Марс. Книга 1 [СИ]

Виталий Астапенков

МАРС. КНИГА 1

Всё-таки мудры были предки, пользуясь гужевым транспортом. Или автомобильным. Натянул поводья — и лошадь стала. Нажал на тормоз — машина остановилась. А что делать, когда отказывает одновременно основной, тормозные и сближающе-корректирующий двигатели космического корабля? Какие поводья натягивать, чтобы избежать столкновения с надвигающейся бронированной стеной орбитальной станции «Марс-3», грузо-пассажирского терминала, подвешенного над редкой атмосферой планеты в двухстах километрах от поверхности? И надвигающейся быстро: по моим прикидкам, до большого БУМ, который никто не услышит, было минут сорок. Сам я сделать ничего не мог, и оставалось лишь уповать, что за это время диспетчерская «Марс-3» сумеет всё просчитать и задействовать собственные двигатели, чтобы вывести станцию из-под удара. Хотя надежда была крохотной: слишком мало оставалось времени.

Поэтому я сидел и пялился — даже не в экран, тот не работал, как и вся прочая электроника, — в металлизированный спецпластик подковы панорамного обзора пилотской рубки. Небольшое расстояние позволяло рассматривать надвигавшуюся изогнутую полусферу и без увеличения изображения автоматикой. Где-то в глубине сознание отсчитывало остающиеся до столкновения минуты. Стекло шлема я пока не опускал и скафандр не герметизировал, собираясь сделать это в последний момент. Да и вряд ли это поможет! Оставшиеся 30 000 тонн массы, помноженные на скорость, сомнут корпус в гармошку одновременно со взрывом кислородного запаса, а он непременно случится от искр оборванных энергокабелей. И дай бог, чтобы не рванул М-реактор, иначе от «Марс-3» останется лишь рой обломков. Надеюсь, последнее все же не произойдёт: согласно Инструкции по стыковке, м-реакторы пилоты обязаны глушить за 10 мегаметров до финиша, что уже было сделано. Но и после контакта с 30-ти тонной махиной будут жертвы, станция сойдёт с орбиты и…

Я тряхнул головой: в космос такие мысли! Все выживут! Все!

Показалось или нет, но полусфера начала медленно проваливаться вниз, уходя с линии обзора. Слишком медленно. Чего тянет диспетчерская? Точнее, я понимал, почему они тянут, только принять не мог, не в данном случае. Когда на кону сотня жизней, можно ли разменивать их на жизнь одного человека? Наверняка решают сейчас и такой вопрос. Философы, чтоб их!.. Действовать надо!

Я понимал, что неправ. Диспетчерская действовала быстро и чётко с той минуты, как автоматика выдала сигнал тревоги о приближавшемся неуправляемом корабле. Я представлял, что творится сейчас на станции: дежурная смена и спасатели тревожной группы занимают места согласно аварийному расписанию, остальная часть персонала, а также сотрудники научных лабораторий, пилоты двух состыкованных с «Марс-3» челночных модулей и многочисленные пассажиры, ожидавшие прибытия нашего корабля, быстро перебираются в противоположную часть сферы, задраивая люки клиновидных блок-секций. К сожалению «Марс-3» не имела на борту ни спас-капсул земных морских судов, ни сотовых спас-секций космических кораблей, в которой сейчас находились наши пассажиры и экипаж. Работай электроника, я бы видел белый цилиндр с выдвинутым продольным стабилизирующим крылом аварийной посадки и похожими на соты кругляшами индивидуальных коконов вокруг пустого пространства шахты внутри. То есть, просто цилиндр с крылом, конечно. Сейчас он, вращаясь, должен был постепенно погружаться в верхние слои редкой атмосферы Марса. Хотя бы тут можно не волноваться.

В отличие от него тороид грузового корпуса опускался намного быстрее, постепенно рассыпаясь на части. Ну, надеюсь, на поверхности успеют убраться из-под падающих контейнеров. У них-то времени больше, чем здесь…

Есть! В верхней части сферы проявилось ярко-жёлтое пятнышко — открылся люк секции, выпуская продолговатую тёмную сигару управляемого атмосферного зонда. Я опустил стекло, одновременно нажимая клавишу под шлемом, переводя скафандр на автономное обеспечение; лицо и шею обдуло тёплым воздухом. С двух сторон сигары пыхнули белёсые струи, стабилизируя УАЗ, после чего включился двигатель разгона, и зонд скользнул в сторону, уходя из поля зрения. А какое-то время спустя снизу последовал удар.

Корабль подбросило. Пластик панорамного обзора испещрили зубчатые, длинные трещины, и он вывернулся наружу под давлением воздуха рубки, прежде чем с передавшейся по палубе дрожью скособочились державшие его корпусные крепления. Следом, подхваченные воздушным потоком, полетели коробочки магнитных блокнотов вахтенных, пластиковые осколки искорёженного пульта и потолочных светильников, обрывки проводов. Всё в сопровождении тонкого свиста, проникающего даже сквозь задраенный шлем, и россыпи искр. Откуда-то сзади пронеслось продолговатое полотнище огня и сгинуло в распахнувшемся пространстве. Пол рубки вспучился горбом, кресло дёрнуло вперёд и вверх — у меня лязгнули зубы, — чуть не выдрав наглухо вмонтированное в палубу основание. Краем глаза я заметил, как мелко-мелко затряслась левая переборка, выгнулась наружу и вдруг лопнула по соединительному шву возле потолка, образуя длинную неширокую щель, куда сразу же понеслась струя ещё остававшегося в рубке воздуха.

Корабль начал медленно вращаться вокруг своей оси. Вой стих — иссяк кислородный запас, но взамен из глубины корпуса по переборкам докатился визгливый скрежет. Станцию всё-таки зацепили. В выбитую теперь щель панорамного обзора не было видно ничего, кроме далёких белых пятнышек звёзд, постепенно смещавшихся слева направо: сказывалось вращение; и скрежет, который длился и длился, разрывая не корпус — душу, и, дойдя до бесконечности, наконец, исчез. Зато к поперечному вращению добавилось продольное.

Я выдохнул. Оказывается, я сидел, затаив дыхание, и был мокрый от пота. Сердце прыгало надутой лягушкой — где-то в пятках, судя по ощущениям, и болела нижняя прокушенная губа, а правый глаз почти ничего не видел, залитый струйкой крови из рассечённой брови. Это ж надо ухитриться пораниться в шлеме, абсолютно безопасном, как уверяли производители. Что ещё раз доказывает: нет ничего абсолютного, вернее, нет предела совершенству. Есть над чем ещё работать и работать. Укрепить подшлемные зажимы, например, да снабдить скафандр М-реактором заодно, а лучше сразу спас-капсулой.

Под эти мысли я отстегнул обручи безопасности; эластичный пластик не успел проморозиться, и ломать его не пришлось. Потом оттолкнулся от подлокотников и попытался подняться. Встать-то я встал, магнитные вставки на подошвах хорошо удерживали сцепление, но вот преодолеть пятиметровое расстояние до выбитого окна во вселенную, этого символа надежды, по пока ещё медленно раскручивающемуся вместе с кораблём помещению оказалось невозможно. Пришлось отталкиваться от ферропластикового покрытия и двигаться к вожделенной свободе, корректируя направление краткими газовыми выхлопами ранцевого движка скафандра. Со стороны я, наверное, здорово напоминал земного краба с растопыренными клешнями рук-ног. Да и вцепился в верхнюю часть проёма не хуже краба, преодолевая инерцию, когда добрался, наконец.

Метровая ширина щели вполне позволяла пролезть, несмотря на горб ранца. Я подтянулся, перевернулся на спину и, осторожно перебирая руками, выбрался наружу головой вперёд. То есть, почти выбрался.

По закону Мёрфи именно в этот момент корабль стал разваливаться: под воздействием центробежной силы от него отлетали куски, бывшие когда-то частями обшивки, и парочка из них оказалась нацелена прямиком на меня. С перепуга я со всей дури вдавил клавишу ранцевого двигателя, и благополучно вписался этим самым ранцем в ещё один, незамеченный обломок. К счастью, я его только догнал, но всё равно удар был гораздо сильнее, чем при столкновении с УАЗ. В голове помутилось, но сознания я не потерял. Получивший дополнительное ускорение обломок, кажется, это была переборка внешнего грузового отсека, бодро понёсся вдаль, а я, гораздо медленнее, к громадине корабля.

Как говорили в старину: «Если бы, да кабы…». Если бы меня не крутило, если бы мог нормально соображать… Но в себя я пришёл, когда израсходовал всю газовую смесь в движке, во внешнем слое роя корабельных обломков. По крайней мере, меня больше не вращало с ног на голову, наверное, скорректировал положение автоматически. Краем глаза я отметил на периферии тубус с разорванной в двух местах улиткой ускорителя — искорёженный остов корпуса, перекрученный сейчас пропеллером ближе к носовой части, — последствия удара. Ещё дальше быстро таяло вытянутое белёсое облако, остатки воздушного запаса. «Дайна М» перестала существовать.

Жалко! Отличный корабль был. Их и так не слишком много: кораблей с литерой «М», означавшей, что судно оборудовано М-реактором. Надеюсь, диспетчерские службы уже рассчитывают траекторию падения и скорректируют, если надо, чтобы он не рухнул куда-нибудь на жилой посёлок. Время для этого у них есть. А вот что делать мне? Если бы я не израсходовал так бездарно газовый запас ранца, можно было бы попытаться добраться до «Марс-3», благо её было пока хорошо видно.

Свет под косым углом, обтекал тёмную сферу станции с проблесками огоньков в иллюминаторах блок-секций, почти неразличимых в лучах далёкого солнца, и падал на планету, превращая видимую часть поверхности в загибающееся по краям назад выпуклое блюдо, поданное космосом. Говорят, раньше с этой высоты над северным полушарием можно было увидеть вулканические равнины и ударные кратеры. Но теперь, из-за уплотнившейся атмосферы — результат совместных усилий террамодуляторов и марпоники — разглядеть что-либо, кроме протянувшейся равнины и чёрной пропасти одного из семи тысяч сохранённых колоссальных каньонов, я не мог. Невооружённым глазом, по крайней мере.

Довольно компактная поначалу масса корабельных обломков стала разваливаться. Одни отстали, другие ушли вперёд, часть отправилась в космос, часть к планете. Не очень-то хорошо для меня: намного легче засечь группу объектов, чем крохотную фигуру в металлопластиковом скафандре. Искать меня, конечно, будут, вот только найдут ли? Электроника скафандра как не работала, так и не работает, потому и молчит рация. Энергобатареи разряжены даже у аварийного маяка, почему и бездействует спас-сигнал. Благодаря почившему ранцу, где располагалась система фильтров очистки, углекислый газ приходилось стравливать вручную через клапан аварийного сброса, нажимая затылком на клавишу в задней части шлема и выпуская наружу отработанную кислородную смесь, отчего меня начинало вращать то в одну, то в другую сторону. По моим прикидкам, при таком расходе дышать оставалось часа четыре. К счастью, работали впаянные в скафандр тёмные прямоугольники гелио-ячеек, не давая замёрзнуть или свариться.

«Сниму шлем, когда начну задыхаться», — решил я. Всё-таки зрелище замороженного покойника предпочтительней синюшного удавленника с высунутым языком и выпученными глазами в облаке кровавых мёрзлых шариков.

«Тебе не всё равно? — мелькнула мысль. — Какая тебе разница, в каком виде найдут тело?»

А его рано или поздно найдут, возможно, через много лет, когда вокруг Марса будет не протолкнуться от спутников, зондов, станций — всего того, что сейчас натолкано у Земли, где находят даже обломки первых ракетоносителей, по каким-либо причинам не упавшие вниз. Такое бывало, пусть и очень-очень редко.

С другой стороны, промёрзшая фигура в светлом пластике, летящая над багровой планетой, если раньше не упадёт на эту самую планету или не унесётся в космос, может породить кучу легенд о Загадочном Страже, хранящем Марс от коварных поползновений ледяной пустоты. Нет, пока не кончился кислород, на будущее надо смотреть оптимистично. Например, внезапный толчок в спину раскрытого лепестка магнитного захвата, затем мягкий рывок, останавливающий осточертевшее вращение, и вот меня уже влекут к мембране воздушного шлюза челнока марсианской спас-службы движки индивидуального поискового зонда. А внутри поджидают взволнованные спасатели. Врач с развёрнутой капсулой системы жизневосстановления и пилот, высокая, длинноногая блондинка с огромными синими глазами…

Что-то с силой ударило в спину, и тут же последовал резкий рывок — мягкие пластиковые зажимы шлема не удержали мотнувшуюся взад-вперёд голову, и я чувствительно приложился носом о стекло. Как говорится: деньги к деньгам, так и к рассечённой брови разбитый нос. Шлем придётся выбрасывать. И помечтать не дали.

В голову лезли самые идиотские мысли.

Меня ещё раз качнуло из стороны в сторону, потом перестала вращаться панорама, усыпанная белыми гвоздиками звёзд, и я почувствовал, как что-то плавно повлекло меня назад и вверх, если пользоваться привычными аналогиями. Я притих как мышь, молясь про себя, чтобы это было правдой, а не бредом спятившего от страха человека, который цепляется с надеждой за любую спасительную соломинку, даже призрачную. Следовало просто поднять руки и потрогать плечи, но я ничего не делал, настолько оторопел вначале. Интересно, и за что такая милость богов глубокого космоса? Вёл, что ли, себя хорошо? Я бы, наверное, напыжился от гордости, если б не боялся сглазить. Космонавты — народ довольно суеверный, хотя и тщательно это скрывают, как, впрочем, и спортсмены, и ещё куча людей иных профессий, а я ничем не лучше других.

Нет, конечно, хорошо порассуждать на форумах информсети о превалировании материи, поважничать перед девчонками и приятелями цитатами из давным-давно почти никем не читаемых, зато до сих пор почитаемых, классиков. Особенно веков девятнадцатого-двадцатого. Небрежно упомянуть пару-тройку трудов философов древности, не забывая и современных, и гордо объявлять себя материалистом, на дух не переносящим адептов любой конфессии. Но это там, на Земле, в уютной безопасности здорового социума и благ цивилизации, а не среди ледяной пустоты и одиночества. Были случаи: люди сходили с ума, несмотря на все тренинги, проведя в пространстве несколько часов — слишком тяжелой для психики оказывались давящая бесконечность пустоты и подтачивающее разум ощущение безнадёжности. Были. Но не все, люди — они разные.

К примеру, Дарья Светлова, слушатель четвёртого курса Высшей космической академии имени Нила Армстронга, несколько лет назад угодившая во время индивидуального тренировочного полёта в рой космического мусора. Никто и предположить не мог, что в специально отведённый квадрант учебно-тренажёрной связки Старт-комплекс-2 — Селена — Старт-комплекс-2 вторгнутся обломки давным-давно уничтоженного спутника. Военного, как удалось установить впоследствии. Историки раскопали в архивах, что когда спутник отработал свой ресурс, была отдана команда на самоуничтожение, после которой часть останков военно-шпионской мысли должна была сгореть в атмосфере, а не успевшие — благополучно затонуть в одном из секторов Тихого океана.

Неизвестно, что пошло не так, но ничего не сгорело и не затонуло. Вместо этого обломки взорванного спутника отправились в круиз по Солнечной системе, чтобы несколько десятилетий спустя вернуться к породившей их планете. В них-то и угодил челнок Дарьи. Почему — другой вопрос, и ответа на него, кажется, до сих пор не нашли. Челнок, стандартная трубчатая решётка м-аккумулятора, в целях безопасности никто не монтирует м-реакторы на такую мелочь, увенчанная прозрачной кабиной рубки пилота, был прошит в нескольких местах, и развалился. Девушка не пострадала, но оказалась одна в тридцати тысячах километрах от Земли с суточным запасом воздушной смеси. К счастью, любые полёты, отслеживаются, а индивидуальные учёбные с особой тщательностью. Точнее, за курсантами следит не только диспетчерская служба, но и часть преподавательского состава академии, и Спас-служба, и пилоты-наставники. Собственно, последние не просто следят, они страхуют своих подопечных в пространстве, хотя Спас-служба и уверяет, что в случае неожиданно возникших трудностей справится быстрее и лучше.

Поэтому само крушение засекли сразу, и на поиски челнока отправились модуль Спас-службы и страховавший полёт курсантки аэрокосмический катер Академии. К довершению всех несчастий, у Дарьи было повреждено приёмо-передаточное устройство связи, и девушка оказалась одна-одинёшенька в безмолвной пустыне за тысячи километров от Земли. Пока просчитали траектории всех видимых на радарах обломков, пока до них добрались, что, кстати, было делом отнюдь не быстрым, тем более, искать-то начинали с наиболее крупных, минуло восемнадцать часов. Дарью подобрал катер Академии. Поговаривали, что после того, как АКК доставил девушку на одну из Спас-станций, в изобилии натыканных над родной планетой, и удостоверившись в её здравии, пилот-наставник проворчал: «Наши лентяи и в космосе причину найдут, лишь бы не учиться!». Но это он от радости, а скорее всего, просто фольклор.

Затем начались разборки. Обязательная в таких случаях комиссия долго выясняла, откуда взялся метеорный рой, отчего его не засекли ни службы слежения за околоземным пространством, ни автоматика челнока — между прочим, так и не выяснили — и почему вышло из строя приёмо-передаточное устройство связи. Кстати, именно после того случая в скафандры стали монтировать маяки спас-сигналов, не зависящие от пресловутой УППС. В Дарью мёртвой хваткой вцепились психологи, пытаясь понять, то ли у курсантки очень здоровая психика, то ли её спас психотренинг — обязательный курс в Академии, то ли просто недостаток воображения, и такая версия выдвигалась. Девушка сказала в ответ, что всего лишь запретила себе думать о смерти, любовалась бесконечностью и сочиняла стихи. О космосе. На просьбу прочесть что-либо ответила отказом, а потом и вовсе перестала отвечать на вопросы, особенно когда те начали касаться её прошлого и психических заболеваний её родных, отослав вопрошавших к выводам ежегодных медицинских комиссий, проводившихся в Академии.

В итоге ВКА рекомендовали не допускать курсантку Светлову к полётам, мотивируя выводы возможным психическим расстройством, полученным девушкой во время аварии и последующим пребыванием в пространстве. Но тут уже на дыбы встал ректорат. Мало того, что курсант Светлова была одной из лучших на курсе, мало того, что обучение одного студента ВКА равнялось годовому бюджету небольшого городка, получалось, что Высшая Космическая Академия, созданная для того, чтобы готовить кадры для работы за пределами Земли, не в состоянии этого делать. ВКА потребовала нового медицинского освидетельствования Светловой, потом ещё одного. Девушку измучили тестами, которые, несмотря ни на какие ухищрения, лишь подтверждали её полную вменяемость. И, как ни парадоксально, выводы комиссий дублировали первоначальную рекомендацию: не допускать к полётам. На мой взгляд, психологи просто перестраховывались.

Тем не менее, курсантку пришлось перевести с отделения навигации и пилотирования космических аппаратов на факультет диспетчерского управления. Дело, безусловно, интересное, очень важное и нужное, но для того, кто хотел летать — как камень на шее. Больше я ничего о Дарье не знал.

Тем временем, пока я предавался воспоминаниям, меня развернуло на спину и опять мягко надавило, гася инерцию. Со стороны Марса, снизу, если пользоваться моим нынешним положением, вызмеилась ловушка спасательной сети. Раскрытые лепестки нагретого электричеством до упругого состояния пластика прилипли к скафандру, мгновенно затвердели и плавно повлекли к телескопическому удилищу пробозаборника, вытянувшемуся из надвигающегося раскрытого шлюза орбитального управляемого модуля. Атмосферников, если судить по обращённым к планете приёмным устройствам блинк-компараторов и горбу закрытого эллинга с управляемыми зондами.

Штанги беззвучно вложились одна в другую, затягивая через полутораметровую горловину в довольно просторную конусообразную секцию МОУ, ярко освещённую сейчас световыми панелями и используемую атмосферниками для хранения газовых проб и песчаных взвесей. Створки люка сомкнулись и почти тут же из невидимых щелей ударили отчётливые белёсые дымчатые струи; как правило, в подобных отсеках отключены кислород, обогрев и прочие человеческие радости для жизни. Чуть погодя, сквозь шлем начал доноситься шипящий свист, стекло запотело. Затем свист смолк и раздался мелодичный звон — автоматика сигнализировала о подсоединении помещения к системе жизнеобеспечения модуля. Одновременно разжались, точнее, размягчились пластиковые лепестки сети, выпуская скафандр.

Я не удержался и рухнул на колени. Хотя рухнул, конечно, слишком громко сказано в условиях невесомости, скорее осел мешком.

С шелестящим звуком откатилась блок-переборка и до меня донеслось характерное цоканье-шарканье магнитных подошв. Чьи то руки приподняли мне голову, и чьи то пальцы нажали клавишу разгерметизации, отщёлкивая вакуум-присоски. Потом шлем сняли, и яркий свет панелей больно ударил по глазам, больше не защищённых светофильтром. И было холодно.

— Эй! — раздался встревоженный женский голос. — Ты живой?

