Помоги проекту - поделись книгой:
Я подошел к корзине и начал вытаскивать оттуда листы бумаги.
— Так... а это что такое? — сказал я, достав большой комок спутавшихся нитей.
Райнкопф вытащил себя из кресла и подошел.
— Странная штука, — сказал он.
Я вывалил содержимое корзины на пол, и первая вещь, которую мы заметили среди бумаг, чем-то напоминала оболочку софтбольного мяча23. Я поднял ее. Это и в самом деле оказалась оболочка софтбольного мяча.
— У Гарольда не было привычки поупражняться с мячом, чтобы расслабиться?
— Вот уж не знаю, — сказал Б. П. Его густые седые брови взметнулись вверх, и я понял, что его озарила догадка.
— Возможно, именно этот мяч, — сказал он, ткнув в оболочку мяча своей трубкой, — влетел в окно.
— Очень может быть, — сказал я, — и очень может быть, что эти нитки от мяча, а эти цветастые кусочки сукна — именно то, чем набивают мячи для софтбола.
Б. П. обрадовался. Он рассмеялся и потер руки.
— Превосходно, Шерлок, — сказал он, но затем сел и нахмурился. — Только зачем Гарольду потребовалось потрошить мяч?
Я подошел к окну и посмотрел на Пятьдесят девятую улицу и Мидуэй. Темнело, в обоих направлениях двигались длинные вереницы автомобилей. Две студентки в тоненьких свитерках и в цветных кожаных туфельках пересекали лужайку в парке Мидуэй. Теплый чикагский вечер так и манил отправиться на прогулку. Я подумал о Гарольде, скрючившемся на своем стуле, и неделя за неделей, месяц за месяцем тщательно записывающем результаты своих исследований на карточках 3x5 дюймов. А снаружи — эти яркие, свежие краски и свобода, и юные девушки в свитерках и в цветных туфлях.
Внезапно я вспомнил строки из "Адонаиса" Шелли, там что-то о жизни и о соборе многоцветном...
Я обернулся и пробежал глазами по корешкам книг, что стояли на полке около стола Гарольда. Большинство названий было на немецком или польском языках. Но я вытащил небольшой томик, который выглядел здесь столь же неуместным, как немецкий трактат по логике — на аптечной полке. Томик оказался антологией стихов из нескончаемой серии Унтермейера.
Я открыл книжку на форзаце, чтобы узнать, не принадлежала ли она Гарольду. "Гарольду от тети Сары" — гласила надпись. Я нашел стихотворение Шелли в указателе, а разыскать нужные строки оказалось совсем просто, так как они были подчеркнуты.
— Послушайте, — сказал я:
Райнкопф размышлял все то время, пока зажигал спичку и раскуривал трубку.
— Я помню этот фрагмент. Шелли тогда находился под влиянием неоплатонизма. Заметьте, как он использует слово "пятнать", имея в виду...
Он остановился и несколько раз моргнул. Он начинал понимать.
Я сел и зажег сигарету.
— Вы можете утверждать, что Гарольд был счастлив, работая здесь?
— Счастлив? — Профессор откинулся на спинку кресла. — Псе зависит от того, как вы определяете счастье. Аристотель говорил...
— Вы читали автобиографию Шервуда Андерсона? — прервал я его.
Он покачал головой.
— Книгу эту великой не назовешь, — сказал я, — но это честная книга. Одна из историй, рассказанная Андерсоном, — о том, как он бросил фабрику по производству красок, которой управлял в Огайо.
Я видел, что Райнкопф заинтересовался, поскольку позволил своей трубке погаснуть и не приложил никаких усилий, чтобы разжечь ее вновь.
— В течение многих лет, — продолжал я, — Андерсон сидел за одним и тем же столом и писал одни и те же нагоняющие тоску деловые письма. И вот однажды, когда он диктовал очередное письмо, его внезапно охватила, будем говорить, тоска по шуму рыночных площадей. Так что он оборвал фразу на полуслове, рассмеялся, как безумный, в лицо своему секретарю, вышел из кабинета, спустился на железнодорожные пути и распрощался с этим этапом своей жизни.
— Существует миф, что Сантаяна24 поступил точно также, когда ушел из Гарварда, — сказал Райнкопф, — но я совершенно случайно узнал, что он покинул Гарвард, потому что унаследовал значительное состояние. Он сам рассказал мне об этом.
— Любопытно, — сказал я. — Теперь я могу предположить, что с Хиггенботэмом произошло то же самое, что случилось с Андерсоном. Я могу ошибаться, но три года — слишком долгое время, чтобы работать за одним и тем же столом. Между прочим, над чем он трудился?
— Влияние промышленной революции на развитие символической логики. Тему предложил ему я.
— Не сомневаюсь. Вот как я представляю себе всю сцену: Гарольд сидит здесь целый день, чувствует себя уставшим, скука охватывает его. Он работал над своим исследованием всю зиму. Наступила весна. Мальчишки играют в софтбол, и мяч разбивает окно подобно удару божественной молнии. Гарольд поднимает его и идет к разбитому окну. Он видит, как убегают мальчишки. Затем он окидывает взглядом всю открывшуюся внизу картину. — Я почувствовал, что и меня самого переполняет поэтическое настроение. — Первый по-настоящему весенний день. Солнце светит. Птицы щебечут. Теплый бриз, четкие ясные цвета, прекрасные девушки, появляющиеся из ниоткуда...
Райнкопф моргнул слезящимися глазами и устремил их вдаль.
— Словно на зиму девушки впадают в спячку.
— Правдоподобная гипотеза, — сказал я, улыбнувшись. — И если Гарольд простоял у окна достаточно долго, он, конечно, увидел много замечательных представительниц этого вида. Я просто вижу, как он медленно возвращается к своему с голу и — в изумлении — сжимает в руке мячик. Мяч кругл, как мир, но сер и бесцветен, как та одинокая жизнь, которую он ведет.
Профессор начал было говорить, но я остановил его, подняв руку.
— Скорее всего, — продолжал я, — шов на мяче слегка ра зошелся. Гарольд охвачен ребяческим порывом разодрать его оболочку, чтобы посмотреть, что там внутри. Вам доводилось когда-нибудь рвать мячики, Б. П.?
Он покачал головой.
— Вы должны это как-нибудь сделать. Внутренности мячей для гольфа представляют собой захватывающее зрелище. Во всяком случае, я думаю, что именно так поступил Гарольд. Возможно, это было неосознанное желание порвать в клочья академическую карьеру. И когда он добрался до кусочков сукна, я думаю, что яркие цвета, возможно, поразили его подобно апокалиптическому видению, подобно тайне, похороненной в сердце мира.
Я собрал бумаги с пола и запихнул их обратно в корзину.
— Гарольд вспомнил те строки Шелли, — продолжал я, — и был поражен контрастом между цветами собора и серыми башнями и мрачными коридорами университета, между многоцветным блеском жизни и бесцветным сиянием символической логики.
— Что ж, неплохая метафора, — сказал Райнкопф задумчиво. — Конструкции символической логики — это именно то, чем мы первым делом можем обесцветить наш взгляд на вещи.
Я не был уверен, что понял, что это значит, но фраза выглядела впечатляюще.
— Новый взгляд на вещи, новый образ жизни — вот что требовалось Гарольду. Мяч для софтбола как раз и сыграл роль, как сказали бы психиатры, спускового механизма. Он, должно быть, высвободил подавляемое Гарольдом чувство негодования и тоски. Гарольд понял, что в его жизни наступил кризис, который сметет все его планы, точно так, как вдребезги было разбито это окно. Охваченный внезапным порывом, он схватил свою ручку и,подобно кинжалу, вонзил ее в уже готовую цветастую символическую композицию, чтобы никогда больше этот достойный инструмент не применялся для заполнения жалких заметок на бeцветных каталожных карточках.
Я сделал последнюю затяжку и попытался попасть окурком в отверстие в окне, но промахнулся. Я подошел, чтобы поднять его.
— Куда, вы думаете, он отправился? — спросил Райнкопф подавленным голосом.
Я выкинул окурок в открытое окно и пожал плечами. Несколько недель спустя, когда я уже заканчивал завтрак в Квадрангл-клубе, вошел Райнкопф. Ничего не говоря, он вручил мне письмо:
Уважаемый Б. П.!
Я приношу Вам свои извинения за мой внезапный отъезд и сумасбродное поведение. Разумеется, я не собираюсь возобновлять учебу.
Трудно все объяснить. Скажу лишь, что мальчишка угодил в окно софтбольным мячиком. Я разодрал оболочку мячика, обнаружил внутри немного цветного сукна и решил сесть на автобус в Новый Орлеан. Здесь у меня есть работа официанта во Французском квартале. И ничего менять я не намерен.
Полагаю, что Вы без труда найдете другого студента, который сможет закончить мою работу, и, надеюсь, что Вы не будете оскорблены, если я скажу, что по прошествии некоторого времени мое исследование вынудило меня прийти к заключению, что промышленная революция вообще никак не повлияла на развитие символической логики. Но по соображениям деликатности я не смог сказать Вам об этом.
Я возвратил письмо.
— Что за Николь, черт подери?
Райнкопф несколько раз моргнул.
— Был такой малоизвестный французский логик по имени Пьер Николь. В 1662 году он написал в соавторстве чрезвычайно авторитетное пособие под названием "Логика Пор-Рояля".
Я подумал сначала, что Б. П. говорит всерьез. Но он внезапно улыбнулся и добавил:
— Но я что-то сильно сомневаюсь, что речь в постскриптуме идет именно о Пьере.
Черепаха на показ
...В некоторых местах этой страны попадаются разноцветные блестящие камни, к которым еху питают настоящую страсть; и, если камни эти крепко сидят в земле, как это иногда случается, они роют когтями с утра до ночи, чтобы вырвать их, после чего уносят свою добычу и кучами зарывают ее у себя в логовищах; они действуют при этом с крайней осторожностью, беспрестанно оглядываясь по сторонам из боязни, как бы товарищи не открыли их сокровищ. Мой хозяин никак не мог понять причину столь неестественного влечения и узнать, для чего нужны еху эти камни...
— Вы видели последнюю фотографию Рубена? — спросил меня профессор Орландо Барнс и протянул мне номер "Лайфа".
На обложке журнала красовался Рубен. Он стоял на камне с гордо поднятой головой, его морщинистый профиль четко вырисовывался на фоне облаков. Его эбеновые глаза сияли, и даже можно было вообразить смутное подобие улыбки. Рубины на его спине горели в ярком солнечном свете.
Рубен был иловой черепахой. Согласно "Лайфу", он принадлежал виду Kinostemon Subrubrum Subrubrum26. У представителей этого вида длина туловища около четырех дюймов, особи темно-коричневые с двумя рядами желтых пятен по обе стороны головы. Они едят рыбу, сырое мясо, земляных червей и улиток.
Я поднял взгляд на Барнса, чтобы обратиться к нему за разъяснениями, но оставил эту затею, увидев, что он поглощен статьей в каком-то экономическом журнале. Мы потягивали коктейли перед ужином в гостиной Квадрангл-клуба Чикагского университета. Несколько лет назад, в бытность мою студентом, я изучал экономику под руководством Барнса. Он недавно достиг пенсионного возраста и теперь оставался почетным профессором университета. Я преподавал английскую литературу и в свободное время пописывал детективы.
Чикагские газеты много писали о Рубене, но "Лайф" осветил эту историю подробнее остальных. Рубен принадлежал миссис Корнелиус Гискин, молодой красавице-жене чикагского миллиардера, производителя прокладок. Журнал поместил провокационную фотографию миссис Гискин, наклонившейся. чтобы опустигь Рубена в пруд в поместье Гискинов. Она выглядела гак, как и должна выглядеть женщина, на которой женится человек с тысячей миллионов долларов.
"Лайф" несколько расплывчато писал, что представляют собой эти прокладки. Оказывается, это такие детали, которые вставляются внутрь труб или надеваются на них, чтобы защитить сочленения или сделать их водонепроницаемыми. "Компания прокладок Гискина", основанная сорок лет назад, к сегодняшнему дню продавала около трех тысяч различных видов прокладок самых разных размеров и форм, сделанных из резины, стали, асбеста, бумаги, волокна, войлока, меди, кожи и пробки.
А разве панцирь черепахи не является своего рода наружной "прокладкой", разработанной самой природой, чтобы защитить нежные сочленения рептилии? Эта мысль пришла в голову мистеру Гискину ровно сорок лет назад. Стилизованное изображение черепахи служило эмблемой его компании и украшало все ее фирменные бланки. Огромная бронзовая статуя черепахи стояла и перед фабрикой Гискина на западе Чикаго.
Предыдущая миссис Гискин получила развод и где-то безбедно жила на свои алименты. А в прошлом году мистер Гискин женился на одной из чикагских топ-моделей. Рубен был подарком на первую годовщину их свадьбы. На спине черепахи — или на панцире, как уточнял "Лайф", — было установлено двенадцать безупречных двухкаратовых рубинов — по одному на каждый месяц нынешнего супружеского блаженства мистера Гискина.
Автор статьи в "Лайфе" вспоминал роман Гюисманса "Наоборот", в котором главный герой книги выложил спину огромной черепахи декадентскими инкрустациями из драгоценных камней. Рубинов он не использовал, так как они напомнили ему красный цвет парижских автобусов, но у мистера Гискина не было предубеждения против красного цвета. Драгоценные камни Рубена, шестигранные призмы чистой воды, известны под названием "Голубиная кровь". Такие рубины добываются главным образом в шахтах вблизи Мандалая, и в них нет ни единой прожилки молочного цвета, какие встречаются в камнях низшего сорта. Стоимость Рубена по оценке "Лайфа" приближалась к миллиону долларов.
Когда Барнс услышал, как я присвистнул, он опустил журнал и взглянул на меня поверх очков.
— Миллион зеленых! — воскликнул я. — В придачу к обыкновенной иловой черепахе!
Мы молча смотрели друг на друга в течение нескольких секунд. И затем одновременно выдохнули одно и то же слово: "Веб!"
Я должен сделать отступление, чтобы сказать пару слов о Вебе. На протяжении двух десятилетий Чикагская полиция пребывала в растерянности из-за целого ряда серьезных краж, совершенных кем-то, кто именовал себя В. Е. Б. В каждом деле фигурировал какой-нибудь странный объект огромной стоимости. Например, известное дело 1934 года, когда были похищены меха миссис Хепплуэйт. Гардероб из бесценного горностая и соболей был создан для ее чистокровной афганской гончей, победительницы многих соревнований, которой требовалась защита от зимних чикагских ветров. Миссис Хепплуэйт не было дома, когда новая служанка позволила некой фирме приехать и забрать в чистку весь собачий гардероб. Это было последнее, что кто бы то ни было слышал об этой фирме или мехах. На квитанции, оставленной водителем грузовика, значились инициалы В. Е. Б.
Другая серьезная кража, случившаяся несколько лет спустя, касалась богатой вдовы из Уиннетки, которая владела крупнейшей в мире коллекцией старинных зубных щеток. Ее самый ценный экземпляр — украшенная сапфиром зубная щетка из Тибета — пропала. На,ее месте, на полке запертого шкафа-витрины, обнаружилась дешевая зубная щетка с буквами В. Е. Б., выгравированными на синей ручке.
В 1941 году пожилой человек по имени Виктор Енох Боскович был арестован за кражу инструментов на Чикагском литейном заводе, где он и работал. После месяца в тюрьме он признал, что он и есть Веб, но апелляционный суд постановил, что его инициалы являются простым совпадением, а признание было сделано под серьезным давлением.
Мы с профессором Барнсом частенько обсуждали деяния Веба. Когда-то мы всерьез раздумывали, не устроить ли ему ловушку. Мы решили обзавестись каким-нибудь чудным предметом, инкрустировать его фальшивыми драгоценностями, устроить вокруг него шумиху и затем спокойно дожидаться Веба, чтобы задержать его.
Но мы даже представить себе не могли лучшей приманки, чем Рубен.
— Послушайте, Монте, — сказал профессор, наклонившись ко мне всем своим невысоким, коренастым телом и похлопав меня по коленке, — в это воскресенье у Гискина большой прием. Рубен впервые будет демонстрироваться за пределами близкого круга друзей. Вероятно, будет много полиции, но все равно мне представляется, что это прекрасная возможность для Веба.
— Вы приглашены? — спросил я.
Он кивнул.
— На самом деле я знаю мистера Гискина довольно хорошо. Несколько лет назад он пригласил меня, чтобы провести исследование иностранных рынков для его продукции.
— Вы можете захватить меня с собой?
— Никаких проблем. Конечно, маловероятно, что что-либо произойдет, но у нас, по крайней мере, будет счастливая возможность увидеть Рубена.
— И миссис Гискин, — добавил я.
Мы встретились в Квадрангл-клубе в воскресенье днем и отправились по железной дороге в Чикаго-Луп, откуда взяли такси до поместья Гискина, расположенного в шикарном месте, известном как Золотой берег Чикаго. Стоял морозный мартовский день, в воздухе вился порошкообразный снег. В такси было так холодно, что, когда мы добрались до цели, мои ноги превратились в глыбу льда. Человек в тяжелом пальто, несомненно полицейский, придержал въездные ворота. Выглядел он озябшим и неприкаянным.
Мои ноги начали оттаивать лишь после того, как я выпил бокал мартини и познакомился с миссис Гискин. Она выглядела даже лучше, чем на фотографиях. Кремовое атласное платье, оставлявшее ее живот обнаженным, заставляло предположить, что она провела большую часть зимы во Флориде. Все видимые части ее тела равномерно отливали темной бронзой. Я невольно задался вопросом, какой узор составят белые участки ее тела.
— Ваши книги чудесны, мистер Фезерстоун, — сказала она. — Я просто влюблена в вашего детектива, Хилари Кинга. Кто-нибудь говорил вам, что вы на него похожи? Едва я увидела, как вы снимаете пальто, я сказала себе, это — Хилари Кинг!
Я улыбнулся и слегка поклонился:
— Разумеется, он всего лишь отражение человека, каким я хотел бы быть. Это все — Фрейд и Адлер.
Миссис Гискин всплеснула руками.
— О, вы читаете Фрейда? — Она придвинулась чуть ближе. — Хотела бы я как-нибудь поговорить с вами о Фрейде.
Волна тонких духов достигла моего носа. Я раздумывал, что сказать в ответ, когда подошел Барнс и схватил меня за локоть.
— Вы уже видели Рубена? О, извините, миссис Гискин, я не хотел вас прерывать.
— Все в порядке, Орландо. Вам следует поспешить взглянуть на Рубена. — Она ткнула меня в солнечное сплетение. — Я хочу поговорить с вами еще раз, прежде чем вы уйдете.
— Ну и чем она вас так поразила? — спросил Барнс, когда мы подходили к гостиной.
— Великолепный загар, — сказал я.
— О да. В викторианскую эпоху бледная кожа была признаком аристократизма и благосостояния. Загорали только крестьяне. В наш век гигантских метрополий беднота надежно укрыта крышами. И только у богатых есть время возлежать на пляжах.
Рубен жил в аквариуме над камином. Это был длинный узкий резервуар, открытый сверху и наполненный чистой водой, которая приобретала изумрудный оттенок зеленой плитки на задней его стенке. Несколько небольших островков серого камня выступали над поверхностью воды. Мыс любопытством наблюдали за Рубеном. Он неуклюже сполз вниз по камню, сначала окунул в воду нос и поплыл, беспорядочно шевеля конечностями. Рубины искрились в зеленой воде, переливаясь всеми оттенками красного под лучами света, льющегося на аквариум под различными углами.
Крупный человек с квадратной челюстью стоял около камина, пережевывая сигару и изо всех сил старался не походить на полицейского. Я заметил выпуклость под его курткой в том месте, где у него, вероятно, было оружие.
Мистер Гискин подошел, чтобы лично продемонстрировать Рубена гостям. Гискин был из тех, кого Диккенс называет Угловатым Человеком27 с глубокими морщинами на лице и фиолетовыми пятнами под глазами. По его виду можно было сказать, что он вряд ли сможет отличить одну прокладку от другой.
— Рубен укусит, если я возьму его? — захотела узнать молодая особа.
— Никогда, — сказал мистер Гискин. — Он очень застенчив и неопасен.
Закатав рукав пиджака и отвернув манжеты рубашки, мистер Гискин погрузил волосатую руку в воду. Поймать черепаху не составило труда. Как только Гискин коснулся ее панциря, Рубен прекратил плавать и спрятал голову и лапы.
Гискин встряхнул его несколько раз над аквариумом, чтобы черепаха стала посуше, и вложил в протянутую ладонь женщины. Та робко взвизгнула, пробежав взад-вперед кончиками пальцев по украшенной драгоценными камнями спине.
Поделиться книгой: