Помоги проекту - поделись книгой:
Райпродкомиссар Коропонов забирал у крестьян для себя имущество и деньги (попросту говоря – грабил)...
Чрезвычайный уполномоченный губернской коллегии Клевцов ночью поднял крестьян села Малахово, чтобы вывозить снопы и молотить хлеб; пьянствовал, в открытую спал с женщиной в сельсовете...
Продработник Максимов по ночам устраивал набеги на крестьян, требовал угощения, грозил револьвером, расстрелом, материл...
Губпродкомиссар Инденбаум сажал крестьян в холодные амбары, арестовывал сельсоветы, брал в свои продотряды лиц из карательных отрядов Колчака, не признавал норм, установленных для пропитания крестьян, т. е. забирал все зерно, под метлу, ничего не оставляя...
Уполномоченный Губпродкома Сеньков (с отрядом) в деревнях Дубинской, Ильинской, Уктузской, Пегановской грабил, избивал крестьян кулаками, нагайками, прикладами; давал залпы по детям и женщинам, матерился...
«Вот краткий (не полный) перечень действий, которые позволяли себе продработники в Ишимском уезде» (только в одном уезде!).
Но объявить тюменских «продбандитов» и стоящее за их спинами губернское руководство главными виновниками крестьянского восстания ни у реввоентрибунала Сибири, ни у его председателя Опарина не хватило духу. И в своем приговоре по делу 106 повстанцев и Лауриса с К°, организаторами восстания объявляются «агенты Колчака и эсеры, которые попрятались по деревням, переоделись в крестьянскую одежду и стали натравливать и середняка, и бедняка-крестьянина на отдельных работников Рабоче-крестьянской Советской власти, которые из шкурных интересов личной поживы пролезли в советские работники...».
Опарин к скрытым поджигателям восстания приклеил еще и кадетов. Он прямо пишет, что установлено замаскированное участие эсеров и кадетов... «Суть не в Ишимском уезде, а далеко за его пределами, за Уралом...» – многозначительно намекает Опарин на руку мирового империализма.
Интересна одна деталь. Выступая на суде ревтрибунала, Лаурис оправдывал жестокость и беспощадность к крестьянам жестокостью Москвы к продработникам. «Если бы мы не выполнили разверстку, нас бы самих расстреляли», – заявил Лаурис. И в этом его заявлении есть зерно истины.
В письме наркомпроду Ленин предлагает: «1. Наркомпрод должен установить ответственных лиц по губерниям и по уездам... Чтобы знать
2. Ни одно нарушение... не оставлять без ареста виновных...».
Вот так и начиналась эта цепная реакция жестокости. Политбюро грозило наркомпроду. Тот показывал кулак губпроткомам. А этот отпускал вожжи, закрывал глаза: делай, что хочешь, только выполни разверстку.
Не потому ли как только Сибревком утвердил приговор ревтрибунала о расстреле тюменских продработников, Новоселов сразу же связался по прямому проводу с председателем Сибревкома Смирновым и стал просить о помиловании негодяев, совершивших, по выражению Ленина, уголовные безобразия, которые «требуют кары свыше обыкновенной».
Смирнов приостановил приведение приговора в исполнение и телеграфно ходатайствовал перед Ревтрибуналом Республики о помиловании преступников.
Ревтрибунал Республики 6 апреля 1921 года решил оставить приговор Сибревтрибунала в силе.
Новоселов слышал речь Ленина на X партсъезде и тем не менее сделал всевозможное, чтобы спасти мерзавцев от заслуженной, одобренной Лениным кары. Под «нажимом» Новоселова, Сибревком вновь ходатайствовал о помиловании преступников, теперь перед ВЦИК. 6 июля 1921 года Президиум ВЦП К ходатайство Сибревкома удовлетворил и всем, кроме уже расстрелянного Лауриса, смертную казнь заменил пятью годами лишения свободы.
Вспомните ленинский декрет, которым крестьяне, не отдающие задарма свой хлеб, объявлялись врагами народа и карались «тюремным заключением на срок не менее 10 лет». А бандиты, садисты и насильники, первоначально заслужено приговоренные к расстрелу, отделались пятью годами лишения свободы.
Тюменским губернским руководителям не удалось бы спасти от заслуженной кары распоясавшихся вожаков «продбандитов», если бы позицию тюменцев не оправдывали вышестоящие. Нарком продовольствия Цюрупа, выступая на X партсъезде, сказал: «Недавно я получил из Тюмени телеграмму, что положение... в связи с последними событиями грозит потерей всего собранного по разверстке хлеба. Четыре ответственных продовольственника приговорены к расстрелу, пять сидят в ожидании суда... Продовольственный аппарат теряет с двух сторон: с одной стороны повстанцы убивают, а с другой стороны, расстреливают в порядке советском. Этому надо положить предел! Если мы хотим добыть для голодающего центра продовольствие, то как беспардонно действовать недопустимо...». Как видим, ни малейшего осуждения насилия и бесчинств, творимых наказанными продовольственниками. Смысл речи наркома: хотите иметь хлеб – благословите беспредел «продразбойников», развяжите им руки, освободите от опеки и контроля! И это говорит нарком на десятом партсъезде, когда Сибирь корчится в огне восстаний!..
То ли не умели, то ли не хотели тюменские руководители дать правильную оценку событиям, происходившим в губернии накануне крестьянского восстания, – неведомо. Но как бы там ни было, по злому ли умыслу, по недомыслию ли, они способствовали разжиганию кровавой бойни, принесшей крестьянам невосполнимые потери, немыслимые страдания и муки. Подходя к сибирской деревне с российской меркой, тюменские руководители считали ее сплошь кулацкой. (Если бы только тюменские!).
Ну, как тут не вспомнить выступление на съезде представителей земотделов Сибири, в Омске, 20 июля 1920 года уполномоченного наркомпрода и председателя Сибирского продкома, члена Сибирского ревкома П. К. Кагановича. Он являлся заглавным действующим лицом на этом съезде «организаторов и вожаков» сельского хозяйства Сибири. Так вот, в своем выступлении тогда Каганович сказал:
«Сибирский крестьянин сам коммунизируется, сам придет к нам в коммуну, но только не теперь, когда он сплошь и рядом представляет из себя кулака деревни, когда он имеет и землю, и скотину, и полные амбары хлеба; а пройдет два-три года спустя, когда у него ни скотины, ни хлеба не будет, и когда и земля, и сельхозмашины, и орудия ему будут не нужны; мы уверены – он придет в коммуну тогда, когда на десять домов останется много одна лошадь и на двадцать домов одна корова. Тогда он потянется к этой лошади и тогда он придет за кружкой молока к этой корове...».
Вот в этих словах главного проддеятеля Сибири Кагановича и выражена суть большевистского отношения к сибирскому крестьянству. Впоследствии цитируя эти слова из речи Кагоновича, повстанцы делали справедливый вывод: «коммунистическая партия постановила уравнять сибирского крестьянина с крестьянином внутренней России, где теперь осталось гораздо меньше, чем одна лошадь на десять дворов и чем одна корова на двадцать семейств».
В искаженном, кривозеркальном видении сибирской деревни, как сплошь кулацкой мне видится один из корешков недопустимой, прямо-таки преступной позиции Тюменского губкома и губисполкома в период продовольственной разверстки.
Другой корешок – духовная опустошенность, бескультурье, безграмотность (общая и политическая) всех партсовпродруководителей губернии. Лишь два цвета виделось им в окружающем: красный и белый, и они не жалели ни своей, ни чужой крови, чтоб перекрасить весь мир в красный цвет. Все, кто мешал этому, тут же объявлялись Врагами народа и уничтожались – хладнокровно и беспощадно, так, как делал это их вождь – кремлевский мечтатель, готовый зарыть в землю восемьдесят процентов россиян, чтоб оставшиеся 20 % жили в мировой коммуне...
Знакомясь с материалами второй и третьей губернских партконференций (август, декабрь 1920 года), письмам укомам и райкомам партии с содержанием журнала «Известия Тюменского губкома РКП (б), «поражаешься политической слепоте руководителей, губернии, их стремлению замалчивать наболевшие, жгучие проблемы, затушевывать собственные ошибки и промахи.
Целые номера «Известий губкома» заполнялись всевозможной внутрипартийной статистикой, формами отчетности, сводками, разъяснениями к инструкциям, зато нет ни одного сколько-нибудь развернутого, яркого, политически острого и верного Материала о продовольственной разверстке, об отношении большевиков к крестьянству. Чего добиваются коммунисты от сибирского мужика? Почему потакают «продбандитам»? Пошто не реагируют на сотни резолюций мужицких приговоров? И еще на многие, столь же волнующие и жгучие вопросы жаждали крестьяне получить ответ от губернских руководителей. С этими вопросами посылали крестьяне ходоков к самому Ленину. Но Ленин был уже не тот, что в 1917-м, он уже не заигрывал с крестьянами, не распивал с ними чаи, теперь они нужны ему были не как сила, сокрушающая старый царский строй и выводящая на трон большевиков, а как даровой источник продовольствия и сырья. Теперь в поперешном, негнучем крестьянине Ленин видел противников его утопических прожектов и стремился к одному – сломать, подчинить, превратить в казарму всю неоглядную, неохватную мужицкую Русь...
В августе 1920 года губком наметил все-таки одно единственное мероприятие среди женщин-крестьянок: «Усиление пропаганды о вреде проституции. Разъяснять два понятия: проституция и свободная любовь, и другими мерами в корне подрывать... проституцию». И это, в то время, когда крестьянки выступали зачинщиками многих беспорядков: нападали на продотряды, срывали митинги и сходы, свергали большевистские сельские Советы, словом во всю разжигали восстание.
Да и какая, к чертям, проституция в сибирской деревне 20-х годов! Как же надо оторваться от жизни, ослепнуть и оглохнуть, чтобы, сидя на пороховой бочке с воткнутым в нее горящим фитилем, заниматься словоблудием!
Даже в специальном циркулярном письме губкома РКП (б), разосланном осенью 1920 года низовым партийным организациям, ни слова не говорилось о продовольственной политике большевиков, о причинах ленинского Декрета № 171, о правах и обязанностях крестьян в новых условиях.
Не случайно в ответ на призыв быть примером в выполнении разверстки, многие деревенские коммунисты стали выходить из партии, что привело к развалу многих партячеек на селе.
Бестолковое, грубое, насильственное проведение продовольственной разверстки привело к тому, что так называемый кулак не отмежевался от середняка и бедняка, наоборот, сблизился с ними. От самоуправства продотрядчиков страдала вся деревня. Общая беда сглаживала социальные противоречия между крестьянами. Деревня становилась нерасщепляемым монолитом, заступавшем большевикам дорогу к всевластию...
Тезисы Тюменского губкома ко второй губернской партийной конференции полны путанных, утопических прожектов и неряшливых, безответственных формулировок. Так, в разделе «О работе в деревне» выдвигалась задача: «Реорганизовывать частное хозяйство в общественное, коллективное, в товарищества, артели, сельхозкоммуны, совхозы... и продукты отдельных хозяйств сделать общественным достоянием». Губком рекомендовал создать «такие формы организаций и учреждений, при которых
(Вспомните речь Кагановича!).
В инструкции «О проведении беспартийных крестьянских конференций» губком РКП (б) рекомендовал разъяснять продовольственную политику в деревне и политику военного коммунизма следующим образом: «Советская власть устанавливает такой порядок заготовок, при котором крестьянин, как производитель сельскохозяйственного продукта, мог бы взамен получать продукты фабрично-заводского производства».
Как тут не вспомнить цифры из содоклада наркома продовольствия Цюрупы на X партсъезде! На одно крестьянское хозяйство в стране в 1920 году производилось: 0,25 фунта (100 граммов) металла, в том числе гвоздей – 0,004 пуда (64 грамма); плугов и борон – 0,008: сельхозмашин – 0,002; уборочных машин – 0,005; кос – 0,1 (на 10 хозяйств одна коса!). Откуда и какие «продукты фабрично-заводского производства» намеревались получить губернские власти, чтобы рассчитываться с крестьянами за взятый у них хлеб?
Вопиющий политический авантюризм руководителей тюменских партийных и советских губернских органов, их стремление атакой, наскоком решить коренные вопросы аграрной политики, боязнь деревни – все это создало отменную питательную среду, на которой и проросли зерна будущего восстания.
В январе 1921 года шесть сибирских губерний, подчиненных Сибпродкому, выполнили продразверстку только на 40,2 процента, Тюменская губерния – на 102 процента. Силой, принуждением местные продработникн досрочно выполнили задание.
Коммунисты Шатровской ячейки (протокол № 54), обсудив итоги продразверстки, записали в своем решении: «Хлебная разверстка выполнена на 100%.
Как ни странно, однако факт есть факт, сибирский крестьянин вынес налет «продразбойников», стерпел и насилия, и надругательства, и лихой темп разверстки и хоть не молчал, огрызался, иногда пускал в ход и кулаки, но все-таки не взялся за топор, не пошел супротив власти.
Тут бы, казалось, и успокоиться губернским руководителям, возблагодарить судьбу и долготерпение крестьян, дать им остыть, переварить случившееся, зализать обиды и раны Завершившейся продразверстки. Но...
Воззвание Ишимской чрезвычайной тройки по проведению недели окончания разверсток: – «Тюменская губерния за плохое выполнение разверсток поставлена на черную доску. Это уже усмотрел центр, и от товарища Ленина получен боевой приказ выполнить разверстки полностью к 7 января 1921 года... С 1 по 7 января объявляется неделя окончания разверсток... (а это, кроме хлеба, мясо, шерсть, кожи, лен, табак, яйца, картофель, овощи, сено и т. д. – К. Л.). Власть Советов предупреждает самым беспощадным образом будет расправляться со всяким сопротивлением... Все, укрывающие хлеб и продукты питания, объявляются государственными преступниками...».
Ну, а Москва?.. ЦК?.. СНК?..
«Тюмень. Губпродком».
Копия: Губисполкому и Губкомпарту.
Ввиду необходимости срочного смягчения кризиса центра достигшего исключительной остроты, приказываю порядке боевой задачи политического значения немедленно погрузить отправить центр 150000 пудов хлеба тчк Все усилия максимальному использованию ресурсов ускорения погрузки отправки мобилизуя все рабочие силы тчк Ответственность точное исполнение настоящего приказа возлагаю губпродкомиссара лично...
Предсовнарком Ленин.»
Возразить «вождю и учителю», напомнить ему, что губерния досрочно уже перевыполнила продразверстку, губернские власти не рискнули да и не помышляли об этом. Корень большевитского могущества – в безропотном повиновении верхам, неоспоримой железной дисциплине. И Тюменский губропродкомиссариат объявляет дополнительную разверстку, и снова затрещали домзаки от заложников, заголосила ощипанная, обобранная сибирская деревня.
«Москва. Председателю Совета
Народных Комиссаров В. И. Ленину
26 января 1921 года
Ваше боевое задание по погрузке хлеба в количестве пятнадцати продмаршрутов... выполнено. Приступил к погрузке второго боевого задания хлеба 250000 пудов в Москву... Погрузку мяса в счет восьми продмаршрутов на этих днях заканчиваю. Усильте подачу вагонов на линию Омск – Челябинск... Инденбаум».
За полгода Инденбаум и его свита набили руку, постигнув в совершенстве нехитрую науку вместе с душою вышибать из мужика хлеб и мясо, шерсть и кожи, лен и табак и многое иное. Введенная губпродкомом дополнительная разверстка убедительно подтверждала предсказания эсеровских прокламаций: большевики не успокоятся, пока не пустят мужика по миру...
Но крестьянин и тут стерпел. Не хотел он «кровяниться», с кольем да топором лезть на регулярные красноармейские части. А губернских начальников (Аггеева, Новоселова, Инденбаума) заела революционная чесотка, кулаки чесались от неуемного желания так жулькнуть сибирского «куркуля», чтоб брызнуло кровавое сусло.
Уже тогда, в далеком двадцатом, на четвертом году Советской власти затосковали большевики по казарменной державе, где все и вся было бы расставлено, размещено, разложено так, как угодно; где можно было бы повелевать да командовать как того душеньке желательно, как того левая нога изволит. И вот, не спросив земледельцев, они решают сколько и чего надо посеять в двадцатом первом; сколько и чего собрать, куда деть, как распорядиться чужим крестьянским добром, чужим мужицким трудом. А чтобы крестьянин не брыкался, сам лез в хомут, не выпрыгивал из оглобель, слушался вожжей, его следовало пообмять, погнуть, выбить из него спесь, заклепать глотку, чтоб не орал непотребное, надломить хребет, чтоб сыздаля видно было: покорен; чтоб можно было усесться на него верхом и, помахивая прутиком, покрикивать: «Шевелись!.. Корми нас!.. Пои нас!.. Защищай нас! Давай, давай!.. Возьми вправо!.. Верти влево!..»
Осмысливая последующие события, я выявил, на мой взгляд, возможные причины, объясняющие действия губернской совпартпродверхушки.
1. Безудержный карьеризм.
2. Левацкий заскок, стремление любой ценой дожать сибирского куркуля, вырвать у него хлебушка побольше.
3. Хамское отношение к крестьянину, пренебрежение его интересами, хозяйской психологией и человеческим достоинством.
4. Намеренное натравливание сибирского крестьянина на Советскую власть. Сознательная провокация восстания...
Аллюром завершив дополнительную продразверстку, «выкачав остатний хлебушек у крестьян, губпродкомиссар Инденбаум не успокоился и на этом. Видно, очень хотелось ему придумать еще что-нибудь «такое... из рук вон», чтоб навсегда рассчитаться с непослушным сибирским мужиком, утвердиться в своем всесилии и могуществе. То ли сам он надумал, то ли провокаторы «подкинули» ему эту идейку? – неведомо. Только вдруг «обнаружились факты» разбазаривания крестьянами семенного зерна. Опираясь на эти «факты», губпродкомиссариат объявил семенную разверстку. Согласно его инструкции, необходимо было отнять у крестьян семена, свезти их в государственные склады, продержать там до весны, с тем, чтобы возвратить владельцам к началу сева.
Губернский комитет по проведению посевной разверстки назывался «Комитет по оказанию посевной помощи населению». Вон как миролюбиво и демократично. Однако вел себя этот «волк в овечьей шкуре» вполне по-волчьи, разговаривая с крестьянами тем же языком, что и «продразбойники».
Приказ № 2
Губернского комитета по оказанию посевной помощи населению
§ 1. Весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах, подлежит изъятию и ссыпке-складке в общественные хлебохранилища для чего производится разверстка...
Ну, а что такое РАЗВЕРСТКА крестьянин уже знал, да и проводить ее станут те же выкормыши Инденбаума, для которых беспредел – норма...
Дикая, нелепая затея. «Коммунисты приели наш хлебушек, теперича принялись за семена... – покатилось по деревням.
Мужики рычали. Мужики размахивали кулаками. Бабы ревели, как по усопшему родителю. Но семена везли. Метили свои мешки, сами охраняли амбары. И может стерпели бы и семенную, кабы не поступила команда увозить семена в город.
Это была последняя капля в чаше мужицкого терпения.
Чаша оказалась переполненной.
Крестьянин взялся за топор: началось восстание...
В кровавых событиях 1921 года прежде всего повинен Тюменский губернский, партийный комитет. Повинен лично ответственный секретарь губкома С. П. Аггеев. Отчаянный рубака-кавалерист, лихой командир продотряда, двадцатитрехлетний Аггеев, вознесенный на пост первого секретаря губкома, остался прежним продотрядовцем кавалеристом, который умел рубить, стрелять, выкручивать «кулакам» руки, но ни наблюдать, ни думать – не умел и не хотел. Подогреваемый, подстегиваемый ленинскими директивами, декретами, телеграммами, Аггеев из кожи лез, чтоб доказать «свое усердье и проворье – отнять хлеб у сытых сибиряков, перешибить хребет, согнуть в поклоне сибирского мужика. О начавшемся восстании он не докладывал Кремлю до тех пор,
пока бунтарское пламя не охватило всю губернию и можно было, наконец-то, пустить в дело регулярные войска, залить крестьянской кровью бескрайние снега. И то, что он пал от рук той самой большевистской диктатуры, во имя которой уложил в землю десятки тысяч крестьян, мною воспринимается, как заслуженная расплата за свои злодеяния.
Теперь только недоумение вызывает статья об Аггееве в книге «Сквозь грозы», подготовленной Тюменским областным партийным архивом и изданной в Свердловске в 1937 году. Есть в той статье такие строки: «Жизнь его – это непрерывная борьба с открытыми и тайными врагами революции и Советской власти, за торжество и воплощение ленинских идей, это пример беззаветного служения делу Ленина...»
Теперь это не вызывает возражений: мы знаем, наконец-то подлинную, антинародную, бесчеловечную суть и ленинских идей, и ленинских дел. В этом большевистском бесовстве Аггеев был своим и нужным...
Повинен в крестьянской крови и председатель Тюменского губисполкома Новоселов, и губпродкомиссар Инденбаум, и другие руководящие деятели губернии.
Но только ли они?
Первым виновником кровавого хаоса двадцать первого года, захлестнувшего Сибирь и Алтай, Дон и Кавказ, Тамбов и Пензу, и многие иные регионы страны являлся Ленин, руководимое им большевистское ЦК и Советское правительство. Провал мировой революции, мировой Республики Советов еще больше ожесточили «вождя мирового пролетариата». В исторически неизбежном крахе своих бредовых идей Ленин виноватил рутинную мужицкую Россию и мстил ей за это, как мог.
Подыгрывая вождю, его ближайшее Окружение и окружение этого окружения и так далее, кругами по воде растекалась по России ленинская ненависть к этой стране, к ее народу, и случившееся в Тюменской губернии в 1921 году малая капля этой неизбывной, лютой ненависти.
Чтобы прикрыть свое отношение к террору, как Основному методу воздействия на народные массы, большевики усердно и постоянно муссировали слухи о контрреволюционных организациях, заговорах и т.д. Чтобы понять, как это делалось, давайте вернемся к контрреволюционной подпольной организации Лобанова. Помните? Раскрыта ГубЧК в феврале 1921 г. в Тюмени. Попытаемся разобраться в существе организации Лобанова на основании не оперативных сводок ГубЧК, а следственного дела № 456 «по обвинению Лобанова Степана Георгиевича и других, всего в количестве 39 человек, в контрреволюции».
39 – цифра, конечно, внушительная, достаточная, чтоб совершить контрреволюционный переворот в губернской столице, где тысячи красноармейцев, бойцов коммунистического полка, отрядов ЧОНа и ЧК.
Тройка ГубЧК, судившая заговорщиков, вынуждена была 13 из них освободить, 4 заключить под стражу, «как подозреваемых» (?), двух подростков упрятать в лагерь малолетних, сократив таким образом число действующих лиц вдвое. Но в срочных шифровках и докладных о заговоре красовалась цифра 39!
Арестовали заговорщиков 11 февраля. Через 4 дня, 15 февраля уполномоченный ГубЧК по военным делам Максимов уже составил «Заключительный акт», за четверо суток успев главных действующих лиц по несколько раз допросить, устроить им очные ставки, принять заявления, жалобы и протесты от обвиняемых и близких им людей.
Признав, что у следствия «нет документальных данных», кроме машинописной листовки, неведомо где, когда, кем сочиненной и перепечатанной, Максимов все-таки сумел «прокрутить» следствие за четыре дня! Подгоняемые и поощряемые губкомом партии и губисполкомом, тюменские чекисты так спешили, что порой «правая рука не ведала, что творила левая».
В протоколе первого допроса С. Лобанова в графе «возраст» стоит цифра 18. В последующем протоколе значится, что ему 21 год. В «Заключительном акте» Максимова, решившем судьбу заключенных, сказано, что Лобанову 19 лет. А ведь тут точность архиважна. Следователь утверждает, что Лобанов – колчаковец, корнет (кавалерийский офицерский чин). Но ежели ему было 18 в 1921 году, то в 1919, при Колчаке, Лобанову было бы всего шестнадцать. Шестнадцатилетний ученик, из мещан, колчаковский офицер? Не потому ли «корнет» приписано к личным показаниям Лобанова, чужим, не его почерком?
На вопрос анкеты «где были при Колчаке?», Лобанов отвечает – «учился». Коренной тюменец, здесь родился и жил, коли бы он врал, трудно ли было бы следователю его уличить? Не уличил. И до революции, и при Колчаке, и в 1921 году Лобанов учился, сперва в школе, после в техникуме. Ну, какой же это вожак контрреволюционного заговора восемнадцатилетний учащийся? И его сделали колчаковским корнетом.
Следователь категорично утверждал, что у Лобанова широкие связи с бывшими колчаковскими офицерами, не назвав при этом ни единой фамилии этих офицеров, не указав ни одной встречи Лобанова с ними.
Сперва в «Заключительном акте» сказано, что Лобанов создавал кружок молодежи, потом оказалось – контрреволюционную подпольную организацию. Несмотря на единодушные показания всех подсудимых, что кружок начал создаваться лишь в начале января 1921 года, большинство участников вошли в него во второй половине и в конце января, в «Заключительном акте» эти события (создание кружка и вербовка в него) передвигаются на декабрь.
В «Заключительном акте» Лобанова обвиняют в «подготовке вооруженного восстания» по свержению Советской власти, забыв, правда, пояснить во имя каких целей предполагалось это «свержение». Что хотел Лобанов? Создать Тюменскую буржуазную республику или Тюменскую империю? – осталось недоговоренным. Уверенный, что ни сомневаться, ни проверять «дело № 456» никто не станет, Максимов шил его на скорую руку и белыми нитками по заданной выкройке.
Большинство обвиняемых не признало себя виновными. Вся их «вина» – одно, максимум два, посещения так называемого собрания на квартире Лобанова, в которых участвовало 5-7 человек (из 39!). Но это обстоятельство не поколебало ни следователя, ни тройку.
Ради правдоподобия версии о заговоре, в стан заговорщиков втащили девятнадцатилетнюю дочь рабочего-коммуниста, комсомолку активистку, делопроизводителя секретно-оперативного отдела ГубЧК Е. Носыреву. Ее обвинили в выдаче заговорщикам секретных сведений. Но когда? Кому? Какие секреты она выдала? – осталось загадкой, кроме того, что она якобы сказала Козину: – «пред ГубЧК и губпродкомиссар (Студитов и Инденбаум) выехали в Ишим подавлять восстание». Вот и весь секрет. Но и этот «факт» Козин не подтвердил. Следователь оставил без внимания письменную просьбу Носыревой о встрече со своим начальником Бойко (членом тройки) и заявление отца Носыревой. Недосуг было разбираться.
18 февраля, на седьмой день после ареста «заговорщиков» судила тройка в составе Студитова (председатель тройки). Бойко и Петрова, в присутствии и с участием ответственного (первого) секретаря губкома партии Аггева и председателя губисполкома Новоселова. Оба тоже подписали приговор.
17 человек приговорили к расстрелу, из них 8 в возрасте 18 – 20 лет. 4 марта 1921 года приговор приведен в исполнение.
Что же произошло на самом деле? А вот что...
Арестовано было 39 человек, допрошены все 39, а в «Заключительном акте» и в приговоре оказалось лишь 38. Нет фамилии самого яростного агитатора-заговорщика Д. Т. Львова. Он – не помер. Не сбежал. Его с миром отпустили потому, что он – провокатор. По заданию ЧК Львов подбивал, агитировал, увещевал знакомых парней «сплотиться, помочь восставшим крестьянам», докладывая ЧК о каждом шаге сколоченного им «кружка». И на последнем собрании 10 февраля за несколько часов до ареста провокатор Львов фантазировал, как бы можно было «захватить город». «Вот бы... Если бы... Кабы...» На этом последнем собрании Львов упорно подзуживал кружковцев выступить в поддержку несчастных крестьян. Он же и сказал: – «Давайте завтра, а? Он начертил и план переворота». Потом сбегал в ЧК, «постучал», и несколько часов спустя «заговорщиков» арестовали.
Никакой реальной подготовительной работы к перевороту не велось и об этом нет ни слова в деле № 465. Ни о связях с белогвардейцами или эсерами, ни о контактах с повстанческими штабами, ни о переговорах с недовольными горожанами. На что же могла рассчитывать горстка (12 – 15 человек) молодежи, намечая контрреволюционный переворот на вечер 11 февраля? На помощь восставших крестьян, которые к тому времени должны заполонить Тюмень, – отвечает следователь Максимов. Но если бы повстанцам удалось заполонить Тюмень, они без лобановских заговорщиков завладели бы и ЧК, и вокзалом, и оружейными складами.
По утверждению следователя эти два события (захват названных пунктов и вход в Тюмень повстанцев) должны происходить параллельно. Лобановцы захватывают, повстанцы проникают в город; где-то, как-то обе силы соединяются и «долой коммунистов!».
Но какие три отряда можно было образовать из дюжины «стойких лобановцев», чтобы, как утверждает следствие, в одночасье захватить оружейный склад, ЧК, перерезать железную дорогу и прервать телеграфную связь? Такими даже очень лихими отменно подготовленными, «до зубов» вооруженными «пятерками», «тройками», двойками» можно совершить террористический или диверсионный акт – убить, взорвать, поджечь, спустить под откос и т.д. – по только не свершить государственный переворот. Все это дело № 456 – бесстыдный, грубый, кровавый спектакль.
Зачем понадобилось это представление ГубЧК?
Чтобы подкрепить версию губкома партии: крестьянское восстание в губернии – не стихийный протест крестьян против бесчинств и преступлений продработников, оно подготовлено эсерами и белогвардейцами, организовано замаскировавшимися контрреволюционерами, которые кишмя кишели в губернии в 1920-21 годах...
Губком партии отблагодарил Студитова за поддержку. В партийной характеристике-представлении на утверждение Студитова в должности председателя ГубЧК, губком аттестовал его, как блистательного чекиста и в подтверждение этого приводит выдающуюся роль Студитова в разоблачении «контрреволюционной заговорщицкой организации Лобанова»...
Поделиться книгой: