И сильно падает снег

Председателю сельсовета.

Приказываю немедленно арестовать коммунистов. Власть большевиков свергнута. Формируйте боевой отряд. Мобилизуйте всех способных носить оружие. Невыполнение приказа объявляетесь врагами народа. Приказ перешлите нарочными соседние деревни».

Через час у Демьянова собралось секретное заседание у исполкома. Заседали до позднего зимнего рассвета, спорили до хрипоты. Решили: в село Черное (на границе с Ишимским уездом) послать красноармейский отряд Бивальда с агитаторами.

Утром состоялось расширенное заседание уисполкома, оно одобрило намеченные меры и образовало секретный штаб для подавления восстания.

Губернские власти штаб распустили, поручив возглавить карательные операции уездному военкому Хрусталеву.

Рыхлый, трусливый, выпивоха и бабник, Хрусталев рисковать головой не хотел, в пекло лезть не собирался, отсиживался в Тобольске, проводя время в бесплодных совещаниях с Демьяновым и секретарем укома партии Медведевым, и надоедал Тюмени просьбами о подкреплении. Тюмень обещала. Тюмень подбадривала. Но реального ничего не делала.

События меж тем разворачивались следующим образом.

Отряд Бивальда (120 бойцов) по пути к селу Черному слился с отрядом Циркуна (27 бойцов) и с ходу повел наступление на деревню Дрепьянскую, в пяти километрах от Черного. Атака началась без разведки. Повстанцы попрятались по дворам и ни одним выстрелом не ответили на залп красноармейцев. Бивальд решил, что противник отступил, и красноармейцы шумной ватагой ввалились в пустое, будто вымершее село. Тут распахнулись ворота дворов, и оттуда на опешивших красноармейцев вылетели повстанцы. Поднялась паника. Восставшие без выстрелов захватили в плен половину отряда с пулеметом. Остальные красноармейцы бежали. Бивальд ночью тайком удрал в Тобольск, бросив на произвол судьбы поредевший отряд.

Надо бы Демьянову, Хрусталеву и Медведеву заняться подготовкой обороны Тобольска. Имеющийся в нем гарнизон был малочисленен, разболтан, деморализован. Среди бойцов распространялись провокационные слухи о могуществе и неодолимости повстанцев, о их победах; по рукам ходили антисоветские листовки. Хрусталеву было известно об этом, знал он и главного смутьяна Ахминеева, однако терпел его враждебные выходки. Ахминеев прислуживал Хрусталеву с дружками во время их пьяных оргий. На глазах Ахминеева обалдевшие от водки собутыльники ненароком застрелили красноармейца. Задабривая Ахминеева, Хрусталев назначил того заведовать оружейным складом уездвоенкомата, Как И следовало ожидать, впоследствии Ахминеев стал командиром роты у повстанцев.

Вся деятельность Хрусталева по укреплению обороноспособности города свелась к изданию четырех путанных приказов да к отправке в разные концы уезда мелких, небоеспособных, разобщенных отрядов, – беспомощных и обреченных.

Советские и партийные власти уезда и города сделали единственный реальный шаг к усилению обороноспособности Тобольска – перевели на казарменное положение всех коммунистов. Их вместе с красноармейцами оказалось 560 человек.

А восстание растекалось по уезду неукротимо и скоро как таежный пожар. После того, как 15 февраля прервалась связь с Тюменью, Демьянова и К° охватила паника; возродившийся штаб Демьянова беспрерывно заседал, принимал какие-то решения, издавал какие-то приказы, нагнетал и нагнетал панику. По непонятным причинам штаб прекратил информировать коммунистов о положении в уезде и тем самым усилил панику. На заседаниях штаба все чаще раздавались голоса не о том, как оборонять, а как эвакуировать город. Втайне от коммунистов и рабочих военно-политическая «головка» Тобольска замыслила позорное бегство. Спасая свою шкуру, Демьянов и Кº решили без единого выстрела сдать повстанцам стольный град Сибири.

Ободренные бездействием штаба, отряды повстанцев обложили город. С севера они подошли к Сузгуну (8 километров от Тобольска), с запада – к Карачино (25 километров). Выставив заградотряды Тростинского и Муркина, штаб начал складывать вещички.

19 февраля по Тобольску разнесся слух: перерезана последняя дорога на Тюмень. Рабочие пришли в штаб за оружием, чтоб защитить родной город. Но Демьянов даже не вышел к ним: он сочинял листовку, оповещая тоболяков об уходе Советской власти из города и передаче его в руки профессиональных союзов. В тот же день Тобольский исполком через Обдорск – Москву – Челябинск передал в Тюмень следующую радиограмму:

«Вся связь потеряна. Повстанцы в 19 верстах от города. Принимаем самые энергичные меры охраны Тобольска. Принимаем меры спасения положения».

Это была ложь. Никаких «энергичных мер» по обороне Тобольска Демьянов и К° не предпринимали. Они были настолько перепуганы и растеряны, что и к отступлению-то не изготовились как следовало бы, а вместо организованного четкого отхода, произошло паническое бегство.

20 февраля Демьянов вызвал руководителя тобольских профсоюзов, эсера А. Е. Корякова и передал ему «ключи от города Тобольска».

Не предупредив заградотряды Тростинского и Муркина, Демьянов, Хрусталев, Медведев и начальник политбюро уезда Васильев со своими семьями и активистами и с отрядом красноармейцев бежали из Тобольска, оставив город на произвол судьбы. Бегство было столь поспешным, что впопыхах забыли снять часовых с постов, оставив в городе 80 бойцов гарнизона, бросили типографию на полном ходу с запасами бумаги; не уничтожили следственные дела, секретную переписку, списки коммунистов, «забыли» в банке 8 миллионов рублей и полные склады продовольствия.

«Не могу понять, – писал член президиума Тобольского исполкома Вахмаи, – что заставило наш штаб дать распоряжение о бегстве из Тобольска... Даже пушнина и медикаменты не были взяты».

Красноармейцев оставили в городе якобы из-за недостатка обмундирования, а в обозе Демьянова лежали тюки полушубков и сапог. Следователь реввоентрибунала, характеризуя бегство Демьянова с компанией, говорил, что «они спасали Советскую власть в своем лице».

По оставленным в укоме делам 40 сельских и волостных ячеек РКП (б) повстанцы быстро выловили и уничтожили всех коммунистов.

Тобольск пал не 21 февраля, как это утверждает М. Богданов, и не «в начале 1921 года белогвардейско-кулацкие силы совершили контрреволютионный переворот в Тобольске», как доказывает И. Белимов, и не «20 февраля бандиты заняли Тобольск», как заверяли М. Беляшов и Тюменский губком РКП (б) в своем политотчете.

В ночь с 20-го на 21 февраля Демьянов бежал из города так шибко, что впервые остановился перевести дух лишь отмахав полсотни верст от Тобольска.

21 февраля в Тобольске правил созданный Коряковым временный городской Совет. И лишь днем 22 февраля без единого выстрела в город вошли крестьяне, предводительствуемые будущим начальником Тобольского гарнизона эсером В. М. Желтовским. (Тот самый Васька Желтовский, о котором говорила нам в детстве бабка).

Может быть, постыдное бегство – случайный эпизод в деяниях Демьянова и Хрусталева?

После появления в Тюмени, «оперативный штаб» Демьянова расформировали, самого Демьянова назначили командиром роты Тарской группы. Тот оскорбился столь низким назначением и сгинул куда-то на три дня, за что его объявили дезертиром.

Впоследствии Демьянов, Хрусталев, Медведев и Васильев предстали перед губревтрибуналом по обвинению в дезертирстве и шкурничестве.

И хотя на судебном разбирательстве преступные деяния Демьянова не отнесли к злонамеренным и оправдали его «за отсутствием состава преступления» (остальных приговорили к разным срокам заключения), с Демьянова не снимается вина за сдачу Тобольска, гибель многих коммунистов, разор, страдания и беды тоболяков.

Падение Тобольска – еще одно свидетельство растерянности губернских властей. Вместо того, чтоб готовиться к идеологическому и военному противостоянию назревающего восстания, губком делал все возможное, чтоб скрыть от Москвы и собственного актива истинное положение дел. Сохраняя хорошую мину при плохой игре, губернские руководители равнодушно взирали на явные симптомы назревающей катастрофы, и не гасили, напротив, раздували и раздували занимающийся пожар.

На 1 февраля 1921 года в Тюменской губернии имелось 24 тысячи красноармейцев и 1452 бойца числились в коммунистическом полку. К ним следует добавить несколько сот милиционеров, бойцов отрядов ЧОНа, ЧК и продотрядов. Губернская партийная организация в то время насчитывала 7116 человек.

Как видите, силы внушительные. Если бы губком сызначалу взял курс на мирное урегулирование конфликта; пошел на прямой, открытый, честный разговор с крестьянами; для вооруженной борьбы своевременно отмобилизовал все свои боевые силы, поднял бы бойцов, а главное убедил в правоте своей линии; ему не пришлось бы впоследствии рвать на себе волосы, посылать панические телеграммы в ЦК и Правительство республики.

Член президиума губкома РКП (б), один из активнейших партийных работников губернии, А. Симаков, находясь во главе отряда, ведущего жестокие бои с повстанцами на Тобольском направлении, 21 марта 1921 года послал из Соминских юрт (Вагайский район) на имя Аггеева, Новоселова и Петрова следующую телеграмму:

«Считаю Вашей стороны тягчайшим преступлением то молчание, которое вы проявляете по отношению ко мне... Все вы вместе взятые мне отсюда с фронта (кажетесь) мертвыми мумиями без всякого движения... Ведь это и есть по-моему разумению разрушение Советской власти. Коммунисты гибнут и нуль внимания. Мы... в отчаянии говорим, что у нас в верхах не коммунисты, а контрреволюционеры. Удивляет и поражает та медлительность и спокойствие, с которым относятся к восстанию в тылу. Я уверен, что центру вы из-за своего самолюбия еще все рисуете в радужных красках. Наша же медлительность создает у бандитов уверенность в победе и увеличивает их силу. Действуйте решительнее и смелее… Что вы там стоите на Тюменско – Тобольском тракте около Ярково уже полтора месяца… Своим бездельем и медлительностью вы доводите нас до отчаянья. Всю ответственность за жертвы возлагаю на вас...»

В самый разгар восстания в Екатеринбург прибыл Троцкий. Его ждали и в Тюмени, надеялись, что предреввоенсовета, наркомвоенмор поможет руководителям губернии разобраться в обстановке, выработать правильные методы борьбы, помочь оружием и боеприпасами (в них ощущалась острая нужда).

Троцкий в Тюмени не показался. Правая рука Ленина, крестный отец концлагерей и заградотрядов, архитектор всероссийской казармы, в которую надлежало обратить Республику Советов, Лев Троцкий воспринял крестьянское восстание в Сибири, как желанный долгожданный повод пожечь, порубить, потоптать своевольного, дремучего сибирского мужика, накинуть на него большевистское ярмо, впрячь в колымагу военного коммунизма, раз и навсегда превратить в бессловесного, покорного, забитого раба.

Вслушайтесь в тон резолюций и приказов Троцкого: «испепелить», «разрушить до основания и разбросать камни», «предать смерти до третьего поколения», «залить кровью и свинцом», «обескровить», «додушить» и т.п... Знакомые Ильичевские интонации. Свинья не родит бобра – это точно. Большевистская диктатура пролетариата могла породить руководителей и вождей только Ленинского типа. И вернее всех к этой роли подходил, конечно, Троцкий...

Вместо того, чтобы укрепить Тюменскую парторганизацию опытными пропагандистами для агитационной работы среди взбунтовавшихся крестьян, Троцкий обязал Тюменский губком немедленно направить на лесозаготовки 250 самых активных коммунистов.

Ленинско пренебрежительное отношение наркомвоенмора Троцкого к крестьянству сказалось и на выборе армейских подразделений для подавления восстания сибирских крестьян и на уровне идейной обработки красных карателей. Троцкий не сомневался: облаченный в красноармейскую шинель, крестьянин не посмеет ослушаться большевистского приказа, станет беспощадно стрелять и колоть такого же крестьянина.

К счастью, жизнь конструируется не по-большевистским догмам, не по учению Ленина, не по велению Троцкого. Их расчеты одним взмахом красноармейского кулака пришлепнуть взбунтовавшихся сибирских крестьян не оправдались. Красноармейцам не доставало убежденности в разумности и необходимости вершимого. Особенно ярко это проступило в действиях Казанского полка, прибывшего на подавление восстания.

В бою под Ярково четвертая и пятая роты этого полка в полном составе, с оружием и пулеметами, перешла на сторону восставших, а остальные красноармейцы были так распропагандированы противником и настолько деморализованы, что их пришлось отводить в тыл.

3

Немногочисленные исследователи сибирских событий 1921 года твердят: повстанцы действовали организованно и сплоченно.

В своей книге «Разгром Западно-Сибирского кулацко-эсеровского мятежа» (Тюмень, 1961) М. Богданов утверждает, что «весь район мятежа был разбит на четыре фронта: Северный (Тобольск), Южный (Кокчетав), Восточный и Юго-Западный».

Стало быть, существовало единое командование, единый центр, где и осуществили разбивку на фронты, где назначали и смещали командующих этими фронтами.

Находясь в плену той же схемы, в статье «Разгром кулацкого мятежа в 1921 году» («Сибирские просторы» – 1958 – № 2) М. Беляшов «учреждает» у мятежников должность Верховного главнокомандующего и «назначает» на этот пост полковника Сватоша – бывшего адъютанта генерала Гайды. Доказывая единство действий повстанцев, их связь с иностранными разведками, Беляшов сообщает прямо-таки ошеломляющие «факты» о существовании какого-то Сибирского повстанческого штаба на станции Петухово, которым якобы командовал бывший царский генерал Родин; о постоянной радиосвязи Сватоша с белогвардейским заговорческим центром в Архангельске, а через него с англо-американскими империалистами. При этом Беляшов ссылается на документы Тобольского госархива – фонд 13, дело 119, лист 1.

Проверка показала – подобных документов в Тобольском госархиве нет. Никаких следов белогвардейского центра не обнаружено и в архивах Архангельска. Что касается Родина, то таковой действительно был, однако не генерал, а поручик и никаким «всесибирским» штабом не командовал, так как штаба-то и в природе не существовало.

Многочисленные архивные документы, подкрепленные воспоминаниями очевидцев, дают полное основание сделать вывод: у восставших не было единого командования, единого штаба, единого плана действий.

Эту мысль давным-давно высказал полномочный представитель ВЧК Сибири Павлуновские в своей телеграмме Дзержинскому от 16 февраля 1921 года: «Общего руководства движением нет, в отдельных местностях руководят эсеры, белогвардейцы, кулаки». Как всякий бунт, сибирское крестьянское восстание было явлением стихийным, анархичным, лишенным организованного начала.

Сами вожаки повстанческих штабов и соединений постоянно сетовали на отсутствие единства действий, разброд и неразбериху в своих рядах. В одной из листовок Тобольского Главного штаба говорилось:

«Южный фронт – отряды и отрядики. Свой командир, свой штаб. Каждый считает себя главным. Все повелевают друг другом. Что не нравится – то не исполняют».

Наименования штабов, воинских соединений, фронтов целиком зависело от уровня развития и замашек тех, кто в данной местности возглавлял восставших.

Были Архангельский Центральный штаб и Емуртлинский Главный штаб в Ялуторовском уезде, Главный штаб Народной Армии в Тобольске, Главный штаб Ишимского уезда, Главный штаб Южного фронта и т. д.

Главные штабы не только пытались осуществлять руководство боевыми операциями, но и организовывали самоуправление, гражданские и судебные власти и т. д., причем каждый штаб норовил распространять свое влияние, как минимум, на всю губернию.

Но инициативе Архангельского Центрального штаба 15 февраля 1921 года проходил губернский съезд «людей развитых, умелых разобраться во всех вопросах, грамотных, ученых и более стойких в начатом деле». Тюменская ЧК арестовала несколько делегатов этого съезда, снабженных специальной программой действий «За что мы боремся?». Похожие съезды прошли в селах Ингалинском, Гагаринском и других местах.

В селе Гагаринском, например, присутствовали делегации крестьян от 20 волостей. Обсуждались вопросы: о целях восстания, доклад Главного штаба, доклады с мест, о продовольствии для армии, об отношении к пленным красноармейцам, о мобилизации, о связи, о формировании госпиталей и летучих санотрядов, текущие вопросы (борьба с мародерством, охрана семенного хлеба).

По каждому вопросу съезд принял краткое, но толковое, четкое решение.

Кроме главных и центральных штабов существовали волостные, которые через нарочных поддерживали между собой постоянную связь, передавали друг другу донесения, оперативные сводки, листовки, приказы.

«Бугровскому военному штабу.

Сим извещаем, что по полученным донесениям от наших нарочных, ночью на 15 февраля город Петропавловск взят нами, о чем просим сообщить дальше населению,

Ново-Николаевский штаб.

Очень оперативно!»

Иногда вместо штабов неистощимая мужицкая фантазия рождала нечто совершенно необычно, вроде – «Усовское военно-крестьянское революционное волостное правление».

Если проанализировать оперативные сводки Тобольского Главного штаба Народной Армии, то легко убедиться, что фронты, как таковые, возникали и исчезали по прихоти авторов сводок. В сводке от 27 февраля сообщалось о наличии трех фронтов: Северный, Восточный, Западный. Через день, 1 марта, фронтов стало четыре: добавился Южный- А 3 марта их количество вновь сократилось до трех, но 5 марта снова возникло четыре фронта, причем три из них южного направления (Южный, Юго-Западный, Юго-Восточный), б- марта те же четыре фронта именуются уже как Юго-Восточный, Южный, Западный и Северный. И так далее, нескончаемая чехарда...

Через некоторое время фронты стали называться в зависимости от местности, по которой они проходили (Ашлыкский, Аромашевский, Ишимский).

Вот типичный пример рождения соединений и фронтов...

Собрались начальники Аромашевского и Малиновского волостных штабов (Ишимский уезд), поговорили меж собой о том о сем, подосадовали на малую боевитость своих полков, нехватку оружия и боевых командиров... Захотелось придать событиям больший размах, и вот на свет божий появился следующий документ:

Приказ № 1 По Южному фронту Народной Армии марта 21-го дня 1921 года

§ 1. Сего числа организуется штаб Южного фронта. Штаб создается из соединения Аромашевского и Малиновского штабов. Районы фронта: левый фланг – Челноковская волость, правый фланг – Ашлыковская волость.

§ 2. Все воинские части, находящиеся в этом районе, входят в подчинение штаба Южного фронта.

§ 3 Все обозы и продовольственные склады, находящиеся на территории Южного фронта, поступают в ведение интенданства.

§ 4. Начальником штаба назначается начальник Аромашевского волостного военно-оперативного штаба Сикаченков Иван Лукьянович, помощником его – начальник Малиновского военного штаба Бакланов. Интендантом фронта назначается Точилин М. Н.

Начальник штаба Сикаченков».

Подобным образом создавались и войсковые соединения: (полки, дивизии, армии), устанавливались воинские звания и должности командных кадров. Всюду проглядывает удивительный хаос, разнобой, отсебятина.

Вот оперативная сводка о боевых действиях повстанческого отряда. Ее подписал начальник дивизии Бердаков. Несколько дней спустя вышел приказ, подписанный тем же Бердаковым, который именует себя уже командующим армией.

Начальник Тобольского гарнизона – одна из самых загадочных фигур среди повстанческих заправил – Желтовский в течение одного дня (22 февраля) представал то в качестве начальника Северного отряда, то в звании уполномоченного отрядов Народной Армии, а то, наконец, как начальник Тобольского гарнизона.

Каких только званий и должностей не понапридумали, не понаприсвоили себе командиры повстанческих подразделений! Тут и «начальник командующий всеми вооруженными силами Усть-Ламенского района», и «начальник Южного фронта». и «командир сводного отряда всех родов оружия», и «заведующий штабом» и т. д.

Ознакомясь с огромным количеством приказов, донесений, оперативных сводок, рукописных воззваний, невольно приходишь к выводу: малограмотность и неразбериха – самые типичные черты восстания. Командные кадры в большинстве не подготовлены, не обучены, безграмотны.

Многие очевидцы и участники подавления восстания единодушны во мнении: восстание началось стихийно и до конца своего сохранило стихийную основу, вспыхивая и потухая в разных районах, переметываясь из волости в волость, из уезда в уезд. По мере разрастания вширь и вглубь движение все определеннее принимало эсеровскую окраску, все больше белых офицеров, торговцев, деревенских богатеев, кустарей становились во главе отрядов, штабов, «советов». «Из крестьянского восстание стало кулацким, белогвардейским», – сообщал ВЧК Студитов.

В политотчете Тюменского губкома РКП (б) за февраль – март 1921 года также высказывалась мысль о том, что политическая окраска восстания до захвата Тобольска не ясна, потом становится ярко выраженной эсеровской.

Командный состав повстанцев постепенно обретал белый цвет, заполняясь бывшими низшими офицерами царской и колчаковской армий (подпрапорщиками, прапорщиками, фельдфебелями). Как правило, во главе отряда, сформированного в том или ином селе, становился местный житель, конечно же, наиболее авторитетный среди крестьян, служивший в армии. Авторитет на селе был у того, у кого были руки мастера: голова трезвая да мудрая; слово веское обдуманное; в хозяйстве достаток, в кармане не пусто; словом крепкий, зажиточный крестьянин, стоящий на меже меж кулаком и середняком...

Когда народную жизнь сотрясает социальный шторм, со дна общества поднимается нечисть и всплывает на гребень движения. Бандиты, спекулянты, садисты, насильники и иные подонки, отребье и охвостье старого режима и колчаковщины, поспешили примкнуть к восстанию. Этой мрази безразлично было, за что и против кого сражаться, ее притягивала возможность безнаказанно грабить, убивать, глумиться над беззащитными людьми.

Вот как очевидец описывает вожака емуртлинских повстанцев – матерого спекулянта: «Рыжеватый мужик с саженными плечами и кулачищами, как пудовые гири, Феофан Боровков много лет был мясником, привык к запаху крови. Убивать было его главным влечением, процесс убийства доставлял Боровкову ни с чем не сравнимое наслаждение. Он придумывал изуверские методы пыток и казней коммунистов, лично руководил, любуясь мучениями жертв.

Обильно смазанные скоромным маслом и оттого блестящие волосы Боровкова были пострижены под кружок. На толстом указательном пальце правой руки блестело массивное золотое кольцо. Боровков любил тыкать этим окольцованным пальцем в допрашиваемых коммунистов, всегда выставляя его напоказ. На нем была розовая сатиновая рубаха, туго перехваченная в пояснице витым поясом, суконная поддевка и широченные плисовые шаровары. Ходил Боровков важно в окружении личной охраны из уголовников и именовал себя – Колчак Второй...» Он видел в восстании прежде всего способ даровой поживы. К нему сносили одежду казненных, деньги и ценные вещи из разграбленных домов.

По характеру и повадкам, жестокости и жадности Боровков во многом схож с другими главарями повстанческих соединений, вроде Шевченко, Привалова, Короткова.

Таившиеся до поры белогвардейцы с началом восстания повылазили на свет. Некоторые из них стали организаторами повстанческих отрядов, штабов и т. д.: в Ингалинской волости – штабс-капитан Тоболкин, в Красногорской – подполковник Тершуков и подпоручик Войнович, в одной из волосатей Ялуторовского уезда – офицер Алферов. Особенно много белых офицеров отсиживалось в частях 33-Полестро (полевое строительство). Именно оттуда явились, став во главе крупных соединений, бывшие офицеры Дмитриев, Волынский, Феофанов, Петров.

Вместе с эсерами белые офицеры возглавляли следственные комиссии, контрразведку, сочиняли приказы и листовки, разрабатывали оперативные планы – словом, были мозговым трестом и боевой пружиной восстания.

Однако в сравнении с многотысячными толпами повстанцев, раскиданных по необъятному, бездорожному таежному краю, кучка влившихся в движение белых офицеров не в силах были изменить физиономию и характер этого события – бессмысленного и беспощадного. Потому военная машина восстания работала нечетко, с постоянными сбоями, часто вхолостую. В рядах повстанцев то и дело вспыхивали конфликты. Проиграли сражение – долой командира. Наказали за неповиновение, за трусость – «хватит, навоевался». Послали в разведку – «не хочу: уже дважды ходил». Отсутствие военной выучки и боевого опыта; стихийность, несобранность, неорганизованность, локальность губили движение на корню, обрекая его на провал.

Командующий Ишимским фронтом издал специальный приказ, в котором горько сетовал: «Крестьяне не хотят воевать, заявляя: «Я болен, я не спал, я уже четыре раза был в бою» и т. и... В бою под деревней Гагарушкой кто-то крикнул «обошли» и все в панике бежали, потоптав друг друга и оставив товарищей».

Сибирский мужик – не донской казак. Сызмальства он приучался не саблей махать, а землю пахать, плотничать да косить, сеять да молотить. Только грозящие полным разорением невероятные поборы, насилия и надругательства продбандитов толкнули сибиряка на бессмысленный кровавый бунт. Но прошло немного времени, и разъяренный разверсткой мужик схватился за голову. Но... Вперед пятками не ходят, и хочешь не хочешь, надо воевать...

4

Вооружены восставшие крестьяне были чрезвычайно примитивно. Самодельные пики, топоры, вилы, колья, дубины вот основное их оружие.

Вызывает изумление ничем не подкрепленное утверждение М. Богданова: «К середине февраля почти половина мятежников была вооружена винтовками». Точную цифру восставших установить невозможно, но то, что их насчитывалось многие десятки тысяч, – факт неоспоримый. Только в наступлении на Ялуторовск участвовало около 20 тысяч человек.

Стало быть, если верить Богданову, в распоряжении мятежников имелись десятки тысяч винтовок. Еще одно искажение исторической правды.

Студитов в своей записке «Общий обзор повстанческого движения по Тюменской губернии» подчеркивал очень слабую вооруженность повстанцев, подтверждая это многими примерами.

Вот данные о вооруженности некоторых соединений Ялуторовского уезда:

рота Большакова: на 130 человек – 30 берданок (впоследствии (10 единиц огнестрельного оружия);

рота Фушина: на 80 человек – 50 винтовок; рота Маршвинина: на 140 человек – 50 винтовок; 3-й особый полк Вараксина: на 1700 человек – 180 винтовок (впоследствии 300);

батальон Ефимова: на 750 человек – ни одной винтовки; отряд Морева – 905 человек, вооружены 380 (все боевое оружие, в том числе пулеметы, добыто в бою).

И вот итог: на 3705 повстанцев вооружены лишь 840, а в начале восстания 690 или каждый шестой, а пятеро из шести – с пиками да дубинами.

О крайне слабом вооружении восставших свидетельствует отчет губчека об изъятом у повстанцев оружии: в Ингалинской волости – 23 винтовки, в Коркинской – 15, в Юргинской – 15, в Слобода-Бешкильской – 20, в Архангельской 4 винтовки.