, следует выше к куполу мечети, затем поднимается к минарету, его конусному завершению, шпилю и, наконец, уходит в необъятный простор неба».

Анализируя архитектурный образ Караван-Сарая, Б.Г. Калимуллин приходит к заключению, что в нем отражена схема летнего башкирского аула. Ассоциацию с аулом усиливают возвышающиеся над крышей угловые башенки, которые напоминают легкие летние юрты. До нас Караван-Сарай дошел с рядом изменений. Так, хозяйственный пристрой потерял свои первоначально четкие формы из-за добавления разновысоких построек, минарет соединен с мечетью чуждым ансамблю переходом.

Кроме таких выдающихся в отношении архитектуры зданий, строились и скромные, имевшие чисто практическое значение, например, казенное лесопильное и мукомольное заведение, большая оборонительная казарма вместо куртины между Успенским бастионом и Преображенским полубастионом, и другие. Кое-что осталось лишь в проектах. Не лишена интереса история так и не построенного постоянного моста через Урал. Необходимость его была очевидна, сообщение с Бухарской стороной, как почти сто лет до этого, осуществлялось посредством «моста на судах» ― летом, и паромной переправы ― осенью и весной, зимой же, разумеется, по льду. Нормальное сообщение, таким образом, нарушалось не только весной, но и осенью во время ледостава. Поэтому весной 1838 года В. А. Перовский специально для строительства водопровода и моста (каменного или деревянного на каменных опорах) просил департамент путей сообщения прислать знающего инженера, сообщая, что в «Оренбургской губернии ныне находится один только офицер Корпуса путей сообщения ― поручик Сергеев, занятый безотлучно на вновь прокладываемом промышленном пути». Просьбу удовлетворили, и в августе того же года в Оренбург прибыл полковник Зеге фон Лауренберг, до этого строивший мост между Ригой и Митавой[46]. 19 ноября он уже рапортует о представлении проектов и смет. Мост проектировался «о семи арках шириною по 8 сажен 5 футов каждая», а по обоим берегам должны были устраиваться земляные насыпи с мостами и трубами для протока весенних вод. Место для моста выбрали чуть пониже, чем стоит нынешний автогужевой. Документы послали в Комиссию проектов и смет, которая в своем заключении от 28 января 1839 года указала, что необходимо еще тщательно изучить течение реки, его скорость, особенно в половодье и т. д. Работы на строительстве моста были, однако, начаты задолго до получения ответа комиссии. За 37 рабочих дней, начиная с 14 декабря 1838 и по 12 февраля 1839, сделали довольно много той работы, которую можно, и даже лучше, производить зимой, ― забили трехсаженные сваи, которые должны были служить опорой для быков. Забивались они почти на всю длину плотными группами рядом друг с другом. За это время вбили 194 сваи, 160 заострили и насадили железные колпаки. Основной рабочей силой были арестанты. В этот период, например, у копров на забивке свай их работало немногим более 70 человек, а при них 16 конвойных под командой двух-трех унтер-офицеров. Из вольных людей ежедневно ― 4 или 5 плотников, которым платили по тем временам довольно много по «частной цене»: в день по полтора рубля. Остальным платили гораздо меньше, все они были ведь на казенном довольствии: арестант получал в день по 10, конвойный ― по 5, а унтер-офицер ― по 20 копеек.

Наблюдения за льдом и течением производились в 1839 и 1840 годах, но ничего нового не дали, весенняя вода не доходила до нужной отметки. Комиссия даже выражала сомнения в правильности измерений. Поэтому изучения водного режима были продолжены. Потом, в декабре 1841 года, «по причине удачнаго опыта, произведеннаго в России сего лета над Американскими мостами», комиссия рекомендовала построить другой «решетчатый мост с пролетом в 25 или 30 сажен отверстие». Лауренберг предложил строить мост новой конструкции прямо напротив главной улицы; рассматривались чертежи построенных мостов. Но военным губернатором был уже Обручев, и все практические работы остановились на много лет, хотя рассуждения о мосте и о том, кому надлежит его строить, не прекращались. В начале XX века в меженную воду свайные группы были «отлично видны, различались они еще и в 1970-е годы.

Памятные места. Т. Базинер об Оренбурге

В Оренбурге, таком далеком от центра России городе, жили, работали или останавливались многие известные, талантливые люди. Особенно выделяются в этом отношении периоды управления В. А. Перовского. Этот незаурядный человек привлек в Оренбург многих способных людей, некоторых находил и на месте, больше из тех, что не по своей воле приехали сюда. Много написано о них. Подробно рассмотрена в научной литературе и публицистике деятельность таких людей, как Владимир Даль ― чиновник для особых поручений при военном губернаторе, Ян Виткевич ― ссыльный поляк, успешно выполнивший серьезную миссию в Афганистане, Томаш Зан, тоже из ссыльных, которому П. П. Сухтелен поручил музей, и многих других. О двухдневном пребывании А. С. Пушкина в Оренбурге написано столько, что один список работ по этому вопросу занял бы не менее страницы[47]. Жил здесь ученый Эдуард Эверсман, проездом был великий немецкий ученый Александр Гумбольдт, много других ученых путешественников бывали в Оренбурге.

Как правило, мы много знаем о том, что они делали, с кем встречались, кому писали, но совершенно или почти ничего не знаем конкретно, где они жили, часто бывали. Это во многом их же «вина»; они или не оставили записей, или слишком обще указывали свое местопребывание. Например, Григорий Силыч Карелин, молодым прапорщиком высланный служить в Оренбург, ставший здесь крупным ученым-исследователем, адресовал письма жене-оренбуржанке «в собственный дом, позади дома г-на Военного губернатора» (имелся ли в виду дом, где губернатор жил, то есть дом 32 по нынешней Советской, или тот, который строился, кто знает ?). В то время, да и позже, так «описательно» и принято было указывать адрес даже в столице.

С точки зрения краеведческой интерес здесь двупланов. С одной стороны, важно знать, где люди жили или останавливались, где бывали. С другой, не менее интересно, каков был тогда город, их впечатления, оценка. И в обоих случаях достоверность информации должна проходить возможную проверку, с учетом субъективности восприятий, оценки, классовой позиции, положения, и т. п. Так, например, широко известная гравюра по рисунку П. П. Свиньина ― вид Оренбурга с левого берега Урала ― ни у кого сомнений как будто не вызывала в своей достоверности. На самом же деле во многих деталях рисунок грешит: церкви на набережной стояли другие, берег никогда такой крутизны не имел, мост не был свайным, и, наконец, не росли в этом месте на левом берегу никакие деревья. Это только основное. По всей видимости, П. П. Свиньин рисовал по памяти, может быть, с двухминутного наброска. По свидетельству современников, он обладал богатой фантазией; А. С. Пушкин даже писал, что тот в детстве «не мог сказать трех слов, чтобы не солгать». Таким образом, рисунок этот дает лишь самый общий образ города. Не без преувеличений и его описание города 20-х годов. Не мог же Свиньин не заметить разваливающихся домов, бродячий скот на улицах, который, к слову, сильно вредил насаждениям[48].

А. С. Пушкин не оставил ни своих оренбургских адресов ни впечатлений о городе. Слишком коротким было его пребывание, да не за тем он сюда и приезжал. Нет настоящей ясности, где он бывал. Считалось, что останавливался в доме Тимашева (Советская, 32). Затем на основании писем Е.3. Ворониной[49], мемориальную доску установили в бывшем саду военного губернатора, и сейчас почти все считают, что А. С. Пушкин останавливался здесь[50], так как Перовский еще не переехал в это время на городскую квартиру, а жил в загородном доме, построенном, как считалось и считается, в конце XVIII века. Дом этот затем был подарен вместе с другими относящимися к нему постройками полицмейстеру Шербачеву, который все потом продал; наконец, после еще одной перепродажи, все было отдано архиерею; постройки в 1860-е годы были совсем древние, поэтому архиерею возвели новый дом, существующий и поныне[51]. Не сомневаясь в достоверности сведений, по этому же пути пошел и автор. Найдя чертежи с описанием состояния загородного дома в 1797 году, где все в полном порядке, реконструировал его вид и трижды опубликовал его снимок, как дома, в котором останавливался А. С. Пушкин[52]; И вдруг нашелся документ, согласно которому этот дом весной 1825 года продан на слом по причине ветхости и разрушения. Выяснилось, что уже в 1805 году Г. С. Волконский не стал почему-то в нем жить, дом не ремонтировался, пустовал[53]. Документов о постройке нового дома пока не обнаружено. По некоторым данным в это время загородная дача была и в Зауральной роще. Таким образом, вопрос этот представляется не решенным. Приведение всех «за» и «против» заняло бы слишком много места и может явиться темой отдельной работы.

Несколько более определенно можно сказать о месте жительства директора Неплюевского училища К. Д. Артюхова, у которого, как считается теперь, поэт был сразу по приезде в Оренбург и даже мылся тут в бане. Удалось установить, что он жил на Водяной (или Уральской) улице[54], но место дома пока не определено. По расчетам домовладение могло быть в торце квартала между Николаевской и Мечетным переулком напротив дома Пограничной комиссии.

О месте, где жил В. И. Даль, не известно ничего. Существует лишь указание в письме Е. Ворониной, что около его дома росло большое дерево, на которое забирались девицы посмотреть на А. С. Пушкина.

Больше можно сказать о местах, где бывал Т. Г. Шевченко. Кроме общеизвестных ― ордонансгауза, дома Кутина, где жил Лазаревский, места дома К. Герна и главной гауптвахты, нужно назвать уничтоженные пожаром в 1862 году Нижние казармы, о которых уже говорилось. Весьма вероятно, что, вернувшись из Аральской экспедиции, Т. Г. Шевченко работал над материалами в доме топографов, бывшем Тептярском училище. Отсюда же очень возможен его маршрут в слободу во флигель к Герну: по Почтовой улице, как с последней четверти XVIII века стала называться Комисская, на север к Сакмарским воротам. Улица эта в большой степени походила на задворки, определенная как «задняя» после пожара 1786 года. Здесь меньше чем на Николаевской могло быть нежелательных встреч; более людно было, очевидно, только около кабака «Кукуй», который находился в конце улицы у вала. И еще одно место, где мог бывать Шевченко: дом титулярного советника Костромитинова; он находился около вала. Место это сейчас не застроено у перекрестка Матросского переулка и улицы Володарского, к западу от дома 13.

Если нельзя сказать, где жил Г. С. Карелин, то дом, вернее два дома, принадлежавшие хорошему его знакомому богатому винному откупщику, надворному советнику А. И. Еникуцеву, известны. Они стояли по диагонали напротив друг друга через перекресток Неплюевской и Введенской, занимая юго-западный и северо-восточный углы и весь торец кварталов. Напротив первого дома через Введенскую улицу жил известный в Оренбурге человек, преподаватель Неплюевского училища Дандевиль, а затем его сын подполковник В. Д. Дандевиль, отправившийся в 1859 году во главе экспедиции изучать восточный берег Каспия; то есть в те же места, куда не раз ездил и Г. С. Карелин.

По случайности на четвертом углу этого же перекрестка была казенная квартира председателя пограничной комиссии, которым с 1851 по 1862 год был известный ученый В. В. Григорьев. Здесь он жил, и сюда, должно быть, приходил за книгами пользовавшийся его библиотекой юноша, Ибрай Алтынсарин, будущий известный казахский просветитель.

По Неплюевской же улице, на том месте, где сейчас Оренбургская районная больница, жил человек, которого не стоило бы упоминать, если бы он не был родным братом деда Константина Эдуардовича Циолковского ― Игнатия. Это С. Т. Циолковский, печально известный по Хивинскому походу В. А. Перовского жестокостью к солдатам и к своим крепостным; по отношению же к «равным» ― хлебосольный хозяин.

На углу Петропавловской и Дворянского переулка (ныне Матросский) всю свою жизнь жил И. В. Чернов, автор известных «Записок». Дом его цел, но к нему надстроили еще два этажа (Краснознаменная, 21).

Есть несколько описаний Оренбурга тех лет. Интересно изображение Менового двора в повести В. Даля «Бикей и Мауляна», грустны замечания Т. Г. Шевченко о городе, богаты переведенные на русский язык «Воспоминания» генерала И. Бларамберга. Одним из наиболее полных представляется описание города Т. Базинером в его книге «К изучению Российской империи и пограничных стран Азии», изданной в 1848 году в Петербурге. Написана она по-немецки, в переводе помещаемых ниже выдержек из нее сделана попытка несколько сохранить стиль автора.

