Помоги проекту - поделись книгой:
Она смертельно побледнела.
– Ну что, маленькая дурочка с кроткими глазами, останешься у меня? – уже уверенно усмехнулась Венера. – Здесь время покорно спит на пороге моего грота. А там… Люди умирают, как трава под косой.
– О боже! – Голос Элизы зазвенел. – Пусть так… Я согласна на все, лишь бы снова услышать звон церковных колоколов!
Лицо королевы Венеры вспыхнуло, но что-то ужасное и жестокое было теперь в ее красоте.
– Бежим! – в нетерпении воскликнул Тангейзер, хватая Элизу за руку. – Сейчас она не властна над нами.
Они бросились к железной двери.
– Жалкие людишки! Вы пришли сюда добровольно, и потому я не могу удержать вас. Но вы еще пожалеете! – гневно крикнула вслед Венера.
Однако Тангейзер уже не слышал ее. Какое счастье: железная дверь открыта! Держась за руки, рыцарь и девушка успели проскользнуть, пока дверь не захлопнулась.
Они вбежали в пустой Погибельный зал. Нестерпимый ужас охватил Тангейзера. Элиза вскрикнула и, не выдержав, без чувств упала на холодный пол. Тангейзер подхватил ее на руки и бросился к открытой двери грота.
Ветер засвистел и завыл. Прижимая к груди легкую, хрупкую Элизу, борясь с порывами ветра, которые грозили сбить его с ног, Тангейзер миновал и этот грот.
Стая волков преградила им путь. Но это были только призраки, и Тангейзер без труда проходил через их воздушные тела, слыша за собой тоскливый вой и щелканье зубов.
Наконец в высоком проеме Тангейзер увидел цветущую поляну. Еще никогда с такой радостью он не смотрел на шелковистую траву и рассыпанные по ней мелкие цветы.
Стоило рыцарю перешагнуть мраморный порог, как каменный Экхарт Верный ожил и бросился ему навстречу.
– Я снова жив! – вне себя от радости крикнул он. – Потрогай меня, я снова живой и теплый!
Его конь тряхнул гривой и в три прыжка догнал хозяина.
Тангейзер бережно положил Элизу на мягкую траву и обнял Экхарта Верного.
Элиза открыла глаза и в первый раз улыбнулась. Она, не отрываясь, глядела в бездонное голубое небо, а ее рука с нежностью гладила свежую траву.
Откуда-то издалека донеслись звучные удары церковного колокола.
Элиза перекрестилась. Казалось, свет потоками льется с ее лица.
– О Боже, благодарю Тебя за эти мгновения! Я – готова… – проговорила она голосом, казалось идущим из самого сердца. – Тангейзер, воды… Принеси мне земной воды.
– Но у меня нет ни кувшина, ни кубка, – в растерянности оглянулся Тангейзер.
Ему показалось, что лицо Элизы бледнеет с каждой секундой.
– Принеси мне воды в ладонях, рыцарь Тангейзер. Мне хватит нескольких капель. Помнится мне, вон за той скалой бьет хрустальный ключ… – Элиза улыбнулась светло и печально, будто прощаясь с ним.
Тангейзер торопливо обогнул скалу. Он не сразу нашел ключ, бьющий тонкой струей у корней могучего дуба.
Рыцарь набрал полную пригоршню воды и, чувствуя, как она сочится сквозь пальцы, поспешил на зеленую поляну.
Там он с изумлением огляделся. Элизы не было. Посреди поляны стоял Экхарт Верный, и Тангейзера поразило его потрясенное лицо.
– Триста лет… Она не хотела, чтобы ты это видел… Это было слишком страшно…
– Постой, где она? Где Элиза? – в недоумении, уже предчувствуя недоброе, произнес Тангейзер.
– Она умерла счастливой… Пока она могла, она читала молитвы, одну за другой. Волосы ее поседели. Лицо покрылось морщинами, платье истлело… Нет, я больше не могу говорить…
Слезы текли по щекам Экхарта Верного.
Тангейзер наклонился и увидел рассыпанную по траве горсть серого пепла. Трава зазеленела живым изумрудом, земля втягивала пепел вглубь. Он исчезал. Остатки воды из ладоней Тангейзера пролились на траву.
Вдали празднично и светло звонили колокола.
– Господь милосердный простил Элизу. – Тангейзер набожно перекрестился. – Ведь Элиза была измученной, запуганной девчонкой, когда ее соблазнила Венера. А я… Эти пиры и сладость ее объятий… Я великий грешник! Мой Экхарт Верный, я поеду в Рим, к папе Урбану Четвертому[38]. Когда-то он благословил мой меч на борьбу с сарацинами. Только он может отпустить мои прегрешения, иначе тяжесть их раздавит меня.
– Я поеду с тобой, – не колеблясь, сказал Экхарт Верный.
Из густой березовой рощи, услыхав голос хозяина, выбежал конь Тангейзера, белый Альтар.
– Ты постарел, мой преданный друг! – Тангейзер обнял за шею любимого коня. – Еще бы – семь лет! Но ты еще полон сил.
Они спустились с горы.
Тангейзер с грустью проехал мимо своего родового замка. От замка осталась бесформенная груда камней. В разрушенном холодном очаге пристроилась зайчиха с выводком пушистых зайчат. Пруд, где раньше плавали белые лебеди, превратился в болото. На гнилых кочках сидели пятнистые жабы.
Вдали показался замок Ингерн.
«Жив ли старый добрый барон Анхольт? Мой крестный брат Раймонд, наверное, уже обзавелся семьей. С какой сердечной радостью я бы обнял его. Но я так отягощен грехами, покрыт ими, как черной корой! Только папа Урбан наделен высшей властью очистить меня от скверны. И тогда я вернусь в родные края с легким сердцем и чистой душой…» – думал Тангейзер.
Путь по Баварии прошел благополучно, словно кто-то помогал рыцарям в дороге.
У Экхарта Верного нашлось несколько золотых монет. Они ночевали в придорожных постоялых дворах, а иногда в теплые ночи спали прямо на земле, подстилая под себя плащи.
Альпы встретили рыцарей суровым холодом. Но Тангейзер, который не раз пробирался по обледенелым перевалам, уверенно находил дорогу.
С Адриатического моря повеяло влажным теплом.
Тангейзер и Экхарт Верный проезжали маленькие города. Жители дружески приветствовали рыцарей в изношенных плащах, на которых еще можно было различить изображение креста.
Женщины выносили им свежее виноградное вино в кувшинах и хлеб. Они улыбались усталым рыцарям в пропыленной одежде.
Тангейзера охватило нетерпение и доброе предчувствие, что еще немного – и он освободится от каменной тяжести, сковавшей его Душу.
С волнением и сердечным трепетом рыцарь наконец въехал через городские ворота в царственный Рим. Он ехал широкими улицами мимо дворцов римских вельмож. С балконов спускались гирлянды цветов. На площадях били фонтаны, украшенные статуями.
Какие длинные улицы! Грудь Тангейзера вздымалась от еле сдерживаемых рыданий, он задыхался[39].
Рыцарь не помнил, как поднялся по широкой мраморной лестнице и вошел во дворец папы Урбана. Тангейзер проходил один богато убранный зал за другим, не замечая ни великолепных сводов, блистающих золотом и лазурью, ни мраморных колонн.
Стражники пропускали его. Им было приказано пропускать крестоносцев – защитников истинной веры и святого города.
Наконец рыцарь вошел в высокий зал, стены которого были расписаны фресками великих художников, изображавшими Христа и Его учеников. Но все как бы тонуло в тумане перед взором Тангейзера.
Несколько шагов – и рыцарь упал на колени перед троном, на котором сидел папа Урбан. На нем была красная мантия, на грудь с двух сторон опускалась широкая бархатная лента, украшенная драгоценными камнями и вышитыми на ней святыми.
Папа Урбан наклонился к Тангейзеру, слегка опираясь на свой посох. Его старое лицо в глубоких морщинах было спокойно.
– Мне кажется, я уже видел тебя когда-то. – Его голос звучал приветливо. – По твоему лицу и манерам похоже, что ты знатного рода. Что ты хочешь сказать мне, сын мой?
– Ваше святейшество, когда-то вы благословили мой меч. Немало сарацинов пало от его ударов. Но я – великий грешник! Я раскаиваюсь всем сердцем и жажду прощения, как путник, умирающий от жажды в пустыне.
– Мне свыше дано право отпускать грехи. Не бойся, говори, сын мой!
Низко-низко опустил голову Тангейзер и с трудом проговорил:
– Семь лет я провел в гроте у Венеры, наслаждаясь всеми земными радостями…
– Бесовскими радостями! – Голос папы Урбана загремел. – В гроте Венеры! Семь лет! И ты надеешься на прощение, несчастный?!
Тангейзер поднял голову, взглянул на лицо папы и не узнал его. Лицо папы Урбана дышало гневом и яростью. Брови были угрожающе сдвинуты, глаза пылали негодованием.
Папа резко поднялся и с силой ударил своим посохом о мраморную ступень, ведущую к его трону.
– Будь ты проклят, нечестивец! Да скорее мой посох расцветет и даст зеленые побеги, чем я отпущу твои грехи! Прочь отсюда, богомерзкий пес! Лучше бы ты замолчал навеки, чем осмелился просить у меня прощения!
Слуги папы бросились к Тангейзеру. Но рыцарь, напрягая все силы, встал сам, опираясь о меч, и низко поклонился папе. В глазах Тангейзера светились великая скорбь и отчаяние. Но сердце папы Урбана не дрогнуло. Он мрачно посмотрел на рыцаря и не остановил его.
Тангейзер, шатаясь, вышел из зала и спустился на площадь. Экхарт Верный бросился к нему, но вдруг остановился, не смея приблизиться.
Лицо Тангейзера казалось безжизненным, он был бледен как мертвец. Губы плотно сжаты.
Экхарт Верный подвел к нему коня и спросил.
– Куда мы поедем теперь, друг мой?
Но Тангейзер ничего не ответил, не разжал губ. Экхарт Верный понял, что его друг принял обет молчания.
Тангейзер положил руку на крест, вышитый у него на груди. Сомнений не было: рыцарь решил вернуться в Иерусалим.
Путь был нелегким. Буря настигла их, едва корабль вышел в открытое море. Был воскресный день, рыцари молились, уже не надеясь на спасение.
Вдруг ветер стих. Его последние порывы разогнали низкие, темные тучи, теплые лучи солнца позолотили утихшие волны.
– Господь Бог смилостивился над нами! – воскликнул один из рыцарей. – Значит, ему угоден наш путь к святым местам.
В это время в далеком Риме папа Урбан IV сидел на своем троне. Внезапно он вздрогнул. Ему почудилось, что посох в его руке шевельнулся, как живой. Он посмотрел на него и увидел, что из посоха тянулись вверх свежие и нежные живые побеги. Посох на глазах покрывался цветами!
Потрясенный, папа смотрел и не верил своим глазам. Он вспомнил, какие слова в гневе сказал Тангейзеру, как безжалостно прогнал его. И папу Урбана охватило раскаяние.
«Я согрешил, – с горечью подумал он. – Теперь я вижу: Господь Бог милосердней и справедливей, чем я».
Папа немедленно послал гонцов в Баварию, в Германию, по всем городам Италии со строгим наказом во что бы то ни стало отыскать рыцаря Тангейзера и сообщить ему о том, что посох расцвел.
Но только год спустя пилигримы, пришедшие в святой город, смогли поведать о Божественном знамении, случившемся в Риме.
– Чудо! Великое чудо! Посох папы выпустил ростки, – рассказывали они.
Лицо Тангейзера просветлело, глаза его вспыхнули былым блеском. Но он не сказал ни слова.
Недаром его прозвали «рыцарь Молчание». Одно это имя наводило смертельный ужас на сарацин.
На своем белом Альтаре, не ведая страха, рыцарь Молчание врубался в ряды врагов, сверкал его меч, и полчища сарацин, охваченных смертельным страхом, разбегались, предчувствуя гибель. И всегда рядом с ним, не отставая, сражался его друг, Экхарт Верный.
Прошло время. Имя Тангейзера было забыто. Но все знали: рыцарь Молчание не ведает поражений.
И сарацины уже больше не смели подступать к стенам Иерусалима, пока рыцарь Молчание во главе войска охраняет святой Гроб Господний.
Рыцарь мечты
Мягкие весенние сумерки окутали высокие башни замка Блайи.
С озера потянулись длинные ленты тумана. В саду, среди темной зелени, слабо светились белые розы и лилии.
Хозяин замка, принц Джауфре Рюдель, стоял у окна. Снизу, из сада, поднимался густой аромат ночных цветов. Дрожащие звезды казались серебряным песком, рассыпанным по небосклону.
– Жаль зажигать свечи, – промолвил принц Джауфре, вглядываясь в сумеречную глубину сада. – Исчезнет вся эта красота… И все же пора. Эй, зажгите свечи, внесите факелы!
Слуги засуетились. Яркий свет озарил богато убранный зал, сверкнул на мраморе колонн, на драгоценной утвари. Гости, сидящие за столом, еще молчали, зачарованные тишиной наступающей ночи.
Здесь собрались знаменитые трубадуры – певцы и поэты. Одни были одеты в атлас и бархат, у многих на груди сверкали золотые цепи с древним гербом их рода. Другие больше походили на нищих бродяг: суровые обветренные лица, видавшие непогоду плащи. Но слава каждого из них, как птица, не зная границ, перелетала из страны в страну.
Поделиться книгой: