Рыцарь, куртизанка и алхимик [СИ]

Таисс Эринкайт

Рыцарь, куртизанка и алхимик [СИ]

Все можно пережить. Кроме смерти…

Оскар Уайльд

1660 год от В.С.

Аллирия, село Подлесье

1

— Исса! Исса, негодница, ты где? — взывала с крыльца добротной сельской хаты высокая статная женщина лет тридцати-тридцати пяти. — Иди уже домой, обед стынет!

— Мама! — из густого малинника, что бурно произрастал сразу же за невысоким заборчиком, окружающим дом, высунулась чумазая поцарапанная мордашка. — Мамочка, я такое нашла!

— Иди домой, говорю, — женщина для наглядности погрозила дочке поварешкой. — А там уж посмотрим, что ты такое отыскала, — последнюю реплику женщина произнесла себе под нос, но девочка все равно услышала и радостным бесенком подскочила к матери. На малышке оказались одеты мальчишеские штанишки до середины икры, все изгвазданные в пыли и траве и порванные на коленках, и старенькая рубашечка, некогда белая, а сейчас неравномерно серо-желтая от грязи. Босые пятки и ладошки перепачканы в соке каких-то ягод и все той же грязи, а личико вдобавок еще и расцарапано. Сверкая несколько щербатой улыбкой, ребенок протягивал матери какой-то грязный корешок. Женщина схватилась за сердце.

— Исса! Сколько раз тебя просить?! Утром же только чистое одела! — женщина в сердцах всплеснула руками, совершенно забыв про зажатую в правой поварешку. Коварный предмет утвари вырвался из пальцев и, со свистом описав дугу, улетел в распахнутую дверь сеней. Что-то зазвенело. Травница только тяжко вздохнула. — Ну и где тебя так угораздило?

— А, пустячки-варенички, — очень уж беспечно отозвалась девочка. — На речку ходила.

Женщине совершенно не понравилась эта неумелая попытка солгать, но она молча пропустила дочь в дом. Что бы там ребенок не натворил, это не повод ее не кормить. Тем более что девочка явно проголодалась — достаточно посмотреть, как раздуваются тонкие хищные ноздри, улавливая едва ощутимый запах приготовленного обеда.

Когда малышка наконец наелась, травница поставила перед ней большую кружку компота и только тогда решилась спросить:

— Исса, ты опять подралась с мальчишками из деревни? — по мгновенно насупившемуся личику женщина поняла, что попала в точку. — Во имя богини, дочка, я же тебя просила!

— Но мама! — девочка с грохотом поставила на стол кружку, которую сжимала обеими ладошками. — Они ведь первые начали!

— Исса, я же говорила тебе, не обращай внимания на них, — спокойно начала женщина, но осеклась, стоило ей встретиться со взглядом дочки. Ярко-синие обычно глаза стремительно выцветали, становясь серо-стальными.

— Я молчу, когда они говорят обо мне, — как-то очень по-взрослому произнесла малышка. — Я привыкла, что сельчане зовут меня выродком. Но на этот раз… — девочка насупилась еще больше и замолчала.

— Они говорили обо мне, — спокойно подытожила Марина. — Это не впервой.

— Мама, ты не понимаешь! — подскочил на скамейке ребенок. — Одно дело, когда они просто шипят что-то нам вслед. Ты сама говоришь, что мы не такие, как они, — девочка оперлась ладошками о столешницу и только тогда травница спохватилась, что Исса стоит на скамье и словно нависает над ней. — Но сегодня… — девочка закусила губку и как-то сразу стало заметно, что белоснежный клычок, показавшийся из-под верхней губы, значительно длиннее и острее человеческого. — Сегодня они говорили страшное.

— И что же они сказали?

— Сирт, сынок старосты, — девочка презрительно скривилась, — все кричал, будто скоро на ведьм, то есть на нас, найдут управу. А когда я его…э-э-э…

— Поколотила, чего уж там, — не сдержала улыбки Марина. Семью старосты она не очень-то жаловала. — Говори, как есть.

— Короче, когда я его побила, он признался, что священник на проповеди говорил, будто скоро все изменится и ведьм изведут.

— Не обращай внимания, дочка, — повела покатым плечом травница. — Чай, не в Грейсе живем, все образуется.

— Мама, мне не по себе, — зябко поежилась девочка, серьезно глядя на мать.

— Не бойся, я с тобой, — ободряюще улыбнулась Марина.

Вот только почти звериное чутье не подвело Иссу…

1661 год от В.С.

Аллирия, село Подлесье

2

— Ой, соседушка, что ж делается-то! — сокрушенно вздыхает дородная тетка в крахмальном переднике, неодобрительно качая головой. — Говорят, война началась. Что ж будет теперь?

Ее собеседница, не менее внушительная бабища, лишь качает головой. Война — это не только смерть. Война — это еще и голод, увеличение налогов, набор рекрутов. Война — это толпы беженцев, нищих, осиротевших детей… Скоро, совсем скоро прокатится она кровавой волной по притихшей стране…

— С кем хоть воюем-то? — шамкает старый гончар Марко, так же, как и кумушки-соседки, в этот погожий весенний денек выбравшийся к центральному сельскому колодцу погреть кости да почесать языками. — Опять степняки, али баронская вольница?

— Ой, дядьку, страшное дело, — переходит на громкий шепот первая тетка, мельничиха Дарька. — Слыхала я, будто сами святые отцы нам войну объявили. Поход за веру, во! — она наставительно поднимает вверх палец, а сама при этом воровато озирается — не услышал ли кто чужой?

— То добре, — одобрительно кивает старый гончар. — Давно пора с трона этих нечестивцев-колдунов свергать. А то ж где это видано, королевская дочка послов вусмерть уколдовывает! — Марко воинственно потрясает узловатой клюкой и, тяжело прихрамывая, уходит от колодца, огорошить старуху-жену радостным, но тревожным известием…

— Пожалуй, прав старый хрыч, — задумчиво произнесла вторая баба, жена старосты деревеньки Подлесье. — Это ж если святые отцы победят, будем под рукой светлого Престола жить, как истийцы… Никаких тебе колдунов…

— Так-то оно так, — с сомнением отзывалась другая, — но вот что-то я от нашей ведьмы никогда худа не видала.

— Ты это брось, — прикрикнула ее собеседница. — Маринка-то может плохого не делала, да все равно она девка солдатская, гулящая, да еще и ведьма. А этот выродок ее? — старостиха зло сплюнула. — Вечно она моего сыночка бьет, проклятущая. Я ее скалкой отлупила, так она не в плач, как нормальные дети, а только зеньками своими бесстыжими на меня зло так смотрела. А глаза-то — ой же ж страсть! — светлые-светлые, аж седые какие-то.

— Врешь поди, — усомнилась жена мельника, — видала я ее глаза, нормальные они, ярко-голубые, почти синие.

— То ж она ведьмачка, поди, и глаза цвет меняют. Ну ничего, скоро будет на них управа, отцы-инквизиторы ведьм не жалуют, — злорадно изрекла старостиха и, сочтя тему исчерпанной, подхватила коромысло и степенно удалилась, колыхая необъятным задом.

А с запада, из-за Истийской границы, медленно и неумолимо, словно грозовые тучи, вступали на земли Аллирии все новые и новые полки. Святое воинство светлого Престола шло на войну с еретиками и колдунами…

*******

Они пришли на рассвете.

В тот мимолетный, хрупкий и звонкий, как тонкая льдинка, момент, когда на востоке из серого влажного марева вырывается первый, тускло-малиновый солнечный луч. Лиловое зарево только-только охватывало небо, земля еще куталась в полотнища тумана, стелящегося над травами, а по центральной улочке в грохоте подков и звоне сбруи вилась длинная стальная змея. В маленькую, забытую богами и людьми деревеньку вступал отряд храмовых рыцарей.

Проснувшиеся селяне выскакивали из домов в чем были и молча смотрели на пришельцев. Женщины благоразумно не высовывались. Хоть и воины храма, а все ж мужчины, не стоит лишний раз глаза мозолить…

Колонну вел уже немолодой рыцарь. Хмурое лицо, изборожденное глубокими, словно старые шрамы, морщинами, "украшали" вислые седые усы; длинные, все еще густые волосы собраны в хвост, холодные светло-серые глаза внимательно изучают окрестности, подмечая малейшие детали. Старый воин, не знающий ничего, кроме войны, накрепко сросшийся со своим оружием и доспехами. Следом за рыцарским конем, флегматичным битюгом каурой масти, трусил на небольшой лошадке северной породы пожилой монах со знаком Двуединого, приколотым к грязно-серой рясе. Узкое костистое лицо аскета было изжелта-бледным, стискивающие поводья сухие узловатые пальцы сильно дрожали, но на изможденном лице монаха блуждала улыбка. Предвкушающий огонек в водянисто-зеленоватых глазках не сулил окружающим ничего хорошего.

Вытащенный прямо из постели староста, наскоро проморгавшись, побежал встречать "дорогих гостей". Привычно гнущий спину холоп, он чуть ли не стелился по земле перед копытами коня предводителя отряда и что-то лепетал. Лицо старшего храмовника скривилось, как от кислого, воин терпеть не мог холуев. А вот монашек расцвел, как роза, заулыбался еще паскудней.

Рыцари сопровождения, подтянувшиеся следом за предводителем и монахом к центральной площади поселка, настороженно поглядывали по сторонам, изучая толпу молчаливых селян и готовясь ко всяким неожиданностям. Впрочем, поселяне выглядели довольно смирно, не проявляя особенной враждебности.

— Благословенны будьте, чада Господа Нашего, — неожиданно низкий и приятный голос монаха расколол настороженную тишину, висящую над поселком, вдребезги. В толпе зашевелились, зашушукались.

— С этого дня, — от хриплого басовитого рыка командора рыцарей начавшийся было шум стих, как по мановению волшебной палочки, — ваша деревня переходит под руку Святого Престола. Присягните на верность Грейсу и примите свет истинной веры.

Где-то в толпе раздался облегченный вздох, а потом старческий надтреснутый голос проскрипел:

— Ну наконец-то, повыбьют нечестивцев и колдунов, — толпа селян расступилась и говоривший старик заковылял на встречу рыцарям, опираясь на клюку. — Слава вам, воины!

— Не нам славу возноси, чадо, — мгновенно переключился на говорившего монах, немало не смутившись тем, что "чадо" старше "родителя" лет на двадцать, — а Господу Двуединому, коему мы служим.

Монах осенил толпу знаком чаши, кривобоко слез со спины всхрапнувшей лошадки и приготовился к проповеди. Рыцари из отряда немного расслабились, люди не проявляли агрессии. Наоборот, многие одобрительно кивали. В отдаленных уголках Аллирии были отнюдь не в восторге от государственной власти, постоянных поборов и всесилия магов, все чаще оглядываясь на северных соседей.

Властный женский голос, прокатившийся над площадью подобно грому, прервал начавшего проповедь монаха на полуслове:

— Что ж вы творите, люди?

Крестьяне и рыцари, как один, обернулись на голос. Сухенькая маленькая старушка, опирающаяся на резной светлый посох, гордо подняв седую голову шла сквозь расступающуюся толпу.

— Вы с ума посходили?! — Ликия, старая жрица Тиалиссы, обличающе указывала на монаха и храмовников. — Они же смерть принесли.

— Замолчи, старая ведьма! — неприятно взвизгнул монах, наступая на старушку с занесенной для удара рукой. В толпе зароптали — старую жрицу, вот уже сорок лет служащую при храме богини Любви и Ненависти, знала и уважала вся деревня. Монах опустил руку, что-то злобно буркнув. Жрица победно усмехнулась и заговорила, обращаясь в толпе растерянных людей:

— Они говорят о свете, но на их руках кровь! Скольких они убили, скольких лишили дома и крова? Богиня учит нас любить всех созданий, населяющих этот мир, но как можно любить убийцу? Как можно любить меч, убивающий наших сыновей? — спрашивала старая жрица у тех, кто еще вчера приходил в ее храм за утешением. Люди перешептывались между собой, но откликаться на явно звучащий в словах старой жрицы призыв не спешили.

— Молчи, Ликия, хватит с нас твоих бредней! — гончар Марко, брызгая слюной, заорал на вздрогнувшую женщину. — Твоя богиня никогда не обращала на нас внимания, да и ты тоже! Тебе никогда не было до нас дела!

Жрицу словно водой окатили, настолько растерянной и несчастной она выглядела. Совсем другим, тихим и каким-то надтреснутым голосом она произнесла:

— Марко, о чем ты? Я же всегда служила вам…

— Себе ты служила, ведьма проклятущая, — плюнул ей под ноги старик.

— Чадо господне, — вкрадчивым голосом спросил монах, вмешиваясь в безобразную склоку, — скажи, тут только одна ведьма?

— Да Маринка еще, — отмахнулся старый гончар, продолжая тяжелым взглядом буравить жрицу, — наша травница.

— Ульрих, — негромко позвал монах, довольно усмехаясь. Предводитель рыцарей подошел к нему и чуть склонил голову, обозначая поклон. — Найди мне эту… Марину.

*******

— Исса, быстрей! — травница судорожно собирала небольшую котомку, беспорядочно сбрасывая в нее какие-то вещи. — Доченька, в селе храмовники. Скоро они будут здесь. Уходи скорее, тебя не должны найти, — женщина закинула в сумку несколько склянок с зельями и теперь пыталась покомпактней разместить там сменную одежду девочки.

— Мама! — Исса подскочила с лавки, вцепилась обеими руками в материнскую юбку. В огромных глазах цвета весеннего неба плескалось непонимание и страх. — Куда уходить, зачем?

— Ты должна, быстрее! — не вдаваясь в подробности, женщина попыталась накинуть лямку сумки на плечи ребенка, но та вывернулась, отпрыгнула перепуганным зверенышем, а потом бросилась к матери, всем телом повисая на ней, вцепившись руками и ногами.

— Мама! — женщина тяжело вздохнула и попыталась взять себя в руки. Так дело не пойдет, они только теряют драгоценное время.

— Исса, слушай меня внимательно, — Марина отцепила от себя дочку и заговорила нарочито скучно и медленно, стараясь вселить в ребенка уверенность и спокойствие, которых сама не ощущала. — Ты должна выжить. Я обещала твоему отцу, что защищу тебя. Ты должна уходить, — размеренно втолковывала она дочери, незаметно подталкивая ту к задней двери дома.

— Мамочка, давай уйдем вместе, — за минуту выцветшие от нежно-голубого до серо-стального цвета глаза требовательно вглядывались в лицо женщины.

— Нет, Исса. Я должна остаться, — спокойно произнесла травница. — Это моя плата Богине. Пришло время…

— О чем ты?

— Я должна тебе кое-что рассказать, — вдруг решилась Марина. Крепко прижав девочку к себе, она заговорила. — Я не твоя настоящая мать.

— Что…

— Только не перебивай, — оборвала она начавшую было вырываться девочку. — У меня родился мертвый ребенок. И я попросила богиню дать мне еще один шанс… В ту же ночь какой-то мужчина пришел в мой дом и принес с собой крошечную новорожденную девочку. Тебя. Он был изранен, на него охотились, как на зверя, и он оставил тебя мне, чтобы ты выжила. Он очень любил тебя…

— Я не верю тебе! — отчаянно закричала Исса.

— Но это правда, — спокойно отозвалась женщина. — Не знаю, кем был твой отец, но он сказал, что твоя мать, твоя настоящая мать, принадлежит к народу сидхэ.

Девочка упрямо мотнула головой, отбрасывая падающую на глаза смоляную челку, и жестко, не по-детски упрямо заявила:

— Ты моя мама. Другой мне не надо.

— Я воспитала тебя, но где-то есть другая… Пообещай мне одну вещь…

— Какую?

— Никогда не ищи ее. Никогда, ты поняла? — Марина требовательно посмотрела на дочь. Это действительно было важно. Ее дочь не должна стать чудовищем, только не она.

— Да, мама, — девочка уловила ее беспокойство и подчинилась. Травница облегченно вздохнула.

— Теперь уходи. Найди своего отца, девочка, если только он жив, — она порывисто обняла девочку, на миг закрыв глаза, а затем оттолкнула ее. — Иди! И да, запомни, твое настоящее имя — Айшэ.

— Я не уйду! — тонкие детские пальцы судорожно вцепились в лямку дорожной сумы. Упрямство в душе девочки боролось с инстинктом, требовавшим уходить как можно скорее и как можно дальше. Растерянная, маленькая и беспомощная, он заплакала.

— Ты должна! На все воля Богини, дочка. Мне пришло время платить по счетам, тебе же — нет. Уходи, — если бы мать кричала, то Исса бы не ушла, забилась бы в угол испуганным зверенышем, но осталась. Но женщина говорила спокойно и тихо, констатируя факты, а не убеждая. И девочка послушалась.

Марина вытолкала дочку через заднюю дверь, подтолкнула в сторону леса. Плачущий ребенок, постоянно озираясь, побежал к деревьям и только тогда травница едва слышно прошептала:

— Да не оставит тебя Риэн, девочка моя.

*******