Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Идиоты [сборник] - Александр Щипин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Сергей только сейчас понял, что девушка уже не слишком твердо стоит на ногах. Праздник продолжался четвертый час.

— Ничего не получится. Снегурочка — это внучка Деда Мороза.

— А так даже интереснее. — Девушка довольно захихикала.

— У меня дома жена и сын. — Сергей аккуратно отодвинул ее в сторону и пошел к выходу.

— Дурак, — сказала девушка и уронила стакан.

В общежитие Сергей вернулся в третьем часу ночи. В панельной девятиэтажке на Юго-Западе жило несколько десятков Дедов Морозов. Все они были из Великого Устюга — там почему-то регулярно рождались высокие мужчины, которые уже к двадцати пяти годам седели и обзаводились окладистыми бородами. Кто-то считал, что это потомки давно исчезнувшего северного народа — возможно даже мифических гиперборейцев, чью родину погребли под собой арктические льды. Из Устюга они разъезжались в крупные города, чтобы работать Дедами Морозами. Собственно говоря, работать нужно было только в декабре и январе — остальное время занимали бессмысленные лекции и тренировки. Все это походило на армию: у них отбирали паспорта, одевали в форменные шубы и запрещали бриться. В отпуск можно было поехать только летом, и не дольше чем на десять дней. Но никто не жаловался — начальство каждый месяц выплачивало их семьям по тысяче долларов. Совсем не плохие деньги для Великого Устюга. Правда, Сергей мечтал хотя бы раз встретить Новый год с женой и сыном, но это было невозможно: семьям было запрещено приезжать, чтобы Деды Морозы не отвлекались от работы.

Соседи по комнате уже спали. Сергей разделся и тоже лег в кровать, положив кошелек под подушку. Чтобы не заснуть, он повторял про себя все новогодние стихотворения и песни, которые их заставляли учить. Через два часа Сергей поднялся, взял кошелек и вышел в коридор. На лестнице, за решеткой, закрывавшей вход на чердак, был спрятан разноцветный пакет с надписью «Rave girl», где лежали ножницы, бритва и одежда. В туалете Сергей отрезал ножницами бороду, начисто побрился и оделся. Состриженные волосы он переложил из раковины в пакет, бросил туда же ножницы с бритвой и по лестнице спустился на второй этаж. Там Сергей открыл окно в конце коридора, выбросил пакет, а потом спрыгнул сам. Больше всего он боялся, что подвернет или, не дай бог, сломает ногу, но все обошлось. Сергей отряхнул руки, подобрал пакет и пошел ловить машину. По дороге он бросил пакет в мусорный бак.

Паспорта у Сергея не было, поэтому пришлось ехать на электричках. Сначала до Ярославля, а оттуда до Вологды. В дороге он заметил, что постоянно трогает пальцами непривычно голое лицо. Так касаются лиц влюбленные и слепые. Сергей засунул руки в карманы и стал смотреть в окно. Моросил дождь, и округлые капли пытались сползти вниз по стеклу, но их все время сносило к краю окна. С бетонных платформ смотрели, не видя Сергея, люди. В Москве, наверное, его уже начали искать. Оставалось надеяться, что поиски начнут с милиции и больниц, тем более что никто не видел, как Сергей вернулся в общежитие. В любом случае, пока еще было бессмысленно волноваться. В Вологде он пересел на автобус до Великого Устюга. Автобус шел часов десять. Сергей поправил вязаную шапку, чтобы не было видно седых волос, прислонился головой к холодному стеклу и заснул.

Автобус останавливался около вокзала. Сергей проснулся, когда все уже пробирались по проходу к дверям, волоча тяжелые сумки и охапки пакетов. На всякий случай он посмотрел в окно. Вроде бы никто его не встречал. На привокзальной площади лежали грязноватые подтаявшие сугробы. Сергей понял, что успел соскучиться даже по такому снегу. Он встал и, ссутулившись, чтобы его высокий рост не бросался в глаза, вышел из автобуса.

Домой Сергей решил идти пешком. Город был небольшой, и пройти по нему Сергей мог с закрытыми глазами, но все равно пару раз чуть не заблудился. Откуда-то появлялись улицы, которые он, казалось, видел первый раз в жизни. Сергей, например, абсолютно не помнил ни переулка Лесников, ни Коммунальной улицы и был уверен, что за Сухонской сразу идет улица Неводчикова. Десять лет в Москве с редкими наездами на родину начинали сказываться.

Впрочем, его дом на Советском никуда, конечно, не делся. Сергей вошел в пахнущий сыростью подъезд, где на стене крупными буквами было написано: «Оля и Катя — лохушки». Поднявшись на второй этаж, он достал из кошелька ключ и открыл дверь.

Из кухни, держа в руках какую-то тряпку, растерянно выглянула его жена Наташа. Она пару секунд, не узнавая, смотрела на безбородое лицо Сергея, а потом, взвизгнув, бросилась ему на шею.

— Олежка! — крикнула она в глубь квартиры. — Папа приехал!

— Где твоя борода? Ты откуда? — спросила она, отпустив мужа и, только сейчас заметив у себя в руку тряпку, бросила ее под зеркало. — Новый год же! Как же тебя отпустили? И почему не предупредил?

— Привет, пап. — Олег вышел из детской и, улыбаясь, пережидал поток маминых вопросов. Через три месяца ему исполнится двенадцать.

— Привет, — сказал Сергей, пожав ему руку. — Прости, я без подарков. Но послезавтра, к Новому году, — обязательно.

— Ладно, — сказал Олег и деликатно пошел включать телевизор в гостиной.

Наташа снова обняла мужа.

— Рассказывай.

Сергей в задумчивости потерся носом о ее волосы.

— В общем, я сбежал. Имею я право встретить Новый год с женой и сыном? А бороду сбрил, чтобы не нашли раньше времени. И потом — может, разрешат тут на недельку остаться. Я без бороды все равно временно нетрудоспособен.

— А как же работа? Что дальше будет?

— Черт его знает. Ну, оштрафуют, наверное. Переживем. Слушай, я есть хочу — два дня какими-то пирожками и бутербродами питался. — Сергей стащил с ног ботинки, легко поднял жену на руки и понес ее на кухню. Наташа притихла, уткнувшись ему в шею.

На кухне Сергей осторожно поставил жену на пол и открыл холодильник. В нем было пусто. Свет не горел. Судя по всему, холодильник вообще не работал. Сергей посмотрел на Наташу. Та растерянно молчала. Сергей подошел к кухонному столу. Дальний угол был покрыт толстым слоем пыли — видимо, Наташа вытирала стол как раз перед приходом мужа. Сергей только сейчас понял, что запах у квартиры совершенно нежилой — здесь явно не проветривали несколько месяцев. Он открыл кран. С запозданием и клекотом оттуда полилась ржавая вода.

— Понимаешь, мы уезжали на неделю к маме, — затараторила Наташа. — Она позвонила…

— Здесь никто не жил с лета, — сказал Сергей, повернувшись к ней.

Наташа замолчала.

— У тебя другая семья? — спросил Сергей. — Давно? Зачем вообще весь этот цирк?

Наташа продолжала молчать.

Открылась дверь, и в квартиру вошли два человека в одинаковых синих пуховиках. Один был чуть постарше, уже начавший лысеть. Второй, лет двадцати пяти, напоминал какого-нибудь кикбоксера и мелкого бандита.

— Мы вам все объясним, — почти ласково сказал старший, встав в дверях кухни. — Поедем с нами, и мы все вам объясним.

— Кто вы такие? — спросил Сергей.

— Считайте, что мы ваше начальство. Обувайтесь.

— Я никуда не поеду, — сказал Сергей. — Это мой дом. Говорите здесь.

— Нет, боюсь, так не получится, — сказал лысоватый, доставая из кармана пистолет. — Лучше все-таки поехать.

Сергей постоял еще пару секунд и молча начал обуваться. Наташа вышла из кухни и ждала в коридоре, глядя на него. Олег выключил телевизор и теперь стоял за ее спиной с мобильным телефоном в руке. Сергей поднялся и вышел из квартиры.

— Прости, — тихо сказала Наташа.

Сергей не ответил.

Перед тем как выйти из подъезда, старший снова убрал пистолет в карман и слегка подтолкнул Сергея в спину. Он распахнул дверь, резко шагнул в сторону и, когда лысоватый бросился за ним, изо всех сил ударил его в челюсть. Не поворачиваясь, Сергей почти спиной прыгнул на второго, который пытался достать из кармана пистолет, и повалил его на землю. Сергей первым успел подняться и швырнул кикбоксера в стену. Тот звучно стукнулся головой о батарею и затих. Сергей снова подбежал к лысоватому, который пытался подняться с земли, и ударил его ногой в лицо. После этого Сергей забрал у них оружие, вернулся в квартиру и запер дверь. Наташа с Олегом все еще стояли в коридоре.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Наташа прошла в гостиную и села на диван.

— Понимаешь… — начала она.

— Я хочу знать правду, — сказал Сергей. — Пожалуйста.

— Все это ненастоящее, — сказала Наташа, посмотрев ему в глаза. — Эта квартира, этот дом и этот город. Просто большая декорация. А мы — актеры, которые раз в год изображают семьи Дедов Морозов. Мы с тобой никогда не были женаты, а Олег — не твой сын.

— Но я же помню нашу свадьбу, помню, как забирал вас из роддома…

— Ты помнишь только то, что тебе внушили. Сейчас это уже умеют — двадцать пять лет воспоминаний. И борода, и седые волосы. Только с ростом ничего не могут поделать, но это неважно. Они просто сразу отбирают высоких.

Сергей обнаружил, что до сих пор держит в руках пистолеты, и осторожно положил их на журнальный столик.

— Подожди, но кто я тогда такой на самом деле? Где я родился? Где моя настоящая семья?

— Я не знаю, — сказала Наташа. — Я просто играю роль твоей жены. Прости.

Сергей подошел к окну и прислонился лбом к стеклу.

— Зачем они так? — спросил он.

— Просто бизнес. Вы работаете забесплатно и думаете, что деньги переводят нам. Тысячи довольных рабов.

— У тебя своя-то семья есть? — спросил Сергей, помолчав.

— Вот, Олежек, — кивнула Наташа в сторону детской.

Сергей обернулся. Олег стоял в коридоре.

— Прости, — сказал Олег.

— Ничего.

Все снова замолчали. За окном проехала машина.

— Скоро сюда приедут, — сказала Наташа. — Тебе, наверное, лучше уйти.

Сергей огляделся. Дурацкие обои со светло-сиреневыми цветами. Стопка дисков под телевизором.

— Моя мама работала в детской библиотеке, — сказал он. — Когда мне было десять лет, какой-то придурок во дворе нашего дома выбил мне зуб. В окне дома на углу Заовражской и Дежнева видно синюю люстру. Мы познакомились с тобой у Димки Резниченко. Когда Олег родился, у него были зеленые глаза, а через год стали карие.

Сергей бросил куртку на диван и начал снимать ботинки.

— Надо чем-то дверь забаррикадировать, — сказал он.

— Можно шкафом, — сказала Наташа.

— Можно, — согласился Сергей.

Игры

Никогда я не понимал этих прыжков с трамплина. Ну, лыжи там, фигижи, ну, планирование, но ведь летит человек с полутора сотен метров! И живой почему-то. Вот вы возьмите сейчас лыжи и спланируйте из окна, а потом расскажете мне про законы физики. А я пока буду учиться столы вертеть, чтоб послушать.

Но в прошлом году, когда я волонтером в Сочи поехал, меня как раз к немецким прыгунам приставили. К женщинам. Знакомимся мы в первый день, я всем руку сую, повторяю как заведенный: Руслан-Руслан-Руслан, а она вдруг такая: Труд. Я аж своим руслан-русланом подавился. Как? — спрашиваю. Труд, говорит, имя такое. Знаю, говорит: все русские, когда слышат, смеются. Тем более что у меня еще и фамилия Май. Труд Май. Только, говорит, отпустите меня, или вы меня везде за ручку водить собираетесь?

Покраснел я, отпустил руку и пошел дальше знакомиться. Ну, Труд, думаю, и Труд. Родители, наверное, коммунисты из ГДР сумасшедшие. Бывает. Не Даздраперма все-таки. Труд Май. Даже красиво. Труд. Май. Знакомлюсь, а других имен уже не слышу и лиц не вижу. Май. Труд. Труд. Май.

Так и пропал.

И главное, ничего ведь особенного: коренастая, росточка небольшого, косметики нет, волосы светлые в хвост забраны. Немка, одним словом. А все равно ходил за ней, будто руку в тот день так и не выпустил. И по работе, конечно, ходил, и так уже просто. Волонтеров много, никто внимания не обращает. Надел эту клоунскую куртку из лоскутков — и как в шапке-невидимке. Так что я за ней и в Немецкий дом, и на набережную, и к трамплину.

Я там, верите, молиться начал. Никогда со мной такого не было, а тут падает она буквой дубль-вэ со своего трамплина, а я молюсь с закрытыми глазами. Ну, не летают ведь люди! Слов никаких не знаю, поэтому шепчу: поймай ее, господи, неси ее, господи, не урони ее, господи. Открою глаза, а она катится уже. Спасибо.

Вы не думайте — я бы, может, и поговорил с ней толком, и пригласил куда-нибудь, только она ведь не одна была. У нее ж парень из шведской сборной, сноубордист. Элвис Бергстрем. Ну, такой прямо Элвис, да. И что я буду?

В общем, к четырнадцатому февраля они оба уже отпрыгались и отдыхали. Ничего, правда, не выиграли, но, по-моему, не расстраивались совсем. Праздник опять же. Я вечером, как обычно, болтался возле Немецкого дома, но, когда они вышли, вообще-то спать собирался. Поздно уже было. А они выходят — он с доской, она с лыжами, — и в горы.

Я сперва решил: пусть себе идут. Мало ли чем люди в день влюбленных заняться хотят. Я ж не этот все-таки. А потом думаю: где же они кататься-то собрались? Там, куда они идут, не то что трамплина — трассы нет. А случись что?

И пошел за ними.

Хорошо шел, осторожно — я умею. Даже не обернулись ни разу. Залезли на гору, обулись и — я только рот успел открыть — вниз. Катятся, а я ни кричать, ни дышать не могу, будто внутри что-то застряло. Там склон метров пятнадцать и обрыв. Тут молись не молись. Достал телефон, чтоб сигнал посмотреть, а даже разблокировать не могу. Палец чужой. Все вообще чужое.

Но тут поднимаю глаза, а они летят. Не планируют там, нет, — летят. Вот как самолетики такие маленькие, бесшумно. Вверх, вниз, зигзагами какими-то. Так насекомые иногда летают и НЛО. То за ручки возьмутся, то еще что. А потом вдруг раз — и вниз головой.

В фильмах, знаете, люди начинают глаза тереть или щипать себя где-нибудь, а я нет. Стою, любуюсь. Даже на телефон не снимаю: жаба какая-то стала душить. Фиг вам, думаю, никому не покажу. Очень уж все это красиво было.

Тут они меня и заметили. Я же как встал тогда, так и застыл столбом. В куртке своей идиотской. Приземлились рядом, смотрят ласково и как бы даже и жалеют.

Ну, что, говорит Элвис, пошел человек гулять в горы и сорвался. Обычное дело. Не надо, говорит Труд, я объясню, он поймет. Ой ли, говорит Элвис. Поймет-поймет, говорит Труд, ты иди, мешать будешь. Ах, я им уже мешаю, говорит Элвис и уходит, ухмыляясь.

А я спрашиваю, вы что, по-русски говорите? Вот это, конечно, самый важный вопрос был, да. Глупый, говорит. Глупый-глупый. Как я все подстроила, а ты и не догадался. А по-другому нельзя было, нельзя-нельзя. Здесь место такое особенное, что он нас не увидит уже, если ушел. А он ушел: знаю, слышу — ушел. Правда-правда, совсем. Веришь? Веришь? Ага. Будешь слушать? Ну, вот.

Мы боги, те самые древние боги, которые когда-то правили миром, но стали вам не нужны, потому что какой прок от богов, от нашей красоты и силы, от нашей похоти и хитрости, от нашего гнева и ума? Вы выросли, у вас теперь другие боги, но мы не расстраиваемся, мы очень хорошо живем, вот только иногда скучаем, скучаем по любви и скучаем друг по другу и еще немножко скучаем по вам, поэтому мы придумали спорт и придумали Олимпиады и теперь встречаемся раз в два года, чтобы воевать и любить.

Иногда кажется, иногда, когда на секунду забываешься, кажется, что все как раньше, все снова как раньше, и толпа, и горит жертвенник, и ты наверху, ты сверху — паришь в небе, поешь гимны. И шелк флагов, и свет солнца. Быстрей, выше, сильней, дальше. Опять любят, опять боги, опять, опять, опять мы восхитительные, невыносимые, бесконечные боги.

Конечно, мы меняем тела и лица: было бы странно, если бы чемпионы во всех поколениях выглядели одинаково, так что мы заканчиваем карьеру и как-нибудь потихоньку умираем, как-нибудь быстро умираем, ведь все знают, что большой спорт подрывает здоровье. Есть, разумеется, идиоты, есть тщеславные придурки, есть, например, Бьерндален, который сам знает, что всех нас когда-нибудь спалит, но уже не может остановиться, стать, не знаю, чиновником, если так не хочет умирать, хотя это нонсенс, бог, который не хочет умирать.

Да, я тоже рождалась не один раз и даже не двадцать один, но сейчас мне двадцать семь лет, потому что такой дурой можно быть только в двадцать семь: сначала ты жестокая и смелая, потом сильная и добрая, а теперь я дура, да? Дура, да? Ну, а кто? Разве нет? Ты представь — двадцать семь. Ни ума, ничего. Дура-дура-дура — какая-то просто непередаваемая дура.

Только когда летишь, только когда лежишь, уткнувшись головой в подушку из холодного воздуха, ты чувствуешь этот покой, как будто внизу кто-то обнимает тебя, держит тебя, шепчет тебе на ухо, но все заканчивается, все всегда заканчивается, потому что все умирают, все всегда умирают, а ты катишься дальше, все дальше и дальше. И каждый раз одно и то же, каждый раз. Кричишь: за что? Зачем? Где смысл? Нигде. Терпи, молчи. И вот — опять. Опять-опять-опять. Опять по ночам у аптеки не горит этот чертов фонарь.

Но ты ведь про нас никому не расскажешь? Никому-никому? Здесь все: жизнь, смерть, цирк, храм. День, лень. Ночь, плач. Взлет, треск, снег, рот, соль, боль, звон, сон, сон, ключ, дом, смех, явь, свет, боль. Шаг, ад, шаг, жар, стон, бег. Весь век, сто лет вот так, вот так: мой спорт — мой мир. Мой труд, мой май. Мой мир, труд, май. Мой май. Мой май! Мы дарим эти праздники, ничего не требуя взамен, почти ничего не требуя взамен, только немного восхищения, только немного отчаяния, только немного поклонения, только немного кровопролития, только немного песнопения, только немного тщеславия, только немного, только совсем немного, только совсем чуть-чуть любви.

И ушла. А я сижу и чувствую, что мокро мне: снег вокруг нас растаял. И розовые цветы лезут из щелей между камнями.

А потом всё. Следующие десять дней Труд мило улыбалась, поила чаем при случае, но ничего как бы и не помнила. Только посматривала удивленно: что это со мной? И русский язык больше не понимала. И Элвис не понимал. А я вообще ничего не понимал. В конце концов, решил, что мы для них что-то вроде животных. Милых таких, домашних. Вот увидела, например, котенка, погладила мимоходом и пошла дальше. Ну, а как? Хорошо, не тараканы.

После закрытия Олимпиады они улетели. На самолете. Труд меня в щеку поцеловала, Элвис руку пожал, и улетели.

В общем, год прошел, а я маюсь. Я ж не котенок все-таки, нельзя так. Хоть ты богиня, хоть кто. Узнал их адрес, сделал визу, проверил график соревнований, чтоб дома были, и полетел.

Приземлился в Гамбурге, забрал машину, взял из закладки пистолет с патронами, который в даркнете купил, и поехал в Киль. Четырнадцатого февраля — ровно год прошел. Подъезжаю, а они как раз из гаража выруливают. Серебристый такой «сеат альгамбра». Для пенсионеров. Я за ними.

Не знаю, зачем. Поговорить, наверное. Ну, а что пистолет? Слушайте, но нельзя же так жить, когда ты для них никто. Хорошо, вы красивее, сильнее, старше, но почему нельзя с нами на равных, почему нельзя по-человечески? Мы не хуже, правда. Мы просто другие, но с нами можно разговаривать, с нами можно дружить. А если вы боги, если вы такие крутые боги, то почему ж мы живем вот так? Почему ж вы не сделаете-то что-нибудь? Заботьтесь о нас, что ли. Любите нас, например.

В общем, кто-то должен был, наверное, действительно умереть. Он, она, они. Я. Только Труд, когда тележку перед входом брала, уронила монетку, а та возьми и закатись куда-то. Минуты две они ее искали, но не нашли. Плюнули, достали другую, отцепили тележку и пошли внутрь.

А я-то видел, куда она покатилась, поэтому вылез из машины и подобрал. Только это не монетка оказалась, а специальный жетон для тележек из супермаркета. Стою, кручу эту пластиковую штуку в руках и как-то вдруг сразу все понимаю.

Специальный, значит, жетон для тележек. И поездка в супермаркет четырнадцатого февраля. На пенсионерской машине. А потом домой: шампанского и спать. И только раз в два года — сон про победы и любовь. Зимний сон, летний сон. И снова назад, зажав в кулачке жетончик.

Положил я его в карман и поехал к морю. Попробовал пистолет бросить, чтобы он, как камешек, по воде поскакал, но не получилось, утонул сразу.

Птичий грипп

Андрею повезло — он почувствовал, что заболевает, рано утром, когда, еще толком не проснувшись, садился в машину. Он должен был ехать на склад в Купавну и накануне взял у врача на работе справку. Без справки он бы не выбрался из Москвы. Без справки он, скорее всего, был бы уже мертв.



Поделиться книгой:

На главную
Назад