Помоги проекту - поделись книгой:
Жерсен молча оделся. Он мог простить все. Прежних любовников, которые у нее были до свадьбы. Хотя его и терзали адские муки при мысли, что она принадлежала не ему одному… Этот Мишель Мери, жалкий актеришка… Правда, ему удалось разрушить его карьеру. А этот Робер Водрей! Его он тоже прижал. Был, увы, еще один… но вовремя исчез… Жаль! Терпеливо, как ученый, который готовит диссертацию, он изучил всю прошлую жизнь Флоранс. Она об этом даже не подозревала, но он собрал на нее полное досье с вырезками из газет, фотографиями… Там были, конечно, фотографии тех времен, когда она работала манекенщицей. Но были и групповые снимки, сделанные во дворе лицея, когда она училась в предпоследнем и последнем классе… Она стояла справа от преподавателя. Прическу носила на косой пробор. Тогда она еще не красила волосы в каштановый цвет… Он мог простить двадцать восемь лет, которые Флоранс прожила без него. Но не это!.. Он не требовал, чтобы она занималась политикой. Он не очень-то любил женщин, вбивающих себе в голову какие-то идеи. Но думал, возможно наивно, что она была на его стороне, что она не подвергала сомнению его проницательность и смысл его борьбы.
Жерсен побрился, ополоснул лицо холодной водой. Боже мой, какие разногласия… Они есть у всех… Нельзя же из-за этого переходить на сторону противников. «Ведь я же прав. Без меня никто не осмелился бы поднять голос, не стал бы разоблачать скандальные истории. Я — это я и не ищу никаких личных выгод. Я наношу удары, но и получаю их. Вот именно!.. Моя жизнь проходит у нее на глазах. Она знает, что я не пью, не курю, у меня нет любовниц. Только газета! Ах да! Именно газета! И судебные процессы! И мнение всяких кретинов! И надписи на стенах: „Жерсен — убийца“. Ладно, тем хуже для нее. Если думает, что может меня бросить, увидит!»
Жерсен бросил в чемодан кое-что из вещей, прошел в свой кабинет, собрал бумаги, положил их в папку и посмотрел расписание. Из Довиля самолет в Лондон улетал в четырнадцать часов. Знать бы, есть ли свободные места. В любом случае надо изменить время встречи. Ну и пускай! Все его дела сдвинутся. Он вернулся в спальню.
— Я уезжаю. Вернусь завтра вечером, как и предполагалось. Обратный билет есть. Машина останется в Довиле, это по твоей милости. Надо будет кого-нибудь за ней послать… Ладно, ухожу.
Она не шевельнулась. Жерсен скомкал одеяло и отбросил его к краю кровати. Флоранс лежала в своей пижаме в цветочек, подобрав колени, а руки прижаты к подбородку.
— Ты слышишь, я уезжаю. Еду в Довиль заняться «своей» виллой, как ты говоришь. Но когда вернусь, моя милая, поговорим. Причем серьезно.
Жерсен вышел, хлопнув дверью. На лифте спустился прямо в гараж, слабо освещенный пыльными лампочками. Там было почти пусто. Отпускной период! «Идеальное место, чтобы меня пришить, — подумал Жерсен. — Войти может кто угодно. Стоит только нажать на кнопку, открывающую железную дверь. Можно даже подняться в квартиру, и никто не заметит. Потом звонок. Я открываю дверь. Выстрел, и спокойно уходят. Надо быть поосторожней».
Он уселся за руль «вольво», вынул из «бардачка» пистолет калибра 6,35, сунул в карман.
Флоранс встала. Отдернула штору и увидела, как «вольво» выехал на улицу. Наконец она могла быть спокойной. Она потянулась, зажгла сигарету. Боже, как хорошо, когда его нет. Нет служанки! Нет Поля! Нет соседей! Немного свободы!.. Вилла? Черт с ней. Если бы она была где-нибудь в другом месте, в Дордони, в Ардеше… там, где можно было бы скрыться от толпы… тогда потеря была бы болезненной. Но в Довиле! И потом, все равно заплатят по страховке.
Она прошла на кухню и приготовила себе кофе, настоящий кофе, свежемолотый, а не растворимый, который предпочитал Поль из-за постоянной спешки. Поль… Хоть его сейчас и не было, все дышало его присутствием. В квартире от него распространялось какое-то предгрозовое напряжение, какая-то нездоровая влажность. Муссон! Сезон дождей!.. Вот что это такое. Нет уж, увольте! Немного воздуха! Военные действия можно отложить до завтрашнего вечера. Ведь он вернется и начнет все сначала, с того же места. Он скажет: «Ну что ж, мне кажется, нам надо поговорить». И будет нескончаемо к ней приставать, доказывая свои взгляды, и, как обычно, восклицать: «Стоп, ты только что сама сказала…» Боже мой! Как хорошо быть одной! Сколько женщин живут в свое удовольствие! И как правы те, кто обходится без мужчин!
Флоранс зажгла еще одну сигарету. Она слишком много курит. Кухню обволакивал аромат кофе. Она налила кофе в чашку, посмотрела, как тают кусочки сахара, которые она положила один на другой. В свою бытность манекенщицей она никому не отдавала отчета в своих действиях. Конечно, это было утомительное занятие с бесконечными тяжелыми обязанностями… «Надо быть честной. Невозможное ремесло. Как зверь в клетке, шерстью которого приходят полюбоваться. Ходишь под пристальными взглядами, живешь как в кольце из взглядов…» Но разве было время, когда она не чувствовала себя узницей? Разве было время, когда, проснувшись, она ощущала грядущий день чистой страницей, на которой можно писать или рисовать что заблагорассудится? Никогда! Было несколько любовных связей. Приятели. Безответные эмоции. Но все же был… Рене… Она пила душистый, крепкий, густой, как ликер, кофе. Насыщенный. Вот точное слово. Оно применимо и к ее жизни. Ее жизнь не была насыщенной, устойчивой. Она снова вспомнила о Рене. Может быть, с ним… Бедный Рене! Он один был милым, нежным, скромным и ласковым. Она бросила его просто так, потому что считала, что мужчина должен быть завоевателем, способным все сокрушить… Точно как Поль! Зачаровывающий своей верой во что-то. Но ведь и так задыхаешься от всех этих судорожных, злобных верований, подобных острым, наточенным инструментам пытки. А ведь истина — в этой чашке кофе и в этой мухе, чистящей крылышки на углу стола под лучами солнца.
Что ж, с Рене, может быть… Он был художником по интерьеру. Вещи слушались его. Он умел несколькими штрихами объединить их неожиданно и удачно. Из каких-то каракулей вдруг возникало любовное гнездышко или столовая, в которой вот-вот раздадутся крики детей и щебетание птиц. Счастье было на конце его пера, а она выбрала Поля. А теперь, чтобы избавиться от Поля…
Ложечкой она собрала коричневую сладкую гущу, оставшуюся на дне чашки, высший дар кофейного аромата, и еще раз потянулась до боли в костях. Уйти от Поля! Но ведь он не признавал не только самой мысли, но даже упоминания о разводе. У кого спросить совета? Если обратиться к адвокату, разделяющему взгляды мужа, она заведомо обречена на неудачу. Если же обратиться к одному из его политических противников, это сразу раздуют в газетах. Поля тогда не остановить. Она его знает. Остается только сбежать. Но что значит: сбежать? Куда? Когда она была всего лишь Флоранс, она могла уехать куда угодно. Не было проблем. Но мадам Жерсен не свободна в своих поступках…
Не надо преувеличивать. Жерсен все же не всемирно известная личность. Это так. Но у него почти повсюду есть информаторы. Добровольные корреспонденты присылают ему фотокопии документов, дубликаты конфиденциальных бумаг… Он всегда превосходно осведомлен обо всем, у него есть вкус и способности к слежке. Ну и что?.. Оставаться всегда у него под колпаком?
Она пустила в ванну воду погорячее, как любила, и сняла пижаму. Обнаженной вернулась в спальню, поправила свою постель, в нерешительности постояла перед кроватью мужа. Он никогда не убирал постель. Никогда не чистил ванну. Никогда не подтирал воду, которую разбрызгивал вокруг себя. Это не его дело. «Для этого есть служанка», — говорил он. Он займется этим, когда вернется. Она вдруг решила ни в чем не уступать. Знала, что это будет бесконечная вражда: обеды друг против друга в безмолвии, непроницаемое прокурорское лицо, борьба на финише… Но где найти поддержку? Семьи нет. Детей нет. Нет даже красной рыбки за стеклом, которая смотрела бы на тебя своими золотыми глазами.
Флоранс остановилась перед зеркалом. Ну вот! Я никому не нужна. Женщина в расцвете лет, но он давно об этом забыл. Его интересуют интернированные чехи, узники Сибири, вьетнамские католики… И все же! Она медленно прошлась руками по груди, по бедрам. О! Вырвать мужчину из жизни, избавиться от него, не иметь больше женских прелестей! Стать свободным существом, змеей, вылезшей из своей старой кожи и ускользающей в теплую ложбинку, безраздельно наслаждаясь своей свободой. Боже мой! Ванна! Она кинулась закрыть краны.
Стоя посреди дороги, жандарм жестами руки направлял движение в один ряд. Рабочие в желтых комбинезонах расставляли разноцветные конические столбики, ограждающие ремонтную зону. Жерсен выругался. Надо же для ремонта асфальта выбрать именно это время, когда все куда-то едут! В этом вся Франция! Проклятие! Самая жалкая автомобильная сеть в Европе! И при этом половину времени непригодна для проезда. Естественно, люди жмут на газ на свободных участках дороги. От этого аварии. Правительство само, своей преступной небрежностью вызывает столкновения. А беспорядок порождает разложение. Начинают взрывать дома. Все взаимосвязано. На эту тему можно написать передовицу.
Перед Жерсеном открылся свободный путь, и он нажал на акселератор. В голове сами по себе складывались фразы. В гневе он становился талантлив. На холодную голову мысли у него путались. До того, как стать журналистом, он хотел быть писателем. Ничего не вышло. Приходилось вытягивать из себя слова. Как будто пашешь поле, покрытое камнями. Зато если уж представлялся случай выругать что-нибудь, тогда из него извергался целый поток красноречия. Какую тогда он испытывал радость! Какое чувство всемогущества! Ему ставили в упрек озлобленность. Но он не был озлобленным. Скорее одурманенным. Он нуждался в резких формах, как поэты прошлого в богатых рифмах. Он ждал удачной мысли, глубокой детали, поймав которые пребывал счастливым целый день.
Разумеется, у него были стойкие убеждения. Но от них ничего бы не осталось, если бы не его дар подогревать их своими грубыми замечаниями, ругательствами, проклятиями. Чтобы добиться положения писателя, ему нужно быть невыносимым. Об этом никто не знает. Даже Флоранс, а она видела, как тяжело ему приходится работать. Он порой вскакивал из-за стола и бежал в свой кабинет, чтобы побыстрее записать мысль, вдруг пришедшую ему на ум. Потом просил прощения. Поначалу он даже пытался объяснить Флоранс, почему именно эта фраза имеет такую точность и силу. Но она не понимала. Всегда говорила: «Ты преувеличиваешь!» Она не могла осознать, что ценность и своего рода красота именно в преувеличении.
Уже половина девятого. Он обогнал вереницу автомобилей, плетущихся за старым грузовиком. Как же все-таки решить проблему Флоранс? Да, теперь это стало проблемой. Причем исходные данные ясны: ему вообще не надо было жениться. Не так давно он понял, что естественное состояние занятого человека — безбрачие. Если ты подчинен машине, то именно с ней связан любовными отношениями. Для журналиста это печатные станки. Для хирурга — операционный стол, для шофера — грузовик, для пилота — самолет. Страсть хороша в прошлом, когда было время для разговоров, а ведь в конечном счете страсть — наиболее утонченная и изысканная форма общения. О чем Флоранс вздыхала вначале? «Поговори со мной о чем-нибудь!» И когда главное — страсть, надо говорить. Ну а у него больше нет на это времени. И потом, какие могут быть любовные дуэты, когда на дворе Апокалипсис!.. С каким бы уважением он начал относиться к Флоранс, если бы она почувствовала себя мобилизованной, встала бы в его ряды вместе с ним. Но ведь нет. Голова у нее забита только своими мелкими интересами, мстительными обидами вакантной самки. Действительно вакантной? Посмотрим. За ней нужно понаблюдать. По возможности надо будет поговорить с Блешем.
Он остановился у заправочной станции в Верноне.
— Двадцать литров.
Пока заливали бензин, он сходил в туалет. По дороге на столе рядом с парой очков и дымящейся в пепельнице сигаретой заметил газету с броским заголовком: «Мобилизовано 50 000 жандармов и полицейских. Пущено 500 дополнительных поездов. В Орли нарушен график».
Жерсен усмехнулся. Разве он едет в отпуск? И разве у тех, кто подкладывает бомбы, бывает отпуск? И если бы паче чаяния он захотел отдохнуть, куда бы он поехал?.. Виллы больше нет. В определенном смысле нет и жены. Наступит день, когда не будет и «Консьянс». Он снял пиджак — стало слишком жарко.
Стоя у окна, Рене Аллио смотрел на море. Из порта медленно выходил пароход. Море утром казалось плоским, голубым и совсем новым. Его воды как бы нехотя плескались о берег, словно еще не проснувшееся животное. Тишина. Умиротворение. Но не для него. Он набил первую за день трубку. Без четверти девять. Можно позвонить Мишелю. Сходил за телефоном и вернулся с ним к окну.
— Алло, Мишель!.. Не помешал?
— Нет. Я только что встал. Ночью принимал роды. Домой попал в два часа. А ведь для этого есть больницы! Так нет. Этим бабам страшно, хотят все делать дома. Невероятно, чего только не насмотришься!
— Можно зайти?
— А что, плохи дела?
— Могли бы быть и лучше. Я просто измотался.
— Это из-за Майяра? От него так и нет известий?
— Нет. Думаю, он смотался за границу.
— Но ведь тебя это не затрагивает?
— Впрямую нет. Во всяком случае, пока нет. Если не будет доказано, что он смылся. Конечно, если начнется следствие, у всех будут неприятности.
— Убытки велики?
— Еще бы! Несколько миллионов.
— Твои заботы понятны. Как ты себя чувствуешь?
— Очень устал, нет аппетита, бессонница.
— Постараюсь привести тебя в чувство. Можешь зайти к одиннадцати часам?
— Буду. Спасибо.
Аллио поставил аппарат на пол. Пароход шел быстрее и был уже у мыса Фера. Есть же счастливые люди. Порт, выстроившиеся бок о бок корабли — все это счастье. Начинавшее припекать солнце — тоже счастье. Он вздохнул, лег на кровать, подложив руки под голову, посасывая потухшую трубку. Посоветоваться с адвокатом? Наверное, не стоит. Пока еще до этого дело не дошло. У Майяра есть опора — он шурин депутата. Может, все восстановится, дело ведь стоящее. Не их же вина, что покупатели не проявляют интереса. Посмотрим!..
Жерсен остановился у виллы. На улице все еще толпились зеваки, под ногами слышался треск битого стекла. Перед виллой дежурил полицейский. Жерсен представился, и тот отдал честь. Объем разрушений Жерсен оценил с первого взгляда. Пролом в стене, серьезное повреждение козырька над входом, сорванные ставни, зияющие окна, разбросанные по саду обломки, короче, картина впечатляющая, но нет ничего непоправимого. Разрывное действие бомбы в основном было направлено наружу. Он двинулся по аллее к группе стоявших там людей, разом обернувшихся к нему.
— Господин Жерсен?
— Да.
— Дивизионный комиссар Маре.
Широкоплечий и плотный человек, похожий на бывшего регбиста, пожал Жерсену руку и кивнул головой в сторону виллы.
— Печально, — проговорил он. — Но такие нападения невозможно предотвратить. Вот мои сотрудники: старший инспектор Корнек, инспектор Мазюрье… и мэтр Серр, судебный исполнитель.
Снова обмен рукопожатиями. Все они стояли со скорбным выражением на лицах, как у ворот кладбища. Но что в душе? В душе они, наверное, потешались.
— Я думал, вы летите в Лондон, — продолжал комиссар.
— Я отправляюсь туда прямо отсюда, — ответил Жерсен. — Жена не смогла приехать.
— Ее это, должно быть, потрясло?
— Да. Очень.
— Посмотрите, вилла пострадала меньше, чем можно было бы предположить. Я вас излишне встревожил. Пройдемте.
Он перешагнул через кучу мусора и вошел туда, где раньше была гостиная. Все остальные последовали за ним.
— Не будем говорить о мебели. У вас было что-нибудь ценное?
— Нет, ничего особенного. Обычные вещи.
— Тем лучше. Дверь в столовую сорвана. Но остальные комнаты почти не пострадали. Кухня в целости. Правое крыло выдержало. Больше всего беспокоит трещина над крыльцом.
Они шли гуськом. Время от времени кто-то из них ощупывал стенку или подбирал осколок, осматривая его с видом археолога. Наконец они вышли и отошли подальше, дабы точнее оценить масштаб разрушений.
— Половина крыши требует ремонта, — сказал исполнитель. — Думаю, стену можно укрепить цементом, но это дело подрядчика. Рекомендую Менги. Он все сделает, зацементирует, покрасит, заменит трубы…
— Как вы думаете, во сколько это обойдется?
Исполнитель нерешительно покачал головой.
— Трудно так вот сразу сказать… Но продать дом будет нелегко. На нем теперь отметина, понимаете…
Все посмотрели на Жерсена с откровенным любопытством. Вот он, вдохновитель «Консьянс», этой скандальной, не гнушающейся шантажом газетенки. Однако выглядел он не так уж страшно. Мужчина полусреднего веса, но в нем угадывалось исключительное хладнокровие. Его, казалось, все это совсем не трогало, голос оставался спокойным. Сведения о Менги он записал в блокнот столь же непринужденно, как будто речь шла об адресе хорошего ресторана.
— Вы установили личность преступника? — спросил он.
— Пока нет, — ответил комиссар. — Но нам известно, что он был не один. На перекрестке вскоре после взрыва свидетели видели малолитражку — «ситроен».
— Наверняка из леваков. Когда вернусь, всем этим займется мой адвокат… Он сильно ранен?
— Похоже, ему придется ампутировать правую руку.
— Надо бы отрезать обе. Чтобы в следующий раз было неповадно. Благодаря увечью он, наверное, легко отделается. Сколько получит? Три? Четыре года?
— Он очень молод, — заметил комиссар осуждающе. — Кстати, мне бы хотелось, чтобы вы на него посмотрели. Это не очная ставка. Просто надо установить, знаком ли он вам.
— Это было бы странно, с такими людьми я не встречаюсь, могли бы догадаться… Много времени это займет?
— Туда и обратно. Больница в пяти минутах езды на машине.
Жерсен посмотрел на часы.
— Ладно. Поехали.
В машине он забился в угол, как бы отгородившись. Комиссар со своей стороны тоже не делал никаких попыток проявить любезность. Между ними стояли статьи в «Консьянс», обличающие полицию, ее попустительство и слабости. Они были противниками и четко осознавали это. Жерсен лишь однажды нарушил молчание.
