Эдельвейсы — не только цветы

Никакого Кузьмы солдат не знал, но виду не подал. Спросил, закрепляя знакомство:

— А как же вас величать будем?

— Та на шо величать, — повеселела дивчина. — Як батько с матерью назвали, так и вы называйте.

— А як же воны назвалы?

— Просто… Наталкою.

— Хорошо, — улыбнулся Степан. И, согнав улыбку с лица, добавил: — Тут, Наташа, в садочке раненый… В бою… Можно его сюда?..

Девушка бросила лопату в сторону:

— Шо ж вы мовчалы. Несить! Тут холодок, гарно, — и поспешила к выходу. — Минуточку, Серка на цепь возьму.

Когда Донцов вернулся в сад, Пруидзе встретил его сердито:

— На шашлык попал, что ли? Целый час ждем!

— Кому что, а тебе шашлык.

— Не нужен мне твой шашлык. Время нужно! Понимаешь, время!

— Тихо, не шуми. Не все сразу делается, — заговорил успокаивающе Степан. — Ну-ка, помоги!..

Они бережно подняли и понесли раненого в сарай. Наталка уже ждала их со взбитой подушкой в руках.

— Вот сюда, на дедову постель, — показала на розвальни и опять куда-то выбежала.

— Видели, товарищ командир? — проводил ее глазами Пруидзе. — Апельсин настоящий!

Командир не отозвался.

Наталка вскоре вернулась, поставила на землю кувшин молока, положила на край постели большую пшеничную паляницу. Кувшин был теплый, с запекшейся розовой пенкой в горлышке, только что из печи.

— Вот это я понимаю, — оживился Донцов. — Ну и хозяюшка! Сразу видать — казачка!

Пруидзе лишь с благодарностью взглянул на Наталку.

— Кушайте, кушайте, — настаивала она. — Мало будет, еще принесу.

Солдаты пили из одной кружки по очереди.

Раненому девушка подала стакан и, осторожно присев на край саней, внимательно стала разглядывать его.

Бледный, худой. Над темными печальными глазами — черные изломанные брови, которые почти сходятся у переносицы. Он кажется строгим, даже суровым, и в то же время очень молодым.

— Значит, так и проживаете с дедом? — спросил Донцов, возвращая пустой кувшин.

— Так и проживаем… Да вот что-то его нет, — погрустнела дивчина. — Вчера ушел и нет.

— А батько с матерью, сестры, братья?..

— Никого бильш нэма, — голос девушки дрогнул. Справившись с волнением, она начала рассказывать.

Отца, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петро, уехал на учебу в Крым, и, где он теперь, — неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.

— Что с ним сталось?

— Придет. Кому он, старый, нужен! — попытался успокоить ее Донцов.

Девушка с сомнением повела плечами: вдруг фашисты схватили?

Головеня молчал, прислушиваясь к разговору. Может, от выпитого молока, а может, от спокойной обстановки ему стало легче.

Наталка повернулась к лейтенанту:

— А вы тоже из наших мест?

— Нет, я из Белоруссии.

— Может, из Минска?

— Немного не угадали: из Минской области. А что?

— Батько оттуда письмо прислал… Одно всего и прислал, — она замолчала, опустив голову.

— Напишет еще, — сказал раненый и заговорил о бескрайних белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может быть среди них, а письма оттуда не ходят.

Донцов поднялся, вытер ладонью рот:

— Спасибо за угощение! Поели, пора и за работу, — и, взяв лопату, полез в яму.

Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стены ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Вскоре все вещи были надежно спрятаны. Донцов потоптался на том месте, где только что была яма, посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:

— Сам Гитлер не найдет!

Поговорив с командиром, солдаты куда-то ушли. Раненый повернулся к девушке, стал расспрашивать о воинских частях: может, видела, куда двигались? А может, партизаны есть поблизости?

Девушка качала головой:

— Кто ж его знает. Прошли многие…

— А что люди говорят?

— У нас тут одни бабы. Известно, плачут, — и, помолчав, спросила: — Правда, будто немцы Москву взяли?

— Москву? — черные глаза лейтенанта сузились. — Врут!

— Говорят, радио передавало…

— Ложь, Москвы им не взять!

— А почему наши отступают?

Спросила, да сразу и пожалела: надломленные брови лейтенанта еще более надвинулись на глаза. Лицо посуровело.

«Главный вопрос, — думал Головеня. — Его задавали везде и всюду. Что же можно сказать этой доброй девушке? Как убедить ее не терять веры в Красную Армию?»

Попытался сесть, скривил губы от боли…

— Не волнуйтесь! — забеспокоилась Наталка. — Зараз перевязку сделаю. Всэ будэ добрэ.

Она вышла из сарая и тут же вернулась с пузырьком йода в руках. Опустилась на колени, начала снимать окровавленную тряпку с ноги лейтенанта.

Кровь запеклась. Тряпка присохла к ране. Было больно, но он не подавал вида, следил за ее бойкими пальцами, терпел.

— Ось и всэ! — поднялась Наталка. — Еще когда-нибудь вспомните, как я вас лечила.

— Доктор вы мой дорогой, — с благодарностью улыбнулся раненый. Хотел еще что-то сказать, но расчувствовался, не нашел слов и только добавил: — Сестрички у меня… Одну, как и вас, Наташей звать.

Во дворе послышались шаги, и в сарай вошел сияющий Донцов. Лихо притопнув, выставил вперед ногу. Он был обут в большие сыромятные постолы.

— Ну, как, а? — улыбнулся солдат.

— Где раздобыл? — сдерживая улыбку, спросил Головеня (уж очень смешно выглядел Донцов в этой обуви!).

— Подарочек, товарищ лейтенант.

— Гм…

— Нежданно-негаданно! — весело продолжал Степан. — Иду, значит, по улице, а бабка из ворот высунулась, подзывает. Миленький, говорит, погоди! Бачу, говорит, набил ты свои солдатские ноженьки… Старая, а видать, понятливая… Смотрю — тащит: носи на здоровье! Меньшой, говорит, себе на жнитво сшил… не пришлось… Там и обулся. Эх, товарищ лейтенант, вот это обувь!

Донцов притопнул и от удовольствия пропел:

Постолы вы постолы, Не велики, не малы. Шиты на ногу, как раз — Пол-аршина про запас!

— Да это ж бабка Матрена, — догадалась Наталка.

— Не могу знать. Подарила, а фамилии не назвала.

— Там, на выгоне, живет… Новые ворота.

— Именно так. Новые.

— Тогда она, Гавриловна. — Помолчав, с грустью добавила: — Совсем одна осталась. Двух сынов убили, третьего проводила — тоже не слышно.

Дверь отворилась. Вошел Пруидзе.

10

Весь день Головеня и его друзья провели в Выселках.

Думали, обсуждали: куда двигаться, как обойти фашистов? Враги и слева и справа устремляются к горам, как видно, собираясь с ходу овладеть ими. Здесь, на хуторе, их пока нет, но ведь появятся. Наверняка прочешут сады, рощу и этот массив конопли, поднявшейся в рост человека.

К ночи небо заволокло тучами, запахло дождем.

— В непогоду — оно сподручнее, — сказал Донцов.

Пруидзе перекинул через плечо связанные ремни, подошел к лейтенанту.

— Прошу.

Став ногою в петлю, будто в стремя, Головеня обхватил солдата за шею: так совсем удобно. Да и солдату легче.

Согнувшись, Пруидзе быстро скрылся со своей ношей в конопле. Донцов поспешил за ними. Наталка, проводив их взглядом, вернулась в дом — молчаливая, угрюмая. Прошла на кухню, в горницу. Представила, как она будет здесь одна. На глаза навернулись слезы. Схватилась за голову: что же делать? Может, пока не поздно, уйти вслед за бойцами? С ними бы хорошо. Да и раненому в пути хоть немного поможет. Ведь надо пройти не километр, не два…

От мысли, что она больше никогда не увидит простых, добрых людей, стало грустно.

Тревожила и своя боль, своя нелегкая судьба: осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Надо было идти, искать деда, а куда идти? Где он теперь? Может, и в живых нет…

Сидеть, ничего не делая, невмоготу.

Подхватила подойник: пора корову доить. Подошла к сараю, остановилась и минуты две вслушивалась: тишина вокруг, будто и войны нет. Но это только кажется. Здесь она, война, притаилась… Темно в хатах. Пора зажигать огни, а люди не решаются…

— Лыся, Лыся, — поднесла к коровьим губам кусочек хлеба. — Да стой ты, Лысуха!

Теплыми струйками зацвиркало молоко. Стоит, пожевывает Лысуха. Молока, как никогда, много. Только присела, а уже почти полный подойник.

Когда вышла из сарая, вновь подумала о соседях: где они? Кажется, что в хуторе ни одной живой души не осталось; в самом деле, ни шороха, ни звука… Стало страшно. Ступила на крыльцо и вздрогнула, услышав скрип калитки. Кто это?.. Перед ней солдат: в одной руке мешок, другая беспомощно повисла; из прорехи на рукаве выглядывает бинт. Поняла — раненый.

— Может, молоко есть? — тихо спросил незнакомец.

— Только подоила. Парное.

— Давай, — отозвался солдат, опуская мешок на ступеньку. — Парное так парное.

Наталка вынесла кружку, ломоть хлеба:

— Пейте на здоровьечко.

Солдат выпил кружку, зачерпнул вторую.

— Как же вы один… с такой рукой… — посочувствовала девушка.

Он будто не слышал. Зачерпнул еще одну кружку, заговорил отдуваясь:

— На перевал надо… Объясни, как лучше.