Теодор Фридрих Юл. Базинер, доктор философии и естествоиспытатель был в Оренбурге проездом, направляясь в Хиву вместе с посольством под начальством полковника Григория Данилевского. Базинер жил в Оренбурге с 18 июня до 1 августа 1842 года и некоторое время на обратном пути. Его описание ценно не только тем, что дает довольно ясное представление о городе, значительно преображенном к этому времени благодаря деятельности В.А. Перовского и его окружения, но и потому, что это свежие впечатления иностранца. Базинер выехал из Петербурга 2 июня 1842 года и, с остановкой в Москве до 11 июня, прибыл вечером 18 июня в Оренбург после почти непрерывной езды на тарантасе (даты путешествия даны по новому стилю, так как Базинер употреблял его). Он подъезжал по дороге, проходившей мимо горы Маяк и недалеко от современного станкозавода. Вот его первые впечатления.

«Расположенный на высоком правом берегу реки Урал, Оренбург уже издалека, особенно при благоприятном вечернем освещении, представляется путешественнику приветливым городом. Это благоприятное впечатление не смазывается и вблизи.

Немного более чем в полуверсте от крепостной стены справа в два ряда друг за другом начинаются первые дома предместья. В первом, расположенном у самой дороги, выделяется агрономическая школа, основанная бывшим Оренбургским военным губернатором Перовским. Непосредственно к ней примыкает военный госпиталь, большое двухэтажное здание, фасад коего обращен к воротам, через которые с этой стороны попадают в крепость. Сим заканчивается одновременно первый ряд домов, и тут становится виден второй, который, располагаясь дальше от дороги, но идя в одном направлении с нею, приближается к крепости до расстояния в несколько сотен шагов. Как ни приятно смотреть на эти скромные, маленькие, но приветливые дома, взгляд невольно переводишь на другую сторону слева от дороги, где отдельно стоящее грандиозное здание приковывает его своей необычной красивой архитектурой. Фасад этого здания, украшенного на каждом углу двумя маленькими башенками, прерывается широким промежутком, середина коего занята кругообразной мечетью и стоящим перед нею минаретом, обложенным белым глазурованным кирпичом. Оно также построено Перовским, и обычно называется «Башкирский караван-сарай», хотя здесь не производится торговля, а находится только резиденция башкирской администрации.

Дорога между этим башкирским караван-сараем и упомянутым рядом домов до крепостных ворот окаймлена ивовой аллеей, которую, несмотря на песчаную, сухую, как порох, почву, образуют все-таки довольно приличные деревья, находящиеся, по-видимому, уже вне всякой опасности, в то время как многие промежутки между ними ясно показывают, как здесь в неблагоприятном климате должно быть трудно предохранить от гибели молодые деревья. Эта аллея заложена военным губернатором Эссеном, и он собственноручно ухаживал за ней.

Мы проехали по маленькому каменному мосту через сухой, окружающий крепостную стену, ров и сквозь Сакмарские ворота внутрь крепости, где курьерские лошади, мчавшиеся, начиная от первых домов предместья, как это принято, с удвоенной скоростью, были на несколько мгновений задержаны караулом для регистрации паспортов путешественников. Перед нами простиралась длинная прямая улица, главная улица Оренбурга, которая доходит до берега реки Урал и разделяет город посередине на две приблизительно равные половины. Длина ее составляет 600 саженей или 1 1/₅ версты. По обе стороны оной попеременно стоят красивые деревянные или каменные дома большей частью одно- или двухэтажные; но не успел я рассмотреть ближайшие дома, насколько позволяли наступающие сумерки, как с возобновившимся усердием над спинами лошадей засвистел кнут нашего возницы, и снова повозка понеслась, как ветер...

Повернув направо во вторую поперечную улицу (это была Гостинодворская. ― В.Д.), она вскоре остановилась перед гостиницей, на вывеске которой красовался пузатый, постоянно пыхтящий паром самовар (здесь в скобках доктор дает дословный перевод на немецкий язык этого русского слова как чайная машина, ― В.Д.) лучшая примета большинства гостиниц внутри империи... Хозяин отвел мне две комнаты, «лучшие в гостинице» ― как он заверял, ― которые, однако, были такими грязными и плохо обставленными, что я, несмотря на усталость, тотчас поворотил бы отсюда дабы отыскать заказанную еще из Санкт-Петербурга за месяц до того квартиру, если бы не было уже слишком темно и поздно для такого исследовательского путешествия в незнакомом городе... Приближающееся утро я приветствовал почти с тем же чувством, что и узник час своего освобождения. Его, к счастью, не пришлось слишком долго ждать: с рассветом явился солдат, который имел поручение показать мне мою квартиру.

...Так как ничего лучшего в это время мне не предстояло делать, я переоделся и отправился путешествовать по городу, чтобы ближе рассмотреть его, и, при случае, засвидетельствовать свое почтение господам, к которым у меня имелись рекомендации.

В большинстве своем одно- и двухэтажные дома, окрашенные в белый, желтый или серый цвет, и прямые широкие улицы, которые по большей части параллельны главной улице или пересекают таковую под прямым углом, придают городу приветливый вид. Вместе с предместьями здесь 83 улицы, из которых, однако, только одна единственная (так называемая Водяная) замощена, притом едва-едва. Несмотря на это, здесь меньше страдают от грязи, потому что дождь бывает редко и почва песчаная, чем от постоянной пыли, которая проникает в самые дальние помещения квартир. В начале весны и поздней осенью некоторые места, преимущественно рыночная площадь и ее ближайшие окрестности все-таки недоступны для любого, кто носит обычную европейскую обувь. По одним данным в Оренбурге ― 1547 по другим 1593 дома, из которых только 101 (или 105) кирпичных». Базинер имеет в виду в первом случае «Географическое обозрение Оренбургского края» Я. Ханыкова, изданное в Петербурге в 1839 году при статистическом отделении совета МВД; во втором случае «Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи», составленные в том же отделении того же министерства в 1840 году. Учитывая рост строительства во второй половине 1830-х годов, разница в цифрах представляется вполне правильной. «Поскольку здесь еще не приходится жадничать из-за земли, они, как правило, имеют большие дворы с рядом подсобных построек, в которых обычно размещаются конюшня, и хлев, и также амбары, ― продолжает Базинер. ― В квартирах состоятельных людей и кухня обычно в отдельной постройке, дабы не быть вынужденными вкушать обед посредством носа за несколько часов до него, что часто бывает в густонаселенных городах, где недостаток площади не позволяет в достаточной степени изолировать кухню и является одной из самых больших неприятностей квартир».

Далее Базинер описывает крепость, при этом он называет крепостной вал стеной, видимо потому, что тот во многих местах, в том числе и с севера, где находились Сакмарские ворота, был облицован камнем.

«Крепостная стена охватывает ядро города со всех сторон, кроме южной, защищенной уже от природы рекой и ее правым берегом, который состоит из песчаника и образует довольно крутую стену высотою в 94,5 фута (эту высоту берег имеет в точке, где находится бассейн водопровода). Крепость по окружности имеет 2700 caженей, или почти 5,5 верст; вал высотою 14 футов возведен преимущественно из земли и песчаника, только в нескольких местах он сложен из известняка. Хотя его и окружает ров шириною в 36 футов и глубиною в 12 футов, последний совершенно сухой, почему во многих местах... через вал переходят. Предместья отделены от крепости довольно широким пространством в несколько сот шагов. Восточное, или казачий Форштадт, имеющее более 2000 жителей, расположено совсем отдельно от Голубиной слободки, то есть Голубиного предместья, которое с запада охватывает крепость почти сплошной дугой от Сакмарских ворот до реки Урал и насчитывает более 800 жителей, преимущественно отставных или служивых солдат. По ту сторону реки на южной, или так называемой азиатской стороне в двух верстах за Уралом находится торговый двор, построенный по типу караван-сараев, обычно его называют Меновым двором, где останавливаются прибывающие из Бухары или Хивы караваны и происходит главный торг с киргизами (то есть с казахами. ― В.Д.). Он образует квадрат примерно от 150 до 200 сажен в поперечнике, включает в себя 354 лавки и 140 амбаров для товара и подобно укреплению окружен стеной с двумя воротами и рвом...

Эта стена одновременно является и задней стеной лавок и амбаров.

Недалеко от Менового двора расположены и салотопни, деревянные сараи, в которых в течение одного лета часто забивают более 50000 овец преимущественно ради сала; мясо, которое тогда продается по 1 коп., а иногда и по 1/₄ коп. серебром за фунт, дает только маленький побочный доход и часто даже выбрасывается».

Затем Базинер несколько слов пишет о церквях, отмечая, что их довольно много, и перечисляет лучшие учебные заведения: «Неплюевский кадетский корпус, из которого воспитанники выпускаются офицерами; 2) топографический институт; 3) школа кантонистов и 4) агрономическая школа. Кроме того, есть еще уездное училище, магометанская школа и школа для девочек, которая называется по своему основателю Неплюевской».

Отмечая, что жители принадлежат к различным вероисповеданиям и общее количество их 12331 человек, доктор пишет, что разные народы «живут здесь часто объединенно под одной крышей». Из европейских народов «кроме русских, здесь можно встретить преимущественно немцев и поляков, даже несколько французов и итальянцев, которые занесены сюда войной 1812 года», а из азиатских «татары ― после русских самые многочисленные жители, ― киргизы, башкиры, бухарцы и хивинцы, подчас и калмыки. Да, даже эстонец (финн) из Лифляндии, которого привез с собой преподаватель Неплюевского кадетского корпуса, был уже семь лет в Оренбурге».

Для того, чтобы увидеть сразу все народности, встречающиеся в Оренбурге, Базинер советует сходить на рыночную площадь, где они «в своем разнообразии языков, строения лица, жестов, обычаев и одежд представляют для европейца интересное зрелище». Сам доктор дает ряд зарисовок, сопровождая их пространными комментариями и теоретическими рассуждениями, которые здесь опускаются, так как к городу непосредственно не относятся.

«Тут можно увидеть казака, оживленно торгующегося из-за уздечки; там уже издалека видно киргизку, едущую со своим грудным ребенком верхом на верблюде, которого за веревку тянет ее супруг. Раскачивающейся походкой оба, поводырь так же как и верблюд, так похожи друг на друга, что кажется, будто животное, и без того насмешливо выглядящее, хочет передразнить своего хозяина. В то время как тот, проходя мимо, заглядывает в лавку немецкого колониста, чтобы купить себе насбою, то есть нюхательного табаку, его дорогая половина вытаскивает из-за пазухи кусочек белого хлеба, для нее редкое лакомство, и съедает его с явным удовольствием. Быстрым шагом спешит мимо гибкий татарин, судя по одежде, не принадлежащий к классу беднейших, под мышкой он несет, завернув в платок, несколько бухарских тюбетеек, поясов и халатов, взгляд его направлен на офицера, с которым он явно намерен встретиться. Приближаясь, он приветствует офицера с внешним благоговением, поднимая по-европейски свою опушенную мехом шапку, и когда тот с какою-то снисходительною доверчивостью отвечает на приветствие, в истинно азиатской манере обхватывает его правую руку обеими руками. В хитром барышнике тотчас видна его натура хамелеона, в силу которой он готов был бы подражать всем возможным обычаям, если они принесут ему выгоду, и он, конечно, выказывает тому офицеру свою глубокую преданность и благоговение только потому, что ему удалось по-своему ловко надуть лишь недавно приехавшего, и он живет в сладкой надежде еще не раз иметь подобный выигрыш. Ловкий плут... не открывает, однако, здесь свой узел, опасаясь, что кто-то из присутствующих вмешается, а довольствуется доказательством своего внимания и покорности тому господину, но можно с уверенностью предсказать, что еще сегодня или завтра он принесет свои товары офицеру прямо домой... Если отсюда мы обратим взгляд на середину базара, где находится обычно сухой бассейн фонтана, то мы заметим, что край этого бассейна занят почти исключительно бухарцами, которым он служит вроде биржи, так что они здесь часто сидят часами, обмениваясь различными коммерческими и политическими новостями. Как сильно отличается спокойствие во всех их движениях и жестах от подвижности барышника; как бросается в глаза контраст их бледных обычно красиво очерченных лиц, которые еще больше выигрывают благодаря белым тюрбанам, с ...монгольскими чертами киргизов».

Сделав еще ряд субъективных замечаний, Базинер переходит к описанию базара. «Он расположен в западной половине, непосредственно за доходящим до главной улицы торговым двором, и занимает здесь квадратную площадь, которая с трех сторон окружена рядами каменных лавок, а с четвертой, ограниченной задней стеной торгового двора, имеет ряд маленьких мелочных лавок, половина которых принадлежит русским торговцам, а другая ― немецким колонистам. Первые колонисты переселились сюда около 1777 года из Саратова. Теперь их четырнадцать семей, около 60 человек. Они торгуют мелочными товарами, главным образом такими, которые составляют потребности степняков, особенно табаком, они его возделывают либо сами в окрестностях Оренбурга, либо заказывают из Саратова... Кроме того, они занимаются и ремеслом, и немного земледелием, однако, более для удовлетворения собственных потребностей, чем ради торговли... В северном ряду лавок можно найти фаянс, изделия из стекла и различные колониальные товары, такие как кофе, чай, сахар, сушеные фрукты и варенье, рис и т. п. Западный ряд лавок предназначен для железных, а южный ― для кожаных изделий. Позади последнего возвышается большое каменное здание Неплюевского кадетского корпуса. На рыночной площади, кроме того, поставили свои столы менялы, маркитанты и маркитантки, старьевщицы и торговки овощами. Киргизы и башкиры, желающие продать продукты своего труда, такие, как кошмы, верблюжья шерсть, лошадиные шкуры, широкие кожаные штаны и т. п., тоже появляются здесь и раскладывают свои товары обычно на земле.

Середина восточного лавочного ряда, принадлежащего немецким колонистам и русским мелочным торговцам, прерывается входом в торговый, или гостиный, двор, который занимает все пространство отсюда до главной улицы. Лавки оного, числом 150, расположены по типу караван-сараев не с внешней стороны, а с внутренней стороны высокой четырехугольной стены, которая тянется на 104 сажени в длину и 94 сажени в ширину и имеет только двое ворот, одни ― на граничащей с главной улицей, а другие, напротив, на обращенной к базару стороне. Внутреннее пространство двора делится пересекающей его стеной на северную и южную половины. Первая из них предоставлена бухарцам и хивинцам. В южной, занимаемой русскими купцами, части у поперечной стены расположена таможня, а над воротами очень красивой архитектуры православная церковь, которая прямо примыкает к лавкам этого ряда... Примерно в середине этой половины находится еще не оконченный артезианский колодец, бурение которого майор Майер начал в 1836 году и продолжал до 1840 года... Южной стороной торговый двор граничит с прерывающей главную улицу посередине длины плацпарадною площадью, которая с других трех сторон окружена каменными зданиями магистрата, генерального штаба с топографическим институтом, отделением Неплюевского кадетского корпуса и манежем. Перед двумя последними зданиями находится фонтан, который, однако, так же как и тот, что на рыночной площади, открывается только по воскресеньям и праздничным дням, потому что деревянные трубы водопровода несмотря на новизну так непрочны, что вода уже не раз там и сям просачивалась сквозь слой земли на улицу.

Среди зданий, расположенных по главной улице, ...следует упомянуть как наиболее заметные лишь здание Благородного собрания, лютеранскую церковь и дом генерал-губернатора. Последний особенно выделяется своим расположением на высоком берегу реки... Этот берег реки Урала в начале весны, особенно во время ледохода, является излюбленным местом прогулок, где в теплые воскресные и праздничные дни можно увидеть почти всех жителей в их разнообразных праздничных нарядах. Никто из бухарских купцов не пропускает того, чтобы не приехать сюда... и, усевшись на корточки на одном из самых сухих мест по краю берегового склона, часами смотреть вниз на реку...

Затем Базинер очень подробно описывает «чрезвычайно эксцентричный климат» Оренбуржья, после чего останавливается на торговле, приходя к заключению, что за сто лет город «вряд ли смог бы так выгодно развиться только благодаря азиатской торговле», если бы его не избрали центром политической и административной связи с частью Средней Азии. «Оренбург похож поэтому не на гражданский город, а на колонию военных и гражданских чиновников». Сказав далее очень много лестного в отношении управления В.А. Перовского, и отметив, что в городе очень много немцев, находящихся на государственной службе, автор подчеркивает многонациональность общества и считает, что она дает особую привлекательность компаниям. «Так, я был на балу, который лишь редко можно встретить, да и в редких местах... Здесь можно было видеть в мирном содружестве самые различные наряды Европы и Азии: великолепные военные формы от сияющей звездами генеральской до простого, но красивого казачьего мундира; французские фраки и русские кафтаны; бухарцев в своих белых, окантованных золотом тюрбанах и хивинского посланника вместе со свитой в высоких меховых шапках; киргизских султанов и русских священнослужителей, татар и башкир; и рядом с как бы парящими в своих легких газовых платьях женами военных и чиновников ― неповоротливые супружеские половины русских купцов в тяжелых шелковых материях и перегруженные разнообразными, более или менее ценными украшениями. Я был очень рад заметить, что здесь не господствует, как в большинстве маленьких городов провинции, тот чванный кастовый дух, то внешнее соблюдение чопорного этикета, которое отнимает все волшебство у приятельского общения. Что же делает путешественнику пребывание в Оренбурге особенно приятным и незабываемым, так это истинно русское гостеприимство, с которым его всюду приглашают и принимают».