Двенадцать стульев - русский и английский параллельные тексты

Ilf and Petrov.	Илья Ильф, Евгений Петров
The Twelve Chairs	ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ
Part I	Часть первая
THE LION OF STARGOROD	"Старгородский лев"
CHAPTER ONE	ГЛАВА ПЕРВАЯ Глава I
BEZENCHUK AND THE NYMPHS	Безенчук и нимфы
There were so many hairdressing establishments and funeral homes in the regional centre of N. that the inhabitants seemed to be born merely in order to have a shave, get their hair cut, freshen up their heads with toilet water and then die.	В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть.
In actual fact, people came into the world, shaved, and died rather rarely in the regional centre of N.	А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко.
Life in N. was extremely quiet.	Жизнь города была тишайшей.
The spring evenings were delightful, the mud glistened like anthracite in the light of the moon, and all the young men of the town were so much in love with the secretary of the communal-service workers' local committee that she found difficulty in collecting their subscriptions.	Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это просто мешало ей собирать членские взносы.
Matters of life and death did not worry Ippolit Matveyevich Vorobyaninov, although by the nature of his work he dealt with them from nine till five every day, with a half-hour break for lunch.	Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянинова, хотя этими вопросами, по роду своей службы, он ведал с 9 утра до 5 вечера ежедневно, с получасовым перерывом для завтрака.
Each morning, having drunk his ration of hot milk brought to him by Claudia Ivanovna in a streaky frosted-glass tumbler, he left the dingy little house and went outside into the vast street bathed in weird spring sunlight; it was called Comrade Gubernsky Street.	По утрам, выпив из причудливого (морозного с жилкой) стакана свою порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из полутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу "Им. тов. Губернского".
It was the nicest kind of street you can find in regional centres.	Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах.
On the left you could see the coffins of the Nymph Funeral Home glittering with silver through undulating green-glass panes.	По левую руку, за волнистыми зеленоватыми стеклами, серебрились гроба похоронного бюро "Нимфа".
On the right, the dusty, plain oak coffins of Bezenchuk, the undertaker, reclined sadly behind small windows from which the putty was peeling off.	Справа, за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами, угрюмо возлежали дубовые, пыльные и скучные гроба, гробовых дел мастера Безенчука.
Further up,	Далее
"Master Barber Pierre and Constantine" promised customers a "manicure" and "home curlings".	"Цирульный мастер Пьер и Константин" обещал своим потребителям "холю ногтей" и "ондулясион на дому".

Still further on was a hotel with a hairdresser's, and beyond it a large open space in which a straw-coloured calf stood tenderly licking the rusty sign propped up against a solitary gateway.	Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею, на большом пустыре, стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прислоненную (как табличка у подножия пальмы в ботаническом саду) к одиноко торчащим воротам вывеску:
The sign read: Do-Us-the-Honour Funeral Home.	"Погребальная контора "Милости просим"".
Although there were many funeral homes, their clientele was not wealthy.	Хотя похоронных депо было множество, но клиентура у них была небольшая.
The Do-Us-the-Honour had gone broke three years before Ippolit Matveyevich settled in the town of N., while Bezenchuk drank like a fish and had once tried to pawn his best sample coffin.	"Милости просим" лопнуло еще за три года до того, как Ипполит Матвеевич осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и даже однажды пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб.
People rarely died in the town of N. Ippolit Matveyevich knew this better than anyone because he worked in the registry office, where he was in charge of the registration of deaths and marriages.	Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше кого бы то ни было, потому что служил в загсе, где ведал столом регистрации смертей и браков.
The desk at which Ippolit Matveyevich worked resembled an ancient gravestone.	Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надгробную плиту.
The left-hand corner had been eaten away by rats.	Левый уголок его был уничтожен крысами.
Its wobbly legs quivered under the weight of bulging tobacco-coloured files of notes, which could provide any required information on the origins of the town inhabitants and the family trees that had grown up in the barren regional soil.	Хилые его ножки тряслись под тяжестью пухлых папок табачного цвета с записями, из которых можно было почерпнуть все сведения о родословных жителей города N и о генеалогических (или, как шутливо говаривал Ипполит Матвеевич, гинекологических) древах, произросших на скудной уездной почве.
On Friday, April 15, 1927, Ippolit Matveyevich woke up as usual at half past seven and immediately slipped on to his nose an old-fashioned pince-nez with a gold nosepiece.	В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с золотой дужкой.
He did not wear glasses.	Очков он не носил.
At one time, deciding that it was not hygienic to wear pince-nez, he went to the optician and bought himself a pair of frameless spectacles with gold-plated sidepieces.	Однажды, решив, что носить пенсне негигиенично, Ипполит Матвеевич направился к оптику и купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями.
He liked the spectacles from the very first, but his wife (this was shortly before she died) found that they made him look the spitting image of Milyukov, and he gave them to the man who cleaned the yard.	Очки с первого раза ему понравились, но жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику.
Although he was not shortsighted, the fellow grew accustomed to the glasses and enjoyed wearing them.	Дворник, хотя и не был близорук, к очкам привык и носил их с удовольствием.
"Bonjour!" sang Ippolit Matveyevich to himself as he lowered his legs from the bed.	-Бонжур!- пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с постели.

"Bonjour" showed that he had woken up in a. good humour.	"Бонжур" указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром расположении.
If he said "Guten Morgen" on awakening, it usually meant that his liver was playing tricks, that it was no joke being fifty-two, and that the weather was damp at the time.	Сказанное при пробуждении "гут морген" обычно значило, что печень пошаливает, что 52 года - не шутка и что погода нынче сырая.
Ippolit Matveyevich thrust his legs into pre-revolutionary trousers, tied the ribbons around his ankles, and pulled on short, soft-leather boots with narrow, square toes.	Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в довоенные штучные брюки, завязал их у щиколотки тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с узкими квадратными носами и низкими подборами.
Five minutes later he was neatly arrayed in a yellow waistcoat decorated with small silver stars and a lustrous silk jacket that reflected the colours of the rainbow as it caught the light.	Через пять минут на Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой, и переливчатый люстриновый пиджачок.
Wiping away the drops of water still clinging to his grey hairs after his ablutions, Ippolit Matveyevich fiercely wiggled his moustache, hesitantly felt his bristly chin, gave his close-cropped silvery hair a brush and, then, smiling politely, went toward his mother-in-law, Claudia Ivanovna, who had just come into the room.	Смахнув с седых (волосок к волоску) усов оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матвеевич зверски пошевелил усами, в нерешительности попробовал шероховатый подбородок, провел щеткой по коротко остриженным алюминиевым волосам пять раз левой и восемь раз правой рукой ото лба к затылку и, учтиво улыбаясь, двинулся навстречу входившей в комнату теще - Клавдии Ивановне.
"Eppole-et," she thundered, "I had a bad dream last night."	- Эпполе-эт, - прогремела она, - сегодня я видела дурной сон.
The word "dream" was pronounced with a French "r".	Слово "сон" было произнесено с французским прононсом.
Ippolit Matveyevich looked his mother-in-law up and down.	Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз.
He was six feet two inches tall, and from that height it was easy for him to look down on his mother-in-law with a certain contempt.	Его рост доходил до 185 сантиметров. С такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще Клавдии Ивановне с некоторым пренебрежением.
Claudia Ivanovna continued:	Клавдия Ивановна продолжала:
"I dreamed of the deceased Marie with her hair down, and wearing a golden sash."	- Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке.
The iron lamp with its chain and dusty glass toys all vibrated at the rumble of Claudia Ivanovna's voice.	От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками.
"I am very disturbed.	- Я очень встревожена!
I fear something may happen."	Боюсь, не случилось бы чего!
These last words were uttered with such force that the square of bristling hair on Ippolit Matveyevich's head moved in different directions.	Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на голове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны.
He wrinkled up his face and said slowly:	Он сморщил лицо и раздельно сказал:
"Nothing's going to happen, Maman.	- Ничего не будет, маман.

Have you paid the water rates?"	За воду вы уже вносили?
It appeared that she had not.	Оказывается, что не вносили.
Nor had the galoshes been washed.	Калоши тоже не были помыты.
Ippolit Matveyevich disliked his mother-in-law.	Ипполит Матвеевич не любил свою тещу.
Claudia Ivanovna was stupid, and her advanced age gave little hope of any improvement.	Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет.
She was stingy in the extreme, and it was only Ippolit Matveyevich's poverty which prevented her giving rein to this passion.	Скупа она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не давала развернуться этому захватывающему чувству.
Her voice was so strong and fruity that it might well have been envied by Richard the Lionheart, at whose shout, as is well known, horses used to kneel.	Голос у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце.
Furthermore, and this was the worst thing of all about her, she had dreams.	И, кроме того, что было самым ужасным, Клавдия Ивановна видела сны.
She was always having dreams.	Она видела их всегда.
She dreamed of girls in sashes, horses trimmed with the yellow braid worn by dragoons, caretakers playing harps, angels in watchmen's fur coats who went for walks at night carrying clappers, and knitting-needles which hopped around the room by themselves making a distressing tinkle.	Ей снились девушки в кушаках и без них, лошади, обшитые желтым драгунским кантом, дворники, играющие на арфах, архангелы в сторожевых тулупах, прогуливающиеся по ночам с колотушками в руках, и вязальные спицы, которые сами собой прыгали по комнате, производя огорчительный звон.
An empty-headed woman was Claudia Ivanovna.	Пустая старуха была Клавдия Ивановна.
In addition to everything else, her upper lip was covered by a moustache, each side of which resembled a shaving brush.	Вдобавок ко всему под носом у нее росли усы, и каждый ус был похож на кисточку для бритья.
Ippolit Matveyevich left the house in rather an irritable mood.	Ипполит Матвеевич, слегка раздраженный, вышел из дому.
Bezenchuk the undertaker was standing at the entrance to his tumble-down establishment, leaning against the door with his hands crossed.	У входа в свое потасканное заведение стоял, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, гробовых дел мастер Безенчук.
The regular collapse of his commercial undertakings plus a long period of practice in the consumption of intoxicating drinks had made his eyes bright yellow like a cat's, and they burned with an unfading light.	От систематических крахов своих коммерческих начинаний и от долговременного употребления внутрь горячительных напитков глаза мастера были ярко желтыми, как у кота, и горели неугасимым огнем.
"Greetings to an honoured guest!" he rattled off, seeing Vorobyaninov. "Good mornin'."	- Почет дорогому гостю! - прокричал он скороговоркой, завидев Ипполита Матвеевича. - С добрым утром.
Ippolit Matveyevich politely raised his soiled beaver hat.	Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнанную касторовую шляпу.
"How's your mother-in-law, might I inquire? "	- Как здоровье вашей тещеньки, разрешите, такое нахальство, узнать?

"Mrr-mrr," said Ippolit Matveyevich indistinctly, and shrugging his shoulders, continued on his way.	- Мр-р, мр-р, - неопределенно ответил Ипполит Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал дальше.
"God grant her health," said Bezenchuk bitterly. "Nothin' but losses, durn it."	- Ну, дай ей бог здоровьичка, - с горечью сказал Безенчук, - одних убытков сколько несем, туды его в качель.
And crossing his hands on his chest, he again leaned against the doorway.	И снова, скрестив руки на груди, прислонился к двери.
At the entrance to the Nymph Funeral Home Ippolit Matveyevich was stopped once more.	У врат похоронного бюро "Нимфа" Ипполита Матвеевича снова попридержали.
There were three owners of the Nymph.	Владельцев "Нимфы" было трое.
They all bowed to Ippolit Matveyevich and inquired in chorus about his mother-in-law's health.	Они враз поклонились Ипполиту Матвеевичу и хором осведомились о здоровье тещи.
"She's well," replied Ippolit Matveyevich. "The things she does!	- Здорова, здорова, - ответил Ипполит Матвеевич, - что ей сделается.
Last night she saw a golden girl with her hair down.	Сегодня золотую девушку видела, распущенную.
It was a dream."	Такое ей было обозрение во сне.
The three Nymphs exchanged glances and sighed loudly.	Три "нимфа" переглянулись и громко вздохнули.
These conversations delayed Vorobyaninov on his way, and contrary to his usual practice, he did not arrive at work until the clock on the wall above the slogan	Все эти разговоры задержали Ипполита Матвеевича в пути, и он, против обыкновения, пришел на службу тогда, когда часы, висевшие над лозунгом
"Finish Your Business and Leave" showed five past nine.	"Сделал свое дело - и уходи", показывали пять минут десятого. -Мацист опоздал!
Because of his great height, and particularly because of his moustache, Ippolit Matveyevich was known in the office as Maciste.* although the real Maciste had no moustache. ( Translator's Note: Maciste was an internationally known Italian actor of the time.)	Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно за усы, прозвали в учреждении Мацистом, хотя у настоящего Мациста никаких усов не было.
Taking a blue felt cushion out of a drawer in the desk, Ippolit Matveyevich placed it on his chair, aligned his moustache correctly (parallel to the top of the desk) and sat down on the cushion, rising slightly higher than his three colleagues.	Вынув из ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполит Матвеевич положил ее на стул, придал усам правильное направление (параллельно линии стола) и сел на подушечку, несколько возвышаясь над всеми тремя своими сослуживцами.
He was not afraid of getting piles; he was afraid of wearing out his trousers-that was why he used the blue cushion.	Ипполит Матвеевич не боялся геморроя, он боялся протереть брюки и потому пользовался синим войлоком.
All these operations were watched timidly by two young persons-a boy and a girl.	За всеми манипуляциями советского служащего застенчиво следили двое молодых людей -мужчина и девица.

The young man, who wore a padded cotton coat, was completely overcome by the office atmosphere, the chemical smell of the ink, the clock that was ticking loud and fast, and most of all by the sharply worded notice	Мужчина в суконном, на вате, пиджаке был совершенно подавлен служебной обстановкой, запахом ализариновых чернил, часами, которые часто и тяжело дышали, а в особенности, строгим плакатом:
"Finish Your Business and Leave".	"Сделал свое дело - и уходи".
The young man in the coat had not even begun his business, but he was nonetheless ready to leave.	Хотя дела своего мужчина в пиджаке еще и не начинал, но уйти ему уже хотелось.
He felt his business was so insignificant that it was shameful to disturb such a distinguished-looking grey-haired citizen as Vorobyaninov.	Ему казалось, что дело, по которому он пришел, настолько незначительно, что из-за него совестно беспокоить такого видного седого гражданина, каким был Ипполит Матвеевич.
Ippolit Matveyevich also felt the young man's business was a trifling one and could wait, so he opened folder no. 2 and, with a twitch of the cheek, immersed himself in the papers.	Ипполит Матвеевич и сам понимал, что у пришедшего дело маленькое, что оно терпит, а потому, раскрыв скоросшиватель № 2 и дернув щечкой, углубился в бумаги.
The girl, who had on a long jacket edged with shiny black ribbon, whispered something to the young man and, pink with embarrassment, began moving toward Ippolit Matveyevich.	Девица в длинном жакете, обшитом блестящей черной тесьмой, пошепталась с мужчиной и, потея от стыда, стала медленно подвигаться к Ипполиту Матвеевичу.
"Comrade," she said, "where do we . . ."	- Товарищ, - сказала она, - где тут...
The young man in the padded coat sighed with pleasure and, unexpectedly for himself, blurted out:	Мужчина в пиджаке радостно вздохнул и, неожиданно для самого себя, гаркнул:
"Get married!"	- Сочетаться!
Ippolit Matveyevich looked thoughtfully at the rail behind which the young couple were standing.	Ипполит Матвеевич внимательно поглядел на перильца, за которыми стояла чета.
"Birth?	- Рождение?
Death?"	Смерть?
"Get married?" repeated the young man in the coat and looked round him in confusion.	- Сочетаться, - повторил мужчина в пиджаке и растерянно оглянулся по сторонам.
The girl gave a giggle.	Девица прыснула.
Things were going fine.	Дело было на мази.
Ippolit Matveyevich set to work with the skill of a magician.	Ипполит Матвеевич с ловкостью фокусника принялся за работу.
In spidery handwriting he recorded the names of the bride and groom in thick registers, sternly questioned the witnesses, who had to be fetched from outside, breathed tenderly and lengthily on the square rubber stamps and then, half rising to his feet, impressed them upon the tattered identification papers.	Записал старушечьим почерком имена новобрачных в толстые книги, строго допросил свидетелей, за которыми невеста сбегала во двор, долго и нежно дышал на квадратные штампы и, привстав, оттискивал их на потрепанных паспортах.

Having received two roubles from the newly-weds "for administration of the sacrament", as he said with a smirk, and given them a receipt, Ippolit Matveyevich drew himself up to his splendid height, automatically pushing out his chest (he had worn a corset at one time).	Приняв от молодоженов два рубля и выдавая квитанцию, Ипполит Матвеевич сказал, усмехнувшись: "За совершение таинства" - и поднялся во весь свой прекрасный рост, по привычке выкатив грудь (в свое время он нашивал корсет).
The wide golden rays of the sun fell on his shoulders like epaulettes.	Толстые желтые лучи солнца лежали на его плечах, как эполеты.
His appearance was slightly comic, but singularly impressive.	Вид у него был несколько смешной, но необыкновенно торжественный.
The biconcave lenses of his pince-nez flashed white like searchlights.	Двояковогнутые стекла пенсне пучились белым прожекторным светом.
The young couple stood in awe.	Молодые стояли, как барашки.
"Young people," said Ippolit Matveyevich pompously, "allow me to congratulate you, as they used to say, on your legal marriage.	- Молодые люди, - заявил Ипполит Матвеевич выспренно, - позвольте вас поздравить, как говаривалось раньше, с законным браком.
It is very, very nice to see young people like yourselves moving hand in hand toward the realization of eternal ideals.	Очень, оч-чень приятно видеть таких молодых людей, как вы, которые, держась за руки, идут к достижению вечных идеалов.
It is very, ve-ery nice!'	Очень, оч-чень приятно.
Having made this address, Ippolit Matveyevich shook hands with the newly married couple, sat down, and, extremely pleased with himself, continued to read the papers in folder no. 2.	Произнесши эту тираду, Ипполит Матвеевич пожал новобрачным руки, сел и, весьма довольный собою, продолжал чтение бумаг из скоросшивателя № 2.
At the next desk the clerks sniggered into their ink-wells.	За соседним столом служащие хрюкали в чернильницы: - Мацист опять проповедь читал.
The quiet routine of the working day had begun.	Началось спокойное течение служебного дня.
No one disturbed the deaths-and-marriages desk.	Никто не тревожил стол регистрации смертей и браков.
Through the windows citizens could be seen making their way home, shivering in the spring chilliness.	В окно было видно, как граждане, поеживаясь от весеннего холодка, разбредались по своим делам.
At exactly midday the cock in the Hammer and Plough co-operative began crowing.	Ровно в полдень запел петух в кооперативе "Плуг и молот".
Nobody was surprised.	Никто этому не удивился.
Then came the mechanical rattling and squeaking of a car engine.	Потом раздалось металлическое кряканье и клекот мотора.
A thick cloud of violet smoke billowed out from Comrade Gubernsky Street, and the clanking grew louder. Through the smoke appeared the outline of the regional-executive-committee car Gos. No. 1 with its minute radiator and bulky body.	С улицы "Им. тов. Губернского" выкатился плотный клуб фиолетового дыма. Клекот усилился. Из-за дыма вскоре появились контуры у исполкомовского автомобиля Гос. № 1 с крохотным радиатором и громоздким кузовом.

Floundering in the mud as it went, the car crossed Staropan Square and, swaying from side to side, disappeared in a cloud of poisonous smoke. The clerks remained standing at the window for some time, commenting on the event and attempting to connect it with a possible reduction in staff.	Автомобиль, барахтаясь в грязи, пересек Старопанскую площадь и, колыхаясь, исчез в ледовитом дыму, а служащие долго еще стояли у окна, комментируя происшествие и ставя его в связь с возможным сокращением штата.
A little while later Bezenchuk cautiously went past along the footboards.	Через некоторое время по деревянным мосткам противоположной стороны площади осторожно прошел мастер Безенчук.

For days on end he used to wander round the town trying to find out if anyone had died.	Безенчук целыми днями шатался по городу, выпытывая, не умер ли кто. Наступил узаконенный получасовой перерыв для завтрака. Раздалось полнозвучное чавканье. Старушку, пришедшую регистрировать внучонка, отогнали на середину площади. Переписчик Сапежников начал, досконально уже всем известный, цикл охотничьих рассказов. Весь смысл этих рассказов сводился к тому, что на охоте приятно и даже необходимо пить водку. Ничего больше от него нельзя было добиться.- Ну вот-с, - иронически сказал Ипполит Матвеевич, - вы только что изволили сказать, что раздавили эти самые две полбутылки... Ну, а дальше что? -Дальше?.. А дальше я и говорю, что по зайцу нужно бить крупной дробью... Ну, вот... Проспорил мне на этом Григорий Васильевич диковинку... Ну и вот, раздавили мы диковинку и еще соточкой смочили. Так было дело. Ипполит Матвеевич раздраженно пыхнул папироской: - Ну, а зайцы как? Стреляли вы по ним крупной дробью? - Вы подождите, не перебивайте. Тут подъезжает на телеге Дачников, а у него, бродяги, под соломой целый гусь запрятан - четвертуха вина... Сапежников радостно захохотал, обнажив светлые десны: - Вчетвером целого гуся одолели и легли спать, тем более на охоту чуть свет выходить надо. Утром встаем. Темно еще, холодно. Одним словом, драже прохладительное... Ну, у меня полшишки нашлось. Выпили. Чувствуем, не хватает. Драманж! Баба двадцатку донесла. Была там в деревне колдовница такая - вином торгует...- Когда же вы охотились-то, позвольте полюбопытствовать? - А тогда ж и охотились... Что с Григорий Васильевичем делалось!.. Я, вы знаете, никогда не блюю... И даже еще мерзавчика раздавил для легкости. А Донников, бродяга, опять на телеге укатил. "Не расходитесь, говорит, ребята. Я сейчас еще кой-чего довезу". Ну, и довез, конечно. И все сороковками - других в "Молоте" не было. Даже собак напоили... -А охота?! Охота?!-закричали все. - С пьяными собаками какая же охота? - обижаясь, сказал Сапежников.- М-мальчишка! - прошептал Ипполит Матвеевич и, негодуя, направился к своему столу. Этим узаконенный получасовой перерыв для завтрака завершился.
The working day was drawing to a close.	Служебный день подходил к концу.
In the nearby white and yellow belfry the bells began ringing furiously.	На соседней желтенькой с белым колокольне что есть мочи забили в колокола.
Windows rattled.	Дрожали стекла.

Jackdaws rose one by one from the belfry, joined forces over the square, held a brief meeting, and flew off.	С колокольни посыпались галки, помитинговали над площадью и унеслись.
The evening sky turned ice-grey over the deserted square.	Вечернее небо леденело над опустевшей площадью. В канцелярию вошел рыжий бородатый милиционер в форменной фуражке, тулупе с косматым воротником. Под мышкой милиционер осторожно держал маленькую разносную книгу в засаленном полотняном переплете. Застенчиво ступая своими слоновьими сапогами, милиционер подошел к Ипполиту Матвеевичу и налег грудью на тщедушные перильца. - Здорово, товарищ, - густо сказал милиционер, доставая из разносной книги большой документ, - товарищ начальник до вас прислал, доложить на ваше распоряжение, чтоб зарегистрировать. Ипполит Матвеевич принял бумагу, расписался в получении и принялся ее просматривать. Бумага была такого содержания: "Служебная записка. В загс. Тов. Воробьянинов! Будь добрый. У меня как раз сын народился. В 3 часа 15 минут утра. Так ты его зарегистрируй вне очереди, без излишней волокиты. Имя сына - Иван, а фамилия моя. С коммунистическим пока Замначальника Умилиции Перервин". Ипполит Матвеевич заспешил и без излишней волокиты, а также вне очереди (тем более, что ее никогда и не бывало) зарегистрировал дитя Умилиции. От милиционера пахло табаком, как от Петра Великого, и деликатный Ипполит Матвеевич свободно вздохнул лишь тогда, когда милиционер ушел.
It was time for Ippolit Matveyevich to leave.	Пора было уходить и Ипполиту Матвеевичу.
Everything that was to be born on that day had been born and registered in the thick ledgers.	Все, что имело родиться в этот день, - родилось и было записано в толстые книги.
All those wishing to get married had done so and were likewise recorded in the thick registers.	Все, кто хотели обвенчаться, - были повенчаны и тоже записаны в толстые книги.
And, clearly to the ruin of the undertakers, there had not been a single death.	И не было лишь, к явному разорению гробовщиков, ни одного смертного случая.
Ippolit Matveyevich packed up his files, put the felt cushion away in the drawer, fluffed up his moustache with a comb, and was just about to leave, having visions of a bowl of steaming soup, when the door burst open and Bezenchuk the undertaker appeared on the threshold.	Ипполит Матвеевич сложил дела, спрятал в ящик войлочную подушечку, распушил гребенкой усы и уже было, мечтая об огнедышащем супе, собрался пойти прочь, - как дверь канцелярии распахнулась и на пороге ее появился гробовых дел мастер Безенчук.
"Greetings to an honoured guest," said Ippolit Matveyevich with a smile. "What can I do for you?"	- Почет дорогому гостю, - улыбнулся Ипполит Матвеевич. - Что скажешь?
The undertaker's animal-like face glowed in the dusk, but he was unable to utter a word.	Хотя дикая рожа мастера Безенчука и сияла в наступивших сумерках, но сказать он ничего не смог.

"Well?" asked Ippolit Matveyevich more severely.	- Ну? - сказал Ипполит Матвеевич более строго.
"Does the Nymph, durn it, really give good service?" said the undertaker vaguely. "Can they really satisfy customers?	- "Нимфа", туды ее в качель, разве товар дает? -смутно молвил гробовой мастер. - Разве ж она может покупателя удовлетворить?
Why, a coffin needs so much wood alone."	Гроб - он одного лесу сколько требует...
"What?" asked Ippolit Matveyevich.	- Чего? - спросил Ипполит Матвеевич.
"It's the Nymph. . . .	-Да вот "Нимфа"!..
Three families livin' on one rotten business.	Их три семейства с одной торговлишки живут.
And their materials ain't no good, and the finish is worse. What's more, the tassels ain't thick enough, durn it.	Уже у них и материал не тот, и отделка похуже, и кисть жидкая, туды ее в качель.
Mine's an old firm, though.	А я - фирма старая.
Founded in 1907.	Основан в 1907 году.
My coffins are like gherkins, specially selected for people who know a good coffin."	У меня гроб, как огурчик, отборный, на любителя...
"What are you talking about? Are you crazy?" snapped Ippolit Matveyevich and moved towards the door. "Your coffins will drive you out of your mind."	- Ты что же это, с ума сошел? - кротко спросил Ипполит Матвеевич и двинулся к выходу. -Обалдеешь ты среди своих гробов.
Bezenchuk obligingly threw open the door, let Vorobyaninov go out first and then began following him, trembling as though with impatience.	Безенчук предупредительно распахнул дверь, пропустил Ипполита Матвеевича вперед, а сам увязался за ним, дрожа как бы от нетерпения.
"When the Do-Us-the-Honour was goin', it was all right There wasn't one firm, not even in Tver, which could touch it in brocade, durn it.	- Еще когда "Милости просим" были, тогда верно. Против ихнего глазету ни одна фирма, даже в самой Твери, выстоять не могла, туды ее в качель.
But now, I tell you straight, there's nothin' to beat mine.	А теперь, прямо скажу, - лучше моего товару нет.
You don't even need to look."	И не ищите даже.
Ippolit Matveyevich turned round angrily, glared at Bezenchuk, and began walking faster.	Ипполит Матвеевич с гневом обернулся, посмотрел секунду на Безенчука довольно сердито и зашагал несколько быстрее.
Although he had not had any difficulties at the office that day, he felt rotten.	Хотя никаких неприятностей по службе с ним сегодня не произошло, но почувствовал он себя довольно гадостно.
The three owners of the Nymph were standing by their establishment in the same positions in which Ippolit Matveyevich had left them that morning.	Трое владельцев "Нимфы" стояли у своего заведения в тех же позах, в каких Ипполит Матвеевич оставил их утром.
They appeared not to have exchanged a single word with one another, yet a striking change in their expressions and a kind of secret satisfaction darkly gleaming in their eyes indicated that they had heard something of importance.	Казалось, с тех пор они не сказали друг другу ни слова, но разительная перемена в их лицах, таинственная удовлетворенность, томно мерцавшая в их глазах, показывала, что им известно кое-что значительное.

At the sight of his business rivals, Bezenchuk waved his hand in despair and called after Vorobyaninov in a whisper:	При виде своих коммерческих врагов Безенчук отчаянно махнул рукой, остановился и зашептал вслед Воробьянинову:
"I'll make it thirty-two roubles."	- Уступлю за тридцать два рублика.
Ippolit Matveyevich frowned and increased his pace.	Ипполит Матвеевич поморщился и ускорил шаг.
"You can have credit," added Bezenchuk.	- Можно в кредит, - добавил Безенчук.
The three owners of the Nymph said nothing.	Трое же владельцев "Нимфы" ничего не говорили.
They sped after Vorobyaninov in silence, continually doffing their caps and bowing as they went.	Они молча устремились вслед за Воробьяниновым, беспрерывно снимая на ходу картузы и вежливо кланяясь.
Highly annoyed by the stupid attentions of the undertakers, Ippolit Matveyevich ran up the steps of the porch more quickly than usual, irritably wiped his boots free of mud on one of the steps and, feeling strong pangs of hunger, went into the hallway.	Рассерженный вконец глупыми приставаниями гробовщиков, Ипполит Матвеевич быстрее обыкновенного взбежал на крыльцо, раздраженно соскреб о ступеньку грязь с сапог и, испытывая сильнейшие приступы аппетита, вошел в сени.
He was met by Father Theodore, priest of the Church of St. Frol and St. Laurence, who had just come out of the inner room and was looking hot and bothered.	Навстречу ему из комнаты вышел священник церкви Фрола и Лавра отец Федор, пышущий жаром.
Holding up his cassock in his right hand, Father Theodore hurried past towards the door, ignoring Ippolit Matveyevich.	Подобрав правой рукой рясу и не замечая Ипполита Матвеевича, отец Федор пронесся к выходу.
It was then that Vorobyaninov noticed the extra cleanliness and the unsightly disorder of the sparse furniture, and felt a tickling sensation in his nose from the strong smell of medicine.	Тут Ипполит Матвеевич заметил излишнюю чистоту, новый, режущий глаза беспорядок в расстановке немногочисленной мебели и ощутил щекотание в носу, происшедшее от сильного лекарственного запаха.
In the outer room Ippolit Matveyevich was met by his neighbour, Mrs. Kuznetsov, the agronomist.	В первой комнате Ипполита Матвеевича встретила соседка, жена агронома мадам Кузнецова.
She spoke in a whisper, moving her hand about.	Она зашипела и замахала руками:
"She's worse. She's just made her confession.	- Ей хуже, она только что исповедовалась.
Don't make a noise with your boots."	Не стучите сапогами.
"I'm not," said Ippolit Matveyevich meekly. "What's happened?"	- Я не стучу, - покорно ответил Ипполит Матвеевич. - Что же случилось?
Mrs. Kuznetsov sucked in her lips and pointed to the door of the inner room:	Мадам Кузнецова подобрала губы и показала рукой на дверь второй комнаты.
"Very severe heart attack."	- Сильнейший сердечный припадок.
Then, clearly repeating what she had heard, added:	И, повторяя явно чужие слова, понравившиеся ей своей значительностью, добавила:
"The possibility of her not recovering should not be discounted.	- Не исключена возможность смертельного исхода.
I've been on my feet all day.	Я сегодня весь день на ногах.

I came this morning to borrow the mincer and saw the door was open. There was no one in the kitchen and no one in this room either. So I thought Claudia Ivanovna had gone to buy flour to make some Easter cake. She'd been going to for some time.	Прихожу утром за мясорубкой, смотрю - дверь открыта, в кухне никого, в этой комнате тоже, ну, я думала, что Клавдия Ивановна пошла за мукой для куличей, она давеча собиралась.
You know what flour is like nowadays. If you don't buy it beforehand . . ."	Мука теперь, сами знаете, если не купишь заранее...
Mrs. Kuznetsov would have gone on for a long time describing the flour and the high price of it and how she found Claudia Ivanovna lying by the tiled stove completely unconscious, had not a groan from the next room impinged painfully on Ippolit Matveyevich's ear.	Мадам Кузнецова долго бы еще рассказывала про муку, про дороговизну и про то, как она нашла Клавдию Ивановну лежащей у изразцовой печки в совершенно мертвенном состоянии, но стон, раздавшийся из соседней комнаты, больно поразил слух Ипполита Матвеевича.
He quickly crossed himself with a somewhat feelingless hand and entered his mother-in-law's room.	Он быстро перекрестился слегка онемевшей рукой и прошел в комнату тещи.
CHAPTER TWO	Глава II
MADAME PETUKHOV'S DEMISE	Кончина мадам Петуховой
Claudia Ivanovna lay on her back with one arm under her head.	Клавдия Ивановна лежала на спине, подсунув одну руку под голову.
She was wearing a bright apricot-coloured cap of the type that used to be in fashion when ladies wore the "chanticleer" and had just begun to dance the tango.	Голова ее была в чепце интенсивно абрикосового цвета, который был в такой моде в 1911 году, когда дамы носили платья "шантеклер" и только начинали танцевать аргентинский танец танго.
Claudia Ivanovna's face was solemn, but expressed absolutely nothing.	Лицо Клавдии Ивановны было торжественно, но ровно ничего не выражало.
Her eyes were fixed on the ceiling.	Глаза смотрели в потолок.
"Claudia Ivanovna!" called Ippolit Matveyevich.	- Клавдия Ивановна, - позвал Воробьянинов.
His mother-in-law moved her lips rapidly, but instead of the trumpet-like sounds to which his ear was accustomed, Ippolit Matveyevich only heard a groan, soft, high-pitched, and so pitiful that his heart gave a leap. A tear suddenly glistened in one eye and rolled down his cheek like a drop of mercury.	Теща быстро зашевелила губами, но вместо привычных уху Ипполита Матвеевича трубных звуков он услышал стон, тихий, тонкий и такой жалостный, что сердце его дрогнуло и блестящая слеза неожиданно быстро выкатилась из глаза и, словно ртуть, скользнула по лицу.
"Claudia Ivanovna," repeated Vorobyaninov, "what's the matter?"	- Клавдия Ивановна, - повторил Воробьянинов, -что с вами?
But again he received no answer.	Но снова не получил ответа.
The old woman had closed her eyes and slumped to one side.	Старуха закрыла глаза и слегка завалилась на бок.
The agronomist came quietly into the room and led him away like a little boy taken to be washed.	В комнату тихо вошла агрономша и увела его за руку, как мальчика, которого ведут мыться.
"She's dropped off.	- Она заснула.
The doctor didn't say she was to be disturbed.	Врач не велел ее беспокоить.
Listen, dearie, run down to the chemist's.	Вы, голубчик, вот что. Сходите в аптеку.

Here's the prescription. Find out how much an ice-bag costs."	Нате квитанцию и узнайте, почем пузыри для льда.
Ippolit Matveyevich obeyed Madame Kuznetsov, sensing her indisputable superiority in such matters.	Ипполит Матвеевич во всем покорился мадам Кузнецовой, чувствуя ее неоспоримое превосходство в этих делах.
It was a long way to the chemist's.	До аптеки бежать было далеко.
Clutching the prescription in his fist like a schoolboy, Ippolit Matveyevich hurried out into the street.	По-гимназически зажав в кулаке рецепт, Ипполит Матвеевич, торопясь, вышел на улицу.
It was almost dark, but against the fading light the frail figure of Bezenchuk could be seen leaning against the wooden gate munching a piece of bread and onion.	Было уже почти темно. На фоне иссякающей зари виднелась тщедушная фигура гробовых дел мастера Безенчука, который, прислонясь к еловым воротам, закусывал хлебом и луком.
The three Nymphs were squatting beside him, eating porridge from an iron pot and licking their spoons.	Тут же рядом сидели на корточках трое хозяев "Нимфы" и, облизывая ложки, ели из чугунного горшочка гречневую кашу.
At the sight of Vorobyaninov the undertakers sprang to attention, like soldiers.	При виде Ипполита Матвеевича гробовщики вытянулись, как солдаты.
Bezenchuk shrugged his shoulders petulantly and, pointing to his rivals, said:	Безенчук обидчиво пожал плечами и, протянув руку в направлении конкурентов, проворчал:
"Always in me way, durn 'em."	- Путаются, туды их в качель, под ногами.
In the middle of the square, near the bust of the "poet Zhukovsky, which was inscribed with the words	Посреди Старопанской площади, у бюстика поэта Жуковского с высеченной на цоколе надписью:
"Poetry is God in the Sacred Dreams of the Earth", an animated conversation was in progress following the news of Claudia Ivanovna's stroke.	"Поэзия есть бог в святых мечтах земли", велись оживленные разговоры, вызванные известием о тяжелой болезни Клавдии Ивановны.
The general opinion of the assembled citizens could have been summed up as "We all have to go sometime" and "What the Lord gives, the Lord takes back".	Общее мнение собравшихся горожан сводилось к тому, что "все там будем" и что "бог дал, бог и взял".
The hairdresser	Парикмахер
"Pierre and Constantine"-who also answered readily to the name of Andrew Ivanovich, by the way-once again took the opportunity to air his knowledge of medicine, acquired from the Moscow magazine Ogonyok.	"Пьер и Константин", охотно отзывавшийся, впрочем, на имя - Андрей Иванович, и тут не упустил случая выказать свои познания в медицинской области, почерпнутые им из московского журнала "Огонек", лежавшего обычно на столике его предприятия для услаждения бреющихся граждан.
"Modern science," Andrew Ivanovich was saying, "has achieved the impossible.	- Современная наука, - говорил Андрей Иванович, - дошла до невозможного.
Take this for example. Let's say a customer gets a pimple on his chin.	Возьмите, скажем, у клиента прыщик на подбородке выскочил.
In the old days that usually resulted in blood-poisoning. But they say that nowadays, in Moscow-I don't know whether it's true or not-a freshly sterilized shaving brush is used for every customer."	Раньше до заражения крови доходило, а теперь в Москве, говорят, не знаю, правда это или неправда, на каждого клиента отдельная стерилизованная кисточка полагается.

The citizens gave long sighs.	Граждане протяжно вздохнули.
"Aren't you overdoing it a bit, Andrew? "	- Это ты, Андрей, малость захватил!..
"How could there be a different brush for every person?	- Где же это видано, чтоб на каждого человека отдельная кисточка!
That's a good one!"	Выдумает же человек!..
Prusis, a former member of the proletariat intelligentsia, and now a private stall-owner, actually became excited.	Бывший пролетарий умственного труда, а ныне палаточник Прусис даже разнервничался:
"Wait a moment, Andrew Ivanovich. According to the latest census, the population of Moscow is more than two million.	- Позвольте, Андрей Иванович, в Москве, по данным последней переписи, больше двух миллионов жителей.
That means they'd need more than two million brushes.	Так, значит, нужно больше двух миллионов кисточек?
Seems rather curious."	Довольно оригинально.
The conversation was becoming heated, and heaven only knows how it would have ended had not Ippolit Matveyevich appeared at the end of the street.	Разговор принимал горячие формы и черт знает до чего дошел бы, если б в конце Осыпной улицы не показался бегущий иноходью Ипполит Матвеевич.
"He's off to the chemist's again.	- Опять в аптеку побежал.
Things must be bad."	Плохи дела, значит.
"The old woman will die.	- Помрет старуха.
Bezenchuk isn't running round the town in a flurry for nothing."	Недаром Безенчук по городу сам не свой бегает.
"What does the doctor say? "	- А доктор что говорит?
"What doctor?	- Что доктор?
Do you call those people in the social-insurance office doctors?	В страхкассе разве доктора?
They're enough to send a healthy man to his grave!"	И здорового залечат!
"Pierre and Constantine", who had been longing for a chance to make a pronouncement on the subject of medicine, looked around cautiously, and said:	"Пьер и Константин", давно уже порывавшийся сделать сообщение на медицинскую тему, заговорил, опасливо оглянувшись по сторонам.
"Haemoglobin is what counts nowadays."	- Теперь вся сила в гемоглобине.
Having said that, he fell silent.	Сказав это, "Пьер и Константин" умолк.
The citizens also fell silent, each reflecting in his own way on the mysterious power of haemoglobin.	Замолчали и горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах гемоглобина.
When the moon rose and cast its minty light on the miniature bust of Zhukovsky, a rude word could clearly be seen chalked on the poet's bronze back.	Когда луна поднялась и ее мятный свет озарил миниатюрный бюстик Жуковского, на медной его спинке можно было ясно разобрать крупно написанное мелом краткое ругательство.

This inscription had first appeared on June 15, 1897, the same day that the bust had been unveiled. And despite all the efforts of the tsarist police, and later the Soviet militia, the defamatory word had reappeared each day with unfailing regularity.	Впервые подобная надпись появилась на бюстике 15 июня 1897 года, в ночь, наступившую непосредственно после его открытия, и как представители полиции, а впоследствии милиции, ни старались, хулительная надпись аккуратно появлялась каждый день.
The samovars were already singing in the little wooden houses with their outside shutters, and it was time for supper.	В деревянных, с наружными ставнями домиках уже пели самовары. Был час ужина.
The citizens stopped wasting their time and went their way.	Граждане не стали понапрасну терять время и разошлись.
A wind began to blow.	Подул ветер...
In the meantime Claudia Ivanovna was dying.	Между тем, Клавдия Ивановна умирала.
First she asked for something to drink, then said she had to get up and fetch Ippolit Matveyevich's best boots from the cobbler. One moment she complained of the dust which, as she put it, was enough to make you choke, and the next asked for all the lamps to be lit.	Она то просила пить, то говорила, что ей нужно встать и сходить за отданными в починку парадными штиблетами Ипполита Матвеевича, то жаловалась на пыль, от которой, по ее словам, можно было задохнуться, то просила зажечь все лампы.
Ippolit Matveyevich paced up and down the room, tired of worrying. His mind was full of unpleasant, practical thoughts.	Ипполит Матвеевич, который уже устал волноваться, ходил по комнате, и в голову ему лезли неприятные хозяйственные мысли.
He was thinking how he would have to ask for an advance at the mutual assistance office, fetch the priest, and answer letters of condolence from relatives.	Он думал о том, как придется брать в кассе взаимопомощи аванс, бегать за попом и отвечать на соболезнующие письма родственников.
To take his mind off these things, Ippolit Matveyevich went out on the porch.	Чтобы рассеяться немного, Ипполит Матвеевич вышел на крыльцо.
There, in the green light of the moon, stood Bezenchuk the undertaker.	В зеленом свете луны стоял гробовых дел мастер Безенчук.
"So how would you like it, Mr. Vorobyaninov?" asked the undertaker, hugging his cap to his chest.	- Так как же прикажете, господин Воробьянинов? - спросил мастер, прижимая к груди картуз.
"Yes, probably," answered Ippolit Matveyevich gloomily.	- Что ж, пожалуй, - угрюмо ответил Ипполит Матвеевич.
"Does the Nymph, durn it, really give good service?" said Bezenchuk, becoming agitated.	- А "Нимфа", туды ее в качель, разве товар дает, -заволновался Безенчук.
"Go to the devil!	- Да пошел ты к черту!
You make me sick!"	Надоел!
"I'm not doin' nothin'.	- Я ничего.
I'm only askin' about the tassels and brocade. How shall I make it?	Я насчет кистей и глазета, как сделать, туды их в качель?
Best quality?	Первый сорт прима?
Or how?"	Или как?
"No tassels or brocade.	- Без всяких кистей и глазетов.

Just an ordinary coffin made of pine-wood.	Простой деревянный гроб. Сосновый.
Do you understand? "	Понял?
Bezenchuk put his finger to his lips to show that he understood perfectly, turned round and, managing to balance his cap on his head although he was staggering, went off.	Безенчук приложил палец к губам, показывая этим, что он все понимает, повернулся и, балансируя картузом, но все же шатаясь, отправился восвояси.
It was only then that Ippolit Matveyevich noticed that he was blind drunk.	Тут только Ипполит Матвеевич заметил, что гробовой мастер смертельно пьян.
Ippolit Matveyevich felt singularly upset.	На душе Ипполита Матвеевича снова стало необыкновенно гадостно.
He tried to picture himself coming home to an empty, dirty house.	Он не представлял себе, как будет приходить в опустевшую, замусоренную квартиру.
He was afraid his mother-in-law's death would deprive him of all those little luxuries and set ways he had acquired with such effort since the revolution-a revolution which had stripped him of much greater luxuries and a grander way of life.	Ему казалось, что со смертью тещи исчезнут те маленькие удобства и привычки, которые он с усилиями создал себе после революции, похитившей у него большие удобства и широкие привычки.
"Should I marry?" he wondered. "But who?	"Жениться? - подумал Ипполит Матвеевич. - На ком?
The militia chief’s niece or Barbara Stepanova, Prusis's sister?	На племяннице начальника умилиции, на Варваре Степановне, сестре Прусиса?
Or maybe I should hire a housekeeper.	Или, может быть, нанять домработницу?
But what's the use?	Куда там!
She would only drag me around the law courts.	Затаскает по судам.
And it would cost me something, too!"	Да и накладно".
The future suddenly looked black for Ippolit Matveyevich.	Жизнь сразу почернела в глазах Ипполита Матвеевича.
Full of indignation and disgust at everything around him, he went back into the house.	И, полный негодования и отвращения к своей жизни, он снова вернулся в дом.
Claudia Ivanovna was no longer delirious.	Клавдия Ивановна уже не бредила.
Lying high on her pillows, she looked at Ippolit Matveyevich, in full command of her faculties, and even sternly, he thought.	Высоко лежа на подушках, она посмотрела на вошедшего Ипполита Матвеевича вполне осмысленно и, как ему показалось, даже строго.
"Ippolit Matveyevich," she whispered clearly. "Sit close to me.	- Ипполит, - прошептала она явственно, - сядьте около меня.
I want to tell you something."	Я должна рассказать вам...
Ippolit Matveyevich sat down in annoyance, peering into his mother-in-law's thin, bewhiskered face.	Ипполит Матвеевич с неудовольствием сел, вглядываясь в похудевшее, усатое лицо тещи.
He made an attempt to smile and say something encouraging, but the smile was hideous and no words of encouragement came to him.	Он попытался улыбнуться и сказать что-нибудь ободряющее. Но улыбка получилась дикая, а ободряющих слов совсем не нашлось.

An awkward wheezing noise was all he could produce.	Из горла Ипполита Матвеевича вырвалось лишь неловкое пиканье.
"Ippolit," repeated his mother-in-law, "do you remember our drawing-room suite?"	- Ипполит, - повторила теща, - помните вы наш гостиный гарнитюр?
"Which one?" asked Ippolit Matveyevich with that kind of polite attention that is only accorded to the very sick.	- Какой? - спросил Ипполит Матвеевич с предупредительностью, возможной лишь к очень больным людям.
"The one . . . upholstered in English chintz."	-Тот... Обитый английским ситцем в цветочек...
"You mean the suite in my house?"	- Ах, это в моем доме?
"Yes, in Stargorod."	- Да, в Старгороде...
"Yes, I remember it very well . . . a sofa, a dozen chairs and a round table with six legs.	-Помню, я-то отлично помню... Диван, двое кресел, дюжина стульев и круглый столик о шести ножках.
It was splendid furniture. Made by Hambs. . . . But why does it come to mind?"	Мебель была превосходная, гамбсовская... А почему вы вспомнили?
Claudia Ivanovna, however, was unable to answer.	Но Клавдия Ивановна не смогла ответить.
Her face had slowly begun to turn the colour of copper sulphate.	Лицо ее медленно стало покрываться купоросным цветом.
For some reason Ippolit Matveyevich also caught his breath.	Захватило почему-то дух и у Ипполита Матвеевича.
He clearly remembered the drawing-room in his house and its symmetrically arranged walnut furniture with curved legs, the polished parquet floor, the old brown grand piano, and the oval black-framed daguerreotypes of high-ranking relatives on the walls.	Он отчетливо вспомнил гостиную в своем особняке, симметрично расставленную ореховую мебель с гнутыми ножками, начищенный восковой пол, старинный коричневый рояль и овальные черные рамочки с дагерротипами сановных родственников на стенах.
Claudia Ivanovna then said in a wooden, apathetic voice:	Тут Клавдия Ивановна деревянным, равнодушным голосом сказала:
"I sewed my jewels into the seat of a chair."	- В сиденье стула я зашила свои бриллианты.
Ippolit Matveyevich looked sideways at the old woman.	Ипполит Матвеевич покосился на старуху.
"What jewels?" he asked mechanically, then, suddenly realizing what she had said, added quickly: "Weren't they taken when the house was searched?"	- Какие бриллианты? - спросил он машинально, но тут же спохватился. - Разве их не отобрали тогда, во время обыска?
"I hid the jewels in a chair," repeated the old woman stubbornly.	- Я зашила бриллианты в стул, - упрямо повторила старуха.
Ippolit Matveyevich jumped up and, taking a close look at Claudia Ivanovna's stony face lit by the paraffin lamp, saw she was not raving.	Ипполит Матвеевич вскочил и, посмотрев на освещенное керосиновой лампой с жестяным рефлектором каменное лицо Клавдии Ивановны, понял, что она не бредит.
"Your jewels!" he cried, startled at the loudness of his own voice. "In a chair?	-Ваши бриллианты?! - закричал он, пугаясь силы своего голоса. - В стул?
Who induced you to do that?	Кто вас надоумил?
Why didn't you give them to me?"	Почему вы не дали их мне?

"Why should I have given them to you when you squandered away my daughter's estate?" said the old woman quietly and viciously.	- Как же было дать вам бриллианты, когда вы пустили по ветру имение моей дочери? - спокойно и зло молвила старуха.
Ippolit Matveyevich sat down and immediately stood up again.	Ипполит Матвеевич сел и сейчас же снова встал.
His heart was noisily sending the blood coursing around his body.	Сердце его с шумом рассылало потоки крови по всему телу.
He began to hear a ringing in his ears.	В голове начало гудеть.
"But you took them out again, didn't you?	- Но вы их вынули оттуда?
They're here, aren't they?"	Они здесь?
The old woman shook her head.	Старуха отрицательно покачала головой.
"I didn't have time.	-Я не успела.
You remember how quickly and unexpectedly we had to flee.	Вы помните, как быстро и неожиданно нам пришлось бежать.
They were left in the chair . .. the one between the terracotta lamp and the fireplace."	Они остались в стуле, который стоял между терракотовой лампой и камином.
"But that was madness!	- Но ведь это же безумие!
You're just like your daughter," shouted Ippolit Matveyevich loudly. And no longer concerned for the fact that he was at the bedside of a dying woman, he pushed back his chair with a crash and began prancing about the room.	Как вы похожи на свою дочь! - закричал Ипполит Матвеевич полным голосом и, уже не стесняясь тем, что находится у постели умирающей, с грохотом отодвинул столик и засеменил по комнате. Старуха безучастно следила за действиями Ипполита Матвеевича.
"I suppose you realize what may have happened to the chairs?	- Но вы хотя бы представляете себе, куда эти стулья могли попасть?
Or do you think they're still there in the drawing-room in my house, quietly waiting for you to come and get your jewellery? " The old woman did not answer.	Или вы думаете, быть может, что они смирнехонько стоят в гостиной моего дома и ждут, покуда вы придете забрать ваши р-регалии? Старуха ничего не ответила. - Хоть отметку, черт возьми, вы сделали на этом стуле? Отвечайте!
The registry clerk's wrath was so great that the pince-nez fell of his nose and landed on the floor with a tinkle, the gold nose-piece glittering as it passed his knees.	У делопроизводителя загса от злобы свалилось с носа пенсне и, мелькнув у колен золотой своей дужкой, грянулось об пол и распалось на мелкие дребезги.
"What?	-Как?
Seventy thousand roubles' worth of jewellery hidden in a chair!	Засадить в стул бриллиантов на семьдесят тысяч!?
Heaven knows who may sit on that chair!"	В стул, на котором неизвестно кто сидит!?.
At this point Claudia Ivanovna gave a sob and leaned forward with her whole body towards the edge of the bed.	Но тут Клавдия Ивановна всхлипнула и подалась всем корпусом к краю кровати.
Her hand described a semi-circle and reached out to grasp Ippolit Matveyevich, but then fell back on to the violet down quilt.	Рука ее, описав полукруг, пыталась ухватить Ипполита Матвеевича, но тут же упала на стеганое фиолетовое одеяло.

Squeaking with fright, Ippolit Matveyevich ran to fetch his neighbour.	Ипполит Матвеевич, повизгивая от страха, бросился к агрономше.
"I think she's dying," he cried.	- Умирает, кажется.
The agronomist crossed herself in a businesslike way and, without hiding her curiosity, hurried into Ippolit Matveyevich's house, accompanied by her bearded husband, also an agronomist.	Агрономша деловито перекрестилась и, не скрывая своего любопытства, вместе с мужем, бородатым агрономом, побежала в дом Ипполита Матвеевича.
In distraction Vorobyaninov wandered into the municipal park.	Сам он ошеломленно забрел в городской сад.
While the two agronomists and their servants tidied up the deceased woman's room, Ippolit Matveyevich roamed around the park, bumping into benches and mistaking for bushes the young couples numb with early spring love.	И покуда чета агрономов с их прислугой прибирали в комнате покойной, Ипполит Матвеевич бродил по саду, натыкаясь без пенсне на скамьи, принимая окоченевшие от ранней весенней любви парочки за кусты, а сверкающие под луной кусты принимая за бриллиантовые кущи.
The strangest things were going on in Ippolit Matveyevich's head.	В голове Ипполита Матвеевича творилось черт знает что.
He could hear the sound of gypsy choirs and orchestras composed of big-breasted women playing the tango over and over again; he imagined the Moscow winter and a long-bodied black trotter that snorted contemptuously at the passers-by. He imagined many different things: a pair of deliriously expensive orange-coloured panties, slavish devotion, and a possible trip to Cannes.	Звучали цыганские хоры, грудастые дамские оркестры беспрерывно исполняли танго-амапа; представлялась ему московская зима и черный длинный рысак, презрительно хрюкающий на пешеходов; многое представлялось Ипполиту Матвеевичу: и оранжевые, упоительно дорогие кальсоны, и лакейская преданность, и возможная поездка в Тулузу... Но сейчас же Ипполит Матвеевич облился холодом сомнений: - Как же я их найду? Цыганские хоры сразу умолкли. - Где эти стулья теперь искать? Их, конечно, растащили из моего дома по всему Стар городу. По всем этим пыльным, вонючим учреждениям, вроде моего загса.
Ippolit Matveyevich began walking more slowly and suddenly stumbled over the form of Bezenchuk the undertaker.	Ипполит Матвеевич зашагал медленнее и вдруг споткнулся о тело гробовых дел мастера Безенчука.
The latter was asleep, lying in the middle of the path in his fur coat.	Мастер спал, лежа в тулупе поперек садовой дорожки.
The jolt woke him up. He sneezed and stood up briskly.	От толчка он проснулся, чихнул и живо встал.
"Now don't you worry, Mr Vorobyaninov," he said heatedly, continuing the conversation started a while before. "There's lots of work goes into a coffin."	- Не извольте беспокоиться, господин Воробьянинов, - сказал он горячо, как бы продолжая начатый давеча разговор, - гроб - он работу любит.
"Claudia Ivanovna's dead," his client informed him.	- Умерла Клавдия Ивановна! - сообщил заказчик.
"Well, God rest her soul," said Bezenchuk. "So the old lady's passed away. Old ladies pass away . . . or they depart this life. It depends who she is.	- Ну, царствие небесное, - согласился Безенчук, -преставилась, значит, старушка... Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу отдают -это смотря какая старушка.

Yours, for instance, was small and plump, so she passed away. But if it's one who's a bit bigger and thinner, then they say she has departed this life. . . ."	Ваша, например, маленькая и в теле, - значит, "преставилась"... А, например, которая покрупнее, да похудее - та, считается, "богу душу отдает"...
"What do you mean 'they say'?	-То есть как это считается?
Who says?"	У кого это считается?
"We say.	- У нас и считается.
The undertakers. Now you, for instance. You're distinguished-lookin' and tall, though a bit on the thin side.	У мастеров... Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой.
If you should die, God forbid, they'll say you popped off.	Вы, считается, ежели не дай бог помрете, что "в ящик сыграли".
But a tradesman, who belonged to the former merchants' guild, would breathe his last.	А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, "приказал долго жить".
And if it's someone of lower status, say a caretaker, or a peasant, we say he has croaked or gone west.	А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят -"перекинулся" или "ноги протянул".
But when the high-ups die, say a railway conductor or someone in administration, they say he has kicked the bucket.	Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что "дуба дают".
They say:	Так про них и говорят:
'You know our boss has kicked the bucket, don't you?' "	"А наш-то, слышали, дуба дал"...
Shocked by this curious classification of human mortality, Ippolit Matveyevich asked:	Потрясенный этой, несколько странной классификацией человеческих смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
"And what will the undertakers say about you when you die?"	- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
"I'm small fry.	- Я человек маленький.
They'll say, 'Bezenchuk's gone', and nothin' more."	Скажут "гигнулся Безенчук". А больше ничего не скажут.
And then he added grimly:	И строго добавил:
"It's not possible for me to pop off or kick the bucket; I'm too small.	- Мне "дуба дать" или "сыграть в ящик" -невозможно.
But what about the coffin, Mr Vorobyaninov?	У меня комплекция мелкая... А с гробом как, господин Воробьянинов?
Do you really want one without tassels and brocade?	Неужто так без кистей и глазету ставить будете?
But Ippolit Matveyevich, once more immersed in dazzling dreams, walked on without answering.	Но Ипполит Матвеевич, снова потонув в ослепительных мечтах, ничего не ответил и двинулся вперед.
Bezenchuk followed him, working something out on his fingers and muttering to himself, as he always did.	Безенчук последовал за ним, подсчитывая что-то на пальцах и, по обыкновению, бормоча.

The moon had long since vanished and there was a wintry cold.	Луна давно сгинула. Было по-зимнему холодно.
Fragile, wafer-like ice covered the puddles.	Лужи снова затянуло ломким, как вафля, льдом.
The companions came out on Comrade Gubernsky Street, where the wind was tussling with the hanging shop-signs.	На улице "Им. тов. Губернского", куда вышли спутники, ветер дрался с вывесками.
A fire-engine drawn by skinny horses emerged from the direction of Staropan Square with a noise like the lowering of a blind.	Со стороны Старопанской площади, со звуками опускаемой железной шторы, выехал пожарный обоз на тощих лошадях.
Swinging their canvas legs from the platform, the firemen wagged their helmeted heads and sang in intentionally tuneless voices:	Пожарные в касках, свесив парусиноые ноги с площадки, мотали головами и пели нарочито противными голосами:
"Glory to our fire chief,	Нашему брандмейстеру слава!
Glory to dear Comrade Pumpoff!"	Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ава!..
"They've been havin' a good time at Nicky's wedding," remarked Bezenchuk nonchalantly. "He's the fire chiefs son." And he scratched himself under his coat. "So you really want it without tassels and brocade?"	- На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына, гуляли, - равнодушно сказал Безенчук и почесал под тулупом грудь. - Так неужто так-таки без глазету и без всего делать?
By that moment Ippolit Matveyevich had finally made up his mind.	Как раз к этому времени Ипполит Матвеевич уже решил все.
"I'll go and find them," he decided, "and then we'll see."	"Поеду, - решил он, - найду. А там... посмотрим".
And in his jewel-encrusted visions even his deceased mother-in-law seemed nicer than she had actually been.	И в бриллиантовых мечтах даже покойная теща показалась ему милее, чем была.
He turned to Bezenchuk and said:	Он повернулся к Безенчуку:
"Go on then, damn you, make it!	- Черт с тобой! Делай!
With brocade!	Глазетовый.
And tassels!"	С кистями.
CHAPTER THREE	ГЛАВА ВТОРАЯ Глава III
THE PARABLE OF THE SINNER	"Зерцало грешного"
Having heard the dying Claudia Ivanovna's confession, Father Theodore Vostrikov, priest of the Church of St. Frol and St. Laurence, left Vorobyaninov's house in a complete daze and the whole way home kept looking round him distractedly and smiling to himself in confusion.	Исповедовав умирающую Клавдию Ивановну, священник церкви Фрола и Лавра, отец Федор Востриков, вышел из дома Воробьянинова в полном ажиотаже и всю дорогу до своей квартиры прошел, рассеянно глядя по сторонам и смущенно улыбаясь.
His bewilderment became so great in the end that he was almost knocked down by the district-executive-committee motor-car, Gos. No. 1.	К концу дороги рассеянность его дошла до такой степени, что он чуть было не угодил под уисполкомовский автомобиль Гос. № 1.

Struggling out of the cloud of purple smoke issuing from the infernal machine, Father Vostrikov reached the stage of complete distraction, and, despite his venerable rank and middle age, finished the journey at a frivolous half-gallop.	Выбравшись из фиолетового тумана, напущенного адской машиной уисполкома, отец Востриков пришел в совершенное расстройство и, несмотря на почтенный сан и средние годы, проделал остаток пути фривольным полугалопом.
His wife, Catherine, was laying the table for supper.	Матушка Катерина Александровна накрывала к ужину.
On the days when there was no evening service to conduct, Father Theodore liked to have his supper early.	Отец Федор в свободные от всенощной дни любил ужинать рано.
This time, however, to his wife's surprise, the holy father, having taken off his hat and warm padded cassock, skipped past into the bedroom, locked himself in and began chanting the prayer "It Is Meet" in a tuneless voice.	Но сейчас, сняв шляпу и теплую, на ватине, рясу, батюшка быстро проскочил в спальню, к удивлению матушки, заперся там и глухим голосом стал напевать "Достойно есть".
His wife sat down on a chair and whispered in alarm:	Матушка присела на стул и боязливо зашептала:

- Новое дело затеял! Опять как с Неркой кончится. Неркой звали суку французского

бульдога, которую отец Федор с преогромным трудом купил за 40 рублей на Миусском рынке, в Москве. Отец Федор замыслил свести бульдожку с крутобоким, мордатым, вечно чихающим кобельком секретаря уисполкома, а регулярно получаемый от избранной четы приплод отвозить в Москву и с выгодой продавать любителям. При виде собачки попадья ахнула и со всей твердостью заявила, что "конского завода" не допустит. Сладить, однако, с отцом Федором было невозможно. Катерина Александровна

после трехдневной ссоры покорилась, и воспитание Нерки началось. Еду собаке подавали на трех блюдах. На одном лежали квадратные кусочки вареного мяса, на другом - манная кашица, а в третье блюдечко отец Федор накладывал какое-то мерзкое месиво, утверждая, что в нем содержится большой процент фосфору, так необходимого молодой собаке для укрепления костей. От добротной пищи и нежного воспитания Нерка расцвела и вошла в

необходимый для произведения потомства

возраст. Отец Федор надзирал за собакой, диспутировал с видными городскими собачеями, скорбя лишь о том, что не может побеседовать с секретарем уисполкома, великим, как говорили, знатоком по части собаководства. Наконец на Нерку надели новый щеголеватый ошейник с перьями, напоминающий запястье египетской царицы Клеопатры, и Катерина Александровна, взяв с собою 3 рубля, повела благоухающую невесту к медалисту-жениху, принадлежащему секретарю уисполкома. Счастливый принц

встретил прелестную Нерку нежным, далеко слышным лаем. Отец Федор, сидя у окна, в нетерпении поджидал возвращения молодой. В конце улицы появилась упитанная фигура Катерины Александровны. Саженях в тридцати от дома она остановилась, чтобы поговорить с соседкой. Нерка, придерживаемая шнурком, рассеянно описывала вокруг хозяйки кольца, восьмерки и параболы, изредка принюхиваясь к основанию ближайшей тумбочки. Но уже

через минуту хозяйская гордость, обуявшая душу отца Федора, сменилась негодованием, а потом и ужасом. Из-за угла быстро выкатился большой одноглазый, известный всей улице своей порочностью пес Марсик. Помахав хвостом, лежавшим на спине кренделем, мерзавец подскочил к Нерке с явно матримониальными намерениями. Отец Федор от негодования

подпрыгнул на стуле. Катерина Александровна, увлеченная беседой, не замечала ничего, происходившего за ее спиной. Востриков ужаснулся и, захватив в сенях палку, выбежал на

	улицу. Сцена, представившаяся его взору, была полна драматизма. Катерина Александровна бегала вокруг собак, визжа: "Пошел! Пошел! Пошел!" - и била Марсика зонтиком по могучей спине. Пес не обращал на побои ни малейшего внимания. Мысли его были далеко. Закричав еще издали страшным голосом, отец Федор бросился спасать свое будущее богатство, но было уже поздно. Избитый Марсик ускакал на трех ногах. Дома произошла большая семейная сцена, уснащенная многими тяжелыми подробностями. Попадья плакала. Отец Федор сердито молчал, с омерзением поглядывая на оскверненную собаку. Оставалась крохотная надежда на то, что потомство Нерки все-таки пойдет по уисполкомовской линии. Через положенное время Нерка принесла шесть отличных мордатых крутобоких щенят чисто бульдожьей породы, которых портила одна маленькая подробность: у каждого щенка имелся большой черный пушистый, лежащий на спине кренделем хвост. Вместе с кренделеобразными хвостами рухнула возможность продать приплод с прибылью. Щенков раздарили. Нерку подвергли строгому заточению и снова стали ждать приплода. По ночам, а также утром, днем и вечером под окнами отца Вострикова медленно похаживал порочный Марсик, уставясь единственным нахальным глазом в окна и жалобно подвывая. Несмотря на тюремный режим и новые три рубля, затраченные на секретарского кобеля, второе поколение еще больше напоминало бродягу Марсика. Один щенок родился даже одноглазым. Успех бродячего пса был совершенно необъясним. Тем не менее третья серия щенков оказалась вылитыми марсиками и от визитов к уисполкомовскому медалисту заимствовала только кривые породистые лапы. Отец Востриков хотел сгоряча вчинить иск, но так как Марсик не имел хозяина, вчинить иск было некому. Так распался "конский завод" и мечты о верном, постоянном доходе.
Father Theodore's tempestuous soul knew no rest, nor had ever known it.	Порывистая душа отца Федора не знала покою. Не знала она его никогда.
Neither at the time when he was Theo, a pupil of the Russian Orthodox Church school, nor when he was Theodore Ivanych, a bewhiskered student at the college.	Ни тогда, когда он был воспитанником духовного училища, Федей, ни когда он был усатым семинаристом Федор Иванычем.
Having left the college and studied law at the university for three years in 1915 Vostrikov became afraid of the possibility of mobilization and returned to the Church.	Перейдя из семинарии в университет и проучившись на юридическом факультете три года, Востриков в 1915 году убоялся возможной мобилизации и снова пошел по духовной линии.

He was first anointed a deacon, then ordained a priest and appointed to the regional centre of N.	Сперва был рукоположен в диаконы, а потом посвящен в сан священника и назначен в уездный город N.
But the whole time, at every stage of his clerical and secular career, Father Theodore never lost interest in worldly possessions.	И всегда, во всех этапах духовной и гражданской карьеры, отец Федор оставался стяжателем.
He cherished the dream of possessing his own candle factory.	Мечтал отец Востриков о собственном свечном заводе.
Tormented by the vision of thick ropes of wax winding on to the factory drums, Father Theodore devised various schemes that would bring in enough basic capital to buy a little factory in Samara which he had had his eye on for some time.	Терзаемый видением больших заводских барабанов, наматывающих толстые восковые канаты, отец Федор изобретал различные проекты, осуществление которых должно было доставить ему основной и оборотный капиталы для покупки давно присмотренного в Самаре заводика.
Ideas occurred to Father Theodore unexpectedly, and when they did he used to get down to work on the spot.	Идеи осеняли отца Федора неожиданно, и он сейчас же принимался за работу.
He once started making a marble-like washing-soap; he made pounds and pounds of it, but despite an enormous fat content, the soap would not lather, and it cost twice as much as the Hammer and Plough brand, to boot.	Отец Федор вдруг начинал варить мраморное стирочное мыло; наваривал его пуды, но хотя мыло, по его уверению, заключало в себе огромный процент жиров, оно не мылилось и вдобавок стоило втрое дороже, чем "плугимолотовское".
For a long time after it remained in the liquid state gradually decomposing on the porch of the house, and whenever his wife, Catherine, passed it, she would wipe away a tear.	Мыло долго потом мокло и разлагалось в сенях, так что Катерина Александровна, проходя мимо него, даже всплакивала.
The soap was eventually thrown into the cesspool.	А еще потом мыло выбрасывали в выгребную яму.
Reading in a farming magazine that rabbit meat was as tender as chicken, that rabbits were highly prolific, and that a keen farmer could make a mint of money breeding them, Father Theodore immediately acquired half a dozen stud rabbits, and two months later, Nerka the dog, terrified by the incredible number of long-eared creatures filling the yard and house, fled to an unknown destination.	Прочитав в каком-то животноводческом журнале, что мясо кроликов нежно, как у цыпленка, что плодятся они во множестве и что разведение их может принести рачительному хозяину немалые барыши, отец Федор немедленно обзавелся полдюжиной производителей, и уже через пять месяцев собака Нерка, испуганная неимоверным количеством ушастых существ, заполнивших двор и дом, сбежала неизвестно куда.
However, the wretchedly provincial citizens of the town of N. proved extraordinarily conservative and, with unusual unanimity, refused to buy Vostrikov's rabbits.	Проклятые обыватели города N оказались чрезвычайно консервативными и с редким для неорганизованной массы единодушием не покупали у Вострикова ни одного кролика.
Then Father Theodore had a talk with his wife and decided to enhance his diet with the rabbit meat that was supposed to be tastier than chicken.	Тогда отец Федор, переговорив с попадьей, решил украсить свое меню кроликами, мясо которых превосходит по вкусу мясо цыплят.
The rabbits were roasted whole, turned into rissoles and cutlets, made into soup, served cold for supper and baked in pies.	Из кроликов приготовляли: жаркое, битки, пожарские котлеты. Кроликов варили в супе, подавали к ужину в холодном виде и запекали в бабки.

But to no avail.	Это не привело ни к чему.
Father Theodore worked it out that even if they switched exclusively to a diet of rabbit, the family could not consume more than forty of the creatures a month, while the monthly increment was ninety, with the number increasing in a geometrical progression.	Отец Федор подсчитал, что при переходе исключительно на кроличий паек семья сможет съесть за месяц не больше 40 животных, в то время как ежемесячный приплод составляет 90 штук, причем число это с каждым месяцем будет увеличиваться в геометрической прогрессии.
The Vostrikovs then decided to sell home-cooked meals.	Тогда Востриковы решили давать вкусные домашние обеды.
Father Theodore spent a whole evening writing out an advertisement in indelible pencil on neatly cut sheets of graph paper, announcing the sale of tasty home-cooked meals prepared in pure butter.	Отец Федор весь вечер при лампе писал химическим карандашом на аккуратно нарезанных листках арифметической бумаги объявления о даче вкусных домашних обедов, приготовляемых исключительно на свежем коровьем масле.
The advertisement began	Объявление начиналось словами:
"Cheap and Good!"	"Дешево и вкусно".
His wife filled an enamel dish with flour-and-water paste, and late one evening the holy father went around sticking the advertisements on all the telegraph poles, and also in the vicinity of state-owned institutions.	Попадья наполнила эмалированную мисочку мучным клейстером, и отец Федор поздним вечером налепил объявления на всех телеграфных столбах и поблизости советских учреждений.
The new idea was a great success.	Новая затея имела большой успех.
Seven people appeared the first day, among them Bendin, the military-commissariat clerk, by whose endeavour the town's oldest monument-a triumphal arch, dating from the time of the Empress Elizabeth-had been pulled down shortly before on the ground that it interfered with the traffic.	В первый же день явилось 7 человек, в том числе делопроизводитель военкомата Бендин и заведующий подотделом благоустройства Козлов, тщанием которого недавно был снесен единственный в городе памятник старины, триумфальная арка елисаветинских времен, мешавшая, по его словам, уличному движению.
The dinners were very popular.	Всем им обед очень понравился.
The next day there were fourteen customers.	На другой день явилось 14 человек.
There was hardly enough time to skin the rabbits.	С кроликов не успевали сдирать шкурки.
For a whole week things went swimmingly and Father Theodore even considered starting up a small fur-trading business, without a car, when something quite unforeseen took place.	Целую неделю дело шло великолепно, и отец Федор уже подумывал об открытии небольшого скорняжного производства, без мотора, когда произошел совершенно непредвиденный случай.
The Hammer and Plough co-operative, which had been shut for three weeks for stock-taking, reopened, and some of the counter hands, panting with the effort, rolled a barrel of rotten cabbage into the yard shared by Father Theodore, and dumped the contents into the cesspool.	Кооператив "Плуг и молот", который был уже заперт три недели по случаю переучета товаров, открылся, и работники прилавка, пыхтя от усилий, выкатили на задний двор, общий с двором отца Федора, бочку гнилой капусты, которую и свалили в выгребную яму.
Attracted by the piquant smell, the rabbits hastened to the cesspool, and the next morning an epidemic broke out among the gentle rodents.	Привлеченные пикантным запахом, кролики сбежались к яме, и уже на другое утро среди нежных грызунов начался мор.

It only raged for three hours, but during that time it finished off two hundred and forty adult rabbits and an uncountable number of offspring.	Свирепствовал он всего только три часа, но уложил всех 240 производителей и весь не поддающийся учету приплод.
The shocked priest had been depressed for two whole months, and it was only now, returning from Vorobyaninov's house and to his wife's surprise, locking himself in the bedroom, that he regained his spirits.	Ошеломленный, отец Федор притих на целых два месяца и взыграл духом только теперь, возвратясь из дому Воробьянинова и запершись, к удивлению матушки, в спальне.
There was every indication that Father Theodore had been captivated by some new idea.	Все показывало на то, что отец Федор озарен новой идеей, захватившей все его существо.
Catherine knocked on the bedroom door with her knuckle.	Катерина Александровна косточкой согнутого пальца постучала в дверь спальной.
There was no reply, but the chanting grew louder.	Ответа не было, только усилилось пение.
A moment later the door opened slightly and through the crack appeared Father Theodore's face, brightened by a maidenly flush.	Попадья отступила от двери и заняла позицию на диване. Через минуту дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо отца Федора, на котором играл девичий румянец.
"Let me have a pair of scissors quickly, Mother," snapped Father Theodore.	- Дай мне, мать, ножницы поскорее, - быстро проговорил отец Федор.
"But what about your supper? "	- А ужин как же?
"Yes, later on."	- Ладно. Потом.
Father Theodore grabbed the scissors, locked the door again, and went over to a mirror hanging on the wall in a black scratched frame.	Отец Федор схватил ножницы, снова заперся и подошел к небольшому стенному овальному зеркалу в поцарапанной черной раме.
Beside the mirror was an ancient folk-painting, entitled	Рядом с зеркалом висела старинная народная картинка
"The Parable of the Sinner", made from a copperplate and neatly hand-painted.	"Зерцало грешного", печатанная с медной доски и приятно раскрашенная рукой. Отец Федор купил эту картинку в последний свой приезд в Москву на Смоленском рынке и очень любил ее.
The parable had been a great consolation to Vostrikov after the misfortune with the rabbits.	Особенно утешило его "Зерцало грешного" после неудачи с кроликами.
The picture clearly showed the transient nature of earthly things.	Картинка ясно показывала бренность всего земного.
The top row was composed of four drawings with meaningful and consolatory captions in Church Slavonic: Shem saith a prayer, Ham soweth wheat, Japheth enjoyeth power, Death overtaketh all.	По верхнему ее ряду шли четыре рисунка, подписанные славянской вязью, значительные и умиротворяющие душу: "Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет, смерть всем владеет".
The figure of Death carried a scythe and a winged hour-glass and looked as if made of artificial limbs and orthopaedic appliances; he was standing on deserted hilly ground with his legs wide apart, and his general appearance made it clear that the fiasco with the rabbits was a mere trifle.	Смерть была с косою и песочными часами с крыльями. Смерть была сделана как бы из протезов и ортопедических частей и стояла, широко расставив ноги, на пустой холмистой земле. Вид ее ясно говорил, что неудача с кроликами - дело пустое.
At this moment Father Theodore preferred	Сейчас отцу Федору больше понравилась картинка:

"Japheth enjoy eth power". The drawing showed a fat, opulent man with a beard sitting on a throne in a small room.	"Яфет власть имеет", где тучный богатый человек с бородою сидел в маленьком зальце на троне с полным сознанием своего богатства.
Father Theodore smiled and, looking closely at himself in the mirror, began snipping at his fine beard.	Отец Федор улыбнулся и, довольно торопливо, внимательно глядя на себя в зеркало, начал подстригать свою благообразную бороду.
The scissors clicked, the hairs fell to the floor, and five minutes later Father Theodore knew he was absolutely no good at beard-clipping.	Волосы сыпались на пол, ножницы скрипели, и через пять минут отец Федор убедился, что подстригать бороду он совершенно не умеет.
His beard was all askew; it looked unbecoming and even suspicious.	Борода его оказалась скошенной на один бок, неприличной и даже подозрительной.
Fiddling about for a while longer, Father Theodore became highly irritated, called his wife, and, handing her the scissors, said peevishly:	Помаячив у зеркала еще немного, отец Федор обозлился, позвал жену и, протягивая ей ножницы, раздраженно сказал:
"You can help me, Mother.	- Помоги мне хоть ты, матушка.
I can't do anything with these rotten hairs."	Никак не могу вот с волосищами своими справиться.
His wife threw up her hands in astonishment.	Матушка от удивления даже руки назад отвела.
"What have you done to yourself?" she finally managed to say.	- Что же ты над собой сделал? - вымолвила она наконец.
"I haven't done anything.	- Ничего не сделал.
I'm trimming my beard.	Подстригаюсь.
It seems to have gone askew just here. . . ."	Помоги, пожалуйста. Вот здесь, как будто, скособочилось...
"Heavens!" said his wife, attacking his curls. "Surely you're not joining the Renovators, Theo dear?"	- Господи, - сказала матушка, посягая на локоны отца Федора, - неужели, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался?
Father Theodore was delighted that the conversation had taken this turn.	Такому направлению разговора отец Федор обрадовался.
"And why shouldn't I join the Renovators, Mother?	- А почему, мать, не перейти мне к обновленцам?
They're human-beings, aren't they?"	А обновленцы что, не люди?
"Of course they're human-beings," conceded his wife venomously, "but they go to the cinema and pay alimony."	- Люди, конечно, люди, - согласилась матушка ядовито, - как же, по иллюзионам ходят, алименты платят...
"Well, then, I'll go to the cinema as well."	- Ну, и я по иллюзионам буду бегать.
"Go on then!"	- Бегай, пожалуйста.
□ Twill!"	- И буду бегать.
"You'll get tired of it.	- Добегаешься!
Just look at yourself in the mirror."	Ты в зеркало на себя посмотри.
And indeed, a lively black-eyed countenance with a short, odd-looking beard and an absurdly long moustache peered out of the mirror at Father Theodore.	И действительно. Из зеркала на отца Федора глянула бойкая черноглазая физиономия с небольшой дикой бородкой и нелепо длинными усами.

They trimmed down the moustache to the right proportions.	Стали подстригать усы, доводя их до пропорциональных размеров.
What happened next amazed Mother still more.	Дальнейшее еще больше поразило матушку.
Father Theodore declared that he had to go off on a business trip that very evening, and asked his wife to go round to her brother, the baker, and borrow his fur-collared coat and duck-billed cap for a week.	Отец Федор заявил, что этим же вечером должен выехать по делу, и потребовал, чтобы Катерина Александровна сбегала к брату-булочнику и взяла у него на неделю пальто с барашковым воротником и коричневый утиный картуз.
"I won't go," said his wife and began weeping.	- Никуда не пойду! - заявила матушка и заплакала.
Father Theodore walked up and down the room for half an hour, frightening his wife by the change in his expression and telling her all sorts of rubbish.	Полчаса шагал отец Федор по комнате и, пугая жену изменившимся своим лицом, молол чепуху.
Mother could understand only one thing-for no apparent reason Father Theodore had cut his hair, intended to go off somewhere in a ridiculous cap, and was leaving her for good.	Матушка поняла только одно: отец Федор ни с того, ни с сего постригся, хочет в дурацком картузе ехать неизвестно куда, а ее бросает.
"I'm not leaving you," he kept saying. "I'm not. I'll be back in a week.	- Не бросаю, - твердил отец Федор, - не бросаю, через неделю буду назад.
A man can have a job to do, after all.	Ведь может же быть у человека дело.
Can he or can't he?"	Может или не может?
"No, he can't," said his wife.	- Не может, - говорила попадья.
Father Theodore even had to strike the table with his fist, although he was normally a mild person in his treatment of his near ones.	Отцу Федору, человеку в обращении с ближними кроткому, пришлось даже постучать кулаком по столу.
He did so cautiously, since he had never done it before, and, greatly alarmed, his wife threw a kerchief around her head and ran to fetch the civilian clothing from her brother.	Хотя стучал он осторожно и неумело, так как никогда этого не делал, попадья все же очень испугалась и, накинув оренбургский платок, побежала к брату за статской одеждой.
Left alone, Father Theodore thought for a moment, muttered,	Оставшись один, отец Федор с минуту подумал, сказал:
"It's no joke for women, either," and pulled out a small tin trunk from under the bed.	"Женщинам тоже тяжело" - и вытянул из-под кровати сундучок, обитый жестью.
This type of trunk is mostly found among Red Army soldiers.	Такие сундучки встречаются по большей части у красноармейцев.
It is usually lined with striped paper, on top of which is a picture of Budyonny, or the lid of a Bathing Beach cigarette box depicting three lovelies on the pebbly shore at Batumi.	Оклеены они полосатыми обоями, поверх которых красуется портрет Буденного или картонка от папиросной коробки "Пляж", изображающей трех красавиц, лежащих на усыпанном галькой батумском берегу.
The Vostrikovs' trunk was also lined with photographs, but, to Father Theodore's annoyance, they were not of Budyonny or Batumi beauties.	Сундучок Востриковых, к неудовольствию отца Федора, также был оклеен картинками, но не было там ни Буденного, ни батумских красоток.
His wife had covered the inside of the trunk with photographs cut out of the magazine Chronicle of the 1914 War.	Попадья залепила все нутро сундучка фотографиями, вырезанными из журнала "Летопись войны 1914 года".

They included	Тут было и
"The Capture of Peremyshl",	"Взятие Перемышля", и
"The Distribution of Comforts to Other Ranks in the Trenches", and all sorts of other things.	"Раздача теплых вещей нижним чинам на позициях", и сам молодецкий казак Козьма Крючков, первый георгиевский кавалер.
Removing the books that were lying at the top (a set of the Russian Pilgrim for 1913; a fat tome, History of the Schism, and a brochure entitled A Russian in Italy, the cover of which showed a smoking Vesuvius), Father Theodore reached down into the very bottom of the trunk and drew out an old shabby hat belonging to his wife.	Выложив на пол лежавшие сверху книги: комплект журнала "Русский паломник" за 1903 год, толстеннейшую "Историю раскола" и брошюрку "Русский в Италии", на обложке которой отпечатан был курящийся Везувий, отец Федор запустил руку на самое дно сундучка и вытащил старый обтерханный женин капор.
Wincing at the smell of moth-balls which suddenly assailed him from the trunk, he tore apart the lace and trimmings and took from the hat a heavy sausage-shaped object wrapped in linen.	Зажмурившись от запаха нафталина, который внезапно ударил из сундучка, отец Федор, разрывая кружевца и прошвы, вынул из капора тяжелую полотняную колбаску.
The sausage-shaped object contained twenty ten-rouble gold coins, all that was left of Father Theodore's business ventures.	Колбаска содержала в себе двадцать золотых десяток - все, что осталось от коммерческих авантюр отца Федора.
With a habitual movement of the hand, he lifted his cassock and stuffed the sausage into the pocket of his striped trousers.	Он привычным движением руки приподнял полу серенькой рясы и засунул колбаску в карман полосатых брюк.
He then went over to the chest of drawers and took twenty roubles in three- and five-rouble notes from a sweet-box.	Потом подошел к комоду и вынул из конфетной коробки пятьдесят рублей трехрублевками и пятирублевками.
There were twenty roubles left in the box.	В коробке оставалось еще двадцать рублей.
"That will do for the housekeeping," he decided.	- На неделю хватит, - решил он.
CHAPTER FOUR	Глава IV
THE MUSE OF TRAVEL	Муза дальних странствий
An hour before the evening mail-train was due in, Father Theodore, dressed in a short coat which came just below the knee, and carrying a wicker basket, stood in line in front of the booking-office and kept looking apprehensively at the station entrance.	За час до прихода вечернего почтового поезда отец Федор, в коротеньком, чуть ниже колен, пальто и с плетеной корзинкой, стоял в очереди у кассы и боязливо поглядывал на входные двери.
He was afraid that in spite of his insistence, his wife might come to see him off, and then Prusis, the stall-owner, who was sitting in the buffet treating the income-tax collector to a glass of beer, would immediately recognize him.	Он боялся, что матушка, противно его настоянию, прибежит на вокзал провожать, и тогда палаточник Прусис, сидевший в буфете и угощавший пивом финагента, сразу его узнает.

Father Theodore stared with shame and surprise at his striped trousers, now exposed to the view of the entire laity.	Отец Федор с удивлением и стыдом посматривал на свои обнаженные полосатые брюки. Агент ОДТГПУ медленно прошел по залу, утихомирил возникшую в очереди брань из-за места и занялся уловлением беспризорных, которые осмелились войти в зал I и II класса, играя на деревянных ложках "Жила-была Россия, великая держава". Кассир, суровый гражданин, долго возился с компостерами, пробивал на билете кружевные цифры и, к удивлению всей очереди, давал мелкую сдачу деньгами, а не благотворительными марками в пользу детей.
The process of boarding a train without reserved seats took its normal and scandalous course.	Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный кровопролитный характер.
Staggering under the weight of enormous sacks, passengers ran from the front of the train to the back, and then to the front again.	Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от головы поезда к хвосту и от хвоста к голове.
Father Theodore followed them in a daze.	Отец Федор ошеломленно бегал вместе со всеми.
Like everyone else, he spoke to the conductors in an ingratiating tone, like everyone else he was afraid he had been given the "wrong" ticket, and it was only when he was finally allowed into a coach that his customary calm returned and he even became happy.	Он так же, как и все, говорил с проводниками искательным голосом, так же, как и все, боялся, что кассир дал ему "неправильный" билет, и только впущенный наконец в вагон вернулся к обычному спокойствию и даже повеселел.
The locomotive hooted at the top of its voice and the train moved off, carrying Father Theodore into the unknown on business that was mysterious, yet promised great things.	Паровоз закричал полным голосом, и поезд тронулся, увозя с собой отца Федора в неизвестную даль по делу загадочному, но сулящему, как видно, большие выгоды.
An interesting thing, the permanent way.	Интересная штука - полоса отчуждения.
Once he gets on to it the most ordinary man in the street feels a certain animation in himself and soon turns into a passenger, a consignee, or simply a trouble-maker without a ticket, who makes life difficult for the teams of conductors and platform ticket-inspectors.	Самый обыкновенный гражданин, попав в нее, чувствует в себе некоторую хлопотливость и быстро превращается либо в пассажира, либо в грузополучателя, либо просто в безбилетного забулдыгу, омрачающего жизнь и служебную деятельность кондукторских бригад и перронных контролеров.
The moment a passenger approaches the right of way, which he amateurishly calls a railway station, his life is completely changed.	С той минуты, когда гражданин вступает в полосу отчуждения, которую он по-дилетантски называет вокзалом или станцией, жизнь его резко меняется.
He is immediately surrounded by predatory porters with white aprons and nickel badges on their chests, and his luggage is obsequiously picked up.	Сейчас же к нему подскакивают Ермаки Тимофеевичи в белых передниках с никелированными бляхами на сердце и услужливо подхватывают багаж.
From that moment, the citizen no longer is his own master.	С этой минуты гражданин уже не принадлежит самому себе.
He is a passenger and begins to perform all the duties of one.	Он - пассажир и начинает исполнять все обязанности пассажира.
These duties are many, though they are not unpleasant.	Обязанности эти многосложны, но приятны.

Passengers eat a lot.	Пассажир очень много ест.
Ordinary mortals do not eat during the night, but passengers do.	Простые смертные по ночам не едят, но пассажир ест и ночью.
They eat fried chicken, which is expensive, hard-boiled eggs, which are bad for the stomach, and olives.	Ест он жареного цыпленка, который для него дорог, крутые яйца, вредные для желудка, и маслины.
Whenever the train passes over the points, numerous teapots in the rack clatter together, and legless chickens (the legs have been torn out by the roots by passengers) jump up and down in their newspaper wrapping.	Когда поезд прорезает стрелку, на полках бряцают многочисленные чайники и подпрыгивают завернутые в газетные кульки цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пассажирами.
The passengers, however, are oblivious of all this.	Но пассажиры ничего этого не замечают.
They tell each other jokes.	Они рассказывают анекдоты.
Every three minutes the whole compartment rocks with laughter; then there is a silence and a soft-spoken voice tells the following story:	Регулярно, через каждые три минуты, весь вагон надсаживается от смеха. Затем наступает тишина, и бархатный голос докладывает следующий анекдот:
"An old Jew lay dying.	"Умирает старый еврей.
Around him were his wife and children.	Тут жена стоит, дети.
' Is Monya here?' asks the Jew with difficulty.	- А Моня здесь? - еврей спрашивает еле-еле.
' Yes, she's here.'	- Здесь.
'Has Auntie Brana come?'	- А тетя Брана пришла?
'Yes.'	- Пришла.
' And where's Grandma? I don't see her.'	- А где бабушка, я ее не вижу?
'She's over here.'	- Вот она стоит.
' And Isaac?'	- А Исак?
'He's here, too.'	- Исак тут.
'What about the children?'	- А дети?
They're all here.'	- Вот все дети.
' Then who's minding the shop?'"	- Кто же в лавке остался?!"
This very moment the teapots begin rattling and the chickens fly up and down in the rack, but the passengers do not notice.	Сию же секунду чайники начинают бряцать и цыплята летают на верхних полках, потревоженные громовым смехом. Но пассажиры этого не замечают.
Each one has a favourite story ready, eagerly awaiting its turn.	У каждого на сердце лежит заветный анекдот, который, трепыхаясь, дожидается своей очереди.
A new raconteur, nudging his neighbours and calling out in a pleading tone,	Новый исполнитель, толкая локтями соседей и умоляюще крича:
"Have you heard this one?" finally gains attention and begins:	"А вот мне рассказывали", - с трудом завладевает вниманием и начинает:
"A Jew comes home and gets into bed beside his wife.	"Один еврей приходит домой и ложится спать рядом со своей женой.

Suddenly he hears a scratching noise under the bed.	Вдруг он слышит, под кроватью кто-то скребется.
The Jew reaches his hand underneath the bed and asks:	Еврей опустил под кровать руку и спрашивает:
' Is that you, Fido?'	- Это ты, Джек?
And Fido licks his hand and says:	А Джек лизнул руку и отвечает:
' Yes, it's me.' "	-Это я!"
The passengers collapse with laughter; a dark night cloaks the countryside. Restless sparks fly from the funnel, and the slim signals in their luminous green spectacles flash snootily past, staring above the train.	Пассажиры умирают от смеха, темная ночь закрывает поля, из паровозной трубы вылетают вертлявые искры, и тонкие семафоры в светящихся зеленых очках щепетильно проносятся мимо, глядя поверх поезда.
An interesting thing, the right of way!	Интересная штука полоса отчуждения!
Long, heavy trains race to all' parts of the country.	Во все концы страны бегут длинные тяжелые поезда дальнего следования.
The way is open at every point.	Всюду открыта дорога.
Green lights can be seen everywhere; the track is clear.	Везде горит зеленый огонь - путь свободен.
The polar express goes up to Murmansk.	Полярный экспресс подымается к Мурманску.
The K-l draws out of Kursk Station, bound for Tiflis, arching its back over the points.	Согнувшись и сгорбясь на стрелке, с Курского вокзала выскакивает "Первый-К", прокладывая путь на Тифлис.
The far-eastern courier rounds Lake Baikal and approaches the Pacific at full speed.	Дальневосточный курьер огибает Байкал, полным ходом приближаясь к Тихому океану.
The Muse of Travel is calling.	Муза дальних странствий манит человека.
She has already plucked Father Theodore from his quiet regional cloister and cast him into some unknown province.	Уже вырвала она отца Федора из тихой уездной обители и бросила невесть в какую губернию.
Even Ippolit Matveyevich Vorobyaninov, former marshal of the nobility and now clerk in a registry office, is stirred to the depths of his heart and highly excited at the great things ahead.	Уже и делопроизводитель загса, Ипполит Матвеевич Воробьянинов, потревожен в самом нутре своем и задумал черт знает что такое.
People speed all over the country.	Носит людей по стране.
Some of them are looking for scintillating brides thousands of miles away, while others, in pursuit of treasure, leave their jobs in the post office and rush off like schoolboys to Aldan.	Один за десять тысяч километров от места службы находит себе сияющую невесту. Другой, в погоне за сокровищами, бросает почтово-телеграфное отделение и, как школьник, бежит на Алдан.
Others simply sit at home, tenderly stroking an imminent hernia and reading the works of Count Salias, bought for five kopeks instead of a rouble.	А третий так и сидит себе дома, любовно поглаживая созревшую грыжу и читая сочинения графа Салиаса, купленные вместо рубля за пять копеек.

The day after the funeral, kindly arranged by Bezenchuk the undertaker, Ippolit Matveyevich went to work and, as part of the duties with which he was charged, duly registered in his own hand the demise of Claudia Ivanovna Petukhov, aged fifty-nine, housewife, non-party-member, resident of the regional centre of N., by origin a member of the upper class of the province of Stargorod.	На второй день после похорон, управление которыми любезно взял на себя гробовой мастер Безенчук, Ипполит Матвеевич отправился на службу и, исполняя возложенные на него обязанности, зарегистрировал собственноручно кончину Клавдии Ивановны Петуховой, 59 лет, домашней хозяйки, беспартийной, жительство имевшей в уездном городе N и родом происходившей из дворян Старгородской губернии.
After this, Ippolit Matveyevich granted himself a two-week holiday due to him, took forty-one roubles in salary, said good-bye to his colleagues, and went home.	Затем Ипполит Матвеевич испросил себе двухнедельный узаконенный декретный отпуск, получил 41 рубль отпускных денег и, распрощавшись с сослуживцами, отправился домой.
On the way he stopped at the chemist's.	По дороге он завернул в аптеку.
The chemist, Leopold Grigorevich, who was called Lipa by his friends and family, stood behind the red-lacquered counter, surrounded by frosted-glass bottles of poison, nervously trying to sell the fire chief’s sister-in-law "Ango cream for sunburn and freckles-gives the skin an exceptional whiteness".	Провизор Леопольд Григорьевич, которого домашние и друзья называли - Липа, стоял за красным лакированным прилавком, окруженный молочного цвета банками с ядом, и, со свойственной ему нервностью, продавал свояченице брандмейстера "крем Анго против загара и веснушек, придает исключительную белизну коже".
The fire chiefs sister-in-law, however, was asking for "Rachelle powder, gold in colour-gives the skin a tan not normally acquirable".	Свояченица брандмейстера, однако, требовала "пудру Рашель золотистого цвета, придает телу ровный, недостижимый в природе загар".
The chemist had only the Ango cream in stock, and the battle between these two very different cosmetics raged for half an hour.	Но в аптеке был только "крем Анго против загара", и борьба столь противоположных продуктов парфюмерии длилась полчаса.
Lipa won in the end and sold the fire chief’s sister-in-law some lipstick and a bugovar, which is a device similar in principle to the samovar, except that it looks like a watering-can and catches bugs.	Победил все-таки Липа, продавший свояченице брандмейстера губную помаду и "Клоповар" -прибор, построенный по принципу самовара, но имеющий внешний вид лейки. - Как вам нравится Шанхай? - спросил Липа Ипполита Матвеевича, - не хотел бы я теперь быть в этом сетльменте. - Англичане ж сволочи, - ответил Ипполит Матвеевич. - Так им и надо. Они всегда Россию продавали. Леопольд Григорьевич сочувственно пожал плечами, как бы говоря -"Кто Россию не продавал", и приступил к делу.
"What can I get you?"	- Что вы хотели?
"Something for the hair."	- Средство для волос.
"To make it grow, to remove it, or to dye it? "	- Для ращения, уничтожения, окраски?
"Not to make it grow," said Ippolit Matveyevich. "To dye it."	- Какое там ращение, - сказал Ипполит Матвеевич, - для окраски.
"We have a wonderful hair dye called Titanic.	- Для окраски есть замечательное средство "Титаник".

We got it from the customs people; it was confiscated.	Получено с таможни. Контрабандный товар. Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыльной пеной, ни керосином.
It's a jet black colour.	Радикальный черный цвет.
A bottle containing a six months' supply costs three roubles, twelve kopeks.	Флакон на полгода стоит 3 р. 12 копеек.
I can recommend it to you, as a good friend."	Рекомендую как хорошему знакомому.
Ippolit Matveyevich twiddled the bottle in his hands, looked at the label with a sigh, and put down his money on the counter.	Ипполит Матвеевич повертел в руках квадратный флакон "Титаника", со вздохом посмотрел на этикетку и выложил деньги на прилавок. - Они скоро всю Хэнань заберут, эти кантонцы. Сватоу, я знаю. А?
He went home and, with a feeling of revulsion, began pouring Titanic onto his head and moustache.	Ипполит Матвеевич возвратился домой и с омерзением стал поливать голову и усы "Титаником".
A stench filled the house.	По квартире распространилось зловоние.
By the time dinner was over, the stench had cleared, the moustache had dried and become matted and was very difficult to comb.	После обеда вонь убавилась, усы обсохли, слиплись, и расчесать их можно было только с большим трудом.
The jet-black colour turned out to have a greenish tint, but there was no time for a second try.	Радикальный черный цвет оказался с несколько зеленоватым отливом, но вторично красить уже было некогда.

Taking from his mother-in-law's jewel box a list of the gems, found the night before, Ippolit Matveyevich counted up his cash-in-hand, locked the house, put the key in his back pocket and took the no. 7 express to Stargorod.

Ипполит Матвеевич вынул из тещиной шкатулки найденный им накануне список драгоценностей Клавдии Ивановны, пересчитал все наличные деньги, запер квартиру, спрятал ключи в задний карман брюк, сел в ускоренный № 7 и уехал в Старгород. ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Глава V Бойкий мальчик На

масленицу 1913 года в Старгороде произошло событие, возмутившее передовые слои местного общества. В четверг вечером, в кафешантане "Сальве", в роскошно отделанных залах шла грандиозная программа. "Всемирно известная труппа жонглеров "10 арабов"! Величайший феномен XX века Стэнс - Загадочно! Непостижимо! Чудовищно! Стэнс -

человек-загадка. Поразительные испанские акробаты Инас! Брезина - дива из парижского театра Фоли-Бержер! Сестры Драфир и другие номера". Сестры Драфир, их было трое,

метались по крохотной сцене, задник которой изображал Версальский вид, и с волжским акцентом пели: Пред вами мы, как

птички, Ловко порхаем здесь, Толпа

нам рукоплещет, Бомонд в восторге весь.

Исполнив этот куплет, сестры

вздрогнули, взялись за руки и под усилившийся аккомпанемент рояля грянули что есть силы рефрен: Мы пор-хаем, Мы слез

не знаем, Нас знает каждый всяк - И

умный, и дурак. Отчаянный пляс и

обворожительные улыбки трио Драфир не произвели никакого действия на передовые круги старгородского общества. Круги эти,

представленные в кафешантане гласным городской думы Чарушниковым с двоюродной сестрой, первогильдийным купцом Ангеловым, сидевшим навеселе с двумя двоюродными сестрами в палевых одеждах, архитектором

управы, городовым врачом, тремя помещиками и многими, менее именитыми, людьми с двоюродными сестрами и без них, проводили трио Драфир похоронными хлопками и снова предались радостям "семейного парадного ужина с шампанским Мумм (зеленая лента) по 2 рубля с персоны". На столиках в особенных стопочках из "белого металла бр. Фраже" торчали привлекательные голубые меню, содержание которых, наводившее на купца Ангелова тяжелую пьяную скуку, было обольстительно и необыкновенно для молодого человека, лет семнадцати, сидевшего у самой сцены с недорогой, очень зрелых лет двоюродной сестрой. Молодой человек еще раз перечел меню: "Судачки Попьет. Жаркое цыпленок.

Малосольный огурец. Суфле-глясе Жанна Д'Арк. Шампанское Мумм (зеленая лента). Дамам -живые цветы", - сбалансировал в уме одному ему

известные суммы и робко заказал ужин на две персоны. А уже через полчаса плакавшего молодого человека, в котором купец Ангелов громогласно опознал переодетого гимназиста, сына бакалейщика Дмитрия Маркеловича, выводил старый лакей Петр, с негодованием бормотавший: "А ежели денег нет, то зачем

фрукты требовать. Они в карточке не обозначены. Им цена особая". Двоюродная сестра, кокетливо закутавшись в кошачий палантин с черными лапками, шла позади, выбрасывая зад то направо, то налево и иронически подергивая плечами. Купец Ангелов радостно кричал вслед опозоренному гимназисту: "Двоечник! Второгодник! Папе скажу! Будет тебе бенефис!" Скука, навеянная

выступлением сестер Драфир, исчезла бесследно. На сцену медленно вышла знаменитая мадемуазель Брезина с бритыми подмышками и небесным личиком. Дива была облачена в страусовый туалет. Она не пела, не рассказывала, ни даже не танцевала. Она расхаживала по сцене, умильно глядя на публику, пронзительно вскрикивая и одновременно с этим сбивая носком божественной ножки проволочные пенсне без стекол с носа партнера - бесцветного усатого господина. Ангелов и городской архитектор, бритый старичок, были вне себя. - Отдай все -и мало! - кричал Ангелов страшным голосом. -Бис! Бис! Бис! - надсаживался архитектор. Гласный городской думы Чарушников,

пронзенный в самое сердце феей из Фоли-Бержер, поднялся из-за столика и, примерившись, тяжело дыша, бросил на сцену кружок серпантину. Развившись только до половины, кружок попал в подбородок прелестной дивы. Фея еще больше заулыбалась. Неподдельное веселье захватило зал. Требовали шампанского. Городской архитектор плакал. Помещики усиленно

приглашали городового врача к себе на охоту. Оркестр заиграл туш... В момент наивысшей радости раздались громкие голоса. Оркестр смолк, и архитектор - первый, обернувшийся ко входу, сначала закашлялся, а потом зааплодировал. В залу вошел известный мот и бонвиван, уездный предводитель дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов, ведя под руки двух совершенно голых дам. Позади шел околоточный надзиратель в шинели и белых перчатках, держа под мышкой разноцветные бебехи, составлявшие, по-видимому, наряды

разоблачившихся спутниц Ипполита Матвеевича. - Не губите, ваше высокоблагородие! -

дрожащим голосом говорил околоточный. - По долгу службы... Голые дамы с любопытством

смотрели на окружающих невинными глазами. В зале началось смятенье. Не пал духом один лишь

Ангелов. -Голубчик! Ипполит Матвеевич!-дико умилился он. - Орел! Дай я тебя поцелую. Оркестр - туш!!! -По долгу службы,-

неожиданно твердо вымолвил околоточный, - не дозволяют правила! - Што-с? - спросил

Ипполит Матвеевич тенором. - Кто вы такой? - Околоточный надзиратель шестого околотка, Садовой части, Юкин. - Господин Юкин, -

язвительно сказал Ипполит Матвеевич, - сходите к полицмейстеру и доложите ему, что вы мне надоедали. А теперь по долгу службы составьте протокол. И Ипполит Матвеевич горделиво проследовал со своими спутницами в отдельный кабинет, куда немедленно ринулись встревоженный метрдотель, сам хозяин "Сальве" и совершенно одичавший купец Ангелов. Событие это, взволновавшее передовые круги старгородского общества, окончилось так же, как оканчивались все подобные события: 25 рублей штрафу и статейка в местной либеральной газете "Общественная мысль" под осторожным заглавием "Приключения предводителя".

Статейка была написана возвышенным слогом и начиналась так: "В нашем богоспасаемом

городе что ни событие, то: - Сенсация! И,

как нарочно, в каждой сенсации замешаны именно: -Влиятельные лица..." Статья,

в которой упоминались инициалы Ипполита Матвеевича, заканчивалась неизбежным: "Бывали хуже времена, но не было подлей" - и была подписана популярным в городе фельетонистом Принцем Датским. В тот же день чиновник для особых поручений при градоначальнике позвонил в редакцию и, с устрашающей любезностью, просил господина "Принца Датского" прибыть в канцелярию градоначальника к 4 часам дня для объяснений. Принц Датский сразу затосковал и уже не смог дописать очередного фельетона о подозрительной затяжке переговоров по сдаче городского театра под спектакли московского опереточного театра. В назначенное время венценосный журналист сидел в приемной градоначальника и, смущаясь, думал о том, как он, заикающийся настолько, что его не смогли излечить даже курсы профессора Файнштейна, будет объясняться с градоначальником, человеком вспыльчивым и ничего не понимающим в газетной технике. Градоначальник говорил, презрительно растягивая слова и с особенным удовольствием всматриваясь в синеватое лицо Принца Датского, который тщетно силился выговорить необыкновенно трудные для него слова: "Ваше высокопревосходительство".

Беседа кончилась тем, что градоначальник поднялся из-за стола и сказал: - Для вашего

спокойствия рекомендую о таких вещах больше не заикаться. Принц Датский, успевший

одолеть к этому времени слова: "Ваше

высокопревосходительство" - зашипел особенно сильно, позволил себе улыбнуться и, почти выворачиваясь наизнанку от усилия, вытряхнул из себя ответ: - Т-т-то-те-т-так я же в-в-в-ообще

з-аикаюсь! Остроумие Принца было оценено

довольно дорого. Газета заплатила 100 р. штрафу и о следующих похождениях Ипполита Матвеевича уже ничего не писала. Неожиданные поступки были свойственны Ипполиту Матвеевичу с детства. Ипполит

Матвеевич Воробьянинов родился в 1875 году в Старгородском уезде в поместье своего отца Матвея Александровича, страстного любителя голубей. Покуда сын рос, болел детскими болезнями и вырабатывал первые взгляды на жизнь, Матвей Александрович гонял длинным бамбуковым шестом голубей, а по вечерам, запахнувшись в халат, писал сочинение о разновидностях и привычках любимых птиц. Все крыши усадебных построек были устланы хрупким голубиным пометом. Любимый голубь Матвея Александровича Фредерик со своей супругой Манькой обитали в отдельной благоустроенной голубятне. На девятом году жизни мальчика Ипполита определили в приготовительный класс Старгородской дворянской гимназии, где он узнал, что, кроме красивых и приятных вещей - пенала, скрипящего и пахучего кожаного ранца, переводных картинок и упоительного катания на лаковых перилах гимназической лестницы, есть еще единицы, двойки, двойки с плюсом и тройки с двумя минусами. О том, что он лучше других мальчиков, Ипполит узнал уже во время вступительного экзамена по арифметике. На вопрос о том, сколько получится яблок, если из левого кармана вынуть три яблока, а из правого -девять, сложить их вместе, а потом разделить на три, Ипполит ничего не ответил, потому что решить этой задачи не смог. Экзаменатор собрался было записать Воробьянинову Ипполиту двойку, но батюшка, сидевший за столом вместе с прочими экзаменаторами, завздыхал и сообщил: "Это Матвея Александровича сын, очень бойкий мальчик". Экзаменатор записал Воробьянинову Ипполиту три, и бойкий мальчик был принят. В Старгороде были две гимназии: дворянская и городская. Воспитанники дворянской гимназии питали традиционную вражду к питомцам городской гимназии. Они называли их "карандашами" и гордились своими фуражками с красным околышем, за что, в свою очередь, получили позорное прозвище "баклажан". Не один "карандаш" принял мученический венец из "фонарей" и "бланшей" от руки кровожадных "баклажан". Озлобленные "карандаши"

устраивали на "баклажан"-одиночек облавы и с гиканьем обстреливали дворянчиков из дальнобойных рогаток. "Баклажан"-одиночка, тряся ранцем, спасался в переулок и долго еще сидел в подъезде какого-нибудь дома, бледный и потерявший одну калошу. Взятая в плен калоша забрасывалась победителями на крышу по возможности высокого дома. Были еще в

Старгороде кадеты, которых гимназисты называли "сапогами", но жили они в двух верстах от города, в своем корпусе, и вели, по мнению "мартыханов", жизнь загадочную и даже легендарную. Ипполит завидовал кадетам, их голубым погончикам с наляпанным по трафарету желтым александровским вензелем, их бляхам с накладными орлами; но, лишенный, по воле отца, возможности получить воспитание воина, сидел в гимназии, получал тройки с двумя минусами и пускался на самые неслыханные предприятия. В третьем классе Ипполит остался на второй год. Как-то, перед самыми экзаменами, во время большой перемены три гимназиста забрались в актовый зал и долго лазили там, с восторгом осматривая стол, покрытый сверкающим зеленым сукном, тяжелые малиновые портьеры с бамбошками и кадки с пальмами. Гимназист Савицкий, известный в гимназических кругах сорвиголова, радостно плюнул в вазон с фикусом. Ипполит и третий гимназист Пыхтеев-Какуев чуть не умерли от смеха. - А фикус ты можешь поднять? - с почтением спросил Ипполит.

- Ого! - ответил "силач" Савицкий. - А ну,

подыми! Савицкий сейчас же начал трудиться над фикусом. - Не подымешь! - шептали

Ипполит с Пыхтеевым-Какуевым. Савицкий с красной мордочкой и взмокшими нахохленными волосами продолжал копошиться у фикуса. Вдруг произошло самое ужасное: Савицкий

оторвался от фикуса и спиною налетел на колонну красного дерева с золотыми ложбинками, на которой стоял мраморной бюст Александра I, Благословенного. Бюст зашатался, слепые глаза царя укоризненно посмотрели на притихших мигом гимназистов, и Благословенный, постояв секунду под углом в сорок пять градусов, как самоубийца в реку, кинулся головой вниз. Падение императора, хотя и заглушенное лежавшим на полу кавказским ковром, имело роковые последствия. От лица царя отделился сверкающий как рафинад кусок, в котором гимназисты с ужасом узнали нос. Холодея от ужаса, товарищи подняли бюст и поставили его на прежнее место. Первым убежал Пыхтеев-Какуев.

- Что ж теперь будет, Воробьянинов? - спросил Савицкий. - Это не я разбил, - быстро ответил Ипполит. Он покинул актовый зал вторым.

Оставшись один, Савицкий, не надеясь ни на что,

пытался водворить нос на прежнее место. Нос не приставал. Тогда Савицкий пошел в уборную и утопил нос в дыре. Во время греческого в

третий класс вошел директор Сизик. Сизик сделал знак греку оставаться на месте и произнес ту же самую речь, которую он только что произносил по очереди в пяти старших классах. У директора не было зубов. - Гошпода, -

заявил он, - кто ражбил бюшт гошударя в актовом жале? Класс молчал. -Пожор!- рявкнул директор, обрызгивая слюною "зубрил", сидящих на передних партах. "Зубрилы" преданно

смотрели в глаза Сизика. Взгляд их выражал горькое сожаление о том, что они не знают имени преступника. -Пожор! - повторил директор. -Имейте в виду, гошпода, што ешли в чечении чаша виновный не шожнаеча, вешь клаш будет оштавлен на второй год. Те же, которые шидят второй год, будут ишключены. Третий класс не знал, что Сизик говорил о том же самом во всех классах, и поэтому его слова вызвали ужас. Конец урока прошел в полном смятении. Грека никто не слушал. Ипполит смотрел на Савицкого.

- Сизик врет, - говорил Савицкий грустно, -пугает. Нельзя всех оставить на второй год. Пыхтеев-Какуев плакал, положив голову на парту.

- А мы-то за что? - кричали "зубрилы", преданно глядя на грека. - Ну, дети, дети,

дети! - взывал грек. Но паника только

увеличивалась. Плакал уже не один

Пыхтеев-Какуев. Доведенные до отчаяния "зубрилы" рыдали. Звонок, возвестивший конец урока, прозвучал среди взрывов всеобщего отчаяния. "Зубрила" Мурзик прочел молитву после учения "Благодарим тя создателю", икая от горя. После урока Савицкий, не добившись никакого толку от заплаканного

Пыхтеева-Какуева, пошел искать Ипполита, но Ипполита нигде не было. На другой день