Голос сердца

— Я дам вам время.

— Так что, она еще жива? Я имею в виду, что ее сердце все еще бьется? — спрашиваю я, сбитый с толку. — Может, она слышит меня? Вы уверены, что она на самом деле умерла? Разве вы не сделали общий наркоз? Может быть, она просто не проснулась еще?

— Это произошло, как мы ни старались ее спасти, сынок. Я уверен. Мы сделали несколько тестов, чтобы подтвердить то, что мы сразу же предположили. Ее сердце все еще бьется, но боюсь, что остальная часть ее ушла.

Все уходят из операционной, оставив меня наедине с моей Элли. Моя девочка — женщина, которую мне подарила судьба. Я становлюсь на колени около ее постели, не в силах понять, как это все могло случиться с нами.

Пять часов назад мы смеялись над нашей любимой телепередачей. Она составляла длинный список детских имен и озвучивала самые смешные из тех, что нашла в словаре. Пять часов назад наша жизнь была прекрасна.

Я всегда старался не думать о том, что Бог не хотел, чтобы у нас был ребенок. Мы перепробовали все, в том числе все курсы лечения бесплодия. Ничего не помогало, но мы продолжали пытаться. Может быть, мы должны были принять подсказку. Но мы этого не сделали. Мы нуждались в Олив. Мы нуждались в ней, как нам нужен был воздух, чтобы дышать, и теперь я знаю, что Олив действительно была воздухом для Элли.

— Элли, детка, я никогда даже в мыслях не мог представить себе, что мне придется попрощаться с тобой сегодня. Как я могу сказать «прощай»? Я не хочу. Я прошу тебя остаться, но это уже не имеет никакого значения, не так ли? Боже. Жизнь жестока... так чертовски жестока. Этого не должно было случиться.

Я прикасаюсь губами к ее прохладной щеке. Она ушла. Я чувствую это. Ее душа ушла. Моя прекрасная Элли ушла. Я наблюдаю за ней мгновение, глупо думая... надеясь... что она сейчас просто откроет глаза.

— Открой глаза, — шепчу я ей на ухо. — Пожалуйста. Я не смогу жить дальше без тебя.

Я чувствую, будто мое сердце просто вырвали из груди. Все внутри так сильно болит, и это не та боль, которая когда-нибудь исчезнет.

— Элли, я собираюсь вырастить нашу маленькую девочку, как ты хотела вырастить ее. Она будет знать все о тебе, каждую деталь, вплоть до сердцевидной веснушки под правым глазом. Я не буду препятствовать. Мы будем помнить о тебе всегда. Я буду. Пожалуйста, Элл, просто знай, как сильно мы тебя любили. Я любил тебя с того дня, когда мы встретились, и буду любить тебя до того дня, когда умру. Ты моя жена, мой лучший друг. Моя навсегда. Так же, как я был твоим всегда.

Я действительно был только ее всегда. Мы встретились первый раз в школе, когда нам было по пять лет. Мы были лучшими друзьями до средней школы, а затем начали встречаться до старшего курса колледжа, пока не поженились. Никогда не было никого вокруг... для нас обоих. Мы спланировали нашу жизнь, и это должно было быть началом... не концом. Я встаю и оставляю еще один поцелуй на ее лбу. Действительно ли я прощался с ней прямо сейчас? Это не реально. Это сон. Разбудите меня кто-нибудь.

Но нет. Это реально. День, который должен был стать самым лучшим в жизни, превратился в ад.

Я касаюсь ее волос в последний раз, потому что это то, что я никогда не смогу сделать снова. Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, что я потерял сегодня. Как это прекрасное существо, которое было неотъемлемой частью моего прошлого, не будет частью моего будущего? Я прикасаюсь к ее губам, векам, ушам, щекам и шее. Я не узнаю ее. Это не моя Элли, та теплая, красивая женщина, с которой я проводил каждый день.

Этого не может быть. Это неправда. Пожалуйста, кто-нибудь, скажите мне, что это неправда. Все внутри меня кричит от панической тревоги. Мой разум не понимает, что делать. Он не умеет прощаться с любовью всей моей жизни. Я не должен говорить «прощай». Я не могу.

— Элли, — говорю я тихо, как будто мой спокойный, успокаивающий голос вернет ее мне. — Ты не понимаешь, детка. Я не могу этого сделать. Я не могу жить без тебя.

Мои слова звучат умоляюще. Никто не слышит, нет ответа. Проигнорированы Богом, Элли, и нет никого и ничего, что могло бы меня утешить и поддержать. Это несправедливо.

Это несправедливо.

— Элли, ты мне нужна. Мы нуждаемся в тебе. Пожалуйста, вернись.

ГЛАВА 2

Я хожу кругами по гостиной, отчаянно пытаясь разыскать неоновый синий рюкзак. Как может что-то столь яркое просто исчезнуть? Боже, она опоздает на свой первый день. Учебный год еще не начался, а я уже облажался.

— Олив? — зову я. — Ты видела свой рюкзак?

Я хватаю и поднимаю диванные подушки одну за другой, зная, что рюкзака точно не может быть здесь, но я все равно бегаю от одного места к другому в его поисках. Я чертовски волнуюсь. Вот, что это такое. Я, определенно, волнуюсь, потому что не готов отправить ее в школу. Она слишком мала. Она не готова. Она не захочет отпустить меня. Я должен был оставить ее на домашнем обучении, возможно, так было бы лучше, но тогда мне нужно было бы бросить работу с ЭйДжеем, а он убил бы меня, если бы я это сделал. Не говоря уже о том, что мы с Оливией остались бы без средств к существованию.

— Папа, что ты делаешь? — спрашивает Олив своим кристальным голоском. Я оборачиваюсь, уронив подушку вниз. — Ты потерял что-нибудь?

Она подходит ко мне с рюкзаком, закинутым на плечо. В ее руке пакет с обедом, а на прекрасном личике улыбка, которая говорит мне, что она совсем не переживает, что расстанется со мной, пусть даже и ненадолго. Это я не хочу отпускать ее, а не наоборот. Она была моим спасательным кругом эти последние пять лет... мой способ удержать частичку Элли рядом с собой. На минуту боль проходит через мое сердце, когда я смотрю как бы сквозь нее, представляя себе, каким был бы этот момент, если бы Элли была здесь. Плакала бы она? Возможно, но она также бы радовалась за Олив. Элли помогла бы мне быть более храбрым в этот день, когда мы отправляем нашу маленькую девочку впервые в школу. По крайней мере, я знаю, что она одобрила бы яркий синий рюкзак. Это был и ее любимый цвет.

— Нет, я ничего не потерял. Я просто убирался.

— Нее-е-т, — тянет она с широкой улыбкой. — Ты искал мой рюкзак, — клянусь, эта маленькая девочка умна не по годам. — Не волнуйся, папа. Все будет хорошо сегодня. И у тебя тоже. Я сделала тебе обед и завтрак. И подключила твой телефон к зарядке, потому что батарейка на нем уже почти села.

Я встаю на колени, поднимаю свои руки вверх и жду, пока она прибежит ко мне, что она и делает.

— Ты сделала мне обед и завтрак? — спрашиваю я, когда обнимаю ее маленькое тельце.

— Ага. Я сделала тебе кашу на завтрак и хлеб с майонезом на обед. Теперь тебе не придется готовить обед сегодня, — крошечный вздох срывается с ее губ, а глаза смотрят на меня с такой серьезностью, на какую только может быть способен пятилетний ребенок. — Ты мне сказал вчера, что тебе грустно, потому что у тебя никого нет, кто помог бы приготовить обед в то время, пока я в школе, а я не хочу, чтобы тебе было грустно.

Мою грудь сдавливает еще сильнее.

— Ты самая заботливая маленькая девочка в мире, Олив. Спасибо тебе за обед.

Влажными губками она с силой прижимается к моей щеке, а ручками крепко сжимает мою спину.

— Мы пропустим наш автобус, — говорит она.

Я смотрю на часы. У нас есть пять минут, чтобы добраться до автобусной остановки, так что я поднимаю ее на руки и иду к двери. Я не хочу отпускать ее. Я держал ее на руках в течение пяти лет. Едва вспоминаю о том, что она, вероятно, единственный на свете пятилетний ребенок, способный разложить большой ковер с закрытыми глазами. Я каждый день брал ее с собой на работу, и мне это действительно нравилось. Сегодня будет первый за пять лет рабочий день без нее.

Когда мы подходим к проезжей части, подъезжает ЭйДжей. Он опускает окно и высовывает из машины голову.

— Моя большая девочка, наконец-то, пойдет в школу сегодня? — кричит он.

— Дядя ЭйДжей! — вопит она, высвобождаясь из моих рук, чтобы подбежать к его грузовику. — Я иду в школу!

ЭйДжей ставит грузовик на парковку, выпрыгивает из него и приглашающее разводит руки. Достаточно одной секунды, чтобы Олив уже оказалась на его плечах.

— Это будет самый лучший день, малышка, — он щекочет ее, в то время как Олив висит вниз головой, уже задыхаясь от смеха.

— Мы сейчас опоздаем на автобус, — говорю я ему.

— Ну, мистер Серьезные штаны попросил меня спустить тебя вниз, — говорит ЭйДжей наигранно грустным голосом. — Ты не можешь опоздать на автобус в первый день, Олли-Лолли.

Насмеявшись вдоволь, Олив бежит обратно ко мне, проскальзывая рукой в мою ладонь.

— Пошли, папа, — тянет меня она.

— Вернусь минут через двадцать, — говорю я ЭйДжею.

— Я поеду сразу на участок. Просто подъезжай туда, когда освободишься, — говорит он. Я быстро киваю и продолжаю идти в сторону автобусной остановки.

— Эй, Хант.

Я оглядываюсь на ЭйДжея.

— Да?

— Она будет лучшей ученицей, братан. Не волнуйся.

ЭйДжей всегда был болтливым, но, как правило, его речь наполнена шутками, сарказмом или вещами, которые я не хочу слышать, что часто отталкивает меня от него. Но когда он говорит что-то от всего сердца, это очень много значит.

— Спасибо, — отвечаю я, оборачиваясь обратно к Олив.

— Я так рада, — говорит Олив по мере приближения к автобусной остановке.

— Я буду скучать по тебе сегодня, — говорю я ей, приближаясь к группе с полудюжиной мам и, должно быть, десятью малышами. Что делать, если водитель автобуса не увидит, зашла ли она в автобус?

— Это просто школа, — шепчет она мне на ухо.

Я смеюсь напротив ее щеки и опускаю ее вниз. Она быстро спрыгивает, бросив свой рюкзак на землю, чтобы присоединиться к другим детям, играющим на газоне. Она не знает ни одного из них, но ее это не волнует. Олив может подружиться с любым ребенком, так же, как это умела делать Элли в свое время. Я мог бы научиться одной или двум способностям у моей дочери.

— Привет, — говорит одна из мам, подходя ко мне с протянутой рукой. — Ты новичок в этом районе?

Я прочищаю горло, чувствуя, будто смолистое вещество застряло между языком и миндалинами. Держи себя в руках, Хантер.

— О, ах, да, Олив и я только несколько недель назад переехали сюда, — мне удалось встать и пожать ее теплую и удивительно сильную руку.

— О, так это вы новые соседи в желтом доме? — говорит она, указывая в направлении, откуда мы пришли. Я не смотрю туда, куда она показывает, потому что мое внимание привлекает то, как ветер обдувает ее длинные каштановые волосы.

— Да, мэм, все верно.

Мэм? В самом деле? Боже, ее волосы, словно шелк.

Она тихо посмеивается.

— Я — Шарлотта Дрейк. Добро пожаловать!

Наступает неловкая пауза, потому что я не могу сообразить, как мне представиться, а она продолжает:

— Ну, я уверена, что ты и твоя жена будете счастливы здесь. Это замечательный район для семейных пар, как вы заметили.

Она подчеркивает свое наблюдение, оглядываясь назад на всех детей.

Моя жена... моя жена, которая должна быть сегодня здесь с нами, но ее нет. И точно так же, как это, я вспоминаю, что в этот день все идет не так. Я ощущаю боль при одной только мысли, что всего этого могло и не быть в моей жизни. Я не знаю, как много важных событий в жизни Олив будут украдены из-за отсутствия Элли... нас, как семьи, но, сколько бы я не думал и не вспоминал об этом, каждое новое событие мы переживаем очень тяжело потому, что мы не об этом мечтали. Элли гордилась бы Олив сегодня... если бы увидела, каким удивительным ребенком она растет.

Слова Шарлотты невинны, но они бьют сильнее той боли, которую я чувствую уже давно. Не то чтобы меня раньше об этом не спрашивали, но сегодня я не готов вспоминать о том, что наша мечта о семье была разрушена пять лет назад. Я так надеялся, что новый район поможет начать нам с чистого листа, вроде нового старта — жизнь без жалости, утешений и предложений о помощи. Хотя понятно, я хочу, чтобы все поняли, что я могу справляться с этим один. По крайней мере, я делаю все, что могу, и даже больше, но есть вещи, в которых я до сих пор не силен.

— На самом деле, мы живем с Оливией вдвоем, — говорю я, давая ей пищу для размышлений — информацию, которая рано или поздно станет всем известна, ибо, так или иначе, мы не сможем скрывать это здесь. Мой ответ заставляет ее ослабить хватку и освободить свою руку из моей ладони.

— О, — протягивает она, ее пленительные, словно озера, голубые глаза прищуриваются так, будто она хочет наказать себя за то, что раскрыла тайну моей неполноценной семьи. — Развод. Это ужасно. Я только что сама прошла через такое. По крайней мере, этот мудак оставил мне дом, — она испускает громкий вздох и закрывает лицо руками. — Извини, я позволила себе сказать лишнее, ― женщина закрывает на некоторое время глаза и опускает руки вдоль тела. — Во всяком случае, это было долгое лето, и я понимаю, что единственная в этом районе среди пятидесяти других счастливых семей. Ты знаешь, мы должны здесь открыть клуб для разведенных. Да? А это идея. Нужно подумать об этом.

Ее хаотичная речь звучит так же смешно, как и предположение, что я разведен. Я, на самом деле, пытался убедить себя в течение последних пяти лет, что прохожу через ужасный развод. Я даже пытался заставить себя поверить, что ненавижу Элли, и это был единственный вариант. Но эта идея с треском провалилась, потому что никогда и нигде я не смог бы ненавидеть ее.

— На самом деле, я не разведен, — говорю я. — У нас с женой был замечательный брак.

Шарлотта выглядит ошеломленной лишь секунду, прежде чем ее красивые глаза начинают округляться. Смысл моих слов постепенно доходит до нее.

— Боже мой, — шепчет она. Положив руку мне на плечо, она делает резкий вдох и спрашивает: — Ваша жена, она?..

Не стоит ходить вокруг да около.

И все-таки я быстро киваю, сжимая губы в тонкую прямую линию, и надеясь, что она не попросит никаких дальнейших подробностей. Я не уверен, нормально ли это или нет, но даже если прошло целых пять лет, это не имеет значения, сколько раз этот вопрос был задан. Все внутри меня до сих пор болит так же, как и в ту ночь, когда меня попросили попрощаться с Элли. После этого, я думаю, можно с уверенностью сказать, что эта боль никогда не уйдет, но я надеюсь, что когда-нибудь она все-таки утихнет, хотя и не уверен, хочу ли этого. Элли ушла из жизни, когда мы должны были прожить ее вместе. Я живу, а она нет. Я должен чувствовать эту боль ради нее.

— Ее больше нет с нами, — говорю я, глядя мимо Шарлотты, засмотревшись на прекрасную улыбку Олив, как она держит невидимый микрофон у губ и поет новую песню Тейлор Свифт, которую всегда заставляла меня ставить на повтор для нее.

Когда возвращаю свое внимание к Шарлотте, оставляя момент отчаяния позади, я вижу, что она прижимает руки к груди.

— Этой малышке повезло с тобой, — говорит она. — Ты хороший человек. Я надеюсь, ты знаешь это.

Я хороший человек, потому что забочусь о своей дочери? Она оборачивается и зовет свою дочь, а потом и Олив тоже. Ее дочь выглядит немного старше, чем Олив, но, наверно, между ними разница не больше года. Обе девочки подбегают к нам, и Шарлотта приседает перед ними.

— Лана, сегодня у Олив первый день в школе. Ты сядешь с ней рядом в автобусе?

— Мам, — говорит Лана раздраженно. — Мы уже и так подружились, — Лана хихикает и хватает руку Олив. — Олив такая смешная.

— Да, мы уже друзья, и вы знаете, что? — щебечет Олив с восторгом. — Мы живем прямо через дорогу друг от друга. Разве это не здорово, папа?

Я смотрю на Шарлотту, задаваясь вопросом, почему она не сказала, что живет через дорогу от «новых соседей». Я думаю, может быть, это потому, что мы были отшельниками, когда переехали. Автомобиль всегда был в гараже, перед домом мы много не гуляли.

— Это здорово, девочки. Я так рада, — говорит Шарлотта.

Подъезжает желтое чудовище, чтобы украсть мою дочь, и теперь я понимаю, что должен согласиться с тем, чтобы отпустить ее.

— Автобус едет, — говорю я. В нижней части моего живота образуется комок, когда автобус останавливается. Я должен позволить Олив подняться на эту штуковину, за рулем которой сидит незнакомый человек, и позволить ей уйти в одиночку Бог знает куда. Я не могу этого сделать. Я хватаю Олив на руки и прижимаю к себе, пробегаясь пальцами по ее белокурым локонам. Требуется найти в себе все мужество, чтобы сказать ей:

— Хорошего дня, моя малышка, буду ждать тебя здесь, когда ты вернешься. Хорошо? — я оставляю поцелуй на ее щеке и прижимаю к себе немного крепче.

Она целует меня в ответ и натягивает рюкзак на плечи.

— Не забудь съесть свой завтрак, — это последнее, что она говорит перед тем, как подняться в автобус. Горло сжимается, а сердце учащенно бьется, но я должен контролировать себя, если не ради Олив, то хотя бы потому, что нахожусь в окружении шести улыбающихся женщин. Почему все они смотрят на меня так? И почему я чувствую себя, как маленькая девочка, которая случайно отпустила свой воздушный шар и он улетел безвозвратно в небо?

Я смотрю через окна автобуса, как Олив шлепается на второе сиденье. Она такая маленькая, что видно только макушку ее головки в окне. Я не могу видеть ее лица, поэтому не знаю, боится она или, наоборот, выглядит счастливой. Она должна быть счастлива. Должна быть. Когда закрывается дверь автобуса, она медленно поднимает руку вверх над головой и машет — это медленный, неуверенный жест. Черт... хватит. Я задолбался. Я оборачиваюсь, избегая прощаний, а также глазеющих на меня лиц всех мам, и, наверно, думающих, что я ненормальный, и бегу вниз по склону к дому.

Когда я возвращаюсь домой, то сразу же запираю ее на замки и прислоняюсь к двери. Мне нужно что-то разрушить. Я беру всю стопку почты на кофейном столике и бросаю ее об стену. Этого мало. Рядом стоят проклятые подстаканники, которые мама вручила мне в качестве подарка на новоселье — я швыряю каждый из них в стену по очереди, чувствуя лишь легкое облегчение. Это просто школа, она всего лишь поехала в школу, но отпустить ее очень тяжело для меня. Это как чертов ад, и я не должен переживать это в одиночку, иначе сойду с ума. Самое удивительное, если бы я увидел кого-нибудь, кто вел бы себя точно так же, как я сейчас, я бы подумал, что этот человек явно неадекватен. Но сам я не готов понять это, во всяком случае, не сегодня.

Стук в дверь вырывает меня из этого состояния. Состояния, похожего на те, которые накрывают меня довольно часто. Я вскакиваю, разволновавшись, что это может быть Олив... или еще кто-нибудь — даже если это не имеет никакого смысла. Она в автобусе. В школе. В нормальной реальности жизни.

Открыв дверь, я нахожу Шарлотту на моем пороге. Ее руки засунуты в карманы джинсов, а выражение на лице говорит мне, что она не особо уверена в себе, стоя на моем крыльце, то же самое чувствую и я прямо сейчас.

— Ты в порядке? — спрашивает она искренне. Есть тип искренности, когда тебя понимают, а есть такой, с каким она сейчас со мной говорит — как с ребенком. Не давая мне ответить, она продолжает: — Мы все через это прошли. Ты просто единственный родитель, кто отводил сегодня своего ребенка в школу в первый раз. Остальные из нас прошли через эту боль в прошлом году. Шестеро мамочек вообще стояли в слезах на обочине у остановки, когда автобус увез их деток в первый раз в школу, — она делает паузу, чтобы перевести дыхание, а затем издает мягкий смех. — По крайней мере, Олив пошла охотно. Ты не поверишь, что мне пришлось сделать в прошлом году, чтобы отправить Лану в школу. Я тащила ее к автобусу, пока она вырывалась и громко кричала на всю улицу. Это было похоже на фильм ужасов. Ты бы подумал, что я готова была бросить ее прямо на проезжую часть.

— Ужас, — подмечаю я, соболезнуя ей.