Помоги проекту - поделись книгой:
Дальше счет пошел на минуты и ударная формация, набрав восемьсот метров высоты, перевалила через гребень возвышенности, отделявшей восточный берег от гавани Перл-Харбора. Открывшаяся с высоты картина заставила мое сердце радостно подпрыгнуть. Во-первых, в гавани находились не только шесть американских линкоров, из которых только три считались боеспособными после нашего прошлогоднего визита, но оба наших злейших врага – авианосцы «Энтерпрайз» и «Хорнет». Во-вторых, мы опять застали этих янки за час до побудки и подъема флага, как они любят говорить, «со спущенными штанами». Теперь мы могли опять повеселиться, как подвыпившие матросы в квартале «красных фонарей» и выдернуть из хвоста американского орла последние оставшиеся у него перья.
Прижав к горлу ларингофоны, я направил свой самолета в сторону одного из американских авианосцев, стоявших в так называемом «линкорном ряду» и, прервав радиомолчание, произнес так врезавшуюся мне в память кодовую фразу: «Тора, Тора, Тора! Тэнно хейко банзай!»
Как и в прошлый раз, зенитный огонь был спорадическим и неточным. Кроме всего прочего американских зенитчиков на дежуривших на батареях ПВО слепил встающий за нашими спинами диск солнца, в то время как все наши цели были прекрасно освещены, и представляли собой легкую добычу. Таких идеальных условий для атаки у нас не было даже седьмого декабря. Нет, наш адмирал Ямамото, который придумал и спланировал всю эту операцию, все таки величайший военно-морской гений в своем величии равный британскому адмиралу Горацио Нельсону, и победителю русского флота при Цусиме адмиралу Хэйтэхиро Того, превратившего нашу Японию в первоклассную морскую державу.
Снизившись до предельно малой высоты, мое звено атаковало американский авианосец восемьсоткилограммовыми фугасными бомбами, используя топмачтовое бомбометание. Мой штурман-бомбардир сбросил бомбу только тогда, когда я, казалось, мог уже различить каждую заклепку на борту американского корабля. Избавившись от смертоносного груза, наш самолет полез вверх, палуба «американца» молнией пронеслась под крыльями, и тут нас настиг сперва грохот взрыва, а вслед за ним восторженный вопль нашего стрелка-радиста, – Мы сделали это Мицуо-сама! Хэнно тейко банзай!
Бросив назад беглый взгляд, я увидел столб ревущего пламени смешанного с дымом, вырывающийся из дыры в палубе американского авианосца ближе к его корме. Очевидно, что наша бомба, отскочив от воды, попала выше бронированного борта, между ангарной и полетной палубами и взорвалась возле самолетоподъемника, разметав и воспламенив подготовленные к вылету американские истребители дежурного звена. Повреждения очень тяжелые, если не смертельные. Даже если американским матросам удастся погасить пожар, то авианосец точно окажется небоеспособным на несколько недель.
К моему величайшему сожалению, экипаж моего правого ведомого не добился успеха, ибо сброшенная им бомба разорвалась в воде довольно далеко от борта цели. А левый ведомый, лишь недавно пришедший к нам на «Акаги» из молодого пополнения, оказался то ли подбит расчетом зенитного автомата, то ли не справился с управлением, и как сказал мне стрелок, врезался вместе с бомбой в надстройку-остров американского авианосца. По крайней мере, эти трое поступили, как подобает поступать настоящим самураям, и теперь их души попадут в храм Ясукуни, где обитают души всех погибших во имя Японии и нашего божественного Тэнно.
Бомбы сброшены, мы свою задачу выполнили, и теперь можем возвращаться на наш «Акаги». Набирая высоту, я еще раз окинул взглядом панораму бухты, усеянную разрывами бомб и затянутую дымом пожаров. Небо было полно самолетами с красными кругами на крыльях. В этот момент к Перл-Харбору подошли немного отставшие сентаи пикировщиков. Переворачиваясь через крыло, они обрушились на американские корабли, добивая то, что еще не было добито нашими бомбардировщиками. Буквально на моих глазах пораженный нами авианосец получил в палубу еще две пятисоткилограммовые бомбы, и превратился в сплошной пылающий костер. Досталось от Аичи D3А его напарнику, и ошвартованным в том же ряду линкорам, прочем один из них взорвался, как в свое время взлетела на воздух «Аризона». Веселье было в самом разгаре, но нам пора идти домой. Не скучайте, дорогие янки, мы еще вернемся.
На полпути к «Акаги» мы встретили формацию второй ударной волны и пожелали им успеха. Пусть, если что, смерть их будет легче перышка, а слава выше небес. Ведь эффект внезапности уже утрачен, а янки взбешены, как разбуженные зимой гризли. Ведь мы уже второй раз наказали их одним и тем же способом в том же самом месте. А старая рана чувствительнее к боли.
Линейные силы объединенного флота приближались к острову Оаху. Еще полчаса, и, сначала «Ямато», а затем и остальные линкоры смогут вцепиться в береговые цели клыками своих дальнобойных орудий. На авианосном соединении, маневрировавшем милях в пятидесяти восточнее линкоров, спешно готовили машины ко второму налету. Потери самолетов, участвовавших в первом налете, были вполне приемлемыми. В двух ударных волнах японская морская авиация потеряла двадцать четыре бомбардировщика-торпедоносца Накадзима В5N, тридцать два пикировщика Аичи D3А и девять истребителей Мицубиси А6М «Ноль», в свою очередь, уничтожив два авианосца и один линкор. Еще три линкора были сильно повреждены, включая и тот, который находясь в сухом доке, взрывом бомбы был сбит с кильблоков и лег на борт.
Большие потери понес и американский подводный флот, ведь лодки стоящие у пирсов – лакомая цель для пикирующих бомбардировщиков. Несколько американских субмарин были уничтожены прямыми попаданиями, а остальные получили повреждения, сделавшие их небоеспособными в течении длительного времени. Кроме того, как и седьмого декабря, на аэродромах оказалось уничтожено и повреждено большое количество американских самолетов, в том числе больше десятка тяжелых бомбардировщиков Б-17. Взлетные полосы аэродромов были приведены в негодность бомбами с пикировщиков второй ударной волны. Единственной целью, которую японским летчикам прямо запрещалось атаковать, были нефтехранилища. Запасы топлива сделанные американцами должны были пригодиться и японскому объединенному флоту.
Адмирал Ямамото был вполне доволен результатами первого удара. Американский Тихоокеанский флот оказался полностью выведен из игры, как и американская береговая авиация. Никакого серьезного противодействия десанту они теперь оказать не смогут, будь их адмирал Нимиц хоть семи пядей во лбу. Поздно запирать конюшню, после того как из нее украли лошадь. Он, Ямомото, опять переиграл противника, отодвинув неизбежное поражение Японии на неопределенное время.
Около девяти часов утра, японские линейные силы приблизились к восточному побережью острова Оаху на десять миль, и подняли в небо самолеты-корректировщики под прикрытием истребителей. С этого момента гавань Перл-Харбора, а так же все основные аэродромы американской авиации находилась в пределах досягаемости восемнадцатидюймовых орудий линкора «Ямато». Остальные линкоры, вооруженные орудиями в шестнадцать и четырнадцать дюймов, начали без особой спешки перепахивать береговые батареи и позиции американской морской пехоты в бухте Кано-бэй, предназначенной адмиралом в качестве первоначального плацдарма на острове Оаху.
Сопротивление американского гарнизона высаженному японскому десанту было ожесточенным. В бой пошли даже команды поврежденных кораблей. Но они ничего не могли сделать, находясь под плотным огнем главного калибра японских линкоров.
Правда, восемнадцатидюймовки «Ямато» в деле показали себя не очень хорошо. Точнее, показали себя абсолютно не готовыми к сражению не сами пушки, а снаряды, которыми они были укомплектованы. Точность огня была довольно низкой, а фугасное действие снарядов для такого монструозного калибра слабым, меньшим чем у двенадцатидюймовых японских снарядов времен русско-японской войны.
Адмирал Ямомото уже сочинял в уме язвительный рапорт в адрес бездельников-артиллеристов, поставивших перед войной японский флот в такую же извращенную позу, в которой русские находились тридцать восемь лет назад, когда у их неплохих орудий полностью отсутствовал фугасный боекомплект, а бронебойные снаряды оказались неуместно облегченными.
Но, как бы то ни было, при поддержке палубной авиации и артиллерии линкоров и тяжелых крейсеров, высаженный на берег десант вцепился в берег. К полудню уже были захвачены расположенные на восточном берегу аэродромы Канэохе и Беллоуз, а подразделения японских десантников преодолевая отчаянное сопротивление американской морской пехоты, сошедших на берег моряков и всякой сборной солянки, шаг за шагом продвигались к гребню возвышенности, отделяющей восточное побережье от Гонолулу и бухты Перл-Харбора. Битва за Гавайи была фактически выиграна. Но, это был еще далеко не полная победа, о чем адмирал Ямамото и сообщил в Токио. Война на Тихом океане продолжалась.
Расстелив на столе огромную карту советско-германского фронта, генерал-полковник Франц Гальдер направил на нее свет яркой настольной лампы, блеснув при этом стеклами своего пенсне.
– План «Блау», мой фюрер, – негромко сказал он, сделав приглашающий жест рукой.
