Помоги проекту - поделись книгой:
Маршрут до Восточной Пруссии и оккупированной Польши был обычным для такого рода полетов. Старый, уже не раз хоженый маршрут, даже днем позволяющий избежать большого риска. Тридцать два бомбардировщика, построившись в плотную формацию, взяли курс на северо-запад, и в сопровождении поднявшихся позже истребителей, с набором высоты полетели вдоль линии фронта в направлении Валдая. В районе Валдая на высоте около десяти тысяч метров истребители сопровождения были отпущены на свой аэродром. А бомбардировочная формация легла на курс вест, и продолжила набор высоты, пока, наконец, в районе Пскова не был достигнут потолок полета в тринадцать тысяч метров.
Моторы отчаянно месили винтами разряженный воздух, и если бы не турбокомпрессоры, то они не проработали бы здесь и нескольких секунд. Человеку на такой высоте тоже не очень уютно – разряженная атмосфера без подпитки кислородом убьет его за считанные минуты, а вечный на этой высоте пятидесятиградусный мороз превратит тело в ледяную статую.
Роспуск формации произошел примерно по достижении района острова Готланд. Большая часть бомбардировщиков, цели которых находились в окрестностях Кенигсберга, Эльбинга, Данцига, Варшавы, Лодзи, Кракова, Радома и Люблина, повернули на юг, а шесть машин взяла курс на юго-запад в направлении на Штеттин. Далее экипажи выполняли свои задания в индивидуальном порядке.
Как всегда в зону ПВО Рейха бомбардировщики вошли через три часа после взлета, никем не обнаруженные. Воздушная тревога так и не была объявлена. Погода была великолепная, видимость миллион на миллион. При подходе к городку Ангебургу Эндель Пуэссеп отстал от своего ведущего на двадцать километров, или на три минуты лета, для того, чтобы применять свои бомбы последовательно, ориентируясь на результаты предыдущего бомбометания. Несмотря на все усилия штуттгартской фирмы «Сайдшпиннер», которой было поручено ландшафтное оформление и маскировка комплекса, советской разведке довольно точно были известны расположения всех стратегически важных объектов, и ориентиры для бомбометания.
Ровно в семнадцать часов тридцать минут по московскому времени, «Большой Иван» выскользнул из-под брюха воздушного корабля полковника Алексеева, и с зажженным файером камнем полетел к земле. Освободившийся от тяжелого груза самолет резко подбросило вверх, и только резкими движениями штурвала полковник Алексеев смог удержать его на заданной высоте. А бомба-«подарок», тем временем с радостным визгом летела вниз, рассекая воздух своим заостренным носом и управляемая вспотевшим от волнения бомбардиром. Вот на высоте семи километров она пересекла звуковой барьер, о чем возвестил громкий хлопок, после чего за ней в воздухе стал разматываться белый инверсионный след.
Попадание было точным. Пробив метр противооткольной защиты, и три мера фортификационного железобетона, пятитонная бомба вскрыла верхний (служебный) этаж главного бункера ОКВ, как консервный нож вскрывает консервную банку. Три минуты спустя вторая бомба, та, что с нецензурной надписью на боку, ударив в уже готовую воронку окончательно разрушила бункер, и поставила точку в служебной карьере двух десятков генералов и почти трех сотен старших штабных офицеров Третьего рейха. Выживших в результате этого удара не было.
В течении последующих нескольких часов высокоточным ударам по плану «Цербер» подверглись все запланированные объекты транспортной инфраструктуры рейха. В результате налетов были полностью разрушены капитальные железнодорожные мосты через Одер, Вислу, Буг, Березину и Днепр. Значительные повреждения были нанесены железнодорожным узлам во Франкфурте-на-Одере, Варшаве, Радоме, Кракове, Минске, Киеве, Борисове, Могилеве, Орше, Витебске, Смоленске, Чернигове и Полтаве. В последующие дни эта работа будет продолжена до тех пор, пока не будет достигнут требуемый результат, и враг не потерпит поражение.
На почти двухсоткилометровом фронте, в пыли и гари кипевших ожесточенных боев, ушло за горизонт раскаленное как расплавленный металл багровое солнце. Немецкий удар, даже ослабленный контрартподготовкой на ключевых направлениях, имел страшную силу. Осатанев от ярости и обиды за то, что их план был раскрыт, гитлеровские генералы, как дрова в топку кочегарки, бросали свою пехоту поддержанную танками. Атака сменялась атакой.
Пьяные, с закатанными до локтей рукавами, немецкие солдаты в полный рост шли под пулеметный и артиллерийский огонь, и сотнями ложились в русскую землю. На смену им поднимались из траншей и шли прямо в ад все новые и новые цепи. Солдаты и офицеры были уверены в одном – стоит им прорвать русский фронт, который удерживают самые последние, самые преданные и фанатичные бойцы, сплошь состоящие из частей НКВД, и сразу же Советы падут, после чего Германия одержит победу в столь затянувшейся войне на востоке.
