Полынная ёлка

Мы учили их играть в «Слепую корову», а они приносили мячик для «Бить-бежачки».

– Смотри, они сегодня решили играть в собак! – показала Мина на гору Там, по дороге, кто-то шёл на четвереньках. Но чем ближе они подходили, тем понятнее становилось, что к нам бегут не друзья, а две большие собаки. Мина взяла нашу палку. Собаки свернули в полынь, и мы только по тому, как шевелилась трава, видели, что они бегут к стаду. Хряк зажевал клыками, свиньи сбились в кучу, громко захрюкали. И вдруг громко завизжал поросёнок. Собака схватила его, закинула на спину и опять скрылась в полыни. Мина сбросила своё тяжёлое пальтишко и побежала следом за поросёнком. Она бежала и кричала. Я бежала за ней и тоже кричала, даже забыла помолиться Богу – боялась, что вторая собака так же утащит Мину, как поросёнка.

Мина не смогла никого догнать. В траве не было видно, куда бежать. Она вернулась ко мне.

– И что мы теперь будем делать, маму посадят в тюрьму, мы недоглядели, – плакали мы.

Мы собрали свиней и погнали их домой, хотя солнце ещё не садилось. В этот раз мы не пели, как обычно: «Вот солнышко садится, пастух веселится. А солнышко всходит – с ума пастух сходит». Шли и рыдали. По дороге, на сопке, нам встретился дедушка Дедов со своими двумя овцами.

– Мариша, Минюша, что вы, дети, плачете? – спросил он нас. – Волки на вас напали?

Только тогда мы поняли, что это были не собаки, а волки.

– Они и у меня были, – сказал дедушка. – Но у меня железка с собой, я постучал-постучал, они испугались и дальше побежали. Волки железа боятся.

Дедушка спас нас и маму, подтвердил, что поросёнка мы не потеряли, что его волк унёс.

Мы, как дедушка Дедов, тоже стали носить с собой что-нибудь железное, обо что можно стучать. Вдруг у нас опять не будет времени, чтобы помолиться, – тогда мы отпугнём волков железом.

Рождество

Я не помнила Рождества до войны. И в первый, и во второй год войны его тоже не было. Наверное, Бог в эти годы рождался где-то в других местах, не в Сибири. Только когда Красная армия начала гнать фашистов, мама и бабушка решили устроить нам Рождество. Тем более что Лиля где-то заработала чуть-чуть сахара. А вот ботинки она так и не заработала – зря таскала воду. Эти люди неожиданно уехали и ничего ей не дали.

Мы с Миной ничего не знали и даже не догадывались, что там делают старшие. Бабушка разучивала с нами на печке рождественский гимн и велела не смотреть вниз. А там Лиля принесла большую ветку полыни. Деревьев возле села уже никаких не осталось, и полынь была вместо ёлки. Она нарезала из старой порванной книги ленточек, разрезала бахромой их края и склеила варёной картошкой вокруг веточек полыни. Этой же картошкой она наклеила из бумаги цепочек и украсила нашу ёлку. Елка получилась чёрно-белая. Но всё равно красивая! А когда мама повесила на веточки фигурки из теста, мы чуть с печи не упали! Там были барашек и лошадка, корова, курица с петухом и, конечно, свиньи. Бабушка велела нам спуститься с печки и поставить под ёлку тарелочки. А потом надо было быстро ложиться спать, потому что Кристхен – младенец Иисус – приходит ночью. И, если ты себя хорошо вёл, он оставит тебе на тарелке подарок!

Кристхен, я хорошо себя вела! Я научилась понимать и говорить по-русски. Я подружилась с местными девочками и ребятами. Я научилась плавать. Я помогала полоть огород. У нас выросла хорошая фасоль! Я работала свинаркой. Я слушалась бабушку, маму и Лилю. Я помогала Мине, когда она дралась с Чумичовым, – обзывала его, чтобы он понял: нельзя нас обзывать фашистками. Кристхен, преврати Чумичова в доброго, пусть он вернёт нам зелёного льва, а мне принеси что-нибудь вкусного и красивого. Я хорошая. А за валенки ты ведь меня уже наказал.

Мы с Миной вычистили свободную клетку в свинарнике и сделали в ней себе домик. Вместо половиков у нас там было сено. В старой консервной банке на доске, которая была столом, стояли веточки полыни. Вместо тарелок и чашек у нас были очень красивые осколки от посуды, которые собирали все девчонки в деревне, и мы тоже. Это было место для большой игры в дом. Нам не хватало для него только кукол. Их было совсем не из чего сделать. Засыпая, я подумала, что Кристхен может заглянуть и в наш дом для игры. Там нет ёлки и печёных животных. Но там такие красивые тарелочки из осколков посуды. Есть даже один с васильком. На него Кристхен мог бы положить конфету. Говорят, вкуснее ничего на свете не бывает.

Утром нас ждали подарки. На каждой тарелочке лежала гость жареных семечек! Они так вкусно пахли! А вокруг семечек сидели по восемь состряпанных фигурок и лежало что-то белое. Оказалось, это конфета из крахмала и сахара. Она была не такая уж сладкая, как я думала, – сахара там было чуть-чуть. Но главное, что на моей тарелке была куколка из теста! А у Мины… у Вильгельмины… У неё на тарелке лежала настоящая кукла! Из тряпочек. У куклы была голова, набитая золой, и волосики из шерсти. О! О! Я схватила свою куклу из теста и быстро откусила ей сначала голову, затем руки, а затем ноги. Я проглотила её и громко заревела. Всё, нету! А у Мины есть! Кристхен, ты ничего не видел! Мина вела себя не так хорошо, как я! Она дралась с Чумичовым и говорила не просто «ощипанный зад», а кое-что похуже. Она убила суслика! Она убегала из школы. Почему ты подарил ей настоящую куклу, а мне – из теста?

Мина крепко прижимала свою куклу к груди, но это меня не остановило. Я пыталась разжать её пальцы и добраться до игрушки.

– Я тоже хочу! Отдай мне! – вопила я.

– Марийхе, да что такое с тобой!? – испуганно спрашивала мама. – Это игрушка для Мины.

– Кристхен перепутал! – не могла я успокоиться.

– Нет, Мария! Бог справедливый. Мина постарше, помогала больше, вот он и подарил ей куклу. А тебе подарит в следующее Рождество, – сказала бабушка.

– Мария! Мария! – Мина уворачивалась от меня.

– Я не Мария! Не Мария! – орала я.

Мама взяла меня за руку и выставила за дверь. В свинарнике было прохладно, и я быстро остыла. Но возвращаться не стала – побежала в нашу игровую комнату и села за пустой стол.

Туда Кристхен ничего не принёс.

Он же всемогущий! Почему он не может всем подарить по кукле? Или чтобы папа приехал. И чтобы война закончилась и у нас было много вкусной еды. Где он сейчас, этот Кристхен, раз его нет здесь, когда он так нужен?

Мина и ведьма

Электричества в деревне не было. Мы освещали комнату коптилкой. Брали картошку, отрезали круглый пласт, делали посередине дырочку. В дырочку вставляли фитилёк из ваты. Этот картофельный кружок клали в тарелку с жиром. Но главное было не сделать коптилку, а поддержать огонь.

Огонь в нашей печке часто гас. Кизяк из свиного навоза не давал тепла и огня, только вонял и дымил. Полынь сгорала быстро, да и искать Лиле её было всё сложнее. Всё-всё вокруг деревни – и кусты, и траву – уже сожгли. Даже большую лиственницу во дворе дедушки Дедова спилили. Только возле самой речки нельзя было ничего срубать, чтобы она совсем не обмелела.

Иногда утром в печи не оставалось горячих углей, и нам неоткуда было взять огонь. Огниво, которым высекали искры, мы отдали Теодору. А спичек, как и соли и мыла, не было ни у кого в селе, ну если только у председателя колхоза.

В такие утра Мина поднималась в темноте и, пока мама с Лилей собирались на работу, бежала в деревню, за горку, держа в руке старую жестянку. С горы Мина смотрела, из какой трубы уже появился дымок. Немного подождав, можно было идти к этой избе. Хозяйки никогда не отказывали в угольке, даже если к ним приходило сразу несколько человек, у кого огонь не продержался до утра.

Но только в одну избу Мина заходить боялась. Бабку звали Кариха, она была сгорбленная, носатая и почти без зубов. Изба её не походила на пряничный домик. Но бабка очень походила на ведьму. В деревне ходили слухи, что очень-очень давно местный мужик привёз её с войны в Турции, взял в плен и женился. Потом он умер, и у неё остался сын. Во время войны белых с красными она его спрятала. Белые были за царя и Бога. Красные – за то, чтобы землю отобрать у богачей и отдать крестьянам, а заводы отдать рабочим, – так объяснила нам Лиля. За кого была бабка – никто не знал. Наверное, за себя и своего сына. И она спрятала сына на чердаке. Когда на чердак забрались красные, то они ничего не увидели, но потом их всех убили сразу за околицей. Когда на чердак забрались белые, они тоже никого не нашли. Их тоже убили, как только они вышли из деревни. Белых и красных закопали в одной могиле. Бабку пытали, держали саблю у горла, но она ничего не говорила. Так и не понятно, куда делся её сын. Но Чумичов сказал, что он стал призраком и до сих пор сидит на чердаке, чтобы только ни с кем не воевать. Чумичов даже хвастался, что лазил к ведьме на чердак и видел там призрака, и тот предсказал ему судьбу, а ещё рассказал кое-что и про остальных. Тут Чумичов смотрел на нас и ухмылялся.

– Только я вам не скажу, – продолжал Чумичов. – Самим надо слазить! Да только куда вам!

Мина боялась, что бабка её как-нибудь заколдует.

Как-то Мина забежала за угольком к знакомым, но у них тоже не получалось посильнее раздуть искорки.

– Сбегай вон через огород к бабке Карихе, – сказала хозяйка, – и мне захвати.

Мине было стыдно признаться, что она боится ведьмы. И она пошла.

Ничего страшного не случилось. Внутри избушка ведьмы не отличалась от других домов. Бабка дала ей уголёк.

– Огня и воды для людей никогда не жалей, – сказала она вслед. А ещё она погладила Мину по голове. Та чуть не умерла от страха. Пальцы у ведьмы были скрюченные и почти без ногтей.

Страшным шёпотом рассказала Мина нам своё приключение. На следующий вечер история стала страшнее – появились пауки по углам. Ещё через день в рассказе на бабкиной печке белела чья-то кость и жуткий голос твердил: «Огня и воды! Огня и воды!» А на четвёртый день Мина заболела. Мама и бабушка не могли понять, что же с ней. У неё началась лихорадка, она вся горела, слюна текла ручьём, ей стало тяжело ходить и трудно глотать, и она перестала есть. Мама с Лилей отвели Мину в больницу. Но и там им ничего не сказали. Только медсестра прошептала маме, что, похоже, на девочку «напустили». Это означало, что её заколдовали!

Мину положили в больницу. Лиля осталась с ней. А мама пошла в другое село, за большую речку, к травнице. В деревне сказали, что та могла нашептать волшебные слова на травы и расколдовать сестру Село было далеко, без письменного разрешения маме туда было идти нельзя, но взять его прямо сейчас было не у кого. Она шла вдоль речки, чтобы можно было спрятаться в кустах.

В свинарнике остались только мы с бабушкой. К нам пришли дедушка с бабушкой Дедовы, чтобы помочь управиться со свиньями. Бабушка Надя раздумала умирать. Но сказала, что сердце у неё всё равно уже мёртвое. А наша бабушка сказала, что это не так, раз она пришла нам помогать.

Лиля вернулась из больницы через день. Она вела под уздцы старую Рыжуху, запряжённую в низкую хлипкую повозку. В повозке лежала Мина. Следом пришли женщины из деревни, принесли разноцветную бумагу и ленты.

Бабушка плакала и молилась. И мы с Лилей плакали. Только мамы всё не было и не было. Дедушка Дедов сделал гроб. Он стоял на нашем столе. Мина была настоящей спящей красавицей. В красивом венке. Только никаких сладостей на подносе не просила.

На следующий день утром взрослые сказали, что ждать больше нельзя. Лиля положила Мине в гроб куколку.

«Кристхен знал, что Мина празднует последнее Рождество на земле, поэтому подарил ей такую хорошую куколку, – подумала я. – Он действительно всё видит и знает! Пусть он позаботится о ней на том свете».

Мама не приходила. Кто-то из деревни сказал, что её арестовали по дороге и теперь ей грозит двадцать лет тюрьмы.

– Господи Иисус! – закричала бабушка, когда ей передали эту новость. – За что нам такие испытания?!

– Боженька, миленький! – упала я на колени. – Верни нам Мину с мамой, и я всегда-всегда буду хорошей!

– Если ты не оживишь Мину и не вернёшь нам маму, то тебя нет! – зло сказала Лиля и зарыдала.

Мы похоронили Мину. А на следующий день маму отпустили.

Школа

Лиля не ходила в школу. Она работала. Работала с мамой в свинарнике, работала у чужих людей: носила воду, делала кизяки. Работала в колхозе. Мама не могла отправить Лилю в школу. С пятого класса нужно было платить за учёбу.

Мина могла ходить в школу бесплатно. Только Мина не хотела и часто сбегала. А я очень-очень хотела, но была ещё мала. В первом классе были почти все ребята и девочки, кому исполнилось 8 лет, а некоторым было 10 и 12. Но мне разрешили пойти в шесть с половиной лет. Мне досталась Минина обувка. И её старые книжки, между строчек которых нужно было писать задания. И её баночка для чернил. И рюкзак, сделанный ещё папой из тряпичной сумки.

Прикасаться к Мининым вещам мне всегда было грустно и больно. Возможно, это Бог специально придумал мне такое наказание. Мина умерла и оставила мне столько всего, а я жалела для неё одну только куколку. Сейчас я согласилась бы всё-всё отдать Мине, лишь бы она была рядом.

Школа в Берёзовке была очень большая. Два этажа! Первой в школу приходила техничка. Она топила печь. И когда прибегаешь в школу, сначала надо было протиснуться к дымоходу, обитому железом. Он всегда горячий! Мы окружали эту печку и грелись.

Часов ни у кого в деревне не было. Без петуха маме было сложно утром понять, пора вставать или нет. Поэтому иногда я приходила в школу рано-рано. А если мама проспит, то и опаздывала.

Опаздывать я не любила. Потому что мне нужно было ещё постоять под лестницей и встретить учительницу старших классов, которая приехала из Ленинграда. Я не могла налюбоваться на её прекрасную полосатую разноцветную кофточку и надышаться её запахом. Такой яркой, в самую разную полоску одежды не было ни у кого. Учительница душилась одеколоном «Шипр», и ничего вкуснее в жизни я ещё не нюхала. И когда ленинградка поднималась по лестнице в учительскую, я дышала и дышала, чтобы хватило на день.

А однажды она даже остановилась рядом со мной. Тут я забыла дышать. Учительница посмотрела на мои валенки и спросила:

– Как ты ходишь?

Я не поняла, что она хотела узнать. Минины валенки были большие и протёртые в нескольких местах. Но я натолкала в них побольше соломы. Солома торчала из дырок, зато валенки не сваливались. Конечно, всё это носилось на босу ногу. Все носки давно уже поистёрлись.

– Если сильные морозы, я в школу не хожу, – ответила я учительнице. Она вздохнула и пошла дальше.

Учительница в нашем первом классе была не городская и не такая нарядная, а маленькая, пухленькая, но красивая, с круглыми щеками и такая мягкая, что всё время хотелось к ней прижаться.

Мне понравились и учительница, и все уроки. На пении нам разрешили спеть, кто что знает, и я решила спеть то, что мы учили с Миной на Рождество: «У яслей я Твоих стою, Христос, мой покровитель, и в дар Тебе всё отдаю, что ты мне дал, Спаситель!»

Учительница сказала, что дальше не надо петь, что это не совсем школьная песня и очень грустная. И тогда я спела то, что мы горланили с Миной, когда пасли свиней: «Ой, любовь, ты любовь, до чего довела, с молодых юных лет погубила меня». Эту я спела до конца.

Мы сели на одну парту со Светой Фурцевой, и на рисовании она разрешала мне взять какой-нибудь один свой цветной карандаш. Только у двоих человек в классе были карандаши. Я долго выбирала, какой взять, что важнее раскрасить: небо, солнце или траву? Всё было важным, одно без другого не могло… Это было мучительно – выбирать, но второй я попросить и не смела.

На чистописании нам выдавали настоящие тетради! Чернилами из сажи и полынной палочкой, к которой привязали стальное перо, я старалась красиво-красиво писать буквы. Домой тетрадь брать не разрешали. Это была моя единственная тетрадка. Все остальные записи я делала в старых книжках между строк. Лиля принесла откуда-то справочник по болезням, и я его весь исписала. А когда научилась хорошо читать по-русски, то и прочитала, хотя там были мелкие буквы.

Прочитала я и про Минину болезнь. Она называлась страшно – ящур.

Я прочитала это бабушке и маме, они ничего не сказали.

Бабушке совсем не нравилось, когда я читала дома.

– От этого сыт не будешь, – говорила она. – На что надо надеяться – это на свои руки.

– А я думала – на Бога, – тихонько огрызнулась Лиля, так, чтобы её не услышали. Она совсем не хотела огорчать бабушку с мамой.

Лиля трудилась с рассвета до заката, ей даже некогда было со мной поиграть. Без Мины мне было очень грустно.

А ещё Лиле совсем не удавалось читать. Но пока мы ужинали, она внимательно слушала мои школьные новости.

Огорчало меня в школе только одно – до четвёртого класса нельзя было отращивать волосы: могли завестись вши. Мама стригла меня нашими большими ножницами, и я ходила вся как стриженая деда-Ванина овечка, ступеньками. И только Свете Фурцевой почему-то разрешали ходить с косой.

Первый класс я заканчивала отличницей.

Икона

В свинарник нам дали помощника – нашего дедушку Ваню Дедова. Он теперь пас свиней, когда я ходила в школу. Мне нравилось с ним разговаривать, и ещё он играл на гармошке и продолжал смешно называть меня разными именами: то Мариха, то Маша, то Маруся Поросёнковна – это если опоздаю подменить его на обед.

– Живи за всех, деточка, – непонятно говорил дед Ваня.

В самом начале мая умерла бабка Кариха. И нам отдали её избушку. Она была больше нашей каптёрки. Мы могли разобрать её, привезти брёвна к свинарнику и пристроить к каптёрке комнату или даже две. Правда, самим нам это было не под силу. Мы ждали, что когда-нибудь кто-то из мужчин поможет нам это сделать.

– Я всё равно не буду там жить! – сказала я. – Она заколдовала Мину.

– Всё в руках Божьих, – вздохнула бабушка.

– Я боюсь туда идти, – призналась я деду Ване. – Говорят, там призрак.

– Деточка, а ты возьми полыни, призраки боятся полыни, – посоветовал дедушка.

Но я не пошла в избушку после похорон Карихи вместе со взрослыми.