Непроизвольно повинуясь этому жесту, Гитлер склонился над картой. Пройдет еще десять дней, и исполнится ровно год с момента начала вторжения в Советскую Россию. Первую половину этого года во время летне-осенней кампании вермахт неизменно наступал, сумев захватить территорию равную примерно половине Европы. Он дошел до Петербурга, Москвы, Харькова и Крыма, сумел разгромить русскую армию мирного времени, взять огромные трофеи, а также несколько миллионов пленных солдат и офицеров, среди которых было несколько десятков большевистских генералов, и даже старший сын их вождя Сталина.
На этом успехи германской армии заканчивались – ни одна из стратегических задач, поставленных планом «Барбаросса», решена так и не была. Не удалось разгромить и уничтожить основные русские силы западнее Днепра, а поставленная в крайне неблагоприятные условия Красная Армия не рухнула, словно колосс на глиняных ногах. Отчаянно сражаясь в самых безнадежных ситуациях, она сумела выиграть так необходимые Советам дни, недели и даже месяцы. Это время было использовано русскими с максимальной отдачей – проводилась мобилизация позволившая создать вместо разгромленной фактически новую армию, вывозились на восток промышленные предприятия и запасы стратегических материалов.
Из-за отчаянного сопротивления большевиков вермахт подошел к Москве не в середине августа, как предполагалось по плану «Барбаросса», а двумя месяцами позже, когда начавшиеся осенние дожди лишили маневренности немецкие подвижные группировки.
Потом пришла русская зима с ее сорокоградусными морозами, фронт еще раз дернулся и окончательно вмерз в русскую землю, что окончательно обесценило все летние победы вермахта. Топливо поступало в войска буквально с колес, ибо и довоенные запасы и трофеи были полностью исчерпаны. К тому же к началу холодов выяснилось, что подошел к концу моторесурс двигателей и ходовой части у большей части танков, тягачей и грузовых машин. Вермахт накрыл кризис подвижности, и это помимо отсутствия теплого обмундирования и зимних смазочных материалов для оружия и техники.
А затем наступило то, что потом было названо зимней катастрофой. Свежие русские дивизии перешли в наступление на измотанные и обескровленные немецкие части, сначала под Москвой и Ростовом, затем в Крыму, на Донбассе и под Петербургом. Результатом этого стали не только территории, снова отвоеванные большевиками, но и сокрушительные потери немецких и союзных им румынских войск. Только вермахт безвозвратно потерял в 1941 году полтора миллиона солдат и офицеров, и еще семьсот тысяч за первые пять месяцев 1942 года. А в строй, за это же время, удалось поставить не более полумиллиона новобранцев-немцев, в то время как Советы потеряв порядка пяти миллионов солдат, смогли поставить в строй не менее десяти миллионов.
Еще одна такая кампания и воевать в Третьем Рейхе будет просто некому. Или вермахт должен повторить успех прошлого лета, сломив организованное сопротивление Красной Армии и, получив доступ к нефти Кавказа и пшенице Поволжья, или славяно-монгольский потоп захлестнет всю цивилизованную Европу. Сейчас или никогда!
Гитлер еще раз вгляделся в карту. Все было спланировано в точности так, как он и хотел. Жирные синие стрелы группы генерала Вейхса (28 июня) и 6-й армии Паулюса (30 июня) действующих от Курска и Белгорода рассекают оборону красных, загоняя в котел в районе Старого Оскола их 40-ю и 21-ю армии. При этом Вейхс, действуя подвижными соединениями 4-й танковой армии, с ходу захватывает Воронеж и форсирует Дон, а Паулюс разворачивает свою армию на юг, заходя на открытый фланг и тыл своих жертв: 28-й и 38-й армиям большевиков, таким образом завершая разгром их Юго-Западного фронта…
На самом последнем этапе (6-8 июля) в дело вступают вновь сформированные 1-я танковая и 17-я армии, которые опрокидывают оставшийся без поддержки правый фланг Южного фронта, и устремляются на Донбасс, и далее на Кавказ.
Этот план выглядел логично, эпично, монументально и сокрушительно, так же как и прежние планы Франца Гальдера, руководствуясь которыми вермахт сумел разгромить Польшу, Францию, Югославию и выиграть летнюю компанию прошлого года против Советов. Немецкие потери в таких планах всегда минимальны, русские же максимальны. Самая большая проблема в случае успеха этого плана – а успех будет обязательно, Гитлер в этом не сомневался – это куда опять девать несколько миллионов русских пленных…
– Выглядит просто замечательно, Франц, – Гитлер покровительственно похлопал по плечу своего военного гения, – Все сделано точно так, как я и хотел. Но скажите, нет ли здесь риска, заключающегося в том, что большевики разгадают ваш план и получится все опять, как зимой под Москвой, или в мае под Брянском?
– Никак нет, мой фюрер, – ответил Гальдер, – зимой наши войска были истощены, обескровлены, лишены самого необходимого. Помимо русской армии они были вынуждены сражаться с невыносимой русской природой. Сейчас наши части полностью укомплектованы, отлично вооружены, имеют высокий боевой дух и готовы наступать хоть до Урала.
Кроме всего прочего наша разведка не обнаружила никаких признаков подготовки к отражению нашего удара. Даже если русские спохватятся прямо сейчас, то это будет только напрасной тратой сил. А что касается Брянска - это была операция с ограниченными целями, которая удалась большевикам только из-за разгильдяйства и халатности командования 2-й танковой армии. Кроме того, есть сведения, что в ходе сражения корпус Бережного понес значительные потери, в результате чего утратил боеспособность и был выведен в глубокий тыл на переформирование.
Говоря эти слова, Гальдер отчасти вводил Гитлера в заблуждение, отчасти сам добросовестно ошибался, ибо при подготовке к летней кампании 1942 года советское командование применило такие многослойные меры маскировки и дезинформации, что в них без остатка, как мухи в патоке, увязли все усилия германской разведки.
Например, удалось скрыть от взора агентов Абвера создание Центрального фронта, перевод на него генерала Жукова, а также строительства на основных танкоопасных направлениях второй и третьей полос обороны, усиленных тяжелыми противотанковыми бригадами и полками РГК. Дезинформацией был также и вывод в глубокий тыл корпуса Бережного. Напротив, помимо него в Брянско-Орловском выступе скрытно сосредоточили только что сформированный мехкорпус Катукова и 2-я Ударная армия генерала Черняховского, уже успевшая прославить себя при прорыве блокады Ленинграда.
Между прочим, за нарушение правил маскировки командиру части в обязательном порядке грозил трибунал и штрафные роты. В те времена, если нельзя было обнаружить войска с помощь аэрофотосъемки, то, значит, их было невозможно обнаружить в принципе.
Напротив, на Харьковском и Днепропетровском направлениях были созданы ложные концентрации советских войск, якобы, готовящихся штурмовать Харьков, прорываясь через все три полосы немецкой обороны. Кроме всего прочего, введенный в советских тылах противодиверсионный и контрразведывательный режим принял прямо-таки драконовские меры, и большая часть заброшенных за линию фронта агентов Абвера работала под контролем людей товарища Абакумова. А люфтваффе после зимнего разгрома в значительной степени утратило свои разведывательные возможности, не говоря уже о почти полном уничтожении так называемой специальной эскадры Ровеля. Дурили советские контрразведчики голову и германскому Функабверу, где-то вводя части в режим радиомолчания, а где-то, наоборот, организуя работу радиостанций без войск.
С другой стороны, верховное командование вермахта даже и не представляло себе всех тех разведывательных возможностей, которые имелись у подразделений советской радиоразведки и Воздушной Эскадры Особого Назначения. Не зря же при первой возможности ее вывели из боев, нацелив на выявление намерений германского верховного командования. Можно сказать, что в Кремле и советском Генеральном штабе о подготовке к операции «Блау» знали ничуть не меньше, а может даже и больше, чем в ОКВ. Советские военачальники делали свои выводы, опираясь на данные объективного контроля, а отнюдь не на основании донесений тех или иных немецких командиров.
Если бы генерал Гальдер знал об истинном положении дел, то он, наверное, бы схватился за голову и немедленно подал в отставку. Но всего этого он не знал, и гитлеровский военный гений пока пребывал в блаженном неведении, обманывая, как самого себя, так и Кейтеля с Гитлером.
Верховному командованию Третьего рейха казалось, что лето – это их время, и надо будет сделать всего лишь еще одно серьезное усилие, для того, чтобы добиться окончательной победы. Ведь, казалось, что на западе вопрос уже полностью решен, и осталось только разгромить огромную большевистскую империю.
До начала наступления оставалось всего две недели, и теперь, после окончательного утверждения плана Гитлером, никто и ничто уже не сможет изменить последующих событий. Двадцать второго июня, в годовщину начала войны, будет окончательно завершена концентрация войск, топлива и боеприпасов, после чего, короткими летними ночами танки и артиллерия начнут выходить на исходные позиции на рубежи атаки.
В самом начале февраля Архипа Люльку срочно выдернули из Челябинска, где он работал над танковыми двигателями, в Москву, и не в родной наркомат оборонной промышленности, а к грозному наркому внутренних дел Лаврентию Берии. Обычно приятного в таких вызовах было мало, но ехать было необходимо. Вопреки всем ожиданиям ничего страшного с ним не произошло, если не считать кучи расписок о соблюдении мер секретности, которые ему пришлось дать перед встречей с наркомом.
Поблескивая стеклышками пенсне, Лаврентий Павлович показал Архипу Михайловичу чертеж газотурбинного двигателя знакомой ему схемы, и спросил – сможет ли он построить «вот это изделие» в металле в течении полугода, при условии, если ему будет дано собственное КБ и все необходимое опытное производство.
– В случае отказа, товарищ Люлька, – сказал грозный нарком, – у вас не будет никаких неприятностей. Вы вернетесь в Челябинск, и будете заниматься доводкой танковых дизелей – делом тоже весьма полезным и нужным. А мы обратимся к другому вашему коллеге, стоящему следующим в нашем списке.
– Отказаться?! – Да вы что, смеетесь! Ни о каком отказе с его стороны и речи быть не могло. Архип Михайлович бвл фанатиком газотурбинных двигателей еще с 1929 года, когда он опубликовал в журнале «Техника воздушного флота» статью, в которой впервые изложил теорию работы турбореактивного двигателя со всеми его основными элементами: воздухозаборником, компрессором, камерой сгорания («котлом» по его терминологии), турбиной и соплом, тем самым предвосхитив схематику турбореактивного двигателя в мировом авиастроении будущего.
Позже, в 1933-39 годах, работая преподавателем Харьковского авиационного института, Архип Люлька провел теоретические изыскания в области конструкции турбореактивного двигателя с центробежным компрессором, а в 1939-41 годах работал над проектом двухконтурного турбореактивного двигателя с осевым компрессором предтечей всех реактивных авиационных двигателей будущего. Потом стране стало не до реактивной авиации, и поехал Архип Михайлович в Челябинск, заниматься усовершенствованием танковых дизелей.
Продемонстрированный ему чертеж, был каким-то уж слишком совершенным, и соразмерным для чисто теоретической разработки очередного «безумного» ученого вроде Курчевского и Бекаури. Своим инженерным чутьем Люлька чувствовал, что этот двигатель не только строился в металле, но и прошел весь положенный цикл испытаний, избавивший его от недоработок и детских болезней.
Но ничего подобного в мировой технической литературе не проскакивало. Вроде бы этой темой занимались в Германии, но самолеты с такими двигателями все же чаще взрывались, чем летали. А тут такое вот чудо, при ближайшем рассмотрении оказавшееся даже не до конца турбореактивным. Вторая двухступенчатая турбина не была связана с валом осевого компрессора, а имела собственный узел отбора мощности.
Дав свое согласие на предложенную работу, Архип Михайлович тут же начал задавать генеральному комиссару госбезопасности некоторые технические вопросы, и убедился, что тот достаточно глубоко «в теме». И вообще, если бы Лаврентий Палыч не пошел бы в чекисты, то из него мог бы получиться неплохой инженер. В ходе их разговора выяснилось, что такие газотурбинные двигатели с так называемой свободной турбиной в понимании товарища Берии пригодны к установке не только на самолеты, но и на танки, быстроходные катера и новомодные вертолеты-геликоптеры о действиях которых в недавно завершившейся Крымской операции полнилась слухом земля.
– Так что, товарищ Люлька, – закончил свою беседу Лаврентий Берия, – такие двигатели нам сейчас значительно нужнее, чем обычные. Турбореактивные, реактивные самолеты и крылатые ракеты еще немного подождут, а все остальные дела ждать совсем не будут.
Финансирование на новое ОКБ было выделено за счет средств, полученных за счет закрытия тупиковых проектов истребителей-перехватчиков с жидкостными ракетными двигателями, нужда в которых в последнее время совсем отпала в связи с действиями авиационной эскадры особого назначения.
По прибытии в Рыбинск, где и размещалась новое ОКБ, Архипа Люльку ждал еще один шок – новый, в масле, двигатель-прототип ТВ-117В, со всей прилагающейся к нему технической документацией, взятый из ремкомплекта эскадры адмирала Ларионова. Двигатель сопровождал инженер-двигателист, готовый дать все необходимые пояснения. При собственном сухом весе в триста килограмм, двигатель выдавал полторы тысячи лошадиных сил, что было в три раза лучше, чем у самых совершенных образцов поршневых двигателей, и почти в два раза экономней по расходу топлива на одну лошадиную силу. Такой двигатель должен был совершить прорыв в авиастроении. И только тут Архип Михайлович наконец до конца понял, что и откуда взялось, и с энтузиазмом погрузился в работу.
Несмотря на то, что большинство инженерных решений были даны уже в готовом виде, предстояло решить множество технических задач, вроде создания еще не существующих жаропрочных материалов для лопаток турбин и камеры сгорания. Также, для опытного производства были необходимы высокоточные станки для обработки деталей компрессора и турбин, а также специальные высокооборотные подшипники, аналогов которых еще не существовало.
Но эти сложности только раззадоривали Люльку как инженера. Ведь недаром же в нашей истории он всего через пять лет сумеет создать свой первый турбореактивный двигатель, стоявший на первых советских реактивных самолетах. И все это без какой-либо помощи и поддержки из будущего, только при содействии пленных немецких инженеров, владевших этим вопросом куда хуже потомков.
Четыре месяца канули в напряженной круговерти лихорадочной работы. При этом Лаврентий Павлович, курировавший все подобные разработки, чуть ли не ежедневно осведомлялся о состоянии дел. Конечно, это немного нервировало, но, с другой стороны, стоило Архипу Михайловичу сказать, что нужно вот это, это или это, то все искомое немедленно находилось, пусть даже нужное оборудование или материалы надо было заказывать в Америке, и везти в СССР через два океана.
И вот настал тот волнительный момент, когда на испытательный стенд установили первый, еще сшитый на живую нитку турбовинтовой двигатель ТВ-1, который из-за отсутствия независимого узла отбора мощности был несколько проще турбовального. Но тут главным было отработать схему, а дальше уже должно быть гораздо легче, тем более, что легким и экономичным турбовинтовым двигателям тоже должно было найтись немало работы. Например, ОКБ Яковлева уже работало над проектом турбовинтового истребителя, построенного по схеме заморской «аэрокобры» с расположением двигателя за кабиной пилота. А ОКБ Ильюшина работало над проектами турбовинтовых версий дальнего бомбардировщика-торпедоносца Ил-4, и бронированного штурмовика Ил-2.
На стенде новорожденный двигатель вел себя на удивление прилично, не показав ни лишних вибраций, ни перегрева и прогара камеры сгорания. Только вот, голос у него, как и у любого младенца, оказался громкий, протяжный и звонкий, такой, что даже метрах в ста от стенда было невозможно разговаривать, а на более близком расстоянии шум доходил до болевого порога.
После того как двигатель отработал на стенде сутки, он был снят и разобран буквально по винтику для оценки процессов износа, после чего Архип Михайлович Люлька в своем кабинете-закутке снял трубку «вертушки» и сообщил своему куратору, что «операция прошла успешно, пациент жив и почти здоров».
– Это же просто замечательно! – обрадовался Берия, – вы, товарищ Люлька, совершили большое дело! Ваши новые моторы очень нужны Советскому Союзу, так что продолжайте в том же духе.
На этом официальная часть закончилась, и в ОКБ-165 снова начались рабочие будни. От прототипа до первых предсерийных образцов предстояло проделать еще немалый путь, и решить множество технических и производственных проблем. Но первый шаг был уже сделан и, не смотря ни на что, первый турбовинтовой двигатель у СССР уже БЫЛ.
Сегодня к генералу Владиславу Андерсу явился прибывший издалека гость, и совсем не из Лондона, где случился переворот, и теперь был новый-старый король и новое правительство, а, напротив, из Берлина, куда еще осенью прошлого года генерал отправил своего доверенного человека – Леона Козловского, бывшего во времена Пилсудского премьер-министром Польши. Тогда Козловский сумел перейти линию фронта и добраться до Варшавы, но, к сожалению, о его прибытии на весь мир тут же раструбил этот идиот Геббельс и генералу Андерсу не оставалось ничего иного как дезавуировать беднягу Леона, а заодно заочно приговорить его к смертной казни.
Но, похоже, что Козловский передал слова генерала кому надо, и вчера в штаб пришел человек, назвавшийся коммерсантом из Багдада, и предложивший заключить с интендантской частью корпуса выгодный контракт на поставку мясных консервов. Так как фактически всеми снабженческими делами заведовал лично Андерс, то с коммерсантом встретился сам командующий корпуса. При встрече, улучив момент, гость из Багдада передал генералу привет от пана Леона, и назвал пароль, который Андерс дал на всякий случай при расставании Козловскому. Переговорив о финансовых делах, обе договаривающиеся стороны решили продолжить обсуждение условий контракта в неофициальной обстановке.
Генерал Андерс и Джеймс Смит – так назвал себя гость из Берлина – сидели в уютном отдельном кабинете офицерской столовой и с удовольствием ели шашлык из баранины, умело приготовленном личным поваром генерала.
– Мистер Смит, – сказал генерал своему сотрапезнику, когда они утолили первый голод, и сделали паузу в трапезе, – как поживает мой друг пан Леон? Надеюсь, что он находится в полном здравии?
– Мистер Владислав, – ответил гость из Берлина, – ваш друг пан Леон жив, здоров, и доволен жизнью. Как вы понимаете, из вполне понятных предосторожностей я не взял с собой записку от него. Но он просил вам передать вот это…
И мистер Смит достал из кармана серебряный портсигар хорошо знакомый Андерсу. Именно такой портсигар был у Козловского, и именно он должен был стать дополнительным паролем, в случае отправки человека «оттуда». Этот портсигар с изображением польского орла на его крышке означал, что тот, у кого он будет в руках, заслуживает полного доверия генерала.
Андерс покрутил портсигар в руках, достал из него сигарету «Кэмел», щелкнул бензиновой зажигалкой, прикурил сам, и предложил прикурить своему гостю.
– Я вас внимательно слушаю, – сказал он, сделав глубокую затяжку, и выпустив изо рта струю дыма. – Ведь вы приехали сюда не только для того, чтобы передать привет от моего старого друга?
– Конечно, – кивнул головой «коммерсант из Багдада». – Прежде всего, я хотел напомнить вам об одной организации, которая сейчас активно работает в Варшаве. Ее возглавляет инженер Витковский…
– Вы имеете в виду «мушкетеров»? – спросил генерал. Мистер Смит кивнул, и Андерс продолжил. – О «мушкетерах» мне сообщил поручик Шатковский, который нелегально перешел линию фронта, и сообщил о существовании в Польше сил, которые готовы сотрудничать с немцами, помогая им разгромить Россию. Шатковский сказал мне, что «мушкетеры» считают Советский Союз врагом номер один, и предложили мне сотрудничать с ними, проводя в тылу русских диверсии, а после отправки моего корпуса на фронт, перейти на сторону немцев. Но, Геббельс испортил все дело, сообщив о вояже Леона Козловского.
– Мы весьма сожалеем об этом, господин генерал, – мистер Смит поморщился, услышав упоминание Андерса о министре пропаганды Третьего рейха. – Партайгеноссе Геббельса поройю сильно заносит, и он говорит публично гораздо больше, чем следовало бы говорить...
– Извините, а какое ведомство представляете лично вы? – поинтересовался у своего гостя генерал Андерс.
– Мой шеф – рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, – сухо сказал мистер Смит. – Я полагаю, что это имя и должность вам достаточно хорошо известно.
Генерал Андерс кивнул, и с интересом посмотрел на своего собеседника. Он понял, что посланец одного из руководителей Третьего рейха прибыл к нему с предложением, от которого будет трудно отказаться. И он не ошибся.
– Господин генерал, – начал мистер Смит, – вам, наверное, известно, что произошло недавно в Британии.
Андерс кивнул головой, и «коммерсант из Багдада» продолжил.
– Во время восстановления на престоле короля Эдуарда VIII в Лондоне были арестованы члены так называемого «польского правительства в изгнании» во главе с генералом Сикорским. Таким образом, место правителя Польши стало вакантным. И его должен занять достойный человек.
Сказав это, посланник Гиммлера многозначительно посмотрел в глаза насторожившемуся генералу Андерсу.
– Да, именно вас в Берлине хотели бы видеть во главе тех сил, которые могли бы создать новое польское государство, состоящее, естественно, в союзных отношениях с Рейхом.
– То есть, фюрер считает, что Польша может возродиться? – осторожно поинтересовался Андерс.
– Да, это так, – кивнул мистер Смит, – конечно, новое государство будет не совсем самостоятельно в сношениях с другими государствами. И территории, отошедшие к Третьему рейху после войны 1939 года, новой Польше вряд ли вернут. Но поляки могут рассчитывать на некоторую компенсацию, если они помогут доблестной германской армии в борьбе с лесными бандитами на Украине и в Белоруссии. Ведь это ваши бывшие «кресы всходни»? – спросил посланец Гитлера.
Генерал Андерс, внимательно слушавший гостя из Берлина, кивнул.
– Скажите, – спросил он у посланца рейхсфюрера, – ведь вы предлагаете место правителя государства не просто так? Наверняка вы потребуете, чтобы и я что-то сделал для Рейха и его фюрера Адольфа Гитлера?
– Вы правы, генерал, – мистер Смит внимательно посмотрел на Андерса. – Как я слышал, вы с вашим корпусом вскоре должны покинуть территорию Советского Союза, и отправиться в Ирак для охраны нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих заводов. Сталин, якобы, дал свое согласие на вашу передислокацию еще предыдущему британскому правительству и генералу Сикорскому, так что этот вопрос можно считать решенным.
– Да, все именно так, – кивнул Андерс. – Генерал Сикорский требовал, чтобы мой корпус отправился на фронт, но я настоял на своем. Мы готовимся к отправке в Северный Ирак. Думаю, что это произойдет в течение ближайших двух-трех недель.
– Вот и отлично, – сказал мистер Смит, – как только вы прибудете в Ирак, с вами свяжется наш человек, который поставит перед вами более конкретную задачу. Нам же важно сейчас получить ваше принципиальное согласие сотрудничать с нами.
– Да, я готов оказать помощь Рейху в борьбе против русских и англо-еврейских плутократов. Вы ведь знаете, что я приказал уволить из моего корпуса всех евреев. В своих солдатах я уверен. Они рвутся воевать с русскими, да так, что мне порой приходится их останавливать, чтобы не провоцировать местные власти. Ведь были случаи, когда солдаты корпуса срывали со зданий, в которых располагались советские учреждения, красные флаги. Да что там солдаты – недавно полковник Ковцун в присутствии местных жителей брякнул: «Скоро придет Гитлер, и тогда я вам покажу, что из себя представляет польский полковник!».
– Господин генерал, – посланник Гиммлера осуждающе покачал головой, – конечно нам приятно, что ваши люди так относятся к нашему общему врагу, но все же до поры до времени не стоит дразнить гусей. Будет лучше, если вы и те из офицеров, кому вы полностью доверяете, вели тайную работу, готовя ваш корпус к участию в боевых действиях на стороне Третьего рейха. Мы помним, господин генерал, о немецкой крови, которая течет в ваших жилах, и надеемся, что вы вскоре станете главой Польши. А пока я должен проститься с вами. Мне нужно срочно отправиться в Берлин, чтобы доложить рейхсфюреру о нашей беседе. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – ответил генерал Владислав Андерс, вставая, – надеюсь, что ваше обратное путешествие тоже пройдет вполне удачно.
Генерал армии Жуков задумчиво разглядывал карту. Ровно месяц тому назад, после того знаменательного разговора с товарищем Сталиным, он прибыл на вновь формируемый Воронежский фронт. Всего лишь месяц, а казалось, что прошла целая вечность. Дела тут обстояли не так благостно, как сказал ему на той встрече товарищ Сталин. Многие командиры на местах, вплоть до командармов, с прохладцей относились к работам по созданию оборонительных рубежей и тщательной маскировке позиций. Преобладали шапкозакидательские настроения, мол, зачем строить тут мощную оборону, Красная Армия все равно скоро пойдет вперед и только вперед. До самого Берлина, и тогда мы уж покажем этим немцам, где зимуют раки…
Зимние победы и Брянско-Орловская операция сильно вскружили людям головы. Но он-то, Жуков, знал, что все эти победы по большей части были связаны с именем только одного человека, который, как Фигаро здесь, Фигаро там, кочевал вместе со своим цыганским табором по фронтам и гонял немцев при помощи немецкой же тактики. Но одного Бережного на весь советско-германский фронт не натянешь. Сейчас его корпус припрятан где-то, как туз в рукаве, а значит им тут, на Центральном фронте, придется стоять насмерть. И если они выстоят, и сдержат вражеский наступательный порыв, заставив противника растратить свои резервы на преодоление вязкой как смола обороны, вот тогда - тут Жуков хитро прищурился - он бы на месте Василевского нанес глубокий фланговый удар механизированным корпусом Бережного с вершины Брянско-Орловского выступа во фланг и тыл группы армий «Юг».
Задернув шторки на карте, генерал армии Жуков вернулся к своему столу, вспоминая, как он месяц назад, приняв дела, со всем своим темпераментом и неуемной энергией, включился в работу по формированию фронта и укреплению его обороны. Сколько командиров он снял и отдал под трибунал за разгильдяйство, сколько километров окопов лично облазил, переодевшись в полевую форму, назначая вместо них людей из своего проверенного кадрового резерва, скольких нервов ему все это стоило. И вот, в общих чертах можно сказать, что подготовка к отражению немецкого наступления завершена. Направления главных ударов вермахта определены, и там выстроены наиболее мощные полевые оборонительные сооружения и сосредоточены сильные группировки противотанковой артиллерии и резервы. В этой работе ему немало помог начальник штаба фронта, его старый товарищ генерал-лейтенант Максим Алексеевич Пуркаев, человек высокой военной культуры, хорошо знающий свое дело, штабист большого масштаба, и к тому же обладающий столь же неуемной энергией, как и сам Жуков.
В значительной степени именно благодаря генералу Пуркаеву спланированная Генеральным штабом многоуровневая глубокая полевая оборона превратилась в настоящий шедевр фортификационного искусства. В штаб фронта каждый день доставлялись аэрофотоснимки советских позиций, на которых ее никак нельзя было обнаружить, а на местности все эти позиции все же существовали в наличии, прикрытые буквально десятками километров маскировочных сетей, в этом Жуков не раз и не два убеждался лично. Так сказать, стратегическая внезапность обороны.
Поделиться книгой: