- Но ведь так, Николай Михайлович, интереснее, - сказал Никита.
Николай Михайлович промолчал. Он все это понимал и отчитывал своих «разведчиков» только для приличия. И они это отлично чувствовали.
На крыльце появился сияющий Семен. Он уже забыл все неприятности, причиненные врачом, и шел к Николаю Михайловичу, держа в руках фотографию, широко, победоносно улыбался.
Он попытался и теперь не выпускать из рук фотографию, но Николай Михайлович завладел ею, долго, внимательно разглядывал. Как и его ученикам, дом, в котором он бывал не раз и привык к нему с детства, показался теперь особенным.
- Ну, вот что, - сказал он, возвращая Семену фотографию, - дом мы осмотрим сегодня вечером. А сейчас, - он обратился к Семену, - пойдешь в архив и вернешь фотографию. Да не тайком, а скажешь, что взял ее вчера. И еще скажешь, что за это я лишаю тебя права две недели работать в архиве. Понятно?
- Понятно, - мрачно сказал Семен. И он уныло поплелся, загребая длинными ногами.
5
Все разошлись по домам. А Никите Пронину идти было некуда. Со вчерашнего дня у него не было больше дома. В школе, с товарищами, когда рядом был Грозный, несчастье хоть и не забылось, но утихла на время какая-то почти физическая боль, стало немного легче. Он никому не сказал о том, что у него случилось. И вот теперь, когда ребята ушли, он остался один на один со своей бедой.
А ведь еще недавно он был так счастлив и не понимал, не ценил этого.
Никита был единственным сыном в семье. Отец - геолог - больше находился в разъездах. Мать работала секретарем начальника конторы «Главкоммунстроя» и тоже мало бывала дома.
- Днем не справляюсь. Приходится работать вечерами, - весело жаловалась она отцу, когда тот звонил по телефону из какого-нибудь районного центра, где находился в командировке.
Последние месяцы все чаще и чаще матери по вечерам не было дома, и Никита не раз ложился спать, так и не дождавшись ее.
- Тебя, мама, твой начальник явно эксплуатирует! - не раз говорил он. - Я скажу ему об этом.
И действительно сказал.
Начальник теперь стал появляться у Прониных: он «по пути» завозил мать домой и заходил попить чайку.
Никита с первого взгляда невзлюбил маминого начальника и в часы его пребывания обычно не выходил из своей комнаты.
А однажды вышел.
Начальник, седоголовый, с молодым приятным лицом, сидел в кресле и курил. Никита прежде всего заметил его длинные пальцы, на одном из которых поблескивало обручальное кольцо, и его длинные вытянутые и скрещенные ноги в светло-серых брюках и замшевых ботинках «на платформе».
Мальчик почему-то только в этот вечер увидел, как хороша и молода его мать, с гладко зачесанными на прямой пробор, наперекор всякой моде, черными волосами. На ней было узкое черное платье, на рукавах и у ворота отделанное белым рюшем. Она немного суетилась, накрывая на стол, постукивая высокими каблуками лаковых полуботинок. На матово-бледном лице сияли большие черные глаза. Сияли слишком оживленно.
- Это мой Никита, - сказала она.
- Рад познакомиться!
Начальник сделал какое-то движение, будто собираясь встать. Но не встал. Загасил папиросу в пепельнице, как бы освобождая руку для пожатия, но не протянул ее и лишь блеснул в улыбке белыми, ровными зубами.
Никита молча поклонился и сказал:
- А маму вы эксплуатируете. В нашей стране восьмичасовой рабочий день, а она по двенадцати часов… вкалывает.
Мама вспыхнула и от этого жаргонного словечка, и от бестактного вмешательства сына. А начальник искусственно рассмеялся:
- Молодец. Оберегаешь интересы мамы. Вот, Лидия Владимировна, придется вам сократить свое пребывание в конторе. - И затем обратился к Никите: - Откуда у тебя такой голос?
Странный вопрос. Никита и сам не знал, откуда! Видно было, что начальник совсем не умел разговаривать с младшим поколением.
Никита молча пожал плечами. Мама предложила ему чаю. Он отказался и с тяжелым сердцем ушел к себе в комнату. Бессознательно еще он почувствовал надвигающуюся грозу. И с этого дня в доме для него все стало не так.
Однажды вечером он увидел, как начальник подвез свою секретаршу до дома. Она была в костюме с рукавами по локоть. Согнувшись и склонив голову, вытянув вперед ногу в лаковой туфле, она выходила из машины, и начальник, по-хозяйски приподняв рукав ее жакета, поцеловал руку выше локтя.
Отец в тот вечер был дома. Он ничего этого не видел. Он стоял у плиты и заливал яйцами поджаренную колбасу. Тоже седоволосый, как тот, загорелый и обветренный, стройный и высокий. «Он же в тысячу раз красивее и лучше!» - с отчаянием подумал Никита.
Он отказался от ужина, ссылаясь на нездоровье, и ничком свалился в постель.
Пришла обеспокоенная мама. Как всегда, она хотела коснуться губами лба Никиты - нет ли температуры, но он спрятал лицо в подушку. Тогда она попыталась потрогать его шею рукой, которую только что целовал тот, и Никита, вскочив, грубо отбросил ее руку.
- Ты что, сынок? - удивленно спросила мать.
- Ты знаешь что! Уходи!
И она поняла, ушла из комнаты. Дверь была открыта, отец все видел и слышал. В доме в тот вечер стояла мертвая тишина. Никто не проронил ни одного слова.
А дальше события развернулись с неожиданной быстротой. Отъезд отца якобы в командировку. Потом бессвязная попытка матери оправдаться - с отцом они не сошлись характерами и она выходит замуж за своего начальника.
И вот вчера этот человек появился у них с двумя чемоданами.
Никита переночевал эту ночь дома. «Последний раз» - так решил мальчик. Не мог же он, Никита, терпеть этого «типа» в доме, где родился, вырос и был всегда рядом с отцом. Он возненавидел мать, не мог глядеть на нее. Его терзало и то, что отец молчит. Почему он не оставил письма, не взял сына с собой, если уехал насовсем? Что же он, забыл, что у него есть сын? Значит, вот она какая жизнь: жестокость, несправедливость. Значит, нет в ней места ни любви, ни долгу, ни чести!
На соседней улице жила бабушка, мать отца. Но она старенькая и больная. Как принести ей такое известие! Он не решался пойти к ней.
Промаявшись ночь, не выучив уроки, голодный и растерянный, Никита пришел в школу задолго до звонка. Школа была еще закрыта. Никита постоял у крыльца и направился к дому Николая Михайловича. Кому же, как не ему, можно было поведать о своем несчастье. От кого же, как не от него, услышать ответ на страшное недоумение, которое истерзало Никиту за эти дни, и получить совет, как жить дальше.
Но по дороге повстречался ему Семен с фотографией, найденной в музее, отвлек Никиту от горьких мыслей. Потом уроки. Затем беготня к Грозному, в глазную поликлинику…
Ребята разошлись, а Никита пошел следом за учителем, видел, как тот сворачивал в переулки, переходил дороги. Никита ускорял шаги и снова в нерешительности отставал.
Учитель вошел во двор, поднялся на крыльцо и скрылся за дверью.
Никита ходил взад-вперед мимо дома. Слезы то и дело выступали на глазах. Ему было жаль себя - брошенного родителями, как ненужного котенка, голодного, бездомного. Он не решался пойти к Грозному.
А Николай Михайлович в эти минуты вынул из портфеля письмо, адресованное ему на школу, и с волнением читал его:
Ниже был написан обратный адрес.
В конверте лежал еще лист бумаги, сложенный вчетверо.
Грозный не стал читать этого письма.
«Да, мальчику трудно. Ой как трудно, - думал он, - надо бы немедленно его разыскать». Он взглянул на часы. «В школе ему делать уже нечего. Идти к нему домой нельзя. Лучше всего послать сейчас же за ним кого-то из его одноклассников».
Грозный присел к столу, достал записную книжку, нашел телефон Кедриных.
- Будьте добры Лалю, - сказал он после того, как низкий женский голос ответил: «Алло, вас слушают».
- А кто просит ее? - поинтересовалась, видимо, мать Лали.
- Николай Михайлович, ее учитель.
- А! Здравствуйте, Николай Михайлович! - Голос стал неофициально приветливым. - Одну минуточку, Лаля подойдет.
- Я слушаю вас, Николай Михайлович!
- Лаля! Мне нужен срочно Никита Пронин. Нет, звонить ему не надо. Ты не можешь дойти до него и послать его ко мне? Не знаешь адреса? А телефона кого-нибудь из его близких товарищей у тебя нет?.. Кто? Володя Кучеренко?.. Так он же живет напротив меня. Как это я забыл!.. Спасибо, Лаля. Я сам схожу. До свиданья. Извини, что побеспокоил.
Николай Михайлович поспешно натянул плащ, быстро спустился с крыльца. И каково же было его удивление, когда возле калитки он увидел Никиту Пронина.
- Ну вот, а я за тобой! - радостно сказал Грозный. - Пошли, брат, ко мне.
Никита ничему не удивился. И молча пошел за учителем.
- Не обедал? - снимая плащ, спросил Грозный.
- Нет.
- Худо. Я обедал в столовой. Будем пить чай - с хлебом, сыром, маслом и колбасой. Тоже неплохо, верно?
И он включил электрический чайник.
- Садись.
Никита сел на табурет, сделанный школьниками. Николай Михайлович не садился. Он ходил, что означало, как давно заметили ученики, большое волнение.
- Ну, вот что, дружок. Я все знаю.
«Иначе не могло быть!» - подумал Никита, и словно гора свалилась у него с плеч. Не надо было рассказывать про мать, про ее начальника, про то, как по-хозяйски тот ввалился в их дом со своими чемоданами.
- А вот тебе письмо от папы.
Нет, он был просто добрым волшебником из сказки - этот учитель.
- От папы? - счастливо задохнулся Никита и, схватив письмо, встал и жадно принялся читать.
Отец утешал сына, как мог, и писал, что через месяц вернется. А пока, если сын захочет, может жить у бабушки, которой отец уже сообщил о случившемся.
Никита закончил читать письмо, и стало ему легче жить на свете.
Он не один. У него отец, который любит его. Но почему же, почему теперь, когда стало легче, он не может, как ни силится, скрыть предательских слез! Он протянул письмо учителю и закрыл руками лицо.
- Ничего, Никита, поплачь. Это горе и взрослому не по плечу. - Он обнял мальчика и, помолчав, добавил: - Советую так: до приезда папы пожить у бабушки. Подумать обо всем. Сгоряча никогда не принимай серьезных жизненных решений и обязательно держи меня в курсе своих дел. Обязательно. Договорились?
Никита смущенно ладонями вытер лицо, кивнул, соглашаясь.
- А теперь будем пить чай.
Николай Михайлович поставил на стол красивый японский сервиз: чашки из тончайшего фарфора, сахарницу, изящные тарелки.
Он подал Никите колбасу, сыр, завернутые в бумагу, и нож.
- Режь и клади на тарелки.
- Может, я не так нарежу? - засомневался Никита при виде такой красоты на столе.
- Режь как хочешь. Все равно съедим, - засмеялся Николай Михайлович.
И Никите стало так хорошо с учителем, беспокойно, конечно, потому что беда, пришедшая к нему, была не мимолетной детской бедой, а несчастьем, которое останется с ним на всю жизнь. Как ни был юн и оптимистичен Никита, он понимал это.
Он с наслаждением ел показавшиеся ему необычайно вкусными закуски, пил совершенно необыкновенный - крепкий и ароматный - чай. И боль понемногу отступала. Ему хотелось задать учителю тот самый главный вопрос, который мучил его последнее время: о жестокости взрослых, о пошлости человеческих отношений, о невечности самого святого на земле. Зачем же тогда жить?
Но «обладатель сверхпедагогического провидения», как называли Грозного в классе, сам знал, что именно об этом теперь надо говорить с Никитой. Это было трудно. Николаю Михайловичу нередко самому тяжело жилось на свете, когда он сталкивался с пошлостью и жестокостью, хотелось даже в такие мгновения не верить тому, чему невозможно было не поверить. Ему - взрослому! Что же творилось теперь в душе подростка?! Надо было как-то укрепить в ней веру в правду, добро, создать какую-то увлекательную мечту.
- А знаешь, Никита, слушаю я твой голос и часто думаю, что твои одноклассники не зря величают тебя Левитаном. Давай-ка поразмыслим мы с тобой, не следует ли тебе в будущем и в самом деле стать диктором?
Никита изумился. Изумился и тому, что об этом вдруг заговорил учитель, и тому, что эта мысль никогда не приходила ему самому в голову.
- Ты и стихи и прозу читаешь отлично, - продолжал учитель, - следовательно, и артистический дар у тебя есть. Давай-ка поставим это под номером первым в жизненный план. А? Как ты смотришь?
- Не возьмут! Возьмут другого - безголосого, но по блату! - уныло сказал Никита и махнул рукой. - А! Ничему я не верю теперь!
- Ну, брат, уж тут ты явно перегибаешь палку. Талант всегда пробивает себе дорогу, пробивает через все препятствия. Ну вот, первый попавшийся пример: в Нижнем Новгороде Шаляпин и Горький попытались наняться в театр хористами. Горького взяли, а Шаляпину отказали за негодностью голосовых данных. Ну, как тебе известно, в итоге талант победил! Они же - эти два великих друга - пытались поступить сотрудниками в редакцию газеты. Шаляпина взяли, а Горькому отказали.
Теперь учитель перешел непосредственно к трагедии Никиты.