К вечеру вся земля перед русскими окопами было устлана мертвыми и ранеными солдатами и офицерами вермахта. Тут же стояли покореженные и закопченные коробки немецких танков и бронемашин. Завтра утром, когда взойдет жаркое русское солнце, все поле начнет смердить терпким и вязким трупным запахом. Потом уже, задним числом, немецкие историки и выжившие генералы-мемуаристы назовут эту битву в русских степях «пятидневным Верденом» и «Адом на земле». Как запишет в дневнике один из выживших в этой мясорубке германских офицеров: «… после этой битвы нам стало казаться, что в Германии вообще не останется молодых мужчин».
Советским солдатам, удерживающим первую линию обороны, тоже приходилось жарко. Если дивизионная артиллерия немцев, расположенная побатарейно и подивизионно, была почти полностью подавлена и приведена к молчанию. Но этого нельзя было сказать о рассредоточенных по передовым позициям немцев 8-ми сантиметровых батальонных и 5-ти сантиметровых ротных минометах, а также 7,5 сантиметровых легких и 15-ти сантиметровых тяжелых полковых орудиях предназначенных для непосредственной поддержки пехоты на поле боя, и управляемых на расстоянии прямой видимости непосредственно полковыми и батальонными командирами.
Именно они, способные стрелять, как навесным огнем из укрытий, так и прямой наводкой, были наиболее опасны для советских полевых укреплений. Они комплектовались сверхтяжелой 90 килограммовой надкалиберной миной с зарядом в 54 килограмма амматола, способной на дальности до одного километра разрушать трехметровые перекрытия советских дерево-земляных укреплений.
К исходу дня, под огнем этих тяжелых немецких полковых пушек не один советский ДЗОТ превратился в вывороченную наизнанку изуродованную воронку, и только низкая точность навесного огня (цель поражала, дай Бог, лишь одна надкалиберная мина из трех десятков) мешала немцев объявить их очередным чудо-оружием. Им бы подойти поближе, метров на триста-четыреста и ударить прямой наводкой. Но там, на отрытой как стол степи, безраздельно господствовали расположенные на третьем рубеже советской обороны 100-мм длинноствольные пушки БС-3, с трех выстрелов способные разнесли вдребезги любую цель.
Находящимся в укрытиях немецким пехотным орудиям отвечали советские 120-мм полковые и 82-мм батальонные минометы, пытающиеся нащупать позиции немецких пушек, расположенные непосредственно в первой линии вражеских траншей, и привести их к молчанию. Но получалось у них это скверно, потому что для уничтожения хорошо укрытых орудия и расчета было необходимо прямое попадание, а у минометов это было сложно, ведь они приспособлены к стрельбе по площадям.
Но свою задачу они выполняли. Не было безнаказанного расстрела советских укреплений почти в полигонных условиях, как это случалось в первые месяцы войны. Бойцы и командиры гибли и получали ранения под вражеским огнем, но и сами в ответ брали с врага плату кровью. Да, в некоторых местах немецкая пехота порой достигала первой линии траншей. Но, понеся тяжелые потери, после короткой и ожесточенной рукопашной схватки неизменно откатывалась назад. Тут стояли ветераны, выжившие не в одном сражении, и снова готовые стоять насмерть.
Как бы то ни было, только с помощью предельного напряжения сил, грамотного управления артиллерийским огнем, и мужества советских бойцов и командиров, удалось удержать линию фронта от прорывов в первый же день вражеского наступления. В кожухах «максимов» от интенсивной стрельбы закипала вода, и стволы раскалялись докрасна, вынуждая пулеметы на время умолкнуть. Стволы артиллерийских орудий и минометов раскалялись так, что на них обгорала краска. Сражение пожирало снаряды, патроны и человеческие жизни, словно кровожадный древний идол, требующий себе все новые и новые жертвы.
Генерал армии Жуков провел этот день на своем командном пункте, как и положено полководцу, руководящему сражением. Не было суеты, криков, и непроверенных панических сводок. В оперативном отделе штаба на карты регулярно наносилась текущая обстановка, а по прифронтовым дорогам к громыхающему фронту тянулись колонны грузовиков забитых ящиками с боеприпасами. Обратно они шли с кузовами заставленными носилками с ранеными, которых следовало как можно быстрее доставить в тыловые госпиталя.
Положение было тяжелым, но отнюдь не критическим, и уж, тем более, не катастрофическим. Несмотря на потери, в воздухе господствовала советская авиация, и все попытки люфтваффе переломить ход сражения в воздухе, оказались неудачными. Свой немалый вклад в ход боевых действий вносили и висящие над полем боя высотные разведчики, которых немцы уже успели окрестить «дирижерами войны». Немецкие же высотные Ю-86 становились жертвами вылетающих с аэродрома в Кратово истребителей особой авиагруппы.
Советская артиллерия превосходила вражескую качественно, а после контрартподготовки еще и количественно, фактически сводила на нет весь перевес противника в живой силе и технике. Генерал Жуков вспомнил сражение в октябре прошлого года на недостроенной и недовооруженной Можайской линии обороны, когда в результате неумелых действий маршала Тимошенко, загнавшего основные силы Западного фронта в Вяземский котел, группе армий «Центр», рвущейся к Москве, были вынуждены противостоять не более 90 тысяч советских бойцов и командиров. Тогда в ожесточенном сражении с многократно превосходящим противником, советские войска сумели продержаться целых семь дней, фактически сорвав вражеское наступление на Москву. Это было настоящее чудо, творцами которого стали московские ополченцы, курсанты военных училищ и немногочисленные уровские батальоны, насмерть стоявшие на назначенных им рубежах. И у них не было резервов, подпиравших их с тылу.
Сейчас все обстояло по-другому. Неистовой тевтонской ярости противостояла, если не равная, то сопоставимая, сила, зарывшаяся в землю и вцепившаяся в нее зубами и ногтями. Расчетные потери противника уже в первый день боев превысили все разумные пределы. При этом у Жукова нетронутыми оставались в резерве восемнадцать стрелковых дивизий полного штата в составе 3-й и 60-й резервных армий, сосредоточенные вдоль построенного прошлой осенью тылового рубежа обороны, и 5-я танковая армия генерал-майора Лизюкова. Придет время, и он выложит эти карты на стол. А пока, насколько это было возможно, необходимо держаться имеющимися в наличии силами. Держаться так долго, сколько это возможно.
От размышлений Жукова оторвало громкий сигнал вызова аппарата ВЧ. Генерал снял трубку и услышал голос Вождя:
– Здравствуйте, товарищ Жуков. Как обстановка на фронте?
– Немец прет, как бешеный, но мы держимся, товарищ Сталин, – ответил Жуков, бросив взгляд на висящую на стене карту с нанесенной на нее последней информацией, – Ни на одном участке фронта противнику не удалось вклиниться в линию нашей обороны.
– Это хорошо, что вы держитесь, товарищ Жуков, – голос Верховного был спокоен, – это просто замечательно. Есть ли у вас просьбы к Ставке? Может, вам нужны дополнительные резервы или боеприпасы. Мы поможем вам всем необходимым, но ваш фронт должен удержать свои позиции.
– Никак нет, товарищ Сталин, – отрапортовал Жуков, – Наши потери пока в пределах плановых и, несмотря, на то, что натиск противника не ослабевает, резервов у нас пока достаточно. Думаю, что мы сможем сдержать вражеское наступление собственными силами.
– Очень хорошо, товарищ Жуков, – сказал Верховный, – что вы рассчитываете справиться с врагом собственными силами. Но, все же не рискуйте понапрасну. Успехов вам, и всего доброго.
– До свиданья, товарищ Сталин, – попрощался Жуков и положил трубку. Один день в режиме отражения вражеского генерального наступления был прожит. До решающего момента оставалось еще четыре или пять таких же дней. А потом… Потом немецкие генералы поймут – насколько они ошибались, считая эту битву повторением Вердена. Верден – это только цветочки. Он, крестьянский сын, разгромит заносчивых аристократов в десятом поколении, этих фонов: фон Бока и фон Вейхса. Ибо, кто с мечом к нам придет, тот потом пусть не плачет и не размазывает сопли – потому, что их мы к себе не приглашали.
Василевский прибыл на доклад в кремлевский кабинет Вождя за несколько минут до полуночи. Но такие поздние для обычных людей визиты были обычными для хозяина кабинета. Верховный обычно заканчивал свой рабочий день далеко за полночь. Все руководящие работники областного и республиканского уровня, наркомы, генералы и директора крупных фабрик и заводов знали, что в любое время дня и ночи – обычно ночи – в их кабинете может зазвенеть телефон, и в трубке раздастся голос самого известного в стране человека. Он может спросить у них обо всем: о выполнении плана выпуска продукции, об удоях молока, урожаях зерновых, готовности территории к зиме, или о количестве исправной техники. И не дай Бог соврать или не владеть информацией – наказание будет строже, чем за неприятный, но правдивый ответ.
Василевского Сталин обычно такими звонками не беспокоил, ибо знал, что тот сам придет в его кабинет как только посвященные в суть происходящего особо доверенные офицеры Генштаба обобщат все поступившие за день сведения, проанализируют их, нанесут обстановку на карты и подготовят четкий и детализированный рапорт. Сегодня день был особенный, но Верховный не изменил этому правилу. Если бы на фронте случилось бы нечто экстраординарное, то ему тут же доложили бы об этом сразу из нескольких источников. В полосе немецкого наступления находилось не менее десятка человек имеющих права прямого доклада Верховному Главнокомандующему. Со всей пролетарской решительностью и беспощадностью изживались ситуации, обычные для прошлогодней осенне-летней кампании, когда комфронта или командарм не представлял себе расположения сил противника и их намерений, не знал ничего о местонахождении собственных войск, и не имел с ними связи.
Но никаких экстраординарных докладов за день не случилось. Только около десяти часов по московскому времени позвонил Жуков, и доложил, что все идет по плану. Верховный был относительно спокоен, насколько может быть спокоен лидер великой страны ведущей тяжелую изнурительную войну за выживание.
Звонок от Поскребышева из приемной, команда: «впустить немедленно, и один из самых доверенных генералов раскладывает на столе перед Вождем крупномасштабную карту Центрального фронта, на которой обобщены донесения командующего фронтом Жукова и данные авиа, агентурной и радиоразведки – непонятная для непосвященных анатомия войны, зашифрованная в цветных условных значках, обозначениях и коротких пояснительных надписях.
– Товарищ Сталин, – начал свой доклад начальник Генерального штаба, водя указкой по разложенной карте, – в течении сегодняшнего дня, несмотря на ожесточенные атаки и значительный перевес в силах, противнику так и не удалось ни на одном участке фронта вклиниться в оборонительные порядки наших стрелковых дивизий. Наша истребительная авиация в течение дня парировала все попытки вражеских бомбардировщиков нанести удары по советским войскам. При этом, потери вражеской пехоты, артиллерии и танков на направлениях главных ударов оцениваются как значительные, а на второстепенных направлениях, как серьезные. Средствами воздушной разведки обнаружена спешная переброска из глубины вражеской обороны к линии фронта не только корпусных, но и армейских резервов, а также концентрация сил, снятых со спокойных участков фронта. Убедившись в том, что прорвать с ходу нашу оборону не удастся, фон Вейхс и Паулюс формируют мощные одноэшелонные ударные построения, задействовав для этого те силы и средства, которые были предназначены для развития успеха после прорыва нашего фронта.
– Очень хорошо, товарищ Василевский, – удовлетворенно хмыкнул в усы Сталин, – Скажите, как долго товарищ Жуков таким вот образом сможет сдерживать натиск немецких войск на направлениях их главных ударов.
– По нашим расчетам, – Василевский выпрямился, положив указку на карту, – от недели до десяти дней. Каждый из трех оборонительных рубежей рассчитан на два-три дня упорной обороны. Но резервы у противника тоже не бесконечные, так что я думаю, что все закончится значительно раньше.
– Вы в этом уверены, товарищ Василевский? – Верховный посмотрел в глаза начальнику Генштаба.
– Так точно, товарищ Сталин, уверен, – твердо ответил Василевский, и добавил, – Ситуация, которая сейчас складывается на Воронежском направлении очень похожа на ту, что была в другой истории во время битвы на Курской дуге. Тогда немцам в первые же дни наступления удалось прорвать нашу оборону, и их удары пришлось парировать действиями наших танковых резервов. Но сейчас есть и фундаментальные отличия:
Во-первых, - у немцев еще нет в наличии, неуязвимых для советской ПТО «Тигров» и «Пантер», а лобовая броня их «троек» и «четверок» имеет толщину пятьдесят, а не семьдесят миллиметров как тогда. Основу нашей противотанковой обороны составляют пушки ЗИС-3, а не значительно более слабые сорокапятки, качественно усиленные, отсутствующими в том варианте истории отдельными противотанковыми истребительными дивизионами РГК с тяжелыми 85-ти и 100-миллиметровыми противотанковыми пушками, а также поступившими на вооружение пехоты реактивными гранатометами.
Во-вторых, – точность контрартподготовки из-за более качественной авиаразведки в этот раз была значительно выше, чем на Курской Дуге в том варианте истории. И хотя общее количество задействованной артиллерии сейчас несколько меньше, противник понес от ее действия более значительный ущерб.
В-третьих, наши высотные разведчики-корректировщики, легко выявляют позиции немецких батарей, дивизионов и артполков, что позволило нашим артиллеристам начисто выиграть контрбатарейную борьбу с немецкой дивизионной артиллерией, и с большей эффективностью и оперативностью управлять огнем нашей дивизионной, армейской и, приданной фронту артиллерии РГК.
В-четвертых, полевая оборона с развитыми линиями траншей, усиленная ДЗОТами и опорными пунктами, оказалась не по зубам для немецкой пехоты, чья артиллерийская поддержка была ослаблена до минимума, а танки непосредственной поддержки пехоты несли большие потери от наших бойцов, вооруженных гранатометами и противотанковой артиллерией. В конце концов, немецким солдатам необходимо было выходить из-под прикрытия сгоревшей бронетехники, и сто-сто пятьдесят метров идти под шквальным фланкирующим автоматно-пулеметным огнем нашей пехоты.
Василевский немного помолчал, глядя на карту.
– Вот потому-то, товарищ Сталин, – продолжил он, – у противника и такие большие потери в живой силе, и отсутствие даже незначительных успехов в первый день наступления. Но первый день – это еще не конец сражения. Завтра мы ожидаем еще более массированные атаки. ДЗОТы под огнем, пусть даже одних только пехотных пушек, которые у противника работают с переднего края по указаниям полковых и батальонных командиров, тоже не вечны. Первый рубеж нашей обороны, как ожидается, будет полностью разрушен на второй-третий день сражения. И тогда войска с него придется отводить на вторую, а на четвертый-пятый день, и на третью линию обороны. Отсюда и расчет минимальной устойчивости в одну неделю. Неделя наступательных боев такой интенсивности сожрет у противника войск больше, чем он имеет в наличии. Сейчас мы ожидаем, что противник будет остановлен на пятый-шестой день наступления.
– Хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Верховный, и поинтересовался, – а что у вас с операцией «Цербер»?
– Операция «Цербер», – ответил Василевский, – прошла успешно. Примерно восемьдесят процентов корректируемых бомб особой мощности успешно поразили цели. Полностью разрушены основные железнодорожные мосты через Одер, Вислу, Буг, Березину и Днепр, тяжело повреждены железнодорожные узлы Франкфурта-на-Одере, Варшавы, Кракова, Житомира, Минска и Бобруйска. Завтра авиация продолжит свою работу по разрушению вражеских коммуникаций.
Кроме того, партизаны и разведывательно-диверсионные группы Центра Специальных Операций при Ставке приступили к операции «Дикая Охота», предусматривающей террор на вражеских коммуникациях, проходящих по территории СССР. Еще немного, и Гитлеру пешком придется гнать на фронт тот сброд, который он навербовал в помощь своей армии в Европе.
Что касается удара по ставке Командования сухопутных войск в Восточной Пруссии, то недавно радиоразведка подтвердила полное разрушение бункера, и гибели всех, кто там находился, включая Гальдера и Йодля. При этом, в цель попали обе бомбы: основная и резервная. Судя по данным радиоперехвата Гитлер сперва находился в шоке, а потом впал в истерику, пообещав строго наказать Геринга. И это при том, что он еще не знал о ночном массированном ударе нашей особой авиационной эскадры по штабу группы армий «Юг» под Полтавой. О результатах этого удара нам пока неизвестно. Но, думаю, что в ближайшее время из расшифровок вражеских переговоров станет ясно – кто из немецких генералов убит, кто ранен, и кто уцелел.
– Очень хорошо, товарищ Василевский, – Сталин одобрительно кивнул начальнику Генерального штаба, – Идите, отдохните хоть немного. В случае малейшего изменения обстановке на фронте докладывайте мне немедленно. Но, надеюсь, что неприятных для нас сюрпризов не произойдет.
Гитлер вошел в комнату для совещаний, и все присутствующие, включая тихую и незаметную как мышка молоденькую стенографистку, обратили внимание на то, что у Фюрера Германской нации по-старчески дрожат руки, и дергается шея. Началось это все после того, как накануне русские бомбардировщики своими сверхтяжелыми «снайпер-бомбами» разбили бункер ОКВ «Мауервальд», расположенную совсем недалеко от «Вольфшанце». При бомбежке погибли такие талантливые генералы, как Гальдер и Йодль, а также много прочих генералов и штабных офицеров. На какое-то время вермахт оказался полностью обезглавлен, а командующие группами армий оказались предоставлены сами себе.
Узнав об этом, Гитлер сперва впал в ступор, который вскоре менился истерикой с катанием по полу и поеданием ковра. После этой истерики у него и начали проявляться признаки преждевременного старения. Причиной тому был страх. Он боялся того, что, если в Кремле решат избавиться от человека по имени Адольф Гитлер, то Сталину только надо будет лишь отдать приказ, и тогда его не спасет даже самая лучшая маскировка и трехметровые бетонные перекрытия бункера «Вольфшанце». Ведь, точно такой же бетон трехметровой толщины, и точно такая же маскировка были и на объекте «Мауервальд». Но они оказались не в силах помешать русским осуществить их намерения. Фюрер все время косился одним глазом на потолок, словно ожидая, что прямо сейчас на его убежище упадает еще одна бомба, которая разнесет его в пыль.
- Мой фюрер, - сказал ему адмирал Канарис при последней встрече, - русские знают о нас все, и с этим ничего нельзя поделать. Есть что-то, что выше нашего понимания. Мы не понимаем - что ведет их от победы к победе, в то время как наши солдаты утратили боевой дух и уверенность в себе и своих командирах. Во время русского наступления под Брянском, помимо обычных факторов количества и боевого духа войск, скорости их маневра и интеллекта командующих, присутствовало еще некий фактор, который можно было определить как чью-то злую волю в отношении германской расы, которая воодушевляла большевиков и угнетала наших солдат.
Гитлер был помешан на мистике, и эти слова Канариса запали ему в память. Он и сам в последнее время ловил себя на мысли, что теперь ему недоступно то, что с легкостью получалось ранее. Стратегическая обстановка порой казалась ему непонятной, а все его гениальные замыслы вместо блестящих побед заканчивались позорными поражениями, в то время, как его оппонент по ту сторону фронта явно не испытывает таких затруднений, планомерно перемалывая, еще недавно непобедимую немецкую армию.
Кроме всего прочего, за истекшие полгода он уже лишился многих талантливых генералов, и этот список продолжал увеличиваться. Манштейн, Гудериан, Гот, Клейст, фон Клюге, Кюхлер, Буш, Линдеманн, Шмидт… И вот теперь Гальдер и Йодль. Тот, кто полгода назад взялся помогать Сталину, видимо просто обожает истреблять генералов противника, и гибель при авианалете на Полтаву, где дислоцировался штаб группы армий «Юг», ее командующего фельдмаршала фон Бока, смерть которого была официально подтверждена несколько часов назад, стала тому лишним доказательством.
- Геринг, - свистящим шепотом произнес Гитлер, - вы самый бесполезный член моей команды. Вы, герой Великой войны, сейчас просто пустое место. Где ваши прославленные люфтваффе, где ваши героические летчики «эксперты», где, черт возьми, ваши зенитчики, ранее сумевшие отражать налеты британской авиации? Почему даже одиночные большевистские самолеты чувствуют себя в небе Германии как у себя дома, и безнаказанно уничтожают наши стратегические объекты? Где ваши скоростные высотные истребители, которые, наконец-то сумеют перехватывать русские высотные бомбардировщики? Чем вы оправдаетесь, за то, что не смогли сохранить жизнь моим героям - Гальдеру и Йодлю, павшим как рыцари на свое посту? Какие причины вы назовете в очередной раз, чтобы оправдаться за поражение, которое потерпел ваш 4-й воздушный флот в развернувшейся сейчас грандиозной битве на Востоке.
Переведя дух, Гитлер перешел на крик, неожиданно сорвавшийся в фальцет:
- Только не надо мне говорить, что это вовсе не поражение… Как еще можно назвать то, что его командующий генерал-полковник Лёр потерял за два дня боев две трети своих самолетов, и половину летчиков, не выполнив при этом ни одной стратегической задачи? Мне доложили, что наши летчики храбро сражались, как и подобает германским воинам, но противник одолел их числом, опытом, злостью и новыми самолетами, которые в последнее время массово сходят с конвейеров большевистских авиазаводов. Где ваши хваленые дальние бомбардировщики, Геринг, почему большевистская промышленность беспрепятственно наращивает обороты, давая русскому вождю все больше танков, самолетов, пушек и винтовок. Почему эти заводы еще не разбомблены в пыль, а продолжают работать? Подумайте над этими вопросами Геринг, хорошенько подумайте.
Оставив покрасневшего и обливающегося холодным потом Геринга, Гитлер развернулся в сторону помертвевшему от страха Кейтеля.
- А теперь давайте разберемся с вами, мой дорогой Вильгельм, - выкрикнул он в лицо застывшему, словно истукан генералу-фельдмаршалу, - Объясните мне - почему наши доблестные солдаты второй день пытаются проломить большевистскую оборону, неся при этом ужасающие потери? А сам фронт до сих пор так и не прорван! В сегодняшней сводке упоминаются некоторые вклинения с захватом первой линии траншей, но мы-то с вами, как солдаты минувшей Великой войны, прекрасно понимаем, что под Верденом и на Сомме тоже были отдельные вклинения, которые так и не привели в итоге ни к чему, кроме бесцельного взаимного истребления воющих сторон. Вы прекрасно понимаете, что только молниеносные прорывы танковых войск на всю глубину оперативного и стратегического построения противника могут принести нашей армии ожидаемую победу. Так почему вы, такие умные и опытные, умудрились снова вляпаться в некое подобие «Верденской мясорубки»? Почему большевики сумели у вас под носом построить мощнейшие укрепрайоны, упершись в которые наши панцерваффе бесполезно сгорают при штурме русской полевой обороны. А ведь, как мне стало известно, русские еще не задействовали свои подвижные резервы.
Большевикам стратегия размена людьми в позиционном тупике сейчас выгодна, ведь их людские ресурсы в несколько раз превышают наши, а ценность жизни каждого отдельно взятого неграмотного унтерменша не идет ни в какое сравнение с ценностью жизни молодых образованных германских юношей. Цвет нашей нации, сейчас массово гибнет в ожесточенных боях на Востоке. Немедленно бросьте в пекло все, что имеете: венгров, румын, итальянцев, хорватов, французов, датчан, бельгийцев, и прочую европейскую шушеру, которую мой дорогой Генрих сейчас вытаскивает из своих теплых постелей, одевает в мундиры и ставит в строй. Большевики решили завалить нас пушечным мясом, а мы в ответ поступим также. Мы погоним на большевистские укрепления это европейское стадо. Чем больше их погибнет в этой кровавой бойне, тем легче потом нам будет построить Новую Европу, свободную от недочеловеков, и прочих мерзавцев, безнадежно зараженных ядом либерализма и демократии.
Гитлер, во время своей речи, бегавший по кабинету из угла в угол, неожиданно остановился и погрозил Кейтелю пальцем.
- Вы меня поняли, Вильгельм, - уже спокойным голосом произнес он, - За план «Блау» теперь отвечаете исключительно вы. И я жду, что вы в самое ближайшее время принесете мне лишь радостные известия. Кстати, кого вы предлагаете назначить на место бедняги фон Бока, который героически пал в борьбе с большевиками, но так и не сдался им в плен?
- Мы предлагаем, - Кейтель преданно посмотрел на фюрера, - отозвать с Балканского фронта генерала-фельдмаршала фон Листа, и назначить его командующим группой армий «Юг».
- Отзывайте, - устало махнул рукой Гитлер, который спустив пар, постепенно впадал апатию, - но помните о своей личной ответственности. После того, как мы вернули в группу армий «Север» фон Лееба, а командующим группой армии «Центр» назначили фон Браухича, фельдмаршал фон Лист окажется вполне подходящей кандидатурой в качестве командующего группой армий «Юг»...
Сделав несколько заплетающихся шагов, Гитлер подошел к столу стенографистки, и та налила ему из сифона стакан сельтерской воды. Воду вождь германской нации пил жадно, большими глотками, словно умирающий от жажды человек.
- Все, господа, - своим обычным голосом сказал он, поставив стакан на стол, - наш разговор закончен. Мне нужно хорошенько подумать, чтобы принять единственно верное решение, которое принесет победу нашему Рейху. И как только это решение будет принято, то я доведу его до вас. А теперь можете идти - я никого не задерживаю.
«Нам, царям, надо бесплатно молоко давать!» – я вдруг вспомнил фразу героя бессмертной комедии Гайдая. А что же тогда надо давать нам, замполитам? Наверное, исключительно сливки повышенной жирности?
Трудно быть воспитателем, но воспитывать взрослых мужиков, некоторые из которых твои ровесники, было в сто раз труднее. В случае чего их сладкого не лишишь, и в угол не поставишь. Да и напугать тех, кто прошел Империалистическую и Гражданскую войну, успел повоевать в Испании и в Иностранном легионе, не так-то просто. А порой приходится пугать – ведь воинская дисциплина держится на убеждении и принуждении.
С командиром бригады генерал-лейтенантом Деникиным я поладил быстро. В общем, Антон Иванович оказался мужиком неплохим, не без тараканов в голове, конечно, но вполне контактным и умным. Мы с ним вместе составили план боевой подготовки, коим и занимались все это время. Личный состав бригады с моральной точки зрения был вполне готов к бою – испокон веков русские офицеры отличались храбростью, решительностью и сметкой. Огневая и физическая подготовка тоже оказалась достаточно высокой. Правда, несколько человек, в основном пожилые и имевшие в прошлом тяжелые ранения, сошли с дистанции, не выдержав физических нагрузок. Их пришлось частью перевести на штабные и тыловые должности, а частью комиссовать.
В точки зрения тактической подготовки было обнаружено немало пробелов. Большинство офицеров имели боевой опыт Первой мировой войны, который давно уже устарел. Учитывая, что бригада изначально формировалась как механизированная, ее личный состав надо было обучать фактически заново. Инструкторы из числа офицеров и прапорщиков прикомандированных к бригаде из запасного полка мехкорпуса ОСНАЗ генерала Бережного гоняли личный состав бригады, как сержанты новобранцев в учебке. Те ворчали, кряхтели, но учились новым приемам ведения войны. Ибо не грех им было учиться у тех, кто уже не раз и не два, лупил германца в хвост и в гриву, а то, насколько немец вояка серьезный, господа офицеры знали еще по той войне.
После занятий, сидя в курилке, они откровенно признавались друг другу, что если бы императорская армия так же воевала с германцами во время той Великой войны, то через год войны она бы точно вошла в Берлин и Вену. А полученная с заводов техника привела их в восхищение. Ничего подобного ранее они не видели. Особенно им понравились БМП-37.
– Это что ж такое делается, господин штабс-капитан? – говорил пожилой поручик своему собеседнику. – Подъезжаешь на этом броневике прямо к первой линии окопов неприятеля, спешиваешься, кидаешь гранату и сразу в штыки на супостата?!
Я помню, как под Стоходом в 1916 году под германскими пулеметами погиб цвет русской гвардии. Мы тогда шли густыми цепями, почти колоннами, в полный рост, прямо на немецкие окопы. Никогда не забуду, как наши цепи медленно двигались, а ноги вязли в болоте. Иной раз приходилось вытягивать ноги из тины с помощью рук, дабы не оставить в болоте сапоги. Не хватало санитаров для оказания помощи раненым и выноса их из боя, а здоровые расстреливались немцами, как куропатки… От полка осталось приблизительно рота. Эх, были бы у нас тогда такие вот машины!
– Да, кто бы мог подумать, что большевики научаться так воевать, – кивнул штабс-капитан, кинув окурок в бочку, наполовину засыпанную песком. Только скажу вам откровенно, Петр Евгеньевич, таких машин у нас просто не могло быть. Тогда и обычные броневики Путиловского завода были в диковинку, и стоило им сойти с дороге как они вязли по самые ступицы и, ни туда ни сюда. А сейчас у Красной армии танки, самолеты, пушки – все самое лучшее в мире. И германцев она бьет блестяще. Вы вчерашнюю сводку Совинформбюро слыхали? Русская авиация опять бомбила Берлин и говорят, что немцам снова сильно досталось.
– А на фронте-то как? – спросил поручик, вставая, и одергивая пятнистый комбинезон. – Держаться наши?
– Держатся, – ответил штабс-капитан, – Только чувствую, что жарко там сейчас под Курском и Белгородом. Передавали в сводке. Ожесточенные бои на заранее подготовленных рубежах обороны. Германец прет всей силой, но и наши тоже не уступают. Как бы не второй Верден получается. Скорее б и нас отправили на фронт. Мочи нет слушать сводки об «ожесточенных боях», и сидеть в тылу. Мы ведь совсем не для этого приехали сюда.
О подобных разговорах, и о настроениях личного состава, мне регулярно докладывали люди из ведомства Лаврентия Павловича. Понятно, что его сотрудники внимательно наблюдали за всем, что происходило в столь необычной боевой единице. Но, до сих пор ничего подозрительного им выявить не удалось. Самое громкое дело – это несостоявшаяся дуэль между двумя бывшими «дроздовцами», которые повздорили из-за лирических воспоминаний о какой-то дамы полусвета, с которой они имели честь крутить любовь еще при царе-батюшке.
Когда я доложил генералу Деникину об этом инциденте, он лишь покачал головой, и буркнул себе под нос: «Сопляки, галлиполийская дурь из них еще не вышла». А когда я поинтересовался у генерала – что означают его слова о «галлиполийской дури», Антон Иванович пояснил, что он имел в виду знаменитое «галлиполийское сидение» остатков армии барона Врангеля по Галлиполийском полуострове. Тогда генерал Кутепов, дабы поднять боевой дух своих подчиненных, дал разрешение на поединки между офицерами.
С несостоявшимися дуэлянтами мы разобрались быстро – заставили их помириться, и предупредили, что в случае повторения подобного их отправят в штрафной батальон. А я, как замполит, провел соответствующую работу, разъясняя личному составу текущую политику партии и правительства. После моих кратких лекций, следовал показ кинохроники о боевых действиях на советско-германском фронте, и о преступлениях нацистов на временно оккупированной территории.
Все межличностные дрязги сразу же закончились, зато меня и генерала Деникина офицеры завалили рапортами с просьбой направить их на передовую. Причем, каждый второй из них писал в рапорте, что готов идти в бой даже рядовым красноармейцем.
Мы с генералом Деникиным посовещались, и приняли решение. Я отправил шифрованную депешу в Генштаб, с просьбой как можно быстрее решить вопрос о боевом применении нашей бригады. Я прекрасно понимал, что командование нас не забыло, и что приказ о направлении нас на фронт будет принят тогда, когда Ставка сочтет это нужным. Но, с другой стороны, существовала опасность и того, что народ в ожидании такого приказа просто «перегорит». А это чревато разного рода происшествиями, вроде самовольного покидания пределов части и бегства на фронт. И репрессиями тут не поможешь. Ведь не назовешь это дезертирством – люди рвутся на фронт, а не наоборот.
Антон Иванович теперь практически каждый вечер обсуждал со мной создавшуюся ситуацию, и внимательно изучал на карте положение на фронтах. Как опытный генштабист и военачальник, он понял задумку нашего командования – измотать в обороне наступающего противника, после чего перейти в решительное наступление. А то того момента держать резервы в полной готовности, как говорится с таких случаях, «с ружьем у ноги».
Шел разговор и о военно-политических событиях, вроде захвата немцами Фарерских островов, и профашистского переворота в Британии.
– А знаете, Александр Васильевич, – говорил он, машинально поглаживая свою короткую седую бородку, – советская дипломатия действует так же успешно, как и Красная армия. Я сейчас лишний раз убедился в том, что нынешний руководитель России господин…, пардон, товарищ Сталин, – умнейший политик. Я преклоняюсь перед ним. Но, исходя из создавшейся военно-политической ситуации, я догадываюсь, что время нашего «евпаторийского сидения» заканчивается. Да и не «сидение» это вовсе. Вон, ваши держиморды гоняют господ офицеров так, что у них едва хватает сил проглотить ужин и добраться до койки. И я даже вижу – когда и куда отправится наша бригада. Впрочем, дабы не раздражать работников ведомства товарища Берии, я не буду говорить об этом вслух. Да-с, пока не буду, но знаю, повоевать нам придется и немало. Просто время пока еще не пришло.
Я, в отличие от генерала Деникина, знал – куда будет направлена наша бригада. И наблюдая за тем, что происходит на фронте, как и милейший и умнейший Антон Иванович, я тоже догадывался, что в скором времени наша бригада будет поднята по тревоге, погружена на десантные корабли, и отправится туда, где ей придется продемонстрировать все, чему она научилась в Крыму…
Все в Полтаве пропахло запахом отработанного тротила, гари, размолотой в пыль штукатурки и начавшимися разлагаться трупами – этим жутким «парфюмом» войны. Прошло уже более пяти суток с того момента, как в ходе массированного ночного авианалета советской авиации на центр города, в здание, ранее принадлежавшее Полтавскому обкому ВКП(б), а после захвата города ставшее штабом группы армий «Юг» угодила двухтонная фугаска. Всюду громоздились изуродованные и закопченные развалины, из-под которых саперы еще продолжали откапывать трупы немецких солдат и офицеров. Бомбовому удару, будто в насмешку над асами люфтваффе, подвергся и дислоцированный поблизости штаб 4-го воздушного флота. Правда потери у «птенцов Геринга» были куда меньше чем у армейцев. По крайней мере, командующий флотом, генерал-полковник люфтваффе Александр Лер сумел выжить и даже руководил спасательными работами.
Поделиться книгой: