Джентльмены удачи. Адмиралы чужих морей.

Обо всех своих приключениях Васко поведал в депеше на имя короля и в начале марта 1514 года отправил с нею в Испанию своего друга Арболанчу, вручив ему также целую россыпь золота и две сотни отборных жемчужин Южного моря, собранных индейцами. Арболанча был посвящен в рыцари, а Нуньес получил звание аделантадо Панамы и тихоокеанского островка Коибы, лежащего у ее берегов (выпрашивая себе этот остров, он скрыл от монархов, что, по словам индейцев, там было много золота и жемчуга). Указ был доставлен с попутным кораблем и оглашен публично.

Итак, король простил Васко Нуньеса, тем более что это ему ничего не стоило. Но не простили давние враги. Губернатор Дарьена Педрариас де Авила приказал Франсиско Писарро арестовать новоявленного аделантадо (и, кстати, с некоторых пор - его собственного зятя), а затем устроил комедию суда. Обвинения, впрочем, было трудно опровергнуть: измена королю и самому Педрариасу, расправа с Никуэсой, арест Энсисо, узурпация не принадлежавших ему земель... В январе 1517 года голова Нуньеса скатилась с наскоро сколоченного помоста - вместе с головами четырех его ближайших сподвижников. Эта казнь отодвинула на некоторое время трагедию Перу: Васко как раз строил флот для разведки этих земель.

Ни испанский король, ни его подданые так, вероятно, и не узнали, что Нуньес был лишь четырнадцатым по счету, кто омыл свои доспехи в водах Южного моря. Впрочем, едва ли их сильно бы это взволновало: ведь и Алонсо Мартин был их подданным, испанцем. Пусть пеняет на себя, что не ему пришла в голову идея отправить в Севилью гонца с дарами. Но их безусловно взволновало бы другое - если бы они узнали, что честь открытия Южного моря принадлежит вовсе не Испании, что еще в 1511 году - том самом году, когда Веласкес начал заселять Кубу, когда Понсе де Леон нашел Флориду, когда Васко Нуньес впервые услыхал о золотых копях к югу от Карибского побережья, - что еще тогда, в ноябре 1511 года, португалец Антониу д`Абреу вышел из Малакки с тремя каравеллами к уже открытым португальцами в том же году Молуккским островам! И в то время, когда Нуньес мочил свою кирасу в восточных водах Южного моря, западная его часть была усеяна португальскими кораблями, нагруженными гвоздикой, мускатом и перцем. То, о чем испанцы все еще мечтали со времен Колумба, стало явью для португальцев.

Мятеж на работорговом судне.

В 1515 году, как уже упоминалось, Веласкес завершил колонизацию Кубы. А всего лишь год спустя ее население вымерло настолько, что испанцы оказались перед необходимостью срочного завоза новых рабов. И в водах Карибского моря широко развернулась пиратская охота. Индейцев хватали на побережьях, в селениях, в рыбацких пирогах, везде, где только было можно, и набивали ими трюмы кораблей. В одной из таких экспедиций разыгралась трагедия, живо напоминающая события рассказа Проспера Мериме «Таманго». Возможно, Мериме был знаком с текстом Лас Касаса, но нельзя исключать и того, что подобные эпизоды были типичными для всех морей на протяжении трех столетий.

Когда испанские бриг и корабль прибыли на остров Санта-Марина в Гондурасском заливе, трюм корабля был уже набит пленниками. Но этого показалось мало, и двадцать пять испанцев решили продолжить охоту на своем бриге, а корабль отправили в Гавану, с тем чтобы он, разгрузившись, вернулся за новой партией рабов. Прибыв в Гавану, испанцы поспешили на берег поразмяться, оставив корабль под присмотром восьми или девяти своих товарищей. Люк был наглухо задраен, и на борту царило олимпийское спокойствие. Но оно оказалось обманчивым. Тишина на палубе подсказала индейцам план действий. Они дружно навалились на довольно ветхую крышку люка и бесшумно сорвали ее. «И вот все индейцы, находившиеся в трюме, поднимаются на палубу и убивают матросов, а далее происходит нечто удивительное и доселе невиданное: эти голые, безоружные люди, которых испанцы презирали и почитали за тупых животных, преспокойно, как будто всю жизнь занимались мореплаванием, поднимают якорь, проворнее заправских матросов взбираются по вантам, ставят паруса и держат путь прямо на свои острова, до которых было не менее 250 лиг». Морская, или кастильская лига составляла 5,56 километра. Почти полторы тысячи километров отделяло индейцев от их очагов! Легко вообразить смятение и ужас испанцев, наблюдавших с берега, «как поднялся якорь и надулись паруса и как корабль затем развернулся, причем все это было проделано с таким мастерством и смелостью, как если бы это делали они сами». Они решили, что экипаж судна охватило какое-то странное всеобщее помешательство. И лишь потом, разглядев сновавших по палубе индейцев, они уяснили истинное положение дел. А индейцы между тем «ловко орудуют каналами и снастями, направляя судно именно в ту сторону, откуда оно пришло». Сколько времени корабль совершал этот безумный рейс, испанцы так никогда и не узнали. «Достоверно лишь одно, - констатирует летописец, - что он пристал к тем островам, как будто его вела, пользуясь компасом и морской картой, рука опытного моряка».

Может быть, именно этот случай показал Веласкесу, что из окрестностей его губернаторства больше ничего не выжать. Надо искать новые земли, населенные индейцами. И 8 февраля 1517 года новая армада - два корабля и один бриг, построенная вскладчину и укомплектованная сотней наемников, отбыла из Сантьяго к Принсипе, а затем взяла курс на восток, где еще Колумб предполагал наличие какой-то богатой золотом земли. Во главе армады Веласкес поставил Франсиско Эрнандеса де Кордову, «человека очень смелого, рассудительного и весьма ловкого, всегда готового ловить и убивать индейцев», а главным кормчим был назначен Антонио Аламинос, еще юнгой прибывший в Новый Свет со второй экспедицией Колумба. Он-то и вспомнил слова Колумба о золотых копях к востоку от Кубы. Этим двоим было суждено вскоре открыть Мексиканский залив и полуостров Юкатан. В 1527 году испанцы начнут завоевание этого полуострова, где процветала цивилизация майя. Каково им там пришлось, можно представить, вспомнив лишь один факт: последнее поползновение майя вернуть себе свободу имело место в 1904 году!

А первая попытка завоевания была предпринята Дьего Веласкесом уже в начале 1518 года, когда он послал на разведку и покорение золотоносного Юкатана три больших корабля и один бриг, укомплектовав их примерно двумя сотнями добровольцев. Флотилию вел Аламинос по уже известному ему пути. Капитанами кораблей были Франсиско де Авила, Педро де Альварадо и Франсиско де Монтехо. Руководителем экспедиции Веласкес поставил Хуана де Грихальву.

Результаты превзошли самые смелые ожидания: новые острова и гавани, золото, какао (его зерна служили и денежной единицей), несметные толпы индейцев, только и ожидавших, когда их обратят в рабство. С этими-то радостными вестями Грихальва отрядил к Веласкесу судно Альварадо, как раз давшее течь и сделавшееся малопригодным для дальнейших подвигов, а сам продолжал исследовать побережье. На карту наносятся река Грихальва, река и гавань Сан-Антонио: те, кто пришел сюда после Колумба, отнюдь не страдали ненужной скромностью. Впрочем, нарекая реку своим именем, Грихальва, по всей видимости, ощутил себя чем-то вроде монарха: местный касик облачил его «с головы до ног в золотые доспехи», а индейцы принесли испанцам в обмен на бусы массу золотых безделушек. Грихальва не знал тогда еще, что погибнет нищим в 1527 году...

Аппетит, как известно, приходит во время еды. Сообщение Альварадо лишало Веласкеса покоя, и он, не дожидаясь возвращения Грихальвы, начал готовить новый флот к Юкатану - на этот раз, как свидетельствует Лас Касас, эскадра насчитывала «девять судов, включая бриг и каравеллы». Командующим он сперва назначил своего земляка Валтасара Бермудеса, но они не сошлись в цене, и тогда разъяренный губернатор вручил эту должность собственному секретарю Эрнандо Кортесу, коего он совсем недавно едва не отправил на виселицу за то, что тот намеревался самочинно переправить в Кастилию многочисленные жалобы испанцев на самоуправство Веласкеса (возможно, не без тайной цели занять его место).

Новый аделантадо, по отзыву Лас Касаса, был «человек горделивый, но веселый и умевший обходиться с людьми соответственно их склонностям». Вот этот-то веселый человек во главе пятисот не менее веселых головорезов и отправился 18 ноября 1518 года на поиски славы и золота, успев принародно из собственной шлюпки послать ко всем чертям своего благодетеля, в растерянности взывавшего с берега к его несуществующей совести. Воистину эти двое стоили друг друга!

Едва успев отойти от берега, Кортес захватил испанский корабль, спешивший с Ямайки на Кубу с грузом солонины для продажи на золотых рудниках. Несколько дней спустя он захватил еще один корабль с продовольствием. После этого он переключился на грабежи побережий и в кубинском поселении Тринидад пополнил свои экипажи сотней испанцев, брошенных Грихальвой на произвол судьбы и дожидавшихся какого-нибудь судна, которое выручило бы их из западни.

В середине февраля 1519 года Кортес вывел в море всю свою эксадру, руководимую Антонио Аламиносом, и взял курс к острову Косумель, очень удобно лежавшему напротив Юкатана и служившему как бы естественным плацдармом для его завоевания. Но вмешалась ночная буря. Суда потеряли друг друга, и лишь благодаря предусмотрительности Кортеса, назначившего для такого случая Косумель местом сбора, все обошлось благополучно. Только один корабль, коим командовал камердинер Веласкеса - Франсиско де Морла, заставил подождать себя несколько дней: штормом у него сорвало руль, и буря носила его, неуправляемого, до самого рассвета, когда моряки увидели свой руль ныряющим в волнах и Морла, отличный пловец, подогнал его к кораблю. Кортес уже готов был выступить к Юкатану, как другое судно неожиданно дало течь (все эти мелкие детали красноречиво свидетельствуют о состоянии испанского - да и не только испанского - флота того времени).

Но несмотря на все эти неурядицы завоевание Мексики началось.

Все, казалось, предвещало испанцам успех. Границы их владений раздвигались быстрее, чем можно было пожелать. Но... Испанских монархов удручает одно обстоятельство: в Америке нет especias - специй, пряностей, а путь к ним вокруг Африки принадлежит португальцам по Тордесильясскому договору, весьма опрометчиво заключенному его высочеством, поверившим Колумбу. Правда, после того как испанцы убедились, что Колумб и впрямь открыл новый материк, недоверие к нему несколько поколебалось. Но ведь Адмирал уверял еще и в существовании Западного прохода, а он по-прежнему оставался неуловимым. Поход Нуньеса через Панамский перешеек окончательно убедил испанцев в том, что западный путь в Индию - фикция, хотя Южное море все же факт неоспоримый. Но не тащить же караваны волоком через Панаму! Самое обидное заключалось в том, что испанцы не могли достигнуть собственных владений: права на них заявили Васко да Гама и его продолжатели.

При испанском дворе царило уныние, когда неожиданно перед королем забрезжил слабый луч надежды.

В 1517 году в Севилье появился тридцатисемилетний португалец по имени Фернан де Магальяйнш, участник нескольких португальских экспедиций, дважды побывавший в Малакке. В 1515 году он разработал проект достижения Молуккских островов (островов Пряностей) западным путем и предложил его португальскому королю Мануэлу. Король рассудил весьма здраво. Западный проход искал в 1497-1498 годах итальянец Джованни Габотто у берегов Канады, и две его экспедиции, снаряженные англичанами, окончились ничем. В первые годы XVI века этот проход искали там же португальцы - братья Гашпар и Мигел Кортириалы. Результат - тот же. Ни Колумб, ни Нуньес де Бальбоа не смогли внести ничего нового в этот вопрос. В 1514 году португалец Жуан Лижбоа принял за этот проход залив Сан-Матиас, а в 1515-1516 годах испанец Хуан Диас де Солис, первооткрыватель «реки диких птиц» («Уругвай» на языке индейцев гуарани), - устье реки Ла-Платы...

Мануэл грубо отказал Магальяйншу, и тот прибыл ко двору семнадцатилетнего испанского короля Карлоса Габсбурга, внука Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Чем это кончилось - известно: началом. Как двадцать пять лет назад, когда просителя звали Колумбом. Португальцы с тех пор так ничему и не научились, и история вновь сыграла с ними ту же скверную шутку...

Испанцы и на этот раз оказались куда дальновиднее, они не упустили своего. 22 марта 1518 года Карлос заключил капитуляцию (договор) с Магальяйншем, переиначив его имя в Магеллан, и он приступил к ее осуществлению, преодолевая бесчисленные происки агентов португальского короля и вражду между испанскими и португальскими моряками. На подготовку экспедиции ушло больше года, и лишь 20 сентября 1519 года флотилия вышла из испанского порта Сан-Лукар-де-Баррамеда, в устье реки Гвадалквивир, служившего отправным пунктом многих морских экспедиций, и взяла курс на Канарские острова. В составе экспедиции было двести шестьдесят пять человек экипажа (в том числе сорок три португальца) и пять каравелл водоизмещением до сотни тонн каждая: «Сан Антонио» («Святой Антоний»), «Виктория» («Победа»), «Сантьяго» («Святой Иаков»), «Консепсьон» («Замысел») и флагман «Тринидад» («Троица»).

От острова Тенерифе эскадра проследовала к островам Зеленого Мыса и оттуда с северо-восточным пассатом к берегам Южной Америки. 13 декабря корабли встали на якорь в бухте Гуанабара, где потом вырастет город Рио-де-Жанейро, и 26-го, пополнив запасы воды и продовольствия, двинулись к югу в поисках Западного прохода. 10 января 1520 года каравеллы вошли в устье Ла-Платы, достигнув крайней точки восточного берега Южноамериканского материка, где уже побывали белые люди - конкистадоры де Солиса. Две недели Магеллан искал проход, сверяясь с записями де Солиса и особенно своего соотечественника Лижбоа. Приближалась зима, матросы начинали бунтовать, и в марте Магеллан принял решение о зимовке. Пять месяцев моряки прожили на побережье нынешней Аргентины вблизи того места, где потом возник город Сан-Хулиан.

Магеллан, конечно, знал, что он первым прошел вдоль двухтысячекилометрового берега, названного им Патагонией - «Страной большеногих» (так моряки окрестили местных индейцев). Но даже и предположить не мог, как близок он к цели.

24 августа корабли снова легли на южный курс, и... почти сразу же при разведке устья реки Санта-Крус гибнет каравелла «Сантьяго». Четыре оставшиеся 21 октября обнаруживают новую глубоко вдающуюся в сушу бухту и осторожно втягиваются в нее, чтобы обследовать. День проходит за днем, а бухта все не кончается. Берег с левого борта полон каких-то непонятных огней - то ли это костры индейцев, то ли факелы на рыбачьих лодках. Моряки называют эту землю Огненной. Бухта петляет, приходится часто высылать вперед на разведку то одну, то другую каравеллу. Одна из них, «Сан Антонио», однажды пропала без вести: как выяснилось впоследствии, штурману удалось убедить команду заковать в кандалы капитана и вернуться в Испанию. «Сан Антонио» притаилась в извилине берега, пропустила мимо себя эскадру и легла на обратный курс.

Пять недель шли корабли вдоль Огненной Земли, и вечером 28 ноября перед ними неожиданно открылось море. Вожделенный Западный проход наконец был найден, его длина составляла около трехсот миль (шестисот километров). Бухта оказалась проливом, и он до нашего времени носит имя своего первооткрывателя - Магеллана. Магеллан понял, что он вышел в море, обнаруженное Нуньесом де Бальбоа, и переименовал его из Южного в Mar Pasifico - Тихое, очарованный спокойствием воды. «Поистине удачно назвали его Тихим, - писал участник экспедиции флорентиец Пигафетта, - ибо за все это время мы не встретили ни одной бури». Выходной мыс пролива Магеллан назвал Десеадо - Желанным. Она находится на острове Отчаяния.

От этого мыса корабли повернули к северу вдоль чилийских берегов и от 37-й параллели, ставшей знаменитой после выхода в свет романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта» и легли на курс вест-норд-вест, который вел в неизвестность.

24 января 1521 года корабли Магеллана впервые за много дней бросили якоря у необитаемого острова Пукапука из полинезийского архипелага Туамоту. Увы, надеждам пополнить здесь запасы провианта не суждено было сбыться. Островок, обнаруженный ими 4 февраля, также оказался бесплодным. Но вот наконец 6 марта корабли подошли к острову Гуам из нынешнего Марианского архипелага. «В продолжение трех месяцев и двадцати дней, - фиксирует в своем дневнике Пигафетта, - мы были совершенно лишены свежей пищи. Сухари, которыми мы питались, представляли собой не хлеб, а пыль, смешанную с червями, загаженную мышами и издававшую поэтому невыносимое зловоние. Вода, которую мы принуждены были пить, была гнила и также вонюча. Чтобы не умереть с голода, мы ели кожу, которою покрывают снасти, чтобы веревки не перетирали дерева. Эта кожа под действием воды, ветра и солнца так затвердела, что ее нужно было размачивать в морской воде в течение четырех-пяти дней. Затем мы пекли ее на угольях и ели. Часто мы питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать. Но это еще не все. Самое большое несчастье было в том, что нас постигла болезнь, при которой десны распухали до такой степени, что закрывали зубы как верхней, так и нижней челюсти, и люди, пораженные этой болезнью, не могли принимать никакой пищи. Девятнадцать человек из нас умерло... Кроме умерших, было от 25 до 30 матросов, страдавших от боли в руках, ногах и других частях тела...» Эту запись Пигафетта сделал на острове Гуам, когда за кормой эскадры остались семнадцать тысяч километров по Тихому океану и открытые острова Гилберта, Маршалловы и Каролинские.

После трехсуточного отдыха на Гуаме Магеллан двинулся дальше и в середине апреля провозгласил испанским владением архипелаг Сан-Лазар - будущие Филиппинские острова, точнее, три из них - Самар, Минданао и Себу, а жителей обратил в христианство. Правителя Себу - раджу Хумабона - Магеллан крестил и под именем Карлос (в честь испанского короля) назначил верховным правителем новообретенной колонии. Однако соседний остров Мактан отказался признать его власть и выплатить дань.

Но Магеллан уже загорелся идеей создать на Самаре, Минданао и Себу католическое королевство во главе с королем Карлосом Себуанским и помочь подчинить ему весь архипелаг. А чтобы Хумабон не раскаялся в союзе с Испанией, Магеллан решил преподнести ему Мактан «на блюдечке», эффектно завоевав его без помощи туземцев.

По его наущению правитель Себу организовал против мятежников карательную экспедицию, в ней принял участие и Магеллан. 27 апреля в одной из стычек Магеллан погиб от удара копьем в лоб: уповая на помощь свыше в столь богоугодном деле, он приказал воинам Себу не вмешиваться в битву, и, возможно, это обстоятельство стало причиной его гибели. «Магеллан был наделен всеми добродетелями. - вспоминает Пигафегта. - Он выказывал всегда непоколебимую настойчивость среди самых больших бедствий. На море он сам осудил себя на большие лишения, чем остальной экипаж. Сведущий, как никто, в знании морских карт, он владел в совершенстве искусством кораблевождения, и это он доказал своим путешествием вокруг света, на что никто другой не отважился до него...»

Смерть от цинги, гибель от рук туземцев сильно сократили численность участников экспедиции. Поэтому по приказу капитана «Консепсьона» Хуана Себастьяна де Эль-Кано его корабль был сожжен, оставшиеся каравеллы переукомплектованы, а сам Эль-Кано перебрался на «Викторию».

Обе каравеллы под общим командованием Дуарте Барбосы и Хуана Серрано покинули Филиппины и 9 июля прибыли к Брунею на Борнео, а ровно через четыре месяца, 8 ноября, они уже салютовали из всех своих орудий берегам Молуккских островов. Полтора месяца испанцы набивали трюмы гвоздикой, но когда каравеллы были уже готовы пуститься в дальнейший путь, стало ясно, что «Тринидад» нуждается в серьезном ремонте. Время муссонов нельзя было упускать, и испанцы принимают решение: «Тринидад» с шестьюдесятью моряками остается на молуккском острове Тидоре и после ремонта возвращается обратно в Панаму, а «Виктория» плывет дальше.

21 декабря 1521 года капитан «Виктории» Эль-Капо отдает приказ сняться с якоря. Каравеллу ведет житель Тидоре в качестве лоцмана. Запасшись по пути провизией на острове Амбон, сахарным тростником на Малуа, воском и сандаловым деревом на Тиморе, испанцы взяли курс на вест-зюйд-вест и, оставив в стороне Суматру, принадлежавшую португальцам, устремились в Индийский океан. Отклонившись от курса к югу из-за ошибки в вычислениях, они открыли уединенный остров, известный теперь под названием Амстердам, выправили курс и 19 мая 1522 года обогнули мыс Доброй Надежды. 10 июля «Виктория» прибыла на острова Зеленого Мыса, где португальцы арестовали тринадцать членов ее экипажа, а 7 сентября вошла в порт Сан-Лукар. Восемнадцать оставшихся на ее борту в живых моряков во главе с Эль-Кано надолго остались единственными, кто совершил первое в истории кругосветное плавание.

Испанцы не прогадали. Даже смерть неистового португальца не остановила торжествующего бега их кораблей. Больше того - их триумф не омрачался больше сознанием, что они обязаны им чужеземцу, выскочке: Хуан Себастьян де Эль-Кано, завершитель дела Магеллана, был баском, почти испанцем.

Карл Габсбург, он же испанский король Карлос I, он же император Священной Римской империи Карл V, осыпает Эль-Кано милостями. Он назначает ему ежегодную пенсию, он жалует ему герб с изображением Молуккских островов и веточки гвоздики, он дарует ему нашлемное украшение - глобус с лентой, на которой написано: «Ты первый обошел меня», он утверждает его членом самых высоких комиссий, он поручает ему снарядить новую, более многочисленную экспедицию к Молуккам.

Едва об этом становится известно португальцам, они требуют рассмотреть вопрос, в каком же все-таки полушарии лежат Молуккские острова, коль скоро португальцы достигают их, плывя на восток, а испанцы - на запад. В апреле 1524 года создается смешанная комиссия, в ней принимают участие девять португальцев и девять испанцев - по три космографа, штурмана и юриста, - в том числе Эль-Кано и Эрнан Колон, младший сын Христофора Колумба. После тринадцати ни к чему не приведших заседаний комиссии на пограничном мосту Эль-Кано и Колон предъявляют португальцам глобус с нанесенной на него демаркационной линией, определенной Тордесильясским договором. Теперь совершенно очевидно, что если соединить Молукки чертой с этой линией, она, не замыкаясь, окажется в испанских владениях. Португальцам не менее очевидно, что если проделать все это в обратном направлении, права Португалии на острова Пряностей абсолютно неоспоримы. Тогда Эль-Кано показывает португальцам карту своего плавания, те противопоставляют ей свою,, попутно обвинив Эль-Кано в подделке. С 20 мая Эль-Кано выходит из дома не иначе как с двумя вооруженным до зубов телохранителями, приставленными к нему императором. (Впоследствии правом иметь двух телохранителей были наделены вице-короли Мексики и Перу.)

5 апреля 1525 года новая испанская эскадра готова поднять паруса. Карл назначает адмиралом рыцаря-иоаннита Гарсию Хофре де Лоайсу, а Эль-Кано - главным кормчим, капитаном каравеллы «Санти Спиритус» («Святой Дух») и преемником Лоайсы в случае его гибели. Карл с готовностью откликается также на просьбу Эль-Кано о выплате ему императорской ежегодной пенсии: он получит ее, как только вернется с Молукк.

На рассвете 24 июля семь каравелл отплывают из Ла-Коруньи к Канарским островам, имея на борту четыреста пятьдесят человек экипажа и пятьдесят три инструкции Карла V. 26 мая 1526 года испанцы проходят Магелланов пролив и достигают мыса Десеадо. К этому времени эскадра уменьшилась почти вдвое: двухсоттонный «Санти Спиритус» затонул в проливе, а стосемидесятитонная «Анунсиада» («Провозвестница») и стотридцатитонный «Сан Габриэль» («Святой Гавриил») дезертировали еще у входа в него. При выходе в океан внезапный шквал рассеял оставшиеся корабли. Забегая вперед, можно упомянуть, что восьмидесятишеститонный «Сан Лесмес» («Святой месяца») пропал без вести, восьмидесятитонная «Санта Мария дель Парраль» («Святая Мария Виноградинца») разбилась, а пятидесятитонная бригантина «Сантьяго», возглавляемая зятем Эль-Кано Геварой, с огромным трудом достигла Мексики.

Лоайса и Эль-Кано продолжал путь на трехсоттонном флагмане «Санта Мария де ла Виктория» («Святая Мария Победоносная»), После смерти Лоайсы 30 июля Эль-Кано становится капитан-генералом, а кормчим назначает своего брата Мартина-Переса. Через неделю, 6 августа 1526 года, Эль-Кано умер на своем корабле, сохранив до конца жизни звание единственного флотоводца, обогнувшего Земной шар. Его похоронили в море, а «Санта Мария де ла Виктория» вскоре погибла у берегов Тидоре. Королевская пенсия не дождалась того, кому она была обещана. Его поглотило море.

История странно распорядилась именами людей великой эпохи. Именем более чем скромного морехода Веспуччи назван континент, открытый Колумбом. Именем Колумба назван более чем скромный клочок открытого им континента - клочок, на который даже не ступала его нога. Имя Нуньеса де Бальбоа как первооткрывателя Тихого океана затмило имена Алонсо Мартина и Антониу д`Абреу. Магеллана очень многие и сегодня считают первым кругосветным путешественником, хотя ему не удалось завершить начатое. А для Эль-Кано, совершившего то, чего не сумел довести до конца Магеллан, не нашлось места в Большой Советской Энциклопедии...

20 июня 1526 года, обеспокоенный отсутствием известий от Эль-Кано, Карл V посылает в Мексику предписание Эрнану Кортесу выслать поисковую экспедицию к Молуккским островам, чтобы заодно доставить оттуда рассаду пряностей, а если повезет - то и садовников. 31 октября 1527 года три корабля под началом его двоюродного брата Альваро де Сааведры покинули берега Америки.

Судьба двух кораблей - «Сантьяго» и «Эспириту Санто» - неизвестна по сей день, флагманская же каравелла - пятидесятитонная «Флорида» - в первых числах марта 1523 года подошла к острову Тидоре. Там испанцы обнаружили оставшихся в живых членов экипажа «Санта Марии де ла Виктории», отбивавшихся от наседавших на них португальцев. Оставив полсотни солдат и матросов в поддержку осажденным, Сааведра 3 июня на полных парусах устремился в Мексику за подкреплением, но был возвращен к Тидоре ветрами от островов, получивших впоследствии имя Марианских. Боевые действия с переменным успехом продолжались еще около года. В мае «Флорида» снова вышла в море, но Сааведра вскоре погиб, и испанцы во второй раз вернулись к Молуккским островам, но уже не к Тидоре, а к Хальмахере. Там к ним присоединились соотечественники с Тидоре, и все вместе они немного времени спустя попали в плен к португальцам.

Еще когда Сааведра отплывал в свой последний рейс, в южных морях произошло событие, коему тогда никто не придал особого значения: только что назначенный губернатором Молуккских островов Жоржи Минезиш, отбыв из Малакки к своему губернаторству, был отброшен бурей к юго-востоку от Хальмахеры и... открыл неизвестную землю, названную им островом Святого Георгия (Исла де Сан Хорхе). Это произошло в 1526 году. А двумя годами позже на эту землю наткнулся и Сааведра. Он окрестил ее островом Золота (Исла дель Оро). То была будущая Новая Гвинея.

Ветры, бури, течения, дикари, португальцы, без вести пропадающие экспедиции - и никаких дивидендов.

Владение Молукками после всего этого показалось Карлу V чересчур хлопотным, и 22 апреля 1529 года, получив предварительно от португальцев триста пятьдесят тысяч дукатов, он подписал в Сарагосе договор, устанавливавший линию раздела в семнадцати градусах к востоку от островов Пряностей. Лишь в 1534 году шестнадцать или семнадцать уцелевших испанцев сумели вырваться с Хальмахеры из рук утерявших к ним теперь интерес португальцев, и половина из них вернулась 26 июня 1536 года на родину, завершив вторую в истории кругосветку.

Перемирие с Португалией испанцы использовали как нельзя лучше. Они спешили закрепиться в Америке, сделать ее данницей Мадрида.

В 1532 году участник экспедиции Охеды и завоевания Панамы Франсиско Писарро начинает поход на юг, уничтожает государство инков и в 1535 году основывает город Лиму - столицу нынешнего Перу. Перу открыл сам Писарро в компании с Альмагро, добравшись до перуанских берегов в 1524 году на двух кораблях с сотней человек экипажа.

В 1526 году испанцы начинают завоевание северной области инкского государства - теперешний Эквадор - и строят там крепости, быстро превращающиеся в города, такие, например, как Гуаякиль и Кито.

26 июня 1541 года Писарро погиб при дележе награбленного. Его завоевания продолжает Педро де Вальдивия, участник перуанской кампании. В 1540 году он начинает поход в Чили. В этом же году уезжает в Испанию губернатор и капитан-генерал завоеванной им в 1519-1521 годах Новой Испании (Мексики) Эрнан Кортес.

Вся Центральная Америка и добрая часть Южной заговорили на кастильском наречии. Португальской была только открытая в 1500 году Педру Алваресом Кабралом Бразилия, поскольку ее побережье лежит к востоку от линии, определенной Тордесильясским договором.

В 1538-1541 годах его католическое величество Карл в развитие сарагосского договора заключает с вице-королем Новой Испании целую серию соглашений на открытие и колонизацию островов в южных морях к западу от линии раздела. Им руководила при этом тайная мысль найти и испанизировать новый, пятый континент. Крест, который Колумб нес на своих парусах в Новый Свет, сияет в небе над тем континентом. Разве это не знак Господа? Разве это не перст указующий? Об этом континенте писали античные авторы. Этот континент - единственный, где может располагаться золотоносная страна Офир, упоминаемая в Библии и не обнаруженная ни в одной известной части света. О каких-то богатых золотом землях на юге повествуют легенды инков...

Южная Земля - вот достойная цель для испанских мореходов! 

Фрагментарий первый

ИСПАНСКИЕ МОРЯ

После того как 7 октября 1571 года неподалеку от города Лепанто разыгрался последний и впечатляющий спектакль - сражение мощнейших гребных флотов того времени, - весла сделались принадлежностью малых судов да еще каторжных галер. Гребные суда уничтожили сами себя. Навсегда. Единственным и общепринятым движителем стал парус. Не последнюю роль в его быстром признании сыграли плавания Колумба к Новому Свету и обратно: после них стало ясно, что даже в самых далеких и отчаянных рейсах вполне можно обойтись без весел.

Французская каравелла 1583 года.

С этим народы Европы и вступили в новую эру своей истории, без особого сожаления расставшись с эпохой рыцарства-Средневековьем.

Вряд ли кто из моряков резко ощутил смену двух эпох. На всех морях долго еще разгуливали корабли привычных и обжитых типов. Нередки были и гребные: традиция, привычка много значат для человека. Да и парусники, казалось, застыли навечно на той отметке, на какой их оставили средневековые конструкторы.

Поминутно упоминаемые Лас Касасом «корабли» - это не что иное, как широко распространенный в Средние века нао, французский неф, благополучно перекочевавший в Новое время и едва ли подвергшийся сколько-нибудь заметным изменениям. Корабль как тип судна, имеющий от трех до пяти мачт с прямыми парусами, ведет свою родословную именно от нао. Вместе с другим судном Средневековья - каравеллой - четырехпалубный нао составлял основу испанских флотов. Эти два типа, без преувеличения, господствовали на море, хотя век их был уже определен, взвешен и подсчитан. Англичане и голландцы именовали их каракками, что лишний раз свидетельствует о необычайной близости этих типов «купцов».

Найденные еще в Средние века размеры нао оказались самыми оптимальными, их водоизмещение варьировалось в пределах трехсот-пятисот тонн на протяжении всей истории этого типа судна. Попытка удвоить его в середине XVI века привела к резкому снижению скорости и управляемости, и нао вернулись к своему первозданному виду. Правда, в первой половине следующего столетия испанцы создали несколько самых настоящих монстров для перевозки восточных товаров, водоизмещением чуть ли не до полутора тысяч тонн, но они в первых же рейсах оказались легкой добычей пиратов, тем более что нао обычно не имели на борту артиллерии. И испанцы возвратились к проверенному стандарту.

Судя по японским миниатюрам, корпус нао, как правило, окрашивался в черный цвет, но делать в связи с этим категорические выводы представляется опрометчивым, так как эти миниатюры, вполне понятно, соответствовали японским живописным канонам, где цвет должен был отвечать устоявшимся традициям.

Они были чудом своей эпохи, но они пережили ее и теперь выглядели неуклюжими черепахами рядом, например, с бригами, столь же часто бороздившими воды испанских морей и по существу представлявшими собой двухмачтовый нао с таким же парусным вооружением.

Быстроходный и узкий бриг был судном принципиально нового типа. Он - первый в плеяде тех, кто дожил до наших дней лишь с незначительными усовершенствованиями, отражающими естественный прогресс в морском деле.

В древности нередко название типа судна происходило от названия того народа, где это судно заимствовалось. Хрестоматийный пример - либурна, заимствованная римлянами на Либурнийском побережье Далматии, населенном племенем либурнов. Быть может, этот обычай сыграл каким-то образом свою роль и при «крещении» галеры («гребное судно галлов» или галатов, обитавших в Малой Азии): во всяком случае, так могло быть. Могло быть и то, что гатами назвали нефы в честь аквитанского племени гатов, населявшего берега Гаронны в районе французского города Аген.

Но если применительно к галере и гату об этом можно всерьез поспорить и выдвинуть иные этимологические версии, то более, то менее правдоподобные, то слово «бриг», как и «либурна», допускает лишь единственное толкование, ибо во всех языках оно стоит особняком. И его несомненно следует связать с пиратским племенем бригов, обосновавшимся на островах, получивших имя Бригеидских (ныне Далматинские), или с морским племенем бригантов (бригантиев), чьим основным местообитанием в I-II веках были Шотландия (район города Йорк) и юго-восточная Ирландия (провинция Вексфорд). Греческий географ Страбон, правда столетием раньше, отличает фракийских бригов (или бригийцев, фригийцев) от германских бригантиев, но, думается, делает это напрасно. К тому же он неправильно называет кельтское племя германским: brigh на кельтском - «сила», a briga - собрание людей, то есть, народ, племя. Миграция бригов на восток и превращение их в бригантов отмечено во многих названиях городов Европы: Бригетио (ныне Сёнь, Венгрия), Бригантия, или Бригобанна (Брегенц в Австрии), Бригантио и Бригиозий (Бриансон и район Лиможа во Франции), Бригетий, Бригантий и Бригантий Флавия (Браганса, Ла-Корунья и Бегансос в Испании)...

Итак, бриги. Как и либурны - морское племя, чье имя сделалось нарицательным в значении «пират». Как и либурны - обитатели Далматинского побережья. Не наводят ли все эти совпадения на мысль, что пираты этого региона, поневоле «подарив» римлянам либурну, изобрели другой тип судна, превосходящий ее по качеству?

Но «бриг» как название судна зафиксировано впервые в XVIII веке! Так считается... Трудно, однако, объяснить явно уменьшительное от него «бригантина», появившееся тремя веками раньше, хотя существует и противоположное мнение, что «бриг»-это как раз сокращение от «бригантины». В немецком языке слово Briganten означает разбой, грабеж на большой дороге, а Brigant - того, кто этим занимается. В английском и французском ему соответствует brigand. В некоторых справочниках можно найти, что бригантина (а иногда и бриг) - «разбойничье судно»...

Поэтому бриг обычно и называют французским, реже английским типом судна и датируют его появление XVIII, а иногда даже XIX веком. Но каким же тогда чудом попал он на страницы хроники Лас Касаса, сочиненной в первой половине XVI столетия? Упоминаниями бригов буквально пестрят его рассказы, где действие к тому же разворачивается в испанских морях, не видавших еще ни английского флага, ни французского...

Быть может, ключом к биографии брига можно считать одну фразу, оброненную остроглазым Лас Касасом. Он пишет, что некий Педро де Исла из города Санто-Доминго на Эспаньоле «приобрел то ли бриг, то ли маленькую каравеллу, нанял восемь или десять человек экипажа» и отправил в разведывательное плавание к Багамским островам. Бриг всегда упоминается Лас Касасом особо: «пять кораблей и один бриг», «суда и бриги» - это можно продолжать до бесконечности. Но приведенная фраза говорит о том, что испанский бриг легко можно было спутать с небольшой каравеллой. Вопрос только - в чем заключается сходство, в силуэте корпуса или в парусном вооружении, и в чем отличие.

Прежде всего, легковооруженный бриг имел меньшую осадку и мог пройти там, где пасовали другие суда. Его длина редко превышала тридцать метров, ширина - девять и тоннаж - триста тонн. На открытой палубе брига обычно было не меньше шести и не больше двадцати четырех орудий, а достаточно вместительный трюм глубиной до шести метров обеспечивал бригу достаточно долгие рейсы. Каперские американские бриги времен войны за независимость имели на своих палубах отряды от семидесяти человек до полутора сотен. Малой осадкой, видимо, объясняется его популярность в разведывательных плаваниях по Карибскому морю. Когда Кортес со своей «святой братией», как не без юмора именует пиратов Лас Касас, отправился к Юкатану, он «плыл вдоль самого берега, а бригам дал приказ подойти к суше еще ближе и поискать корабль, который отбился в бурю». Это качество несомненно связано с конструкцией корпуса. С парусным вооружением, скорее всего, связано другое отличие брига - его быстроходность, почему его охотно использовали как посыльное и связное судно. Никуэса, например, преспокойно отправил однажды в рейс пять своих кораблей в сопровождении брига, а один бриг оставил для себя в порту: его задержало на берегу неотложное дело, и на этом бриге он намеревался догнать свой флот.

И еще одним немаловажным достоинством обладали эти бриги: они были очень легки в постройке, и именно их строили испанцы в экстремальных обстоятельствах. Например - Васко Нуньес де Бальбоа: он и его спутники довольно быстро нарубили деревьев для четырех бригов, обтесали их на месте и сплавили по реке к морю, к месту постройки, где, естественно, не было ни верфей, ни стапелей. Точно так же, на живую нитку, сооружались и корабли. Один из участников экспедиции Кортеса, Хиль Гонсалес де Авила, построил однажды себе флот, но пока он подготавливал снаряжение для похода, «за двадцать дней все его суда и бриги превратились в труху». После этого дело двинулось не столь бойко: пока отбирали и снимали с погибших на суше кораблей пригодные доски, пока выбирали в лесу новые деревья, валили их и обтесывали, а потом доставляли к месту строительства, минул почти год. И все же три больших корабля и один бриг готовы были к этому сроку поднять паруса.

Судя по этим качествам и ряду других, бриг испанских морей - это военное судно, в отличие от торговой каравеллы. Потому-то их постоянно и противопоставляют, потому-то бриги - эти ангелы-хранители - и включаются при малейшей возможности в составы эскадр. И происхождение их названия, вполне вероятно, не имеет ничего общего с английским... Впрочем, нечто общее все же есть: испанское brega означает «борьба, сражение, схватка», то есть тот же разбой, пиратство.

Вообще-то назвать конкистадоров моряками-профессионалами трудно. Несмотря на свои прирожденные пиратские наклонности, они то и дело попадают в нелепые или комичные ситуации. То они по примеру индейцев спешно обдирают кору с деревьев, размягчают ее, смешивают с травой и замазывают ею щели в суденышках, предназначенных к выходу в море, не успевшее еще успокоиться после шторма. То противный ветер буквально сдувает их с курса и вынуждает искать спасения на якоре у берега. То главный кормчий флота никак не может припомнить, где он что-то открыл в прошлом году, потому что у него нет карт, а может быть и есть, но он забыл нанести на них это свое «что-то». То прекрасное с виду судно внезапно дает такую течь, что два насоса не в состоянии навести порядок в трюме.

Ко всему этому стоит еще, пожалуй, добавить для полноты картины, что тесноту и панику на палубах испанских судов многократно усиливали во время шторма находившиеся здесь же лошади в полном боевом снаряжении; срывающие крепления корабельные шлюпки и бочонки с водой; угрожающие гибелью своим же хозяевам плохо закрепленные пушки... Нет, даже самый отчаянный моряк наших дней вряд ли решился бы оторваться от берега на этих плавучих гробах. А испанцы завоевывали на них мир, помогая себе мушкетами, аркебузами, а чаще - мечами, «которые очень хороши при подобных обстоятельствах, ибо рассекают пополам незащищенные тела».

Со временем испанские моряки немало переняли у местных жителей. Уже у Лас Касаса без всяких пояснений упоминается каноэ. А это означает, что какие бы то ни было пояснения к этому слову испанский миссионер, весьма дотошный в деталях, полагал излишними. Впрочем, с каноэ дело обстоит вовсе не так просто, как может показаться.

Его нередко считают судном Карибского моря, почему-то забывая о том, что Нуньес де Бальбоа и его веселые головорезы встречали эти лодки в достаточном количестве и на побережье Тихого океана. Скорее, этот тип судна принадлежит всему Американскому континенту, от Аляски до Огненной Земли. Его называют также «каноа», «кану» и другими местными именами, сохраняющими, однако, свое корневое звучание. В этом ряду следует, возможно, упомянуть и сходный по конструкции и назначению эскимосский каяк. Известны каноэ и на некоторых островах Тихого океана.

Как правило, это длинные и узкие лодки, выдолбленные или выжженные из одного древесного ствола (карибское слово «каноэ» и означает «моноксил»). Но не обязательно. Гаитянские каноэ, например, рассчитаны на такое количество гребцов - от тридцати до восьмидесяти, - не считая пассажиров и груза, что закрадываются сомнения чисто арифметического порядка: реально ли все это применительно к моноксилу (долбленке)?.

Разрешить эти сомнения можно единственным способом  -если вспомнить столь же высокомореходные моноксилы русских летописей, долбленые ладьи. Они во многом напоминают каноэ: такая же легкость и быстрота в изготовлении, такая же мореходность, такая же малая осадка. Видимо, они сопоставимы и по размерам. На русских моноксилах было до сорока гребцов-воинов, а в дальние походы они прихватывали с собой также скот, провиант, запасной рангоут и такелаж и вообще все, что считали необходимым. Так какое же дерево нужно отыскать, чтобы построить из него этакую долбленку! А целые флоты долбленок?

Переноска лодки посуху. Рисунок из книги Олауса Магнуса «История северных народов», 1555.

Другое дело - если цельнокроеным был только киль, а к нему наращивалась обшивка: ведь русские лодьи имели еще и высокий фальшборт. Такие суда были известны и арабам (дау), и индийцам (коландий). Их строители могли проводить различие между подлинной, «чистой» долбленкой и долбленкой с наращенными бортами, а могли и не проводить. Разумеется, все эти суда заметно различались размерами, диктуемыми длиной древесного ствола.

Таковы, судя по всему, и каноэ. Те, что повстречались разведчикам Нуньеса, были невелики. Дело случая...

Исходя из области распространения каноэ, можно считать их разновидностью и индейскую пирогу, или пирагву. Пирога, как и каноэ, могла строиться как моноксил, но часто изготавливалась и из древесной коры. Были ли изначально первые, более прочные, боевыми челнами и «судами дальнего плавания», а вторые - речными и каботажными, вполне возможно, хотя четких указаний на такое деление нет.

«Дай коры мне, о Береза!»-с такого или похожего заклинания начиналось строительство корьевых лодок. Как правило - начиналось в мае, когда кора еще не сделалась хрупкой, а между нею и древесиной бродит весенний сок. Кора березы или вяза между нижними ветками и комлем кругообразно взрезалась острым ножом. Потом глубокий и точный надрез сверху вниз соединял эти два. Его длина (или высота) определяла длину будущего судна.

Далее наступал самый ответственный момент: специально изготовленными острыми деревянными клиньями кора осторожно и равномерно отделялась по всей высоте вертикального надреза, так что получалось широкое полотнище. Обшивка была готова.

Теперь следовало позаботиться о бортах. Для этого срезались ровные, длинные и крепкие ветки кедра. Из них делалась каркасная рама - два сильно вытянутых полушария наподобие луков, туго связанные одно с другим своими «тетивами» и подкрепленные доброй полусотней распорок-шпангоутов сантиметровой толщины. Для связывания всех частей корпуса шли тонкие волокнистые корни лиственницы, особым способом вытянутые и выровненные. Ими же пришивалась кора-обшивка к раме. Между краями бортов иногда устанавливались распорки наподобие бимсов, их длина редко превышала один метр. Вдоль бортов изнутри могли пропускаться десятка полтора толстых прутьев-стрингеров, а поверх бортов - нечто вроде планширя.

Затем смолой и соком ели или других хвойных пород наглухо замазывались и заравнивались все швы. При этом главное внимание уделялось днищу, особенно в его диаметральной плоскости.

Наконец готовое судно украшалось орнаментом или разного рода изображениями: их наносили ежовыми иглами, окрашенными соком тех или иных ягод, искусно подобранных по цвету.

Так выглядела типичная североамериканская пирога, превосходно описанная американским поэтом прошлого века Генри Уодсвортом Лонгфелло.

И каноэ, и пирога могли управляться либо веслами, либо гребками - по потребностям, вкусам и обстоятельствам. Чаще - гребками. В английском гребок так и называется - «весло каноэ», а местное, коренное его название - пагайя.

Слово «пирога» тоже считается обычно местным, карибским. Однако с не меньшими основаниями его можно счесть и испанским, особенно в варианте «пирагва»: pira (одно из значений - прогуливать, прогуливаться), agua (вода). Но если тут все же есть известная доля сомнений, то они развеиваются, если вспомнить еще один тип судна, появившийся в Америке во времена испанского владычества и вышедший из широкого употребления лишь к концу XVII столетия.

Это судно - быстроходное, узкое, остроносое и плоскодонное - очень похоже на пирогу и каноэ. Оно великолепно было приспособлено для мелководий и служило, как правило, для перевозок между берегами или островами, то есть использовалось как паром. Его называли периагва, и это слово предельно точно отражало его назначение: греческое peri - «через», латинское aqua или испанское agua - «вода». Всё вместе - переправа через воду. Очень может быть, что и традиционное название «пирагва» писалось вначале через «е». Тогда это чисто латинское слово: per по-латыни - «через». Такая вероятность очень высока, ибо в те времена латынь была международным языком всех католиков, к коим принадлежали и испанцы. И в этом случае периагва может являть собой эволюцию пирагвы. Как бы там ни было, если оба эти названия - пирагва и периагва - и принадлежат индейцам, то вернее всего - испанизированным индейцам. Не испанцы заимствовали у них, а они у испанцев.

Периагвы бывали одно- или двухкорпусными наподобие катамарана, и это тоже может внести кое-какой штрих в их биографию. Катамараны не были известны в Америке, и вполне вероятно, что двойная периагва родилась после того, как испанцы побывали, и не раз, на островах Тихого океана, где катамараны очень распространены. Неудивительно, если только после этого и североамериканские индейцы додумались связывать свои пирог и жердями попарно и научились ходить на этих импровизированных катамаранах под парусом, серьезно выигрывая в скорости.

Количество разновидностей периагв не поддается учету, тем более что такой учет никогда и никем не велся, но обычно это судно достигало десяти-двенадцати метров в длину и имело две мачты без вант, оснащенные косыми рейковыми парусами, управляемыми шкотами. На периагвах удобно было передвигаться от острова к острову или без особых хлопот пересекать широкие устья рек. Их экипаж мог состоять всего-навсего из трех человек - кормчего у румпеля и двух матросов, по одному на каждую мачту: этого было вполне достаточно, чтобы управляться с оснасткой периагвы, обманчиво сложной на вид.