Госпожа Бовари - английский и русский параллельные тексты

The large room was emptying; the stove-pipe, in the shape of a palm-tree, spread its gilt leaves over the white ceiling, and near them, outside the window, in the bright sunshine, a little fountain gurgled in a white basin, where; in the midst of watercress and asparagus, three torpid lobsters stretched across to some quails that lay heaped up in a pile on their sides.	Большой зал пустел; дымоход в виде пальмы раскидывал по белому потолку золоченые листья; недалеко от сотрапезников за стеклянной перегородкой маленькая струйка фонтана, искрясь на солнце, булькала в мраморном бассейне, где среди кресс-салата и спаржи три сонных омара, вытянувшись во всю длину, касались хвостами лежавших на боку перепелок, целые столбики которых высились на краю.
Homais was enjoying himself.	Оме блаженствовал.
Although he was even more intoxicated with the luxury than the rich fare, the Pommard wine all the same rather excited his faculties; and when the omelette au rhum appeared, he began propounding immoral theories about women.	Роскошь опьяняла его еще больше, чем возлияние, но помардское тоже оказало на него свое действие, и когда подали омлет с ромом, он завел циничный разговор о женщинах.
What seduced him above all else was chic.	Больше всего он ценил в женщинах "шик".
He admired an elegant toilette in a well-furnished apartment, and as to bodily qualities, he didn't dislike a young girl.	Он обожал элегантные туалеты, хорошо обставленные комнаты, а что касается внешности, то он предпочитал "крохотулек".
Leon watched the clock in despair.	Леон время от времени устремлял полный отчаяния взгляд на стенные часы.
The druggist went on drinking, eating, and talking.	А фармацевт все ел, пил, говорил.
"You must be very lonely," he said suddenly, "here at Rouen. To be sure your lady-love doesn't live far away."	- В Руане у вас, наверно, никого нет, - ни с того ни с сего сказал он. - Впрочем, ваш предмет живет близко.
And the other blushed-	Леон покраснел.
"Come now, be frank.	- Ну, ну, не притворяйтесь!
Can you deny that at Yonville-"	Вы же не станете отрицать, что в Ионвиле...
The young man stammered something.	Молодой человек что-то пробормотал.
"At Madame Bovary's, you're not making love to-"	- Вы ни за кем не волочитесь у госпожи Бовари?..
"To whom?"	- Да за кем же?
"The servant!"	- За служанкой!
He was not joking; but vanity getting the better of all prudence, Leon, in spite of himself protested. Besides, he only liked dark women.	Оме говорил серьезно, но самолюбие возобладало в Леоне над осторожностью, и он невольно запротестовал: ведь ему же нравятся брюнетки!
"I approve of that," said the chemist; "they have more passion."	- Я с вами согласен, - сказал фармацевт. - У них темперамент сильнее.
And whispering into his friend's ear, he pointed out the symptoms by which one could find out if a woman had passion.	Наклонившись к самому уху Леона, он стал перечислять признаки темперамента у женщин.
He even launched into an ethnographic digression: the German was vapourish, the French woman licentious, the Italian passionate.	Он даже приплел сюда этнографию: немки истеричны, француженки распутны, итальянки страстны.
"And negresses?" asked the clerk.	- А негритянки? - спросил его собеседник.

"They are an artistic taste!" said Homais.	- Это дело вкуса, - ответил Оме. - Человек!
"Waiter! two cups of coffee!"	Две полпорции!
"Are we going?" at last asked Leon impatiently.	- Пойдем! - теряя терпение, сказал Леон.
"Ja!"	- Уез .
But before leaving he wanted to see the proprietor of the establishment and made him a few compliments.	Но перед уходом он не преминул вызвать хозяина и наговорил ему приятных вещей.
Then the young man, to be alone, alleged he had some business engagement.	Чтобы отвязаться от Оме, молодой человек сказал, что у него есть дело.
"Ah! I will escort you," said Homais.	- Ну что ж, я вас провожу! - вызвался Оме.
And all the while he was walking through the streets with him he talked of his wife, his children; of their future, and of his business; told him in what a decayed condition it had formerly been, and to what a degree of perfection he had raised it.	Дорогой он говорил о своей жене, о детях, об их будущем, о своей аптеке, о том, какое жалкое существование влачила она прежде и как он блестяще ее поставил.
Arrived in front of the Hotel de Boulogne, Leon left him abruptly, ran up the stairs, and found his mistress in great excitement.	Дойдя до гостиницы "Булонь", Леон неожиданно бросил аптекаря, взбежал по лестнице и застал свою возлюбленную в сильном волнении.
At mention of the chemist she flew into a passion.	При имени фармацевта она вышла из себя.
He, however, piled up good reasons; it wasn't his fault; didn't she know Homais-did she believe that he would prefer his company?	Но Леон стал приводить один веский довод за другим: чем же он виноват? Разве она не знает г-на Оме? Как она могла подумать, что он предпочел его общество?
But she turned away; he drew her back, and, sinking on his knees, clasped her waist with his arms in a languorous pose, full of concupiscence and supplication.	Она все отворачивалась от него; наконец он привлек ее к себе, опустился на колени и, обхватив ее стан, замер в сладострастной позе, выражавшей вожделение и мольбу.
She was standing up, her large flashing eyes looked at him seriously, almost terribly.	Эмма стояла не шевелясь; ее большие горящие глаза смотрели на него до ужаса серьезно.
Then tears obscured them, her red eyelids were lowered, she gave him her hands, and Leon was pressing them to his lips when a servant appeared to tell the gentleman that he was wanted.	Но вот ее взор затуманился слезою, розовые веки дрогнули, она перестала вырывать руки, и Леон уже подносил их к губам, как вдруг постучался слуга и доложил, что его спрашивает какой-то господин.
"You will come back?" she said.	-Ты скоро вернешься? - спросила Эмма.
"Yes."	- Конечно.
"But when?"	- Когда именно?
"Immediately."	- Да сейчас.
"It's a trick," said the chemist, when he saw Leon. "I wanted to interrupt this visit, that seemed to me to annoy you.	- Я схитрил, - сказал Леону фармацевт. - Мне показалось, что этот визит вам не по душе, и я решил вызволить вас.
Let's go and have a glass of garus at Bridoux'."	Пойдемте к Бриду, выпьем по стаканчику эликсира Гарюс.
Leon vowed that he must get back to his office.	Леон поклялся, что ему давно пора в контору.

Then the druggist joked him about quill-drivers and the law.	Тогда аптекарь стал посмеиваться над крючкотворством, над судопроизводством.
"Leave Cujas and Barthole alone a bit.	- Да пошлите вы к черту своих Куяциев и Бартолов!
Who the devil prevents you?	Чего вы боитесь?
Be a man!	Наплевать!
Let's go to Bridoux'.	Пойдемте к Бриду!
You'll see his dog.	Он вам покажет собаку.
It's very interesting."	Это очень любопытно!
And as the clerk still insisted-	Леон не сдавался.
"I'll go with you. I'll read a paper while I wait for you, or turn over the leaves of a 'Code.'"	- Ну так я тоже пойду в контору, - заявил фармацевт. - Пока вы освободитесь, я почитаю газету, просмотрю Свод законов.
Leon, bewildered by Emma's anger, Monsieur Homais' chatter, and, perhaps, by the heaviness of the luncheon, was undecided, and, as it were, fascinated by the chemist, who kept repeating-	Устав от гнева Эммы, от болтовни фармацевта, быть может еще и осовев после сытного завтрака, Леон впал в нерешительность, а г-н Оме словно гипнотизировал его:
"Let's go to Bridoux'.	- Идемте к Бриду!
It's just by here, in the Rue Malpalu."	Он живет в двух шагах, на улице Мальпалю.
Then, through cowardice, through stupidity, through that indefinable feeling that drags us into the most distasteful acts, he allowed himself to be led off to Bridoux', whom they found in his small yard, superintending three workmen, who panted as they turned the large wheel of a machine for making seltzer-water.	И по своей мягкотелости, по глупости, подстрекаемый тем не поддающимся определению чувством, которое толкает нас на самые некрасивые поступки, Леон дал себя отвести к Бриду. Они застали его во дворе - он наблюдал за тремя парнями, которые вертели, пыхтя, тяжелое колесо машины для изготовления сельтерской воды.
Homais gave them some good advice. He embraced Bridoux; they took some gams.	Оме начал давать им советы, потом стал обниматься с Бриду, потом все трое выпили эликсиру.
Twenty times Leon tried to escape, but the other seized him by the arm saying-	Леон двадцать раз пытался уйти, но Оме хватал его за руку и говорил:
"Presently!	- Сейчас, сейчас!
I'm coming!	Я тоже иду.
We'll go to the 'Fanal de Rouen' to see the fellows there.	Мы с вами зайдем в "Руанский светоч", посмотрим на журналистов.
I'll introduce you to Thornassin."	Я вас познакомлю с Томасеном.
At last he managed to get rid of him, and rushed straight to the hotel. Emma was no longer there.	В конце концов Леон все же избавился от него - и бегом в гостиницу: Эммы там уже не было.
She had just gone in a fit of anger.	Вне себя от ярости, она только что уехала в Ионвиль.
She detested him now.	Теперь она ненавидела Леона.

This failing to keep their rendezvous seemed to her an insult, and she tried to rake up other reasons to separate herself from him. He was incapable of heroism, weak, banal, more spiritless than a woman, avaricious too, and cowardly.	То, что он не пришел на свиданье, она воспринимала как личное оскорбление и выискивала все новые и новые причины, чтобы порвать с ним: человек он вполне заурядный, бесхарактерный, безвольный, как женщина, неспособный на подвиг, да и к тому же еще скупой и трусливый.
Then, growing calmer, she at length discovered that she had, no doubt, calumniated him.	Несколько успокоившись, она поняла, что была к нему несправедлива.
But the disparaging of those we love always alienates us from them to some extent.	Но когда мы черним любимого человека, то это до известной степени отдаляет нас от него.
We must not touch our idols; the gilt sticks to our fingers.	До идолов дотрагиваться нельзя - позолота пристает к пальцам.
They gradually came to talking more frequently of matters outside their love, and in the letters that Emma wrote him she spoke of flowers, verses, the moon and the stars, naive resources of a waning passion striving to keep itself alive by all external aids.	С этого дня Эмма и Леон все чаще стали обращаться к посторонним предметам. В письмах Эмма рассуждала о цветах, о стихах, о луне и звездах, обо всех этих немудреных подспорьях слабеющей страсти, которая требует поддержки извне.
She was constantly promising herself a profound felicity on her next journey. Then she confessed to herself that she felt nothing extraordinary.	От каждого нового свидания она ждала чего-то необыкновенного, а потому всякий раз признавалась себе, что захватывающего блаженства ей испытать не довелось.
This disappointment quickly gave way to a new hope, and Emma returned to him more inflamed, more eager than ever.	Но разочарование быстро сменялось надеждой, и Эмма возвращалась к Леону еще более пылкой, еще более жадной, чем прежде.
She undressed brutally, tearing off the thin laces of her corset that nestled around her hips like a gliding snake.	Она срывала с себя платье, выдергивала из корсета тонкий шнурок, и шнурок скользящей змеей свистел вокруг ее бедер.
She went on tiptoe, barefooted, to see once more that the door was closed, then, pale, serious, and, without speaking, with one movement, she threw herself upon his breast with a long shudder.	Босиком, на цыпочках она еще раз подходила к порогу, убеждалась, что дверь заперта, мгновенно сбрасывала с себя оставшиеся на ней покровы, внезапно бледнела, молча, не улыбаясь, прижималась к груди Леона, и по всему ее телу пробегал долгий трепет.
Yet there was upon that brow covered with cold drops, on those quivering lips, in those wild eyes, in the strain of those arms, something vague and dreary that seemed to Leon to glide between them subtly as if to separate them.	Но на этом покрытом холодными каплями лбу, на этих лепечущих губах, в этих блуждающих зрачках, в сцеплении ее рук было что-то неестественное, что-то непонятное и мрачное, и Леону казалось, будто это что-то внезапно проползает между ними и разделяет их.
He did not dare to question her; but, seeing her so skilled, she must have passed, he thought, through every experience of suffering and of pleasure.	Леон не смел задавать ей вопросы, но он считал ее опытной женщиной и был убежден, что ей привелось испытать все муки и все наслаждения.
What had once charmed now frightened him a little.	Что когда-то пленяло его, то теперь отчасти пугало.
Besides, he rebelled against his absorption, daily more marked, by her personality.	Кроме того, она все больше и больше порабощала его личность, и это вызывало в нем внутренний протест.

He begrudged Emma this constant victory.	Леон не мог простить Эмме ее постоянной победы над ним.
He even strove not to love her; then, when he heard the creaking of her boots, he turned coward, like drunkards at the sight of strong drinks.	Он пытался даже разлюбить ее, но, заслышав скрип ее туфелек, терял над собой власть, как пьяница - при виде крепких напитков.
She did not fail, in truth, to lavish all sorts of attentions upon him, from the delicacies of food to the coquettries of dress and languishing looks.	Правда, она по-прежнему оказывала ему всевозможные знаки внимания, начиная с изысканных блюд и кончая модными туалетами и томными взглядами.
She brought roses to her breast from Yonville, which she threw into his face; was anxious about his health, gave him advice as to his conduct; and, in order the more surely to keep her hold on him, hoping perhaps that heaven would take her part, she tied a medal of the Virgin round his neck.	Везла у себя на груди розы из Ионвиля и потом осыпала ими Леона, следила за его здоровьем, учила его хорошим манерам и, чтобы крепче привязать его к себе, в надежде на помощь свыше, повесила ему на шею образок Богородицы.
She inquired like a virtuous mother about his companions.	Как заботливая мать, она расспрашивала его о товарищах.
She said to him- "Don't see them; don't go out; think only of ourselves; love me!"	- Не встречайся с ними, - говорила она, - никуда не ходи, думай только о нашем счастье, люби меня!
She would have liked to be able to watch over his life; and the idea occurred to her of having him followed in the streets.	Ей хотелось знать каждый его шаг; она даже подумала, нельзя ли нанять соглядатая, который ходил бы за ним по пятам.
Near the hotel there was always a kind of loafer who accosted travellers, and who would not refuse.	Около гостиницы к приезжающим вечно приставал какой-то оборванец - он бы, конечно, не отказался...
But her pride revolted at this.	Но против этого восстала ее гордость.
"Bah! so much the worse. Let him deceive me!	"А, бог с ним, пусть обманывает!
What does it matter to me? As If I cared for him!"	Не очень-то я в нем нуждаюсь!"
One day, when they had parted early and she was returning alone along the boulevard, she saw the walls of her convent; then she sat down on a form in the shade of the elm-trees.	Однажды они с Леоном расстались раньше, чем обыкновенно, и когда Эмма шла одна по бульвару, перед ней забелели стены ее монастыря. Она села на скамейку под вязами.
How calm that time had been!	Как спокойно жилось ей тогда!
How she longed for the ineffable sentiments of love that she had tried to figure to herself out of books!	Как она жаждала сейчас той несказанно прекрасной любви, которую некогда старалась представить себе по книгам!
The first month of her marriage, her rides in the wood, the viscount that waltzed, and Lagardy singing, all repassed before her eyes.	Первые месяцы замужества, прогулки верхом в лес, вальсирующий виконт, Лагарди - все прошло перед ее глазами...
And Leon suddenly appeared to her as far off as the others.	Внезапно появился и Леон, но тоже вдалеке, как и остальные.
"Yet I love him," she said to herself.	"Нет, я его люблю!" - говорила она себе.
No matter!	Ну что ж, все равно!
She was not happy-she never had been.	Счастья у нее нет и никогда не было прежде.

Whence came this insufficiency in life-this instantaneous turning to decay of everything on which she leant?	Откуда же у нее это ощущение неполноты жизни, отчего мгновенно истлевало то, на что она пыталась опереться?..
But if there were somewhere a being strong and beautiful, a valiant nature, full at once of exaltation and refinement, a poet's heart in an angel's form, a lyre with sounding chords ringing out elegiac epithalamia to heaven, why, perchance, should she not find him?	Но если есть на земле существо сильное и прекрасное, благородная натура, пылкая и вместе с тем тонко чувствующая, ангел во плоти и с сердцем поэта, звонкострунная лира, возносящая к небу тихие гимны, то почему они не могут встретиться?
Ah! how impossible!	О нет, это невозможно!
Besides, nothing was worth the trouble of seeking it; everything was a lie.	Да и не стоит искать - все на свете обман!
Every smile hid a yawn of boredom, every joy a curse, all pleasure satiety, and the sweetest kisses left upon your lips only the unattainable desire for a greater delight.	За каждой улыбкой кроется зевок от скуки, за каждой радостью - горе, за наслаждением -пресыщение, и даже после самых жарких поцелуев остается лишь неутоляемая жажда еще более упоительных ласк.
A metallic clang droned through the air, and four strokes were heard from the convent-clock.	Внезапно в воздухе раздался механический хрип -это на монастырской колокольне ударили четыре раза.
Four o'clock!	Только четыре часа!
And it seemed to her that she had been there on that form an eternity.	А ей казалось, что с тех пор, как она села на эту скамейку, прошла целая вечность.
But an infinity of passions may be contained in a minute, like a crowd in a small space.	Но одно мгновение может вобрать в себя сонм страстей, равно как на небольшом пространстве может поместиться толпа.
Emma lived all absorbed in hers, and troubled no more about money matters than an archduchess.	Эмму ее страсти поглощали всецело, и о деньгах она думала столько же, сколько эрцгерцогиня.
Once, however, a wretched-looking man, rubicund and bald, came to her house, saying he had been sent by Monsieur Vincart of Rouen.	Но однажды к ней явился какой-то лысый, краснолицый плюгавый человечек и сказал, что он из Руана, от г-на Венсара.
He took out the pins that held together the side-pockets of his long green overcoat, stuck them into his sleeve, and politely handed her a paper.	Вытащив булавки, которыми был заколот боковой карман его длинного зеленого сюртука, он воткнул их в рукав и вежливо протянул Эмме какую-то бумагу.
It was a bill for seven hundred francs, signed by her, and which Lheureux, in spite of all his professions, had paid away to Vincart.	Это был выданный Эммой вексель на семьсот франков, - Лере нарушил все свои клятвы и подал его ко взысканию.
She sent her servant for him.	Эмма послала за торговцем служанку.
He could not come.	Но Лере сказал, что он занят.
Then the stranger, who had remained standing, casting right and left curious glances, that his thick, fair eyebrows hid, asked with a naive air- "What answer am I to take Monsieur Vincart?"	Любопытные глазки незнакомца, прятавшиеся под насупленными белесыми бровями, шарили по всей комнате. - Что передать господину Венсару? - спросил он с наивным видом.
"Oh," said Emma, "tell him that I haven't it.	-Так вот... - начала Эмма, - скажите ему... что сейчас у меня денег нет...

I will send next week; he must wait; yes, till next week."	На той неделе... Пусть подождет... Да, да, на той неделе.
And the fellow went without another word.	Посланец молча удалился.
But the next day at twelve o'clock she received a summons, and the sight of the stamped paper, on which appeared several times in large letters,	Тем не менее на другой день в двенадцать часов Эмма получила протест. Один вид гербовой бумаги, на которой в нескольких местах было выведено крупными буквами:
"Maitre Hareng, bailiff at Buchy," so frightened her that she rushed in hot haste to the linendraper's.	"Судебный пристав города Бюши господин Аран", так ее напугал, что она опрометью бросилась к торговцу тканями.
She found him in his shop, doing up a parcel.	Господин Лере перевязывал у себя в лавке пакет.
"Your obedient!" he said; "I am at your service."	- Честь имею! - сказал он. - К вашим услугам.
But Lheureux, all the same, went on with his work, helped by a young girl of about thirteen, somewhat hunch-backed, who was at once his clerk and his servant.	Но он все же до конца довел свое дело, в котором ему помогала горбатенькая девочка лет тринадцати, - она была у него и за приказчика и за кухарку.
Then, his clogs clattering on the shop-boards, he went up in front of Madame Bovary to the first door, and introduced her into a narrow closet, where, in a large bureau in sapon-wood, lay some ledgers, protected by a horizontal padlocked iron bar.	Потом, стуча деревянными башмаками по ступенькам лестницы, он повел Эмму на второй этаж и впустил ее в тесный кабинет, где на громоздком еловом письменном столе высилась груда конторских книг, придавленная лежавшим поперек железным бруском на висячем замке.
Against the wall, under some remnants of calico, one glimpsed a safe, but of such dimensions that it must contain something besides bills and money.	У стены за ситцевой занавеской виднелся несгораемый шкаф таких громадных размеров, что в нем, по всей вероятности, хранились вещи более крупные, чем ассигнации и векселя.
Monsieur Lheureux, in fact, went in for pawnbroking, and it was there that he had put Madame Bovary's gold chain, together with the earrings of poor old Tellier, who, at last forced to sell out, had bought a meagre store of grocery at Quincampoix, where he was dying of catarrh amongst his candles, that were less yellow than his face.	В самом деле, г-н Лере давал в долг под залог, и как раз в этот шкаф положил он золотую цепочку г-жи Бовари и серьги незадачливого дядюшки Телье, который в конце концов вынужден был продать свое заведение и купить в Кенкампуа бакалейную лавчонку, где он, еще желтее тех свечей, что ему приходилось отпускать покупателям, медленно умирал от чахотки.
Lheureux sat down in a large cane arm-chair, saying: "What news?"	Лере сел в большое соломенное кресло. - Что скажете? - спросил он.
"See!"	- Вот, полюбуйтесь.
And she showed him the paper.	Эмма показала ему бумагу.
"Well how can I help it?"	- Что же я-то тут могу поделать?
Then she grew angry, reminding him of the promise he had given not to pay away her bills. He acknowledged it.	Эмма в сердцах напомнила ему его обещание не опротестовывать ее векселя, но он этого и не оспаривал.
"But I was pressed myself; the knife was at my own throat."	- Иначе я поступить не мог - мне самому позарез нужны были деньги.
"And what will happen now?" she went on.	- Что же теперь будет? - спросила она.

"Oh, it's very simple; a judgment and then a distraint-that's about it!"	- Все пойдет своим порядком - сперва суд, потом опись имущества... И капут!
Emma kept down a desire to strike him, and asked gently if there was no way of quieting Monsieur Vincart.	Эмма едва сдерживалась, чтобы не ударить его. Но все же она самым кротким тоном спросила, нельзя ли как-нибудь смягчить Венсара.
"I dare say!	- Да, как же!
Quiet Vincart!	Венсара, пожалуй, смягчишь!
You don't know him; he's more ferocious than an Arab!"	Плохо вы его знаете: это тигр лютый.
Still Monsieur Lheureux must interfere.	Но ведь у Эммы вся надежда на г-на Лере!
"Well, listen.	- Послушайте!
It seems to me so far I've been very good to you."	По-моему, я до сих пор был достаточно снисходителен.
And opening one of his ledgers,	С этими словами он открыл одну из своих книг:
"See," he said.	- Вот пожалуйста!
Then running up the page with his finger,	И стал водить пальцем по странице:
"Let's see! let's see!	- Сейчас... сейчас...
August 3d, two hundred francs; June 17th, a hundred and fifty; March 23 d, forty-six.	Третьего августа - двести франков... Семнадцатого июня - полтораста... Двадцать пятого марта - сорок шесть...
In April-"	В апреле...
He stopped, as if afraid of making some mistake.	Но тут он, словно боясь попасть впросак, запнулся.
"Not to speak of the bills signed by Monsieur Bovary, one for seven hundred francs, and another for three hundred.	- И это не считая векселей, выданных господином Бовари, одного - на семьсот франков, а другого -на триста!
As to your little installments, with the interest, why, there's no end to 'em; one gets quite muddled over 'em.	А вашим мелким займам и процентам я давно счет потерял - тут сам черт ногу сломит.
I'll have nothing more to do with it."	Нет, я - слуга покорный!
She wept; she even called him "her good Monsieur Lheureux."	Эмма плакала, она даже назвала его один раз "милым господином Лере".
But he always fell back upon "that rascal Vincart."	Но он все валил на этого "зверюгу Венсара".
Besides, he hadn't a brass farthing; no one was paying him now-a-days; they were eating his coat off his back; a poor shopkeeper like him couldn't advance money.	К тому же он сейчас без гроша, долгов никто ему не платит, а он для всех - дойная корова; он -бедный лавочник, он не в состоянии давать взаймы.
Emma was silent, and Monsieur Lheureux, who was biting the feathers of a quill, no doubt became uneasy at her silence, for he went on-	Эмма умолкла; г-н Лере покусывал перо; наконец, встревоженный ее молчанием, он снова заговорил:
"Unless one of these days I have something coming in, I might-"	- Впрочем, если у меня на днях будут поступления... тогда я смогу...

"Besides," said she, "as soon as the balance of Barneville-"	- Во всяком случае, как только я получу остальную сумму за Барневиль... - сказала Эмма.
"What!"	- Что такое?..
And on hearing that Langlois had not yet paid he seemed much surprised.	Узнав, что Ланглуа еще не расплатился, Лере сделал крайне удивленное лицо.
Then in a honied voice- "And we agree, you say?"	-Так вы говорите, мы с вами поладим?..-вкрадчивым тоном спросил он.
"Oh! to anything you like."	- О, это зависит только от вас!
On this he closed his eyes to reflect, wrote down a few figures, and declaring it would be very difficult for him, that the affair was shady, and that he was being bled, he wrote out four bills for two hundred and fifty francs each, to fall due month by month.	Господин Лере закрыл глаза, подумал, написал несколько цифр, а затем, продолжая уверять Эмму, что он не оберется хлопот, что дело это щекотливое и что он "спускает с себя последнюю рубашку", продиктовал Эмме четыре векселя по двести пятьдесят франков каждый, причем все они должны были быть погашены один за другим, с месячным промежутком в платежах.
"Provided that Vincart will listen to me!	- Только бы мне уговорить Венсара!
However, it's settled. I don't play the fool; I'm straight enough."	Ну да что там толковать, что сделано, то сделано, я на ветер слов не бросаю, я весь тут!
Next he carelessly showed her several new goods, not one of which, however, was in his opinion worthy of madame.	Затем он с небрежным видом показал ей кое-какие новые товары, ни один из которых, однако, не заслуживал, на его взгляд, внимания г-жи Бовари.
"When I think that there's a dress at threepence-halfpenny a yard, and warranted fast colours!	- Подумать только: вот эта материя - по семи су за метр, да еще с ручательством, что не линяет!
And yet they actually swallow it!	Берут нарасхват!
Of course you understand one doesn't tell them what it really is!"	Сами понимаете, я же им не говорю, в чем тут секрет.
He hoped by this confession of dishonesty to others to quite convince her of his probity to her.	Этим откровенным признанием, что он плутует с другими покупателями, он желал окончательно убедить ее в своей безукоризненной честности по отношению к ней.
Then he called her back to show her three yards of guipure that he had lately picked up "at a sale."	После этого он предложил ей взглянуть на гипюр - три метра этой материи он приобрел на аукционе.
"Isn't it lovely?" said Lheureux. "It is very much used now for the backs of arm-chairs.	-Хорош! - восхищался он. - Теперь его много берут на накидочки для кресел.
It's quite the rage."	Модный товар.
And, more ready than a juggler, he wrapped up the guipure in some blue paper and put it in Emma's hands.	Тут он ловкими, как у фокусника, руками завернул гипюр в синюю бумагу и вложил Эмме в руки.
"But at least let me know-"	- А сколько же?..
"Yes, another time," he replied, turning on his heel.	- Сочтемся! - прервал ее Лере и повернулся к ней спиной.

That same evening she urged Bovary to write to his mother, to ask her to send as quickly as possible the whole of the balance due from the father's estate.	В тот же вечер Эмма заставила Бовари написать матери, чтобы она немедленно выслала им все, что осталось от наследства.
The mother-in-law replied that she had nothing more, the winding up was over, and there was due to them besides Barneville an income of six hundred francs, that she would pay them punctually.	Свекровь ответила, что у нее ничего больше нет: ликвидация имущества закончена, и, не считая Барневиля, на их долю приходится шестьсот ливров годового дохода, каковую сумму она обязуется аккуратно выплачивать.
Then Madame Bovary sent in accounts to two or three patients, and she made large use of this method, which was very successful.	Тогда г-жа Бовари послала кое-кому из пациентов счета и вскоре начала широко применять это оказавшееся действенным средство.
She was always careful to add a postscript:	В постскриптуме она неукоснительно добавляла:
"Do not mention this to my husband; you know how proud he is.	"Не говорите об этом мужу - вы знаете, как он самолюбив...
Excuse me.	Извините за беспокойство...
Yours obediently."	Готовая к услугам..."
There were some complaints; she intercepted them.	Пришло несколько негодующих писем; она их перехватила.
To get money she began selling her old gloves, her old hats, the old odds and ends, and she bargained rapaciously, her peasant blood standing her in good stead.	Чтобы наскрести денег, она распродавала старые перчатки, старые шляпки, железный лом; торговалась она отчаянно - в ней заговорила мужицкая кровь.
Then on her journey to town she picked up nick-nacks secondhand, that, in default of anyone else, Monsieur Lheureux would certainly take off her hands.	Этого мало: она придумала накупить в Руане всякой всячины - в расчете на то, что сумеет ее перепродать г-ну Лере, а может быть, и другим торговцам.
She bought ostrich feathers, Chinese porcelain, and trunks; she borrowed from Felicite, from Madame Lefrancois, from the landlady at the Croix-Rouge, from everybody, no matter where.	Эмма набрала страусовых перьев, китайского фарфора, шкатулок. Она занимала у Фелисите, у г-жи Лефрансуа, в гостинице "Красный крест", у кого угодно.
With the money she at last received from Barneville she paid two bills; the other fifteen hundred francs fell due.	Получив наконец последние деньги за Барневиль, она уплатила по двум векселям, но тут подоспел срок еще одному - на полторы тысячи.
She renewed the bills, and thus it was continually.	Она опять влезла в долг - и так без конца!
Sometimes, it is true, she tried to make a calculation, but she discovered things so exorbitant that she could not believe them possible.	Правда, время от времени она пыталась проверить счета. Но тогда открывались такие страшные вещи, что она вся холодела.
Then she recommenced, soon got confused, gave it all up, and thought no more about it.	Она пересчитывала, быстро запутывалась, бросала и больше уже об этом не думала.
The house was very dreary now.	Как уныло выглядел теперь ее дом!
Tradesmen were seen leaving it with angry faces.	Оттуда постоянно выходили обозленные поставщики.
Handkerchiefs were lying about on the stoves, and little Berthe, to the great scandal of Madame Homais, wore stockings with holes in them.	На каминных полочках валялись Эммины носовые платочки. Маленькая Берта, к великому ужасу г-жи Оме, ходила в дырявых чулках.

If Charles timidly ventured a remark, she answered roughly that it wasn't her fault.	Когда Шарль робко пытался сделать жене замечание, она резко отвечала, что это не ее вина.
What was the meaning of all these fits of temper?	Что было причиной подобных вспышек?
He explained everything through her old nervous illness, and reproaching himself with having taken her infirmities for faults, accused himself of egotism, and longed to go and take her in his arms.	Шарль все объяснял ее давним нервным заболеванием. Он упрекал себя в том, что принимал болезненные явления за свойства характера, обвинял себя в эгоизме, ему хотелось приласкать ее, но он тут же себя останавливал:
"Ah, no!" he said to himself; "I should worry her."	"Нет, нет, не надо ей докучать!"
And he did not stir.	И так и не подходил к ней.
After dinner he walked about alone in the garden; he took little Berthe on his knees, and unfolding his medical journal, tried to teach her to read.	После обеда он гулял в саду один. Иногда брал к себе на колени Берту, открывал медицинский журнал и показывал ей буквы.
But the child, who never had any lessons, soon looked up with large, sad eyes and began to cry.	Но девочка, не привыкшая учиться, смотрела на отца большими грустными глазами и начинала плакать.
Then he comforted her; went to fetch water in her can to make rivers on the sand path, or broke off branches from the privet hedges to plant trees in the beds. This did not spoil the garden much, all choked now with long weeds. They owed Lestiboudois for so many days.	Отец утешал ее как мог: приносил в лейке воду и пускал ручейки по дорожке, обламывал бирючину и втыкал ветки в клумбы, как будто это деревья, что, однако, не очень портило общий вид сада - до того он был запущен: ведь они так давно не платили садовнику Лестибудуа!
Then the child grew cold and asked for her mother.	Потом девочка зябла и спрашивала, где мама.
"Call the servant," said Charles. "You know, dearie, that mamma does not like to be disturbed."	- Позови няню, - говорил Шарль. - Ты же знаешь, детка: мама не любит, чтобы ей надоедали.
Autumn was setting in, and the leaves were already falling, as they did two years ago when she was ill.	Уже наступала осень и падал лист - совсем как два года назад, во время болезни Эммы.
Where would it all end?	Когда же все это кончится?..
And he walked up and down, his hands behind his back.	Заложив руки за спину, Шарль ходил по саду.
Madame was in her room, which no one entered.	Госпожа Бовари сидела у себя в комнате. К ней никто не смел войти.
She stayed there all day long, torpid, half dressed, and from time to time burning Turkish pastilles which she had bought at Rouen in an Algerian's shop.	Она проводила здесь целые дни, полуодетая, расслабленная, и лишь время от времени приказывала зажечь курильные свечи, которые она купила в Руане у алжирца.
In order not to have at night this sleeping man stretched at her side, by dint of manoeuvring, she at last succeeded in banishing him to the second floor, while she read till morning extravagant books, full of pictures of orgies and thrilling situations.	Чтобы ночью рядом с ней не лежал и не спал ее муж, она своими капризами довела его до того, что он перебрался на третий этаж, а сама читала до утра глупейшие романы с описаниями оргий и с кровавой развязкой.
Often, seized with fear, she cried out, and Charles hurried to her.	Временами ей становилось страшно; она вскрикивала; прибегал Шарль.
"Oh, go away!" she would say.	- Уйди! - говорила она.

Or at other times, consumed more ardently than ever by that inner flame to which adultery added fuel, panting, tremulous, all desire, she threw open her window, breathed in the cold air, shook loose in the wind her masses of hair, too heavy, and, gazing upon the stars, longed for some princely love.	А когда Эмму особенно сильно жег внутренний огонь - огонь запретной любви, ей становилось нечем дышать, и она, возбужденная, вся охваченная страстью, отворяла окно и с наслаждением втягивала в себя холодный воздух; ветер трепал ее тяжелые волосы, а она, глядя на звезды, жаждала той любви, о которой пишут в романах.
She thought of him, of Leon.	Она думала о нем, о Леоне.
She would then have given anything for a single one of those meetings that surfeited her.	В такие минуты она отдала бы все за одно утоляющее свидание с ним.
These were her gala days.	Эти свидания были для нее праздником.
She wanted them to be sumptuous, and when he alone could not pay the expenses, she made up the deficit liberally, which happened pretty well every time.	Ей хотелось обставить их как можно роскошнее. И если Леон не мог оплатить все расходы, то она швыряла деньги направо и налево, и случалось это почти всякий раз.
He tried to make her understand that they would be quite as comfortable somewhere else, in a smaller hotel, but she always found some objection.	Он пытался доказать ей, что в другой, более скромной гостинице им было бы не хуже, но она стояла на своем.
One day she drew six small silver-gilt spoons from her bag (they were old Roualt's wedding present), begging him to pawn them at once for her, and Leon obeyed, though the proceeding annoyed him.	Как-то Эмма вынула из ридикюля полдюжины золоченых ложек (это был свадебный подарок папаши Руо) и попросила Леона сейчас же заложить их на ее имя в ломбарде. Леон выполнил это поручение, но неохотно.
He was afraid of compromising himself.	Он боялся себя скомпрометировать.
Then, on, reflection, he began to think his mistress's ways were growing odd, and that they were perhaps not wrong in wishing to separate him from her.	По зрелом размышлении он пришел к выводу, что его любовница начинает как-то странно себя вести и что, в сущности, недурно было бы от нее отделаться.
In fact someone had sent his mother a long anonymous letter to warn her that he was "ruining himself with a married woman," and the good lady at once conjuring up the eternal bugbear of families, the vague pernicious creature, the siren, the monster, who dwells fantastically in depths of love, wrote to Lawyer Dubocage, his employer, who behaved perfectly in the affair.	Помимо всего прочего, кто-то уже написал его матери длинное анонимное письмо, ставившее ее в известность, что Леон "губит свою жизнь связью с замужней женщиной". Почтенная дама, нарисовав себе расплывчатый образ вечного пугала всех семей, некоего зловредного существа, сирены, чуда морского, таящегося в пучинах любви, немедленно написала патрону своего сына Дюбокажу, и Дюбокаж постарался.
He kept him for three quarters of an hour trying to open his eyes, to warn him of the abyss into which he was falling.	Он продержал Леона у себя в кабинете около часа и все открывал ему глаза и указывал на бездну.
Such an intrigue would damage him later on, when he set up for himself.	Такого рода связь может испортить карьеру.
He implored him to break with her, and, if he would not make this sacrifice in his own interest, to do it at least for his, Dubocage's sake.	Он умолял Леона порвать - если не ради себя, то хотя бы ради него, Дюбокажа!

At last Leon swore he would not see Emma again, and he reproached himself with not having kept his word, considering all the worry and lectures this woman might still draw down upon him, without reckoning the jokes made by his companions as they sat round the stove in the morning.	В конце концов Леон обещал больше не встречаться с Эммой. И потом он постоянно упрекал себя, что не держит слова, думал о том, сколько еще будет разговоров и неприятностей из-за этой женщины, а сослуживцы, греясь по утрам у печки, подшучивали над ним.
Besides, he was soon to be head clerk; it was time to settle down.	К тому же Леону была обещана должность старшего делопроизводителя - пора было остепениться.
So he gave up his flute, exalted sentiments, and poetry; for every bourgeois in the flush of his youth, were it but for a day, a moment, has believed himself capable of immense passions, of lofty enterprises.	Он уже отказался от игры на флейте, от возвышенных чувств, от мечтаний. Нет такого мещанина, который в пору мятежной юности хотя бы один день, хотя бы одно мгновенье не считал себя способным на глубокое чувство, на смелый подвиг.
The most mediocre libertine has dreamed of sultanas; every notary bears within him the debris of a poet.	Воображению самого обыкновенного развратника когда-нибудь являлись султанши, в душе у любого нотариуса покоятся останки поэта.
He was bored now when Emma suddenly began to sob on his breast, and his heart, like the people who can only stand a certain amount of music, dozed to the sound of a love whose delicacies he no longer noted.	Теперь Леон скучал, когда Эмма на его груди внезапно разражалась слезами. Есть люди, которые выносят музыку только в известных дозах, - так сердце Леона стало глухо к голосам страсти, оно не улавливало оттенков.
They knew one another too well for any of those surprises of possession that increase its joys a hundred-fold.	Леон и Эмма изучили друг друга настолько, что уже не испытывали той ошеломленности, которая стократ усиливает радость обладания.
She was as sick of him as he was weary of her.	Она им пресытилась, он от нее устал.
Emma found again in adultery all the platitudes of marriage.	Та самая пошлость, которая преследовала Эмму в брачном сожительстве, просочилась и в запретную любовь.
But how to get rid of him?	Но как со всем этим покончить?
Then, though she might feel humiliated at the baseness of such enjoyment, she clung to it from habit or from corruption, and each day she hungered after them the more, exhausting all felicity in wishing for too much of it.	Всю унизительность этого убогого счастья Эмма сознавала отчетливо, и тем не менее она держалась за него то ли в силу привычки, то ли в силу своей порочности. С каждым днем она все отчаяннее цеплялась за него и отравляла себе всякое подобие блаженства тоскою о каком-то необыкновенном блаженстве.
She accused Leon of her baffled hopes, as if he had betrayed her; and she even longed for some catastrophe that would bring about their separation, since she had not the courage to make up her mind to it herself.	Она считала Леона виновным в том, что надежды ее не сбылись, как если бы он сознательно обманул ее. Ей даже хотелось, чтобы произошла катастрофа и повлекла за собой разлуку -разорвать самой у нее не хватало душевных сил.
She none the less went on writing him love letters, in virtue of the notion that a woman must write to her lover.	Это не мешало ей по-прежнему писать Леону любовные письма: она была убеждена, что женщине полагается писать письма своему возлюбленному.

But whilst she wrote it was another man she saw, a phantom fashioned out of her most ardent memories, of her finest reading, her strongest lusts, and at last he became so real, so tangible, that she palpitated wondering, without, however, the power to imagine him clearly, so lost was he, like a god, beneath the abundance of his attributes.	Но когда она сидела за письменным столом, ей мерещился другой человек, некий призрак, сотканный из самых ярких ее впечатлений, из самых красивых описаний, вычитанных в книгах, из самых сильных ее вожделений. Мало-помалу он становился таким правдоподобным и таким доступным, что она вздрагивала от изумления, хотя представить себе его явственно все-таки не могла: подобно Богу, он был не виден за многоразличием своих свойств.
He dwelt in that azure land where silk ladders hang from balconies under the breath of flowers, in the light of the moon.	Он жил в лазоревом царстве, где с балконов спускались шелковые лестницы, среди душистых цветов, осиянный луною.
She felt him near her; he was coming, and would carry her right away in a kiss.	Ей казалось, что он где-то совсем близко: сейчас он придет, и в едином лобзании она отдаст ему всю себя.
Then she fell back exhausted, for these transports of vague love wearied her more than great debauchery.	И вдруг она падала как подкошенная: эти бесплодные порывы истощали ее сильнее самого безудержного разврата.
She now felt constant ache all over her.	У нее не проходило ощущение телесной и душевной разбитости.
Often she even received summonses, stamped paper that she barely looked at.	Она получала повестки в суд, разные официальные бумаги, но просматривала их мельком.
She would have liked not to be alive, or to be always asleep.	Ей хотелось или совсем не жить, или спать, не просыпаясь.
On Mid-Lent she did not return to Yonville, but in the evening went to a masked ball.	В день середины Великого поста она не вернулась в Ионвиль, а пошла вечером на маскарад.
She wore velvet breeches, red stockings, a club wig, and three-cornered hat cocked on one side.	На ней были бархатные панталоны, красные чулки, парик с косицей и цилиндр, сдвинутый набекрень.
She danced all night to the wild tones of the trombones; people gathered round her, and in the morning she found herself on the steps of the theatre together with five or six masks, debardeuses* and sailors, Leon's comrades, who were talking about having supper. * People dressed as longshoremen.	Всю ночь она проплясала под бешеный рев тромбонов; мужчины за ней увивались; под утро она вышла из театра в компании нескольких масок - "грузчиц" и "моряков", товарищей Леона, - они звали ее ужинать.
The neighbouring cafes were full.	Ближайшие кафе были переполнены.
They caught sight of one on the harbour, a very indifferent restaurant, whose proprietor showed them to a little room on the fourth floor.	Наконец они отыскали на набережной захудалый ресторанчик; хозяин провел их в тесный отдельный кабинет на пятом этаже.
The men were whispering in a corner, no doubt consorting about expenses.	Мужчины шептались в уголке, видимо, подсчитывая предстоящие расходы.
There were a clerk, two medical students, and a shopman-what company for her!	Тут был один писец, два лекаря и один приказчик. Нечего сказать, в хорошее общество попала она!
As to the women, Emma soon perceived from the tone of their voices that they must almost belong to the lowest class.	А женщины! Эмма сразу по звуку голоса определила, что все они самого низкого пошиба.

Then she was frightened, pushed back her chair, and cast down her eyes.	Ей стало страшно, она отсела от них и опустила глаза.
The others began to eat; she ate nothing.	Все принялись за еду. Она ничего не ела.
Her head was on fire, her eyes smarted, and her skin was ice-cold.	Лоб у нее пылал, веки покалывало, по телу пробегал озноб.
In her head she seemed to feel the floor of the ball-room rebounding again beneath the rhythmical pulsation of the thousands of dancing feet.	Ей казалось, что голова ее превратилась в бальную залу, и пол в ней трясется от мерного топота множества пляшущих ног.
And now the smell of the punch, the smoke of the cigars, made her giddy.	Потом ей стало дурно от запаха пунша и от дыма сигар.
She fainted, and they carried her to the window.	Она потеряла сознание; ее перенесли к окну.
Day was breaking, and a great stain of purple colour broadened out in the pale horizon over the St. Catherine hills.	Светало. По бледному небу, над холмом Святой Катерины, все шире растекалось пурпурное пятно.
The livid river was shivering in the wind; there was no one on the bridges; the street lamps were going out.	Посиневшая от холода река дрожала на ветру. Никто не шел по мостам. Фонари гасли.
She revived, and began thinking of Berthe asleep yonder in the servant's room.	Эмма между тем очнулась и вспомнила о Берте, которая спала сейчас там, в Ионвиле, в няниной комнате.
Then a cart filled with long strips of iron passed by, and made a deafening metallic vibration against the walls of the houses.	В эту самую минуту мимо проехала телега с длинными листами железа; стенам домов передавалась мелкая дрожь оглушительно скрежетавшего металла.
She slipped away suddenly, threw off her costume, told Leon she must get back, and at last was alone at the Hotel de Boulogne.	Эмма вдруг сорвалась с места, переоделась в другой комнате, сказала Леону, что ей пора домой, и, наконец, осталась одна в гостинице "Булонь".
Everything, even herself, was now unbearable to her.	Она испытывала отвращение ко всему, даже к себе самой.
She wished that, taking wing like a bird, she could fly somewhere, far away to regions of purity, and there grow young again.	Ей хотелось вспорхнуть, как птица, улететь куда-нибудь далеко-далеко, в незагрязненные пространства, и обновиться душой и телом.
She went out, crossed the Boulevard, the Place Cauchoise, and the Faubourg, as far as an open street that overlooked some gardens.	Она вышла на улицу и, пройдя бульвар и площадь Кошуаз, очутилась в предместье, на улице, где было больше садов, чем домов.
She walked rapidly; the fresh air calming her; and, little by little, the faces of the crowd, the masks, the quadrilles, the lights, the supper, those women, all disappeared like mists fading away.	Она шла быстрой походкой, свежий воздух действовал на нее успокаивающе, и постепенно лица, мелькавшие вчера перед ней, маски, танцы, люстры, ужин, девицы - все это исчезло, как подхваченные ветром хлопья тумана.
Then, reaching the "Croix-Rouge," she threw herself on the bed in her little room on the second floor, where there were pictures of the "Tour de Nesle."	Дойдя до "Красного креста", она поднялась в свой номерок на третьем этаже, где висели иллюстраций к "Нельской башне", и бросилась на кровать.
At four o'clock Hivert awoke her.	В четыре часа дня ее разбудил Ивер.

When she got home, Felicite showed her behind the clock a grey paper.	Дома Фелисите показала ей на лист серой бумаги, спрятанный за часами.
She read-	Эмма прочла:
"In virtue of the seizure in execution of a judgment."	"Копия постановления суда..."
What judgment?	Какого еще суда?
As a matter of fact, the evening before another paper had been brought that she had not yet seen, and she was stunned by these words-	Она не знала, что накануне приносили другую бумагу, и ее ошеломили эти слова:
"By order of the king, law, and justice, to Madame Bovary."	"Именем короля, закона и правосудия г-жа Бовари..."
Then, skipping several lines, she read,	Несколько строк она пропустила.
"Within twenty-four hours, without fail-" But what?	"...в двадцать четыре часа..." Что в двадцать четыре часа?
"To pay the sum of eight thousand francs."	"...уплатить сполна восемь тысяч франков".
And there was even at the bottom,	И дальше:
"She will be constrained thereto by every form of law, and notably by a writ of distraint on her furniture and effects."	"В противном случае на законном основании будет наложен арест на все ее движимое и недвижимое имущество".
What was to be done?	Что же делать?..
In twenty-four hours-tomorrow.	Через двадцать четыре часа! Значит - завтра!
Lheureux, she thought, wanted to frighten her again; for she saw through all his devices, the object of his kindnesses.	Она решила, что Лере просто пугает ее. Ей казалось, что она разгадала все его маневры, поняла цель его поблажек.
What reassured her was the very magnitude of the sum.	Громадность суммы отчасти успокоила ее.
However, by dint of buying and not paying, of borrowing, signing bills, and renewing these bills that grew at each new falling-in, she had ended by preparing a capital for Monsieur Lheureux which he was impatiently awaiting for his speculations.	А между тем, покупая и не платя, занимая, выдавая и переписывая векселя, суммы которых росли с каждой отсрочкой, Эмма накопила г-ну Лере изрядный капитал, который был ему теперь очень нужен для всевозможных махинаций.
She presented herself at his place with an offhand air.	Эмма пришла к нему как ни в чем не бывало.
"You know what has happened to me?	- Вы знаете, что произошло?
No doubt it's a joke!"	Это, конечно, шутка?
"How so?"	- Нет. -То есть как?
He turned away slowly, and, folding his arms, said to her-	Он медленно повернулся к ней всем корпусом и, сложив на груди руки, сказал:
"My good lady, did you think I should go on to all eternity being your purveyor and banker, for the love of God?	- Неужели вы думаете, милая барыня, что я до скончания века буду служить вам поставщиком и банкиром только ради ваших прекрасных глаз?
Now be just. I must get back what I've laid out. Now be just."	Войдите в мое положение: надо же мне когда-нибудь вернуть мои деньги!
She cried out against the debt.	Эмма попыталась возразить против суммы.

"Ah! so much the worse.	- Ничего не поделаешь!
The court has admitted it.	Утверждено судом!
There's a judgment.	Есть постановление!
It's been notified to you.	Вам оно объявлено официально.
Besides, it isn't my fault. It's Vincart's."	Да и потом, это же не я, а Венсар.
"Could you not-?"	- А вы не могли бы...
"Oh, nothing whatever."	- Ничего я не могу.
"But still, now talk it over."	- Ну, а все-таки... Давайте подумаем.
And she began beating about the bush; she had known nothing about it; it was a surprise.	И она замолола вздор: она ничего не знала, все это ей как снег на голову...
"Whose fault is that?" said Lheureux, bowing ironically. "While I'm slaving like a nigger, you go gallivanting about."	- А кто виноват? - поклонившись ей с насмешливым видом, спросил торговец. - Я из сил выбиваюсь, а вы веселитесь.
"Ah! no lecturing."	- Нельзя ли без нравоучений?
"It never does any harm," he replied.	- Нравоучения всегда полезны, - возразил он.
She turned coward; she implored him; she even pressed her pretty white and slender hand against the shopkeeper's knee.	Эмма унижалась перед ним, умоляла, даже дотронулась до его колена своими красивыми длинными белыми пальцами.
"There, that'll do!	- Нет уж, пожалуйста!
Anyone'd think you wanted to seduce me!"	Вы что, соблазнить меня хотите?
"You are a wretch!" she cried.	- Подлец! - крикнула Эмма.
"Oh, oh! go it! go it!"	- Ого! Уж очень быстрые у вас переходы! - со смехом заметил Лере.
"I will show you up.	- Я выведу вас на чистую воду.
I shall tell my husband."	Я скажу мужу...
"All right! I too. I'll show your husband something."	-А я вашему мужу кое-что покажу!
And Lheureux drew from his strong box the receipt for eighteen hundred francs that she had given him when Vincart had discounted the bills.	С этими словами Лере вынул из несгораемого шкафа расписку на тысячу восемьсот франков, которую она ему выдала, когда Венсар собирался учесть ее векселя.
"Do you think," he added, "that he'll not understand your little theft, the poor dear man?"	- Вы думаете, ваш бедный муженек не поймет, что вы сжульничали? - спросил он.
She collapsed, more overcome than if felled by the blow of a pole-axe.	Эмму точно ударили обухом по голове.
He was walking up and down from the window to the bureau, repeating all the while-	А Лере шагал от окна к столу и обратно и все твердил:
"Ah! I'll show him! I'll show him!"	-Я непременно ему покажу... я непременно ему покажу...
Then he approached her, and in a soft voice said-	Затем он приблизился к ней вплотную и вдруг перешел на вкрадчивый тон:

"It isn't pleasant, I know; but, after all, no bones are broken, and, since that is the only way that is left for you paying back my money-"	- Конечно, это не весело, я понимаю. Но, в конце концов, никто от этого не умирал, и поскольку другого пути вернуть мне деньги у вас нет...
"But where am I to get any?" said Emma, wringing her hands.	- Где же мне их взять? - ломая руки, проговорила Эмма.
"Bah! when one has friends like you!"	- А, будет вам! У вас же есть друзья!
And he looked at her in so keen, so terrible a fashion, that she shuddered to her very heart.	И при этом он посмотрел на нее таким пронизывающим и таким страшным взглядом, что она содрогнулась.
"I promise you," she said, "to sign-"	- Я обещаю вам, я подпишу... - залепетала она.
"I've enough of your signatures."	- Довольно с меня ваших подписей!
"I will sell something."	- Я еще что-нибудь продам...
"Get along!" he said, shrugging his shoulders; "you've not got anything." And he called through the peep-hole that looked down into the shop-	- Перестаньте! У вас ничего больше нет! -передернув плечами, прервал ее торговец и крикнул в слуховое окошко, выходившее в лавку:- Аннета!
"Annette, don't forget the three coupons of No. 14."	Принеси мне три отреза номер четырнадцать.
The servant appeared.	Появилась служанка.
Emma understood, and asked how much money would be wanted to put a stop to the proceedings.	Эмма все поняла и только спросила, какая нужна сумма, чтобы прекратить дело.
"It is too late."	- Поздно!
"But if I brought you several thousand francs-a quarter of the sum-a third-perhaps the whole?"	- А если я вам принесу несколько тысяч франков, четверть суммы, треть, почти все?
"No; it's no use!"	- Нет, нет, бесполезно!
And he pushed her gently towards the staircase.	Он осторожно подталкивал ее к лестнице.
"I implore you, Monsieur Lheureux, just a few days more!"	- Заклинаю вас, господин Лере: еще хоть несколько дней!
She was sobbing.	Она рыдала.
"There! tears now!"	- Ну, вот еще! Слезы!
"You are driving me to despair!"	-Я в таком отчаянии!
"What do I care?" said he, shutting the door.	- А мне наплевать! - запирая дверь, сказал г-н Лере.
Chapter Seven	VII
She was stoical the next day when Maitre Hareng, the bailiff, with two assistants, presented himself at her house to draw up the inventory for the distraint.	На другой день, когда судебный пристав г-н Аран явился к ней с двумя понятыми описывать имущество, она держала себя героически.
They began with Bovary's consulting-room, and did not write down the phrenological head, which was considered an "instrument of his profession"; but in the kitchen they counted the plates; the saucepans, the chairs, the candlesticks, and in the bedroom all the nick-nacks on the whatnot.	Начали они с кабинета Бовари, но френологическую голову описывать не стали, так как отнесли ее к "медицинским инструментам". Зато в кухне переписали блюда, горшки, стулья, подсвечники, а в спальне безделушки на этажерке.

They examined her dresses, the linen, the dressing-room; and her whole existence to its most intimate details, was, like a corpse on whom a post-mortem is made, outspread before the eyes of these three men.	Осмотрели платья Эммы, белье, туалетную комнату. Вся жизнь Эммы со всеми ее тайниками была выставлена напоказ этим трем мужчинам, точно вскрываемый труп.
Maitre Hareng, buttoned up in his thin black coat, wearing a white choker and very tight foot-straps, repeated from time to time-"Allow me, madame.	Господин Аран в наглухо застегнутом черном фраке, в белом галстуке, в панталонах с туго натянутыми штрипками время от времени обращался к Эмме: - Разрешите, сударыня!
You allow me?"	Разрешите!
Often he uttered exclamations.	Поминутно раздавались его восклицания:
"Charming! very pretty."	- Какая хорошенькая вещица!.. Какая прелесть!
Then he began writing again, dipping his pen into the horn inkstand in his left hand.	Потом г-н Аран опять принимался писать, макая перо в роговую чернильницу, которую он держал в левой руке.
When they had done with the rooms they went up to the attic.	Покончив с жилым помещением, поднялись на чердак.
She kept a desk there in which Rodolphe's letters were locked.	Там у Эммы стоял пюпитр, где хранились письма Родольфа.
It had to be opened.	Пришлось открыть и пюпитр.
"Ah! a correspondence," said Maitre Hareng, with a discreet smile. "But allow me, for I must make sure the box contains nothing else."	- Ах, тут корреспонденция! - улыбаясь скромной улыбкой, сказал г-н Аран. - А все-таки разрешите мне удостовериться, что в ящике больше ничего нет.
And he tipped up the papers lightly, as if to shake out napoleons.	Он стал осторожно наклонять конверты, словно для того, чтобы высыпать золото.
Then she grew angered to see this coarse hand, with fingers red and pulpy like slugs, touching these pages against which her heart had beaten.	При виде того, как эта жирная рука с красными, влажными, точно слизняки, пальцами касается тех страниц, над которыми когда-то сильно билось ее сердце, Эмма чуть было не вышла из себя.
They went at last.	Наконец они удалились.
Felicite came back.	Вошла Фелисите.
Emma had sent her out to watch for Bovary in order to keep him off, and they hurriedly installed the man in possession under the roof, where he swore he would remain.	Эмма посылала ее перехватить Бовари и постараться отвлечь его внимание. Сторожа, оставленного караулить описанное имущество, они спровадили на чердак, взяв с него слово, что он оттуда не выйдет.
During the evening Charles seemed to her careworn.	Вечером Эмме показалось, что Шарль чем-то озабочен.
Emma watched him with a look of anguish, fancying she saw an accusation in every line of his face.	Она следила за ним встревоженным взглядом и в каждой складке на его лице читала себе обвинительный приговор.

Then, when her eyes wandered over the chimney-piece ornamented with Chinese screens, over the large curtains, the armchairs, all those things, in a word, that had, softened the bitterness of her life, remorse seized her or rather an immense regret, that, far from crushing, irritated her passion.	Когда же она переводила глаза на камин, заставленный китайским экраном, на широкие портьеры, на кресла, на все эти вещи, скрашивавшие ей жизнь, ее охватывало раскаяние, вернее - глубочайшее сожаление, от которого боль не только не утихала, а наоборот: становилась все мучительнее.
Charles placidly poked the fire, both his feet on the fire-dogs.	Шарль, поставив ноги на решетку, спокойно помешивал угли в камине.
Once the man, no doubt bored in his hiding-place, made a slight noise.	Сторож, видимо соскучившись в своем укромном уголке, чем-то стукнул.
"Is anyone walking upstairs?" said Charles.	-Там кто-то ходит? - спросил Шарль.
"No," she replied; "it is a window that has been left open, and is rattling in the wind."	- Нет! - ответила Эмма. - Забыли затворить слуховое окно, и ветер хлопает рамой.
The next day, Sunday, she went to Rouen to call on all the brokers whose names she knew.	На другой день, в воскресенье, она поехала в Руан и обегала всех известных ей банкиров.
They were at their country-places or on journeys.	Но они были за городом или в отлучке.
She was not discouraged; and those whom she did manage to see she asked for money, declaring she must have some, and that she would pay it back.	Это ее не остановило. Она просила денег у тех немногих, кого ей удалось застать, и все твердила, что у нее сейчас крайность и что она отдаст.
Some laughed in her face; all refused.	Иные смеялись ей в лицо. Отказом ответили все.
At two o'clock she hurried to Leon, and knocked at the door.	В два часа она побежала к Леону, постучалась.
No one answered.	Ее не впустили.
At length he appeared.	Наконец появился он сам.
"What brings you here?"	- Зачем ты пришла?
"Do I disturb you?"	- Тебе это неприятно?
"No; but-" And he admitted that his landlord didn't like his having "women" there.	- Нет... но... Он признался, что хозяин не любит, когда у жильцов "бывают женщины".
"I must speak to you," she went on.	- Мне надо с тобой поговорить, - сказала Эмма.
Then he took down the key, but she stopped him.	Он хотел было распахнуть перед ней дверь, но она остановила его:
"No, no!	- Нет, нет!
Down there, in our home!"	Пойдем к нам!
And they went to their room at the Hotel de Boulogne.	И они пошли в свой номер, в гостиницу "Булонь".
On arriving she drank off a large glass of water.	Войдя, Эмма выпила целый стакан воды.
She was very pale.	Она была очень бледна.
She said to him- "Leon, you will do me a service?"	- Леон, окажи мне услугу, - обратилась она к нему.
And, shaking him by both hands that she grasped tightly, she added-	Она стиснула ему руки и стала трясти их.

"Listen, I want eight thousand francs."	- Слушай: мне нужно восемь тысяч франков!
"But you are mad!"	-Ты с ума сошла!
"Not yet."	- Пока еще нет!
And thereupon, telling him the story of the distraint, she explained her distress to him; for Charles knew nothing of it; her mother-in-law detested her; old Rouault could do nothing; but he, Leon, he would set about finding this indispensable sum.	Она рассказала ему про опись, про свою беду: Шарль ничего не подозревает, свекровь ненавидит ее, отец ничем не в состоянии помочь. Но Леон должен похлопотать и во что бы то ни стало раздобыть требуемую сумму...
"How on earth can I?"	- Но как же я...
"What a coward you are!" she cried.	- Тряпка ты, а не мужчина! - крикнула она.
Then he said stupidly,	В ответ на это он сказал явную глупость:
"You are exaggerating the difficulty.	-Ты сгущаешь краски.
Perhaps, with a thousand crowns or so the fellow could be stopped."	Наверно, твоему старикашке можно заткнуть рот и одной тысячей экю.
All the greater reason to try and do something; it was impossible that they could not find three thousand francs.	Казалось бы, тем больше у Леона оснований хоть что-нибудь предпринять. Никогда она не поверит, чтобы нельзя было достать три тысячи франков.
Besides, Leon, could be security instead of her.	Притом Леон может занять не для себя, а для нее.
"Go, try, try!	-Ну иди! Попытайся! Это необходимо! Беги!.. Сделай все! Сделай все!
I will love you so!"	Я так тебя буду любить!
He went out, and came back at the end of an hour, saying, with solemn face-	Он ушел и, вернувшись через час, торжественно объявил:
"I have been to three people with no success."	- Я был у троих... Ничего не вышло.
Then they remained sitting face to face at the two chimney corners, motionless, in silence.	Молча и неподвижно сидели они друг против друга по обе стороны камина.
Emma shrugged her shoulders as she stamped her feet.	Эмма пожимала плечами, пристукивая от нетерпения каблуком.
He heard her murmuring-	Вдруг он услышал ее шепот:
"If I were in your place I should soon get some."	- Я бы на твоем месте, конечно, нашла!
"But where?"	- Да где же?
"At your office."	- У себя в конторе!
And she looked at him.	И она взглянула на него.
An infernal boldness looked out from her burning eyes, and their lids drew close together with a lascivious and encouraging look, so that the young man felt himself growing weak beneath the mute will of this woman who was urging him to a crime.	Глаза ее горели дикой отвагой, веки сладострастно и ободряюще смежались, и молодой человек чувствовал, что он не в силах противодействовать молчаливой воле этой женщины, толкающей его на преступление.
Then he was afraid, and to avoid any explanation he smote his forehead, crying-	Ему стало страшно, и, чтобы не ставить точек над i, он, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

"Morel is to come back to-night; he will not refuse me, I hope" (this was one of his friends, the son of a very rich merchant); "and I will bring it you to-morrow," he added.	- Да ведь сегодня ночью должен вернуться Морель! Надеюсь, он мне не откажет. (Морель был сын богатого коммерсанта, приятель Леона.) Завтра я привезу тебе деньги, - добавил он.
Emma did not seem to welcome this hope with all the joy he had expected.	Эмма, видимо, не очень обрадовалась.
Did she suspect the lie?	Быть может, она подозревала ложь?
He went on, blushing-	Леон покраснел.
"However, if you don't see me by three o'clock do not wait for me, my darling. I must be off now; forgive me!	- Но если до трех часов меня не будет, ты уж меня не жди, дорогая, - предупредил он. - А теперь прости - мне пора.
Goodbye!"	Прощай!
He pressed her hand, but it felt quite lifeless.	Он пожал ей руку, но ответного пожатия не ощутил.
Emma had no strength left for any sentiment.	Эмма уже ничего не чувствовала, кроме душевной пустоты.
Four o'clock struck, and she rose to return to Yonville, mechanically obeying the force of old habits.	Пробило четыре часа, и она по привычке, как автомат, встала с места - надо было ехать обратно в Ионвиль.
The weather was fine.	Погода стояла прекрасная.
It was one of those March days, clear and sharp, when the sun shines in a perfectly white sky.	Был один из тех ясных и свежих мартовских дней, когда солнце сияет на белом-белом небе.
The Rouen folk, in Sunday-clothes, were walking about with happy looks.	Руанцы, нарядные ради воскресного дня, разгуливали и, казалось, наслаждались жизнью.
She reached the Place du Parvis.	Эмма дошла до соборной площади.
People were coming out after vespers; the crowd flowed out through the three doors like a stream through the three arches of a bridge, and in the middle one, more motionless than a rock, stood the beadle.	Только что кончилась всенощная, и народ расходился. Толпа, словно река из трех пролетов моста, текла из трех церковных дверей, а у главного входа неподвижной скалой высился привратник.
Then she remembered the day when, all anxious and full of hope, she had entered beneath this large nave, that had opened out before her, less profound than her love; and she walked on weeping beneath her veil, giddy, staggering, almost fainting.	И тут Эмма припомнила день, когда, полная надежд и сомнений, входила она под эти своды, а любовь ее в тот миг была еще глубже громадного храма. Она плохо сознавала, что с ней творится, но все же продолжала идти, хотя ноги у нее подкашивались, а из глаз текли под вуалью слезы.
"Take care!" cried a voice issuing from the gate of a courtyard that was thrown open.	- Берегись! - крикнул голос из распахнувшихся ворот.
She stopped to let pass a black horse, pawing the ground between the shafts of a tilbury, driven by a gentleman in sable furs.	Она остановилась и пропустила вороную лошадь, приплясывавшую в оглоблях тильбюри, которым правил какой-то джентльмен в собольей шубе.
Who was it?	Кто бы это мог быть?
She knew him.	Эмма его где-то видела...
The carriage darted by and disappeared.	Лошадь рванула и укатила.

Why, it was he-the Viscount.	Да это же виконт!
She turned away; the street was empty.	Эмма оглянулась - улица была пуста.
She was so overwhelmed, so sad, that she had to lean against a wall to keep herself from falling.	Подавленная, измученная, Эмма прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Then she thought she had been mistaken.	Потом она подумала, что, вероятно, ошиблась.
Anyhow, she did not know.	Вообще она уже ничего не понимала.
All within her and around her was abandoning her.	Все в ней самой и вокруг нее было ненадежно.
She felt lost, sinking at random into indefinable abysses, and it was almost with joy that, on reaching the "Croix-Rouge," she saw the good Homais, who was watching a large box full of pharmaceutical stores being hoisted on to the "Hirondelle." In his hand he held tied in a silk handkerchief six cheminots for his wife.	Она чувствовала, что погибает, чувствовала, что катится в пропасть. И она даже обрадовалась милому Оме, - держа в руке платок с полдюжиной "тюрбанчиков" для своей супруги, он стоял во дворе "Красного креста" и наблюдал за тем, как в "Ласточку" грузят большой ящик с аптекарскими товарами.
Madame Homais was very fond of these small, heavy turban-shaped loaves, that are eaten in Lent with salt butter; a last vestige of Gothic food that goes back, perhaps, to the time of the Crusades, and with which the robust Normans gorged themselves of yore, fancying they saw on the table, in the light of the yellow torches, between tankards of hippocras and huge boars' heads, the heads of Saracens to be devoured.	"Тюрбанчики" - тяжелые хлебцы в виде чалмы, которые принято есть постом и непременно - с соленым маслом, - г-жа Оме очень любила. Это единственный уцелевший образец средневековой кулинарии, восходящий, быть может, ко времени крестовых походов: такими хлебцами, вероятно, наедались досыта могучие нормандцы, которым при желтом свете факелов казалось, будто на столах среди кувшинов с вином и громадных окороков выставлены им на съедение головы сарацинов.
The druggist's wife crunched them up as they had done-heroically, despite her wretched teeth. And so whenever Homais journeyed to town, he never failed to bring her home some that he bought at the great baker's in the Rue Massacre.	Аптекарша, несмотря на скверные зубы, грызла тюрбанчики с героическим упорством, поэтому г-н Оме всякий раз, когда бывал в Руане, покупал их для нее в лучшей булочной на улице Масакр.
"Charmed to see you," he said, offering Emma a hand to help her into the	- Какая приятная встреча! - сказал он, подсаживая Эмму в
"Hirondelle."	"Ласточку".
Then he hung up his cheminots to the cords of the netting, and remained bare-headed in an attitude pensive and Napoleonic.	Затем привязал тюрбанчики к ремню багажной сетки, снял шляпу и, скрестив руки, принял наполеоновскую задумчивую позу.
But when the blind man appeared as usual at the foot of the hill he exclaimed-	Но когда у подножия горы, по обыкновению, показался слепой, он воскликнул:
"I can't understand why the authorities tolerate such culpable industries.	- Не понимаю, как это власти до сих пор терпят столь предосудительный промысел!
Such unfortunates should be locked up and forced to work.	Таких несчастных нужно отделить от общества и приучить к труду!
Progress, my word! creeps at a snail's pace.	Прогресс двигается черепашьим шагом, честное слово!
We are floundering about in mere barbarism."	Мы недалеко ушли от варваров!

The blind man held out his hat, that flapped about at the door, as if it were a bag in the lining that had come unnailed.	Слепой протягивал шляпу, и она тряслась у края занавески, словно отставший клочок обоев.
"This," said the chemist, "is a scrofulous affection."	- Последствие золотухи! - возгласил фармацевт.
And though he knew the poor devil, he pretended to see him for the first time, murmured something about "cornea," "opaque cornea," "sclerotic," "facies," then asked him in a paternal tone-	Он прекрасно знал этого горемыку, но притворился, будто видит его впервые, и стал сыпать специальными выражениями: роговая оболочка, склера, габитус, фациес, а затем отеческим тоном заговорил с ним:
"My friend, have you long had this terrible infirmity?	- И давно ты, мой друг, болеешь этой ужасной болезнью?
Instead of getting drunk at the public, you'd do better to die yourself."	Вместо того чтобы шататься по кабакам, ты бы лучше придерживался определенного режима.
He advised him to take good wine, good beer, and good joints.	Он советовал ему пить хорошее вино, хорошее пиво, есть хорошее жаркое.
The blind man went on with his song; he seemed, moreover, almost idiotic.	Слепой все тянул свою песенку. Вообще он казался полуидиотом.
At last Monsieur Homais opened his purse-	Наконец г-н Оме открыл кошелек.
"Now there's a sou; give me back two lairds, and don't forget my advice: you'll be the better for it."	- На, вот тебе су, дай мне два лиара сдачи. И не забывай моих советов - они тебе пригодятся.
Hivert openly cast some doubt on the efficacy of it.	Ивер не постеснялся выразить по этому поводу сомнение.
But the druggist said that he would cure himself with an antiphlogistic pomade of his own composition, and he gave his address-"Monsieur Homais, near the market, pretty well known."	Но аптекарь, заявив, что берется вылечить слепого с помощью противовоспалительной мази собственного приготовления, дал ему свой адрес: - Господин Оме, возле рынка, меня все знают.
"Now," said Hivert, "for all this trouble you'll give us your performance."	- Ну, а теперь, за то, что побеспокоил господ, представь нам комедию, - сказал Ивер.
The blind man sank down on his haunches, with his head thrown back, whilst he rolled his greenish eyes, lolled out his tongue, and rubbed his stomach with both hands as he uttered a kind of hollow yell like a famished dog.	Слепой присел на корточки, запрокинул голову, высунул язык и, вращая глазами, затекшими зеленоватым гноем, стал тереть обеими руками живот и глухо, как голодная собака, завыл.
Emma, filled with disgust, threw him over her shoulder a five-franc piece.	Почувствовав отвращение, Эмма бросила ему через плечо пятифранковую монету.
It was all her fortune.	Это было все ее достояние.
It seemed to her very fine thus to throw it away.	Она тут же подумала, что лучше нельзя было его промотать.
The coach had gone on again when suddenly Monsieur Homais leant out through the window, crying-	Дилижанс поехал дальше, но г-н Оме вдруг высунулся в окошко и крикнул:
"No farinaceous or milk food, wear wool next the skin, and expose the diseased parts to the smoke of juniper berries."	- Ни мучного, ни молочного! Носить шерстяное белье и подвергать пораженные участки действию можжевелового дыма!

The sight of the well-known objects that defiled before her eyes gradually diverted Emma from her present trouble.	Знакомые предметы, мелькавшие перед глазами Эммы, отвлекали ее от мрачных дум.
An intolerable fatigue overwhelmed her, and she reached her home stupefied, discouraged, almost asleep.	Она чувствовала во всем теле страшную усталость; домой она вернулась в каком-то отупении, изнеможении, полусне.
"Come what may come!" she said to herself.	"Будь что будет!" - решила она.
"And then, who knows?	А потом, кто знает?
Why, at any moment could not some extraordinary event occur?	Всегда может произойти что нибудь необычайное.
Lheureux even might die!"	Например, скоропостижно умрет Лере.
At nine o'clock in the morning she was awakened by the sound of voices in the Place.	В девять часов утра ее разбудил шум на площади.
There was a crowd round the market reading a large bill fixed to one of the posts, and she saw Justin, who was climbing on to a stone and tearing down the bill.	У рынка, около столба, на котором было наклеено большое объявление, собрался народ, а Жюстен, стоя на тумбе, срывал объявление.
But at this moment the rural guard seized him by the collar.	Но в эту минуту его схватил за шиворот полевой сторож.
Monsieur Homais came out of his shop, and Mere Lefrangois, in the midst of the crowd, seemed to be perorating.	Из аптеки вышел г-н Оме. В центре толпы стояла и, по-видимому, о чем-то распространялась тетушка Лефрансуа.
"Madame! madame!" cried Felicite, running in, "it's abominable!"	- Барыня! Барыня! - крикнула, вбегая, Фелисите. -Вот безобразие!
And the poor girl, deeply moved, handed her a yellow paper that she had just torn off the door.	С этими словами бедная девушка, вся дрожа от волнения, протянула Эмме лист желтой бумаги, который она сейчас сорвала с двери.
Emma read with a glance that all her furniture was for sale.	Эмма, только взглянув, поняла все: это объявление о распродаже ее имущества.
Then they looked at one another silently.	Барыня и служанка молча переглянулись.
The servant and mistress had no secret one from the other.	У них не было тайн друг от друга.
At last Felicite sighed-	Фелисите вздохнула.
"If I were you, madame, I should go to Monsieur Guillaumin."	- Я бы на вашем месте, барыня, пошла к Гильомену.
"Do you think-"	-Ты думаешь?
And this question meant to say-	Этим вопросом она хотела сказать:
"You who know the house through the servant, has the master spoken sometimes of me?"	"Через слугу тебе известно все. Разве хозяин говорил когда-нибудь обо мне?"
"Yes, you'd do well to go there."	- Да, да, пойдите к нему, это самое лучшее.
She dressed, put on her black gown, and her hood with jet beads, and that she might not be seen (there was still a crowd on the Place), she took the path by the river, outside the village.	Г оспожа Бовари надела черное платье и шляпку с отделкой из стекляруса. Чтобы ее не увидели (на площади все еще толпился народ), она пошла задворками, берегом реки.

She reached the notary's gate quite breathless.	Добежав до калитки нотариуса, она еле перевела дух.
The sky was sombre, and a little snow was falling.	Было пасмурно, падал снежок.
At the sound of the bell, Theodore in a red waistcoat appeared on the steps; he came to open the door almost familiarly, as to an acquaintance, and showed her into the dining-room.	На звонок вышел Теодор в красном жилете; он встретил Эмму почти фамильярно, как свою приятельницу, и провел прямо в столовую.
A large porcelain stove crackled beneath a cactus that filled up the niche in the wall, and in black wood frames against the oak-stained paper hung Steuben's "Esmeralda" and Schopin's "Potiphar."	Под кактусом, который заполонял всю нишу, гудела большая изразцовая печь; на стенах, оклеенных обоями под цвет дуба, висели в черных деревянных рамах "Эсмеральда" Штейбена и "Жена Потифара" Шопена.
The ready-laid table, the two silver chafing-dishes, the crystal door-knobs, the parquet and the furniture, all shone with a scrupulous, English cleanliness; the windows were ornamented at each corner with stained glass.	Накрытый стол, две серебряные грелки, хрустальная дверная ручка, паркет, обстановка -все сверкало безукоризненной, английской чистотой. В уголки окон были вставлены для красоты цветные стекла.
"Now this," thought Emma, "is the dining-room I ought to have."	"Мне бы такую столовую", - подумала Эмма.
The notary came in pressing his palm-leaf dressing-gown to his breast with his left arm, while with the other hand he raised and quickly put on again his brown velvet cap, pretentiously cocked on the right side, whence looked out the ends of three fair curls drawn from the back of the head, following the line of his bald skull.	Вошел нотариус; левой рукой он придерживал расшитый пальмовыми листьями халат, а другой рукой то приподнимал, то опять надевал коричневую бархатную шапочку, кокетливо сдвинутую на правый бок - туда, где свисали три белесые пряди, которые, расходясь на затылке, обвивали его голый череп.
After he had offered her a seat he sat down to breakfast, apologising profusely for his rudeness.	Предложив Эмме кресло, Гильомен извинился за бесцеремонность и сел завтракать.
"I have come," she said, "to beg you, sir-"	-У меня к вам просьба, сударь... - заговорила Эмма.
"What, madame?	- Какая просьба, сударыня?
I am listening."	Я вас слушаю.
And she began explaining her position to him.	Она начала излагать суть дела.
Monsieur Guillaumin knew it, being secretly associated with the linendraper, from whom he always got capital for the loans on mortgages that he was asked to make.	Господин Гильомен все уже знал от самого торговца тканями, с которым он не раз под шумок обделывал дела: когда нотариуса просили устроить ссуду под закладные, г-н Лере охотно давал ему деньги.
So he knew (and better than she herself) the long story of the bills, small at first, bearing different names as endorsers, made out at long dates, and constantly renewed up to the day, when, gathering together all the protested bills, the shopkeeper had bidden his friend Vincart take in his own name all the necessary proceedings, not wishing to pass for a tiger with his fellow-citizens.	Таким образом вся эта длинная история представлялась ему яснее, чем самой Эмме: ее векселя, сначала мелкие, бланкированные разными лицами, надолго отсроченные, без конца переписывались, пока в один прекрасный день купец не собрал все протесты и не поручил своему приятелю подать в суд, но только от своего имени, ибо прослыть у своих сограждан живоглотом он считал для себя невыгодным.

She mingled her story with recriminations against Lheureux, to which the notary replied from time to time with some insignificant word.	Эмма перебивала свой рассказ упреками по адресу Лере, на которые нотариус время от времени отвечал ничего не значащими словами.
Eating his cutlet and drinking his tea, he buried his chin in his sky-blue cravat, into which were thrust two diamond pins, held together by a small gold chain; and he smiled a singular smile, in a sugary, ambiguous fashion.	Синий галстук, заколотый двумя брильянтовыми булавками, соединенными золотой цепочкой, подпирал ему подбородок; он ел котлету, пил чай и все улыбался какой-то странной улыбкой, слащавой и двусмысленной.
But noticing that her feet were damp, he said-	Потом вдруг обратил внимание, что у посетительницы промокли ноги:
"Do get closer to the stove; put your feet up against the porcelain."	-Сядьте поближе к печке... А ноги повыше... Поближе к кафелям.
She was afraid of dirtying it.	Эмма боялась их запачкать.
The notary replied in a gallant tone- "Beautiful things spoil nothing."	- Красивое ничего не может испортить, - галантно заметил нотариус.
Then she tried to move him, and, growing moved herself, she began telling him about the poorness of her home, her worries, her wants.	Эмма попыталась растрогать его и, постепенно проникаясь жалостью к самой себе, заговорила с ним о своем скудном достатке, о домашних дрязгах, о своих потребностях.
He could understand that; an elegant woman! and, without leaving off eating, he had turned completely round towards her, so that his knee brushed against her boot, whose sole curled round as it smoked against the stove.	Он все это понимал: еще бы, такая элегантная женщина! Не переставая жевать, он повернулся к ней всем корпусом, так что колено его касалось теперь ее ботинка, от приставленной к теплой печке и коробившейся подошвы которого шел пар.
But when she asked for a thousand sous, he closed his lips, and declared he was very sorry he had not had the management of her fortune before, for there were hundreds of ways very convenient, even for a lady, of turning her money to account.	Но когда Эмма попросила у него тысячу экю, он поджал губы и сказал, что напрасно она раньше не уполномочила его распорядиться ее состоянием, так как много есть приемлемых и для женщины способов получать прибыль.
They might, either in the turf-peats of Grumesnil or building-ground at Havre, almost without risk, have ventured on some excellent speculations; and he let her consume herself with rage at the thought of the fabulous sums that she would certainly have made.	Можно было почти без всякого риска отлично заработать на грюменильских торфяных разработках, на гаврских земельных участках. Он называл сногсшибательные цифры ее возможных доходов, и это приводило ее в бешенство.
"How was it," he went on, "that you didn't come to me?"	- Почему же вы не обратились ко мне? - спросил он.
"I hardly know," she said.	- Сама не знаю, - ответила она.
"Why, hey?	- Почему же все-таки?..
Did I frighten you so much?	Неужели вы меня боялись?
It is I, on the contrary, who ought to complain.	Значит, это я должен жаловаться на судьбу, а не вы!
We hardly know one another; yet I am very devoted to you.	Мы с вами были едва знакомы! А между тем я вам всей душой предан.
You do not doubt that, I hope?"	Надеюсь, теперь вы в этом не сомневаетесь?

He held out his hand, took hers, covered it with a greedy kiss, then held it on his knee; and he played delicately with her fingers whilst he murmured a thousand blandishments.	Он взял ее руку, припал к ней жадными губами, потом положил себе на колено и, бережно играя пальцами Эммы, стал рассыпаться в изъявлениях нежности.
His insipid voice murmured like a running brook; a light shone in his eyes through the glimmering of his spectacles, and his hand was advancing up Emma's sleeve to press her arm.	Его монотонный голос журчал, как ручей, сквозь отсвечивавшие очки было видно, как в его зрачках вспыхивают искры, а пальцы все выше забирались к Эмме в рукав.
She felt against her cheek his panting breath.	Она чувствовала на своей щеке его прерывистое дыхание.
This man oppressed her horribly.	Он был ей мерзок.
She sprang up and said to him- "Sir, I am waiting."	- Милостливый государь, я жду! - вскочив с места, сказала она.
"For what?" said the notary, who suddenly became very pale.	- Чего ждете? - спросил нотариус; он был сейчас бледен как смерть.
"This money."	- Денег.
"But-" Then, yielding to the outburst of too powerful a desire,	- Но... Искушение было слишком велико.
"Well, yes!"	- Ну, хорошо!.. - сказал г-н Гильомен.
He dragged himself towards her on his knees, regardless of his dressing-gown.	Не обращая внимания на халат, он пополз к ней на коленях.
"For pity's sake, stay.	- Останьтесь, умоляю!
I love you!"	Я вас люблю!
He seized her by her waist.	Он обхватил рукой ее стан.
Madame Bovary's face flushed purple.	Вся кровь бросилась Эмме в голову.
She recoiled with a terrible look, crying-	Она дико посмотрела на него и отпрянула.
"You are taking a shameless advantage of my distress, sir!	- Как вам не стыдно, милостивый государь! -крикнула она. - Воспользоваться моим бедственным положением!..
I am to be pitied-not to be sold."	Меня можно погубить, но меня нельзя купить!
And she went out.	И выбежала из комнаты.
The notary remained quite stupefied, his eyes fixed on his fine embroidered slippers. They were a love gift, and the sight of them at last consoled him.	Господин Гильомен тупо уставился на свои прекрасные ковровые туфли - это был дар любящего сердца. Наглядевшись на них, он понемногу утешился.
Besides, he reflected that such an adventure might have carried him too far.	А кроме того, он подумал, что такого рода похождение могло бы слишком далеко его завести.
"What a wretch! what a scoundrel! what an infamy!" she said to herself, as she fled with nervous steps beneath the aspens of the path.	"Негодяй! Хам!.. Какая низость!" - шептала Эмма, идя нервной походкой под придорожными осинами.

The disappointment of her failure increased the indignation of her outraged modesty; it seemed to her that Providence pursued her implacably, and, strengthening herself in her pride, she had never felt so much esteem for herself nor so much contempt for others.	К чувству оскорбленной стыдливости примешивалось горестное сознание, что последняя ее надежда рухнула. Ей пришло на ум, что ее преследует само провидение, и мысль эта наполнила ее гордостью - никогда еще не была она такого высокого мнения о себе и никогда еще так не презирала людей.
A spirit of warfare transformed her.	На нее нашло какое-то исступление.
She would have liked to strike all men, to spit in their faces, to crush them, and she walked rapidly straight on, pale, quivering, maddened, searching the empty horizon with tear-dimmed eyes, and as it were rejoicing in the hate that was choking her.	Ей хотелось бить всех мужчин, плевать им в лицо, топтать их ногами. Бледная, дрожащая, разъяренная, она быстро шла вперед, глядя сквозь слезы в пустынную даль, испытывая какое-то злобное наслаждение.
When she saw her house a numbness came over her.	Завидев свой дом, она вдруг почувствовала полный упадок сил.
She could not go on; and yet she must. Besides, whither could she flee?	Ноги не слушались ее, а не идти она не могла -куда же ей было деваться?
Felicite was waiting for her at the door.	Фелисите ждала ее у входа.
"Well?"	- Ну что?
"No!" said Emma.	- Сорвалось! - сказала Эмма.
And for a quarter of an hour the two of them went over the various persons in Yonville who might perhaps be inclined to help her.	Минут пятнадцать перебирали они всех ионвильцев, которые могли бы ей помочь.
But each time that Felicite named someone Emma replied-	Но стоило Фелисите назвать кого-нибудь, как у Эммы тотчас находились возражения.
"Impossible! they will not!"	-Ну что ты! Разве они согласятся!
"And the master'll soon be in."	- А ведь сейчас барин придет!
"I know that well enough.	- Я знаю...
Leave me alone."	Оставь меня.
She had tried everything; there was nothing more to be done now; and when Charles came in she would have to say to him-	Она испробовала все. Круг замкнут. Когда Шарль придет, она скажет ему начистоту:
"Go away!	- Уходи отсюда.
This carpet on which you are walking is no longer ours.	Ковер, по которому ты ступаешь, уже не наш.
In your own house you do not possess a chair, a pin, a straw, and it is I, poor man, who have ruined you."	От всего твоего дома у тебя не осталось ни одной вещи, ни одной булавки, ничего как есть, и это я разорила тебя, несчастный ты человек!
Then there would be a great sob; next he would weep abundantly, and at last, the surprise past, he would forgive her.	Тут Шарль разрыдается, а когда выплачется, когда первый порыв отчаяния пройдет, он простит ее.
"Yes," she murmured, grinding her teeth, "he will forgive me, he who would give a million if I would forgive him for having known me!	- Да, - шептала она, скрежеща зубами, - он простит меня, а я и за миллион не простила бы Шарлю того, что я досталась ему...

Never! never!"	Никогда! Никогда!
This thought of B ovary's superiority to her exasperated her.	Эта мысль о моральном превосходстве Шарля выводила ее из себя.
Then, whether she confessed or did not confess, presently, immediately, to-morrow, he would know the catastrophe all the same; so she must wait for this horrible scene, and bear the weight of his magnanimity.	Как бы то ни было, сознается она или не сознается, все равно - сейчас немного погодя или завтра, но он узнает о катастрофе. Значит, мучительного разговора не избежать, она неминуемо должна будет принять на себя всю тяжесть его великодушия.
The desire to return to Lheureux's seized her-what would be the use?	Не сходить ли еще раз к Лере? Но какой смысл?
To write to her father-it was too late; and perhaps, she began to repent now that she had not yielded to that other, when she heard the trot of a horse in the alley.	Написать отцу? Поздно. Быть может, она уже теперь жалела, что отказала нотариусу, но тут внезапно послышался конский топот.
It was he; he was opening the gate; he was whiter than the plaster wall.	Это подъехал Шарль, он уже отворил калитку; он был белее мела.
Rushing to the stairs, she ran out quickly to the square; and the wife of the mayor, who was talking to Lestiboudois in front of the church, saw her go in to the tax-collector's.	Эмма пустилась стрелой вниз по лестнице, перебежала площадь. Жена мэра, остановившаяся у церкви с Лестибудуа видела, как она вошла к податному инспектору.
She hurried off to tell Madame Caron, and the two ladies went up to the attic, and, hidden by some linen spread across props, stationed themselves comfortably for overlooking the whole of Binet's room.	Госпожа Тюваш побежала к г-же Карон поделиться новостью. Обе дамы поднялись на чердак и, спрятавшись за развешанным на жердях бельем, устроились так, чтобы видеть все, что происходит у Бине.
He was alone in his garret, busy imitating in wood one of those indescribable bits of ivory, composed of crescents, of spheres hollowed out one within the other, the whole as straight as an obelisk, and of no use whatever; and he was beginning on the last piece-he was nearing his goal.	Сидя один в своей мансарде, он вытачивал из дерева копию одного из тех не поддающихся описанию и никому не нужных костяных изделий, которые состоят из полумесяцев, шариков, вставленных один в другой, а вместе образуют сооружение прямое, точно обелиск. Податному инспектору осталось выточить последнюю деталь, он был почти у цели!
In the twilight of the workshop the white dust was flying from his tools like a shower of sparks under the hoofs of a galloping horse; the two wheels were turning, droning; Binet smiled, his chin lowered, his nostrils distended, and, in a word, seemed lost in one of those complete happinesses that, no doubt, belong only to commonplace occupations, which amuse the mind with facile difficulties, and satisfy by a realisation of that beyond which such minds have not a dream.	В полумраке мастерской из-под резца летела белая пыль, похожая на искровой фонтан, бьющий из-под копыт скакуна. Колеса крутились, скрипели. Склонившись над станком, Бине раздувал ноздри и улыбался; по-видимому, он испытывал чувство полного удовлетворения, того удовлетворения, какое могут дать только примитивные занятия, радующие легкими трудностями и заставляющие успокаиваться на достигнутом, ибо дальше стремиться уже не к чему.
"Ah! there she is!" exclaimed Madame Tuvache.	- Ага! Вот она! - сказала г-жа Тюваш.
But it was impossible because of the lathe to hear what she was saying.	Но станок так скрежетал, что слов Эммы не было слышно.

At last these ladies thought they made out the word "francs," and Madame Tuvache whispered in a low voice-	Наконец обеим дамам показалось, что до них долетели слово "франки".
"She is begging him to give her time for paying her taxes."	- Она просит его не брать с нее сейчас налогов, -шепнула г-жа Тюваш.
"Apparently!" replied the other.	- Это предлог! - заметила г-жа Карой.
They saw her walking up and down, examining the napkin-rings, the candlesticks, the banister rails against the walls, while Binet stroked his beard with satisfaction.	Им было видно, как Эмма ходила по мастерской, рассматривала висевшие на стенах кольца для салфеток, подсвечники, шары для перил и с каким самодовольным выражением лица поглаживал подбородок Бине.
"Do you think she wants to order something of him?" said Madame Tuvache.	- Может, она хочет что-нибудь ему заказать? -высказала предположение г-жа Тюваш.
"Why, he doesn't sell anything," objected her neighbour.	- Да он ничего не продает! - возразила соседка.
The tax-collector seemed to be listening with wide-open eyes, as if he did not understand.	Податной инспектор, видимо, слушал, но, как ни таращил глаза, ничего не мог взять в толк.
She went on in a tender, suppliant manner.	Эмма продолжала говорить, смотря на него нежным, умоляющим взором.
She came nearer to him, her breast heaving; they no longer spoke.	Потом она подошла к нему вплотную; грудь ее высоко поднималась; оба не произносили ни слова.
"Is she making him advances?" said Madame Tuvache.	- Неужели она с ним заигрывает? - спросила г-жа Тюваш.
Binet was scarlet to his very ears.	Бине покраснел до ушей.
She took hold of his hands.	Эмма взяла его за руку.
"Oh, it's too much!"	- Это уж бог знает что такое!
And no doubt she was suggesting something abominable to him; for the tax-collector-yet he was brave, had fought at Bautzen and at Lutzen, had been through the French campaign, and had even been recommended for the cross-suddenly, as at the sight of a serpent, recoiled as far as he could from her, crying-	Эмма, бесспорно, делала ему какое-то гнусное предложение, потому что податной инспектор - а он был не из робких: он сражался за родину под Баутценом и Лютценом и был даже "представлен к кресту" - вдруг, точно завидев змею, шарахнулся от Эммы и крикнул:
"Madame! what do you mean?"	- Милостивая государыня! Да вы в своем уме?..
"Women like that ought to be whipped," said Madame Tuvache.	- Таких женщин сечь надо! - сказала г-жа Тюваш.
"But where is she?" continued Madame Caron, for she had disappeared whilst they spoke; then catching sight of her going up the Grande Rue, and turning to the right as if making for the cemetery, they were lost in conjectures.	- Да где же она? - спросила г-жа Карой. А Эммы уже и след простыл. Некоторое время спустя они снова увидели ее: она бежала по Большой улице, а потом повернула направо, как будто бы к кладбищу, и это окончательно сбило их с толку.
"Nurse Rollet," she said on reaching the nurse's, "I am choking; unlace me!"	-Тетушка Роле, мне душно!..- войдя к кормилице, сказала Эмма. - Распустите мне шнуровку. Эмма рухнула на кровать.

She fell on the bed sobbing.	Она рыдала.
Nurse Rollet covered her with a petticoat and remained standing by her side.	Тетушка Роле накрыла ее юбкой и стала возле кровати.
Then, as she did not answer, the good woman withdrew, took her wheel and began spinning flax.	Но г-жа Бовари не отвечала ни на какие вопросы, и кормилица опять села за прялку.
"Oh, leave off!" she murmured, fancying she heard Binet's lathe.	- Ох! Перестаньте! - вообразив, что это станок Бине, прошептала Эмма.
"What's bothering her?" said the nurse to herself. "Why has she come here?"	"Что с ней? - думала кормилица. - Зачем она ко мне пришла?"
She had rushed thither; impelled by a kind of horror that drove her from her home.	Эмму загнал сюда страх - она не в силах была оставаться дома.
Lying on her back, motionless, and with staring eyes, she saw things but vaguely, although she tried to with idiotic persistence.	Лежа на спине, она неподвижным, остановившимся взглядом смотрела прямо перед собой, и хотя разглядывала предметы с каким-то тупым вниманием, а все же различала их неясно.
She looked at the scales on the walls, two brands smoking end to end, and a long spider crawling over her head in a rent in the beam.	Она не отрывала глаз от трещин на стене, от двух дымящихся головешек и от продолговатого паука, сновавшего у нее над головой по щели в балке.
At last she began to collect her thoughts.	Наконец ей удалось привести мысли в порядок.
She remembered-one day-Leon-Oh! how long ago that was-the sun was shining on the river, and the clematis were perfuming the air.	Она вспомнила... Однажды она шла с Леоном... О, как это было давно!.. Река сверкала на солнце, благоухал ломонос...
Then, carried away as by a rushing torrent, she soon began to recall the day before.	Воспоминания понесли ее, как бурный поток, и она припомнила вчерашний день.
"What time is it?" she asked.	- Который час? - спросила она.
Mere Rollet went out, raised the fingers of her right hand to that side of the sky that was brightest, and came back slowly, saying-	Тетушка Роле вышла во двор, протянула руку к самой светлой части неба и не спеша вернулась домой.
"Nearly three."	- Скоро три, - объявила она.
"Ah! thanks, thanks!"	- Спасибо! Спасибо!
For he would come; he would have found some money.	Сейчас приедет Леон. Наверное приедет! Он достал денег.
But he would, perhaps, go down yonder, not guessing she was here, and she told the nurse to run to her house to fetch him.	Но ведь он не знает, что она здесь, - скорее всего он пройдет прямо к ней. Эмма велела кормилице сбегать за ним.
"Be quick!"	- Только скорей!
"But, my dear lady, I'm going, I'm going!"	- Иду, иду, милая барыня!
She wondered now that she had not thought of him from the first.	Теперь Эмма не могла понять, почему она не подумала о нем с самого начала.
Yesterday he had given his word; he would not break it.	Вчера он дал слово, он не подведет.
And she already saw herself at Lheureux's spreading out her three bank-notes on his bureau.	Она живо представила себе, как она войдет к Лере и выложит на стол три кредитных билета.

Then she would have to invent some story to explain matters to Bovary.	Потом еще надо будет как-нибудь объяснить Бовари.
What should it be?	Но что можно придумать?
The nurse, however, was a long while gone.	Кормилица между тем все не шла.
But, as there was no clock in the cot, Emma feared she was perhaps exaggerating the length of time.	Часов в лачуге не было, и Эмма успокоила себя, что это для нее так тянется время.
She began walking round the garden, step by step; she went into the path by the hedge, and returned quickly, hoping that the woman would have come back by another road.	Она решила прогуляться по саду, медленным шагом прошлась мимо изгороди, а затем, в надежде, что кормилица шла обратно другой дорогой, быстро вернулась.
At last, weary of waiting, assailed by fears that she thrust from her, no longer conscious whether she had been here a century or a moment, she sat down in a corner, closed her eyes, and stopped her ears.	Наконец, истерзанная ожиданием, отбиваясь от роя сомнений, не зная, как долго томится она здесь - целый век или одну минуту, она села в уголок, закрыла глаза, заткнула уши.
The gate grated; she sprang up.	Скрипнула калитка. Она вскочила.
Before she had spoken Mere Rollet said to her-	Не успела она задать кормилице вопрос, как та уже выпалила:
"There is no one at your house!"	- К вам никто не приезжал!
"What?"	-Как?
"Oh, no one!	- Никто, никто!
And the doctor is crying.	А барин плачет.
He is calling for you; they're looking for you."	Он вас зовет. Вас ищут.
Emma answered nothing.	Эмма ничего не сказала в ответ.
She gasped as she turned her eyes about her, while the peasant woman, frightened at her face, drew back instinctively, thinking her mad.	Ей было трудно дышать, она смотрела вокруг блуждающим взглядом. Кормилица, увидев, какое у нее лицо, невольно попятилась: ей показалось, что г-жа Бовари сошла с ума.
Suddenly she struck her brow and uttered a cry; for the thought of Rodolphe, like a flash of lightning in a dark night, had passed into her soul.	Вдруг Эмма вскрикнула и ударила себя по лбу: точно яркая молния во мраке ночи, прорезала ей сознание мысль о Родольфе.
He was so good, so delicate, so generous!	Он был такой добрый, такой деликатный, такой великодушный!
And besides, should he hesitate to do her this service, she would know well enough how to constrain him to it by re-waking, in a single moment, their lost love.	Если даже он начнет колебаться, она заставит его оказать ей эту услугу: довольно одного ее взгляда, чтобы в душе у Родольфа воскресла любовь.
So she set out towards La Huchette, not seeing that she was hastening to offer herself to that which but a while ago had so angered her, not in the least conscious of her prostitution.	И она отправилась в Ла Юшет, не отдавая себе отчета, что теперь она сама идет на то, что еще так недавно до глубины души возмутило ее, - не помышляя о том, какой это для нее позор.
Chapter Eight	VIII
She asked herself as she walked along, "What am I going to say? How shall I begin?"	"Что ему сказать? С чего начать?" - думала она дорогой.

And as she went on she recognised the thickets, the trees, the sea-rushes on the hill, the chateau yonder.	Все ей здесь было знакомо: каждый кустик, каждое дерево, бугор, поросший дроком, усадьба вдали.
All the sensations of her first tenderness came back to her, and her poor aching heart opened out amorously.	Она вновь ощущала в себе первоначальную нежность, ее бедное пустовавшее сердце наполнялось влюбленностью.
A warm wind blew in her face; the melting snow fell drop by drop from the buds to the grass.	Теплый ветер дул ей в лицо; снег таял и по капле стекал на траву с еще не развернувшихся почек.
She entered, as she used to, through the small park-gate. She reached the avenue bordered by a double row of dense lime-trees.	Она, как прежде, вошла в парк через калитку, оттуда во двор, окаймленный двумя рядами раскидистых лип.
They were swaying their long whispering branches to and fro.	Их длинные ветви качались со свистом.
The dogs in their kennels all barked, and the noise of their voices resounded, but brought out no one.	На псарне залаяли дружно собаки. Но как они ни надрывались, на крыльцо не вышел никто.
She went up the large straight staircase with wooden balusters that led to the corridor paved with dusty flags, into which several doors in a row opened, as in a monastery or an inn.	Эмма поднялась по широкой, без поворотов, лестнице с деревянными перилами; наверху был коридор с грязным плиточным полом: туда, точно в монастыре или в гостинице, выходил длинный ряд комнат.
His was at the top, right at the end, on the left.	Комната Родольфа была в самом конце, налево.
When she placed her fingers on the lock her strength suddenly deserted her.	Когда Эмма взялась за ручку двери, силы внезапно оставили ее.
She was afraid, almost wished he would not be there, though this was her only hope, her last chance of salvation.	Она боялась, что не застанет Родольфа, и вместе с тем как будто бы хотела, чтобы его не оказалось дома, хотя это была ее единственная надежда, последний якорь спасения.
She collected her thoughts for one moment, and, strengthening herself by the feeling of present necessity, went in.	Она сделала над собой усилие и, черпая бодрость в сознании, что это необходимо, вошла.
He was in front of the fire, both his feet on the mantelpiece, smoking a pipe.	Он сидел у камина, поставив ноги на решетку, и курил трубку.
"What! it is you!" he said, getting up hurriedly.	- Ах, это вы! - сказал он, вскакивая со стула.
"Yes, it is I, Rodolphe. I should like to ask your advice."	-Да, это я!.. Родольф, я хочу с вами посоветоваться.
And, despite all her efforts, it was impossible for her to open her lips.	Но слова застряли у нее в горле.
"You have not changed; you are charming as ever!"	- А вы не изменились, все такая же очаровательная!
"Oh," she replied bitterly, "they are poor charms since you disdained them."	- Значит, не настолько уж сильны мои чары, если вы ими пренебрегли, - с горечью заметила она.
Then he began a long explanation of his conduct, excusing himself in vague terms, in default of being able to invent better.	Родольф стал объяснять, почему он так поступил с ней, и, не сумев придумать ничего убедительного, напустил туману.

She yielded to his words, still more to his voice and the sight of him, so that, she pretended to believe, or perhaps believed; in the pretext he gave for their rupture; this was a secret on which depended the honour, the very life of a third person.	Эмму подкупали не столько слова Родольфа, сколько его голос и весь его облик. Она притворилась, будто верит, а может быть, и в самом деле поверила, что причиной их разрыва была некая тайна, от которой зависела честь и даже жизнь третьего лица.
"No matter!" she said, looking at him sadly. "I have suffered much."	- Все равно я очень страдала, - глядя на него грустными глазами, сказала она.
He replied philosophically- "Such is life!"	- Такова жизнь! - с видом философа изрек Родольф.
"Has life," Emma went on, "been good to you at least, since our separation?"	- По крайней мере, жизнь улыбалась вам с тех пор, как мы расстались? - спросила Эмма.
"Oh, neither good nor bad."	- Ни улыбалась, ни хмурилась...
"Perhaps it would have been better never to have parted."	- Пожалуй, нам лучше было бы не расставаться?..
"Yes, perhaps."	- Да, пожалуй!
"You think so?" she said, drawing nearer, and she sighed. "Oh, Rodolphe! if you but knew!	- Ты так думаешь? - придвинувшись к нему, сказала она со вздохом. - О Родольф! Если б ты знал!..
I loved you so!"	Я тебя так любила!
It was then that she took his hand, and they remained some time, their fingers intertwined, like that first day at the Show.	Только тут решилась она взять его за руку, и на некоторое время их пальцы сплелись - как тогда, в первый раз, на выставке.
With a gesture of pride he struggled against this emotion.	Он из самолюбия боролся с прихлынувшей к его сердцу нежностью.
But sinking upon his breast she said to him-	А Эмма, прижимаясь к его груди, говорила:
"How did you think I could live without you?	- Как я могла жить без тебя!
One cannot lose the habit of happiness.	Нельзя отвыкнуть от счастья!
I was desolate.	Я была в таком отчаянии!
I thought I should die.	Думала, что не переживу!
I will tell you about all that and you will see.	Я потом все тебе расскажу.
And you-you fled from me!"	А ты... ты не хотел меня видеть!..
For, all the three years, he had carefully avoided her in consequence of that natural cowardice that characterises the stronger sex.	В самом деле, все эти три года, из трусости, характерной для сильного пола, он старательно избегал ее.
Emma went on, with dainty little nods, more coaxing than an amorous kitten- "You love others, confess it! Oh, I understand them, dear!	- Ты любил других, признайся! - покачивая головой и ластясь к нему, точно ласковая кошечка, говорила Эмма. - О, я их понимаю, да!
I excuse them.	Я им прощаю.
You probably seduced them as you seduced me.	Ты, верно, соблазнил их так же, как меня.
You are indeed a man; you have everything to make one love you.	Ты - настоящий мужчина! Ты создан для того, чтобы тебя любили.

But we'll begin again, won't we?	Но мы начнем сначала, хорошо?
We will love one another.	Мы опять полюбим друг друга!
See! I am laughing; I am happy!	Смотри: я смеюсь, я счастлива...
Oh, speak!"	Ну, говори же!
And she was charming to see, with her eyes, in which trembled a tear, like the rain of a storm in a blue corolla.	В глазах у нее дрожали слезы: так после грозы в голубой чашечке цветка дрожат дождевые капли, - в эту минуту Эммой нельзя было не залюбоваться.
He had drawn her upon his knees, and with the back of his hand was caressing her smooth hair, where in the twilight was mirrored like a golden arrow one last ray of the sun.	Он посадил ее к себе на колени и начал осторожно проводить тыльной стороной руки по ее гладко зачесанным волосам, по которым золотою стрелкою пробегал в сумерках последний луч заходящего солнца.
She bent down her brow; at last he kissed her on the eyelids quite gently with the tips of his lips.	Она опустила голову. Тогда Родольф едва прикоснулся губами к ее векам.
"Why, you have been crying! What for?"	-Ты плачешь! - проговорил он. - О чем?
She burst into tears.	Эмма разрыдалась.
Rodolphe thought this was an outburst of her love.	Родольф подумал, что это взрыв накопившихся чувств.
As she did not speak, he took this silence for a last remnant of resistance, and then he cried out-	Когда же она затихла, он принял это за последний приступ стыдливости.
"Oh, forgive me! You are the only one who pleases me.	- О, прости меня! - воскликнул он. - Ты - моя единственная.
I was imbecile and cruel.	Я был глуп и жесток!
I love you. I will love you always.	Я люблю тебя и буду любить всегда!..
What is it.	Скажи мне, что с тобой?
Tell me!"	Он стал на колени.
He was kneeling by her.	- Ну так вот...
"Well, I am ruined, Rodolphe!	Я разорилась, Родольф!
You must lend me three thousand francs."	Дай мне взаймы три тысячи франков!
"But-but-" said he, getting up slowly, while his face assumed a grave expression.	-Но... но... - уже с серьезным лицом начал он, медленно вставая с колен.
"You know," she went on quickly, "that my husband had placed his whole fortune at a notary's. He ran away.	- Понимаешь, - быстро продолжала она, - мой муж поместил все свои деньги у нотариуса, а тот сбежал.
So we borrowed; the patients don't pay us.	Мы наделали долгов, пациенты нам не платили.
Moreover, the settling of the estate is not yet done; we shall have the money later on.	Впрочем, ликвидация еще не кончена, деньги у нас будут.
But to-day, for want of three thousand francs, we are to be sold up. It is to be at once, this very moment, and, counting upon your friendship, I have come to you."	Но пока что не хватает трех тысяч, нас описали, описали сегодня, сейчас, и я, в надежде на твое дружеское участие, пришла к тебе.

"Ah!" thought Rodolphe, turning very pale, "that was what she came for."	"Ах, так вот зачем она пришла!" - мгновенно побледнев, подумал Родольф.
At last he said with a calm air-	А вслух совершенно спокойно сказал:
"Dear madame, I have not got them."	- У меня нет таких денег, сударыня.
He did not lie.	Он говорил правду.
If he had had them, he would, no doubt, have given them, although it is generally disagreeable to do such fine things: a demand for money being, of all the winds that blow upon love, the coldest and most destructive.	Будь они у него, он бы, конечно, дал, хотя вообще делать такие широкие жесты не очень приятно: из всех злоключений, претерпеваемых любовью, самое расхолаживающее, самое убийственное -это денежная просьба.
First she looked at him for some moments.	Некоторое время она смотрела на него не отрываясь.
"You have not got them!" she repeated several times.	- У тебя таких денег нет! Она несколько раз повторила:
"You have not got them!	- У тебя таких денег нет!..
I ought to have spared myself this last shame.	Зачем же мне еще это последнее унижение?
You never loved me.	Ты никогда не любил меня!
You are no better than the others."	Ты ничем не лучше других.
She was betraying, ruining herself.	Она выдавала, она губила себя.
Rodolphe interrupted her, declaring he was "hard up" himself.	Родольф, прервав ее, начал доказывать, что он сам "в стесненных обстоятельствах".
"Ah! I pity you," said Emma. "Yes-very much."	- Мне жаль тебя! - сказала Эмма. - Да, очень жаль!..
And fixing her eyes upon an embossed carabine, that shone against its panoply,	На глаза ей попался блестевший на щите карабин с насечкой.
"But when one is so poor one doesn't have silver on the butt of one's gun.	- Но бедный человек не отделывает ружейный приклад серебром!
One doesn't buy a clock inlaid with tortoise shell," she went on, pointing to a buhl timepiece, "nor silver-gilt whistles for one's whips," and she touched them, "nor charms for one's watch.	Не покупает часов с перламутровой инкрустацией! - продолжала она, указывая на булевские часы. - Не заводит хлыстов с золочеными рукоятками! - Она потрогала хлысты. - Не вешает брелоков на цепочку от часов!
Oh, he wants for nothing! even to a liqueur-stand in his room!	О, у него все есть! Даже погребец!
For you love yourself; you live well. You have a chateau, farms, woods; you go hunting; you travel to Paris.	Ты за собой ухаживаешь, живешь в свое удовольствие, у тебя великолепный дом, фермы, лес, псовая охота, ты ездишь в Париж!..
Why, if it were but that," she cried, taking up two studs from the mantelpiece, "but the least of these trifles, one can get money for them.	Ну вот хотя бы это! - беря с камина запонки, воскликнула Эмма. - Здесь любой пустяк можно превратить в деньги!..
Oh, I do not want them, keep them!"	Нет, мне их не надо! Оставь их себе!

And she threw the two links away from her, their gold chain breaking as it struck against the wall.	И тут она с такой силой швырнула запонки, что когда они ударились об стену, то порвалась золотая цепочка.
"But I! I would have given you everything. I would have sold all, worked for you with my hands, I would have begged on the highroads for a smile, for a look, to hear you say	- А я бы отдала тебе все, я бы все продала, я бы работала на тебя, пошла бы милостыню просить за одну твою улыбку, за один взгляд, только за то, чтобы услышать от тебя:
' Thanks!'	"Спасибо!"
And you sit there quietly in your arm-chair, as if you had not made me suffer enough already!	А ты спокойно сидишь в кресле, как будто еще мало причинил мне горя!
But for you, and you know it, I might have lived happily.	Знаешь, если б не ты, я бы еще могла быть счастливой!
What made you do it?	Кто тебя просил?
Was it a bet?	Или, чего доброго, ты бился об заклад?
Yet you loved me-you said so.	Но ведь ты же любил меня, ты сам мне говорил...
And but a moment since-Ah! it would have been better to have driven me away.	Только сейчас... Ах, лучше бы ты выгнал меня!
My hands are hot with your kisses, and there is the spot on the carpet where at my knees you swore an eternity of love!	У меня еще руки не остыли от твоих поцелуев. Вот здесь, на этом ковре, ты у моих ног клялся мне в вечной любви.
You made me believe you; for two years you held me in the most magnificent, the sweetest dream!	И ты меня уверил. Ты целых два года погружал меня в сладкий, волшебный сон!..
Eh! Our plans for the journey, do you remember?	А наши планы путешествия ты позабыл?
Oh, your letter! your letter! it tore my heart!	Ах, твое письмо, твое письмо! И как только сердце у меня не разорвалось от горя!..
And then when I come back to him-to him, rich, happy, free-to implore the help the first stranger would give, a suppliant, and bringing back to him all my tenderness, he repulses me because it would cost him three thousand francs!"	А теперь, когда я прихожу к нему - к нему, богатому, счастливому, свободному - и молю о помощи, которую оказал бы мне первый встречный, когда я заклинаю его и вновь приношу ему в дар всю свою любовь, он меня отвергает, оттого что это ему обойдется в три тысячи франков!
"I haven't got them," replied Rodolphe, with that perfect calm with which resigned rage covers itself as with a shield.	- У меня таких денег нет! - проговорил Родольф с тем невозмутимым спокойствием, которое словно щитом прикрывает сдержанную ярость.
She went out.	Эмма вышла.
The walls trembled, the ceiling was crushing her, and she passed back through the long alley, stumbling against the heaps of dead leaves scattered by the wind.	Стены качались, потолок давил ее. Потом она бежала по длинной аллее, натыкаясь на кучи сухих листьев, разлетавшихся от ветра.
At last she reached the ha-ha hedge in front of the gate; she broke her nails against the lock in her haste to open it.	Вот и канава, вот и калитка. Второпях отворяя калитку, Эмма обломала себе ногти о засов.
Then a hundred steps farther on, breathless, almost falling, she stopped.	Она прошла еще шагов сто, совсем задохнулась, чуть не упала и поневоле остановилась.

And now turning round, she once more saw the impassive chateau, with the park, the gardens, the three courts, and all the windows of the facade.	Ей захотелось оглянуться, и она вновь охватила взглядом равнодушный дом, парк, сады, три двора и окна фасада.
She remained lost in stupor, and having no more consciousness of herself than through the beating of her arteries, that she seemed to hear bursting forth like a deafening music filling all the fields.	Она вся точно окаменела; она чувствовала, что еще жива, только по сердцебиению, которое казалось ей громкой музыкой, разносившейся далеко окрест.
The earth beneath her feet was more yielding than the sea, and the furrows seemed to her immense brown waves breaking into foam.	Земля у нее под ногами колыхалась, точно вода, борозды вставали перед ней громадными бушующими бурыми волнами.
Everything in her head, of memories, ideas, went off at once like a thousand pieces of fireworks.	Все впечатления, все думы, какие только были у нее в голове, вспыхнули разом, точно огни грандиозного фейерверка.
She saw her father, Lheureux's closet, their room at home, another landscape.	Она увидела своего отца, кабинет Лере, номер в гостинице "Булонь", другую местность.
Madness was coming upon her; she grew afraid, and managed to recover herself, in a confused way, it is true, for she did not in the least remember the cause of the terrible condition she was in, that is to say, the question of money.	Она чувствовала, что сходит с ума; ей стало страшно, и она попыталась переломить себя, но это ей удалось только отчасти: причина ее ужасного состояния, - деньги, - выпала у нее из памяти.
She suffered only in her love, and felt her soul passing from her in this memory; as wounded men, dying, feel their life ebb from their bleeding wounds.	Она страдала только от своей любви, при одном воспоминании о ней душа у нее расставалась с телом - так умирающий чувствует, что жизнь выходит из него через кровоточащую рану.
Night was falling, crows were flying about.	Ложились сумерки, кружились вороны.
Suddenly it seemed to her that fiery spheres were exploding in the air like fulminating balls when they strike, and were whirling, whirling, to melt at last upon the snow between the branches of the trees.	Вдруг ей почудилось, будто в воздухе взлетают огненные шарики, похожие на светящиеся пули; потом они сплющивались, вертелись, вертелись, падали в снег, опушивший ветви деревьев, и гасли.
In the midst of each of them appeared the face of Rodolphe.	На каждом из них возникало лицо Родольфа.
They multiplied and drew near her, penetrating, her.	Их становилось все больше, они вились вокруг Эммы, пробивали ее навылет.
It all disappeared; she recognised the lights of the houses that shone through the fog.	Потом все исчезло. Она узнала мерцавшие в тумане далекие огни города.
Now her situation, like an abyss, rose up before her.	И тут правда жизни разверзлась перед ней, как пропасть.
She was panting as if her heart would burst.	Ей было мучительно больно дышать.
Then in an ecstasy of heroism, that made her almost joyous, she ran down the hill, crossed the cow-plank, the foot-path, the alley, the market, and reached the chemist's shop.	Затем, в приливе отваги, от которой ей стало почти весело, она сбежала с горы, перешла через речку, миновала тропинку, бульвар, рынок и очутилась перед аптекой.

She was about to enter, but at the sound of the bell someone might come, and slipping in by the gate, holding her breath, feeling her way along the walls, she went as far as the door of the kitchen, where a candle stuck on the stove was burning.	Там было пусто. Ей хотелось туда проникнуть, но на звонок кто-нибудь мог выйти. Тогда она, затаив дыхание, держась за стены, добралась до кухонной двери - в кухне на плите горела свеча.
Justin in his shirt-sleeves was carrying out a dish.	Жюстен, в одной рубашке, нес в столовую блюдо.
"Ah! they are dining; I will wait."	"А, они обедают! Придется подождать".
He returned; she tapped at the window.	Жюстен вернулся. Она постучала в окно.
He went out.	Он вышел к ней.
"The key! the one for upstairs where he keeps the-"	- Ключ! От верха, где...
"What?"	- Что вы говорите?
And he looked at her, astonished at the pallor of her face, that stood out white against the black background of the night.	Жюстен был поражен бледностью ее лица - на фоне темного вечера оно вырисовывалось белым пятном.
She seemed to him extraordinarily beautiful and majestic as a phantom.	Ему показалось, что она сейчас как-то особенно хороша собой, величественна, точно видение.
Without understanding what she wanted, he had the presentiment of something terrible.	Он еще не понимал, чего она хочет, но уже предчувствовал что-то ужасное.
But she went on quickly in a love voice; in a sweet, melting voice,	А она, не задумываясь, ответила ему тихим, нежным, завораживающим голосом:
"I want it; give it to me."	- Мне нужно! Дай ключ!
As the partition wall was thin, they could hear the clatter of the forks on the plates in the dining-room.	Сквозь тонкую переборку из столовой доносился стук вилок.
She pretended that she wanted to kill the rats that kept her from sleeping.	Она сказала, что ей не дают спать крысы и что ей необходима отрава.
"I must tell master."	- Надо бы спросить хозяина!
"No, stay!" Then with an indifferent air, "Oh, it's not worth while; I'll tell him presently.	- Нет, нет, не ходи туда! - встрепенулась Эмма и тут же хладнокровно добавила: - Не стоит! Я потом сама ему скажу.
Come, light me upstairs."	Посвети мне!
She entered the corridor into which the laboratory door opened.	Она вошла в коридор. Из коридора дверь вела в лабораторию.
Against the wall was a key labelled Capharnaum.	На стене висел ключ с ярлычком: "От склада".
"Justin!" called the druggist impatiently.	- Жюстен! - раздраженно крикнул аптекарь.
"Let us go up."	- Идем!
And he followed her.	Жюстен пошел за ней.
The key turned in the lock, and she went straight to the third shelf, so well did her memory guide her, seized the blue jar, tore out the cork, plunged in her hand, and withdrawing it full of a white powder, she began eating it.	Ключ повернулся в замочной скважине, и, руководимая безошибочной памятью, Эмма подошла прямо к третьей полке, схватила синюю банку, вытащила пробку, засунула туда руку и, вынув горсть белого порошка, начала тут же глотать.

"Stop!" he cried, rushing at her.	- Что вы делаете! - кидаясь к ней, крикнул Жюстен.
"Hush! someone will come."	- Молчи! А то придут...
He was in despair, was calling out.	Он был в отчаянии, он хотел звать на помощь.
"Say nothing, or all the blame will fall on your master."	- Не говори никому, иначе за все ответит твой хозяин!
Then she went home, suddenly calmed, and with something of the serenity of one that had performed a duty.	И, внезапно умиротворенная, почти успокоеннаясознанием исполненного долга, Эмма удалилась.* * *
When Charles, distracted by the news of the distraint, returned home, Emma had just gone out.	Когда Шарль, потрясенный вестью о том, что у него описали имущество, примчался домой, Эмма только что вышла.
He cried aloud, wept, fainted, but she did not return.	Он кричал, плакал, он потерял сознание, а она все не приходила.
Where could she be?	Где же она могла быть?
He sent Felicite to Homais, to Monsieur Tuvache, to Lheureux, to the "Lion d'Or," everywhere, and in the intervals of his agony he saw his reputation destroyed, their fortune lost, Berthe's future ruined.	Он посылал Фелисите к Оме, к Тювашу, к Лере, в "Золотой лев", всюду. Как только душевная боль утихала, к нему тотчас же возвращалась мысль о том, что он лишился прежнего положения, потерял состояние, что будущее дочери погублено.
By what?-Not a word!	Из-за чего? Полная неясность.
He waited till six in the evening.	Он прождал до шести вечера.
At last, unable to bear it any longer, and fancying she had gone to Rouen, he set out along the highroad, walked a mile, met no one, again waited, and returned home.	Наконец, вообразив, что Эмма уехала в Руан, он почувствовал, что не может больше сидеть на месте, вышел на большую дорогу, прошагал с пол-лье, никого не встретил, подождал еще и вернулся.
She had come back.	Она была уже дома.
"What was the matter?	- Как это случилось?..
Why?	Почему?
Explain to me."	Объясни!..
She sat down at her writing-table and wrote a letter, which she sealed slowly, adding the date and the hour.	Эмма села за свой секретер, написала письмо и, проставив день и час, медленно запечатала.
Then she said in a solemn tone: "You are to read it to-morrow; till then, I pray you, do not ask me a single question.	- Завтра ты это прочтешь, - торжественно заговорила она. - А пока, будь добр, не задавай мне ни одного вопроса!..
No, not one!"	Ни одного!
"But-"	-Но...
"Oh, leave me!"	- Оставь меня!
She lay down full length on her bed.	С этими словами она вытянулась на постели.
A bitter taste that she felt in her mouth awakened her.	Ее разбудил терпкий вкус во рту.

She saw Charles, and again closed her eyes.	Она увидела Шарля, потом снова закрыла глаза.
She was studying herself curiously, to see if she were not suffering.	Она с любопытством наблюдала за собой, старалась уловить тот момент, когда начнутся боли.
But no! nothing as yet.	Нет, пока еще нет!
She heard the ticking of the clock, the crackling of the fire, and Charles breathing as he stood upright by her bed.	Она слышала тиканье часов, потрескиванье огня и дыханье Шарля, стоявшего у ее кровати.
"Ah! it is but a little thing, death!" she thought. "I shall fall asleep and all will be over."	"Ах, умирать совсем не страшно! - подумала она. -Я сейчас засну, и все будет кончено".
She drank a mouthful of water and turned to the wall.	Она выпила воды и повернулась лицом к стене.
The frightful taste of ink continued.	Отвратительный чернильный привкус все не проходил.
"I am thirsty; oh! so thirsty," she sighed.	- Хочу пить!.. Ах, как я хочу пить! - со вздохом вымолвила она.
"What is it?" said Charles, who was handing her a glass.	- Что с тобой? - подавая ей стакан воды, спросил Шарль.
"It is nothing!	- Ничего!..
Open the window; I am choking."	Открой окно... Мне душно.
She was seized with a sickness so sudden that she had hardly time to draw out her handkerchief from under the pillow.	И тут ее затошнило - так внезапно, что она едва успела вытащить из-под подушки носовой платок.
"Take it away," she said quickly; "throw it away."	- Унеси! Выбрось! - быстро проговорила она.
He spoke to her; she did not answer.	Шарль стал расспрашивать ее - она не отвечала.
She lay motionless, afraid that the slightest movement might make her vomit.	Боясь, что от малейшего движения у нее опять может начаться рвота, она лежала пластом.
But she felt an icy cold creeping from her feet to her heart.	И в то же время чувствовала, как от ног к сердцу идет пронизывающий холод.
"Ah! it is beginning," she murmured.	- Ага! Началось! - прошептала она.
"What did you say?"	- Что ты сказала?
She turned her head from side to side with a gentle movement full of agony, while constantly opening her mouth as if something very heavy were weighing upon her tongue.	Эмма томилась; она медленно вертела головой, все время раскрывая рот, точно на языке у нее лежало что-то очень тяжелое.
At eight o'clock the vomiting began again.	В восемь часов ее опять затошнило.
Charles noticed that at the bottom of the basin there was a sort of white sediment sticking to the sides of the porcelain.	Шарль обратил внимание, что к стенкам фарфорового таза пристали какие-то белые крупинки.
"This is extraordinary-very singular," he repeated.	- Странно! Непонятно! - несколько раз повторил он.
But she said in a firm voice,	Но она громко произнесла:
"No, you are mistaken."	- Нет, ты ошибаешься!

Then gently, and almost as caressing her, he passed his hand over her stomach.	Тогда он осторожно, точно гладя, дотронулся до ее живота.
She uttered a sharp cry.	Она дико закричала.
He fell back terror-stricken.	Он в ужасе отскочил.
Then she began to groan, faintly at first.	Потом она начала стонать, сперва еле слышно.
Her shoulders were shaken by a strong shuddering, and she was growing paler than the sheets in which her clenched fingers buried themselves.	Плечи у нее ходили ходуном, а сама она стала белее простыни, в которую впивались ее сведенные судорогой пальцы.
Her unequal pulse was now almost imperceptible.	Ее неровный пульс был теперь почти неуловим.
Drops of sweat oozed from her bluish face, that seemed as if rigid in the exhalations of a metallic vapour.	При взгляде на посиневшее лицо Эммы, все в капельках пота, казалось, что оно покрыто свинцовым налетом.
Her teeth chattered, her dilated eyes looked vaguely about her, and to all questions she replied only with a shake of the head; she even smiled once or twice.	Зубы у нее стучали, расширенные зрачки, должно быть, неясно различали предметы, на все вопросы она отвечала кивками; впрочем, нашла в себе силы несколько раз улыбнуться.
Gradually, her moaning grew louder; a hollow shriek burst from her; she pretended she was better and that she would get up presently.	Между тем кричать она стала громче. Внезапно из груди у нее вырвался глухой стон. После этого она объявила, что ей хорошо, что она сейчас встанет.
But she was seized with convulsions and cried out-"Ah! my God! It is horrible!"	Но тут ее схватила судорога. - Ах, боже мой, как больно! - крикнула она.
He threw himself on his knees by her bed.	Шарль упал перед ней на колени.
"Tell me! what have you eaten?	- Скажи, что ты ела?
Answer, for heaven's sake!"	Ответь мне, ради всего святого!
And he looked at her with a tenderness in his eyes such as she had never seen.	Он смотрел на нее с такой любовью, какой она никогда еще не видела в его глазах.
"Well, there-there!" she said in a faint voice.	-Ну, там... там!..- сдавленным голосом проговорила она.
He flew to the writing-table, tore open the seal, and read aloud:	Он бросился к секретеру, сорвал печать, прочитал вслух:
"Accuse no one." He stopped, passed his hands across his eyes, and read it over again.	"Прошу никого не винить..." - остановился, провел рукой по глазам, затем прочитал еще раз.
"What! help-help!"	-Что такое?.. На помощь! Сюда!
He could only keep repeating the word:	Он без конца повторял только одно слово:
"Poisoned! poisoned!"	"Отравилась! Отравилась!"
Felicite ran to Homais, who proclaimed it in the market-place; Madame Lefrancois heard it at the	Фелисите побежала за фармацевтом - у него невольно вырвалось это же самое слово, в
"Lion d'Or"; some got up to go and tell their neighbours, and all night the village was on the alert.	"Золотом льве" его услышала г-жа Лефрансуа, жители вставали и с тем же словом на устах бежали к соседям, - городок не спал всю ночь.
Distraught, faltering, reeling, Charles wandered about the room.	Спотыкаясь, бормоча, Шарль как потерянный метался по комнате.

He knocked against the furniture, tore his hair, and the chemist had never believed that there could be so terrible a sight.	Он натыкался на мебель, рвал на себе волосы -аптекарю впервые пришлось быть свидетелем такой душераздирающей сцены.
He went home to write to Monsieur Canivet and to Doctor Lariviere.	Потом Шарль прошел к себе в кабинет и сел писать г-ну Каниве и доктору Ларивьеру.
He lost his head, and made more than fifteen rough copies.	Но мысли у него путались - он переписывал не менее пятнадцати раз.
Hippolyte went to Neufchatel, and Justin so spurred Bovary's horse that he left it foundered and three parts dead by the hill at Bois-Guillaume.	Ипполит поехал в Невшатель, а Жюстен загнал лошадь Бовари по дороге в Руан и бросил ее, околевающую, на горе Буа-Гильом.
Charles tried to look up his medical dictionary, but could not read it; the lines were dancing.	Шарль перелистывал медицинский справочник, но ничего не видел: строчки прыгали у него перед глазами.
"Be calm," said the druggist; "we have only to administer a powerful antidote.	- Не волнуйтесь! - сказал г-н Оме. - Нужно только ей дать какое-нибудь сильное противоядие.
What is the poison?"	Чем она отравилась?
Charles showed him the letter. It was arsenic.	Шарль показал письмо - мышьяком.
"Very well," said Homais, "we must make an analysis."	- Ну так надо сделать анализ, - заключил Оме.
For he knew that in cases of poisoning an analysis must be made; and the other, who did not understand, answered-	Он знал, что при любом случае отравления рекомендуется делать анализ. Шарль машинально подхватил:
"Oh, do anything! save her!"	- Сделайте, сделайте! Спасите ее...
Then going back to her, he sank upon the carpet, and lay there with his head leaning against the edge of her bed, sobbing.	Он опять подошел к ней, опустился на ковер и, уронив голову на кровать, разрыдался.
"Don't cry," she said to him. "Soon I shall not trouble you any more."	- Не плачь! - сказала она. - Скоро я перестану тебя мучить!
"Why was it?	- Зачем?
Who drove you to it?"	Что тебя толкнуло?
She replied. "It had to be, my dear!"	-Так надо, друг мой, - возразила она.
"Weren't you happy?	- Разве ты не была со мной счастлива?
Is it my fault?	Чем я виноват?
I did all I could!"	Я делал все, что мог!
"Yes, that is true-you are good-you."	- Да... правда... ты - добрый!
And she passed her hand slowly over his hair.	Она медленно провела рукой по его волосам.

The sweetness of this sensation deepened his sadness; he felt his whole being dissolving in despair at the thought that he must lose her, just when she was confessing more love for him than ever. And he could think of nothing; he did not know, he did not dare; the urgent need for some immediate resolution gave the finishing stroke to the turmoil of his mind.	От этой ласки ему стало еще тяжелее. Он чувствовал, как весь его внутренний мир рушится от одной нелепой мысли, что он ее теряет - теряет, как раз когда она особенно с ним нежна; он ничего не мог придумать, не знал, как быть, ни на что не отваживался, необходимость принять решительные меры повергала его в крайнее смятение.
So she had done, she thought, with all the treachery; and meanness, and numberless desires that had tortured her.	А она в это время думала о том, что настал конец всем обманам, всем подлостям, всем бесконечным вожделениям, которые так истомили ее.
She hated no one now; a twilight dimness was settling upon her thoughts, and, of all earthly noises, Emma heard none but the intermittent lamentations of this poor heart, sweet and indistinct like the echo of a symphony dying away.	Теперь она уже ни к кому не питала ненависти, мысль ее окутывал сумрак, из всех звуков земли она различала лишь прерывистые, тихие, невнятные жалобы своего бедного сердца, замиравшие, точно последние затихающие аккорды.
"Bring me the child," she said, raising herself on her elbow.	- Приведите ко мне дочку, - приподнявшись на локте, сказала она.
"You are not worse, are you?" asked Charles.	- Тебе уже не больно? - спросил Шарль.
"No, no!"	- Нет, нет!
The child, serious, and still half-asleep, was carried in on the servant's arm in her long white nightgown, from which her bare feet peeped out.	Няня принесла хмурую со сна девочку в длинной ночной рубашке, из-под которой выглядывали босые ножки.
She looked wonderingly at the disordered room, and half-closed her eyes, dazzled by the candles burning on the table.	Берта обводила изумленными глазами беспорядок, царивший в комнате, и жмурилась от огня свечей, горевших на столах.
They reminded her, no doubt, of the morning of New Year's day and Mid-Lent, when thus awakened early by candle-light she came to her mother's bed to fetch her presents, for she began saying-	Все это, вероятно, напоминало ей Новый год или середину поста, когда ее тоже будили при свечах, раным-рано, и несли в постель к матери, а та ей что-нибудь дарила.
"But where is it, mamma?"	-Где же игрушки, мама? - спросила Берта.
And as everybody was silent,	Все молчали.
"But I can't see my little stocking."	-Я не вижу моего башмачка!
Felicite held her over the bed while she still kept looking towards the mantelpiece.	Фелисите поднесла Берту к кровати, а она продолжала смотреть в сторону камина.
"Has nurse taken it?" she asked.	- Его кормилица взяла? - спросила девочка.
And at this name, that carried her back to the memory of her adulteries and her calamities, Madame Bovary turned away her head, as at the loathing of another bitterer poison that rose to her mouth.	Слово "кормилица" привело г-же Бовари на память все ее измены, все ее невзгоды, и с таким видом, точно к горлу ей подступила тошнота от еще более сильного яда, она отвернулась.
But Berthe remained perched on the bed.	Берта сидела теперь на кровати.
"Oh, how big your eyes are, mamma!	- Какие у тебя большие глаза, мама!
How pale you are! how hot you are!"	Какая ты бледная! Ты вся в поту!
Her mother looked at her.	Мать смотрела на нее.

"I am frightened!" cried the child, recoiling.	- Я боюсь! - сказала девочка и отстранилась.
Emma took her hand to kiss it; the child struggled.	Эмма взяла ее руку и хотела поцеловать. Берта начала отбиваться.
"That will do.	- Довольно!
Take her away," cried Charles, who was sobbing in the alcove.	Унесите ее! - крикнул Шарль, рыдавший в алькове.
Then the symptoms ceased for a moment; she seemed less agitated; and at every insignificant word, at every respiration a little more easy, he regained hope.	Некоторое время никаких последствий отравления не наблюдалось. Эмма стала спокойнее. Каждое ее слово, хотя бы и ничего не значащее, каждый ее более легкий вздох вселяли в Шарля надежду.
At last, when Canivet came in, he threw himself into his arms.	Когда приехал Каниве, он со слезами кинулся ему на шею.
"Ah! it is you.	- Ах, это вы!
Thanks!	Благодарю вас!
You are good!	Какой вы добрый!
But she is better.	Но ей уже лучше.
See! look at her."	Вы сейчас сами увидите...
His colleague was by no means of this opinion, and, as he said of himself, "never beating about the bush," he prescribed, an emetic in order to empty the stomach completely.	У коллеги, однако, сложилось иное мнение, и так как он, по его собственному выражению, не любил гадать на кофейной гуще, то, чтобы как следует очистить желудок, велел дать Эмме рвотного.
She soon began vomiting blood.	Эмму стало рвать кровью.
Her lips became drawn.	Губы ее вытянулись в ниточку.
Her limbs were convulsed, her whole body covered with brown spots, and her pulse slipped beneath the fingers like a stretched thread, like a harp-string nearly breaking.	Руки и ноги сводила судорога, по телу пошли бурые пятна, пульс напоминал дрожь туго натянутой нитки, дрожь струны, которая вот-вот порвется.
After this she began to scream horribly.	Немного погодя она начала дико кричать.
She cursed the poison, railed at it, and implored it to be quick, and thrust away with her stiffened arms everything that Charles, in more agony than herself, tried to make her drink.	Она проклинала яд, бранила его, потом просила, чтобы он действовал быстрее, отталкивала коченеющими руками все, что давал ей выпить Шарль, переживавший не менее мучительную агонию, чем она.
He stood up, his handkerchief to his lips, with a rattling sound in his throat, weeping, and choked by sobs that shook his whole body.	Прижимая платок к губам, он стоял у постели больной и захлебывался слезами, все его тело, с головы до ног, сотрясалось от рыданий.
Felicite was running hither and thither in the room.	Фелисите бегала туда-сюда.
Homais, motionless, uttered great sighs; and Monsieur Canivet, always retaining his self-command, nevertheless began to feel uneasy.	Оме стоял как вкопанный и тяжко вздыхал, а г-н Каниве хотя и не терял самоуверенности, однако в глубине души был озадачен.
"The devil! yet she has been purged, and from the moment that the cause ceases-"	-Черт возьми!.. Ведь... ведь желудок очищен, а раз устранена причина...

"The effect must cease," said Homais, "that is evident."	- Ясно, что должно быть устранено и следствие, -подхватил Оме.
"Oh, save her!" cried Bovary.	- Да спасите же ее! - крикнул Бовари.
And, without listening to the chemist, who was still venturing the hypothesis,	Каниве, не слушая аптекаря, который пытался обосновать гипотезу:
"It is perhaps a salutary paroxysm," Canivet was about to administer some theriac, when they heard the cracking of a whip; all the windows rattled, and a post-chaise drawn by three horses abreast, up to their ears in mud, drove at a gallop round the corner of the market.	"Быть может, это спасительный кризис", - только хотел было дать ей териаку, но в это мгновение за окном раздалось щелканье бича, все стекла затряслись, и из-за крытого рынка вымахнула взмыленная тройка, впряженная в почтовый берлин.
It was Doctor Lariviere.	Приехал доктор Ларивьер.
The apparition of a god would not have caused more commotion.	Если бы в доме Бовари появился Бог, то все же это произвело бы не такое сильное впечатление.
Bovary raised his hands; Canivet stopped short; and Homais pulled off his skull-cap long before the doctor had come in.	Шарль взмахнул руками, Каниве замер на месте, а Оме задолго до прихода доктора снял феску.
He belonged to that great school of surgery begotten of Bichat, to that generation, now extinct, of philosophical practitioners, who, loving their art with a fanatical love, exercised it with enthusiasm and wisdom.	Ларивьер принадлежал к хирургической школе великого Биша, к уже вымершему поколению врачей-философов, которые любили свое искусство фанатической любовью и отличались вдохновенной прозорливостью.
Everyone in his hospital trembled when he was angry; and his students so revered him that they tried, as soon as they were themselves in practice, to imitate him as much as possible.	Когда Ларивьер гневался, вся больница дрожала; ученики боготворили его и, как только устраивались на место, сейчас же начинали во всем ему подражать.
So that in all the towns about they were found wearing his long wadded merino overcoat and black frock-coat, whose buttoned cuffs slightly covered his brawny hands-very beautiful hands, and that never knew gloves, as though to be more ready to plunge into suffering.	Дело доходило до того, что в Руанском округе врачи носили такое же, как у него, стеганое пальто с мериносовым воротником и такой же, как у него, широкий черный фрак с расстегнутыми манжетами, причем у самого Ларивьера всегда были видны его пухлые, очень красивые руки, не знавшие перчаток, как бы в любую минуту готовые погрузиться в глубь человеческих мук.
Disdainful of honours, of titles, and of academies, like one of the old Knight-Hospitallers, generous, fatherly to the poor, and practising virtue without believing in it, he would almost have passed for a saint if the keenness of his intellect had not caused him to be feared as a demon.	Он презирал чины, кресты, академии, славился щедростью и радушием, для бедных был родным отцом, в добродетель не верил, а сам на каждом шагу делал добрые дела и, конечно, был бы признан святым, если бы не его дьявольская проницательность, из-за которой все его боялись пуще огни.
His glance, more penetrating than his bistouries, looked straight into your soul, and dissected every lie athwart all assertions and all reticences.	Взгляд у него был острее ланцета, он проникал прямо в душу; удаляя обиняки и прикрасы, Ларивьер вылущивал ложь.
And thus he went along, full of that debonair majesty that is given by the consciousness of great talent, of fortune, and of forty years of a labourious and irreproachable life.	Так шел он по жизни, исполненный того благодушного величия, которое порождают большой талант, благосостояние и сорокалетняя непорочная служба.

He frowned as soon as he had passed the door when he saw the cadaverous face of Emma stretched out on her back with her mouth open.	Еще у дверей, обратив внимание на мертвенный цвет лица Эммы, лежавшей с раскрытым ртом на спине, он нахмурил брови.
Then, while apparently listening to Canivet, he rubbed his fingers up and down beneath his nostrils, and repeated-	Потом, делая вид, что слушает Каниве, и потирая пальцем нос, несколько раз повторил:
"Good! good!"	- Хорошо, хорошо!
But he made a slow gesture with his shoulders.	Но при этом медленно повел плечами.
Bovary watched him; they looked at one another; and this man, accustomed as he was to the sight of pain, could not keep back a tear that fell on his shirt-frill.	Бовари наблюдал за ним. Глаза их встретились, и у Ларивьера, привыкшего видеть страдания, скатилась на воротничок непрошеная слеза.
He tried to take Canivet into the next room.	Он увел Каниве в соседнюю комнату.
Charles followed him.	Шарль пошел за ними.
"She is very ill, isn't she?	- Она очень плоха, да?
If we put on sinapisms?	А если поставить горчичники?
Anything!	Я не знаю, что нужно делать.
Oh, think of something, you who have saved so many!"	Придумайте что-нибудь! Вы же стольких людей спасли!
Charles caught him in both his arms, and gazed at him wildly, imploringly, half-fainting against his breast.	Шарль обхватил его обеими руками и, почти повиснув на нем, смотрел на него растерянным, умоляющим взглядом.
"Come, my poor fellow, courage!	- Мужайтесь, мой дорогой!
There is nothing more to be done."	Тут ничего поделать нельзя.
And Doctor Lariviere turned away.	И с этими словами доктор Ларивьер отвернулся.
"You are going?"	- Вы уходите?
"I will come back."	- Я сейчас приду.
He went out only to give an order to the coachman, with Monsieur Canivet, who did not care either to have Emma die under his hands.	Вместе с Каниве, который тоже не сомневался, что Эмма протянет недолго, он вышел якобы для того, чтобы отдать распоряжения кучеру.
The chemist rejoined them on the Place.	На площади их догнал фармацевт.
He could not by temperament keep away from celebrities, so he begged Monsieur Lariviere to do him the signal honour of accepting some breakfast.	Отлипнуть от знаменитостей - это было выше его сил. И он обратился к г-ну Ларивьеру с покорнейшей просьбой почтить его своим посещением и позавтракать у него.
He sent quickly to the	Супруги Оме нимало не медля послали в
"Lion d'Or" for some pigeons; to the butcher's for all the cutlets that were to be had; to Tuvache for cream; and to Lestiboudois for eggs; and the druggist himself aided in the preparations, while Madame Homais was saying as she pulled together the strings of her jacket-	"Золотой лев" за голубями, скупили в мясной лавке мясо на котлеты, какое там еще оставалось, у Тювашей - весь запас сливок, у Лестибудуа -весь запас яиц. Аптекарь помогал накрывать на стол, а г-жа Оме, теребя завязки своей кофты, говорила:
"You must excuse us, sir, for in this poor place, when one hasn't been told the night before-"	- Вы уж нас извините, сударь. В нашем захолустье если накануне не предупредить...

"Wine glasses!" whispered Homais.	- Рюмки:!!! - шипел Оме.
"If only we were in town, we could fall back upon stuffed trotters."	- В городе мы, на худой конец, всегда могли бы приготовить фаршированные ножки.
"Be quiet!	- Замолчи!..
Sit down, doctor!"	Пожалуйте к столу, доктор.
He thought fit, after the first few mouthfuls, to give some details as to the catastrophe.	Когда все съели по кусочку, аптекарь счел уместным сообщить некоторые подробности несчастного случая:
"We first had a feeling of siccity in the pharynx, then intolerable pains at the epigastrium, super purgation, coma."	- Сперва появилось ощущение сухости в горле, потом начались нестерпимые боли в надчревной области, рвота, коматозное состояние.
"But how did she poison herself?"	- А как она отравилась?
"I don't know, doctor, and I don't even know where she can have procured the arsenious acid."	- Не знаю, доктор. Ума не приложу, где она могла достать мышьяковистой кислоты.
Justin, who was just bringing in a pile of plates, began to tremble.	В эту минуту вошел со стопкой тарелок в руках Жюстен и, услыхав это название, весь затрясся.
"What's the matter?" said the chemist.	- Что с тобой? - спросил фармацевт.
At this question the young man dropped the whole lot on the ground with a crash.	Вместо ответа юнец грохнул всю стопку на пол.
"Imbecile!" cried Homais, "awkward lout! block-head! confounded ass!"	- Болван! - крикнул Оме. - Ротозей! Увалень! Осел!
But suddenly controlling himself-	Но тут же овладел собой.
"I wished, doctor, to make an analysis, and primo I delicately introduced a tube-"	- Я, доктор, решил произвести анализ и, primo , осторожно ввел в трубочку...
"You would have done better," said the physician, "to introduce your fingers into her throat."	- Лучше бы вы ввели ей пальцы в глотку, -заметил хирург.
His colleague was silent, having just before privately received a severe lecture about his emetic, so that this good Canivet, so arrogant and so verbose at the time of the clubfoot, was to-day very modest. He smiled without ceasing in an approving manner.	Его коллега молчал; Ларивьер только что, оставшись с ним один на один, закатил ему изрядную проборку за рвотное, и теперь почтенный Каниве, столь самоуверенный и речистый во время истории с искривлением стопы, сидел скромненько, в разговор не встревал и только одобрительно улыбался.
Homais dilated in Amphytrionic pride, and the affecting thought of Bovary vaguely contributed to his pleasure by a kind of egotistic reflex upon himself.	Оме был преисполнен гордости амфитриона, а от грустных мыслей о Бовари он бессознательно приходил в еще лучшее расположение духа, едва лишь, повинуясь чисто эгоистическому чувству, обращал мысленный взор на себя.
Then the presence of the doctor transported him.	Присутствие хирурга вдохновляло ого.
He displayed his erudition, cited pell-mell cantharides, upas, the manchineel, vipers.	Он щеголял эрудицией, сыпал всякими специальными названиями, вроде шпанских мушек, анчара, манцениллы, змеиного яда.

"I have even read that various persons have found themselves under toxicological symptoms, and, as it were, thunderstricken by black-pudding that had been subjected to a too vehement fumigation.	- Я даже читал, доктор, что были случаи, когда люди отравлялись и падали, как пораженные громом, от самой обыкновенной колбасы, которая подвергалась слишком сильному копчению.
At least, this was stated in a very fine report drawn up by one of our pharmaceutical chiefs, one of our masters, the illustrious Cadet de Gassicourt!"	Узнал я об этом из великолепной статьи, написанной одним из наших фармацевтических светил, одним из наших учителей, знаменитым Каде де Гасикуром.
Madame Homais reappeared, carrying one of those shaky machines that are heated with spirits of wine; for Homais liked to make his coffee at table, having, moreover, torrefied it, pulverised it, and mixed it himself.	Госпожа Оме принесла шаткую спиртовку - ее супруг требовал, чтобы кофе варилось тут же, за столом; мало того: он сам обжаривал зерна, сам молол, сам смешивал.
"Saccharum, doctor?" said he, offering the sugar.	- Saccharum, доктор! - сказал он, предлагая сахар.
Then he had all his children brought down, anxious to have the physician's opinion on their constitutions.	Затем созвал всех своих детей, - ему было интересно, что скажет хирург об их телосложении.
At last Monsieur Lariviere was about to leave, when Madame Homais asked for a consultation about her husband.	Господин Ларивьер уже собрался уходить, но тут г-жа Оме обратилась к нему за советом относительно своего мужа.
He was making his blood too thick by going to sleep every evening after dinner.	Ему вредно раздражаться, а он, вспылив, прямо с ума сходит.
"Oh, it isn't his blood that's too thick," said the physician.	-Да не с чего ему сходить!
And, smiling a little at his unnoticed joke, the doctor opened the door.	Слегка улыбнувшись этому прошедшему незамеченным каламбуру, доктор отворил дверь.
But the chemist's shop was full of people; he had the greatest difficulty in getting rid of Monsieur Tuvache, who feared his spouse would get inflammation of the lungs, because she was in the habit of spitting on the ashes; then of Monsieur Binet, who sometimes experienced sudden attacks of great hunger; and of Madame Caron, who suffered from tinglings; of Lheureux, who had vertigo; of Lestiboudois, who had rheumatism; and of Madame Lefrancois, who had heartburn.	Но в аптеке было полно народу. Хирург еле-еле отделался от г-на Тюваша, который боялся, что у его жены воспаление легких, так как она имеет обыкновение плевать в камин; потом от г-на Бине, который иногда никак не мог наесться; от г-жи Карон, у которой покалывало в боку; от Лере, который страдал головокружениями; от Лестибудуа, у которого был ревматизм; от г-жи Лефрансуа, у которой была кислая отрыжка.
At last the three horses started; and it was the general opinion that he had not shown himself at all obliging.	Наконец тройка умчалась, и все в один голос сказали, что доктор вел себя неучтиво.
Public attention was distracted by the appearance of Monsieur Bournisien, who was going across the market with the holy oil.	Но тут внимание ионвильцев обратил на себя аббат Бурнизьен - он шел по рынку, неся сосуд с миром.
Homais, as was due to his principles, compared priests to ravens attracted by the odour of death.	Оме, верный своим убеждениям, уподобил священников воронам, которых привлекает трупный запах.
The sight of an ecclesiastic was personally disagreeable to him, for the cassock made him think of the shroud, and he detested the one from some fear of the other.	Он не мог равнодушно смотреть на духовных особ: дело в том, что сутана напоминала ему саван, а савана он боялся и отчасти поэтому не выносил сутану.

Nevertheless, not shrinking from what he called his mission, he returned to Bovary's in company with Canivet whom Monsieur Lariviere, before leaving, had strongly urged to make this visit; and he would, but for his wife's objections, have taken his two sons with him, in order to accustom them to great occasions; that this might be a lesson, an example, a solemn picture, that should remain in their heads later on.	Однако Оме, неуклонно выполняя то, что он называл своей "миссией", вернулся к Бовари вместе с Каниве, которого очень просил сходить туда г-н Ларивьер. Фармацевт хотел было взять с собой своих сыновей, дабы приучить их к тяжелым впечатлениям, показать им величественную картину, которая послужила бы им уроком, назиданием, навсегда врезалась бы в их память, но мать решительно воспротивилась.
The room when they went in was full of mournful solemnity.	В комнате, где умирала Эмма, на всем лежал отпечаток мрачной торжественности.
On the work-table, covered over with a white cloth, there were five or six small balls of cotton in a silver dish, near a large crucifix between two lighted candles.	На рабочем столике, накрытом белой салфеткой, у большого распятия с двумя зажженными свечами по бокам стояло серебряное блюдо с комочками хлопчатой бумаги.
Emma, her chin sunken upon her breast, had her eyes inordinately wide open, and her poor hands wandered over the sheets with that hideous and soft movement of the dying, that seems as if they wanted already to cover themselves with the shroud.	Эмма, уронив голову на грудь, смотрела перед собой неестественно широко раскрытыми глазами, а ее ослабевшие руки ползали по одеялу -неприятное, бессильное движение всех умирающих, которые точно заранее натягивают на себя саван!
Pale as a statue and with eyes red as fire, Charles, not weeping, stood opposite her at the foot of the bed, while the priest, bending one knee, was muttering words in a low voice.	Бледный, как изваяние, с красными, как горящие угли, глазами, Шарль, уже не плача, стоял напротив Эммы, у изножья кровати, а священник, опустившись на одно колено, шептал себе под нос молитвы.
She turned her face slowly, and seemed filled with joy on seeing suddenly the violet stole, no doubt finding again, in the midst of a temporary lull in her pain, the lost voluptuousness of her first mystical transports, with the visions of eternal beatitude that were beginning.	Эмма медленно повернула голову и, увидев лиловую епитрахиль, явно обрадовалась: в нечаянном успокоении она, наверное, вновь обрела утраченную сладость своих первых мистических порывов, это был для нее прообраз вечного блаженства.
The priest rose to take the crucifix; then she stretched forward her neck as one who is athirst, and glueing her lips to the body of the Man-God, she pressed upon it with all her expiring strength the fullest kiss of love that she had ever given.	Священник встал и взял распятие. Эмма вытянула шею, как будто ей хотелось пить, припала устами к телу богочеловека и со всей уже угасающей силой любви напечатлела на нем самый жаркий из всех своих поцелуев.
Then he recited the Misereatur and the Indulgentiam, dipped his right thumb in the oil, and began to give extreme unction. First upon the eyes, that had so coveted all worldly pomp; then upon the nostrils, that had been greedy of the warm breeze and amorous odours; then upon the mouth, that had uttered lies, that had curled with pride and cried out in lewdness; then upon the hands that had delighted in sensual touches; and finally upon the soles of the feet, so swift of yore, when she was running to satisfy her desires, and that would now walk no more.	После этого священник прочел "Misereatur" и "Indulgentiam" , обмакнул большой палец правой руки в миро - и приступил к помазанию: умастил ей сперва глаза, еще недавно столь жадные до всяческого земного великолепия; затем - ноздри, с упоением вдыхавшие теплый ветер и ароматы любви; затем - уста, откуда исходила ложь, вопли оскорбленной гордости и сладострастные стоны; затем - руки, получавшие наслаждение от нежных прикосновений, и, наконец, подошвы ног, которые так быстро бежали, когда она жаждала утолить свои желания, и которые никогда уже больше не пройдут по земле.

The cure wiped his fingers, threw the bit of cotton dipped in oil into the fire, and came and sat down by the dying woman, to tell her that she must now blend her sufferings with those of Jesus Christ and abandon herself to the divine mercy.	Священник вытер пальцы, бросил в огонь замасленные комочки хлопчатой бумаги, опять подсел к умирающей и сказал, что теперь ей надлежит подумать не о своих муках, а о муках Иисуса Христа и поручить себя милосердию божию.
Finishing his exhortations, he tried to place in her hand a blessed candle, symbol of the celestial glory with which she was soon to be surrounded. Emma, too weak, could not close her fingers, and the taper, but for Monsieur Bournisien would have fallen to the ground.	Кончив напутствие, он попытался вложить ей в руки освященную свечу - символ ожидающего ее неземного блаженства, но Эмма от слабости не могла ее держать, и если б не аббат, свеча упала бы на пол.
However, she was not quite so pale, and her face had an expression of serenity as if the sacrament had cured her.	Эмма между тем слегка порозовела, и лицо ее приняло выражение безмятежного спокойствия, словно таинство исцелило ее.
The priest did not fail to point this out; he even explained to Bovary that the Lord sometimes prolonged the life of persons when he thought it meet for their salvation; and Charles remembered the day when, so near death, she had received the communion.	Священнослужитель не преминул обратить на это внимание Шарля. Он даже заметил, что господь в иных случаях продлевает человеку жизнь, если так нужно для его спасения. Шарль припомнил, что однажды она уже совсем умирала и причастилась.
Perhaps there was no need to despair, he thought.	"Может быть, еще рано отчаиваться", - подумал он.
In fact, she looked around her slowly, as one awakening from a dream; then in a distinct voice she asked for her looking-glass, and remained some time bending over it, until the big tears fell from her eyes.	В самом деле: Эмма, точно проснувшись, медленно обвела глазами комнату, затем вполне внятно попросила подать ей зеркало и, нагнувшись, долго смотрелась, пока из глаз у нее не выкатились две крупные слезы.
Then she turned away her head with a sigh and fell back upon the pillows.	Тогда она вздохнула и откинулась на подушки.
Her chest soon began panting rapidly; the whole of her tongue protruded from her mouth; her eyes, as they rolled, grew paler, like the two globes of a lamp that is going out, so that one might have thought her already dead but for the fearful labouring of her ribs, shaken by violent breathing, as if the soul were struggling to free itself.	В ту же минуту она начала задыхаться. Язык вывалился наружу, глаза закатились под лоб и потускнели, как абажуры на гаснущих лампах; от учащенного дыхания у нее так страшно ходили бока, точно из тела рвалась душа, а если б не это, можно было бы подумать, что Эмма уже мертва.
Felicite knelt down before the crucifix, and the druggist himself slightly bent his knees, while Monsieur Canivet looked out vaguely at the Place. Bournisien had again begun to pray, his face bowed against the edge of the bed, his long black cassock trailing behind him in the room.	Фелисите опустилась на колени перед распятием; фармацевт - и тот слегка подогнул ноги; г-н Каниве невидящим взглядом смотрел в окно, Бурнизьен, нагнувшись к краю постели, опять начал молиться; его длинная сутана касалась пола.
Charles was on the other side, on his knees, his arms outstretched towards Emma.	Шарль стоял на коленях по другую сторону кровати и тянулся к Эмме.
He had taken her hands and pressed them, shuddering at every beat of her heart, as at the shaking of a falling ruin.	Он сжимал ей руки, вздрагивая при каждом биении ее сердца, точно отзываясь на грохот рушащегося здания.

As the death-rattle became stronger the priest prayed faster; his prayers mingled with the stifled sobs of Bovary, and sometimes all seemed lost in the muffled murmur of the Latin syllables that tolled like a passing bell.	Чем громче хрипела Эмма, тем быстрее священник читал молитвы. Порой слова молитв сливались с приглушенными рыданиями Бовари, а порой все тонуло в глухом рокоте латинских звукосочетаний, гудевших, как похоронный звон.
Suddenly on the pavement was heard a loud noise of clogs and the clattering of a stick; and a voice rose-a raucous voice-that sang-	Внезапно на тротуаре раздался топот деревянных башмаков, стук палки, и хриплый голос запел:
"Maids in the warmth of a summer day Dream of love and of love always"	Девчонке в жаркий летний день Мечтать о миленьком не лень.
Emma raised herself like a galvanised corpse, her hair undone, her eyes fixed, staring.	Эмма, с распущенными волосами, уставив в одну точку расширенные зрачки, приподнялась, точно гальванизированный труп.
"Where the sickle blades have been, Nannette, gathering ears of corn, Passes bending down, my queen, To the earth where they were born."	За жницей только поспевай! Нанетта по полю шагает И, наклоняясь то и знай, С земли колосья подбирает.
"The blind man!" she cried. And Emma began to laugh, an atrocious, frantic, despairing laugh, thinking she saw the hideous face of the poor wretch that stood out against the eternal night like a menace.	- Слепой! - крикнула Эмма и вдруг залилась ужасным, безумным, исступленным смехом - ей привиделось безобразное лицо нищего, пугалом вставшего перед нею в вечном мраке.
"The wind is strong this summer day, Her petticoat has flown away."	Вдруг ветер налетел на дол И мигом ей задрал подол.
She fell back upon the mattress in a convulsion.	Судорога отбросила Эмму на подушки.
They all drew near.	Все обступили ее.
She was dead.	Она скончалась.
Chapter Nine	IX
There is always after the death of anyone a kind of stupefaction; so difficult is it to grasp this advent of nothingness and to resign ourselves to believe in it.	Когда кто-нибудь умирает, настает всеобщее оцепенение - до того трудно бывает осмыслить вторжение небытия, заставить себя поверить в него.
But still, when he saw that she did not move, Charles threw himself upon her, crying-	Но как только Шарль убедился, что Эмма неподвижна, он бросился к ней с криком;
"Farewell! farewell!"	- Прощай! Прощай!
Homais and Canivet dragged him from the room.	Оме и Каниве вывели его из комнаты.
"Restrain yourself!"	- Успокойтесь!
"Yes." said he, struggling, "I'll be quiet. I'll not do anything.	- Хорошо, - говорил он, вырываясь. - Я буду благоразумен, я ничего с собой не сделаю.
But leave me alone.	Только пустите меня!
I want to see her.	Я хочу к ней!
She is my wife!"	Ведь это моя жена!
And he wept.	Он плакал.
"Cry," said the chemist; "let nature take her course; that will solace you."	- Поплачьте, - разрешил фармацевт, - этого требует сама природа, вам станет легче!

Weaker than a child, Charles let himself be led downstairs into the sitting-room, and Monsieur Homais soon went home.	Шарль, слабый, как ребенок, дал себя увести вниз, в столовую; вскоре после этого г-н Оме пошел домой.
On the Place he was accosted by the blind man, who, having dragged himself as far as Yonville, in the hope of getting the antiphlogistic pomade, was asking every passer-by where the druggist lived.	На площади к нему пристал слепец: уверовав в противовоспалительную мазь, он притащился в Ионвиль и теперь спрашивал каждого встречного, где живет аптекарь.
"There now! as if I hadn't got other fish to fry.	- Да, как же! Есть у меня время с тобой возиться!
Well, so much the worse; you must come later on." And he entered the shop hurriedly.	Ну да уж ладно, приходи попоздней, - сказал г-н Оме и вбежал в аптеку.
He had to write two letters, to prepare a soothing potion for Bovary, to invent some lie that would conceal the poisoning, and work it up into an article for the	Ему предстояло написать два письма, приготовить успокоительную микстуру для Бовари, что-нибудь придумать, чтобы скрыть самоубийство, сделать из этой лжи статью для
"Fanal," without counting the people who were waiting to get the news from him; and when the Yonvillers had all heard his story of the arsenic that she had mistaken for sugar in making a vanilla cream. Homais once more returned to Bovary's.	"Светоча" и дать отчет о случившемся своим согражданам, которые ждали, что он сделает им сообщение. Только когда ионвильцы, все до единого, выслушали его рассказ о том, как г-жа Бовари, приготовляя ванильный крем, спутала мышьяк с сахаром, Оме опять побежал к Шарлю.
He found him alone (Monsieur Canivet had left), sitting in an arm-chair near the window, staring with an idiotic look at the flags of the floor.	Тот сидел в кресле у окна (г-н Каниве недавно уехал), бессмысленно глядя в пол.
"Now," said the chemist, "you ought yourself to fix the hour for the ceremony."	- Вам надо бы самому назначить час церемонии, -сказал фармацевт.
"Why?	- Что такое?
What ceremony?" Then, in a stammering, frightened voice, "Oh, no! not that. No!	Какая церемония? - переспросил Шарль и залепетал испуганно: - Нет, нет, пожалуйста, не надо!
I want to see her here."	Она должна быть со мной.
Homais, to keep himself in countenance, took up a water-bottle on the whatnot to water the geraniums.	Оме, чтобы замять неловкость, взял с этажерки графин и начал поливать герань.
"Ah! thanks," said Charles; "you are good." But he did not finish, choking beneath the crowd of memories that this action of the druggist recalled to him.	- Очень вам благодарен! Вы так добры... - начал было Шарль, но под наплывом воспоминаний, вызванных этим жестом фармацевта, сейчас же умолк.
Then to distract him, Homais thought fit to talk a little horticulture: plants wanted humidity.	Чтобы он хоть немного отвлекся от своих мыслей, Оме счел за благо поговорить о садоводстве, о том, что растения нуждаются во влаге.
Charles bowed his head in sign of approbation.	Шарль в знак согласия кивнул головой.
"Besides, the fine days will soon be here again."	- А теперь скоро опять настанут теплые дни.
"Ah!" said Bovary.	- Да, да! - подтвердил Шарль.
The druggist, at his wit's end, began softly to draw aside the small window-curtain.	Не зная, о чем говорить дальше, аптекарь слегка раздвинул оконные занавески.
"Hallo! there's Monsieur Tuvache passing."	- А вон Тюваш идет.

Charles repeated like a machine-- "Monsieur Tuvache passing!"	- Тюваш идет, - как эхо, повторил за ним Шарль.
Homais did not dare to speak to him again about the funeral arrangements; it was the priest who succeeded in reconciling him to them.	Оме так и не решился напомнить ему о похоронах. Его уговорил священник.
He shut himself up in his consulting-room, took a pen, and after sobbing for some time, wrote-	Шарль заперся у себя в кабинете, вволю наплакался, потом взял перо и написал:
"I wish her to be buried in her wedding-dress, with white shoes, and a wreath.	"Я хочу, чтобы ее похоронили в подвенечном платье, в белых туфлях, в венке.
Her hair is to be spread out over her shoulders.	Волосы распустите ей по плечам.
Three coffins, one of oak, one of mahogany, one of lead.	Гробов должно быть три: один - дубовый, другой - красного дерева, третий - металлический.
Let no one say anything to me.	Со мной ни о чем не говорите.
I shall have strength.	У меня достанет сил перенести все.
Over all there is to be placed a large piece of green velvet.	Сверху накройте ее большим куском зеленого бархата.
This is my wish; see that it is done."	Это мое желание. Сделайте, пожалуйста, так".* * *
The two men were much surprised at Bovary's romantic ideas.	Романтические причуды Бовари удивили тех, кто его окружал.
The chemist at once went to him and said-	Фармацевт не преминул возразить:
"This velvet seems to me a superfetation.	- По-моему, бархат - это лишнее.
Besides, the expense-"	Да и стоит он...
"What's that to you?" cried Charles. "Leave me!	- Какое вам дело? - крикнул Бовари. - Оставьте меня!
You did not love her.	Я ее люблю, а не вы!
Go!"	Уходите!
The priest took him by the arm for a turn in the garden.	Священник взял его под руку и увел в сад.
He discoursed on the vanity of earthly things.	Там он заговорил о бренности всего земного.
God was very great, was very good: one must submit to his decrees without a murmur; nay, must even thank him.	Господь всемогущ и милосерд; мы должны не только безропотно подчиняться его воле, но и благодарить его.
Charles burst out into blasphemies:	Шарль начал богохульствовать:
"I hate your God!"	- Ненавижу я вашего Господа!
"The spirit of rebellion is still upon you," sighed the ecclesiastic.	- Это дух отрицания в вас говорит, - со вздохом молвил священник.
Bovary was far away.	Бовари был уже далеко.
He was walking with great strides along by the wall, near the espalier, and he ground his teeth; he raised to heaven looks of malediction, but not so much as a leaf stirred.	Он быстро шел между оградой и фруктовыми деревьями и, скрежеща зубами, взглядом богоборца смотрел на небо, но вокруг не шелохнул ни один листок.

A fine rain was falling: Charles, whose chest was bare, at last began to shiver; he went in and sat down in the kitchen.	Моросил дождь. Ворот у Шарля был распахнут, ему стало холодно, и, придя домой, он сел в кухне.
At six o'clock a noise like a clatter of old iron was heard on the Place; it was the "Hirondelle" coming in, and he remained with his forehead against the windowpane, watching all the passengers get out, one after the other.	В шесть часов на площади что-то затарахтело: это приехала "Ласточка". Прижавшись лбом к стеклу, Шарль смотрел, как один за другим выходили из нее пассажиры.
Felicite put down a mattress for him in the drawing-room.	Фелисите положила ему в гостиной тюфяк.
He threw himself upon it and fell asleep.	Он лег и заснул.
Although a philosopher, Monsieur Homais respected the dead.	Господин Оме хоть и был философом, но к мертвым относился с уважением.
So bearing no grudge to poor Charles, he came back again in the evening to sit up with the body; bringing with him three volumes and a pocket-book for taking notes.	Вот почему, не обижаясь на бедного Шарля, он, взяв с собой три книги и лапку с бумагой для выписок, пришел к нему вечером, чтобы провести всю ночь около покойницы.
Monsieur Bournisien was there, and two large candles were burning at the head of the bed, that had been taken out of the alcove.	Там он застал аббата Бурнизьена. Кровать вытащили из алькова; в возглавии горели две большие свечи.
The druggist, on whom the silence weighed, was not long before he began formulating some regrets about this "unfortunate young woman." and the priest replied that there was nothing to do now but pray for her.	Тишина угнетала аптекаря, и он поспешил заговорить о том, как жаль "несчастную молодую женщину". Священник на это возразил, что теперь нам остается только молиться за нее.
"Yet," Homais went on, "one of two things; either she died in a state of grace (as the Church has it), and then she has no need of our prayers; or else she departed impertinent (that is, I believe, the ecclesiastical expression), and then-"	- Но ведь одно из двух, - вскинулся Оме, - либо она упокоилась "со духи праведных", как выражается церковь, и в таком случае наши молитвы ей ни на что не нужны, либо она умерла без покаяния (кажется, я употребляю настоящий богословский термин), и в таком случае...
Bournisien interrupted him, replying testily that it was none the less necessary to pray.	Бурнизьен, перебив его, буркнул, что молиться все-таки надо.
"But," objected the chemist, "since God knows all our needs, what can be the good of prayer?"	- Но если Бог сам знает, в чем мы нуждаемся, то зачем же тогда молиться? - возразил фармацевт.
"What!" cried the ecclesiastic, "prayer! Why, aren't you a Christian?"	- Как зачем молиться? - воскликнул священнослужитель. - Так вы, стало быть, не христианин?
"Excuse me," said Homais; "I admire Christianity.	- Простите! - сказал Оме. - Я преклоняюсь перед христианством.
To begin with, it enfranchised the slaves, introduced into the world a morality-"	Прежде всего оно освободило рабов, оно дало миру новую мораль.
"That isn't the question.	-Да я не о том!
All the texts-"	Все тексты...
"Oh! oh! As to texts, look at history; it, is known that all the texts have been falsified by the Jesuits."	-Ох, уж эти ваши тексты! Почитайте историю! Всем известно, что их подделали иезуиты.

Charles came in, and advancing towards the bed, slowly drew the curtains.	Вошел Бовари и, подойдя к кровати, медленно отдернул полог.
Emma's head was turned towards her right shoulder, the corner of her mouth, which was open, seemed like a black hole at the lower part of her face; her two thumbs were bent into the palms of her hands; a kind of white dust besprinkled her lashes, and her eyes were beginning to disappear in that viscous pallor that looks like a thin web, as if spiders had spun it over.	Голова Эммы склонилась к правому плечу. В нижней части лица черной дырой зиял приоткрытый уголок рта. Большие пальцы были пригнуты к ладоням, ресницы точно посыпаны белой пылью, а глаза подернула мутная пленка, похожая на тонкую паутину.
The sheet sunk in from her breast to her knees, and then rose at the tips of her toes, and it seemed to Charles that infinite masses, an enormous load, were weighing upon her.	Между грудью и коленями одеяло провисло, а от колен поднималось к ступням. И показалось Шарлю, что Эмму давит какая-то страшная тяжесть, какой-то непомерный груз.
The church clock struck two.	На церковных часах пробило два.
They could hear the loud murmur of the river flowing in the darkness at the foot of the terrace.	Под горою во мраке шумела река.
Monsieur Bournisien from time to time blew his nose noisily, and Homais' pen was scratching over the paper.	Время от времени громко сморкался Бурнизьен да Оме скрипел по бумаге пером.
"Come, my good friend," he said, "withdraw; this spectacle is tearing you to pieces."	- Послушайте, друг мой, подите к себе, - сказал он Шарлю. - Это зрелище для вас невыносимо.
Charles once gone, the chemist and the cure recommenced their discussions.	Тотчас по уходе Шарля спор между фармацевтом и священником возгорелся с новой силой.
"Read Voltaire," said the one, "read D'Holbach, read the 'Encyclopaedia'!"	- Прочтите Вольтера! - твердил один. - Прочтите Гольбаха! Прочтите "Энциклопедию"!
"Read the	- Прочтите
'Letters of some Portuguese Jews,'" said the other; "read	"Письма португальских евреев"! - стоял на своем другой. - Прочтите
'The Meaning of Christianity,' by Nicolas, formerly a magistrate."	"Сущность христианства" бывшего судейского чиновника Никола!
They grew warm, they grew red, they both talked at once without listening to each other.	Оба разгорячились, раскраснелись, говорили одновременно, не слушая друг друга.
Bournisien was scandalized at such audacity; Homais marvelled at such stupidity; and they were on the point of insulting one another when Charles suddenly reappeared.	Бурнизьена возмущала "подобная дерзость"; Оме удивляла "подобная тупость". Еще минута - и они бы повздорили, но тут опять пришел Бовари.
A fascination drew him. He was continually coming upstairs.	Какая-то колдовская сила влекла его сюда, он то и дело поднимался по лестнице.
He stood opposite her, the better to see her, and he lost himself in a contemplation so deep that it was no longer painful.	Чтобы лучше видеть покойницу, он становился напротив и погружался в созерцание, до того глубокое, что скорби в эти минуты не чувствовал.
He recalled stories of catalepsy, the marvels of magnetism, and he said to himself that by willing it with all his force he might perhaps succeed in reviving her.	Он припоминал рассказы о каталепсии, о чудесах магнетизма, и ему казалось, что если захотеть всем существом своим, то, быть может, удастся ее воскресить.

Once he even bent towards he, and cried in a low voice,	Один раз он даже наклонился над ней и шепотом окликнул:
"Emma!	"Эмма!
Emma!"	Эмма!"
His strong breathing made the flames of the candles tremble against the wall.	Но от его сильного дыхания только огоньки свечей заколебались на столе.
At daybreak Madame Bovary senior arrived.	Рано утром приехала г-жа Бовари-мать.
Charles as he embraced her burst into another flood of tears.	Шарль обнял ее и опять горькими слезами заплакал.
She tried, as the chemist had done, to make some remarks to him on the expenses of the funeral.	Она, как и фармацевт, попыталась обратить его внимание на то, что похороны будут стоить слишком дорого.
He became so angry that she was silent, and he even commissioned her to go to town at once and buy what was necessary.	Шарля это взорвало, - старуха живо осеклась и даже вызвалась сейчас же поехать в город и купить все, что нужно.
Charles remained alone the whole afternoon; they had taken Berthe to Madame Homais'; Felicite was in the room upstairs with Madame Lefrancois.	Шарль до вечера пробыл один; Берту увели к г-же Оме: Фелисите сидела наверху с тетушкой Лефрансуа.
In the evening he had some visitors.	Вечером Шарль принимал посетителей.
He rose, pressed their hands, unable to speak. Then they sat down near one another, and formed a large semicircle in front of the fire.	Он вставал, молча пожимал руку, и визитер подсаживался к другим, образовавшим широкий полукруг подле камина.
With lowered faces, and swinging one leg crossed over the other knee, they uttered deep sighs at intervals; each one was inordinately bored, and yet none would be the first to go.	Опустив голову и заложив нога на ногу, ионвильцы пошевеливали носками и по временам шумно вздыхали. Им было смертельно скучно, и все-таки они старались пересидеть друг друга.
Homais, when he returned at nine o'clock (for the last two days only Homais seemed to have been on the Place), was laden with a stock of camphor, of benzine, and aromatic herbs.	В девять часов пришел Оме (эти два дня он без устали сновал по площади) и принес камфары, росного ладана и ароматических трав.
He also carried a large jar full of chlorine water, to keep off all miasmata.	Еще он прихватил банку с хлором для уничтожения миазмов.
Just then the servant, Madame Lefrancois, and Madame Bovary senior were busy about Emma, finishing dressing her, and they were drawing down the long stiff veil that covered her to her satin shoes.	В это время служанка, г-жа Лефрансуа и старуха Бовари кончали убирать Эмму - они опустили длинную негнущуюся вуаль, и она закрыла ее всю, до атласных туфелек.
Felicite was sobbing-"Ah! my poor mistress! my poor mistress!"	- Бедная моя барыня! Бедная моя барыня! -причитала Фелисите.
"Look at her," said the landlady, sighing; "how pretty she still is! Now, couldn't you swear she was going to get up in a minute?"	- Поглядите, какая она еще славненькая! -вздыхая, говорила трактирщица. - Так и кажется, что вот сейчас встанет.
Then they bent over her to put on her wreath.	Все три женщины склонились над ней, чтобы надеть венок.

They had to raise the head a little, and a rush of black liquid issued, as if she were vomiting, from her mouth.	Для этого пришлось слегка приподнять голову, и тут изо рта у покойницы хлынула, точно рвота, черная жидкость.
"Oh, goodness! The dress; take care!" cried Madame Lefrancois. "Now, just come and help," she said to the chemist. "Perhaps you're afraid?"	- Ах, боже мой, платье! Осторожней! - крикнула г-жа Лефрансуа. - Помогите же нам! - обратилась она к фармацевту. - Вы что, боитесь?
"I afraid?" replied he, shrugging his shoulders. "I dare say!	- Боюсь? - пожав плечами, переспросил тот. - Ну вот еще!
I've seen all sorts of things at the hospital when I was studying pharmacy.	Я такого навидался в больнице, когда изучал фармацевтику!
We used to make punch in the dissecting room!	В анатомическом театре мы варили пунш!
Nothingness does not terrify a philosopher; and, as I often say, I even intend to leave my body to the hospitals, in order, later on, to serve science."	Философа небытие не пугает. Я уже много раз говорил, что собираюсь завещать мой труп клинике, - хочу и после смерти послужить науке.
The cure on his arrival inquired how Monsieur Bovary was, and, on the reply of the druggist, went on-"The blow, you see, is still too recent."	Пришел священник, осведомился, как себя чувствует г-н Бовари, и, выслушав ответ аптекаря, заметил: - У него, понимаете ли, рана еще слишком свежа.
Then Homais congratulated him on not being exposed, like other people, to the loss of a beloved companion; whence there followed a discussion on the celibacy of priests.	Оме на это возразил, что священнику хорошо, мол, так говорить: он не рискует потерять любимую жену. Отсюда возник спор о безбрачии священников.
"For," said the chemist, "it is unnatural that a man should do without women! There have been crimes-"	- Это противоестественно! - утверждал фармацевт. - Из-за этого совершались преступления...
"But, good heaven!" cried the ecclesiastic, "how do you expect an individual who is married to keep the secrets of the confessional, for example?"	- Да как же, нелегкая побери, - вскричал священник, - женатый человек может, например, сохранить тайну исповеди?
Homais fell foul of the confessional.	Оме напал на исповедь.
Bournisien defended it; he enlarged on the acts of restitution that it brought about.	Бурнизьен принял ее под защиту. Он начал длинно доказывать, что исповедь совершает в человеке благодетельный перелом.
He cited various anecdotes about thieves who had suddenly become honest.	Привел несколько случаев с ворами, которые стали потом честными людьми.
Military men on approaching the tribunal of penitence had felt the scales fall from their eyes.	Многие военные, приближаясь к исповедальне, чувствовали, как с их глаз спадает пелена.
At Fribourg there was a minister-	Во Фрибуре некий священнослужитель...
His companion was asleep.	Его оппонент спал.
Then he felt somewhat stifled by the over-heavy atmosphere of the room; he opened the window; this awoke the chemist.	В комнате было душно; аббату не хватало воздуха, он отворил окно и разбудил этим фармацевта.
"Come, take a pinch of snuff," he said to him. "Take it; it'll relieve you."	- Не хотите ли табачку? - предложил Бурнизьен. -Возьмите, возьмите! Так и сон пройдет.
A continual barking was heard in the distance.	Где-то далеко завывала собака.
"Do you hear that dog howling?" said the chemist.	- Слышите?

"They smell the dead," replied the priest.	Собака воет, - сказал фармацевт.
"It's like bees; they leave their hives on the decease of any person."	- Говорят, будто они чуют покойников, -отозвался священник. - Это как все равно пчелы: если кто умрет, они сей же час покидают улей.
Homais made no remark upon these prejudices, for he had again dropped asleep.	Этот предрассудок не вызвал возражений со стороны Оме, так как он опять задремал.
Monsieur Bournisien, stronger than he, went on moving his lips gently for some time, then insensibly his chin sank down, he let fall his big black boot, and began to snore.	Аббат Бурнизьен был покрепче фармацевта и еще некоторое время шевелил губами, но потом и у него голова свесилась на грудь, он выронил свою толстую черную книгу и захрапел.
They sat opposite one another, with protruding stomachs, puffed-up faces, and frowning looks, after so much disagreement uniting at last in the same human weakness, and they moved no more than the corpse by their side, that seemed to be sleeping.	Надутые, насупленные, они сидели друг против друга, выпятив животы; после стольких препирательств их объединила, наконец, общечеловеческая слабость - и тот и другой были теперь неподвижны, как лежавшая рядом покойница, которая тоже, казалось, спала.
Charles coming in did not wake them.	Приход Шарля не разбудил их.
It was the last time; he came to bid her farewell.	Он пришел в последний раз - проститься с Эммой.
The aromatic herbs were still smoking, and spirals of bluish vapour blended at the window-sash with the fog that was coming in.	Еще курились ароматические травы, облачка сизого дыма сливались у окна с туманом, вползавшим в комнату.
There were few stars, and the night was warm.	На небе мерцали редкие звезды, ночь была теплая.
The wax of the candles fell in great drops upon the sheets of the bed.	Свечи оплывали, роняя на простыни крупные капли воска.
Charles watched them burn, tiring his eyes against the glare of their yellow flame.	Шарль до боли в глазах смотрел, как они горят, как лучится их желтое пламя.
The watering on the satin gown shimmered white as moonlight.	По атласному платью, матовому, как свет луны, ходили полны.
Emma was lost beneath it; and it seemed to him that, spreading beyond her own self, she blended confusedly with everything around her-the silence, the night, the passing wind, the damp odours rising from the ground.	Эммы не было видно под ним, и казалось Шарлю, что душа ее неприметно для глаз разливается вокруг и что теперь она во всем: в каждом предмете, в ночной тишине, в пролетающем ветерке, в запахе речной сырости.
Then suddenly he saw her in the garden at Tostes, on a bench against the thorn hedge, or else at Rouen in the streets, on the threshold of their house, in the yard at Bertaux.	А то вдруг он видел ее в саду в Тосте, на скамейке, возле живой изгороди, или на руанских улицах, или на пороге ее родного дома в Берто.
He again heard the laughter of the happy boys beneath the apple-trees: the room was filled with the perfume of her hair; and her dress rustled in his arms with a noise like electricity.	Ему слышался веселый смех пляшущих под яблонями парней. Комната была для него полна благоухания ее волос, ее платье с шуршаньем вылетающих искр трепетало у него в руках.
The dress was still the same.	И это все была она!
For a long while he thus recalled all his lost joys, her attitudes, her movements, the sound of her voice.	Он долго припоминал все исчезнувшие радости, все ее позы, движения, звук ее голоса.

Upon one fit of despair followed another, and even others, inexhaustible as the waves of an overflowing sea.	За одним порывом отчаяния следовал другой, -они были непрерывны, как волны в часы прибоя.
A terrible curiosity seized him. Slowly, with the tips of his fingers, palpitating, he lifted her veil.	Им овладело жестокое любопытство: весь дрожа, он медленно, кончиками пальцев приподнял вуаль.
But he uttered a cry of horror that awoke the other two.	Вопль ужаса, вырвавшийся у него, разбудил обоих спящих.
They dragged him down into the sitting-room.	Они увели его вниз, в столовую.
Then Felicite came up to say that he wanted some of her hair.	Потом пришла Фелисите и сказала, что он просит прядь ее волос.
"Cut some off," replied the druggist.	- Отрежьте! - позволил аптекарь.
And as she did not dare to, he himself stepped forward, scissors in hand.	Но служанка не решалась - тогда он сам с ножницами в руках подошел к покойнице.
He trembled so that he pierced the skin of the temple in several places.	Его так трясло, что он в нескольких местах проткнул на висках кожу.
At last, stiffening himself against emotion, Homais gave two or three great cuts at random that left white patches amongst that beautiful black hair.	Наконец, превозмогая волнение, раза два-три, не глядя, лязгнул ножницами, и в прелестных черных волосах Эммы образовалась белая прогалина.
The chemist and the cure plunged anew into their occupations, not without sleeping from time to time, of which they accused each other reciprocally at each fresh awakening.	Затем фармацевт и священник вернулись к своим занятиям, но все-таки время от времени оба засыпали, а когда просыпались, то корили друг друга.
Then Monsieur Bournisien sprinkled the room with holy water and Homais threw a little chlorine water on the floor.	Аббат Бурнизьен неукоснительно кропил комнату святой водой, Оме посыпал хлором пол.
Felicite had taken care to put on the chest of drawers, for each of them, a bottle of brandy, some cheese, and a large roll.	Фелисите догадалась оставить им на комоде бутылку водки, кусок сыру и большую булку.
And the druggist, who could not hold out any longer, about four in the morning sighed- "My word! I should like to take some sustenance."	Около четырех часов утра аптекарь не выдержал. -Я не прочь подкрепиться, - сказал он со вздохом.
The priest did not need any persuading; he went out to go and say mass, came back, and then they ate and hobnobbed, giggling a little without knowing why, stimulated by that vague gaiety that comes upon us after times of sadness, and at the last glass the priest said to the druggist, as he clapped him on the shoulder-	Священнослужитель тоже не отказался. Он только сходил в церковь и, отслужив, сейчас же вернулся. Затем они чокнулись и закусили, ухмыляясь, сами не зная почему, - ими овладела та беспричинная веселость, какая нападает на человека после долгого унылого бдения. Выпив последнюю, священник хлопнул фармацевта по плечу и сказал:
"We shall end by understanding one another."	- Кончится тем, что мы с вами поладим!
In the passage downstairs they met the undertaker's men, who were coming in.	Внизу, в прихожей, они столкнулись с рабочими.
Then Charles for two hours had to suffer the torture of hearing the hammer resound against the wood.	Шарлю пришлось вынести двухчасовую пытку -слушать, как стучит молоток по доскам.

Next day they lowered her into her oak coffin, that was fitted into the other two; but as the bier was too large, they had to fill up the gaps with the wool of a mattress.	Потом Эмму положили в дубовый гроб, этот гроб - в другой, другой - в третий. Но последний оказался слишком широким - пришлось набить в промежутки шерсть из тюфяка.
At last, when the three lids had been planed down, nailed, soldered, it was placed outside in front of the door; the house was thrown open, and the people of Yonville began to flock round.	Когда же все три крышки были подструганы, прилажены, подогнаны, покойницу перенесли поближе к дверям, доступ к телу был открыт, и сейчас же нахлынули ионвильцы.
Old Rouault arrived, and fainted on the Place when he saw the black cloth!	Приехал папаша Руо. Увидев черное сукно у входной двери, он замертво свалился на площади.
Chapter Ten	X
He had only received the chemist's letter thirty-six hours after the event; and, from consideration for his feelings, Homais had so worded it that it was impossible to make out what it was all about.	Письмо аптекаря он получил только через полтора суток после печального события, а кроме того, боясь чересчур взволновать старика, г-н Оме составил письмо в таких туманных выражениях, что ничего нельзя было понять.
First, the old fellow had fallen as if struck by apoplexy.	Сначала бедного старика чуть было не хватил удар.
Next, he understood that she was not dead, but she might be.	Потом он пришел к заключению, что Эмма еще жива. Но ведь она могла и...
At last, he had put on his blouse, taken his hat, fastened his spurs to his boots, and set out at full speed; and the whole of the way old Rouault, panting, was torn by anguish.	Словом, он надел блузу, схватил шапку, прицепил к башмаку шпору и помчался вихрем. Дорогой грудь ему теснила невыносимая тоска.
Once even he was obliged to dismount.	Один раз он даже слез с коня.
He was dizzy; he heard voices round about him; he felt himself going mad.	Он ничего не видел, ему чудились какие-то голоса, рассудок у него мутился.
Day broke.	Занялась заря.
He saw three black hens asleep in a tree.	Вдруг он обратил внимание, что на дереве спят три черные птицы.
He shuddered, horrified at this omen. Then he promised the Holy Virgin three chasubles for the church, and that he would go barefooted from the cemetery at Bertaux to the chapel of Vassonville.	Он содрогнулся от этой приметы и тут же дал обещание Царице Небесной пожертвовать в церковь три ризы и дойти босиком от кладбища в Берто до Васонвильской часовни.
He entered Maromme shouting for the people of the inn, burst open the door with a thrust of his shoulder, made for a sack of oats, emptied a bottle of sweet cider into the manger, and again mounted his nag, whose feet struck fire as it dashed along.	В Мароме он, не дозвавшись трактирных слуг, вышиб плечом дверь, схватил мешок овса, вылил в кормушку бутылку сладкого сидра, потом опять сел на свою лошадку и припустил ее так, что из-под копыт у нее летели искры.
He said to himself that no doubt they would save her; the doctors would discover some remedy surely.	Он убеждал себя, что Эмму, конечно, спасут. Врачи найдут какое-нибудь средство, это несомненно!
He remembered all the miraculous cures he had been told about.	Он припоминал все чудесные исцеления, о которых ему приходилось слышать.
Then she appeared to him dead.	Потом она ему представилась мертвой.

She was there; before his eyes, lying on her back in the middle of the road.	Вот она лежит плашмя посреди дороги.
He reined up, and the hallucination disappeared.	Он рванул поводья, и видение исчезло.
At Quincampoix, to give himself heart, he drank three cups of coffee one after the other.	В Кенкампуа он для бодрости выпил три чашки кофе.
He fancied they had made a mistake in the name in writing.	Вдруг у него мелькнула мысль, что письмо написано не ему.
He looked for the letter in his pocket, felt it there, but did not dare to open it.	Он поискал в кармане письмо, нащупал его, но так и не решился перечесть.
At last he began to think it was all a joke; someone's spite, the jest of some wag; and besides, if she were dead, one would have known it. But no!	Минутами ему даже казалось, что, быть может, это "милая шутка", чья-нибудь месть, чей-нибудь пьяный бред. Ведь если бы Эмма умерла, это сквозило бы во всем!
There was nothing extraordinary about the country; the sky was blue, the trees swayed; a flock of sheep passed.	А между тем ничего необычайного вокруг не происходит: на небе ни облачка, деревья колышутся, вон прошло стадо овец.
He saw the village; he was seen coming bending forward upon his horse, belabouring it with great blows, the girths dripping with blood.	Вдали показался Ионвиль. Горожане видели, как он промчался, пригнувшись к шее своей лошадки и нахлестывая ее так, что с подпруги капала кровь.
When he had recovered consciousness, he fell, weeping, into Bovary's arms:	Опомнившись, он, весь в слезах, бросился в объятия Шарля.
"My girl!	- Дочь моя!
Emma! my child! tell me-"	Эмма! Дитя мое! Что случилось?..
The other replied, sobbing,	Шарль, рыдая, ответил:
"I don't know! I don't know!	- Не знаю, не знаю!
It's a curse!"	Какое-то несчастье!
The druggist separated them.	Аптекарь оторвал их друг от друга.
"These horrible details are useless.	- Все эти ужасные подробности ни к чему.
I will tell this gentleman all about it.	Я сам все объясню господину Руо.
Here are the people coming.	Вон люди подходят.
Dignity!	Ну, ну, не роняйте своего достоинства!
Come now! Philosophy!"	Смотрите на вещи философски!
The poor fellow tried to show himself brave, and repeated several times.	Бедняга Шарль решил проявить мужество.
"Yes! courage!" "Oh," cried the old man, "so I will have, by God! I'll go along o' her to the end!"	-Да, да... надо быть твердым! - несколько раз повторил он. - Хорошо, черт бы мою душу драл! Я тоже буду тверд! - воскликнул старик. - Я провожу ее до могилы.
The bell began tolling.	Звонил колокол.
All was ready; they had to start.	Все было готово. Предстоял вынос.

And seated in a stall of the choir, side by side, they saw pass and repass in front of them continually the three chanting choristers.	В церкви мимо сидевших рядом на передних скамейках Бовари и Руо ходили взад и вперед три гнусавивших псаломщика.
The serpent-player was blowing with all his might.	Трубач не щадил легких.
Monsieur Bournisien, in full vestments, was singing in a shrill voice.	Аббат Бурнизьен в полном облачении пел тонким голосом.
He bowed before the tabernacle, raising his hands, stretched out his arms.	Он склонялся перед престолом, воздевал и простирал руки.
Lestiboudois went about the church with his whalebone stick.	Лестибудуа с пластинкой китового уса, которою он поправлял свечи, ходил по церкви.
The bier stood near the lectern, between four rows of candles.	Подле аналоя стоял гроб, окруженный четырьмя рядами свечей.
Charles felt inclined to get up and put them out.	Шарлю хотелось встать и погасить их.
Yet he tried to stir himself to a feeling of devotion, to throw himself into the hope of a future life in which he should see her again.	Все же он старался настроиться на молитвенный лад, перенестись на крыльях надежды в будущую жизнь, где он увидится с ней.
He imagined to himself she had gone on a long journey, far away, for a long time.	Он воображал, что она уехала, уехала куда-то далеко и давно.
But when he thought of her lying there, and that all was over, that they would lay her in the earth, he was seized with a fierce, gloomy, despairful rage.	Но стоило ему вспомнить, что она лежит здесь, что все кончено, что ее унесут и зароют в землю, -и его охватывала дикая, черная, бешеная злоба.
At times he thought he felt nothing more, and he enjoyed this lull in his pain, whilst at the same time he reproached himself for being a wretch.	Временами ему казалось, что он стал совсем бесчувственный, и, называя себя мысленно ничтожеством, он все же испытывал блаженство, когда боль отпускала.
The sharp noise of an iron-ferruled stick was heard on the stones, striking them at irregular intervals.	Внезапно послышался сухой стук, точно кто-то мерно ударял в плиты пола палкой с железным наконечником.
It came from the end of the church, and stopped short at the lower aisles.	Этот звук шел из глубины церкви и вдруг оборвался в одном из боковых приделов.
A man in a coarse brown jacket knelt down painfully.	Какой-то человек в плотной коричневой куртке с трудом опустился на одно колено.
It was Hippolyte, the stable-boy at the	Это был Ипполит, конюх из
"Lion d'Or."	"Золотого льва".
He had put on his new leg.	Сегодня он надел свою новую ногу.
One of the choristers went round the nave making a collection, and the coppers chinked one after the other on the silver plate.	Один из псаломщиков обошел церковь. Тяжелые монеты со звоном ударялись о серебряное блюдо.
"Oh, make haste!	- Нельзя ли поскорее?
I am in pain!" cried Bovary, angrily throwing him a five-franc piece.	Я больше не могу! - крикнул Бовари, в бешенстве швыряя пятифранковую монету.
The churchman thanked him with a deep bow.	Причетник поблагодарил его низким поклоном.

They sang, they knelt, they stood up; it was endless!	Снова пели, становились на колени, вставали - и так без конца!
He remembered that once, in the early times, they had been to mass together, and they had sat down on the other side, on the right, by the wall.	Шарль вспомнил, что когда-то давно они с Эммой были здесь у обедни, но только сидели в другом конце храма, справа, у самой стены.
The bell began again.	Опять загудел колокол.
There was a great moving of chairs; the bearers slipped their three staves under the coffin, and everyone left the church.	Задвигали скамьями. Носильщики подняли гроб на трех жердях, и народ повалил из церкви.
Then Justin appeared at the door of the shop.	В эту минуту на пороге аптеки появился Жюстен.
He suddenly went in again, pale, staggering.	Потом вдруг побледнел и, шатаясь, повернул обратно.
People were at the windows to see the procession pass.	На похороны смотрели из окон.
Charles at the head walked erect.	Впереди всех, держась прямо, выступал Шарль.
He affected a brave air, and saluted with a nod those who, coming out from the lanes or from their doors, stood amidst the crowd.	Он бодрился и даже кивал тем, что, вливаясь из дверей домов или из переулков, присоединялись к толпе.
The six men, three on either side, walked slowly, panting a little.	Шестеро носильщиков, по трое с каждой стороны, шли мелкими шагами и тяжело дышали.
The priests, the choristers, and the two choirboys recited the De profundis, and their voices echoed over the fields, rising and falling with their undulations.	Священники, псаломщики, двое певчих, - это были два мальчика, - пели "De profundis" , и голоса их, волнообразно поднимаясь и опускаясь, замирали вдалеке.
Sometimes they disappeared in the windings of the path; but the great silver cross rose always before the trees.	Порою духовенство скрывалось за поворотом, но высокое серебряное распятие все время маячило между деревьями.
The women followed in black cloaks with turned-down hoods; each of them carried in her hands a large lighted candle, and Charles felt himself growing weaker at this continual repetition of prayers and torches, beneath this oppressive odour of wax and of cassocks.	Женщины шли в черных накидках с опущенными капюшонами. В руках у них были толстые зажженные свечи, и Шарлю становилось нехорошо от бесконечных молитв, от огней, от позывающего на тошноту запаха воска и облачения.
A fresh breeze was blowing; the rye and colza were sprouting, little dewdrops trembled at the roadsides and on the hawthorn hedges.	Дул свежий ветер, зеленели рожь и сурепица, по обочинам дороги на живой изгороди дрожали капельки росы.
All sorts of joyous sounds filled the air; the jolting of a cart rolling afar off in the ruts, the crowing of a cock, repeated again and again, or the gambling of a foal running away under the apple-trees: The pure sky was fretted with rosy clouds; a bluish haze rested upon the cots covered with iris.	Все кругом полнилось веселыми звуками: гремела нырявшая в колдобинах телега, пел петух, несся вскачь под яблони жеребенок. Чистое небо лишь кое-где было подернуто розовыми облачками; над соломенными кровлями с торчащими стеблями ириса стлался сизый дым.
Charles as he passed recognised each courtyard.	Шарлю был тут знаком каждый домик.
He remembered mornings like this, when, after visiting some patient, he came out from one and returned to her.	В такое же ясное утро он, навестив больного, выходил, бывало, из калитки и возвращался к Эмме.

The black cloth bestrewn with white beads blew up from time to time, laying bare the coffin.	Черное сукно, все в белых слезках, временами приподнималось, и тогда был виден гроб.
The tired bearers walked more slowly, and it advanced with constant jerks, like a boat that pitches with every wave.	Носильщики замедляли шаг от усталости, поэтому гроб двигался беспрестанными рывками, точно лодка, которую подбрасывает на волнах.
They reached the cemetery.	Вот и конец пути.
The men went right down to a place in the grass where a grave was dug.	Мужчины вошли на кладбище, раскинувшееся под горой, - там, посреди лужайки, была вырыта могила.
They ranged themselves all round; and while the priest spoke, the red soil thrown up at the sides kept noiselessly slipping down at the corners.	Все сгрудились вокруг ямы. Священник читал молитвы, а в это время по краям могилы непрерывно, бесшумно осыпалась глина.
Then when the four ropes were arranged the coffin was placed upon them.	Под гроб пропустили четыре веревки.
He watched it descend; it seemed descending for ever.	Шарль смотрел, как он стал опускаться. А он опускался все ниже и ниже.
At last a thud was heard; the ropes creaked as they were drawn up.	Наконец послышался стук. Веревки со скрипом выскользнули наверх.
Then Bournisien took the spade handed to him by Lestiboudois; with his left hand all the time sprinkling water, with the right he vigorously threw in a large spadeful; and the wood of the coffin, struck by the pebbles, gave forth that dread sound that seems to us the reverberation of eternity.	Бурнизьен взял у Лестибудуа лопату. Правой рукой кропя могилу, левой он захватил на лопату ком земли, с размаху бросил его в яму, и камешки, ударившись о деревянный гроб, издали тот грозный звук, который нам, людям, представляется гулом вечности.
The ecclesiastic passed the holy water sprinkler to his neighbour.	Священник передал кропило стоявшему рядом с ним.
This was Homais.	Это был г-н Оме.
He swung it gravely, then handed it to Charles, who sank to his knees in the earth and threw in handfuls of it, crying,	Он с важным видом помахал им и передал Шарлю - тот стоял по колено в глине, бросал ее пригоршнями и кричал:
"Adieu!"	"Прощай!"
He sent her kisses; he dragged himself towards the grave, to engulf himself with her.	Он посылал воздушные поцелуи, он все тянулся к Эмме, чтобы земля поглотила и его.
They led him away, and he soon grew calmer, feeling perhaps, like the others, a vague satisfaction that it was all over.	Шарля увели, и он скоро успокоился - быть может, он, как и все, сам того не сознавая, испытывал чувство удовлетворения, что с этим покончено.
Old Rouault on his way back began quietly smoking a pipe, which Homais in his innermost conscience thought not quite the thing.	Папаша Руо, вернувшись с похорон, закурил, как ни в чем не бывало, трубку. Оме в глубине души нашел, что это неприлично.
He also noticed that Monsieur Binet had not been present, and that Tuvache had "made off" after mass, and that Theodore, the notary's servant wore a blue coat, "as if one could not have got a black coat, since that is the custom, by Jove!"	Он отметил также, что Бине не показался на похоронах, что Тюваш "удрал" сейчас же после заупокойной обедни, а слуга нотариуса Теодор явился в синем фраке, - "как будто, черт побери, нельзя было надеть черный, раз уж так принято!"

And to share his observations with others he went from group to group.	Он переходил от одной кучки обывателей к другой и делился своими наблюдениями.
They were deploring Emma's death, especially Lheureux, who had not failed to come to the funeral.	Все оплакивали кончину Эммы, в особенности -Лере, который не преминул прийти на похороны:
"Poor little woman!	- Ах, бедная дамочка!
What a trouble for her husband!"	Несчастный муж!
The druggist continued, "Do you know that but for me he would have committed some fatal attempt upon himself?"	- Вы знаете, если б не я, он непременно учинил бы над собой что-нибудь недоброе! - ввернул аптекарь.
"Such a good woman!	- Такая милая особа!
To think that I saw her only last Saturday in my shop."	Кто бы мог подумать! Еще в субботу она была у меня в лавке!
"I haven't had leisure," said Homais, "to prepare a few words that I would have cast upon her tomb."	- Я хотел было произнести речь на ее могиле, но так и не успел подготовиться, - сказал Оме.
Charles on getting home undressed, and old Rouault put on his blue blouse.	Дома Шарль разделся, а папаша Руо разгладил свою синюю блузу.
It was a new one, and as he had often during the journey wiped his eyes on the sleeves, the dye had stained his face, and the traces of tears made lines in the layer of dust that covered it.	Она была совсем новенькая, но по дороге он то и дело вытирал глаза рукавами, и они полиняли и выпачкали ему лицо, на котором следы слез прорезали слой пыли.
Madame Bovary senior was with them.	Госпожа Бовари-мать была тут же.
All three were silent.	Все трое молчали.
At last the old fellow sighed-	Наконец старик вздохнул:
"Do you remember, my friend, that I went to Tostes once when you had just lost your first deceased?	- Помните, друг мой? Я приехал в Тост вскоре после того, как вы потеряли свою первую жену.
I consoled you at that time.	Тогда я вас утешал!
I thought of something to say then, but now-" Then, with a loud groan that shook his whole chest, "Ah! this is the end for me, do you see!	Я находил слова, а теперь... - Из его высоко поднявшейся груди вырвался протяжный стон. -Очередь за мной, понимаете?
I saw my wife go, then my son, and now to-day it's my daughter."	Я похоронил жену... потом сына, а сегодня дочь!
He wanted to go back at once to Bertaux, saying that he could not sleep in this house.	Он решил сейчас же ехать в Берто - ему казалось, что в этом доме он не уснет.
He even refused to see his granddaughter.	Он даже отказался поглядеть на внучку.
"No, no!	- Нет, нет!
It would grieve me too much.	Мне это слишком больно.
Only you'll kiss her many times for me.	Вы уж поцелуйте ее покрепче за меня!
Good-bye! you're a good fellow!	Прощайте!.. Вы хороший человек!
And then I shall never forget that," he said, slapping his thigh. "Never fear, you shall always have your turkey."	А потом я вам никогда не забуду вот этого, -добавил он, хлопнув себя по ноге. - Не беспокойтесь! Я по-прежнему буду посылать вам индейку.

But when he reached the top of the hill he turned back, as he had turned once before on the road of Saint-Victor when he had parted from her.	Но с горы он все-таки оглянулся, как оглянулся в давнопрошедшие времена, расставаясь с дочерью на дороге в Сен-Виктор.
The windows of the village were all on fire beneath the slanting rays of the sun sinking behind the field.	Окна домов, освещенные косыми лучами солнца, заходившего за лугом, были точно объяты пламенем.
He put his hand over his eyes, and saw in the horizon an enclosure of walls, where trees here and there formed black clusters between white stones; then he went on his way at a gentle trot, for his nag had gone lame.	Руо, приставив руку щитком к глазам, увидел тянувшиеся на горизонте сады: сплошную белокаменную стену, а над ней - темные купы деревьев. Лошадь у старика хромала, и он затрусил рысцой.
Despite their fatigue, Charles and his mother stayed very long that evening talking together.	Шарль и его мать, несмотря на усталость, проговорили весь вечер.
They spoke of the days of the past and of the future.	Вспоминали прошлое, думали, как жить дальше.
She would come to live at Yonville; she would keep house for him; they would never part again.	Порешили на том, что она переедет в Ионвиль, будет вести хозяйство, и они больше никогда не расстанутся.
She was ingenious and caressing, rejoicing in her heart at gaining once more an affection that had wandered from her for so many years.	Она была предупредительна, ласкова; в глубине души она радовалась, что вновь обретает сыновнюю любовь.
Midnight struck.	Пробило полночь.
The village as usual was silent, and Charles, awake, thought always of her.	В городке, как всегда, было тихо, но Шарль не мог заснуть и все думал об Эмме.
Rodolphe, who, to distract himself, had been rambling about the wood all day, was sleeping quietly in his chateau, and Leon, down yonder, always slept.	Родольф от нечего делать весь день шатался по лесу и теперь спал крепким сном у себя в усадьбе. В Руане спал Леон.
There was another who at that hour was not asleep.	Но был еще один человек, который не спал в эту пору.
On the grave between the pine-trees a child was on his knees weeping, and his heart, rent by sobs, was beating in the shadow beneath the load of an immense regret, sweeter than the moon and fathomless as the night.	У свежей могилы, осененной ветвями елей, стоял на коленях подросток; он исходил слезами, в груди его теснилась бесконечная жалость, нежная, как лунный свет, и бездонно глубокая, как ночной мрак.
The gate suddenly grated.	Внезапно скрипнула калитка.
It was Lestiboudois; he came to fetch his spade, that he had forgotten.	Это был Лестибудуа. Он позабыл лопату и пришел за ней.
He recognised Justin climbing over the wall, and at last knew who was the culprit who stole his potatoes.	Подросток взобрался на ограду, но Лестибудуа успел разглядеть, что это Жюстен, - теперь он, по крайней мере, знал, какой разбойник лазает к нему за картошкой.
Chapter Eleven	XI
The next day Charles had the child brought back.	На другой день Шарль послал за дочкой.
She asked for her mamma.	Она спросила, где мама.
They told her she was away; that she would bring her back some playthings.	Ей ответили, что мама уехала и привезет ей игрушек.

Berthe spoke of her again several times, then at last thought no more of her.	Берта потом еще несколько раз вспоминала о ней, но с течением времени позабыла.
The child's gaiety broke Bovary's heart, and he had to bear besides the intolerable consolations of the chemist.	Ее детская жизнерадостность надрывала душу Бовари, а ему еще приходилось выносить нестерпимые утешения фармацевта.
Money troubles soon began again, Monsieur Lheureux urging on anew his friend Vincart, and Charles pledged himself for exorbitant sums; for he would never consent to let the smallest of the things that had belonged to HER be sold.	Вскоре перед Шарлем опять встал денежный вопрос: г-н Лере снова натравил своего друга Венсара, а Шарль ни за что не соглашался продать хотя бы одну вещицу из тех, что принадлежали ей, и предпочел наделать чудовищных долгов.
His mother was exasperated with him; he grew even more angry than she did.	Мать на него рассердилась. Он на нее еще пуще.
He had altogether changed.	Он очень изменился.
She left the house.	Она от него уехала.
Then everyone began "taking advantage" of him.	Тут-то все и поспешили "воспользоваться случаем".
Mademoiselle Lempereur presented a bill for six months' teaching, although Emma had never taken a lesson (despite the receipted bill she had shown Bovary); it was an arrangement between the two women.	Мадемуазель Лампрер потребовала уплатить ей за полгода, хотя Эмма, несмотря на расписку, которую она показала Бовари, не взяла у нее ни одного урока - так между ними было условлено.
The man at the circulating library demanded three years' subscriptions; Mere Rollet claimed the postage due for some twenty letters, and when Charles asked for an explanation, she had the delicacy to reply-	Владелец библиотеки потребовал деньги за три года. Тетушка Роле потребовала деньги за доставку двадцати писем. Когда же Шарль спросил, что это за письма, у нее хватило деликатности ответить:
"Oh, I don't know.	- Я знать ничего не знаю!
It was for her business affairs."	Я в ее дела не вмешивалась.
With every debt he paid Charles thought he had come to the end of them.	Уплатив очередной долг, Шарль всякий раз надеялся, что это последний.
But others followed ceaselessly.	Но затем объявлялись новые кредиторы, и конца им не предвиделось.
He sent in accounts for professional attendance.	Он обратился к пациентам с просьбой уплатить за прежние визиты.
He was shown the letters his wife had written.	Но ему показали письма жены.
Then he had to apologise.	Пришлось извиниться.
Felicite now wore Madame Bovary's gowns; not all, for he had kept some of them, and he went to look at them in her dressing-room, locking himself up there; she was about her height, and often Charles, seeing her from behind, was seized with an illusion, and cried out-	Фелисите носила теперь платья своей покойной барыни, но только не все: некоторые Шарль оставил себе - он запирался в гардеробной и рассматривал их. Фелисите была почти одного роста с Эммой, и когда Шарль смотрел на нее сзади, то иллюзия была так велика, что он нередко восклицал:
"Oh, stay, stay!"	-Не уходи! Не уходи!

But at Whitsuntide she ran away from Yonville, carried off by Theodore, stealing all that was left of the wardrobe.	Но на Троицын день Фелисите бежала из Ионвиля с Теодором, захватив все, что еще оставалось от гардероба Эммы.
It was about this time that the widow Dupuis had the honour to inform him of the "marriage of Monsieur Leon Dupuis her son, notary at Yvetot, to Mademoiselle Leocadie Leboeuf of Bondeville."	В это же время вдова Дюпюи имела честь уведомить г-на Бовари о "бракосочетании своего сына, г-на Леона Дюпюи, нотариуса города Ивето, с девицею Леокадией Лебеф из Бондвиля".
Charles, among the other congratulations he sent him, wrote this sentence-	Шарль, поздравляя ее, между прочим написал:
"How glad my poor wife would have been!"	"Как была бы счастлива моя бедная жена!"
One day when, wandering aimlessly about the house, he had gone up to the attic, he felt a pellet of fine paper under his slipper.	Однажды, бродя без цели по дому, он поднялся на чердак и там нащупал ногой комок тонкой бумаги.
He opened it and read:	Он развернул его и прочел:
"Courage, Emma, courage.	"Мужайтесь, Эмма, мужайтесь!
I would not bring misery into your life."	Я не хочу быть несчастьем Вашей жизни!"
It was Rodolphe's letter, fallen to the ground between the boxes, where it had remained, and that the wind from the dormer window had just blown towards the door.	Это было письмо Родольфа - оно завалилось за ящики, пролежало там некоторое время, а затем ветром, подувшим в слуховое окно, его отнесло к двери.
And Charles stood, motionless and staring, in the very same place where, long ago, Emma, in despair, and paler even than he, had thought of dying.	Шарль остолбенел на том самом месте, где когда-то Эмма, такая же бледная, как он сейчас, в порыве отчаяния хотела покончить с собой.
At last he discovered a small R at the bottom of the second page.	Наконец на второй странице, внизу, он разглядел едва заметную прописную букву Р.
What did this mean?	Кто бы это мог быть?
He remembered Rodolphe's attentions, his sudden, disappearance, his constrained air when they had met two or three times since.	Он припомнил, как Родольф сначала ухаживал за Эммой, как потом внезапно исчез и как натянуто себя чувствовал после при встречах.
But the respectful tone of the letter deceived him.	Однако почтительный тон письма ввел Шарля в заблуждение.
"Perhaps they loved one another platonically," he said to himself.	"Они, наверно, любили друг друга платонически", - решил он.
Besides, Charles was not of those who go to the bottom of things; he shrank from the proofs, and his vague jealousy was lost in the immensity of his woe.	Шарль был не охотник добираться до сути. Он не стал искать доказательств, и его смутная ревность потонула в пучине скорби.
Everyone, he thought, must have adored her; all men assuredly must have coveted her.	"Она невольно заставляла себя обожать, - думал он. - Все мужчины, конечно, мечтали о близости с ней".
She seemed but the more beautiful to him for this; he was seized with a lasting, furious desire for her, that inflamed his despair, and that was boundless, because it was now unrealisable.	От этого она стала казаться ему еще прекраснее. Теперь он испытывал постоянное бешеное желание, доводившее его до полного отчаяния и не знавшее пределов, оттого что его нельзя было утолить.

To please her, as if she were still living, he adopted her predilections, her ideas; he bought patent leather boots and took to wearing white cravats. He put cosmetics on his moustache, and, like her, signed notes of hand.	Все ее прихоти, все ее вкусы стали теперь для него священны: как будто она и не умирала, он, чтобы угодить ей, купил себе лаковые ботинки, стал носить белые галстуки, побрил усы и по ее примеру подписывал векселя.
She corrupted him from beyond the grave.	Она совращала его из гроба.
He was obliged to sell his silver piece by piece; next he sold the drawing-room furniture.	Ему пришлось постепенно распродать серебро, потом обстановку гостиной.
All the rooms were stripped; but the bedroom, her own room, remained as before.	Комнаты одна за другой пустели. Только в ее комнате все оставалось по-прежнему.
After his dinner Charles went up there.	Шарль поднимался туда после обеда.
He pushed the round table in front of the fire, and drew up her armchair. He sat down opposite it.	Придвигал к камину круглый столик, подставлял ее кресло, а сам садился напротив.
A candle burnt in one of the gilt candlesticks.	В позолоченном канделябре горела свеча.
Berthe by his side was painting prints.	Тут же, рядом, раскрашивала картинки Берта.
He suffered, poor man, at seeing her so badly dressed, with laceless boots, and the arm-holes of her pinafore torn down to the hips; for the charwoman took no care of her.	Шарль, глубоко несчастный, страдал еще и оттого, что она так бедно одета, что башмачки у нее без шнурков, что кофточки рваные, -служанка о ней не заботилась.
But she was so sweet, so pretty, and her little head bent forward so gracefully, letting the dear fair hair fall over her rosy cheeks, that an infinite joy came upon him, a happiness mingled with bitterness, like those ill-made wines that taste of resin.	Но девочка была тихая, милая, она грациозно наклоняла головку, на ее розовые щеки падали белокурые пряди пушистых волос, и, глядя на нее, отец испытывал несказанное наслаждение, радость, насквозь пропитанную горечью, - так плохое вино отдает смолой.
He mended her toys, made her puppets from cardboard, or sewed up half-torn dolls.	Он чинил ей игрушки, вырезал из картона паяцев, зашивал ее куклам прорванные животы.
Then, if his eyes fell upon the workbox, a ribbon lying about, or even a pin left in a crack of the table, he began to dream, and looked so sad that she became as sad as he.	Но если на глаза ему попадалась рабочая шкатулка, валявшаяся где-нибудь лента или хотя бы застрявшая в щели стола булавка, он внезапно задумывался, и в такие минуты у него был до того печальный вид, что и девочка невольно делила с ним его печаль.
No one now came to see them, for Justin had run away to Rouen, where he was a grocer's assistant, and the druggist's children saw less and less of the child, Monsieur Homais not caring, seeing the difference of their social position, to continue the intimacy.	Теперь никто у него не бывал. Жюстен сбежал в Руан и поступил мальчиком в бакалейную лавку, дети фармацевта приходили к Берте все реже и реже, - г-н Оме, приняв во внимание, что Берта им уже не ровня, не поощрял этой дружбы.
The blind man, whom he had not been able to cure with the pomade, had gone back to the hill of Bois-Guillaume, where he told the travellers of the vain attempt of the druggist, to such an extent, that Homais when he went to town hid himself behind the curtains of the "Hirondelle" to avoid meeting him.	Слепого он так и не вылечил своей мазью, и тот, вернувшись на гору Буа-Гильом, рассказывал всем путешественникам о неудачной попытке фармацевта, так что Оме, когда ехал в Руан, прятался от него за занавесками дилижанса.

He detested him, and wishing, in the interests of his own reputation, to get rid of him at all costs, he directed against him a secret battery, that betrayed the depth of his intellect and the baseness of his vanity.	Он ненавидел слепого. Для спасения своей репутации он поставил себе задачу устранить его любой ценой и повел исподтишка против него кампанию, в которой ясно обозначились все хитроумие аптекаря и та подлость, до которой доходило его тщеславие.
Thus, for six consecutive months, one could read in the "Fanal de Rouen" editorials such as these-	На протяжении полугода в "Руанском светоче" печатались такого рода заметки:
"All who bend their steps towards the fertile plains of Picardy have, no doubt, remarked, by the Bois-Guillaume hill, a wretch suffering from a horrible facial wound.	"Все, кто держит путь в хлебородные области Пикардии, наверное, видели на горе Буа-Гильом несчастного калеку с ужасной язвой на лице.
He importunes, persecutes one, and levies a regular tax on all travellers.	Он ко всем пристает, всем надоедает, собирает с путешественников самую настоящую дань.
Are we still living in the monstrous times of the Middle Ages, when vagabonds were permitted to display in our public places leprosy and scrofulas they had brought back from the Crusades?"	Неужели у нас все еще длится мрачное средневековье, когда бродяги могли беспрепятственно заражать общественные места принесенными из крестовых походов проказой и золотухой?"
Or-	Или:
"In spite of the laws against vagabondage, the approaches to our great towns continue to be infected by bands of beggars.	"Несмотря па законы против бродяжничества, окрестности наших больших городов все еще наводнены шапками нищих.
Some are seen going about alone, and these are not, perhaps, the least dangerous.	Некоторые из них скитаются в одиночку, и это, быть может, как раз наиболее опасные.
What are our ediles about?"	И куда только смотрят наши эдилы?"
Then Homais invented anecdotes-	Иногда Оме выдумывал целые происшествия:
"Yesterday, by the Bois-Guillaume hill, a skittish horse-" And then followed the story of an accident caused by the presence of the blind man.	"Вчера на горе Буа-Гильом пугливая лошадь..." За этим следовал рассказ о том, как из-за слепого произошел несчастный случай.
He managed so well that the fellow was locked up.	В конце концов фармацевт добился, что слепого арестовали.
But he was released.	Впрочем, его скоро выпустили.
He began again, and Homais began again.	Нищий взялся за свое, Оме - за свое.
It was a struggle.	Это была ожесточенная борьба.
Homais won it, for his foe was condemned to life-long confinement in an asylum.	Победил в ней фармацевт: его противника приговорили к пожизненному заключению в богадельне.
This success emboldened him, and henceforth there was no longer a dog run over, a barn burnt down, a woman beaten in the parish, of which he did not immediately inform the public, guided always by the love of progress and the hate of priests.	Успех окрылил фармацевта. С тех пор, если только он узнавал, что в его округе задавили собаку, сгорел сарай, избили женщину, то, движимый любовью к прогрессу и ненавистью к попам, он немедленно доводил это до всеобщего сведения.

He instituted comparisons between the elementary and clerical schools to the detriment of the latter; called to mind the massacre of St. Bartholomew a propos of a grant of one hundred francs to the church, and denounced abuses, aired new views. That was his phrase.	Он рассуждал о преимуществах учеников начальной школы перед братьями-игнорантинцами; в связи с каждой сотней франков, пожертвованной на церковь, напоминал о Варфоломеевской ночи; раскрывал злоупотребления, пускал шпильки.
Homais was digging and delving; he was becoming dangerous.	Оме подкапывался; он становился опасен.
However, he was stifling in the narrow limits of journalism, and soon a book, a work was necessary to him.	И тем не менее ему было тесно в узких рамках журналистики - его подмывало выпустить в свет книгу, целый труд!
Then he composed	И он написал
"General Statistics of the Canton of Yonville, followed by Climatological Remarks." The statistics drove him to philosophy.	"Общие статистические сведения об Ионвильском кантоне, с приложением климатологических наблюдений", а затем от статистики перешел к философии.
He busied himself with great questions: the social problem, moralisation of the poorer classes, pisciculture, caoutchouc, railways, etc.	Он заинтересовался вопросами чрезвычайной важности: социальной проблемой, распространением нравственности среди неимущих классов, рыбоводством, каучуком, железными дорогами и пр.
He even began to blush at being a bourgeois.	Дело дошло до того, что он устыдился своих мещанских манер.
He affected the artistic style, he smoked.	Он попытался усвоить "артистический пошиб", он даже начал курить!
He bought two chic Pompadour statuettes to adorn his drawing-room.	Для своей гостиной он приобрел две "шикарные" статуэтки в стиле Помпадур.
He by no means gave up his shop.	Но он не забывал и аптеку.
On the contrary, he kept well abreast of new discoveries.	Напротив: он был в курсе всех новейших открытий.
He followed the great movement of chocolates; he was the first to introduce "cocoa" and "revalenta" into the Seine-Inferieure.	Он следил за стремительным ростом шоколадного производства. Он первый ввел в департаменте Нижней Сены "шо-ка" и реваленцию.
He was enthusiastic about the hydro-electric Pulvermacher chains; he wore one himself, and when at night he took off his flannel vest, Madame Homais stood quite dazzled before the golden spiral beneath which he was hidden, and felt her ardour redouble for this man more bandaged than a Scythian, and splendid as one of the Magi.	Он сделался ярым сторонником гидроэлектрических цепей Пульвермахера. Он сам носил такие цепи. По вечерам, когда он снимал свой фланелевый жилет, г-жу Оме всякий раз ослепляла обвивавшая ее мужа золотая спираль; в такие минуты этот мужчина, облаченный в доспехи, точно скиф, весь сверкающий, точно маг, вызывал в ней особый прилив страсти.
He had fine ideas about Emma's tomb.	У фармацевта были замечательные проекты памятника Эмме.
First he proposed a broken column with some drapery, next a pyramid, then a Temple of Vesta, a sort of rotunda, or else a "mass of ruins."	Сначала он предложил обломок колонны с драпировкой, потом - пирамиду, потом - храм Весты, нечто вроде ротонды... или же "груду руин".

And in all his plans Homais always stuck to the weeping willow, which he looked upon as the indispensable symbol of sorrow.	И в каждом его проекте неизменно фигурировала плакучая ива в качестве неизбежной, с его точки зрения, эмблемы печали.
Charles and he made a journey to Rouen together to look at some tombs at a funeral furnisher's, accompanied by an artist, one Vaufrylard, a friend of Bridoux's, who made puns all the time.	Он отправился с Шарлем в Руан и там, захватив с собой художника, друга Бриду, некоего Вофрилара, так и сыпавшего каламбурами, пошел посмотреть памятники в мастерской надгробий.
At last, after having examined some hundred designs, having ordered an estimate and made another journey to Rouen, Charles decided in favour of a mausoleum, which on the two principal sides was to have a "spirit bearing an extinguished torch."	Ознакомившись с сотней проектов, заказав смету и потом еще раз съездив в Руан, Шарль в конце концов выбрал мавзолей, на котором и спереди и сзади должен был красоваться "гений с угасшим факелом".
As to the inscription, Homais could think of nothing so fine as Sta viator, and he got no further; he racked his brain, he constantly repeated Sta viator.	Что касается надписи, то фармацевту больше всего нравилось: "Sta, viator" , но дальше дело у него не шло. Он долго напрягал воображение, без конца повторял: "Sta, viator"...
At last he hit upon Amabilen conjugem calcas, which was adopted.	Наконец его осенило: "Amabilem conjugem calcas!" И это было одобрено.
A strange thing was that Bovary, while continually thinking of Emma, was forgetting her.	Странно, что Бовари, постоянно думая об Эмме, тем не менее забывал ее.
He grew desperate as he felt this image fading from his memory in spite of all efforts to retain it.	Он с ужасом видел, что, несмотря на все его усилия, образ ее расплывается.
Yet every night he dreamt of her; it was always the same dream. He drew near her, but when he was about to clasp her she fell into decay in his arms.	Но снилась она ему каждую ночь. Это был всегда один и тот же сон: он приближался к ней, хотел обнять, но она рассыпалась у него в руках.
For a week he was seen going to church in the evening.	Целую неделю он каждый вечер ходил в церковь.
Monsieur Bournisien even paid him two or three visits, then gave him up.	Аббат Бурнизьен на первых порах раза два навестил его, а потом перестал бывать.
Moreover, the old fellow was growing intolerant, fanatic, said Homais. He thundered against the spirit of the age, and never failed, every other week, in his sermon, to recount the death agony of Voltaire, who died devouring his excrements, as everyone knows.	Между прочим, по словам фармацевта, старик сделался нетерпимым фанатиком, обличал дух века сего и раз в две недели, обращаясь к прихожанам с проповедью, неукоснительно рассказывал о том, как Вольтер, умирая, пожирал собственные испражнения, что, мол, известно всем и каждому.
In spite of the economy with which Bovary lived, he was far from being able to pay off his old debts.	Бовари урезал себя во всем, но так и не погасил своих старых долгов.
Lheureux refused to renew any more bills.	Лере не пошел на переписку векселей.
A distraint became imminent.	Над Шарлем вновь нависла угроза аукциона.
Then he appealed to his mother, who consented to let him take a mortgage on her property, but with a great many recriminations against Emma; and in return for her sacrifice she asked for a shawl that had escaped the depredations of Felicite.	Тогда он обратился к матери. Та написала ему, что позволяет заложить ее имение, но не преминула отвести душу по поводу Эммы. В награду за свое самопожертвование она просила у него шаль, уцелевшую от разграбления, которое учинила Фелисите.
Charles refused to give it her; they quarrelled.	Шарль отказал. Они рассорились.

She made the first overtures of reconciliation by offering to have the little girl, who could help her in the house, to live with her.	Первый шаг к примирению был сделан ею - она написала, что хотела бы взять к себе девочку, что уж очень ей одиноко.
Charles consented to this, but when the time for parting came, all his courage failed him.	Шарль согласился. Но в самый момент расставания у него не хватило духу.
Then there was a final, complete rupture.	За этим последовал полный и уже окончательный разрыв.
As his affections vanished, he clung more closely to the love of his child.	Вокруг Шарля никого не осталось, и тем сильнее привязался он к своей девочке.
She made him anxious, however, for she coughed sometimes, and had red spots on her cheeks.	Вид ее внушал ему, однако, тревогу: она покашливала, на щеках у нее выступали красные пятна.
Opposite his house, flourishing and merry, was the family of the chemist, with whom everything was prospering.	А напротив благоденствовала цветущая, жизнерадостная семья фармацевта, которому везло решительно во всем.
Napoleon helped him in the laboratory, Athalie embroidered him a skullcap, Irma cut out rounds of paper to cover the preserves, and Franklin recited Pythagoras' table in a breath.	Наполеон помогал ему в лаборатории, Аталия вышивала ему феску, Ирма вырезала из бумаги кружочки, чтобы накрывать банки с вареньем, Франклин отвечал без запинки таблицу умножения.
He was the happiest of fathers, the most fortunate of men.	Аптекарь был счастливейшим отцом, удачливейшим человеком.
Not so!	Впрочем, не совсем!
A secret ambition devoured him. Homais hankered after the cross of the Legion of Honour.	Он был снедаем честолюбием: ему хотелось получить крестик.
He had plenty of claims to it.	Основания у него для этого были следующие:
"First, having at the time of the cholera distinguished myself by a boundless devotion; second, by having published, at my expense, various works of public utility, such as" (and he recalled his pamphlet entitled,	Во-первых, во время холеры он трудился не за страх, а за совесть; во-вторых, он напечатал, и притом за свой счет, ряд трудов, имеющих общественное значение, как, например... (тут он припоминал свою работу:
"Cider, its manufacture and effects," besides observation on the lanigerous plant-louse, sent to the Academy; his volume of statistics, and down to his pharmaceutical thesis); "without counting that I am a member of several learned societies" (he was member of a single one).	"Сидр, его производство и его действие", затем посланный в Академию наук отчет о своих наблюдениях над шерстоносной травяной вошью, затем свой статистический труд и даже свою университетскую диссертацию на фармацевтическую тему). А кроме того, он являлся членом нескольких ученых обществ! (На самом деле - только одного.)
"In short!" he cried, making a pirouette, "if it were only for distinguishing myself at fires!"	- Наконец, - несколько неожиданно заключал он, -я бываю незаменим на пожарах!
Then Homais inclined towards the Government.	Из этих соображений он переметнулся на сторону власти.
He secretly did the prefect great service during the elections.	Во время выборов он тайно оказал префекту важные услуги.
He sold himself-in a word, prostituted himself.	Словом, он продался, он себя растлил.

He even addressed a petition to the sovereign in which he implored him to "do him justice"; he called him "our good king," and compared him to Henri IV.	Он даже подал на высочайшее имя прошение, в котором умолял "обратить внимание на его заслуги", называл государя "наш добрый король" и сравнивал его с Генрихом IV.
And every morning the druggist rushed for the paper to see if his nomination were in it. It was never there.	Каждое утро аптекарь набрасывался на газету -нет ли сообщения о том, что он награжден, но сообщения все не было.
At last, unable to bear it any longer, he had a grass plot in his garden designed to represent the Star of the Cross of Honour with two little strips of grass running from the top to imitate the ribband.	Наконец он не выдержал и устроил у себя в саду клумбу в виде орденской звезды, причем от ее вершины шли две узенькие полоски травы, как бы напоминавшие ленту.
He walked round it with folded arms, meditating on the folly of the Government and the ingratitude of men.	Фармацевт, скрестив руки, разгуливал вокруг клумбы и думал о бездарности правительства и о человеческой неблагодарности.
From respect, or from a sort of sensuality that made him carry on his investigations slowly, Charles had not yet opened the secret drawer of a rosewood desk which Emma had generally used.	Шарль, то ли из уважения к памяти жены, то ли потому, что медлительность обследования доставляла ему некое чувственное наслаждение, все еще не открывал потайного ящика того палисандрового стола, на котором Эмма обычно писала.
One day, however, he sat down before it, turned the key, and pressed the spring.	Наконец однажды он подсел к столу, повернул ключ и нажал пружину.
All Leon's letters were there.	Там лежали все письма Леона.
There could be no doubt this time.	Теперь уже никаких сомнений быть не могло!
He devoured them to the very last, ransacked every corner, all the furniture, all the drawers, behind the walls, sobbing, crying aloud, distraught, mad.	Он прочитал всё до последней строчки, обыскал все уголки, все шкафы, все ящики, смотрел за обоями; он неистовствовал, он безумствовал, он рыдал, он вопил.
He found a box and broke it open with a kick.	Случайно он наткнулся на какую-то коробку и ногой вышиб у нее дно.
Rodolphe's portrait flew full in his face in the midst of the overturned love-letters.	Оттуда вылетел портрет Родольфа и высыпался ворох любовных писем.
People wondered at his despondency.	Его отчаяние всем бросалось в глаза.
He never went out, saw no one, refused even to visit his patients.	Он целыми днями сидел дома, никого не принимал, не ходил даже на вызов к больным.
Then they said "he shut himself up to drink."	И в городе пришли к заключению, что он "пьет горькую".
Sometimes, however, some curious person climbed on to the garden hedge, and saw with amazement this long-bearded, shabbily clothed, wild man, who wept aloud as he walked up and down.	Все же иной раз кто-нибудь из любопытных заглядывал через изгородь в сад и с удивлением наблюдал за опустившимся, обросшим, неопрятным человеком, который бродил по дорожкам и плакал навзрыд.
In the evening in summer he took his little girl with him and led her to the cemetery.	В летние вечера он брал с собой дочку и шел на кладбище.
They came back at nightfall, when the only light left in the Place was that in Binet's window.	Возвращались они поздно, когда на всей площади было освещено только одно окошечко у Бине.

The voluptuousness of his grief was, however, incomplete, for he had no one near him to share it, and he paid visits to Madame Lefrancois to be able to speak of her.	Однако он еще не вполне насладился своим горем - ему не с кем было поделиться. Изредка он захаживал к тетушке Лефрансуа только для того, чтобы поговорить о ней.
But the landlady only listened with half an ear, having troubles like himself. For Lheureux had at last established the "Favorites du Commerce," and Hivert, who enjoyed a great reputation for doing errands, insisted on a rise of wages, and was threatening to go over "to the opposition shop."	Но трактирщица в одно ухо впускала, в другое выпускала - у нее были свои невзгоды: Лере наконец открыл заезжий двор "Любимцы коммерции", а Ивер, который славился как отличный исполнитель любых поручений, требовал прибавки и все грозил перейти к "конкуренту".
One day when he had gone to the market at Argueil to sell his horse-his last resource-he met Rodolphe.	Как-то раз Бовари отправился в Аргейль на базар продавать лошадь, - больше ему продавать было нечего, - и встретил там Родольфа.
They both turned pale when they caught sight of one another.	Увидев друг друга, оба побледнели.
Rodolphe, who had only sent his card, first stammered some apologies, then grew bolder, and even pushed his assurance (it was in the month of August and very hot) to the length of inviting him to have a bottle of beer at the public-house.	После смерти Эммы Родольф прислал только свою визитную карточку, и теперь он пробормотал что-то в свое оправдание, но потом обнаглел до того, что даже пригласил Шарля (был жаркий августовский день) распить в кабачке бутылку пива.
Leaning on the table opposite him, he chewed his cigar as he talked, and Charles was lost in reverie at this face that she had loved.	Он сидел напротив Шарля и, облокотившись на стол, жевал сигару и болтал, а Шарль, глядя ему в лицо, упорно думал, что это вот и есть тот самый человек, которого она любила.
He seemed to see again something of her in it.	И казалось Шарлю, будто что-то от Эммы передалось Родольфу.
It was a marvel to him.	В этом было какое-то колдовство.
He would have liked to have been this man.	Шарлю хотелось сейчас быть этим человеком.
The other went on talking agriculture, cattle, pasturage, filling out with banal phrases all the gaps where an allusion might slip in.	Родольф говорил о земледелии, о скотоводстве, об удобрениях, затыкая общими фразами все щели, в которые мог проскочить малейший намек.
Charles was not listening to him; Rodolphe noticed it, and he followed the succession of memories that crossed his face. This gradually grew redder; the nostrils throbbed fast, the lips quivered.	Шарль не слушал. Родольф видел это и наблюдал, как на лице Шарля отражаются воспоминания: щеки у него багровели, ноздри раздувались, губы дрожали.
There was at last a moment when Charles, full of a sombre fury, fixed his eyes on Rodolphe, who, in something of fear, stopped talking.	Была даже минута, когда Шарль такими жуткими глазами посмотрел на Родольфа, что у того промелькнуло нечто похожее на испуг, и он смолк.
But soon the same look of weary lassitude came back to his face.	Но мгновение спустя черты Шарля вновь приняли то же выражение угрюмой пришибленности.
"I don't blame you," he said.	-Я на вас не сержусь, - сказал он.
Rodolphe was dumb.	Родольф окаменел.

And Charles, his head in his hands, went on in a broken voice, and with the resigned accent of infinite sorrow-	А Шарль, обхватив голову руками, повторил слабым голосом, голосом человека, свыкшегося со своей безысходной душевной болью:
"No, I don't blame you now."	- Нет, я на вас больше не сержусь!
He even added a fine phrase, the only one he ever made-	И тут он первый раз в жизни прибегнул к высокому слогу:
"It is the fault of fatality!"	- Это игра судьбы!
Rodolphe, who had managed the fatality, thought the remark very offhand from a man in his position, comic even, and a little mean.	Родольф сам руководил этой игрой, и сейчас он думал о Бовари, думал о том, что нельзя быть таким благодушным в его положении, что он смешон и даже отчасти гадок.
The next day Charles went to sit down on the seat in the arbour.	На другой день Шарль вышел в сад и сел на скамейку в беседке.
Rays of light were straying through the trellis, the vine leaves threw their shadows on the sand, the jasmines perfumed the air, the heavens were blue, Spanish flies buzzed round the lilies in bloom, and Charles was suffocating like a youth beneath the vague love influences that filled his aching heart.	Через решетку пробивались солнечные лучи, на песке вычерчивали свою тень листья дикого винограда, благоухал жасмин, небо было безоблачно, вокруг цветущих лилий гудели шпанские мухи, и Шарль задыхался, как юноша, от невнятного прилива любви, переполнявшей его тоскующую душу.
At seven o'clock little Berthe, who had not seen him all the afternoon, went to fetch him to dinner.	В семь часов пришла звать его обедать дочка. Она не виделась с ним целый день.
His head was thrown back against the wall, his eyes closed, his mouth open, and in his hand was a long tress of black hair.	Голова у него была запрокинута, веки опущены, рот открыт, в руках он держал длинную прядь черных волос.
"Come along, papa," she said.	- Папа, иди обедать! - сказала девочка.
And thinking he wanted to play; she pushed him gently.	Думая, что он шутит, она тихонько толкнула его.
He fell to the ground.	Он рухнул наземь.
He was dead.	Он был мертв.
Thirty-six hours after, at the druggist's request, Monsieur Canivet came thither.	Через полтора суток приехал по просьбе аптекаря г-н Каниве.
He made a post-mortem and found nothing.	Он вскрыл труп и никакого заболевания не обнаружил.
When everything had been sold, twelve francs seventy-five centimes remained, that served to pay for Mademoiselle Bovary's going to her grandmother.	После распродажи имущества осталось двенадцать франков семьдесят пять сантимов, которых мадемуазель Бовари хватило на то, чтобы доехать до бабушки.
The good woman died the same year; old Rouault was paralysed, and it was an aunt who took charge of her.	Старуха умерла в том же году, дедушку Руо разбил паралич. - Берту взяла к себе тетка.
She is poor, and sends her to a cotton-factory to earn a living.	Она очень нуждается, так что девочке пришлось поступить на прядильную фабрику.

Since Bovary's death three doctors have followed one another at Yonville without any success, so severely did Homais attack them.	После смерти Бовари в Ионвиле сменилось уже три врача - их всех забил г-н Оме.
He has an enormous practice; the authorities treat him with consideration, and public opinion protects him.	Пациентов у него тьма. Власти смотрят на него сквозь пальцы, общественное мнение покрывает его.
He has just received the cross of the Legion of Honour.	Недавно он получил орден Почетного легиона.