Возвращение в дивный новый мир [litres]

Психологический стресс можно вызвать множеством разнообразных способов. Собаки начинают беспокоиться, когда стимулы становятся необычно сильными; когда интервал между стимулом и его следствием неоправданно затягивается, и собака долго остается в «подвешенном» состоянии; когда мозг животного теряется от стимулов, которые противоречат тому, что собака усвоила в предыдущих опытах; когда стимулы не имеют никакого смысла в пределах понимания жертвы. Более того, было обнаружено, что преднамеренное возбуждение у собак таких эмоций, как страх, ярость или тревога, усиливало внушаемость животных. Если поддерживать эти эмоции на высоком уровне в течение достаточно длительного времени, то мозг «объявляет забастовку». Когда это происходит, новые идеи и поведенческие стереотипы можно внедрять в центральную нервную систему на удивление легко.

Среди физических форм стресса, повышающих внушаемость собак, стоит особо выделить утомление, раны и заболевания любых типов.

Для будущего диктатора эти открытия имеют большое практическое значение. Например, они подтвердили, что Гитлер был совершенно прав, считая, что массовые митинги в ночное время более эффективны, чем такие же митинги днем. «В дневное время, – писал он, – сила воли человека с необычайной энергией восстает против любых попыток подчинить его воле другого человека или навязать ему чужое мнение. Однако поздним вечером люди с большей охотой подчиняются воле, которая сильнее их собственной».

Здесь Павлов согласился бы с Гитлером; утомление усиливает внушаемость. (Именно поэтому, среди прочих причин, спонсоры телевизионных программ предпочитают размещать свою рекламу в вечерние и ночные часы, подкрепляя это солидными суммами.)

Болезнь усиливает внушаемость в еще большей степени, чем утомление. В прошлом больницы и богадельни были излюбленным местом религиозного обращения. Теоретически подкованный диктатор будущего снабдит все больницы подчиненной ему страны радиоприемниками с наушниками, вмонтированными в подушки. Изощренная пропаганда будет литься из них двадцать четыре часа в сутки, и, что еще важнее, с ними регулярно будут вести душеспасительные беседы специально обученные пропагандисты, так же как предков этих больных раньше увещевали священники, монахини и благочестивые миряне.

Сильные негативные эмоции усиливают внушаемость и способствуют переменчивости взглядов – этот факт был известен и широко использовался задолго до Павлова. Как писал доктор Уильям Сарджант в своей замечательной книге «Битва за разум», поразительный успех проповедника Джона Уэсли был основан на его интуитивном понимании принципов работы центральной нервной системы. Свою проповедь он начинал длинным и подробным описанием тех мук, которые ожидают людей, не обратившихся в истинную веру, – все они будут навечно прокляты. Затем, доведя слушателей до отчаяния, а некоторых и до нервного срыва, Уэсли менял тональность и обещал спасение тем, кто обратится в истинную веру и раскается. Таким способом Джон Уэсли обратил и наставил на истинный религиозный путь тысячи мужчин, женщин и детей. Интенсивный длительный страх надламывает человеческую психику и способствует состоянию повышенной внушаемости. В таком состоянии слушатели уже без вопросов и сомнений принимали богословскую точку зрения проповедника. После этого священник успокаивал их ласковыми проникновенными речами, и люди выходили из этого психологического испытания с новыми моделями поведения, навсегда внедренными в их умы и центральную нервную систему.

Эффективность политической и религиозной пропаганды зависит от использованных методов, а не от содержания тех доктрин, которые пропагандист хочет навязать аудитории. Доктрины могут быть истинными или ложными, полезными или вредоносными – для эффективности это не имеет никакого значения. Если внушение доктрин производится правильным способом на фоне подходящего уровня нервного истощения, то методика наверняка сработает. В благоприятных условиях практически любого человека можно убедить в чем угодно.

В нашем распоряжении есть подробные описания методов работы коммунистической тайной полиции с политическими заключенными. С момента ареста жертву начинали систематически подвергать воздействию многих видов физического и психологического стресса. Заключенного плохо кормили, помещали в некомфортные условия, разрешали по ночам спать не больше одного-двух часов. Все это время арестанта держали в состоянии полной неопределенности, одновременно укрепляя самые мрачные предчувствия. День за днем, а точнее, ночь за ночью, ибо воспитанные на учении Павлова полицейские понимали ценность утомления, как инструмента усиления внушаемости, заключенного допрашивали по много часов подряд, и следователи изо всех сил старались запутать и шокировать свою жертву. Через несколько недель или месяцев такого обращения мозг жертвы начинал бастовать, и она признавалась во всех преступлениях, в которых, как считали следователи, должна была признаться. Потом, если заключенного собирались использовать в дальнейшем, а не расстреливать, его помещали в достаточно комфортные условия и внушали надежду. Если он искренне раскаивался, исправлялся и выбирал истинную веру, то мог спастись – конечно, не в будущей жизни (ибо официально никакой будущей жизни не существует), а в этой.

Подобные, хотя и гораздо менее жестокие методы применялись во время корейской войны в отношении военнопленных. В китайских лагерях молодых западных пленных систематически подвергали стрессу. Так, за малейшее нарушение правил провинившегося вызывали к коменданту, где допрашивали, запугивали и публично унижали. Процедуру повторяли неоднократно, снова и снова, в любое время дня и ночи. Эта нескончаемая травля вызывала у жертвы замешательство и хроническую тревогу. Для того чтобы усугубить чувство вины, заключенных заставляли писать и переписывать со все более интимными подробностями автобиографию с описаниями личных недостатков. После того как пленный признавался в своих грехах, его заставляли признаваться в прегрешениях товарищей по несчастью. Целью было создание в лагере обстановки всеобщего доносительства и подозрительности. К этому ментальному стрессу добавлялся стресс физический, вызванный плохим питанием, неблагоприятными условиями проживания и болезнями. Усиление внушаемости китайцы умело использовали, заливая утомленные умы большими дозами коммунистической и антикапиталистической пропаганды. Эти павловские методы оказались удивительно успешными. В США было официально объявлено, что каждый седьмой американский пленный виновен в тесном сотрудничестве с китайскими властями, а каждый третий являлся их пособником.

Не стоит, однако, думать, будто такие методы воспитания коммунисты используют только в отношении своих врагов. Молодые крестьяне, которым в первые годы нового режима вменили в обязанность служить коммунистическими миссионерами и организаторами в бесчисленных китайских деревнях и городках, проходили курс идеологической обработки намного более интенсивный, чем тот, коему подвергали американских военнопленных. В своей книге «Китай под властью коммунистов» Р. Л. Уокер описывает методы, с помощью которых партийные лидеры смогли превратить тысячи обычных людей в самоотверженных фанатиков, нужных для распространения коммунистического евангелия и пропаганды политики властей. Эта система подготовки предусматривала отправку сырого человеческого материала в специальные лагеря, где курсанты жили в полной изоляции от своих друзей, вдали от семей и вообще от всего привычного мира. Здесь курсантов принуждали к тяжелому физическому труду и утомительной учебе; они не имели права уединяться, всегда находились в группе. Их поощряли к доносительству и слежке друг за другом. Принуждали писать автобиографии, в которых курсанты должны были изобличать самих себя в проступках и прегрешениях. Люди жили в постоянном страхе наказания, которое могло обрушиться на них по доносу информаторов или из-за тех проступков, в которых они признались сами. В состоянии повышенной внушаемости они проходили интенсивный курс теоретического и прикладного марксизма. По окончании курса необходимо было сдать экзамен. Тех, кто не справлялся, ожидала незавидная участь – от позорного изгнания до отправки в трудовой каторжный лагерь или физической ликвидации. После полугода непрерывного ментального и физического стресса результаты оказывались точно такими, каких можно было ожидать исходя из теории Павлова. Курсанты ломались один за другим, а иногда и целыми группами. У людей прогрессировала невротическая и истерическая симптоматика. Некоторые жертвы совершали самоубийства, другие (говорят, что таких было до двадцати процентов) просто сходили с ума. Те, кто выживал в процессе этого жесточайшего воспитания, усваивали новое, неискоренимое поведение. Все привязанности, все дружеские отношения оставались в прошлом – друзья, семья, традиционные ценности и идеалы. Теперь это были новые люди, созданные по образу и подобию их нового бога и готовые самоотверженно ему служить[9].

По всему коммунистическому миру из сотен учебных центров ежегодно выходят десятки тысяч молодых мужчин и женщин. Эти плоды научно обоснованного и жестокого воспитания делают и, несомненно, будут делать для коммунистических партий Европы, Азии и Африки то же, что делали иезуиты для римско-католической церкви в эпоху контрреформации.

В политике сам Павлов отчетливо занимал старомодные либеральные позиции, но по странной иронии судьбы его исследования и теории, на которые он опирался, проводя свои эксперименты, породили армию самоотверженных твердолобых фанатиков, готовых сокрушить и уничтожить либерализм везде, где смогут его обнаружить.

Промывание мозгов в том виде, в каком оно практикуется сейчас, является гибридной методикой, основанной отчасти на насилии, а отчасти – на искусном психологическом манипулировании. Современное промывание мозгов проходит путь от традиций «1984» к традициям «О дивного нового мира». В устоявшейся и хорошо отлаженной диктатуре современные наполовину насильственные методы манипулирования будут, без сомнения, казаться абсурдно грубыми. Средние представители низшей касты станут подвергаться дрессуре с раннего детства (а возможно, необходимые качества будут закладываться в них на генетическом уровне), и им никогда не потребуется обращение в истинную веру или даже подкрепление условного рефлекса такой веры. Члены же высших каст сохранят способность придумывать новые идеи в ответ на изменение ситуации, а следовательно, их подготовка и образование будут менее ригидными, нежели воспитание тех, чьим уделом станет не рассуждение о причинах, а долг жить, работать и умирать без всяких протестов, не создавая проблем высшей касте. Сильные мира сего, таким образом, станут представителями дикого вида человека, подвергнутого лишь легкой дрессуре, поводырями и конвоирами людей полностью одомашненного вида. В среде этих поводырей и охранников будут время от времени появляться еретики и бунтари. Случись такое, их либо ликвидируют, либо подвергнут промыванию мозгов, либо (как в «О дивном новом мире») сошлют на отдаленный остров, где бунтари не смогут никому (если не считать друг друга) создать проблем. Универсальная дрессировка детей и другие методы тотального манипулирования и подавления – дело будущего, до которого осталось еще несколько поколений, а пока на пути к дивному новому миру наши правители будут полагаться на временные методики промывания мозгов.

Глава 8

Химические методы убеждения

В созданном мною дивном новом мире не было ни виски, ни табака, ни нелегального героина, ни контрабандного кокаина. Люди не пили, не курили, не нюхали и не кололись. Если человек чувствовал себя подавленным, растерянным или расстроенным, то он глотал пару таблеток химического вещества, называемого сомой. Я позаимствовал это название у древних арийцев, завоевателей Индии, употреблявших в своих религиозных обрядах какое-то неизвестное вещество (возможно, полученное из растения Asclepias acida), которое они и называли сомой. Опьяняющий сок, выжатый из стеблей этого растения, пили жрецы и благородные воины в ходе сложного ритуала. В гимнах Ригведы рассказывается, как благословенны были пившие сому. Сома укрепляла их тела, сердца их исполнялись мужества, радости и восторга, сома просветляла их ум, а воочию созерцая будущую вечную жизнь, они убеждались в своем бессмертии. Но у священного сока были и недостатки. Сома являлась опасным лекарством, таким опасным, что даже великий бог Индра иногда чувствовал себя больным после ее употребления. Простые же смертные могли даже умереть от передозировки. Но переживания от употребления сомы были настолько возвышенными и просветляющими, что право пить ее считалось привилегией. Люди были готовы платить за эту привилегию любую цену, вплоть до собственной жизни.

Сома «О дивного нового мира» была лишена недостатков своего индийского прототипа. В небольших дозах она вызывала чувство блаженства, от двух таблеток возникали видения, а от трех человек на несколько минут погружался в освежающий сон. При этом ни в первом, ни во втором, ни в третьем случае не было никаких неприятных физических или психических осложнений. Обитатели дивного нового мира могли корректировать свое настроение, отвлекаться от тягот повседневной жизни, не жертвуя ни здоровьем, ни производительностью труда.

В дивном новом мире обычай принимать сому не был тайным и греховным, он являлся политическим институтом, сутью жизни, свободы и стремления к счастью, гарантированных биллем о правах. Однако эта наиболее ценная из неотчуждаемых привилегий являлась одновременно одним из самых мощных орудий контроля и подавления из арсенала диктатуры. Систематическое опьянение людей для блага Государства (и кроме того, к их полному восторгу) стало краеугольным камнем политики правителей мира. Ежедневный прием положенной дозы сомы был страховкой от неверных умонастроений, социального недовольства и распространения подрывных идей. Религия, утверждал, Карл Маркс, есть опиум для народа. В дивном новом мире ситуация опрокинулась. Опиум, точнее, сома, стал религией. Подобно религии это средство возымело силу утешать и воздавать, вызывать видения лучшего мира, вселять надежду, укреплять веру и распространять милость. Как писал один поэт: «Пиво лучше Мильтона способно оправдать Бога в глазах человека»[10].

Давайте еще вспомним, что пиво – это самое грубое и ненадежное из средств подобного рода. Можно даже сказать, что в вопросах божеского закона сома относится к алкоголю так же, как алкоголь к теологическим аргументам Мильтона.

В 1931 году, когда я писал о воображаемом синтетическом средстве, делающем людей будущих поколений одновременно счастливыми и покорными, известный американский биохимик, доктор Ирвин Пейдж готовился к отъезду из Германии, где он провел три года в университете имени Вильгельма, изучая химические процессы головного мозга. «Трудно понять, – писал доктор Пейдж в своей недавно опубликованной статье, – почему ученым потребовалось так много времени для того, чтобы приняться за исследование химических реакций в своих собственных мозгах. Я говорю об этом, – добавляет он, – опираясь на собственный горький опыт. Когда в 1931 году я вернулся домой, мне не только не удалось найти работу в этой области (области исследования биохимии мозга), мне даже не удалось вызвать к ней хоть какой-нибудь интерес». Сегодня, двадцать семь лет спустя, несуществующий ранее интерес превратился в цунами, захлестнувшее биохимию и психофармакологию. Ученые изучают работу ферментов, регулирующих деятельность головного мозга. В организме были открыты такие неизвестные ранее вещества, как адренохром и серотонин (в открытии последнего участвовал и доктор Пейдж), и теперь в лабораториях изучают их воздействие на ментальные и физические функции. Одновременно были синтезированы новые лекарства, которые модифицируют, корректируют или нарушают действие разнообразных веществ, посредством которых центральная нервная система творит свои ежечасные и ежедневные чудеса, управляя всей деятельностью организма, как и, в частности, нашим сознанием. С современной точки зрения, самое интересное в этих лекарствах заключается в том, что они временно изменяют биохимию мозга и состояние сознания, не оказывая долговременного разрушающего воздействия на организм. В данном отношении подобные лекарства похожи на сому и сильно отличаются от изменяющих сознание лекарств прошлого. Например, опиум является классическим транквилизатором. Но это – опасное средство, которое, начиная с неолита и заканчивая современностью, вызывало болезненное пристрастие и разрушало здоровье. То же самое можно сказать и о классическом средстве, вызывающем эйфорию веществе, – об алкоголе, выражаясь словами псалма, «веселящем сердце человека». К сожалению, алкоголь не только веселит сердце, но в больших дозах вызывает болезни и пристрастие и на протяжении последних восьми-десяти тысяч лет является главной причиной преступлений, семейных раздоров, моральной деградации и несчастных случаев.

Классические стимуляторы – чай, кофе и мате, – к счастью, являются почти совершенно безвредными, правда, и стимуляторы из них очень слабые. В отличие от «чашек, которые бодрят, но не опьяняют»[11], кокаин является мощным и весьма опасным средством. Те, кто его принимает, вынуждены расплачиваться за ощущение собственного всемогущества, безграничной умственной и физической силы приступами жесточайшей депрессии, ужасными физическими последствиями – такими, как ощущение ползания внутри насекомых или паранойя, которая может стать причиной насильственных преступлений. Еще одним недавно изобретенным стимулятором является амфетамин, больше известный под своим торговым названием бензедрин. Амфетамин очень эффективен, но при приеме в больших дозах эффективен за счет разрушения ментального и физического здоровья. По современным оценкам, в одной только Японии сейчас насчитывают до одного миллиона амфетаминовых наркоманов.

Из классических галлюциногенов, вызывающих видения, лучше всего известны мескалин, распространенный в Мексике и на юго-западе Соединенных Штатов, а также Cannabis sativa, конопля, которую употребляют по всему миру под такими названиями, как гашиш, бханг, кайф, план и марихуана. Согласно данным проведенных исследований, мескалин менее вреден, чем привезенные белым человеком виски и джин. Мескалин позволяет индейцам, которые исльзуют его в своих религиозных ритуалах, почувствовать себя в раю, слиться со своими возлюбленными сородичами, заплатив за это блаженство всего лишь неприятным вкусом зелья, которое надо жевать, и, возможно, небольшой тошнотой в течение одного-двух часов. Конопля – средство менее безобидное, но и не настолько вредное, как пытаются убедить нас продавцы дешевых сенсаций. Медицинский комитет, учрежденный мэром Нью-Йорка в 1944 году, после тщательного исследования вынес вердикт о том, что марихуана не является серьезной угрозой ни для общества, ни даже для тех, кто ее курит. Она способна причинить человеку лишь очень незначительные неприятности.

От классических наркотических средств мы теперь перейдем к последним разработкам психофармакологической индустрии. Самыми разрекламированными на сегодняшний день являются три транквилизатора – резерпин, хлорпромазин и мепробамат. Первые два препарата доказали свою высокую эффективность при назначении больным с определенными психозами и способность если не вылечить заболевание, то, во всяком случае, избавить больного от наиболее тяжелых симптомов. Мепробамат вызывает приблизительно такой же эффект у лиц, страдающих различными формами неврозов. Ни одно из этих лекарств не является полностью безвредным, но все осложнения, как ментальные, так и физические, выражены достаточно слабо в сравнении с их пользой. В мире, где никто не получает ничего даром, транквилизаторы предоставляют многое практически бесплатно. Мепробамат и хлорпромазин – еще не сома, но они очень близко подобрались к одному из аспектов этого мифического средства. Современные лекарства позволяют временно избавиться от нервного напряжения, но при этом в большинстве случаев не вызывают необратимых органических нарушений, хотя и могут – на фоне приема – спровоцировать легкие расстройства умственной и физической работоспособности. Если не принимать их в качестве наркотиков, то эти лекарства следует предпочесть барбитуратам, которые сильно притупляют разум, а в больших дозах вызывают ряд нежелательных психофизических симптомов, включая развитие настоящего пристрастия.

Под названием ЛСД-25 (диэтиламида лизергиновой кислоты) фармакологи недавно создали еще один вид сомы. ЛСД обостряет чувственное восприятие и вызывает галлюцинации, но при этом с точки зрения физиологии совершенно безопасно. Это исключительное средство, которое действует в дозах пятьдесят и даже двадцать пять миллионных долей грамма, обладает чудесной способностью (подобно мескалину) переносить людей в другой мир. В большинстве случаев этот другой мир, куда переносит ЛСД, представляется людям райским местом. Правда, иногда у познавших его людей возникает ощущение, что они попали в чистилище или даже в преисподнюю. Однако, независимо от позитивных или негативных впечатлений, все, кто принимал лизергиновую кислоту, утверждают, что пережитый опыт был глубоко значимым и познавательным. Как бы то ни было, поражает тот факт, что сознание можно радикально изменить, практически не влияя на здоровье тела.

Сома являлась не только галлюциногеном и транквилизатором, она была также (и это представляется вполне возможным) и умственным и телесным стимулятором, а кроме того, вызывала активную эйфорию и негативное счастье, ощущение которого непременно следует за освобождением от тревоги и напряжения.

Идеальный стимулятор – мощный и безвредный – пока ждет своего открытия. Амфетамин, как мы все в этом убедились, весьма далек от такого идеала, его вообще нельзя считать даже удовлетворительным средством. За доставленные удовольствия он требует слишком высокую цену. Более многообещающим кандидатом на выполнение третьего аспекта действия сомы является ипрониазид, который в настоящее время используют для лечения депрессии, для ободрения страдающих апатией пациентов, для поднятия тонуса и повышения уровня психической энергии. Еще более многообещающим, если верить одному выдающемуся фармакологу, с которым я знаком, является новое соединение, находящееся пока в стадии интенсивного исследования. Его рабочее название – деанер. Это аминоспирт, который, по мысли его создателей, будет способствовать синтезу ацетилхолина, а следовательно, повышать активность и эффективность работы центральной нервной системы. Человеку, который примет данное лекарство, потребуется меньше сна, он станет чувствовать себя бодрее, у него улучшится настроение и повысится скорость мышления; при этом ему не придется расплачиваться за все заболеваниями и расстройствами. Мне кажется, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Таким образом, мы видим: несмотря на то, что сомы пока не существует и, возможно, ее никогда и не будет существовать, были открыты и синтезированы вещества, которые по своим свойствам приближаются к разным аспектам действия сомы. Теперь мы имеем физиологически дешевые транквилизаторы, галлюциногены и стимуляторы.

Очевидно, что диктатор, если захочет, сможет воспользоваться этими средствами в политических целях. С помощью влияния на химические процессы в головах людей он сможет избежать недовольства со стороны подданных их рабским положением. Транквилизаторы – для успокоения противников, стимуляторы – для вызывания восторга у равнодушных, галлюциногены – для отвлечения людей от их несчастий. Но стоит спросить, каким образом диктатор вынудит своих подданных принимать пилюли, которые заставят людей мыслить, чувствовать и вести себя так, как угодно тирану? Для этого всего лишь нужно сделать такие пилюли общедоступными. Сегодня доступны алкоголь и табак, и многие тратят на эти стимуляторы, сомнительные транквилизаторы и успокоительные намного больше денег, чем на образование своих детей. Барбитураты и транквилизаторы в Соединенных Штатах продают только по рецепту врача. Однако потребность американцев в средстве, делающем более сносной жизнь в урбанизированном индустриальном обществе, так велика, что врачи в настоящее время за год выписывают сорок семь миллионов рецептов на различные транквилизаторы. Более того, во многих случаях медики выписывают эти лекарства повторно по многу раз. Сотни доз счастья уже недостаточно. Закончился один флакон, и мы посылаем в аптеку за следующим… Нет никакого сомнения в том, что, если бы транквилизаторы были так же дешевы и доступны, как аспирин, их покупали бы не миллиардами доз, как сейчас, а десятками и сотнями миллиардов. Такими же популярными стали бы, конечно, и стимуляторы.

В условиях диктатуры фармацевтам будут даны инструкции менять ассортимент продаж в зависимости от политической ситуации. Во время кризиса в аптеках увеличат продажи стимуляторов. В периоды же между кризисами слишком большая активность населения может создать проблемы тирану. В такие времена подданных необходимо держать на транквилизаторах и галлюциногенах. С помощью этих успокоительных сиропов диктатор сможет быть уверенным, что его подданные не станут бунтовать и выдвигать нежелательные требования.

В современной ситуации, как мы уже видим, транквилизаторы способны предотвратить проблемы, которые люди создают не только своим правителям, но и самим себе. Слишком большое напряжение – это болезнь; но нездорово, когда напряжение излишне мало. Бывают ситуации, когда мы должны быть напряжены, когда чрезмерное спокойствие (особенно индуцированное химическими средствами) является абсолютно неприемлемым.

Во время недавнего симпозиума, посвященного мепробамату, где мне довелось присутствовать, один знаменитый биохимик в шутку предложил правительству Соединенных Штатов подарить советскому народу пятьдесят миллиардов доз этого популярного транквилизатора. В данной шутке содержалась немалая доля правды. Трудно ли предсказать, какая из двух популяций одержит верх, если одна из них постоянно подвергается угрозам, обещаниям и узко направленной пропаганде, а вторая с тем же постоянством отвлекается от насущных проблем с помощью телевидения и таких успокоительных средств, как мепробамат?

Помимо обладания успокаивающим, галлюциногенным и стимулирующим эффектами, выдуманная мною сома повышала внушаемость обитателей дивного нового мира, и поэтому ее можно было использовать для усиления пропаганды. Для этой же цели можно использовать, хотя и с меньшей эффективностью и большим ущербом для здоровья, некоторые лекарства, уже вошедшие в фармакопею. Это, например, скополамин, активное начало белены, сильный яд, если принять его в большом количестве; существуют также пентотал и амитал натрия. Названный по каким-то неведомым причинам «сывороткой правды», пентотал использовался полицией некоторых стран для выбивания признаний (или их внушения) из упорно молчащих преступников. Пентотал и амитал натрия снижают барьер между сознанием и подсознанием и поэтому используются для лечения «военного утомления» с помощью эффекта, известного в Америке под названием «эмоциональной разрядки», а в Англии – «наркосинтеза». Говорят, что в коммунистических странах эти лекарства используют, когда какого-то важного заключенного нужно представить в публичном судебном процессе.

Пока фармакология, биохимия и неврология стремительно развиваются, мы можем быть уверены в том, что всего через несколько лет будут открыты новые и улучшенные химические методы повышения внушаемости и подавления психологического сопротивления. Подобно всему на свете, эти открытия можно употребить как во благо, так и во вред человечеству. Они либо будут способствовать психиатрам в борьбе с душевными расстройствами, либо помогут диктаторам в борьбе со свободой. Более вероятно (поскольку наука сама по себе божественно беспристрастна), что новые средства станут порабощать и освобождать, исцелять и причинять вред одновременно.

Глава 9

Подсознательное внушение

В одной из сносок к изданию книги «Толкование сновидений» 1919 года Зигмунд Фрейд обратил внимание читателей на работу австрийского невролога доктора Петцля, который незадолго до того опубликовал статью, где описывал свои опыты с тахистоскопом. (Тахистоскопы – приборы двух типов. Прибор первого типа – это камера, в окуляр которой смотрит испытуемый, рассматривая изображения, появляющиеся на экране камеры на долю секунды; прибор второго типа – это проектор, отбрасывающий изображение на мгновение на настенный экран.) В своих экспериментах Петцль «просил испытуемых нарисовать изображение, которое они видели в тахистоскопе… На другой день он спрашивал испытуемых о том, что им снилось ночью, а затем снова предлагал нарисовать увиденное в описанных ими снах. Было достоверно показано, что материал сновидений основан на тех элементах тахистоскопических изображений, которые испытуемые не замечали во время просмотра изображений».

Опыты Петцля повторялись неоднократно в разных модификациях. Совсем недавно это сделал доктор Чарлз Фишер, опубликовавший три превосходные статьи о содержании сновидений и «досознательном восприятии» в журнале Американской психоаналитической ассоциации. В это же время не дремали и ученые-психологи. Подтвердив выводы Петцля, они установили, что люди на самом деле видят и слышат намного больше, чем им осознанно известно об этом. Мало того, то, что они видят и слышат неосознанно, записывается в их подсознании и влияет на осознанные мысли, чувства и поведение.

Чистая наука не может оставаться чистой до бесконечности. Рано или поздно ее результаты начинает использовать прикладная наука, и, наконец, достижения перекочевывают в область практических технологий. Теория трансформируется в практику, знание становится силой, формулы и лабораторные эксперименты претерпевают метаморфозы, и в результате возникает, например, водородная бомба. В данном случае прелестный образчик чистой науки Петцля и все прочие изыскания в области подсознательного восприятия на удивление долго сохраняли свою первозданную чистоту. Ранней осенью 1957 года, через сорок лет после публикации Петцля, было громогласно объявлено, что всякая чистота этих работ навсегда осталась в прошлом. Чистая наука стала прикладной и перешла в царство технологий. Это заявление вызвало бурную реакцию; о нем писали и говорили во всем цивилизованном мире. И в том не было ничего удивительного, ибо «подсознательные проекции», как это теперь назвали, были теснейшим образом связаны с индустрией массовых развлечений. А в жизни цивилизованных человеческих существ массовые развлечения играют такую же роль, какую играла в Средние века религия. Наша эпоха получила множество разнообразных прозвищ – век беспокойства, атомная эра, космическая эра. С не меньшим правом она может быть названа эпохой телевизионной наркомании, эпохой мыльных опер и эпохой диджеев. В такую эру громогласное заявление о том, что чистая наука Петцля нашла свое приложение в форме подсознательной проекции, не могло не вызвать крайнего интереса со стороны тех, кого развлекала массовая индустрия. Ведь новая технология была обращена непосредственно к ним, и целью этой технологии стало такое манипулирование сознанием, когда его жертвы сами не догадывались о том, что ими манипулируют. С помощью специально сконструированных тахистоскопов слова или образы на несколько миллисекунд могли бы появляться на экранах телевизоров или кинотеатров во время (а не до того или после) демонстрации программы или фильма. «Пейте кока-колу», «Закури «Кэмел!» стали бы накладывать на страстные объятия влюбленных, на слезу безутешной матери, а зрительные нервы смотрящих добросовестно регистрировали бы эту неуловимую информацию, на которую подсознание послушно бы реагировало. А через некоторое время эти люди бросились бы покупать кока-колу и сигареты. В это время прозвучат и другие тайные послания, выраженные слишком тихим шепотом или слишком громким криком для того, чтобы проникнуть в подсознание. Осознанно слушатель будет обращать внимание на слова: «Дорогая, я люблю тебя», но подсознательно его невероятно чувствительные слух и зрение воспримут хорошие новости о дезодорантах и слабительных.

Действительно ли работает коммерческая пропаганда такого типа? Свидетельства, представленные фирмой, которая впервые раскрыла технику подсознательной проекции, были достаточно неопределенными и с научной точки зрения совершенно неудовлетворительными. Регулярный показ во время кинофильма советов покупать больше попкорна, как утверждали, привел к пятидесятипроцентному увеличению продажи попкорна в кинотеатрах во время перерывов между сеансами. Но один эксперимент еще ничего не доказывает. Более того, этот эксперимент был из рук вон плохо организован. Не было контрольной группы, не учтены многие переменные, которые могли бы повлиять на изменение продаж попкорна. Был ли это вообще самый эффективный способ практического приложения знания, накопленного за десятилетия научных исследований подсознательного восприятия? Возможно ли вообще, что одно лишь мелькание названий могло преодолеть сопротивление потенциальных покупателей и заставить их сломя голову бежать за попкорном? Ответ на эти вопросы может быть только отрицательным. Но это, конечно, не значит, что данные, полученные неврологами и психологами, не имеют никакого практического значения. При квалифицированном применении определенной части чудесной чистой науки Петцля она способна стать мощным инструментом манипуляции ничего не подозревающим сознанием.

Для того чтобы подтвердить это утверждение, давайте отвлечемся от продавцов попкорна и обратим внимание на тех, кто с меньшим шумом, но, применяя более смелое воображение и более совершенные методы, экспериментировал в той же области. В Британии, где процесс манипулирования сознанием с уровня подсознания называют «стробоскопическим внушением», ученые подчеркивают практическую важность создания адекватных психологических условий для осуществления подсознательного убеждения. Внушение, преодолевающее порог сознания, скорее всего, возымеет действие, если внушаемый находится в состоянии гипнотического транса, под влиянием определенных лекарств, или ослаблен болезнью, голодом, или находится под воздействием физического или эмоционального стресса. Но то, что верно для внушения, осуществляемого выше порога сознания, так же верно и для внушения, осуществляемого на уровне подсознания. Другими словами, чем ниже уровень психологического сопротивления человека, тем эффективнее будет стробоскопическое внушение. Опирающийся на научные достижения диктатор будущего запустит свои шепчущие машины и подсознательные проекторы в школах и больницах (дети и больные чрезвычайно внушаемы), а также во всех общественных местах, где аудиторию можно предварительно размягчить усиливающими внушаемость речами или ритуалами.

От условий, при которых мы можем ожидать высокой эффективности от подсознательного внушения, мы теперь перейдем к рассмотрению самого процесса внушения. Какими словами должен манипулятор сознанием обращаться к подсознанию своих жертв? Прямые команды («Покупай попкорн» или «Голосуй за Джонса»), а также безапелляционные утверждения («Социализм дурно пахнет» или «Зубная паста Х устраняет дурной запах изо рта») возымеют действие только на тех, кто и без того уже почти за Джонса и попкорн или кто уже и без того проникся отвращением к запаху изо рта и национализации средств производства. Однако пропагандисту недостаточно просто укрепить жертву в его вере. Если пропагандист хочет добросовестно отработать свои деньги, он должен создать новую веру, заставить равнодушных и нерешительных перейти на свою сторону, должен уметь смягчить, возможно, даже обратить в свою веру врага. Для того чтобы передавать подсознательные утверждения и команды, нужно добавить к ним подсознательное убеждение.

На сознательном уровне одним из наиболее эффективных методов иррационального убеждения является то, что мы называем ассоциативным убеждением. Пропагандист по собственной воле ассоциирует избранный им товар, кандидата или какое-то дело с некой идеей, образом человека или вещи, которую большинство людей данной культуры, без сомнения, считают хорошей. Так, в рекламной кампании женская красота может произвольно ассоциироваться с чем угодно – от бульдозера до мочегонных средств; в политической кампании патриотизм можно использовать для ассоциации с любой идеей – от апартеида до интеграции, и с любым типом личности – от Махатмы Ганди до сенатора Маккарти. Много лет назад, в Центральной Америке, я наблюдал разительный пример ассоциативного убеждения, которое наполнило меня искренним восхищением людьми, его придумавшими. В горах Гватемалы единственными импортными произведениями искусства являются цветные календари, которые ввозятся в страну бесплатно иностранными компаниями, а затем продаются местным индейцам. Календари эти в основном американские, и украшены они красивыми ландшафтами, собаками и девушками разной степени обнаженности. Однако для индейцев ландшафты – это привычный ежедневный вид, собаки – полезный в хозяйстве предмет, а полуголая блондинка у индейского мужчины особого интереса не вызывает, мало того, может быть ему даже неприятна. Таким образом, американские календари оказывались менее популярными, чем немецкие, потому что немецкие рекламщики потрудились выяснить, что ценят индейцы и к чему они проявляют интерес. В частности, мне вспоминается один подлинный шедевр коммерческой пропаганды. Это был календарь, изданный по заказу производителей аспирина. В нижней части картины числился знакомый логотип известной фирмы и знакомый флакончик с белыми таблетками. Над этим изображением не было ни заснеженных полей, ни осеннего леса, ни кокер-спаниелей, ни грудастых девиц из подтанцовки. Нет, коварные немцы соединили обезболивающие таблетки с реалистично выписанной яркими красками Святой Троицей, восседавшей на кучевом белом облаке в окружении святого Иосифа, Девы Марии, сонма святых и ангелов. Таким образом, чудодейственные свойства аспирина для глубоко религиозного сознания индейцев были гарантированы Богом-отцом и всем его небесным воинством.

Именно к такому ассоциативному способу убеждения, как мне кажется, больше всего тяготеют методы подсознательной проекции. В серии экспериментов, выполненных в Нью-Йоркском университете под эгидой Национального института здоровья, было обнаружено, что чувства человека в отношении какого-либо осознанно увиденного образа можно модифицировать, связав этот образ на подсознательном уровне с другим образом или, что еще лучше, с каким-либо оценочным словом. Так, если изображение лица связать на подсознательном уровне со словом «счастливый», то лицо, лишенное в действительности всякого выражения, начнет казаться испытуемому улыбающимся, дружелюбным и открытым. Когда то же лицо связывали на подсознательном уровне со словом «злой», испытуемым это лицо начинало казаться замкнутым, враждебным и неприятным. (Женщинам в последнем случае лицо представлялось мужским, хотя, когда с лицом связывали слово «счастливый», им оно же казалось принадлежащим представительнице женского пола; отцы и мужья, возьмите это на заметку.) Для коммерческих и политических пропагандистов эти данные, несомненно, имеют очень большое значение. Если пропагандист сможет ввести свою жертву в состояние повышенной внушаемости, если в этом состоянии он покажет ей товар, человека или символ идеи, которые намеревается продать, и если на подсознательном уровне пропагандист сумеет связать товар, человека или символ с каким-либо оценочным словом или образом, то сможет так модифицировать отношение жертвы ко всем этим предметам, что она не будет иметь ни малейшего понятия о проделанной манипуляции. По мнению группы предпринимателей из Нового Орлеана, такой способ был бы очень хорош для повышения привлекательности фильмов и телевизионных программ. Людям нравится испытывать сильные эмоции, и поэтому они любят смотреть трагедии, триллеры, детективы с убийствами и легенды о страстной любви. Показ сражения или любовного объятия вызывает у зрителя сильные эмоции. Но эмоция может стать еще сильнее, если на подсознательном уровне связать ее с определенными словами или символами. Например, в фильме «Прощай, оружие» смерть главной героини в родах можно сделать еще более трогательной и ужасной, если на очень короткие моменты на экране будут всплывать лишь подсознательно воспринимаемые слова «боль», «кровь» и «смерть». Сознание не будет успевать регистрировать эти слова, но их воздействие на подсознательный ум может быть крайне значительным, усилив эмоции, вызванные событиями, происходящими на экране. Если – а это представляется почти достоверным – подсознательная проекция будет способна усилить эмоции, испытываемые посетителями кинотеатров, то можно гарантировать, что банкротство киноиндустрии в обозримом будущем не грозит, если, конечно, телевизионщики не успеют воспользоваться этой идеей раньше.

В свете того, что было сказано об ассоциативном убеждении и об усилении эмоций посредством подсознательного внушения, давайте попробуем представить себе, как будет выглядеть политический митинг недалекого будущего. Кандидат (если в то время еще будет нужда в кандидатах) или назначенный представитель правящей олигархии произнесет речь. В это же время тахистоскопы, тихо шепчущие и визжащие в области ультразвука динамики и проекторы изображений, доступных лишь подсознанию ввиду их смутности, будут усиливать сказанное оратором, подкреплять позитивными словами и образами самого оратора и его идеи и сопровождать негативными словами и образами врагов народа и государства, подкреплять их отрицательный образ с помощью стробоскопического внушения. В Соединенных Штатах можно показывать на экранах мгновенные изображения Авраама Линкольна, а на трибуне время от времени на миллисекунды демонстрировать его слова «правительство из народа». В России оратора, конечно, будут сопровождать мгновенные изображения Ленина и слова «народная демократия», а станет возвышаться борода святого отца Маркса. Подобные фантазии, поскольку они не грозят нам в ближайшем будущем, вызывают сейчас лишь улыбки. Но пройдет десять или двадцать лет, и такое, возможно, уже не покажется нам забавным. То, что сегодня представляется чистой фантастикой, может завтра стать повседневной политической реальностью.

Петцль был предтечей, которого я совершенно упустил из вида, когда писал «О дивный новый мир». В той книге нет упоминаний о подсознательной проекции. Это моя большая ошибка, и если бы я смог переписать сегодня книгу, то, несомненно, исправил бы ее.

Глава 10

Гипнопедия

Поздней осенью 1957 года исправительное учреждение «Вудленд-роуд» в калифорнийском Туларе стало местом проведения интересного эксперимента. Под подушки группы заключенных, изъявивших согласие поучаствовать в эксперименте в качестве подопытных кроликов, были помещены миниатюрные динамики. Каждый из этих динамиков подключили к проигрывателю в помещении надзирателей. Ежечасно в динамиках раздавался проникновенный шепот, читавший краткую проповедь о «принципах нравственной жизни». Проснувшись среди ночи, заключенный мог слышать этот тихий голос, превозносивший основные добродетели, или отзвуки собственного внутреннего голоса, говорившего от лица «доброй части» его «я»: «Я преисполнен любви и сострадания, да поможет мне Бог».

Прочитав об этом эксперименте в «Вудленд-роуд», я обратился ко второй главе «О дивного нового мира». В ней директор инкубатория и воспитательного центра Западной Европы объясняет группе студентов принципы работы государственной системы этического воспитания, известной к седьмому веку эры Форда под названием «Гипнопедия». Первые попытки обучения во сне, объяснял директор слушателям, делались с методическими погрешностями и потому оказались безуспешными. Деятели просвещения пытались обучать интеллектуальным вещам своих дремлющих учеников. Но интеллектуальная деятельность несовместима со сном. Гипнопедия стала успешной только после того, как ее применили для нравственного воспитания, другими словами, для выработки поведенческих условных рефлексов путем словесного внушения в состоянии сниженного психологического сопротивления. «Но бессловесное внедрение рефлексов действует грубо, огульно; с помощью него нельзя сформировать более тонкие и сложные шаблоны поведения. Для этой цели требуются слова, но вдумывания не нужно»[12]. То есть слова, для понимания которых не требуется анализа, но при этом такие, что их может без труда усвоить спящий мозг. Это и есть истинная гипнопедия, «величайшая нравоучительная и социальная сила всех времен». В «О дивном новом мире» граждане, принадлежавшие низшим кастам, никогда не создавали проблем для государства. Почему? Потому что с того самого момента, как такой гражданин начинал говорить и понимать обращенные к нему слова, его подвергали регулярно повторяющимся внушениям – ночь за ночью, в состоянии дремоты и сна. Эти внушения капают, «словно падает жидкий сургуч, и капли налипают, обволакивают и пропитывают, покуда бывший камень весь не обратится в ало-восковой комок. Покуда наконец все сознание ребенка не заполнится тем, что внушил голос, и то, что внушено, не станет в сумме своей сознанием ребенка. И не только ребенка, а и взрослого – на всю жизнь. Мозг рассуждающий, желающий, решающий – весь насквозь будет состоять из того, что внушено. Внушено нами! Внушено Государством!»[13]

Сегодня, насколько я знаю, к гипнопедическим внушениям не прибегало ни одно учреждение, более значимое, нежели исправительное учреждение в Туларе, и надо сказать, что с моральной точки зрения такие внушения абсолютно безупречны. Ах, если бы все мы, а не только заключенные «Вудленд-роуд», могли бы, не просыпаясь, исполниться любви и сострадания ко всему на свете! Нет, мы возражаем не против шепчущей проповеди евангельского добра; мы возражаем против самого принципа государственного обучения во сне. Является ли гипнопедия тем инструментом, которым могли бы невозбранно, по своему усмотрению пользоваться чиновники, исполняющие властные функции от лица демократического общества? В случае с заключенными они пользуются этим методом только на добровольцах и с самыми лучшими намерениями. Но нет никакой гарантии, что и в других случаях намерения будут самыми лучшими, а внушение станет осуществляться на сугубо добровольной основе. Будет плох любой закон или социальный акт, который хотя бы косвенно вводит чиновника в искушение. Любой же закон или регулирующий акт, который станет препятствовать искушению чиновника злоупотребить предоставленным ему правом к собственной выгоде, к выгоде государства или какой-либо политической, экономической или религиозной организации, будет хорош. Гипнопедия, если она эффективна, станет мощным инструментом в руках любого, кто имеет право и возможность применять внушение в отношении подневольной аудитории. Демократическое общество – это общество, преданное идее о том, что властью часто злоупотребляют, и поэтому ее можно доверять чиновникам лишь в ограниченной мере и на ограниченный период времени. В таком обществе применение гипнопедии чиновниками должно регулироваться законом – конечно, в том случае, если гипнопедия на самом деле является инструментом власти. Но является ли она таким инструментом в действительности? Будет ли она работать так же хорошо, как она – в моем воображении – работает в седьмом веке эры Форда? Давайте присмотримся к аргументам.

В журнале «Психологический бюллетень», в июльском номере 1955 года, была опубликована статья, в которой Чарлз Саймон и Уильям Эммонс проанализировали и оценили десять наиболее важных работ в этой области. Все исследования, естественно, были посвящены изучению памяти. Действительно ли обучение во сне помогает учащимся механически запоминать материал? Насколько хорошо запоминается материал, который механизм нашептывает ночью в ухо спящего ученика, и сколько этого материала он вспомнит, проснувшись утром? Саймон и Эммонс отвечают на этот вопрос так: «Нами были проанализированы десять исследований, посвященных обучению во сне. Результаты этих работ без должной критики цитировались в рекламе коммерческих фирм, а также в популярных журналах и газетных статьях в качестве доказательств эффективности обучения во время сна. В данной статье были подвергнуты критическому разбору и анализу структура эксперимента, статистическая обработка результатов и применявшиеся критерии сна. Все исследования были слабы в отношении по крайней мере одного из этих аспектов». Проведенные исследования не доказали, что процесс обучения протекал именно во сне. Обучение в некоторых случаях происходило «в особом состоянии бодрствования, о котором после утреннего пробуждения у испытуемых не сохранялось никаких воспоминаний. Этот феномен может иметь важное значение с точки зрения экономии времени, потраченного на обучение, но его нельзя называть обучением во сне… Проблема связана отчасти с неадекватным определением сна».

Тем не менее факт остается фактом: в американской армии во время Второй мировой войны (а экспериментально даже во время Первой) дневное обучение личного состава азбуке Морзе и иностранным языкам дополнялось обучением во время сна – очевидно, с удовлетворительным результатом. После окончания Второй мировой войны несколько коммерческих фирм в Соединенных Штатах и некоторых других странах начали в больших количествах продавать выполненные в виде подушек динамики и снабженные таймерами проигрыватели и магнитофоны, предназначавшиеся для актеров, спешно заучивающих свои роли, для политиков и проповедников, желавших выказать красноречие в своих якобы импровизированных речах, для студентов, готовящихся к экзаменам, и, наконец (и это была самая прибыльная статья доходов от продаж), для бесчисленных недовольных собой потребителей, которые желали подвергнуться внушению или самовнушению, чтобы стать другими людьми. Речитативы самовнушения можно было легко записать на магнитную ленту, а затем снова и снова прослушивать днем и ночью, в бодрствующем состоянии и во сне. Внушения сторонних гипнотизеров продавались в виде записей, содержащих самые разнообразные послания. На рынке есть записи, помогающие сбрасывать напряжение и входить в состояние целительной релаксации; записи, внушающие уверенность в себе (чаще всего к ним прибегают продавцы); записи с внушениями, усиливающими личное обаяние и магнетизм. Лучше всего продаются записи с внушениями, касающимися достижения сексуальной гармонии и помогающие избавляться от лишнего веса. («Я абсолютно безразличен к шоколаду, меня не может соблазнить картошка, мне не хочется даже самых аппетитных пончиков».) Есть записи с внушениями, которые помогают улучшать здоровье и даже зарабатывать больше денег. Самое замечательное во всем этом то, что, согласно многочисленным письмам покупателей этих записей, они на самом деле помогают: люди начинают зарабатывать больше денег после курса гипнопедии, многие страдающие ожирением дамы сбрасывают вес, а супружеские пары, находившиеся на грани развода, достигают сексуальной гармонии и счастливо живут вместе.

В этом контексте очень поучительной представляется статья Теодора Барбера «Сон и гипноз», напечатанная в октябрьском номере «Журнала клинического и экспериментального гипноза». Мистер Барбер отмечает, что есть большая разница между поверхностным и глубоким сном. Во время глубокого сна на электроэнцефалограмме отсутствуют альфа-волны; во время поверхностного сна альфа-волны составляют значительную часть электрической активности головного мозга. В этом отношении поверхностный сон ближе к состоянию бодрствования или к состоянию гипноза (в обоих случаях присутствуют альфа-волны), чем к состоянию глубокого сна. Громкий звук пробуждает человека, находящегося в состоянии глубокого сна. Менее энергичные раздражители не разбудят спящего, но вызовут появление на его электроэнцефалограмме альфа-волн. На какое-то время глубокий сон уступит место сну поверхностному.

В состоянии глубокого сна человек не поддается внушению. Однако испытуемые, находящиеся в состоянии поверхностного сна, реагируют на внушение, как установил Барбер, так же, как люди, находящиеся в состоянии гипнотического транса.

Такие эксперименты многие исследователи гипноза проводили и в прошлом. В своем классическом труде «История, практика и теория гипноза», впервые опубликованном в 1903 году, Милн Брамуэлл пишет, что «многие авторитеты утверждают, будто им удавалось превращать естественный сон в сон гипнотический. По мнению Уэттерстранда, часто бывает очень легко войти в раппорт со спящими людьми, особенно с детьми… Уэттерстранд считает, что такой метод введения в гипноз имеет большую ценность, и утверждает, что неоднократно с успехом его использовал». Брамуэлл цитирует также мнения многих других именитых гипнотизеров (включая столь известных, как Бернгейм, Молл и Форель), согласных с мнением Уэттерстранда. Правда, сегодня ученые не говорят о «превращении естественного сна в гипнотический». Единственное, что на данный момент готовы сказать, так это то, что поверхностный сон (в противоположность глубокому сну, который характеризуется отсутствием альфа-волн) является состоянием, в котором многие испытуемые поддаются внушению так же легко, как если бы они находились в состоянии гипноза. Например, если человеку, находящемуся в состоянии поверхностного сна, сказать, что он скоро проснется, испытывая сильную жажду, то многие из них на самом деле скоро просыпались с пересохшим горлом и сразу тянулись к воде. В состоянии поверхностного сна кора головного мозга слишком неактивна для того, чтобы непосредственно мыслить; но она тем не менее готова реагировать на внушения и передавать команды вегетативной нервной системе.

Известный шведский исследователь и врач Уэттерстранд добился впечатляющих успехов в лечении спящих детей. В наши дни его методам следуют некоторые педиатры, которые советуют молодым матерям делать полезные внушения детям, когда те находятся в состоянии поверхностного сна. При таком методе гипнопедии детей можно излечить от ночного недержания мочи, привычки грызть ногти, их можно психологически подготовить к предстоящей хирургической операции или придать им уверенность в своих силах, если в жизни ребенка складывается неблагоприятная ситуация. Я сам видел замечательные результаты, достигнутые у маленьких детей путем такого внушения во сне. Вероятно, подобного же эффекта можно добиться и у взрослых.

Для настоящих и будущих диктаторов мораль сей басни очевидна. В соответствующих условиях гипнопедия действительно работает – работает приблизительно так же хорошо, как и гипноз. То, что можно сделать с человеком в состоянии гипнотического транса, реально сделать и с человеком, находящимся в состоянии поверхностного сна. Словесное внушение может проникнуть сквозь дремлющую кору в средний мозг, ствол мозга и в вегетативную нервную систему. Если внушения умело сформулированы и достаточно часто повторяются, то они способны как улучшить, так и ухудшить телесное состояние организма. Во сне человеку реально внушить новые образцы поведения или модифицировать старые; человеку можно отдавать необходимые распоряжения, внушать определенные лозунги, штампы и триггерные слова, глубоко внедряя их в память. Дети лучше поддаются гипнопедии, чем взрослые, и будущие диктаторы смогут извлечь большую пользу из данного факта. Дети ясельного и детсадовского возраста будут подвергаться нужному обучению во время послеобеденного сна. Для старших детей, в особенности для детей членов партии – то есть для мальчиков и девочек, предназначенных быть лидерами, администраторами и учителями, – откроют школы-интернаты, где превосходное дневное образование будет дополнено ночным обучением во сне. В работе со взрослыми особое внимание уделят больным. Павлов уже много лет назад продемонстрировал, что даже психологически устойчивые и выносливые собаки становятся полностью внушаемыми после операций или на фоне тяжелой болезни. Наш диктатор в первую очередь позаботится о том, чтобы все больничные отделения были оснащены современной звуковоспроизводящей аппаратурой. Аппендэктомия, роды, воспаление легких или гепатит – все это станет поводом для проведения интенсивного курса преданности и истинной веры; подкреплением убежденности в правоте принципов местной государственной идеологии. Еще одну подневольную аудиторию можно найти в тюрьмах, трудовых лагерях, воинских казармах, на кораблях, в поездах и самолетах (во время ночных полетов). Кроме того, этот метод реально применять на фоне изматывающего пребывания в залах ожидания вокзалов, аэропортов и автостанций. Даже если эффективность таких внушений будет составлять какие-нибудь десять процентов, то и этот результат впечатляет и вполне устроит любого диктатора.

От повышенной внушаемости, обусловленной поверхностным сном и гипнозом, перейдем к внушаемости бодрствующих людей или, во всяком случае, тех, кто воображает, будто бодрствует. (На самом деле, как утверждают буддисты, большинство из нас бредет по жизни в полусне, как сомнамбулы, подчиняясь чужим внушениям. Просветление – это полное бодрствование. Имя «Будда» переводится как «пробудившийся».)

С точки зрения генетики каждый человек уникален и во многих отношениях отличается от других человеческих существ. Диапазон индивидуальных отклонений от статистической нормы удивительно велик. Давайте вспомним, что статистическая норма полезна лишь в расчетах страховых компаний, а не в реальной жизни. В реальной жизни нет такого существа, как среднестатистический человек. Есть лишь конкретные мужчины, женщины и дети, каждый из которых обладает своими индивидуальными, врожденными особенностями тела и ума и пытается (или его к этому вынуждают) втиснуть свое биологическое разнообразие в более или менее тесный культурный шаблон.

Внушаемость – это качество, значительно варьирующееся от индивида к индивиду. Внешние факторы определенно играют свою роль, делая одного человека более восприимчивым к внушению, чем другого; однако с не меньшей определенностью существуют и конституциональные различия внушаемости разных индивидов. Непреодолимая устойчивость к внушению встречается крайне редко. И это очень хорошо, ибо если бы все люди были абсолютно невосприимчивы к внушению, то общественная жизнь стала бы попросту невозможной. Общества могут достаточно эффективно функционировать только благодаря тому, что – в той или иной степени – люди в своем большинстве хорошо поддаются внушению. Крайняя степень внушаемости, по-видимому, встречается так же редко, как и крайняя степень ее отсутствия. И это тоже очень хорошо, ибо если бы все люди отличались высшей степенью внушаемости, то для большинства электората свободный выбор и рациональное волеизъявления стали бы практически невозможными, и демократические институты не только не имели бы шанса сохраниться, они попросту не смогли бы даже возникнуть.

Несколько лет назад в Центральном госпитале штата Массачусетс был проведен впечатляющий эксперимент по изучению обезболивающего действия плацебо. (Плацебо – нечто такое, что пациент считает активно действующим лекарством, но на самом деле являющееся абсолютно индифферентным веществом.) В эксперименте участвовали сто шестьдесят два человека, только что перенесшие хирургические операции и страдавшие от сильной боли. Когда пациент просил вколоть обезболивающее, ему делали инъекцию либо настоящего обезболивающего, либо дистиллированной воды. Всем пациентам попеременно ставили уколы либо морфия, либо плацебо. Около тридцати процентов больных не получали никакого облегчения от инъекций плацебо. Однако, с другой стороны, пятнадцать процентов пациентов испытывали реальное облегчение после инъекции дистиллированной воды. В остальных пятидесяти пяти процентах случаев люди могли испытывать облегчение от инъекции плацебо, но отнюдь не всегда, а от случая к случаю.

Чем именно отличались друг от друга внушаемые пациенты, реагировавшие на плацебо, и не внушаемые, на плацебо не реагировавшие? Тщательное исследование этого вопроса показало, что ни возраст, ни пол не были значимыми факторами. Мужчины реагировали на плацебо так же часто, как женщины, а молодые люди – так же, как пожилые. Измеренный стандартными методами уровень интеллекта тоже не играл в реакции на пустышку никакой роли. Средний IQ в обеих группах оказался приблизительно одинаковым. Группы различались между собой характерами, тем, как они воспринимали себя и окружающих. Реагировавшие на плацебо люди оказались более склонными к сотрудничеству и менее склонными к критике и подозрительности. Они никогда не причиняли хлопот медсестрам, а уход, полученный в госпитале, считали просто «чудесным». Однако несмотря на то, что эти пациенты были настроены более дружелюбно по отношению к другим, их отношение к самим себе оказалось пронизано постоянной тревожностью. В условиях стресса эта тревожность проявлялась разнообразными психосоматическими симптомами – болью в желудке, поносом, головной болью. Несмотря на тревожность (а возможно, и благодаря ей) большинство реагировавших на плацебо людей охотнее выказывали эмоции и отличались большей разговорчивостью, нежели пациенты, не выказавшие реакции на плацебо. Первые оказались в целом намного более религиозны и проявляли значительный интерес к церковным делам и на подсознательном уровне острее реагировали на неприятные ощущения в животе и в малом тазу.

Интересно сравнить эти показатели реагирования на плацебо с оценками, сделанными – в своей области – специалистами по гипнозу. Приблизительно одна пятая всего населения, говорят нам эти специалисты, очень легко поддается гипнозу. Еще одна пятая не поддается ему вообще. Иногда таких людей можно загипнотизировать, если они находятся под воздействием лекарств или вследствие сильного утомления пребывают в состоянии пониженной психологической устойчивости. Оставшихся три пятых загипнотизировать не так легко, как представителей первой группы, но легче, чем представителей второй. Один из производителей записей для обучения во сне говорил мне, что приблизительно двадцать процентов покупателей его продукции были в полном восторге и уже через весьма короткое время сообщали о потрясающих результатах. На противоположном конце спектра находится меньшинство в восемь процентов, которые регулярно требуют вернуть им потраченные на запись деньги. Между этими двумя крайностями находятся люди, не получающие быстрых результатов, но тем не менее достаточно внушаемые для того, чтобы в конце концов ощутить эффект. Если такие люди регулярно слушают во сне какие-то внушения, то они на самом деле получают то, чего хотят, – становятся более уверенными в себе, достигают сексуальной гармонии, сбрасывают лишний вес или начинают больше зарабатывать.

Идеи демократии и свободы входят в противоречие с грубым фактом существования человеческой внушаемости. Одну пятую всего электората можно загипнотизировать в мгновение ока, одну седьмую можно избавить от боли инъекцией дистиллированной воды, четверть населения с готовностью откликается на обучение во сне. К этому более чем послушному меньшинству следует добавить более инертное большинство, менее экстремальную внушаемость которого может использовать в своих интересах любой, кто хорошо знает свое дело и одновременно готов потратить время и силы.

Совместима ли индивидуальная свобода с высокой степенью индивидуальной внушаемости? Смогут ли уцелеть демократические институты в условиях подрывной деятельности, которую ведут изнутри демократии квалифицированные манипуляторы сознанием, поднаторевшие в науке и искусстве эксплуатации внушаемости как индивида, так и толпы? В какой мере можно с помощью образования и просвещения нейтрализовать врожденную склонность к избыточной внушаемости, которая может навредить благу индивида и всего демократического общества? Насколько мы в состоянии законодательно ограничить необузданную эксплуатацию человеческой внушаемости бизнесменами и церковниками, а также политиками – как находящимися у власти, так и ее домогающимися? На первые два вопроса – прямо или косвенно – ответы были даны в предыдущих главах. В следующих, последних, главах я рассмотрю проблемы профилактики и лечения.

Глава 11

Просвещение ради свободы

Просвещение ради свободы должно начинаться с публичного установления фактов и провозглашения ценностей, а затем продолжиться разработкой методов реализации ценностей и борьбы с теми, кто – по каким бы то ни было причинам – предпочитает игнорировать факты или отрицать ценности.

В одной из первых глав я коснулся такой социальной этики, в рамках которой зло, возникающее в результате чрезмерной организации и перенаселения, оправдывают и, по видимости, выдают за добро. Согласуется ли такая система ценностей с тем, что мы знаем о телесных и характерологических свойствах человека? Социальная этика предполагает, что для формирования человеческого поведения в первую очередь важно воспитание, а человеческая натура – психофизическая организация личности, с которой человек рождается, – является здесь пренебрежимо малым по значимости фактором. Но верно ли это? Верно ли то, что человеческое существо есть не что иное, как продукт своего социального окружения? Если же это неверно, то какие оправдания могут быть у постулата о том, что индивид менее важен, нежели группа, членом которой он является?

Все полученные до сих пор данные ведут к заключению о том, что в жизни индивидов и обществ наследственность играет не менее важную роль, чем культура. Каждый индивид биологически уникален и не похож на других индивидов. Следовательно, свобода – это великое благо, терпимость – великая добродетель, а чрезмерная регламентация – большое несчастье. Руководствуясь практическими и теоретическими соображениями, диктаторы, организаторы и некоторые ученые всеми силами стремятся свести ошеломляющее разнообразие человеческой природы к определенного рода управляемому единообразию. Во время первого припадка своей бихевиористской лихорадки Дж. Уотсон прямо заявил, что не смог обнаружить «объективных данных ни в пользу наследственной природы паттернов человеческого поведения, ни в пользу того, что особые дарования (музыкальные, художественные и пр.) передаются в семьях из поколения в поколение». Даже сегодня мы видим, что выдающийся психолог, гарвардский профессор Б. Скиннер настаивает на том, что «по мере того как научные объяснения становятся все более и более обоснованными, вклад собственно личности в поведение представляется стремящимся к нулю. Хваленые творческие способности человека, его достижения в искусстве, науке и морали, его способность делать осознанный выбор и право нести ответственность за сделанный выбор – ничто из этого уже не выглядит выдающимся на новом научном автопортрете человека». Другими словами, пьесы Шекспира писал не Шекспир и даже не Бэкон или граф Оксфордский, а елизаветинская Англия.

Более шестидесяти лет назад Уильям Джеймс написал эссе «Великие люди и их окружение», в котором выступил в защиту выдающихся личностей от нападок Герберта Спенсера. Спенсер объявил, что Наука (очень удобная персонификация мнений, сообразно дате, неких профессоров X, Y и Z) полностью устранила Великого человека. «Великий человек, – писал он, – должен быть отнесен к ряду всех других общественных явлений, которые его породили как продукта и наследника его предшественников». Великий человек может быть (или казаться) «непосредственным инициатором изменений… Но если мы хотим реально объяснить эти изменения, то нам следует найти комплекс условий, из которых возникли как великий человек, так и якобы порожденные им изменения». Это великолепный образец пустой глубокомысленности, к которой невозможно приложить никакой практический смысл. Наш философ говорит, что прежде чем что-либо понять, мы должны знать все. Кто бы в этом сомневался? Однако на деле мы никогда не будем знать всего. Следовательно, мы должны удовлетвориться частичным пониманием и приближенным знанием причин – включая и феномен влияния великого человека. «Если и можно утверждать что-то наверняка в отношении человеческой природы, – пишет Уильям Джеймс, – так это то, что окружение великого человека не создает его до тех пор, пока он сам его не переделает. Великого человека создают физиологические силы, которые имеют такое же отношение к социальным, политическим, географическим и в большой степени антропологическим условиям, какое имеет кратер Везувия к пламени газовой лампы, при свете которой я пишу эти строки. Возможно ли, чтобы господин Спенсер действительно считал, что социологическое давление таким образом подействовало на Стратфорд-на-Эйвоне 26 апреля 1564 года, что там родился У. Шекспир со всеми своими духовными и ментальными особенностями и дарованиями? … Не хочет ли господин Спенсер сказать, что если бы вышеупомянутый У. Шекспир умер в младенчестве от холеры, то другая мать в Стратфорде-на-Эйвоне породила дубликат великого драматурга для того, чтобы восстановить социальное равновесие?»

Профессор Скиннер – специалист по экспериментальной психологии, его монография «Наука и человеческое поведение» основана на солидных фактах. Но, к сожалению, его факты относятся к такой узкой области, что, когда Скиннер отваживается использовать свои результаты для обобщения, его выводы становятся столь же нереалистичными, как выводы какого-нибудь викторианского теоретика. И это неизбежно, ибо профессор Скиннер проявляет к тому, что Джеймс называет «физиологическими силами», практически такое же равнодушие, что и Герберт Спенсер. Скиннер отбрасывает прочь определяющие человеческое поведение генетические факторы уже на второй странице своего труда. В его книге отсутствуют всякие ссылки на данные конституциональной медицины, нет даже намека на конституциональную психологию, в понятиях которой (и только в них, насколько я могу судить) возможно написать полную и реалистичную биографию индивида – в связи с важнейшими фактами его бытия – телесными, характерологическими, интеллектуальными, с его непосредственным окружением в последовательные моменты жизни, с его эпохой, местом рождения и господствовавшей в его окружении культурой. Наука о человеческом поведении напоминает науку о движении, взятую в ее абстрактной ипостаси, – эта абстрактная наука, при всей ее необходимости, сама по себе абсолютно неадекватна фактам. Посмотрим на полет стрекозы, полет ракеты и на разбивающуюся о скалу волну. Все три примера иллюстрируют один и тот же фундаментальный физический закон движения; но иллюстрируют по-разному, и эта разница так же важна, как и тождество. Само по себе изучение движения может не сказать нам ничего о предмете, который движется в любое данное мгновение. Точно так же изучение поведения как такового ничего не говорит нам об индивидуальном взаимодействии сознания и тела, которое и определяет поведение в каждый данный момент времени. Но для нас, людей, представляющих собой совокупность сознания и тела, понимание конкретных проявлений этого взаимодействия представляется чрезвычайно важным. Мало того, мы из собственных наблюдений и на собственном опыте знаем, что люди, обладающие разными психофизическими качествами, могут по-разному влиять (и влияют) на свое социальное окружение. В этом последнем пункте Бертран Рассел полностью согласен с Уильямом Джеймсом – как, впрочем, и все, добавлю я, за исключением поборников наукообразия Спенсера и бихевиористов. По мнению Рассела, исторические изменения могут иметь причины троякого рода – экономическая ситуация, политические теории и деятельность выдающихся личностей. «Я не верю, – говорит господин Рассел, – что можно игнорировать любую из этих причин или устранить ее, считая следствием действующих причин другого рода». Так, если бы Бисмарк и Ленин умерли во младенчестве, то мир был бы сейчас не таким, каким он стал, благодаря отчасти Бисмарку и Ленину. История пока не является наукой и выглядит наукообразной только благодаря фальсификациям и умолчаниям. В реальной жизни, которую проживают изо дня в день, индивида нельзя исключить из объяснения явлений этой жизни. Только в теории роль индивида в жизни может стремиться к нулю. На практике роль индивида очень важна. Когда в мире совершается какая-то работа, то кто конкретно ее делает? Чьи глаза и уши воспринимают информацию, кора чьего мозга думает, чья воля преодолевает препятствия? Определенно, не социальное окружение, ибо группа людей – это не организм, это всего лишь слепая, не обладающая сознанием организация. Все, что делается в обществе, делается отдельными, конкретными индивидами. Конечно, на этих индивидов сильно влияет окружающая их культура, табу и нравственные правила, информация и дезинформация, пришедшая из прошлого в виде устной традиции или писаной истории; но что бы индивид ни брал у общества (точнее, что бы он ни брал у других индивидов, объединенных в группы, или из записей, сделанных другими индивидами, живыми или умершими), это будет использовано им лично, уникальным, только ему присущим способом, посредством его особых чувств, биохимических особенностей его организма, его телесного здоровья, характера и темперамента – его, и ничьего больше. Никакие научные объяснения, какими бы обширными и глубокомысленными они ни были, не смогут устранить этот самоочевидный факт. Не будем также забывать, что нарисованный профессором Б. Скиннером научный портрет человека как продукта социального окружения не является единственным научным портретом. Есть и другой портрет, имеющий больше сходств с оригиналом. Присмотримся, например, к портрету, нарисованному профессором Роджером Уильямсом. То, что он описывает, является не абстракцией поведения, но описанием поведения конкретных организмов, организмов, обладающих индивидуальным сознанием, и это поведение является отчасти продуктом окружения, в котором они находятся, а отчасти – продуктом их собственной, личной наследственности. В своих книгах «Фронтир человечества» и «Свободные, но неравные» профессор Уильямс подробно рассуждает, опираясь на убедительные данные, о врожденных различиях между индивидами, о тех различиях, для существования которых доктор Уотсон не находит никаких оснований и важность которых, по мнению профессора Скиннера, стремится к нулю. Биологическая вариативность между животными возрастает по мере продвижения вверх по эволюционной лестнице. Эта биологическая вариативность наиболее велика у человека, и люди проявляют высочайшую степень биохимического, структурного и характерологического разнообразия, большую, нежели у любого другого известного нам биологического вида. Это непреложный, легко проверяемый наблюдением факт. Однако то, что я называю волей к порядку, стремлением навязать единообразие ошеломляющей множественности вещей и событий привело некоторых людей к забвению и игнорированию этого факта. Они принизили значение биологической уникальности индивида и сосредоточили свое внимание на более простых и, при современном состоянии знаний, более понятных внешних факторах, влияющих на человеческое поведение. «В результате этого ориентированного на окружающую среду мышления и направленности исследований, – пишет профессор Уильямс, – стала общепринятой доктрина об исключительном единообразии человеческих младенцев; этой доктрины в настоящее время придерживается большинство специалистов по социальной психологии, социологов, социальных антропологов и многих других, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и общественных деятелей. Данная доктрина стала определять и направлять мышление многих из тех, кто в настоящее время формирует образовательную и государственную политику; она безоговорочно признается и теми, кто не обладает в достаточной мере самостоятельным критическим мышлением».

Этическая система, основанная на реалистичной оценке данных опыта, скорее всего принесет больше добра, чем вреда. Но многие этические системы были основаны на оценке чувственного опыта, на рассмотрении природы вещей, но оказались тем не менее абсолютно нереалистичными и принесли больше вреда, чем пользы. Так, вплоть до самого недавнего времени все люди верили, что плохую погоду, болезни животных и половое бессилие могут накликать злые колдуны. Излавливать и убивать колдунов считалось долгом, и этот долг, более того, был благословлен свыше в библейском Пятикнижии: «Ворожеи не оставляй в живых». Этическая и юридическая системы, основанные на этом ошибочном взгляде на природу вещей, стали причиной (в течение тех веков, когда ее вполне серьезно воспринимали находящиеся у власти люди) ужасных злодеяний. Синтез слежки, линчевания и юридически обоснованных убийств, ставших благодаря неверному взгляду на ворожбу логичными и необходимыми, оставался непревзойденным до наших дней, когда коммунистическая этика, основанная на ошибочных взглядах на происхождение, благословила и оправдала еще большие злодеяния. Принятие на вооружение социальной этики, основанной на том ошибочном взгляде, что наш биологический вид является полностью социальным, что дети рождаются абсолютно одинаковыми и что взрослые индивиды являются продуктами воспитания в условиях коллективного окружения, может привести к не менее катастрофическим последствиям. Если бы эти взгляды были верными, если бы человеческие существа являлись представителями действительно социального биологического вида и если бы их индивидуальные различия были по-настоящему пустяковыми и поддающимися ликвидации посредством соответствующего воспитания, то, очевидно, не существовало бы никакой необходимости в свободе и государство совершенно обоснованно преследовало бы еретиков, требующих свободы. Для индивидуального термита служение термитнику есть совершенная свобода. Но люди не вполне социальны; они всего лишь в меру общительны. Сообщества людей не являются организмами, как ульи или муравейники; сообщества людей – это организации, созданные ad hoc[14] для успешного совместного проживания. Более того, различия между индивидами так велики, несмотря на интенсивное культурное сглаживание, что крайний эндоморф (если воспользоваться терминологией У. Шелдона) сохранит свою висцеротоническую общительность, крайний мезоморф не утратит соматотонической организации, а крайний эктоморф всегда будет церебротоническим, сдержанным и робким интровертом. В придуманном мною «О дивном новом мире» социально приемлемое поведение обеспечивалось двойным процессом: генетическим манипулированием и послеродовым воспитанием. Детей выращивали в пробирках, а высокая степень единообразия обеспечивалась тем, что яйцеклетки брали у ограниченного числа матерей и обрабатывали их таким образом, что они многократно делились, порождая в конечном итоге сотни одинаковых однояйцевых близнецов. Таким способом удавалось воспроизводить мыслящие стандартные биологические машины для стандартных механических машин. Стандартизация биологических машин доводилась до совершенства после рождения специальной дрессировкой, обучением во сне, а эйфорию, заменявшую чувство удовлетворения от свободы и возможности творчества, вызывали введением специальных лекарств. В том мире, в котором живем мы, как уже было сказано в предыдущих главах, мощные обезличенные силы ведут дело к централизации власти и возникновению регламентированного общества. Генетическая стандартизация индивидов пока невозможна; однако большое правительство и большой бизнес уже обладают или будут очень скоро обладать всеми методиками манипулирования сознанием, описанными в «О дивном новом мире», наряду с другими, придумать которые у меня не хватило воображения. Не имея возможности придать генетическое единообразие эмбрионам, завтрашние правители попытаются навязать социальное и культурное единообразие взрослым и их детям. Для того чтобы достичь этой цели, они (если их вовремя не остановить) воспользуются всеми методами манипулирования сознанием, которые окажутся в их распоряжении, и не колеблясь усилят эти методы иррационального убеждения экономическим принуждением и угрозой применения насилия. Для того чтобы избежать такой неприкрытой тирании, мы должны безотлагательно приступить к просвещению – нас самих и наших детей – ради сохранения свободы и самоуправления.

Такое просвещение – как я уже говорил – должно заключаться прежде всего в обнародовании фактов и провозглашении ценностей – фактов о разнообразии индивидов, их генетической уникальности и ценности свободы, терпимости и взаимопомощи, которые являются этическими следствиями фактов. К сожалению, только осознания истины и здоровых принципов недостаточно. Бесстрастную правду может затмить вопиющая ложь. Умелое разжигание страстей часто оказывается более действенным, нежели самые здравые рассуждения. Эффекты лживой и злобной пропаганды можно нейтрализовать только длительным и терпеливым обучением искусству анализа ее методов и умению видеть сквозь ее изощренные дымовые завесы. Возникновение языка сделало возможным прогресс человечества от животного состояния до цивилизации. Но тот же язык породил непрекращающееся безумие и систематизированную, поистине дьявольски изощренную безнравственность, которая не менее характерна для человеческого поведения, чем систематическая предусмотрительность и ангельская доброжелательность. Язык позволяет его носителям обращать внимание на вещи, людей и события даже в тех случаях, когда вещи и люди отсутствуют, а события не происходят. Язык придает ясности нашей памяти и, переводя данные опыта в символы, превращает непосредственное влечение или отвращение, ненависть или любовь в зафиксированные принципы, руководящие чувствами и поведением. Каким-то образом ретикулярная формация нашего мозга выбирает из великого множества поступающих в него стимулов те, которые представляют для нас практическую важность. При этом мы не осознаем, по каким критериям происходит этот отбор. Из подсознательно отобранных стимулов, оформившихся в чувственные переживания, мы более или менее осознанно выбираем и абстрагируем еще меньшее их число и обозначаем словами из нашего словаря, а затем классифицируем внутри системы, являющейся одновременно метафизической, научной и этической, составленной из других слов, почерпнутых на еще более высоком уровне абстракции. В тех случаях, когда отбор и абстрагирование продиктованы не слишком ошибочной с точки зрения природы вещей системой, в которой вербальные ярлыки выбраны с умом, а их символическая природа отчетливо понята и осознана, наше поведение в ответ на стимулы чаще всего оказывается адекватным, реалистичным и приемлемым. Однако под влиянием плохо подобранных слов, использованных без понимания их чисто символической природы, которые были выбраны и абстрагированы в рамках системы ошибочных идей, мы склонны к враждебному, глупому поведению, к которому абсолютно неспособны тупые животные (именно в силу своей тупости и неспособности к членораздельной речи).

В своей иррациональной пропаганде враги свободы последовательно извращают языковые ресурсы, чтобы с помощью лести и страха заставить своих жертв думать, чувствовать и действовать так, как необходимо манипуляторам. Просвещение ради свободы (а также любви и разума, которые являются и условием и следствием свободы) должно быть одновременно обучением правильному употреблению языка. В течение последних двух или трех поколений философы потратили массу усилий на анализ символов и содержание смыслов. Каким образом слова и предложения, которыми мы говорим, соотносятся с вещами, людьми и событиями, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни? Обсуждение этих проблем отнимет много времени и слишком далеко нас заведет. Достаточно сказать, что в настоящее время широко доступны все интеллектуальные материалы для качественного обучения всем уровням правильного использования языка на всех этапах такого обучения – от детского сада до высшего учебного заведения. Данное обучение предусматривает совершенное овладение искусством различения подходящих и неподходящих символов и может быть введено немедленно. На самом деле оно могло быть введено в любой момент в течение последних сорока лет. Тем не менее детей до сих пор нигде систематически не учат отличать друг от друга правдивые и лживые, осмысленные и бессодержательные высказывания. Почему? Дело в том, что их родители, даже в демократических странах, не хотят, чтобы дети получали такое обучение. В данном контексте очень поучительной представляется непродолжительная и печальная история Института анализа пропаганды. Институт был основан в 1937 году, когда стала очень громко, назойливо и эффективно звучать нацистская пропаганда. Основал его английский филантроп господин Файлин. Под его руководством был произведен тщательный анализ иррациональной пропаганды и подготовлено несколько учебно-методических пособий для учащихся средних школ и студентов университетов. Потом началась война – тотальная война на всех фронтах, как военных, так и пропагандистских, где шла битва за души и умы. На фоне вовлечения союзных государств в «психологическую войну» настаивать на необходимости анализа пропаганды было просто бестактно. В 1941 году институт Файлина закрыли. Однако еще до начала открытых военных действий нашлось много людей, которым была глубоко чужда и неприятна деятельность института. Некоторые педагоги, например, не одобряли преподавания анализа пропаганды на том основании, что оно сделает юных учеников и студентов слишком циничными. Не нравилась такая затея и военным властям, которые опасались, что новобранцы начнут анализировать приказы унтер-офицеров. Были еще священники и специалисты по рекламе. Священники выступали против анализа пропаганды, так как опасались, что такое образование подорвет веру и сократит число прихожан, а специалисты по рекламе возражали на том основании, что подобное просвещение подорвет верность потребителей выбранным брендам и снизит количество продаж.

Эти страхи и неприятие нельзя назвать необоснованными. Излишне критическое и въедливое отношение простого народа к тому, что говорят пастыри и начальники, может подорвать основы существующего миропорядка. В его нынешней форме социальный порядок во имя его устойчивого и длительного существования зависит от принятия – без особых рассуждений и неудобных вопросов – пропаганды, проводимой властью, и пропаганды вековых традиций. Проблема, однако, заключается в необходимости поиска пресловутой золотой середины. Индивиды должны быть достаточно внушаемыми для того, чтобы иметь возможность и хотеть поддерживать существующий порядок, но не настолько внушаемыми, чтобы пасть беспомощными жертвами заклинаний любого профессионального манипулятора сознанием. Точно так же люди должны быть достаточно образованными в области анализа пропаганды для того, чтобы не поверить в откровенный вздор, но и достаточно доверчивыми для того, чтобы не отвергать не всегда рациональные излияния поборников сохранения традиций. Вероятно, золотой середины между полной внушаемостью и тотальным скептицизмом никогда не удастся достичь с помощью одного только анализа пропаганды. Такой чисто негативный подход к проблеме необходимо дополнить чем-то более позитивным – провозглашением набора общепринятых ценностей, основанных на солидном фундаменте фактов. Это прежде всего ценность индивидуальной свободы, основанная на фактах человеческого многообразия и генетической уникальности; ценность сострадания и милосердия, основанная на давно знакомом факте, недавно заново открытом психиатрами, – независимо от ментального и физического разнообразия любовь необходима любому человеческому существу так же, как пища и кров; и наконец, это ценность интеллекта, без которой любовь бессильна, а свобода недостижима. Такой набор ценностей предоставит нам критерий, согласно которому появится возможность судить о пропаганде. Пропаганду, основанную на вздоре и безнравственности, можно будет отмести сразу. Иррациональную пропаганду, совместимую с любовью и свободой и не выступающую против интеллектуального анализа, можно принять – только временно и с осторожностью.

Глава 12

Что можно сделать?

Нас можно научить быть свободными, причем научить гораздо лучше, чем мы обучены сейчас. Однако свобода, как я попытался показать, находится под угрозой сразу с нескольких направлений, и эти угрозы принимают разнообразные формы – демографические, социальные, политические, психологические. Наша болезнь вызвана многими усиливающими друг друга причинами, и ее не удастся вылечить без применения усиливающих друг друга лекарств. Пытаясь разрешить сложную человеческую ситуацию, мы будем вынуждены учитывать немало важных факторов, а не какой-либо один из них. Здесь стоит принять во внимание, без преувеличения, практически все, но и этого, скорее всего, окажется недостаточно. Свобода под угрозой, и научиться быть свободными стало неотложной необходимостью. Но то же самое можно сказать и о других составляющих жизни – например о социальной организации, контроле рождаемости, адекватном законодательстве. Начнем с последнего пункта.

Со времен Великой хартии вольностей и даже еще раньше создатели английского права были озабочены защитой физической свободы и неприкосновенности индивида. Человек, которого держат в тюрьме на сомнительных основаниях, имеет право, согласно законодательному акту от 1679 года, подать апелляцию в вышестоящий суд по постановлению habeas corpus[15]. Это постановление направлялось судом высшей инстанции шерифу или начальнику тюрьмы и предписывало им не позже определенного срока доставить человека, содержащегося в заключении, в суд для рассмотрения дела – доставить, надо особо отметить, не жалобу заключенного, не его законного представителя, но его corpus, то есть тело, его плоть, которую заставили спать на голых досках, дышать зловонным тюремным воздухом и есть отвратительную тюремную пищу. Этот акт имел отношение к главному условию свободы – отсутствию физических ограничений – и являлся, без сомнения, необходимым, но не достаточным. Вполне может случиться так, что человек, не пребывающий в тюрьме, при этом не является свободным. Он не находится взаперти, за решеткой, но является при этом психологическим пленником, принужденным думать, чувствовать и поступать так, как того желают представители государства или некие частные лица. Никогда, однако, не будет такого постановления, такого законодательного акта, как habeas mentem, ибо никакой шериф, никакой надзиратель не смогут доставить в суд противозаконно заключенный в темницу ум, и ни один человек, чей ум оказался в тюрьме, заключенный туда с помощью методов, описанных в предыдущих главах, не сможет пожаловаться на данное заключение. Природа психологического принуждения такова, что те, кто оказывается запертым в психологическую клетку, думают, что действуют по собственной воле. Жертва манипуляций не осознает, что она – жертва. Для нее стены тюрьмы остаются невидимыми, и она воображает себя свободной. Ее несвобода очевидна только окружающим. Рабство, в котором находится жертва, строго объективно.

Нет, повторю я снова, никогда не будет такого акта, как habeas mentem. Но можно и дóлжно разработать превентивное законодательство, объявить вне закона психологическую работорговлю, утвердить статут о защите сознания от бессовестных разносчиков ядовитой пропаганды, скопированный со статутов о защите физического здоровья от недобросовестных поставщиков испорченной пищи и опасных лекарств. Например, как мне думается, можно и даже дóлжно разработать законодательство, ограничивающее права государственных чиновников – как военных, так и гражданских – принуждать своих подневольных подчиненных или бесправных заключенных к обучению во сне. Можно и даже дóлжно разработать законодательство, запрещающее использование не воспринимаемых сознанием проекций на экраны кинотеатров и телевизоров. Можно и дóлжно утвердить законодательство, запрещающее политическим кандидатам не только тратить на избирательную кампанию денег больше определенной суммы, но и прибегать к иррациональной пропаганде, превращающей в нонсенс весь процесс демократических выборов.

Такое превентивное законодательство может принести некоторую пользу; но если мощные безличные силы, ныне угрожающие свободе, продолжат набирать ход, то это законодательство недолго будет полезным. Самые лучшие конституции и превентивные законы окажутся бессильными против непрерывно нарастающего давления перенаселения и чрезмерной организации в сумме с техническим прогрессом. Конституции не отменят, а хорошие законы не аннулируют, и они будут по-прежнему красоваться в кодексах, но эти либеральные формы станут лишь маскировать и украшать абсолютно антилиберальную сущность общества. Если учесть неконтролируемый рост населения и торжество чрезмерной организации, то можно ожидать, что уже мои современники увидят, как обратятся вспять в демократических странах те процессы, которые превратили Англию в демократическую державу при сохранении внешних атрибутов монархии. Под беспощадным натиском ускоряющегося перенаселения и усиливающейся организации и посредством все более совершенных и эффективных методов манипулирования сознанием демократии изменят свою природу; старомодные формы – выборы, парламенты, верховные суды – останутся. Но то, что составит суть общества, будет представлять собой новый вид ненасильственного тоталитаризма. Все традиционные названия, все священные лозунги останутся теми же, какими они были в старое доброе время. Демократия и свобода будут излюбленными темами радиопередач и редакционных статей – но только демократия и свобода в духе Пиквикского клуба. Под прикрытием этой бутафорской завесы правящая олигархия и ее верная, тщательно подготовленная элита, состоящая из солдат, полицейских, продавцов мыслей и манипуляторов общественным сознанием, будут спокойно и хладнокровно править бал так, как им заблагорассудится.

Как сможем мы контролировать громадные безличные силы, которые ныне угрожают нашей свободе, завоеванной очень высокой ценой? На словах и в общих понятиях ответ на этот вопрос дать достаточно просто. Возьмем проблему перенаселения. Быстро растущая численность людей все больше истощает природные ресурсы. Что делать? Очевидно, мы должны как можно скорее снизить рождаемость до такого уровня, чтобы она не превышала смертность. В то же время нужно как можно скорее увеличить производство продовольствия; мы должны разработать и внедрить в мировую практику политику сохранения почв и лесов, должны создавать практичные заменители современного топлива, предпочтительно менее опасные и не столь быстро истощающиеся, как, например, уран. Бережно расходуя сокращающиеся запасы легкодоступных минеральных ископаемых, необходимо одновременно разработать новые и не слишком дорогостоящие методы извлечения этих минералов из все более и более бедных руд. Самая бедная из руд – морская вода. Излишне говорить, что все это намного легче сказать, чем сделать. Нужно сократить ежегодный прирост населения. Но как? Есть только два способа – голод, эпидемии и война, с одной стороны, и ограничение рождаемости, с другой. Большинство из нас выберет ограничение рождаемости и немедленно столкнется с ситуацией, которая представляет собой запутанный клубок проблем, – физиологических, фармакологических, социологических, психологических и даже богословских. Противозачаточные «пилюли» пока несовершенны. Если они будут усовершенствованы, как раздать их сотням миллионов потенциальных матерей (или, если появятся таблетки, действующие на мужчин, потенциальным отцам), которым придется принимать их, когда сокращение численности человечества станет необходимостью? Учитывая, однако, существующие общественные обычаи и силу культурной и психологической инерции, как сможем мы убедить тех, кто будет должен принимать таблетки, но не захочет этого делать, изменить отношение к проблеме? И как быть с возражениями со стороны католической церкви, которая выступает против любого контроля рождаемости, за исключением метода подсчета фазы месячного цикла. Однако этот метод, между прочим, доказал свою почти полную неэффективность как раз в тех промышленно не развитых обществах, где ограничение рождаемости является неотложной проблемой. Вопросы о гипотетической совершенной «пилюле» следует задать, кроме того – и с такой же малой надеждой на вразумительный ответ – и по поводу уже существующих химических и механических противозачаточных средств.

Если мы перейдем от проблем ограничения рождаемости к проблеме увеличения производства продовольствия и сохранения природных ресурсов, то столкнемся, возможно, не с такими огромными, но все же большими трудностями. Это прежде всего вопрос образования. Как скоро можно будет обучить бесчисленных крестьян и фермеров, которые в настоящее время выращивают и производят большую часть запасов продовольствия, так, чтобы они усовершенствовали методы своего труда? Но когда и если они получат достаточное образование, то где найдут капитал для приобретения машин, горюче-смазочных материалов, электроэнергии, удобрений, улучшенных сортов сельскохозяйственных растений и пород домашних животных, без которых самое передовое сельскохозяйственное образование окажется бесполезным? Кроме того, кто будет обучать род человеческий теории и практике сохранения ресурсов? Каким образом оберегать землю от хищнического возделывания нищими крестьянами в странах с быстро растущим населением и потребностью в продовольствии? Если же ее все же каким-то способом удастся оградить, то кто поддержит крестьян в тот период, когда истощенная земля будет медленно восстанавливать свое плодородие? Или представьте себе отсталое общество, которое задумает провести у себя индустриализацию. Если они добьются успеха, то кто остановит их от отчаянных попыток удержаться на плаву, для чего они начнут хищнически и бездумно расходовать невосполнимые природные ресурсы, как это делали и делают до сих пор те, кто вырвался вперед в этой сумасшедшей гонке? Когда же настанет время окончательного расчета, где в самых бедных странах найдутся научные кадры и огромные капиталы, которые потребуются для извлечения незаменимых полезных ископаемых из очень бедных руд так, чтобы сделать это извлечение технически возможным и экономически оправданным? Не исключено, что со временем будут найдены ответы на все эти вопросы. Но сколько конкретно времени потребуется? В любой гонке между численностью населения и природными ресурсами время работает против нас. К концу нынешнего столетия, если мы приложим максимум усилий, нам, возможно, удастся произвести в два раза больше продовольствия, чем мы производим сейчас. Но за это время население Земли тоже увеличится почти вдвое, и несколько миллиардов человек будут жить в отчасти индустриализированных странах и потреблять в десять раз больше энергии, воды, древесины и невосполнимых минеральных ископаемых, чем сейчас потребляют их родители. Другими словами, положение с продовольствием окажется столь же скверным, как сейчас, а положение с сырьем ухудшится еще больше.

Разобраться с чрезмерной организацией едва ли легче, чем решить проблемы сохранения природных ресурсов и растущей численности населения. На словах и в теории ответ предельно прост. Так, справедлива политическая аксиома о том, что власть следует за собственностью. Но свершившимся историческим фактом является то, что средства производства стали монопольной собственностью большого бизнеса и государства. Следовательно, если вы верите в демократию, то сделайте все, что в ваших силах, чтобы как можно шире распределить собственность среди людей.

Или возьмем право голоса. В принципе, это большая привилегия. На практике, как показывает нам совсем недавняя история, право голоса отнюдь не является гарантией свободы. Следовательно, если вы хотите избежать диктатуры по результатам референдума, то разбейте огромные, напоминающие машины, коллективы современного общества на самоуправляющиеся, свободно сотрудничающие группы, способные функционировать вне бюрократических систем большого бизнеса и государства.

Перенаселение и чрезмерная организация породили мегаполисы, в которых полноценная человеческая жизнь и межличностные отношения стали практически невозможными. Следовательно, если вы хотите избежать духовного обнищания индивидов и всего общества, покидайте мегаполисы и возродите малую деревенскую общину или попытайтесь гуманизировать мегаполис, создав внутри сети его механических организаций городской эквивалент мелких деревенских общин, в которых индивиды могут встречаться и сотрудничать как полноценные личности, а не как исполнители определенных функций.

Все это совершенно очевидно сегодня, как, на самом деле, было очевидно и пятьдесят лет назад. От Хилэра Беллока[16] до Мортимера Адлера[17], от первых апостолов кооперативных кредитных союзов до земельных реформаторов современной Италии и Японии люди из лучших побуждений выступали за децентрализацию экономической власти и широкую дистрибуцию собственности. Сколько изобретательных схем было предложено для распределения продукции и для возрождения малой «деревенской промышленности». Кроме того, были же тщательно разработанные Дюбрейем планы предоставления определенной автономии и права инициативы разным отделам больших промышленных предприятий и организаций. Тут же можно вспомнить синдикалистов с их схемами создания общества без государства, организованного в виде федерации производственных групп под общим руководством профсоюзов. В Америке Артур Морган и Бейкер Браунелл выдвинули теорию и описали практику жизни в коммуне на уровне деревень и мелких городков.

Профессор Скиннер из Гарвардского университета высказал психологический взгляд на проблему в книге «Уолден Второй», в утопическом романе о самостоятельной и автономной общине, которая так хорошо и по-научному организована, что никто не испытывает искушения вести асоциальную жизнь и каждый без принуждения и нежелательной пропаганды делает то, что должен. В общине все счастливы и проявляют склонность к позитивному творчеству. Во Франции, во время и после Второй мировой войны, Марсель Барбю и его последователи организовали несколько самоуправляющихся, лишенных иерархии производственных общин, которые, кроме того, были пронизаны духом взаимопомощи и возвышенного, поистине человеческого бытия. И, между прочим, проведенный в Лондоне Пекхэмский эксперимент показал, что, объединив службу здравоохранения с немедицинскими интересами людей, можно создать настоящую общину даже в условиях мегаполиса.

Мы, таким образом, видим, что болезнь чрезмерной организации распознали уже давно, что для ее лечения были предложены самые разнообразные средства, а симптоматическое лечение проводили неоднократно, в разных местах и часто с ощутимым успехом. И тем не менее, несмотря на проповеди и наглядные практические результаты, болезнь прогрессирует, а состояние больного неуклонно ухудшается. Мы все знаем, что небезопасно допускать концентрацию власти в руках правящей олигархии, но власть продолжает и дальше концентрироваться в руках все меньшего числа людей. Мы знаем, что многие в огромных современных городах влачат анонимную, отчужденную и, можно сказать, не вполне человеческую жизнь; тем не менее мегаполисы только расширяются, а жизнь в них совершенно не меняется. Мы знаем, что в огромных, сложно устроенных обществах демократия бессмысленна, если она не распределяется по автономным, малочисленным группам населения; тем не менее все в большей степени дела народов решаются бюрократами государства и большого бизнеса. Сейчас уже очевидно, что в настоящее время решить проблему чрезмерной организации почти так же трудно, как и проблему перенаселения. В обоих случаях мы знаем, что нужно делать, но в обоих же случаях мы не в состоянии поступать согласно нашим знаниям.

Здесь мы сталкиваемся с очень тревожным вопросом: действительно ли мы хотим поступать согласно нашим знаниям? Действительно ли большинство населения думает, что стоит потрудиться ради того, чтобы остановить и, если возможно, повернуть вспять наше движение к тоталитарному контролю? В Соединенных Штатах, а Америка – это пророческий образ того, чем станет остальной индустриально развитый мир через несколько лет, – согласно опросам общественного мнения, большинство молодых людей, завтрашних избирателей, не верят в демократические институты, не возражают против цензуры непопулярных идей, не считают, что народ может управлять собой сам, и будут совершенно довольны, если смогут и дальше жить так, как приучил их промышленный бум и если ими продолжит управлять тщательно отобранная олигархия. То, что столь многие сытые молодые телезрители в самой мощной демократии мира так безразличны к идее самоуправления, так не заинтересованы в свободе мысли и в праве на несогласие, не может не расстраивать, но не может и удивлять. «Свободен, как птица», – говорим мы, завидуя крылатому созданию из-за его способности к неограниченному движению во всех трех измерениях. Но, увы, мы забыли о дронтах. Любая птица, научившаяся добывать себе пропитание из земли, не прибегая к помощи крыльев, очень скоро откажется от привилегии летать и навсегда привяжется к земле. Нечто подобное можно сказать и о людях. Если человек получает в изобилии хлеб трижды в день без всяких хлопот, то он почти всегда будет довольствоваться одним только хлебом – или только хлебом и зрелищами. «Кончится тем, – говорит Великий инквизитор в притче Достоевского, – что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Когда же Алеша Карамазов спрашивает брата, который рассказывает ему эту притчу, не иронизирует ли Великий инквизитор, Иван отвечает: «Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми». Да, именно сделать людей счастливыми. «Ибо теперь только, – настаивает Великий инквизитор, – стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей». Но отсутствие свободы еще более невыносимо, чем ее наличие. Когда еды становится мало, когда рабовладельцы закручивают гайки, приземленные дронты снова вспоминают о крыльях – но вновь отказываются от них, когда наступают лучшие времена, количество еды увеличивается, а хозяева становятся снисходительными и щедрыми. Молодые люди, которые сейчас так скверно думают о демократии, могут в один прекрасный момент стать борцами за свободу. Клич «Дайте мне телевизор и гамбургеры, но не лезьте ко мне с ответственностью за свободу» может в любой момент смениться лозунгом «Свобода или смерть!». Такая революция произойдет благодаря действию сил, перед которыми беспомощны даже самые могущественные правители; отчасти из-за их некомпетентности, отчасти же из-за неспособности эффективно использовать инструменты манипуляции сознанием, которыми наука и технологии снабжали, снабжают и будут снабжать и впредь будущих тиранов. Если учесть, как мало знали и как скудно были вооружены великие инквизиторы прошлого, то можно только удивляться тому, насколько эффективно они действовали. Однако их наследники, хорошо информированные, научно подкованные диктаторы будущего, несомненно, справятся намного лучше. Великий инквизитор упрекает Христа в том, что он призвал людей быть свободными, и говорит Ему, что «мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете». Но чуда, тайны и авторитета власти недостаточно для того, чтобы гарантировать выживание диктатуры. В придуманном мною «О дивном новом мире» диктаторы добавили к этому списку науку и таким образом укрепили свою власть, манипулируя организмами эмбрионов, рефлексами младенцев, умами детей и взрослых. Вместо того чтобы просто говорить о чудесах и символически намекать на тайны, они смогли с помощью специальных лекарств дать своим подданным возможность пережить таинства и чудеса – то есть превратить простую веру в экстатическое знание. Прежние диктатуры рассыпались в прах, потому что тираны никогда не могли снабдить своих подданных достаточным количеством хлеба, зрелищ, тайн и чудес. Те диктаторы не владели эффективными методами манипулирования индивидуальным и общественным сознанием. В прошлом свободолюбивые мыслители и революционеры часто были выходцами из самых благочестивых и ортодоксальных слоев общества, и это неудивительно. Методы, которыми пользовались ортодоксальные педагоги, оказались на удивление неэффективными. При научно обоснованной диктатуре просвещение и образование будут работать по-настоящему. В большинстве своем мужчины и женщины искренне полюбят рабство и никогда не станут помышлять о революции. Нет никаких оснований надеяться, что кому-либо удастся свергнуть строгую научно обусловленную диктатуру.

Тем не менее в мире пока все же сохраняется свобода. Немалое количество молодых людей – и это правда – не ценят ее. Но многие из нас все же верят, что без свободы люди не могут стать людьми в истинном смысле данного слова, и поэтому свобода для нас – наивысшая ценность. Возможно, силы, угрожающие сегодня свободе, слишком могущественны, чтобы им можно было долго сопротивляться, но наш долг делать все необходимое, чтобы противостоять им.