Я проморгался. Глаза быстро привыкли к свету. Надо мной, согнувшись, стояла женщина в стандартном комбинезоне.

— Можете говорить? — Меня слегка встряхнули за плечи.

Из-под круглого обода горловины скафандра выскользнули капельки крови и разлетелись в стороны тёмно-красными виноградинами.

Надо мной испуганно ойкнули.

Я медленно выпрямился и выдохнул:

— Могу.

Голова кружилась.

Меня подхватили под руку.

— Идти сможете? Или давайте снимем скафандр, и я вас отнесу.

Ещё чего не хватало!

— Да всё в порядке. Не надо меня нести.

Холод струйкой сочился в скафандр, вызывая невольную дрожь.

— Да? Вы бы себя видели! — женщина фыркнула. Точнее, девушка, молодая, лет двадцать восемь, высокая, с пепельными коротко остриженными волосами и большими синими глазами.

Всё, как заказывали.

Хм… что бы ещё попросить?

Я медленно отстегнул заплечный ранец с движком и хранилищем газовой смеси и осторожно двинулся к выходу. Магнитные вставки на подошвах цепко прилегали к ферропластику палубы, и шагать приходилось с определённым усилием. Идти, правда, пришлось недолго: миновав метровый ячеистый штабель пластиковых контейнеров с пробами, я оказался в полукруглой секции с двумя длинными диванчиками вдоль переборок и тремя вращающимися креслами. Два стояли у пульта управления перед обзорным экраном, третье располагалось немного поодаль со стойкой персонального голографического монитора. И ни одной живой души.

Меня чуть подтолкнули в спину, заставив подвинуться, и в рубку вошла моя спасительница, небрежно мазнув ладонью сенсор замка. Блок-переборка втянулась на место, и за стеной зашипел компрессор, откачивая воздушную смесь. Девушка подхватила меня под руку и насильно подвела к диванчику — обтянутой мягкой псевдогубкой полке метровой ширины, заставила сесть. Наклонилась, оттянула мне пальцем сначала одно веко, потом второе, озабоченно поцокала языком.

— Вы врач? — пробормотал я, слабо отмахиваясь. И когда же я так устал?

— В том-то и дело, что нет, — сказала девушка. — И если ничего срочного не требуется, лучше подождать до «Марс-3», там настоящую помощь окажут.

— Что с ней? — Меня подбросило. — Жертвы есть?

— Сиди! — Девушка успокаивающе положила руку мне на плечо. — На Марс-3 жертв нет. Пробита обшивка блок-секции исследовательского комплекса и станция сошла со стационарной орбиты, но погибших или тяжелораненых нет. Так, ушибы, вывихи. Ну, и астрофизики в бешенстве: пострадало-то их имущество, и пока теперь всё восстановят! — Она помолчала и добавила: — Вот с кораблём намного хуже.

— Техническая служба? — В горле пересохло.

— Да, — тихо сказала она. — Пять человек на грузовом корпусе.

— А спас-секция?

— Там всё в порядке. Посадка была достаточно жёсткой, но никто не пострадал. Людей перебрасывают карами в ближайшие посёлки. Половину машинного парка с окрестностей согнали.

На душе стало легче. Ненамного. Она ещё что-то говорила, но я не слушал. Кто там был в причальной команде? Мишель Атталь? Иржи Горак? Нильс Иварссон? Кто ещё?

Пусть я знал их не очень хорошо. Свободного времени на корабле не так и много. Достаточно напряжённые вахтенные дежурства в рубке, когда сидишь в постоянном ожидании неизвестно чего и пытаешься спрогнозировать взаимодействие движения подвешенного в бесконечности пустоты корабля и окружающего пространства на ближайшие часы, порядком выматывают. И заводить особые знакомства в наполовину постороннем, как ни крути, инженерном коллективе мне не довелось. Но всё равно, я их знал. От них зависел успех нашего перелёта, и они с честью с этим справлялись. Просто умные и хорошие люди.

— Сколько я проболтался?

Девушка пожала плечами.

— Если ты с корабля, то четыре часа. Ты ведь с корабля? А почему не сел в спас-секцию?..

Ничего себе! Вот так побарахтался в пространстве! А по моим прикидкам — часа полтора-два. Похоже, романтическая сага о Ледяном Страже Марса чуть не подменилась страшилкой о Синюшнем Удавленнике, гоняющемся по орбите за нарушителями космонавигации. И ничего странного: в последнее время любая более-менее крупная станция обзавелась своей легендой. Либо рыдательно-страдательной, если рассказывали женщины, либо боевито-кровавой, если мужчины. А что делать? В привидения нынче никто не верит и в барабашек тоже, зато пришельцы — суровая быль. Кишмя кишат в каждом обжитом уголке системы, только на глаза не показываются. Или и Синюшный Удавленник — привидение? Всё время путаюсь.

И что я несу? Чушь какая-то!

Вообще-то, чувство времени у меня, как и у всех работающих в космосе, развито достаточно хорошо, этому специально учат. Видимо, пространство сыграло злую шутку с сознанием. В принципе, ничего странного: один, без связи, практически без надежды — наверное, просто погрузился в транс. И это совсем не радует. Получается, что стоит возникнуть какой-либо нестандартной ситуации, и я благополучно застыну, вглубь себя глядя? Нет уж — в космос такие предположения! Совсем не улыбается торчать оставшуюся жизнь на Земле, даже на Марсе меня вряд ли оставят.

— Эй, — перед носом щёлкнули пальцами, — тебе плохо?

Я помотал головой, в висках отозвалось тупой болью, и представился:

— Вообще-то меня зовут Илай. Илай Севемр.

Щёки девушки порозовели.

— Извините, — сказала она смущённо. — Я — Даша. Дарья Лайт.

— Необычная фамилия, — заметил я.

— Какая есть, — буркнула девушка, отчего-то помрачнев.

Пришёл мой черёд извиняться.

— Прости, — покаялся я. — Плохо ещё соображаю. Спасибо, что вытащила меня.

— Да уж — выудила косморыбку! — Даша улыбнулась, и на щеках под точёными скулами возникли две ямочки. — Пожалуйста.

Она немного помолчала, разглядывая меня в упор, и спросила:

— Может быть, расскажешь, почему ты в спас-модуль не сел?

Я пожал плечами.

— Опоздал элементарно. Автоматика отключилась, и пришлось вручную открывать блокираторы переходников.

Даша как-то странно посмотрела на меня.

— И тебя не подождали?

— Времени не было. К тому же, там такое творилось…

— Повезло тебе, что был в скафандре, — неопределённо заметила Даша.

— Ты меня в чём-то подозреваешь? — изумился я. — Скафандр я надел, когда понял, что не успеваю к модулю. Я как раз у шлюзового отсека был. — Помолчим пока про рубку.

— Просто я слушала сообщение спас-службы: все триста двадцать семь человек пассажиров и членов экипажа приземлились благополучно, жертв нет. Кроме тех пятерых.

Я машинально попытался пожать плечами — в скафандре этого сделать не удалось.

— Да, сознаюсь. Ты меня раскусила: я агент злобных монстров из космических глубин, алчущих… — я запнулся. — …Алчущих. В общем, алчущих!

Из глаз девушки — очень красивых, надо заметить, — исчезла тень настороженности, и Даша улыбнулась.

— Значит, поэтому ты не хочешь снимать скафандр? Там сидит маленький зелёный пришелец? Трёхногий, — добавила она, подумав.

— От тебя ничего не скроешь, — согласился я. — На самом деле, всё проще, я…

Даша оборвала меня, махнув рукой.

— Да это я так. Ну, если срочная медпомощь не требуется, я, пожалуй, к пульту вернусь — стыковаться с «Марс-3» сейчас целая проблема. Ой! — Она вдруг звонко шлёпнула себя по лбу. — Вот растяпа! Представляешь, когда компьютер тебя засёк, я так обрадовалась, что на станцию забыла сообщить. Совсем из головы вылетело.

Даша плавно повернулась и, пройдя тройку шагов, устроилась в левом от меня кресле. Из подлокотников и спинки выскользнули широкие ленты поясов безопасности, обхватив девушку этаким паучьим зажимом. Сама она тем временем начала что-то набирать на светосенсорной панели пульта. Наверное, отправляла сигнал.

— У тебя разве нет связи? — удивился я. Насколько я знал, все корабли, катера, шаттлы, зонды — любая управляемая техника в обязательном порядке оборудовалась приемо-передаточной станцией.

— Была, — откликнулась Дарья, не отвлекаясь от панели. — Прервалась, когда я подошла к обломкам. Не знаю, в чём тут дело.