— Надеюсь, вы проявите сдержанность, ведь…
И сразу пожалел о своих словах. Комиссар повернул к нему голову со слишком уж нарочитой улыбкой.
— Разумеется!
Никогда раньше Жерсен не чувствовал себя настолько униженным. Теперь, когда гнев прошел, он начинал понимать, что этот взрыв позабавит всю страну. Он уже представлял себе, какие инсинуации, намеки, карикатуры появятся в газетах его противников. «Бомба Жерсена»… «Жерсен в нокауте». Даже в глазах Флоранс он будет выглядеть заурядным типом, которому, когда надоело его слушать, просто заткнули рот. Ведь раньше она никогда не смела ему отказывать. Да, взорвана вилла, но прежде всего вдребезги разлетелось его самолюбие. И если теперь он выпустит желчную статью, публика уже не сможет удержаться от радости… Надо оставаться выше всего случившегося. Демонстрировать безразличие… «Взрыв?.. Какой взрыв?.. Ах да». Но не проявлять мягкотелости. Требовать наказания по всей строгости. Максимального наказания для этого погромщика и его подручных. Ведь у него наверняка есть сообщники. Жерсену были хорошо известны привычки леваков, как охотнику, досконально изучившему повадки дичи. Он знал, что они не любят действовать в одиночку, а работают «боевыми группами». И если полиция проявит некомпетентность, он сам сможет выйти на след задействованной группы. У него есть своя сеть осведомителей. Блеш весьма расторопен. Фанатик сыска. Как только он выйдет на эту банду, «Консьянс» заговорит во весь голос.
— Приехали, — сказал комиссар.
Приоткрывались и закрывались двери, за которыми мелькали лица. Всем хотелось посмотреть на хозяина разрушенной виллы. Жерсен следил за своей походкой, движениями рук, плеч, за своим взглядом. Он старался держаться как человек, у которого, при всех неприятностях, есть и другие дела. Их остановила медсестра.
— Мы не задержимся, — сказал комиссар. — Просто надо кое-что проверить. Как он?
— Еще не проснулся. В конце концов пришлось ампутировать руку. Жаль его.
Дура! Мир перевернулся с ног на голову. Жалеют только преступников, маргиналов, неудачников и всякие отбросы. А до жертв нет дела. Быть жертвой даже неприлично! Непристойно! Пошло! Вам подкладывают бомбу, и вы становитесь прокаженным.
— Пойдемте посмотрим, — сказал комиссар.
Он открыл дверь в палату. Жерсен увидел лежащее под простыней неподвижное тело.
— Подойдите.
Он подошел к кровати и увидел бледное лицо с закрытыми глазами и красным шрамом от подбородка до уха. Несмотря на кривившую рот гримасу боли, лицо казалось необычайно молодым и чистым.
— Вы его знаете?
Полицейский задал вопрос шепотом, но Жерсен вздрогнул.
— Нет… Никогда не видел.
— Спасибо. Мне надо было удостовериться.
Жерсен продолжал смотреть с какой-то злобной жадностью. Что вкладывает в руки двадцатилетних оружие и толкает их, как камикадзе, против старших? Пропаганда? Плохо усвоенные теории, как во времена банды Бонно? Нет. Все сложнее. Это какая-то таинственная болезнь. Животные иногда убивают себя целыми стадами. Когда не могут вынести огромных скоплений себе подобных. Быть может, эта болезнь порождается сутолокой больших городов. Жерсен вспомнил заголовок в газете: «На дорогах 50 000 жандармов и полицейских…» Видимо, есть скрытая взаимосвязь между массовыми миграциями и агрессивностью. Надо будет проанализировать в одной из передовых статей.
Комиссар дернул его за рукав.
— Пошли… Я вас отвезу.
Они вышли из палаты. Жерсен против воли двигался на цыпочках.
— Вам надо набраться терпения, господин Жерсен. Боюсь, что следствие затянется. Я сообщил в Париж. Вам не хуже моего известно, что происходит в таких случаях. К делу подключилось Управление по охране территории.
Поделиться книгой: