Лорд Джим - английский и русский параллельные тексты

Lord Jim	Джозеф Конрад
Joseph Conrad	Лорд Джим
CHAPTER 1	1
He was an inch, perhaps two, under six feet, powerfully built, and he advanced straight at you with a slight stoop of the shoulders, head forward, and a fixed from-under stare which made you think of a charging bull.	Ростом он был шесть футов, - пожалуй, на один-два дюйма меньше, сложения крепкого, и он шел прямо на вас, слегка сгорбившись, опустив голову и пристально глядя исподлобья, что наводило на мысль о быке, бросающемся в атаку.
His voice was deep, loud, and his manner displayed a kind of dogged self-assertion which had nothing aggressive in it. It seemed a necessity, and it was directed apparently as much at himself as at anybody else.	Г олос у него был низкий, громкий, а держался он так, словно упрямо настаивал на признании своих прав, хотя ничего враждебного в этом не было; казалось, это требование признания вызвано необходимостью и, видимо, относится в равной мере и к нему самому, и ко всем остальным.
He was spotlessly neat, apparelled in immaculate white from shoes to hat, and in the various Eastern ports where he got his living as ship-chandler's water-clerk he was very popular.	Он всегда был одет безукоризненно, с ног до головы - в белом, и пользовался большой популярностью в различных восточных портах, где зарабатывал себе на жизнь, служа морским клерком у судовых поставщиков.
A water-clerk need not pass an examination in anything under the sun, but he must have Ability in the abstract and demonstrate it practically.	Морскому клерку не нужно сдавать никаких экзаменов, но предполагается, что он должен отличаться сноровкой и проявляет ее на практике.
His work consists in racing under sail, steam, or oars against other water-clerks for any ship about to anchor, greeting her captain cheerily, forcing upon him a card-the business card of the ship-chandler-and on his first visit on shore piloting him firmly but without ostentation to a vast, cavern-like shop which is full of things that are eaten and drunk on board ship; where you can get everything to make her seaworthy and beautiful, from a set of chain-hooks for her cable to a book of gold-leaf for the carvings of her stern; and where her commander is received like a brother by a ship-chandler he has never seen before.	Его работа заключается в том, чтобы под парусом, на паровом катере или на веслах обгонять других морских клерков, первым подплыть к судну, готовому бросить якорь, и радушно приветствовать капитана, вручая ему проспект судового поставщика; когда же капитан сходит на берег, морской клерк должен уверенно, но не назойливо направить его к большой, похожей на пещеру, лавке, где можно найти большой выбор напитков и съестных припасов, необходимых на судне. Там имеется решительно все, чтобы сделать судно красивым и пригодным к плаванию, начиная с крюков для цепи и кончая листовым золотом для украшения кормы, и поставщик встречает там, словно родного брата, любого капитана, которого никогда раньше не видел.
There is a cool parlour, easy-chairs, bottles, cigars, writing implements, a copy of harbour regulations, and a warmth of welcome that melts the salt of a three months' passage out of a seaman's heart.	Там вы найдете и прохладную гостиную с креслами, бутылками, сигарами, письменными принадлежностями и экземпляром портовых правил, и радушный прием, который растворяет соль, за три месяца плавания накопившуюся в сердце моряка.
The connection thus begun is kept up, as long as the ship remains in harbour, by the daily visits of the water-clerk.	Знакомство, таким образом завязанное, поддерживается благодаря ежедневным визитам морского клерка до тех пор, пока судно остается в порту.

To the captain he is faithful like a friend and attentive like a son, with the patience of Job, the unselfish devotion of a woman, and the jollity of a boon companion.	К капитану клерк относится как верный друг и внимательный сын, проявляет терпение Иова и беззаветную преданность женщины и держит себя как веселый и добрый малый.
Later on the bill is sent in.	Позже посылается счет.
It is a beautiful and humane occupation.	Прекрасное и гуманное занятие!
Therefore good water-clerks are scarce.	Вот почему хорошие морские клерки встречаются редко.
When a water-clerk who possesses Ability in the abstract has also the advantage of having been brought up to the sea, he is worth to his employer a lot of money and some humouring.	Если морской клерк, наделенный сноровкой, вдобавок еще и знаком с морем, хозяин платит ему большие деньги и дает кое-какие поблажки.
Jim had always good wages and as much humouring as would have bought the fidelity of a fiend.	Джим всегда получал хорошее жалованье и пользовался такими поблажками, какие завоевали бы верность врага.
Nevertheless, with black ingratitude he would throw up the job suddenly and depart.	Тем не менее с черной неблагодарностью он внезапно бросал работу и уезжал.
To his employers the reasons he gave were obviously inadequate.	Объяснения, какие он давал своим хозяевам, были явно несостоятельны.
They said 'Confounded fool!' as soon as his back was turned.	"Проклятый болван!" - говорили хозяева, как только он поворачивался к ним спиной.
This was their criticism on his exquisite sensibility.	Таково было их мнение об его утонченной чувствительности.
To the white men in the waterside business and to the captains of ships he was just Jim-nothing more.	Белые, жившие на побережье, и капитаны судов знали его просто как Джима - и только.
He had, of course, another name, but he was anxious that it should not be pronounced.	Была у него, конечно, и фамилия, но он был заинтересован в том, чтобы ее не называли.
His incognito, which had as many holes as a sieve, was not meant to hide a personality but a fact.	Его инкогнито, дырявое как решето, имело целью скрывать не личность, но факт.
When the fact broke through the incognito he would leave suddenly the seaport where he happened to be at the time and go to another-generally farther east.	Когда же факт пробивался сквозь инкогнито, Джим внезапно покидал порт, где в тот момент находился, и отправлялся в другой порт - обычно дальше на восток.
He kept to seaports because he was a seaman in exile from the sea, and had Ability in the abstract, which is good for no other work but that of a water-clerk.	Он держался морских портов, ибо был моряком в изгнании - моряком, оторванным от моря, и отличался той сноровкой, какая хороша лишь для работы морского клерка.
He retreated in good order towards the rising sun, and the fact followed him casually but inevitably.	Он отступал в строгом боевом порядке в ту сторону, где восходит солнце, а факт следовал за ним, прорываясь случайно, но неизбежно.
Thus in the course of years he was known successively in Bombay, in Calcutta, in Rangoon, in Penang, in Batavia-and in each of these halting-places was just Jim the water-clerk.	И вот - по мере того как шли годы - о Джиме узнавали в Бомбее, Калькутте, Рангуне, Пенанге, Батавии, - и в каждом из этих портов его знали просто как Джима, морского клерка.

Afterwards, when his keen perception of the Intolerable drove him away for good from seaports and white men, even into the virgin forest, the Malays of the jungle village, where he had elected to conceal his deplorable faculty, added a word to the monosyllable of his incognito.	Впоследствии, когда острая реакция на то, что невыносимо, окончательно оторвала его от морских портов и белых людей и увлекла в девственные леса, малайцы лесного поселка, где он пожелал скрыть свой прискорбный дар, прибавили словечко к односложному его инкогнито.
They called him Tuan Jim: as one might say-Lord Jim.	Они называли его Тюан Джим, - иначе говоря -Лорд Джим.
Originally he came from a parsonage.	Он вышел из пасторской семьи.
Many commanders of fine merchant-ships come from these abodes of piety and peace.	Из этого приюта благочестия и мира выходят многие капитаны торговых судов.
Jim's father possessed such certain knowledge of the Unknowable as made for the righteousness of people in cottages without disturbing the ease of mind of those whom an unerring Providence enables to live in mansions.	Отец Джима обладал тем ограниченным знанием непознаваемого, какое необходимо для праведной жизни обитателей коттеджей и не нарушает спокойствия духа тех, кому непогрешимое провидение разрешает жить в богатых особняках.
The little church on a hill had the mossy greyness of a rock seen through a ragged screen of leaves.	Маленькая церковь на холме виднелась, словно мшистая серая скала, сквозь рваную завесу листвы.
It had stood there for centuries, but the trees around probably remembered the laying of the first stone.	Здесь стояла она столетия, но деревья вокруг помнят, должно быть, как был положен первый камень.
Below, the red front of the rectory gleamed with a warm tint in the midst of grass-plots, flower-beds, and fir-trees, with an orchard at the back, a paved stable-yard to the left, and the sloping glass of greenhouses tacked along a wall of bricks.	Внизу - у подножия холма - мягкими тонами отсвечивал красный фасад пасторского дома, окруженного лужайками, клумбами и соснами; позади дома находился фруктовый сад, налево -мощеный скотный двор, а к кирпичной стене лепилась покатая стеклянная крыша оранжереи.
The living had belonged to the family for generations; but Jim was one of five sons, and when after a course of light holiday literature his vocation for the sea had declared itself, he was sent at once to a 'training-ship for officers of the mercantile marine.'	Здесь семья жила в течение нескольких поколений; но Джим был одним из пяти сыновей, и когда, начитавшись легкой беллетристики, он обнаружил свое призвание моряка, его немедленно отправили на "учебное судно для офицеров торгового флота".
He learned there a little trigonometry and how to cross top-gallant yards.	Там он познакомился с тригонометрией и научился лазить по брам-реям.
He was generally liked.	Все его любили.
He had the third place in navigation and pulled stroke in the first cutter.	По навигации он занимал третье место и был гребцом на первом катере.
Having a steady head with an excellent physique, he was very smart aloft.	Здоровый, не подверженный головокружениям, он проворно и ловко взбирался на верхушки мачт.

His station was in the fore-top, and often from there he looked down, with the contempt of a man destined to shine in the midst of dangers, at the peaceful multitude of roofs cut in two by the brown tide of the stream, while scattered on the outskirts of the surrounding plain the factory chimneys rose perpendicular against a grimy sky, each slender like a pencil, and belching out smoke like a volcano.	Его пост был на фор-марсе, и, с презрением человека, которому суждено жить среди опасностей, частенько смотрел он оттуда вниз на мирное скопление крыш, перерезанное надвое темными волнами потока; разбросанные по окраинам фабричные трубы вздымались перпендикулярно грязному небу, - трубы тонкие, как карандаш, и, как вулкан, изрыгающие дым.
He could see the big ships departing, the broad-beamed ferries constantly on the move, the little boats floating far below his feet, with the hazy splendour of the sea in the distance, and the hope of a stirring life in the world of adventure.	Он видел, как отчаливали большие корабли, вечно двигались широкие паромы и плавали лодки там, внизу, под ним, - а вдали мерцали туманный блеск моря и надежда на волнующую жизнь в мире приключений.
On the lower deck in the babel of two hundred voices he would forget himself, and beforehand live in his mind the sea-life of light literature.	На нижней палубе, под гул двухсот голосов, он забывался и заранее мысленно переживал жизнь на море, о которой знал из беллетристических книг.
He saw himself saving people from sinking ships, cutting away masts in a hurricane, swimming through a surf with a line; or as a lonely castaway, barefooted and half naked, walking on uncovered reefs in search of shellfish to stave off starvation.	Он видел себя: то он спасает людей с тонущих судов, то в ураган срубает мачты, или с веревкой плывет по волнам прибоя, или, потерпев крушение, одиноко бродит, босой и полуголый, по не покрытым водой рифам, в поисках ракушек, которые отсрочили бы голодную смерть.
He confronted savages on tropical shores, quelled mutinies on the high seas, and in a small boat upon the ocean kept up the hearts of despairing men-always an example of devotion to duty, and as unflinching as a hero in a book.	Он сражался с дикарями под тропиками, усмирял мятеж, вспыхнувший во время бури, и на маленькой лодке, затерянной в океане, поддерживал мужество в отчаявшихся людях -всегда преданный своему долгу и непоколебимый, как герой из книжки.
' Something's up. Come along.'	- Что-то неладно, все сюда!
He leaped to his feet.	Он вскочил на ноги.
The boys were streaming up the ladders.	Мальчики взбегали по трапам.
Above could be heard a great scurrying about and shouting, and when he got through the hatchway he stood still-as if confounded.	Сверху доносились крики, топот. Выбравшись из люка, он застыл на месте, ошеломленный.
It was the dusk of a winter's day.	Были сумерки зимнего дня.
The gale had freshened since noon, stopping the traffic on the river, and now blew with the strength of a hurricane in fitful bursts that boomed like salvoes of great guns firing over the ocean.	С полудня ветер стал свежеть, приостановив движение на реке, и теперь дул с силой урагана; его прерывистый гул походил на залпы огромных орудий, бьющих через океан.
The rain slanted in sheets that flicked and subsided, and between whiles Jim had threatening glimpses of the tumbling tide, the small craft jumbled and tossing along the shore, the motionless buildings in the driving mist, the broad ferry-boats pitching ponderously at anchor, the vast landing-stages heaving up and down and smothered in sprays.	Дождь был косой, ниспадала хлещущая сплошная завеса; изредка перед глазами Джима вставали грозно надвигающиеся волны, маленькое суденышко металось у берега; неподвижные строения вырисовывались в плавучем тумане; тяжело раскачивались широкие паромы на якоре, поднимались и опускались огромные пристани, задушенные брызгами.

The next gust seemed to blow all this away.	Следующий порыв ветра, казалось, все это начисто смел.
The air was full of flying water.	Воздух словно состоял из одних брызг.
There was a fierce purpose in the gale, a furious earnestness in the screech of the wind, in the brutal tumult of earth and sky, that seemed directed at him, and made him hold his breath in awe.	Было в этом шторме какое-то злобное упорство, яростная настойчивость в визге ветра, в диком смятении земли и неба, - ярость, как будто направленная против него, и в страхе он затаил дыхание.
He stood still.	Он стоял неподвижно.
It seemed to him he was whirled around.	А ему казалось, что его подхватил вихрь.
He was jostled. 'Man the cutter!' Boys rushed past him.	Его толкали. - Спустить катер! - Мальчики пробежали мимо него.
A coaster running in for shelter had crashed through a schooner at anchor, and one of the ship's instructors had seen the accident.	Каботажное судно, шедшее к пристани, врезалось в стоявшую на якоре шхуну, и один из инструкторов учебного судна был свидетелем этого происшествия.
A mob of boys clambered on the rails, clustered round the davits. 'Collision.	Мальчики облепили поручни, сгрудились у шлюпбалок. - Авария!
Just ahead of us.	Как раз перед нами.
Mr. Symons saw it.' A push made him stagger against the mizzen-mast, and he caught hold of a rope.	Мистер Симонс видел. - Его отпихнули к бизань-мачте, и он ухватился за снасти.
The old training-ship chained to her moorings quivered all over, bowing gently head to wind, and with her scanty rigging humming in a deep bass the breathless song of her youth at sea. 'Lower away!' He saw the boat, manned, drop swiftly below the rail, and rushed after her.	Старое ошвартованное учебное судно дрожало всем корпусом, опуская нос под ударами ветра, а снасти низким басом тянули песню о днях его юности на море. - Спускайте! - Джим видел, как шлюпка быстро опустилась за борт, и бросился к поручням.
He heard a splash. 'Let go; clear the falls!' He leaned over.	Раздался плеск. - Отдать концы! - Он перегнулся через поручни.
The river alongside seethed in frothy streaks.	Вода у борта кипела и пенилась.
The cutter could be seen in the falling darkness under the spell of tide and wind, that for a moment held her bound, and tossing abreast of the ship.	В темноте виден был катер, весь во власти ветра и волн, которые на секунду прижали его борт о борт к судну.
A yelling voice in her reached him faintly: 'Keep stroke, you young whelps, if you want to save anybody!	Слабо донесся чей-то голос с катера: - Гребите сильней, ребята, если хотите кого-нибудь спасти!
Keep stroke!' And suddenly she lifted high her bow, and, leaping with raised oars over a wave, broke the spell cast upon her by the wind and tide.	Гребите сильней! - И вдруг катер, подбросив высоко нос, - весла были подняты, - перескочил через волну и разорвал чары, наложенные на него волнами и ветром.
Jim felt his shoulder gripped firmly.	Джим почувствовал, как кто-то схватил его за плечо.
' Too late, youngster.'	- Опоздал, мальчуган!

The captain of the ship laid a restraining hand on that boy, who seemed on the point of leaping overboard, and Jim looked up with the pain of conscious defeat in his eyes.	Капитан учебного судна опустил руку на плечо мальчика, как будто собиравшегося прыгнуть за борт, и Джим, мучительно сознавая свое поражение, поднял на него глаза.
The captain smiled sympathetically.	Капитан сочувственно улыбнулся.
'Better luck next time.	- В следующий раз тебе повезет.
This will teach you to be smart.'	Это тебя научит быть расторопным.
A shrill cheer greeted the cutter.	Громкими радостными криками приветствовали катер.
She came dancing back half full of water, and with two exhausted men washing about on her bottom boards.	Наполовину залитый водой, он вернулся, танцуя на волнах, а на дне его копошились в воде два измученных человека.
The tumult and the menace of wind and sea now appeared very contemptible to Jim, increasing the regret of his awe at their inefficient menace.	Грозный шум ветра и волн казался Джиму не стоящим внимания - тем сильнее сожалел он о том, что испугался их бессильной угрозы.
Now he knew what to think of it. It seemed to him he cared nothing for the gale.	Теперь он знал, как нужно к ней относиться, и думал, что шторм ему нипочем.
He could affront greater perils.	Он сумеет встретить и более серьезную опасность.
He would do so-better than anybody.	Лучше, чем кто бы то ни было другой.
Not a particle of fear was left.	От страха не осталось и следа.
Nevertheless he brooded apart that evening while the bowman of the cutter-a boy with a face like a girl's and big grey eyes-was the hero of the lower deck.	Тем не менее в тот вечер он мрачно держался в стороне, а носовой гребец катера - мальчик с девичьим лицом и большими серыми глазами -был героем нижней палубы.
Eager questioners crowded round him.	Его обступили, с любопытством расспрашивали.
He narrated:	Он рассказывал:
'I just saw his head bobbing, and I dashed my boat-hook in the water.	- Я увидел его голову на волнах и опустил багор в воду.
It caught in his breeches and I nearly went overboard, as I thought I would, only old Symons let go the tiller and grabbed my legs-the boat nearly swamped.	Крючок зацепился за его штаны, а я чуть не упал за борт; я думал, что упаду, но тут старик Симонс выпустил румпель и схватил меня за ноги - лодка едва не опрокинулась.
Old Symons is a fine old chap.	Старик Симонс - молодчина.
I don't mind a bit him being grumpy with us.	Не велика беда, что он на нас ворчит.
He swore at me all the time he held my leg, but that was only his way of telling me to stick to the boat-hook.	Он все время ругался, пока держал меня за ногу, но этим он только хотел дать мне понять, чтобы я не выпускал багор.
Old Symons is awfully excitable-isn't he?	Старик Симонс ужасно вспыльчивый, правда?
No-not the little fair chap-the other, the big one with a beard.	Нет, я поймал не того маленького белокурого, а другого - большого, с бородой.
When we pulled him in he groaned,	Когда мы его вытащили, он простонал:
"Oh, my leg! oh, my leg!" and turned up his eyes.	"Ох, моя нога! моя нога!" - и закатил глаза.

Fancy such a big chap fainting like a girl.	Подумайте только - такой здоровый парень - и падает в обморок, как девчонка.
Would any of you fellows faint for a jab with a boat-hook?-I wouldn't.	Разве мы с вами потеряли бы сознание из-за какой-то царапины багром? Я бы не потерял!
It went into his leg so far.' He showed the boat-hook, which he had carried below for the purpose, and produced a sensation. 'No, silly!	Крюк вошел ему в ногу вот настолько. - Он показал багор, принесенный для этой цели вниз, и вызвал сенсацию. - Нет, глупости!
It was not his flesh that held him-his breeches did.	В теле крюк, конечно, не удержался бы, но штаны не подвели.
Lots of blood, of course.'	Кровь так и хлестала.
Jim thought it a pitiful display of vanity.	Джим решил, что это было суетное тщеславие, достойное сожаления.
The gale had ministered to a heroism as spurious as its own pretence of terror.	Буря пробудила героизм столь же фальшивый, как фальшива была и самая угроза шквала.
He felt angry with the brutal tumult of earth and sky for taking him unawares and checking unfairly a generous readiness for narrow escapes.	Он сердился на дикое смятение земли и неба, заставшее его врасплох и постыдно задушившее благородную готовность встретить опасность.
Otherwise he was rather glad he had not gone into the cutter, since a lower achievement had served the turn.	Отчасти он был рад, что не попал на катер, ибо достиг большего, оставаясь на борту.
He had enlarged his knowledge more than those who had done the work.	Знания его стали шире, чем у тех, кто участвовал в деле.
When all men flinched, then-he felt sure-he alone would know how to deal with the spurious menace of wind and seas.	Если все утратят мужество, он один - в этом был он уверен - сумеет встретить фальшивую угрозу ветра и волн.
He knew what to think of it.	Он знал, чего она стоит.
Seen dispassionately, it seemed contemptible.	Ему - беспристрастному зрителю - она казалась достойной презрения.
He could detect no trace of emotion in himself, and the final effect of a staggering event was that, unnoticed and apart from the noisy crowd of boys, he exulted with fresh certitude in his avidity for adventure, and in a sense of many-sided courage.	Он сам не ощущал ни малейшего волнения, и потрясающее событие закончилось тем, что, отделившись незаметно от шумной толпы мальчиков, Джим ликовал, вновь убедившись в своей жажде приключений и многогранном своем мужестве.
CHAPTER 2	2
After two years of training he went to sea, and entering the regions so well known to his imagination, found them strangely barren of adventure.	После двух лет учения он ушел в плавание, и жизнь на море, которую он так ярко себе представлял, оказалась странно лишенной приключений.
He made many voyages.	Он сделал много рейсов.
He knew the magic monotony of existence between sky and water: he had to bear the criticism of men, the exactions of the sea, and the prosaic severity of the daily task that gives bread-but whose only reward is in the perfect love of the work.	Познал магию монотонного существования между небом и землей; ему приходилось выносить порицания людей, взыскательность моря и прозаически суровый повседневный труд ради куска хлеба, - единственной наградой за него является безграничная любовь к своему делу.

This reward eluded him.	Эта награда ускользнула от Джима.
Yet he could not go back, because there is nothing more enticing, disenchanting, and enslaving than the life at sea.	Однако вернуться он не мог, ибо нет ничего более заманчивого, разочаровывающего и порабощающего, чем жизнь на море.
Besides, his prospects were good.	Кроме того, у него были виды на будущее.
He was gentlemanly, steady, tractable, with a thorough knowledge of his duties; and in time, when yet very young, he became chief mate of a fine ship, without ever having been tested by those events of the sea that show in the light of day the inner worth of a man, the edge of his temper, and the fibre of his stuff; that reveal the quality of his resistance and the secret truth of his pretences, not only to others but also to himself.	Он был благовоспитан, уравновешен, послушен и в совершенстве знал свои обязанности; вскоре, совсем еще молодым, он был назначен старшим помощником на прекрасное судно, не успев столкнуться с теми испытаниями моря, какие обнаруживают, чего стоит человек, из какого материала он скроен и каков его нрав; эти испытания вскрывают силу сопротивляемости и истинные мотивы его стремлений не только другим, но и ему самому.
Only once in all that time he had again a glimpse of the earnestness in the anger of the sea.	Лишь однажды за все это время он снова мельком увидел подлинную ярость моря.
That truth is not so often made apparent as people might think.	А ярость эта проявляется не так часто, как принято думать.
There are many shades in the danger of adventures and gales, and it is only now and then that there appears on the face of facts a sinister violence of intention-that indefinable something which forces it upon the mind and the heart of a man, that this complication of accidents or these elemental furies are coming at him with a purpose of malice, with a strength beyond control, with an unbridled cruelty that means to tear out of him his hope and his fear, the pain of his fatigue and his longing for rest: which means to smash, to destroy, to annihilate all he has seen, known, loved, enjoyed, or hated; all that is priceless and necessary-the sunshine, the memories, the future; which means to sweep the whole precious world utterly away from his sight by the simple and appalling act of taking his life.	Есть много оттенков в опасности приключений и бурь, и только изредка лик событий затягивается мрачной пеленой зловещего умысла: вскрывается неуловимое нечто, и в мозг и в сердце человека закрадывается уверенность в том, что это сплетение событий или бешенство стихий надвигается с целью недоброй, с силой, не поддающейся контролю, с жестокостью необузданной, замышляющей вырвать у человека надежду и возбудить в нем страх, мучительную усталость и стремление к покою... раздавить, уничтожить, стереть все, что он видел, знал, любил, ненавидел, - и насущно необходимое и ненужное - солнечный свет, воспоминания, будущее, - надвигается с жестокостью, замышляющей смести весь мир, просто и безжалостно отняв у человека жизнь.
Jim, disabled by a falling spar at the beginning of a week of which his Scottish captain used to say afterwards,	На Джима упал брус, и он вышел из строя в самом начале той недели, о которой шотландец-капитан впоследствии говорил:
'Man! it's a pairfect meeracle to me how she lived through it!' spent many days stretched on his back, dazed, battered, hopeless, and tormented as if at the bottom of an abyss of unrest.	"Дружище! Я считаю чудом, что судно выдержало!" Много дней Джим пролежал на спине, оглушенный, разбитый, измученный, потерявший надежду, словно обретался в бездне непокоя.
He did not care what the end would be, and in his lucid moments overvalued his indifference.	Его не интересовало, каков будет конец, и в минуты просветления он переоценивал свое равнодушие.
The danger, when not seen, has the imperfect vagueness of human thought.	Опасность, когда ее не видишь, отличается несовершенством и расплывчатостью человеческой мысли.

The fear grows shadowy; and Imagination, the enemy of men, the father of all terrors, unstimulated, sinks to rest in the dullness of exhausted emotion.	Страх становится слабее, ничем не подстрекаемое воображение - враг людей, отец всех ужасов -тонет в тупой усталости.
Jim saw nothing but the disorder of his tossed cabin.	Джим видел только свою каюту, приведенную в беспорядок качкой.
He lay there battened down in the midst of a small devastation, and felt secretly glad he had not to go on deck.	Он лежал, словно замурованный; перед ним была картина опустошения в миниатюре, и втайне он радовался, что ему не нужно идти на палубу.
But now and again an uncontrollable rush of anguish would grip him bodily, make him gasp and writhe under the blankets, and then the unintelligent brutality of an existence liable to the agony of such sensations filled him with a despairing desire to escape at any cost.	Но изредка непобедимая тревога схватывала в тиски его тело, заставляя задыхаться и корчиться под одеялами, и тогда тупая животная жажда жить, сопутствующая физической агонии, вызывала в нем отчаянное желание спастись во что бы то ни стало.
Then fine weather returned, and he thought no more about It.	Потом буря миновала, и Джим больше о ней не вспоминал.
His lameness, however, persisted, and when the ship arrived at an Eastern port he had to go to the hospital.	Однако он все еще хромал, а когда судно прибыло в один восточный порт, Джиму пришлось лечь в госпиталь.
His recovery was slow, and he was left behind.	Он поправлялся медленно, и судно ушло без него.
There were only two other patients in the white men's ward: the purser of a gunboat, who had broken his leg falling down a hatchway; and a kind of railway contractor from a neighbouring province, afflicted by some mysterious tropical disease, who held the doctor for an ass, and indulged in secret debaucheries of patent medicine which his Tamil servant used to smuggle in with unwearied devotion.	Кроме Джима, в палате для белых было всего лишь два больных: баталер с канонерки, который сломал себе ногу, свалившись в люк, и железнодорожный поставщик из соседней провинции, пораженный какой-то таинственной тропической болезнью. Доктора он считал ослом и втайне злоупотреблял патентованным лекарством, которое приносил ему контрабандой его неутомимый и преданный слуга тамил.
They told each other the story of their lives, played cards a little, or, yawning and in pyjamas, lounged through the day in easy-chairs without saying a word.	Больные рассказывали друг другу случаи о своей жизни, играли в карты или, в пижамах, валялись по целым дням в кресле, зевали и не обменивались ни единым словом.
The hospital stood on a hill, and a gentle breeze entering through the windows, always flung wide open, brought into the bare room the softness of the sky, the languor of the earth, the bewitching breath of the Eastern waters.	Госпиталь стоял на холме, и легкий ветерок, врываясь в окна, всегда раскрытые настежь, приносил в комнату с голыми стенами мягкий аромат неба, томный запах земли, чарующее дыхание восточных морей.
There were perfumes in it, suggestions of infinite repose, the gift of endless dreams.	Эти запахи словно говорили о вечном отдыхе, о нескончаемых грезах.
Jim looked every day over the thickets of gardens, beyond the roofs of the town, over the fronds of palms growing on the shore, at that roadstead which is a thoroughfare to the East,-at the roadstead dotted by garlanded islets, lighted by festal sunshine, its ships like toys, its brilliant activity resembling a holiday pageant, with the eternal serenity of the Eastern sky overhead and the smiling peace of the Eastern seas possessing the space as far as the horizon.	Каждый день Джим глядел на изгороди садов, крыши домов, кроны пальм, окаймляющих берег, и дальше - туда, на рейд - путь на Восток, - на рейд, усеянный гирляндами островков, залитый праздничным солнечным светом, на корабли, маленькие, словно игрушечные, на суету сверкающего рейда, - эта суета напоминала шумный языческий праздник, - а вечно ясное восточное небо и улыбающееся мирное море тянулось вдаль и вширь до самого горизонта.

Directly he could walk without a stick, he descended into the town to look for some opportunity to get home.	Как только Джим стал ходить без палки, он спустился в город разузнать о возможности вернуться на родину.
Nothing offered just then, and, while waiting, he associated naturally with the men of his calling in the port.	В то время благоприятного случая не представлялось, и, выжидая, он, естественно, сошелся в порту с людьми своей профессии.
These were of two kinds.	Они были двух сортов.
Some, very few and seen there but seldom, led mysterious lives, had preserved an undefaced energy with the temper of buccaneers and the eyes of dreamers.	Одни - их было очень мало, и в порту их видели редко - жили жизнью таинственной; то были люди с неугасимой энергией, темпераментом пиратов и глазами мечтателей.
They appeared to live in a crazy maze of plans, hopes, dangers, enterprises, ahead of civilisation, in the dark places of the sea; and their death was the only event of their fantastic existence that seemed to have a reasonable certitude of achievement.	Казалось, они блуждали в лабиринте безумных планов, надежд, опасностей, предприятий, в стороне от цивилизации, в неведомых уголках моря; в их фантастическом существовании смерть была единственным событием, казавшимся разумно законченным.
The majority were men who, like himself, thrown there by some accident, had remained as officers of country ships.	Большинство же состояло из людей, которые, попав сюда, подобно самому Джиму, случайно, вошли в командный состав местных судов.
They had now a horror of the home service, with its harder conditions, severer view of duty, and the hazard of stormy oceans.	Теперь они с ужасом смотрели на службу в родном флоте, где дисциплина была строже, долг - священен, а суда обречены на штормы.
They were attuned to the eternal peace of Eastern sky and sea.	Они настроились на вечный покой восточного неба и моря.
They loved short passages, good deck-chairs, large native crews, and the distinction of being white.	Полюбили короткие рейсы, удобные кресла на палубе, многочисленную туземную команду и преимущество быть белым.
They shuddered at the thought of hard work, and led precariously easy lives, always on the verge of dismissal, always on the verge of engagement, serving Chinamen, Arabs, half-castes-would have served the devil himself had he made it easy enough.	Они содрогались при мысли о тяжелой работе и, полагаясь на случай, жили беззаботно, получая то отставку, то новое назначение, служа китайцам, арабам, полукровкам... они готовы были служить самому дьяволу, если бы тот предоставил им эту возможность.
They talked everlastingly of turns of luck: how So-and-so got charge of a boat on the coast of China-a soft thing; how this one had an easy billet in Japan somewhere, and that one was doing well in the Siamese navy; and in all they said-in their actions, in their looks, in their persons-could be detected the soft spot, the place of decay, the determination to lounge safely through existence.	Неустанно говорили они о случайных удачах: как такой-то получил командование судном, плававшим у берегов Китая - легкая работа; как одному досталось прекрасное место где-то в Японии, а другой преуспевает в сиамском флоте; на всем, что бы они ни говорили, - на всех их поступках, взглядах, манерах, - было пятно - знак гниения - решимость пройти свой путь в спокойствии и безопасности.
To Jim that gossiping crowd, viewed as seamen, seemed at first more unsubstantial than so many shadows.	Джиму эта толпа разглагольствующих моряков казалась сначала менее реальной, чем тени.
But at length he found a fascination in the sight of those men, in their appearance of doing so well on such a small allowance of danger and toil.	Но под конец он начал находить очарование в этих людях, якобы преуспевающих, на чью долю выпадало так мало опасностей и труда.

In time, beside the original disdain there grew up slowly another sentiment; and suddenly, giving up the idea of going home, he took a berth as chief mate of the Patna.	И презрение мало-помалу вытеснялось иным чувством. Внезапно отказавшись от мысли вернуться на родину, он поступил штурманом на "Патну".
The Patna was a local steamer as old as the hills, lean like a greyhound, and eaten up with rust worse than a condemned water-tank.	"Патна" была местным пароходом, таким же старым, как холмы, тощим, как борзая, и изъеденным ржавчиной хуже, чем никуда не годный чан для воды.
She was owned by a Chinaman, chartered by an Arab, and commanded by a sort of renegade New South Wales German, very anxious to curse publicly his native country, but who, apparently on the strength of Bismarck's victorious policy, brutalised all those he was not afraid of, and wore a 'blood-and-iron' air,' combined with a purple nose and a red moustache.	Владельцем ее был китаец, фрахтовщиком - араб, а капитаном - ренегат, немец из Нового Южного Уэльса, который на людях неустанно проклинал свою родину, но, - видимо, подражая успешной политике Бисмарка, - тиранил всех тех, кого не боялся, и разгуливал с видом свирепым-и железно-непоколебимым, да в придачу имел рыжие усы и багровый нос.
After she had been painted outside and whitewashed inside, eight hundred pilgrims (more or less) were driven on board of her as she lay with steam up alongside a wooden jetty.	После того как "Патну" окрасили снаружи и побелили внутри, около восьмисот паломников были пригнаны на борт судна, разводившего пары у деревянной пристани.
They streamed aboard over three gangways, they streamed in urged by faith and the hope of paradise, they streamed in with a continuous tramp and shuffle of bare feet, without a word, a murmur, or a look back; and when clear of confining rails spread on all sides over the deck, flowed forward and aft, overflowed down the yawning hatchways, filled the inner recesses of the ship-like water filling a cistern, like water flowing into crevices and crannies, like water rising silently even with the rim.	По трем сходням тремя потоками поднимались они на борт, подстрекаемые верой и надеждой на рай, поднимались, топая и шаркая босыми ногами, не обмениваясь ни одним словом, не озираясь назад; отойдя от поручней, растеклись по всей палубе, двинулись на нос и на корму, спустились в зияющие люки, заполнили все уголки судна, как вода, наполняющая цистерну, как вода, проникающая в выбоины и трещины, как вода, бесшумно поднимающаяся к краям сосуда.
Eight hundred men and women with faith and hopes, with affections and memories, they had collected there, coming from north and south and from the outskirts of the East, after treading the jungle paths, descending the rivers, coasting in praus along the shallows, crossing in small canoes from island to island, passing through suffering, meeting strange sights, beset by strange fears, upheld by one desire.	Восемьсот мужчин и женщин - каждый со своими надеждами, верой, привязанностями, воспоминаниями - пришли сюда с севера и юга и с далекого востока. Они пробирались по тропинкам в джунглях, спускались по течению рек, плыли в прау вдоль отмелей, перебирались в маленьких каноэ с острова на остров, терпели тяжелые лишения, видели незнакомые места, испытали неведомый доселе страх, влекомые единым желанием.
They came from solitary huts in the wilderness, from populous campongs, from villages by the sea.	Они пришли из одиноких хижин в лесной глуши, из многолюдных поселков, из приморских деревень.
At the call of an idea they had left their forests, their clearings, the protection of their rulers, their prosperity, their poverty, the surroundings of their youth and the graves of their fathers.	Словно по зову, покинули они свои леса, свои просеки, своих защитников-вождей, свои богатства и свою нищету, друзей юности и могилы отцов.

They came covered with dust, with sweat, with grime, with rags-the strong men at the head of family parties, the lean old men pressing forward without hope of return; young boys with fearless eyes glancing curiously, shy little girls with tumbled long hair; the timid women muffled up and clasping to their breasts, wrapped in loose ends of soiled head-cloths, their sleeping babies, the unconscious pilgrims of an exacting belief.	Пришли, покрытые пылью и потом, в грязи, в лохмотьях, - сильные мужчины во главе своих семей; тощие старики, идущие вперед, не надеясь на возвращение; юноши с бесстрашными глазами, с любопытством озирающиеся по сторонам; пугливые девочки со спутанными длинными волосами; робкие женщины, закутанные в покрывала и прижимающие к груди младенцев, обернутых в концы грязных головных покрывал, -спящих младенцев, бессознательных паломников взыскательной веры.
'Look at dese cattle,' said the German skipper to his new chief mate.	- Посмотрите-ка на этот скот, - сказал немец-шкипер новому своему штурману.
An Arab, the leader of that pious voyage, came last.	Араб - вождь этих благочестивых странников -явился последним.
He walked slowly aboard, handsome and grave in his white gown and large turban.	На борт он поднялся медленно, - красивый, серьезный, в белом одеянии и большом тюрбане.
A string of servants followed, loaded with his luggage; the Patna cast off and backed away from the wharf.	За ним следовала вереница слуг, тащивших его пожитки. "Патна" отчалила от пристани.
She was headed between two small islets, crossed obliquely the anchoring-ground of sailing-ships, swung through half a circle in the shadow of a hill, then ranged close to a ledge of foaming reefs.	Она проскользнула между двумя островками и наискось пересекла стоянку парусных судов, прорезала полукруглую тень холма, потом близко подошла к гряде покрытых пеной рифов.
The Arab, standing up aft, recited aloud the prayer of travellers by sea.	Араб, стоя на корме, вслух читал молитву плавающих и путешествующих.
He invoked the favour of the Most High upon that journey, implored His blessing on men's toil and on the secret purposes of their hearts; the steamer pounded in the dusk the calm water of the Strait; and far astern of the pilgrim ship a screw-pile lighthouse, planted by unbelievers on a treacherous shoal, seemed to wink at her its eye of flame, as if in derision of her errand of faith.	Он призывал милость всевышнего на это путешествие, молил благословить труд людей и тайные их стремления. В сумерках пароход разбил спокойные воды пролива, а далеко за кормой паломнического судна маяк, поставленный неверными на предательской мели, казалось, подмигивал пламенным глазом, словно насмехаясь над благочестивым паломничеством.
She cleared the Strait, crossed the bay, continued on her way through the	"Патна" вышла из пролива, пересекла залив и продолжала путь по проходу
' One-degree' passage.	"Один градус".
She held on straight for the Red Sea under a serene sky, under a sky scorching and unclouded, enveloped in a fulgor of sunshine that killed all thought, oppressed the heart, withered all impulses of strength and energy.	Она шла к Красному морю под ясным небом, под небом палящим и безоблачным, окутанным в солнечное сияние, которое убивает все мысли, давит на сердце, иссушает всякую энергию и силу.
And under the sinister splendour of that sky the sea, blue and profound, remained still, without a stir, without a ripple, without a wrinkle-viscous, stagnant, dead.	А под зловещим сверканием неба море, синее и глубокое, оставалось неподвижным, даже рябь не морщила его поверхности, - море клейкое, стоячее, мертвое.

The Patna, with a slight hiss, passed over that plain, luminous and smooth, unrolled a black ribbon of smoke across the sky, left behind her on the water a white ribbon of foam that vanished at once, like the phantom of a track drawn upon a lifeless sea by the phantom of a steamer.	"Патна" с легким шипением прошла по этой лучезарной и гладкой равнине, развернула по небу черную ленту дыма, оставляя за собой на воде белую ленту пены, которая тотчас же исчезла, словно призрачный след, начертанный на безжизненном море призрачным кораблем.
Every morning the sun, as if keeping pace in his revolutions with the progress of the pilgrimage, emerged with a silent burst of light exactly at the same distance astern of the ship, caught up with her at noon, pouring the concentrated fire of his rays on the pious purposes of the men, glided past on his descent, and sank mysteriously into the sea evening after evening, preserving the same distance ahead of her advancing bows.	Каждое утро солнце, словно приноравливаясь на путях своих к продвижению паломников, поднималось, молчаливо извергая свет всегда на одном и том же расстоянии от кормы судна, нагоняло его в полдень, изливая сгущенный огонь своих лучей на благочестивые стремления путников, стремилось дальше, на запад, и таинственно погружалось в море - каждый вечер на одном и том же расстоянии от носа "Патны".
The five whites on board lived amidships, isolated from the human cargo.	Пять белых на борту жили на середине судна, изолированные от человеческого груза.
The awnings covered the deck with a white roof from stem to stern, and a faint hum, a low murmur of sad voices, alone revealed the presence of a crowd of people upon the great blaze of the ocean.	Тент белой крышей протянулся над палубой с носа до кормы, и только слабое жужжанье - тихий шепот грустных голосов - обнаруживало присутствие толпы людей на ослепительной глади океана.
Such were the days, still, hot, heavy, disappearing one by one into the past, as if falling into an abyss for ever open in the wake of the ship; and the ship, lonely under a wisp of smoke, held on her steadfast way black and smouldering in a luminous immensity, as if scorched by a flame flicked at her from a heaven without pity.	Так проходили дни, безмолвные, горячие, тяжелые, исчезая один за другим в прошлом, словно падая в пропасть, вечно зияющую в кильватере судна; а "Патна", одинокая под облачком дыма, упорно шла вперед, черная и дымящаяся в лучезарном пространстве, как будто опаленная пламенем, безжалостно хлеставшим ее с неба.
The nights descended on her like a benediction.	Ночи спускались на нее как благословение.
CHAPTER 3	3
A marvellous stillness pervaded the world, and the stars, together with the serenity of their rays, seemed to shed upon the earth the assurance of everlasting security. The young moon recurved, and shining low in the west, was like a slender shaving thrown up from a bar of gold, and the Arabian Sea, smooth and cool to the eye like a sheet of ice, extended its perfect level to the perfect circle of a dark horizon.	Чудесная тишина объяла мир, и звезды, казалось, посылали на землю вместе с ясными своими лучами заверение в вечной безопасности; Молодой месяц, изогнутый, сияющий низко на западе, походил на тонкую стружку, оторвавшуюся от золотого слитка, а Аравийское море, ровное и казавшееся холодным словно ледяная гладь, простиралось до темного горизонта.

The propeller turned without a check, as though its beat had been part of the scheme of a safe universe; and on each side of the Patna two deep folds of water, permanent and sombre on the unwrinkled shimmer, enclosed within their straight and diverging ridges a few white swirls of foam bursting in a low hiss, a few wavelets, a few ripples, a few undulations that, left behind, agitated the surface of the sea for an instant after the passage of the ship, subsided splashing gently, calmed down at last into the circular stillness of water and sky with the black speck of the moving hull remaining everlastingly in its centre.	Винт вертелся безостановочно, как будто удары его являлись частью схемы какой-то надежной вселенной; а по обе стороны "Патны" две глубокие складки воды, неподвижные и мрачные, протянулись на мерцающей глади; между этими прямыми расходящимися гребнями виднелось несколько белых завитков пены, вскипающей с тихим шипением, легкая рябь, зыбь и маленькие волны, которые, оставшись позади, за кормой, еще секунду шевелили поверхность моря, потом с мягким плеском успокаивались, умиротворенные тишиной воды и неба, а черное пятно -движущееся судно - по-прежнему оставалось в самом центре тишины.
Jim on the bridge was penetrated by the great certitude of unbounded safety and peace that could be read on the silent aspect of nature like the certitude of fostering love upon the placid tenderness of a mother's face.	Джим, стоявший на мостике, был проникнут великой уверенностью в безграничной безопасности и спокойствии, запечатленных на безмолвном лике природы, как любовь запечатлевается на кротком и неясном лице матери.
Below the roof of awnings, surrendered to the wisdom of white men and to their courage, trusting the power of their unbelief and the iron shell of their fire-ship, the pilgrims of an exacting faith slept on mats, on blankets, on bare planks, on every deck, in all the dark corners, wrapped in dyed cloths, muffled in soiled rags, with their heads resting on small bundles, with their faces pressed to bent forearms: the men, the women, the children; the old with the young, the decrepit with the lusty-all equal before sleep, death's brother.	Под тентом, отдавшись мудрости белых людей и их мужеству, доверяя могуществу их неверия и железной скорлупе их огненного корабля, -паломники взыскательной веры спали на циновках, на одеялах, на голых досках, на всех палубах, во всех темных углах - спали, завернутые в окрашенные ткани, закутанные в грязные лохмотья, а головы их покоились на маленьких узелках, и лица были прикрыты согнутыми руками; спали мужчины, женщины, дети, старые вместе с молодыми, дряхлые вместе с сильными -все равные перед лицом сна, брата смерти.
A draught of air, fanned from forward by the speed of the ship, passed steadily through the long gloom between the high bulwarks, swept over the rows of prone bodies; a few dim flames in globe-lamps were hung short here and there under the ridge-poles, and in the blurred circles of light thrown down and trembling slightly to the unceasing vibration of the ship appeared a chin upturned, two closed eyelids, a dark hand with silver rings, a meagre limb draped in a torn covering, a head bent back, a naked foot, a throat bared and stretched as if offering itself to the knife.	Струя воздуха, навеваемая с носа благодаря быстрому ходу судна, прорезала темное пространство между высокими бульварками, проносилась над рядами распростертых тел; тускло горели круглые лампы, подвешенные к перекладинам, и в мутных кругах света, отбрасываемого вниз и слегка трепещущего в ответ на непрекращающуюся вибрацию судна, виднелись задранный вверх подбородок, сомкнутые веки, темная рука с серебряными кольцами, худая нога под рваным одеялом, голова, откинутая назад, голая ступня, шея, обнаженная и вытянутая, словно подставленная под нож.

The well-to-do had made for their families shelters with heavy boxes and dusty mats; the poor reposed side by side with all they had on earth tied up in a rag under their heads; the lone old men slept, with drawn-up legs, upon their prayer-carpets, with their hands over their ears and one elbow on each side of the face; a father, his shoulders up and his knees under his forehead, dozed dejectedly by a boy who slept on his back with tousled hair and one arm commandingly extended; a woman covered from head to foot, like a corpse, with a piece of white sheeting, had a naked child in the hollow of each arm; the Arab's belongings, piled right aft, made a heavy mound of broken outlines, with a cargo-lamp swung above, and a great confusion of vague forms behind: gleams of paunchy brass pots, the foot-rest of a deck-chair, blades of spears, the straight scabbard of an old sword leaning against a heap of pillows, the spout of a tin coffee-pot.	Люди зажиточные устроили для своих семей уголки, огородившись тяжелыми ящиками и пыльными циновками; бедные лежали бок о бок, а все свое имущество, завязанное в узел, засунули себе под голову; одинокие старики спали, подогнув колени, на ковриках, расстилаемых для молитвы, раздвинув локти, прикрывая руками уши; какой-то мужчина, втянув голову в плечи и уткнувшись лбом в колени, грустно дремал подле растрепанного мальчика, который спал на спине, повелительно вытянув руку; одна женщина, прикрытая с головы до ног, словно покойница, белой простыней, держала в каждой руке по голому ребенку; имущество араба, сложенное на корме, громоздилось тяжелой глыбой с ломаными очертаниями, а лампа, спускавшаяся сверху, тускло освещала груду наваленных вещей: виднелись пузатые медные горшки, подножка стула, клинки копий, прямые ножны старого меча, прислоненные к куче подушек, нос жестяного кофейника.
The patent log on the taffrail periodically rang a single tinkling stroke for every mile traversed on an errand of faith.	Патентованный лаг на поручнях кормы ритмически выбивал раздельные звенящие удары, отмечая каждую милю, пройденную паломниками.
Above the mass of sleepers a faint and patient sigh at times floated, the exhalation of a troubled dream; and short metallic clangs bursting out suddenly in the depths of the ship, the harsh scrape of a shovel, the violent slam of a furnace-door, exploded brutally, as if the men handling the mysterious things below had their breasts full of fierce anger: while the slim high hull of the steamer went on evenly ahead, without a sway of her bare masts, cleaving continuously the great calm of the waters under the inaccessible serenity of the sky.	Время от времени над телами спящих всплывал слабый и терпеливый вздох - испарения тревожного сна; из недр судна внезапно вырывался короткий металлический стук, слышно было, как жестко скребла лопата, с шумом захлопывалась дверца печи, словно люди, священнодействующие над чем-то таинственным там, внизу, были исполнены ярости и гнева; а стройный, высокий корпус парохода мерно продвигался вперед, неподвижно застыли голые мачты, а нос упорно разрезал великий покой вод, спящих под недоступным и ясным небом.
Jim paced athwart, and his footsteps in the vast silence were loud to his own ears, as if echoed by the watchful stars: his eyes, roaming about the line of the horizon, seemed to gaze hungrily into the unattainable, and did not see the shadow of the coming event.	Джим ходил взад и вперед, и в необъятном молчании шаги его раздавались громко, словно настороженные звезды отзывались на них эхом. Глаза его, блуждая вдоль линии горизонта, как будто жадно вглядывались в недосягаемое и не видели тени надвигающегося события.
The only shadow on the sea was the shadow of the black smoke pouring heavily from the funnel its immense streamer, whose end was constantly dissolving in the air.	Единственной тенью на море была тень от черного дыма, тяжело выбрасывающего из трубы широкий флаг, конец которого растворялся в воздухе.
Two Malays, silent and almost motionless, steered, one on each side of the wheel, whose brass rim shone fragmentarily in the oval of light thrown out by the binnacle.	Два малайца, молчаливые и неподвижные, стоя по обе стороны штурвала, управляли рулем; медный обод колеса поблескивал в овальном пятне света, отбрасываемого лампой в нактоузе.

Now and then a hand, with black fingers alternately letting go and catching hold of revolving spokes, appeared in the illumined part; the links of wheel-chains ground heavily in the grooves of the barrel.	Время от времени рука с черными пальцами, то отпуская, то снова сжимая вращающиеся спицы, показывалась на светлом пятне; звенья рулевых цепей тяжело скрежетали в пазах вала.
Jim would glance at the compass, would glance around the unattainable horizon, would stretch himself till his joints cracked, with a leisurely twist of the body, in the very excess of well-being; and, as if made audacious by the invincible aspect of the peace, he felt he cared for nothing that could happen to him to the end of his days.	Джим посматривал на компас, окидывал взглядом недосягаемый горизонт, потягивался так, что суставы трещали, лениво изгибался всем телом, охваченный сознанием собственного благополучия; нерушимое спокойствие словно придало ему мужества, и он чувствовал - ему все равно, что бы ни случилось с ним до конца его дней.
From time to time he glanced idly at a chart pegged out with four drawing-pins on a low three-legged table abaft the steering-gear case.	Изредка он лениво взглядывал на карту, прикрепленную четырьмя кнопками к низкому трехногому столу, стоявшему позади штурвала.
The sheet of paper portraying the depths of the sea presented a shiny surface under the light of a bull's-eye lamp lashed to a stanchion, a surface as level and smooth as the glimmering surface of the waters.	При свете фонаря, подвешенного к пиллерсу, лист бумаги, отображающий глубины моря, слегка отсвечивал; дно, изображенное на нем, было такое же гладкое, как мерцающая поверхность вод.
Parallel rulers with a pair of dividers reposed on it; the ship's position at last noon was marked with a small black cross, and the straight pencil-line drawn firmly as far as Perim figured the course of the ship-the path of souls towards the holy place, the promise of salvation, the reward of eternal life-while the pencil with its sharp end touching the Somali coast lay round and still like a naked ship's spar floating in the pool of a sheltered dock.	На карте лежали линейка для проведения параллелей и циркуль; положение судна в полдень было отмечено черным крестиком, а твердая прямая линия, проведенная карандашом до перима, обозначала курс судна - тропу душ к святому месту, к обетованному спасению, к вечной жизни; карандаш, касаясь острием берега Сомали, лежал круглый и неподвижный, словно голая мачта, всплывшая в заводи защищенного дока.
'How steady she goes,' thought Jim with wonder, with something like gratitude for this high peace of sea and sky.	"Как ровно идет судно", - с удивлением подумал Джим, с какою-то благодарностью воспринимая великий покой моря и неба.
At such times his thoughts would be full of valorous deeds: he loved these dreams and the success of his imaginary achievements.	В такие минуты мысли его вращались в кругу доблестных подвигов, он любил эти мечты и успех своих воображаемых достижений.
They were the best parts of life, its secret truth, its hidden reality.	То было лучшее в жизни, тайная ее истина, скрытая ее реальность.
They had a gorgeous virility, the charm of vagueness, they passed before him with an heroic tread; they carried his soul away with them and made it drunk with the divine philtre of an unbounded confidence in itself.	В этих мечтах была великолепная мужественность, очарование неуловимого, они проходили перед ним героической процессией, они увлекали его душу и опьяняли ее божественным напитком - безграничной верой в самое себя.
There was nothing he could not face.	Не было ничего, чему бы он не смог противостоять.

He was so pleased with the idea that he smiled, keeping perfunctorily his eyes ahead; and when he happened to glance back he saw the white streak of the wake drawn as straight by the ship's keel upon the sea as the black line drawn by the pencil upon the chart.	Эта мысль так ему понравилась, что он улыбнулся, беспечно глядя вперед; оглянувшись, он увидел белую полосу кильватера, проведенную по морю килем судна, - полосу такую же прямую, как черная линия, проведенная карандашом на карте.
The ash-buckets racketed, clanking up and down the stoke-hold ventilators, and this tin-pot clatter warned him the end of his watch was near.	Ведра с золой ударялись о вентиляторы кочегарки, и этот металлический стук напомнил ему, что близится конец его вахты.
He sighed with content, with regret as well at having to part from that serenity which fostered the adventurous freedom of his thoughts.	Он вздохнул с удовольствием, но в то же время пожалел, что приходится расставаться с этим невозмутимым спокойствием, поощряющим свободные дерзания его мыслей.
He was a little sleepy too, and felt a pleasurable languor running through every limb as though all the blood in his body had turned to warm milk.	Ему немножко хотелось спать, он ощущал приятную усталость во всем теле, словно вся кровь его превратилась в теплое молоко.
His skipper had come up noiselessly, in pyjamas and with his sleeping-jacket flung wide open.	Шкипер бесшумно поднялся на мостик; он был в пижаме, и широко распахнутая куртка открывала голую грудь.
Red of face, only half awake, the left eye partly closed, the right staring stupid and glassy, he hung his big head over the chart and scratched his ribs sleepily.	Он еще не совсем проснулся; лицо у него было красное, левый глаз полузакрыт, правый, мутный, тупо вытаращен; свесив свою большую голову над картой, он сонно чесал себе бок.
There was something obscene in the sight of his naked flesh.	Было что-то непристойное в этом голом теле.
His bared breast glistened soft and greasy as though he had sweated out his fat in his sleep.	Г рудь его, мягкая и сильная, лоснилась, словно он вспотел во сне, и из пор выступил жир.
He pronounced a professional remark in a voice harsh and dead, resembling the rasping sound of a wood-file on the edge of a plank; the fold of his double chin hung like a bag triced up close under the hinge of his jaw. Jim started, and his answer was full of deference; but the odious and fleshy figure, as though seen for the first time in a revealing moment, fixed itself in his memory for ever as the incarnation of everything vile and base that lurks in the world we love: in our own hearts we trust for our salvation, in the men that surround us, in the sights that fill our eyes, in the sounds that fill our ears, and in the air that fills our lungs.	Он сделал какое-то профессиональное замечание голосом хриплым и безжизненным, напоминающим скрежет пилы, врезающейся в доску; складка его двойного подбородка свисала, как мешок, подвязанный к челюсти; Джим вздрогнул и ответил очень почтительно; но отвратительная мясистая фигура, словно увиденная впервые в минуту просветления, навсегда запечатлелась в его памяти как воплощение всего порочного и подлого, что таится в мире, нами любимом: оно таится в наших сердцах, которым мы вверяем наше спасение; в людях, нас окружающих; в картинах, какие раскрываются перед нашими глазами; в звуках, касающихся нашего слуха; в воздухе, наполняющем наши легкие.
The thin gold shaving of the moon floating slowly downwards had lost itself on the darkened surface of the waters, and the eternity beyond the sky seemed to come down nearer to the earth, with the augmented glitter of the stars, with the more profound sombreness in the lustre of the half-transparent dome covering the flat disc of an opaque sea.	Тонкая золотая стружка месяца, медленно опускаясь, погрузилась в потемневшую воду, и вечность словно придвинулась к земле, ярче замерцали звезды, интенсивнее стал блеск полупрозрачного купола, нависшего над плоским диском темного моря.

The ship moved so smoothly that her onward motion was imperceptible to the senses of men, as though she had been a crowded planet speeding through the dark spaces of ether behind the swarm of suns, in the appalling and calm solitudes awaiting the breath of future creations.	Судно скользило так ровно, что не ощущалось никакого движения вперед, как будто "Патна" была планетой, несущейся сквозь темные пространства эфира, за роем солнц, в устрашающей и спокойной пустыне, ожидающей дыхания новых творений.
'Hot is no name for it down below,' said a voice.	- Мало сказать, жарко - там, внизу, - раздался чей-то голос.
Jim smiled without looking round.	Джим, не оборачиваясь, улыбнулся.
The skipper presented an unmoved breadth of back: it was the renegade's trick to appear pointedly unaware of your existence unless it suited his purpose to turn at you with a devouring glare before he let loose a torrent of foamy, abusive jargon that came like a gush from a sewer.	Шкипер, невозмутимый, стоял, повернувшись к нему широкой спиной; в обычае ренегата было не замечать сначала вашего присутствия, а затем, пожирая вас глазами, разразиться, с пеной у рта, потоком брани, вырывающимся словно из водосточной трубы.
Now he emitted only a sulky grunt; the second engineer at the head of the bridge-ladder, kneading with damp palms a dirty sweat-rag, unabashed, continued the tale of his complaints.	Сейчас он только угрюмо что-то проворчал; второй механик поднялся на мостик и, вытирая влажные ладони грязной тряпкой, нимало не смущаясь, продолжал жаловаться.
The sailors had a good time of it up here, and what was the use of them in the world he would be blowed if he could see.	Морякам хорошо здесь, наверху, и хотел бы он знать, какой от них толк?
The poor devils of engineers had to get the ship along anyhow, and they could very well do the rest too; by gosh they-'Shut up!' growled the German stolidly.	Бедные механики должны вести судно, и они прекрасно справились бы и со всем остальным; ей-богу, они... -Замолчите! - флегматично проворчал немец.
' Oh yes!	- Ну конечно!
Shut up-and when anything goes wrong you fly to us, don't you?' went on the other.	Замолчать! А как что неладно, вы сейчас же бежите к нам, верно? - продолжал тот.
He was more than half cooked, he expected; but anyway, now, he did not mind how much he sinned, because these last three days he had passed through a fine course of training for the place where the bad boys go when they die-b'gosh, he had-besides being made jolly well deaf by the blasted racket below.	Он уже наполовину изжарился там, внизу. Во всяком случае, теперь ему все равно, как бы он ни нагрешил: за последние три дня он получил прекрасное представление о том местечке, куда отправляются после смерти дрянные людишки... ей-богу, получил... и вдобавок оглох от адского шума там, внизу.
The durned, compound, surface-condensing, rotten scrap-heap rattled and banged down there like an old deck-winch, only more so; and what made him risk his life every night and day that God made amongst the refuse of a breaking-up yard flying round at fifty-seven revolutions, was more than he could tell.	Проклятая гнилая развалина грохочет и тарахтит, словно старая лебедка, даже еще громче; и какого черта ему рисковать своею жизнью дни и ночи среди всей этой рухляди, будто на кладбище для кораблей, он понятия не имеет!
He must have been born reckless, b'gosh.	Должно быть, он от рождения такой легкомысленный.
He . . .	Он...

'Where did you get drink?' inquired the German, very savage; but motionless in the light of the binnacle, like a clumsy effigy of a man cut out of a block of fat.	- Где вы напились? - осведомился немец; он был взбешен, но стоял совершенно неподвижно, освещенный лампой нактоуза, похожий на грубую статую человека, вырезанную из глыбы жира.
Jim went on smiling at the retreating horizon; his heart was full of generous impulses, and his thought was contemplating his own superiority.	Джим по-прежнему улыбался, глядя на отступающий горизонт; исполненный благородных стремлений, он упивался сознанием своего превосходства.
'Drink!' repeated the engineer with amiable scorn: he was hanging on with both hands to the rail, a shadowy figure with flexible legs. 'Not from you, captain.	- Напился! - презрительно повторил механик; обеими руками он держался за поручни - темная фигура с подгибающимися коленями. - Да уж не вы меня напоили, капитан.
You're far too mean, b'gosh.	Слишком вы скаредны, ей-богу.
You would let a good man die sooner than give him a drop of schnapps.	Скорее уморите парня, чем предложите ему капельку шнапса.
That's what you Germans call economy.	Вот что у вас, немцев, называется экономией.
Penny wise, pound foolish.'	На пенни ума, на фунт глупости.
He became sentimental.	Он расчувствовался.
The chief had given him a four-finger nip about ten o'clock-'only one, s'elp me!'-good old chief; but as to getting the old fraud out of his bunk-a five-ton crane couldn't do it. Not it.	Около десяти часов старший механик дал ему одну рюмочку... - всего-навсего одну, ей-богу! добрый старикашка; но теперь старого мошенника не стащишь с койки - пятитонным краном не поднять его. - Э, нет!
Not to-night anyhow.	Во всяком случае, не сегодня!
He was sleeping sweetly like a little child, with a bottle of prime brandy under his pillow.	Он спит сладким сном, словно младенец, а под подушкой у него бутылка с первоклассным бренди. - С уст командира
From the thick throat of the commander of the Patna came a low rumble, on which the sound of the word schwein fluttered high and low like a capricious feather in a faint stir of air.	"Патны" сорвалась хриплая ругань, и слово "schwein" запорхало, как капризное перышко, подхваченное ветерком.
He and the chief engineer had been cronies for a good few years-serving the same jovial, crafty, old Chinaman, with horn-rimmed goggles and strings of red silk plaited into the venerable grey hairs of his pigtail.	Он и старший механик были знакомы много лет -вместе служили веселому, хитрому старику китайцу, носившему очки в роговой оправе и вплетавшему красные шелковые тесемочки в свою почтенную седую косу.
The quay-side opinion in the Patna's home-port was that these two in the way of brazen peculation 'had done together pretty well everything you can think of.'	В родном порту "Патны" жители побережья придерживались того мнения, что эти двое -шкипер и механик - по части наглых хищений друг другу не уступают.
Outwardly they were badly matched: one dull-eyed, malevolent, and of soft fleshy curves; the other lean, all hollows, with a head long and bony like the head of an old horse, with sunken cheeks, with sunken temples, with an indifferent glazed glance of sunken eyes.	Внешне они гармонировали плохо: один - с мутными глазами, злобный и мясистый; другой -тощий, с головой длинной и костлявой, словно голова старой клячи, с ввалившимися глазами и остекленевшим взором.

He had been stranded out East somewhere-in Canton, in Shanghai, or perhaps in Yokohama; he probably did not care to remember himself the exact locality, nor yet the cause of his shipwreck.	Старшего механика прибило к берегу где-то на Востоке - в Кантоне, Шанхае или, быть может, в Иокогаме; он и сам, должно быть, не помнил, где именно произошло крушение и чем оно было вызвано.
He had been, in mercy to his youth, kicked quietly out of his ship twenty years ago or more, and it might have been so much worse for him that the memory of the episode had in it hardly a trace of misfortune.	Двадцать лет назад его, из сострадания к его молодости, спокойно выпихнули с судна, а могло быть и куда хуже для него, так что, вспоминая об этом эпизоде, он не испытывал и тени сожаления.
Then, steam navigation expanding in these seas and men of his craft being scarce at first, he had 'got on' after a sort.	В то время в восточных морях стало развиваться пароходство, а так как людей его профессии поначалу было мало, то он "сделал карьеру".
He was eager to let strangers know in a dismal mumble that he was 'an old stager out here.'	Всем приезжим он неуклонно сообщал грустным шепотом, что он "здешний старожил".
When he moved, a skeleton seemed to sway loose in his clothes; his walk was mere wandering, and he was given to wander thus around the engine-room skylight, smoking, without relish, doctored tobacco in a brass bowl at the end of a cherrywood stem four feet long, with the imbecile gravity of a thinker evolving a system of philosophy from the hazy glimpse of a truth.	Когда он двигался, казалось - скелет болтается в его платье. Походка у него была раскачивающаяся, и так, раскачиваясь, бродил он вокруг застекленного люка машинного отделения, курил без всякой любви к куренью, набивал табаком медную чашечку, приделанную к четырехфутовому мундштуку из вишневого дерева, и держался с глупо-торжественным видом мыслителя, развивающего философскую систему из туманных проблесков истины.
He was usually anything but free with his private store of liquor; but on that night he had departed from his principles, so that his second, a weak-headed child of Wapping, what with the unexpectedness of the treat and the strength of the stuff, had become very happy, cheeky, and talkative.	Обычно он скупился и оберегал свой личный запас спирта, но в эту ночь отказался от своих принципов, а потому второй механик - у юнца из Уэппинга голова была слабая - от неожиданного угощения крепким напитком стал очень весел, дерзок и болтлив.
The fury of the New South Wales German was extreme; he puffed like an exhaust-pipe, and Jim, faintly amused by the scene, was impatient for the time when he could get below: the last ten minutes of the watch were irritating like a gun that hangs fire; those men did not belong to the world of heroic adventure; they weren't bad chaps though.	Немец из Нового Южного Уэльса бесновался и пыхтел, как выхлопная труба, а Джим, забавляясь этим зрелищем, с нетерпением ждал, когда можно будет спуститься вниз: последние десять минут вахты раздражали, как дающее осечку ружье. Этим людям не было места в мире героических приключений, хотя они, в сущности, были неплохими парнями.
Even the skipper himself . . . His gorge rose at the mass of panting flesh from which issued gurgling mutters, a cloudy trickle of filthy expressions; but he was too pleasurably languid to dislike actively this or any other thing.	Даже сам шкипер... Но тут Джим почувствовал отвращение при виде этой пыхтящей массы жира, испускающей булькающее бормотанье - темный поток грязных ругательств; однако приятная усталость мешала ему почувствовать активную неприязнь к кому бы то ни было.
The quality of these men did not matter; he rubbed shoulders with them, but they could not touch him; he shared the air they breathed, but he was different. . . . Would the skipper go for the engineer? . . .	Ему не было дела до этих людей; он работал с ними плечо к плечу, но коснуться его они не могли; он дышал с ними одним воздухом, но он был иным человеком... Набросится ли шкипер на механика?..

The life was easy and he was too sure of himself-too sure of himself to . . . The line dividing his meditation from a surreptitious doze on his feet was thinner than a thread in a spider's web.	Жизнь была легка, а он был слишком в себе уверен - слишком уверен, чтобы... Черта, отделявшая его размышления от дремоты, стала тоньше паутинки.
The second engineer was coming by easy transitions to the consideration of his finances and of his courage.	Второй механик незаметно переходил к рассуждениям о своих финансах и своем мужестве.
' Who's drunk?	- Кто пьян?
I?	Я?
No, no, captain!	Э, нет, капитан!
That won't do.	Дело не в этом.
You ought to know by this time the chief ain't free-hearted enough to make a sparrow drunk, b'gosh.	Пора бы вам знать, что наш старший не слишком щедр и даже воробья допьяна не напоит, ей-богу!
I've never been the worse for liquor in my life; the stuff ain't made yet that would make me drunk.	На меня алкоголь никогда не действовал; не выдумано еще такое зелье, от которого бы я опьянел.
I could drink liquid fire against your whisky peg for peg, b'gosh, and keep as cool as a cucumber.	Я готов пить с вами на пари - вы пейте виски, а я жидкий огонь, и, ей-богу, я останусь свежим, как огурчик.
If I thought I was drunk I would jump overboard-do away with myself, b'gosh.	Если б я думал, что пьян, я бы прыгнул за борт... покончил бы с собой, ей-богу!
I would!	Покончил бы!
Straight!	Сию же минуту!
And I won't go off the bridge.	А с мостика я не уйду.
Where do you expect me to take the air on a night like this, eh?	Где вы прикажете мне подышать свежим воздухом в такую ночь, как сегодня?
On deck amongst that vermin down there?	Там, внизу, на палубе, со всяким сбродом?
Likely-ain't it!	И не подумаю!
And I am not afraid of anything you can do.'	Чего мне вас бояться?
The German lifted two heavy fists to heaven and shook them a little without a word.	Немец воздел тяжелые кулаки к небу и безмолвно потряс ими.
'I don't know what fear is,' pursued the engineer, with the enthusiasm of sincere conviction. 'I am not afraid of doing all the bloomin' work in this rotten hooker, b'gosh!	- Я не знаю, что такое страх, - продолжал механик с неподдельным энтузиазмом. - Я не боюсь чертовой работы на этом гнилом судне.
And a jolly good thing for you that there are some of us about the world that aren't afraid of their lives, or where would you be-you and this old thing here with her plates like brown paper-brown paper, s'elp me?	Счастье для вас, что существуют на свете такие люди, которые не дрожат за свою жизнь... иначе -что бы вы без нас делали - вы и эта старая посудина с обшивкой из оберточной бумаги... ей-богу, из оберточной бумаги!
It's all very fine for you-you get a power of pieces out of her one way and another; but what about me-what do I get?	Вам хорошо, вы из нее вытягиваете монету, - а мне что прикажете делать? Сколько я получаю?

A measly hundred and fifty dollars a month and find yourself.	Жалкие сто пятьдесят долларов в месяц!
I wish to ask you respectfully-respectfully, mind-who wouldn't chuck a dratted job like this?	Почтительно спрашиваю вас - почтительно, заметьте, - кто не откажется от такой гнусной работы?
' Tain't safe, s'elp me, it ain't!	И дело это опасное!
Only I am one of them fearless fellows . . .'	Но я - один из тех бесстрашных парней...
He let go the rail and made ample gestures as if demonstrating in the air the shape and extent of his valour; his thin voice darted in prolonged squeaks upon the sea, he tiptoed back and forth for the better emphasis of utterance, and suddenly pitched down head-first as though he had been clubbed from behind.	Он выпустил поручни и стал размахивать руками, словно желая нагляднее продемонстрировать свое мужество; его тонкий голос пронзительно взлетал над морем; он приподнялся на цыпочки, чтобы ярче подчеркнуть фразу, и вдруг упал ничком, как будто его сзади подбили палкой.
He said 'Damn!' as he tumbled; an instant of silence followed upon his screeching: Jim and the skipper staggered forward by common accord, and catching themselves up, stood very stiff and still gazing, amazed, at the undisturbed level of the sea.	Падая, он крикнул: - Проклятье! - За этим воплем последовало минутное молчание. Джим и шкипер оба пошатнулись, но удержались на ногах и, выпрямившись, с изумлением поглядели на невозмутимую гладь моря.
Then they looked upwards at the stars.	Потом взглянули вверх, на звезды.
What had happened?	Что случилось?
The wheezy thump of the engines went on.	По-прежнему раздавалось заглушенное биение машин.
Had the earth been checked in her course?	Быть может, земля приостановилась на пути своем?
They could not understand; and suddenly the calm sea, the sky without a cloud, appeared formidably insecure in their immobility, as if poised on the brow of yawning destruction.	Они ничего не понимали; и внезапно спокойное море, безоблачное небо показались жутко ненадежными в своей неподвижности, словно застыли у края гибели.
The engineer rebounded vertically full length and collapsed again into a vague heap.	Механик поднялся, выпрямившись во весь рост, и снова съежился в неясный комок.
This heap said 'What's that?' in the muffled accents of profound grief.	Комок заговорил заглушенным обиженным голосом: - Что это такое?
A faint noise as of thunder, of thunder infinitely remote, less than a sound, hardly more than a vibration, passed slowly, and the ship quivered in response, as if the thunder had growled deep down in the water.	Тихий шум, будто бесконечно далекие раскаты грома, слабый звук, - едва ли не вибрация воздуха, - и судно задрожало в ответ, как будто гром грохотал глубоко под водой.
The eyes of the two Malays at the wheel glittered towards the white men, but their dark hands remained closed on the spokes.	Два малайца у штурвала, блеснув глазами, поглядели на белых людей, но темные руки по-прежнему сжимали спицы.
The sharp hull driving on its way seemed to rise a few inches in succession through its whole length, as though it had become pliable, and settled down again rigidly to its work of cleaving the smooth surface of the sea.	Острый корпус судна, стремясь вперед, казалось, постепенно - от носа до кормы - приподнялся на несколько дюймов, словно стал складным, потом снова опустился и по-прежнему неуклонно делал свое дело, разрезая гладкую поверхность моря.

Its quivering stopped, and the faint noise of thunder ceased all at once, as though the ship had steamed across a narrow belt of vibrating water and of humming air.	Он перестал дрожать, и сразу стихли слабые раскаты грома, как будто судно оставило за собой узкую полосу вибрирующей воды и гудящего воздуха.
CHAPTER 4	4
A month or so afterwards, when Jim, in answer to pointed questions, tried to tell honestly the truth of this experience, he said, speaking of the ship:	Месяц спустя, когда Джим, в ответ на прямые вопросы, пытался честно рассказать о происшедшем, он заметил, говоря о судне:
'She went over whatever it was as easy as a snake crawling over a stick.'	- Оно прошло через что-то так же легко, как переползает змея через палку.
The illustration was good: the questions were aiming at facts, and the official Inquiry was being held in the police court of an Eastern port.	Сравнение было хорошее. Допрос клонился к освещению фактической стороны дела, разбиравшегося в полицейском суде одного восточного порта.
He stood elevated in the witness-box, with burning cheeks in a cool lofty room: the big framework of punkahs moved gently to and fro high above his head, and from below many eyes were looking at him out of dark faces, out of white faces, out of red faces, out of faces attentive, spellbound, as if all these people sitting in orderly rows upon narrow benches had been enslaved by the fascination of his voice.	С пылающими щеками Джим стоял на возвышении для свидетелей в прохладной высокой комнате; большие пунки тихонько вращались вверху над его головой, а снизу смотрели на него глаза, в его сторону повернуты были лица - темные, белые, красные, - лица внимательные, застывшие, словно все эти люди, сидевшие на узких, рядами поставленных скамьях, были порабощены чарами его голоса.
It was very loud, it rang startling in his own ears, it was the only sound audible in the world, for the terribly distinct questions that extorted his answers seemed to shape themselves in anguish and pain within his breast,-came to him poignant and silent like the terrible questioning of one's conscience.	А голос его звучал громко, и Джиму он казался страшным - то был единственный звук, слышимый во всей вселенной, ибо отчетливые вопросы, исторгавшие у него ответ, как будто складывались в его груди, - тревожные, болезненные, острые и безмолвные, как грозные вопросы совести.
Outside the court the sun blazed-within was the wind of great punkahs that made you shiver, the shame that made you burn, the attentive eyes whose glance stabbed.	Снаружи пылало солнце, а здесь вызывал дрожь ветер, нагнетаемый большими пунками, бросало в жар от стыда, кололи острые, внимательные глаза.
The face of the presiding magistrate, clean shaved and impassible, looked at him deadly pale between the red faces of the two nautical assessors.	Лицо председателя суда, гладко выбритое, бесстрастное, казалось мертвенно-бледным рядом с красными лицами двух морских асессоров.
The light of a broad window under the ceiling fell from above on the heads and shoulders of the three men, and they were fiercely distinct in the half-light of the big court-room where the audience seemed composed of staring shadows.	Свет из широкого окна под потолком падал сверху на головы и плечи этих трех человек, и они отчетливо выделялись в полумраке большой комнаты, где аудитория словно состояла из теней с остановившимися расширенными глазами.
They wanted facts.	Им нужны были факты.
Facts!	Факты!
They demanded facts from him, as if facts could explain anything!	Они требовали от него фактов, как будто факты могут объяснить все!

'After you had concluded you had collided with something floating awash, say a water-logged wreck, you were ordered by your captain to go forward and ascertain if there was any damage done.	- Придя к заключению, что вы натолкнулись на что-то - скажем, на обломок судна, наполовину погруженный в воду, - ваш капитан приказал вам идти на нос разузнать, не получены ли какие-нибудь повреждения.
Did you think it likely from the force of the blow?' asked the assessor sitting to the left.	Считали ли вы это вероятным, принимая во внимание силу удара? - спросил асессор, сидевший слева.
He had a thin horseshoe beard, salient cheek-bones, and with both elbows on the desk clasped his rugged hands before his face, looking at Jim with thoughtful blue eyes; the other, a heavy, scornful man, thrown back in his seat, his left arm extended full length, drummed delicately with his finger-tips on a blotting-pad: in the middle the magistrate upright in the roomy arm-chair, his head inclined slightly on the shoulder, had his arms crossed on his breast and a few flowers in a glass vase by the side of his inkstand.	У него была жидкая бородка в форме подковы и выдающиеся вперед скулы; опираясь локтями о стол, он сжимал свои грубые руки и глядел на Джима задумчивыми голубыми глазами. Второй асессор, грузный мужчина с презрительной физиономией, сидел, откинувшись на спинку стула, и, вытянув левую руку, тихонько барабанил пальцами по блокноту. Посредине председатель в широком кресле склонил слегка голову на плечо и скрестил на груди руки; рядом с его чернильницей стояла стеклянная вазочка с цветами.
'I did not,' said Jim. 'I was told to call no one and to make no noise for fear of creating a panic.	- Нет, не считал, - сказал Джим. - Мне велено было никого не звать и не шуметь, чтобы избежать паники.
I thought the precaution reasonable.	Эту предосторожность я нашел разумной.
I took one of the lamps that were hung under the awnings and went forward.	Я взял один из фонарей, висевших под тентом, и отправился на нос.
After opening the forepeak hatch I heard splashing in there.	Открыв люк в носовое отделение переднего трюма, я услыхал плеск.
I lowered then the lamp the whole drift of its lanyard, and saw that the forepeak was more than half full of water already.	Тогда я спустил фонарь, насколько позволяла веревка, и увидел, что носовое отделение наполовину залито водой.
I knew then there must be a big hole below the water-line.' He paused.	Тут я понял, что где-то ниже ватерлинии образовалась большая пробоина. - Он приостановился.
'Yes,' said the big assessor, with a dreamy smile at the blotting-pad; his fingers played incessantly, touching the paper without noise.	-Так... - сказал грузный асессор, с мечтательной улыбкой глядя на блокнот; он все время барабанил пальцами, бесшумно прикасаясь к бумаге.
' I did not think of danger just then.	- В тот момент я не думал об опасности.
I might have been a little startled: all this happened in such a quiet way and so very suddenly.	Должно быть, я был немного взволнован: все это произошло так спокойно и так неожиданно.
I knew there was no other bulkhead in the ship but the collision bulkhead separating the forepeak from the forehold.	Я знал, что на судне нет другой переборки, кроме предохранительной, отделяющей носовую часть от переднего трюма.
I went back to tell the captain.	Я пошел назад доложить капитану.

I came upon the second engineer getting up at the foot of the bridge-ladder: he seemed dazed, and told me he thought his left arm was broken; he had slipped on the top step when getting down while I was forward.	У трапа я столкнулся со вторым механиком; он как будто был оглушен и сообщил мне, что, кажется, сломал себе левую руку. Спускаясь вниз, он поскользнулся на верхней ступеньке и упал в то время, как я был на носу.
He exclaimed,	Он воскликнул:
"My God!	"Боже мой!
That rotten bulkhead'll give way in a minute, and the damned thing will go down under us like a lump of lead."	Эта гнилая переборка через минуту рухнет, и проклятая посудина вместе с нами пойдет ко дну, словно глыба свинца".
He pushed me away with his right arm and ran before me up the ladder, shouting as he climbed.	Он оттолкнул меня правой рукой и, опередив, взбежал по трапу, крича на бегу.
His left arm hung by his side. I followed up in time to see the captain rush at him and knock him down flat on his back.	Я следовал за ним и видел, как капитан на него набросился и повалил на спину.
He did not strike him again: he stood bending over him and speaking angrily but quite low.	Бить его он не стал, а наклонился к нему и стал сердито, но очень тихо что-то ему говорить.
I fancy he was asking him why the devil he didn't go and stop the engines, instead of making a row about it on deck.	Думаю, капитан его спрашивал, почему он, черт возьми, не пойдет и не остановит машины, вместо того чтобы поднимать шум.
I heard him say,	Я слышал, как он сказал:
"Get up!	"Вставайте!
Run! fly!" He swore also.	Бегите живей!" - и выругался.
The engineer slid down the starboard ladder and bolted round the skylight to the engine-room companion which was on the port side.	Механик спустился с мостика и обогнул застекленный люк, направляясь к трапу машинного отделения на левом борту.
He moaned as he ran. . . .'	На бегу он стонал...
He spoke slowly; he remembered swiftly and with extreme vividness; he could have reproduced like an echo the moaning of the engineer for the better information of these men who wanted facts.	Джим говорил медленно; воспоминания возникали удивительно отчетливо; для сведения этих людей, требующих фактов, он мог бы, как эхо, воспроизвести даже стоны механика.
After his first feeling of revolt he had come round to the view that only a meticulous precision of statement would bring out the true horror behind the appalling face of things.	Когда улеглось вспыхнувшее было возмущение, он пришел к тому выводу, что лишь дотошная точность рассказа может объяснить подлинный ужас, скрывавшийся за жутким ликом событий.
The facts those men were so eager to know had been visible, tangible, open to the senses, occupying their place in space and time, requiring for their existence a fourteen-hundred-ton steamer and twenty-seven minutes by the watch; they made a whole that had features, shades of expression, a complicated aspect that could be remembered by the eye, and something else besides, something invisible, a directing spirit of perdition that dwelt within, like a malevolent soul in a detestable body.	Факты, которые так сильно хотелось узнать этим людям, были видимы, осязаемы, ощутимы, занимали свое место во времени и пространстве -для их существования требовались двадцать семь минут и пароход водоизмещением в тысячу четыреста тонн; они составляли нечто целое, с определенными чертами, оттенками, сложным аспектом, который улавливала зрительная память, но, помимо этого, было и что-то иное, невидимое, - дух, ведущий к гибели, - словно злобная душа в отвратительном теле.
He was anxious to make this clear.	И это ему хотелось установить.

This had not been a common affair, everything in it had been of the utmost importance, and fortunately he remembered everything.	Это происшествие не входило в рубрику обычных дел, всякая мелочь имела огромное значение, и, к счастью, он помнил все.
He wanted to go on talking for truth's sake, perhaps for his own sake also; and while his utterance was deliberate, his mind positively flew round and round the serried circle of facts that had surged up all about him to cut him off from the rest of his kind: it was like a creature that, finding itself imprisoned within an enclosure of high stakes, dashes round and round, distracted in the night, trying to find a weak spot, a crevice, a place to scale, some opening through which it may squeeze itself and escape.	Он хотел говорить во имя истины, - быть может, только ради себя самого; речь его текла спокойно, а мысль металась в тесном кругу фактов, обступивших его, чтобы отрезать от всех остальных людей; он походил на животное, которое, очутившись за изгородью из высоких кольев, бегает по кругу, обезумев в ночи, ищет незагороженное местечко, какую-нибудь щель, дыру, куда можно пролезть и спастись.
This awful activity of mind made him hesitate at times in his speech. . . .	Эта напряженная работа мысли заставляла его по временам запинаться...
'The captain kept on moving here and there on the bridge; he seemed calm enough, only he stumbled several times; and once as I stood speaking to him he walked right into me as though he had been stone-blind.	- Капитан по-прежнему ходил взад и вперед по мостику; на вид он был спокоен, но несколько раз споткнулся, а когда я с ним заговорил, он налетел на меня, словно был совершенно слеп.
He made no definite answer to what I had to tell.	Ничего определенного он мне не ответил.
He mumbled to himself; all I heard of it were a few words that sounded like "confounded steam!" and "infernal steam!"-something about steam.	Он что-то бормотал про себя, я разобрал несколько слов - "проклятый пар!" и "дьявольский пар!" - что-то о паре.
I thought . . .'	Я подумал...
He was becoming irrelevant; a question to the point cut short his speech, like a pang of pain, and he felt extremely discouraged and weary.	Джим уклонился в сторону; вопрос, возвращающий к сути дела, оборвал его речь, словно судорога боли, и его охватили безграничное уныние и усталость.
He was coming to that, he was coming to that-and now, checked brutally, he had to answer by yes or no.	Он приближался к этому... приближался... и теперь, грубо оборванный, должен был отвечать -да или нет.
He answered truthfully by a curt	Он ответил правдиво и кратко:
'Yes, I did'; and fair of face, big of frame, with young, gloomy eyes, he held his shoulders upright above the box while his soul writhed within him.	"Да". Красивый, высокий, с юношескими мрачными глазами, он стоял, выпрямившись на возвышении, а душа его корчилась от боли.
He was made to answer another question so much to the point and so useless, then waited again.	Ему пришлось ответить еще на один вопрос, по существу на вопрос ненужный, и снова он ждал.
His mouth was tastelessly dry, as though he had been eating dust, then salt and bitter as after a drink of sea-water.	Во рту у него пересохло, словно он наглотался пыли, затем он ощутил горько-соленый вкус, как после глотка морской воды.
He wiped his damp forehead, passed his tongue over parched lips, felt a shiver run down his back.	Он вытер влажный лоб, провел языком по пересохшим губам, почувствовал, как дрожь пробежала у него по спине.

The big assessor had dropped his eyelids, and drummed on without a sound, careless and mournful; the eyes of the other above the sunburnt, clasped fingers seemed to glow with kindliness; the magistrate had swayed forward; his pale face hovered near the flowers, and then dropping sideways over the arm of his chair, he rested his temple in the palm of his hand.	Грузный асессор опустил веки; рассеянный и грустный, он беззвучно барабанил по блокноту; глаза второго асессора, переплетавшего загорелые пальцы, казалось, излучали доброту; председатель слегка наклонился вперед; бледное лицо его приблизилось к цветам, потом, облокотившись о ручку кресла, он подпер голову рукой.
The wind of the punkahs eddied down on the heads, on the dark-faced natives wound about in voluminous draperies, on the Europeans sitting together very hot and in drill suits that seemed to fit them as close as their skins, and holding their round pith hats on their knees; while gliding along the walls the court peons, buttoned tight in long white coats, flitted rapidly to and fro, running on bare toes, red-sashed, red turban on head, as noiseless as ghosts, and on the alert like so many retrievers.	Ветер пунки обвевал темнолицых туземцев, закутанных в широкие одеяния, распаренных европейцев, сидевших рядом на скамьях, держа на коленях круглые пробковые шлемы, - костюмы из тика облегали их тела плотно, как кожа. Вдоль стен скользили босоногие туземцы-полицейские, затянутые в длинные белые мундиры; в красных поясах и красных тюрбанах, они бегали взад и вперед, бесшумные, как призраки, и проворные, как гончие.
Jim's eyes, wandering in the intervals of his answers, rested upon a white man who sat apart from the others, with his face worn and clouded, but with quiet eyes that glanced straight, interested and clear.	Глаза Джима, блуждая в паузах между ответами, остановились на белом человеке, сидевшем в стороне, лицо у него было усталое и задумчивое, но спокойные глаза смотрели прямо, живые и ясные.
Jim answered another question and was tempted to cry out,	Джим ответил на следующий вопрос и почувствовал искушение крикнуть: - Что толку в этом?
'What's the good of this! what's the good!' He tapped with his foot slightly, bit his lip, and looked away over the heads.	Что толку? - Он тихонько топнул ногой, закусил губу и посмотрел в сторону повернутых к нему голов.
He met the eyes of the white man.	Он встретил взгляд белого человека.
The glance directed at him was not the fascinated stare of the others.	Глаза последнего не походили на остановившиеся, словно завороженные глаза остальных.
It was an act of intelligent volition.	В этом взгляде была разумная воля.
Jim between two questions forgot himself so far as to find leisure for a thought.	Джим между двумя вопросами забылся до того, что нашел время думать.
This fellow-ran the thought-looks at me as though he could see somebody or something past my shoulder.	"Этот парень, - мелькнула у него мысль, - глядит на меня так, словно видит кого-то или что-то за моим плечом".
He had come across that man before-in the street perhaps.	Где-то он видел этого человека - быть может, на улице.
He was positive he had never spoken to him.	Но был уверен, что никогда с ним не говорил.
For days, for many days, he had spoken to no one, but had held silent, incoherent, and endless converse with himself, like a prisoner alone in his cell or like a wayfarer lost in a wilderness.	В течение многих дней он не говорил ни с кем, -лишь с самим собой вел молчаливый, бессвязный и нескончаемый разговор, словно узник в камере или путник, заблудившийся в пустыне.

At present he was answering questions that did not matter though they had a purpose, but he doubted whether he would ever again speak out as long as he lived.	Сейчас он отвечал на вопросы, которые значения не имели, хотя и преследовали определенную цель, и размышлял о том, будет ли он еще когда-нибудь в своей жизни говорить.
The sound of his own truthful statements confirmed his deliberate opinion that speech was of no use to him any longer.	Звук его собственных правдивых слов подтверждал его убеждение, что дар речи больше ему не нужен.
That man there seemed to be aware of his hopeless difficulty.	Тот человек как будто понимал его безнадежное затруднение.
Jim looked at him, then turned away resolutely, as after a final parting.	Джим взглянул на него, потом решительно отвернулся, словно навеки распрощавшись с ним.
And later on, many times, in distant parts of the world, Marlow showed himself willing to remember Jim, to remember him at length, in detail and audibly.	А впоследствии, в далеких уголках земли, Марлоу не раз с охотой вспоминал о Джиме, вспоминал подробно и вслух.
Perhaps it would be after dinner, on a verandah draped in motionless foliage and crowned with flowers, in the deep dusk speckled by fiery cigar-ends.	Это случалось после обеда, на веранде, задрапированной неподвижной листвой и увенчанной цветами, в глубоких сумерках, испещренных огненными точками сигар.
The elongated bulk of each cane-chair harboured a silent listener.	На тростниковых стульях ютились молчаливые слушатели.
Now and then a small red glow would move abruptly, and expanding light up the fingers of a languid hand, part of a face in profound repose, or flash a crimson gleam into a pair of pensive eyes overshadowed by a fragment of an unruffled forehead; and with the very first word uttered Marlow's body, extended at rest in the seat, would become very still, as though his spirit had winged its way back into the lapse of time and were speaking through his lips from the past.	Изредка маленький красный огонек поднимался и, разгораясь, освещал пальцы вялой руки, часть невозмутимо-спокойного лица, или вспыхивал красноватым отблеском в задумчивых глазах, озаряя кусочек гладкого лба. И, едва произнеся первое слово, Марлоу удобно вытягивался в кресле и сидел совершенно неподвижно, словно окрыленный дух его возвращался в пропасть времени, и прошлое говорило его устами.
CHAPTER 5	5
'Oh yes.	- О да!
I attended the inquiry,' he would say, 'and to this day I haven't left off wondering why I went.	Я был на судебном следствии, - говорил он, - и по сей день не перестаю удивляться, зачем я пошел.
I am willing to believe each of us has a guardian angel, if you fellows will concede to me that each of us has a familiar devil as well.	Я готов поверить, что каждый из нас имеет своего ангела-хранителя, но в таком случае и вы должны согласиться со мной - к каждому из нас приставлен черт.
I want you to own up, because I don't like to feel exceptional in any way, and I know I have him-the devil, I mean.	Я требую, чтобы вы это признали, ибо не хочу быть исключением, а я знаю, что он у меня есть -я имею в виду черта.
I haven't seen him, of course, but I go upon circumstantial evidence.	Конечно, я его не видел, но косвенные улики у меня имеются.
He is there right enough, and, being malicious, he lets me in for that kind of thing.	Он при мне состоит, а так как по природе своей он зол, то и втягивает меня в подобные истории.
What kind of thing, you ask?	Какие истории, спрашиваете вы?

Why, the inquiry thing, the yellow-dog thing-you wouldn't think a mangy, native tyke would be allowed to trip up people in the verandah of a magistrate's court, would you?-the kind of thing that by devious, unexpected, truly diabolical ways causes me to run up against men with soft spots, with hard spots, with hidden plague spots, by Jove! and loosens their tongues at the sight of me for their infernal confidences; as though, forsooth, I had no confidences to make to myself, as though-God help me!-I didn't have enough confidential information about myself to harrow my own soul till the end of my appointed time.	Ну, скажем, - следствие, история с желтой собакой... Вы считаете невероятным, чтобы шелудивой туземной собаке разрешили подвертываться людям под ноги на веранде того дома, в котором находится суд? Вот какими путями - извилистыми, неожиданными, поистине дьявольскими - заставляет он меня наталкиваться на людей с уязвимыми и неуязвимыми местечками, со скрытыми пятнами проказы. Клянусь богом, при виде меня языки развязываются и начинаются признания: словно мне самому не в чем себе признаться, словно у меня - да поможет мне бог! - не найдется таких признаний, над которыми я могу терзаться до конца дней моих.
And what I have done to be thus favoured I want to know.	Хотел бы я знать, чем я заслужил такую милость.
I declare I am as full of my own concerns as the next man, and I have as much memory as the average pilgrim in this valley, so you see I am not particularly fit to be a receptacle of confessions.	Довожу до вашего сведения, что у меня забот не меньше, чем у всякого другого, а воспоминаний столько же, сколько у рядового паломника в этой долине. Как видите, я не особенно пригоден для выслушивания признаний.
Then why?	Так в чем же дело?
Can't tell-unless it be to make time pass away after dinner. Charley, my dear chap, your dinner was extremely good, and in consequence these men here look upon a quiet rubber as a tumultuous occupation.	Не могу сказать... быть может, это нужно лишь для того, чтобы провести время после обеда, Чарли, дорогой мой, ваш обед был чересчур хорош, и, в результате, этим господам спокойный роббер кажется утомительным и шумным занятием.
They wallow in your good chairs and think to themselves,	Они развалились в ваших удобных креслах и думают:
"Hang exertion.	"К черту всякое усилие!
Let that Marlow talk."	Пусть Марлоу рассказывает".
'Talk?	Рассказывать!
So be it.	Да будет так.
And it's easy enough to talk of Master Jim, after a good spread, two hundred feet above the sea-level, with a box of decent cigars handy, on a blessed evening of freshness and starlight that would make the best of us forget we are only on sufferance here and got to pick our way in cross lights, watching every precious minute and every irremediable step, trusting we shall manage yet to go out decently in the end-but not so sure of it after all-and with dashed little help to expect from those we touch elbows with right and left.	И довольно легко говорить о мистере Джиме после хорошего обеда, находясь на высоте двухсот футов над уровнем моря, имея под рукой ящик с приличными сигарами, в тихий прохладный вечер, при звездном свете. Это может заставить даже лучших из нас позабыть о том, что здесь мы находимся лишь на испытании и должны пробивать себе дорогу под перекрестным огнем, следя за каждой драгоценной минутой, за каждым непоправимым шагом, веря, что в конце концов нам все-таки удастся выпутаться прилично. Однако подлинной уверенности в этом нет, и чертовски мало помощи могут нам оказать те, с кем мы сталкиваемся!

Of course there are men here and there to whom the whole of life is like an after-dinner hour with a cigar; easy, pleasant, empty, perhaps enlivened by some fable of strife to be forgotten before the end is told-before the end is told-even if there happens to be any end to it.	Конечно, повсюду встречаются люди, для которых вся жизнь похожа на послеобеденный час с сигарой - легкий, приятный, пустой, - быть может, оживленный какой-нибудь небылицей о борьбе; о ней забываешь раньше, чем рассказан конец... если только конец у нее имеется.
'My eyes met his for the first time at that inquiry.	Впервые я встретился с ним взглядом на этом судебном следствии.
You must know that everybody connected in any way with the sea was there, because the affair had been notorious for days, ever since that mysterious cable message came from Aden to start us all cackling.	Вам следует знать, что все, в какой-либо мере связанные с морем, находились там - в суде, ибо уже очень давно вокруг этого дела поднялся шум - с того самого дня, как пришла таинственная телеграмма из Адена, заставившая всех нас раскудахтаться.
I say mysterious, because it was so in a sense though it contained a naked fact, about as naked and ugly as a fact can well be.	Я говорю таинственная, так как до известной степени она была таковой, хотя и преподносила всего лишь голый факт - такой голый и безобразный, каким могут быть только факты.
The whole waterside talked of nothing else.	Все побережье ни о чем ином не говорило.
First thing in the morning as I was dressing in my state-room, I would hear through the bulkhead my Parsee Dubash jabbering about the Patna with the steward, while he drank a cup of tea, by favour, in the pantry.	Прежде всего, одеваясь утром в своей каюте, я услыхал через переборку, как мой парс Дубаш, получив разрешение выпить чашку чая в буфетной, лопотал со стюардом о "Патне".
No sooner on shore I would meet some acquaintance, and the first remark would be,	Не успел я сойти на берег, как уже встретил знакомых, и вот что я прежде всего услышал:
"Did you ever hear of anything to beat this?" and according to his kind the man would smile cynically, or look sad, or let out a swear or two.	- Слыхали вы когда о чем-нибудь более поразительном? ...В зависимости от натуры, они цинично улыбались, принимали грустный вид или разражались ругательствами.
Complete strangers would accost each other familiarly, just for the sake of easing their minds on the subject: every confounded loafer in the town came in for a harvest of drinks over this affair: you heard of it in the harbour office, at every ship-broker's, at your agent's, from whites, from natives, from half-castes, from the very boatmen squatting half naked on the stone steps as you went up-by Jove!	Люди совершенно незнакомые фамильярно заговаривали для того только, чтобы выложить свои соображения по этому вопросу; бродяга являлся на набережную в надежде, что его угостят рюмочкой за разговором об этом деле; те же речи вы слышали и в Управлении порта, и от каждого судового маклера, от вашего агента, от белых, от туземцев, от полукровок, даже от полуголых лодочников, на корточках сидящих на каменных ступенях мола. Да, небом клянусь!
There was some indignation, not a few jokes, and no end of discussions as to what had become of them, you know.	Иные негодовали, многие шутили, и все без конца обсуждали вопрос, что могло с ними случиться.
This went on for a couple of weeks or more, and the opinion that whatever was mysterious in this affair would turn out to be tragic as well, began to prevail, when one fine morning, as I was standing in the shade by the steps of the harbour office, I perceived four men walking towards me along the quay.	Так продолжалось недели две, если не больше, и все стали склоняться к тому мнению, что все таинственное в этом деле обернется трагической стороной. И тут, в одно прекрасное утро, стоя в тени у ступеней Управления порта, я заметил четверых человек, шедших мне навстречу по набережной.

I wondered for a while where that queer lot had sprung from, and suddenly, I may say, I shouted to myself,	Я подивился, откуда взялась такая странная компания, и вдруг - если можно так выразиться -заорал мысленно:
"Here they are!"	"Да ведь это они!"
'There they were, sure enough, three of them as large as life, and one much larger of girth than any living man has a right to be, just landed with a good breakfast inside of them from an outward-bound Dale Line steamer that had come in about an hour after sunrise.	Да, действительно, это были они - трое рослых мужчин, а один такой толстый, каким человеку быть не подобает; после сытного завтрака они только что высадились с идущего за границу парохода Северной линии, который вошел в гавань час спустя после восхода солнца.
There could be no mistake; I spotted the jolly skipper of the Patna at the first glance: the fattest man in the whole blessed tropical belt clear round that good old earth of ours.	Ошибки быть не могло; с первого же взгляда я узнал веселого шкипера "Патны" - самого толстого человека на тропиках, поясом обвивающих нашу добрую старушку землю.
Moreover, nine months or so before, I had come across him in Samarang.	Кроме того, месяцев девять назад я повстречался с ним в Самаранге.
His steamer was loading in the Roads, and he was abusing the tyrannical institutions of the German empire, and soaking himself in beer all day long and day after day in De Jongh's back-shop, till De Jongh, who charged a guilder for every bottle without as much as the quiver of an eyelid, would beckon me aside, and, with his little leathery face all puckered up, declare confidentially,	Пароход его грузился на рейде, а он ругал тиранические учреждения германской империи и по целым дням накачивался пивом в задней комнате при лавке Де Джонга; наконец Де Джонг, который, и глазом не моргнув, сдирал гульден за бутылку, отозвал меня в сторону и, сморщив свое маленькое личико, туго обтянутое кожей, конфиденциально объявил:
"Business is business, but this man, captain, he make me very sick.	- Торговля торговлей, капитан, но от этого человека меня тошнит.
Tfui!"	Тьфу!
' I was looking at him from the shade.	Стоя в тени, я смотрел на него.
He was hurrying on a little in advance, and the sunlight beating on him brought out his bulk in a startling way.	Он слегка опередил своих спутников, и солнечный свет, ударяя прямо в него, особенно резко подчеркивал его толщину.
He made me think of a trained baby elephant walking on hind-legs.	Он напомнил мне дрессированного слоненка, разгуливающего на задних ногах.
He was extravagantly gorgeous too-got up in a soiled sleeping-suit, bright green and deep orange vertical stripes, with a pair of ragged straw slippers on his bare feet, and somebody's cast-off pith hat, very dirty and two sizes too small for him, tied up with a manilla rope-yarn on the top of his big head.	Костюм его был экстравагантно красочный: запачканная пижама с ярко-зелеными и густо-оранжевыми полосами, рваные соломенные туфли на босу ногу и чей-то очень грязный и выброшенный за ненадобностью пробковый шлем; шлем был ему на два номера меньше, чем следовало, и удерживался на большой его голове с помощью манильской веревки.
You understand a man like that hasn't the ghost of a chance when it comes to borrowing clothes.	Вы понимаете, что такому человеку не посчастливится, если дело дойдет до переодевания в чужое платье.
Very well.	Отлично.

On he came in hot haste, without a look right or left, passed within three feet of me, and in the innocence of his heart went on pelting upstairs into the harbour office to make his deposition, or report, or whatever you like to call it.	Итак, он стремительно несся вперед, не глядя ни направо, ни налево, прошел в трех шагах от меня и, в неведении своем, штурмом взял лестницу, ведущую в Управление порта, чтобы сделать свой доклад или донесение - называйте, как хотите.
'It appears he addressed himself in the first instance to the principal shipping-master.	Видимо, он прежде всего обратился к главному инспектору по найму судовых команд.
Archie Ruthvel had just come in, and, as his story goes, was about to begin his arduous day by giving a dressing-down to his chief clerk.	Арчи Рутвел только что явился в Управление и, как он впоследствии рассказывал, готов был начать свой трудовой день с нагоняя главному своему клерку.
Some of you might have known him-an obliging little Portuguese half-caste with a miserably skinny neck, and always on the hop to get something from the shipmasters in the way of eatables-a piece of salt pork, a bag of biscuits, a few potatoes, or what not.	Кое-кто из вас должен знать этого клерка -услужливого маленького португальца-полукровку с жалкой тощей шеей, вечно старающегося выудить у шкиперов что-нибудь по части съедобного - кусок солонины, мешок сухарей, картофеля или что другое.
One voyage, I recollect, I tipped him a live sheep out of the remnant of my sea-stock: not that I wanted him to do anything for me-he couldn't, you know-but because his childlike belief in the sacred right to perquisites quite touched my heart.	Помню, один раз я подарил ему живую овцу, оставшуюся от судовых моих запасов; не то чтобы я ждал от него услуги, - как вам известно, он ничего не мог сделать, - но меня растрогала его детская вера в священное право на побочные доходы.
It was so strong as to be almost beautiful.	По силе своей это чувство было едва ли не прекрасно.
The race-the two races rather-and the climate . . . However, never mind.	Черта расовая - дух рас, пожалуй, - да и климат... Однако это к делу не относится.
I know where I have a friend for life.	Во всяком случае, я знаю, где мне искать истинного друга.
'Well, Ruthvel says he was giving him a severe lecture-on official morality, I suppose-when he heard a kind of subdued commotion at his back, and turning his head he saw, in his own words, something round and enormous, resembling a sixteen-hundred-weight sugar-hogshead wrapped in striped flannelette, up-ended in the middle of the large floor space in the office.	Итак, Рутвел говорит, что читал ему суровую лекцию, - полагаю, на тему о морали должностных лиц, - когда услышал за своей спиной какие-то заглушенные шаги и, повернув голову, увидел что-то круглое и огромное, похожее на сахарную голову, завернутую в полосатую фланель и возвышающуюся посередине просторной канцелярии.
He declares he was so taken aback that for quite an appreciable time he did not realise the thing was alive, and sat still wondering for what purpose and by what means that object had been transported in front of his desk.	Рутвел был до такой степени ошеломлен, что очень долго не мог сообразить - живое ли перед ним существо, и дивился, для чего и каким образом этот предмет очутился перед его письменным столом.
The archway from the ante-room was crowded with punkah-pullers, sweepers, police peons, the coxswain and crew of the harbour steam-launch, all craning their necks and almost climbing on each other's backs.	За аркой, в передней, толпились слуги, приводившие в движение пунку, метельщики, туземцы-полицейские, боцман и команда парового катера гавани - все они вытягивали шеи и готовы были лезть друг другу на спину.
Quite a riot.	Сущее столпотворение!

By that time the fellow had managed to tug and jerk his hat clear of his head, and advanced with slight bows at Ruthvel, who told me the sight was so discomposing that for some time he listened, quite unable to make out what that apparition wanted.	Тем временем толстяк ухитрился сорвать с головы шлем и с легким поклоном приблизился к Рутвелу, на которого это зрелище так подействовало, что он слушал и долго не мог понять, чего хочет это привидение.
It spoke in a voice harsh and lugubrious but intrepid, and little by little it dawned upon Archie that this was a development of the Patna case.	Оно вещало голосом хриплым и замогильным, но держалось неустрашимо, и мало-помалу Арчи стал понимать, что дело о "Патне" вступает в новую фазу.
He says that as soon as he understood who it was before him he felt quite unwell-Archie is so sympathetic and easily upset-but pulled himself together and shouted	Как только он сообразил, кто перед ним стоит, ему сделалось не по себе: Арчи такой чувствительный - его легко сбить с толку, - но он взял себя в руки и крикнул:
"Stop!	- Довольно!
I can't listen to you.	Я не могу вас выслушать.
You must go to the Master Attendant.	Вы должны идти к моему помощнику.
I can't possibly listen to you. Captain Elliot is the man you want to see.	Я не могу... Капитана Эллиота - вот кого вам нужно.
This way, this way."	Сюда, сюда!
He jumped up, ran round that long counter, pulled, shoved: the other let him, surprised but obedient at first, and only at the door of the private office some sort of animal instinct made him hang back and snort like a frightened bullock.	Он вскочил, обежал вокруг длинной конторки и стал подталкивать толстяка; тот, удивленный, сначала повиновался, и только у двери кабинета какой-то животный инстинкт заставил его упереться и зафыркать, словно испуганного быка:
"Look here! what's up?	- Послушайте! В чем дело?
Let go!	Пустите меня!
Look here!"	Послушайте!
Archie flung open the door without knocking.	Арчи без стука распахнул дверь.
"The master of the Patna, sir," he shouts. "Go in, captain."	-Капитан "Патны", сэр! - крикнул он. - Входите, капитан.
He saw the old man lift his head from some writing so sharp that his nose-nippers fell off, banged the door to, and fled to his desk, where he had some papers waiting for his signature: but he says the row that burst out in there was so awful that he couldn't collect his senses sufficiently to remember the spelling of his own name.	Он видел, как старик, что-то писавший, так резко поднял голову, что пенсне его упало; Арчи захлопнул дверь и бросился к своему столу, где его ждали бумаги, принесенные на подпись. Но, по его словам, шум, поднявшийся за дверью, был столь ужасен, что он не мог прийти в себя и вспомнить, как пишется его собственное имя.
Archie's the most sensitive shipping-master in the two hemispheres.	Арчи - самый чувствительный инспектор по найму судовых команд в обоих полушариях.
He declares he felt as though he had thrown a man to a hungry lion.	Он утверждает, что чувствовал себя так, словно впихнул человека в логовище голодного льва.
No doubt the noise was great.	Несомненно, шум поднялся страшный.
I heard it down below, and I have every reason to believe it was heard clear across the Esplanade as far as the band-stand.	Крики я слышал внизу и не сомневаюсь, что они были слышны на другом конце эспланады, у эстрады для оркестра.

Old father Elliot had a great stock of words and could shout-and didn't mind who he shouted at either.	Старый папаша Эллиот имел богатый запас слов, умел кричать - и не думал о том, на кого кричит.
He would have shouted at the Viceroy himself.	Он стал бы кричать и на самого вице-короля.
As he used to tell me:	Частенько он мне говаривал:
"I am as high as I can get; my pension is safe.	- Более высокий пост я занять не могу. Пенсия мне обеспечена.
I've a few pounds laid by, and if they don't like my notions of duty I would just as soon go home as not.	Кое-что я отложил, и если им не нравится мое понятие о долге, я охотно уеду на родину.
I am an old man, and I have always spoken my mind.	Я - старик, и всю свою жизнь я говорил все, что было у меня на уме.
All I care for now is to see my girls married before I die."	Теперь я хочу только одного: чтобы дочери мои вышли замуж, пока я жив.
He was a little crazy on that point.	Он был слегка помешан на этом пункте.
His three daughters were awfully nice, though they resembled him amazingly, and on the mornings he woke up with a gloomy view of their matrimonial prospects the office would read it in his eye and tremble, because, they said, he was sure to have somebody for breakfast.	Три его дочери были очень хорошенькие, хотя удивительно походили на него. Иногда, проснувшись утром, он приходил к безнадежным выводам относительно их замужества, и вся канцелярия, по глазам угадав его мрачные мысли, трепетала, ибо, по словам служащих, в такие дни он непременно требовал себе кого-нибудь на завтрак.
However, that morning he did not eat the renegade, but, if I may be allowed to carry on the metaphor, chewed him up very small, so to speak, and-ah! ejected him again.	Однако в то утро он не съел ренегата, но - если разрешите мне продолжить метафору - разжевал его основательно и... выплюнул.
'Thus in a very few moments I saw his monstrous bulk descend in haste and stand still on the outer steps. He had stopped close to me for the purpose of profound meditation: his large purple cheeks quivered.	Через несколько минут я увидел, как чудовищный толстяк торопливо спустился по лестнице и остановился на ступенях подъезда - остановился подле меня, погруженный в глубокие размышления; его толстые пурпурные щеки дрожали.
He was biting his thumb, and after a while noticed me with a sidelong vexed look.	Он кусал большой палец, вскоре заметил меня и искоса бросил раздраженный взгляд.
The other three chaps that had landed with him made a little group waiting at some distance.	Остальные трое, высадившиеся вместе с ним на берег, ждали поодаль.
There was a sallow-faced, mean little chap with his arm in a sling, and a long individual in a blue flannel coat, as dry as a chip and no stouter than a broomstick, with drooping grey moustaches, who looked about him with an air of jaunty imbecility.	У одного из них - желтолицего, вульгарного человечка, рука была на перевязи, другой -долговязый, в синем фланелевом пиджаке, с седыми свисающими вниз усами, сухой, как щепка, и худой, как палка, озирался по сторонам с видом самодовольно-глупым.
The third was an upstanding, broad-shouldered youth, with his hands in his pockets, turning his back on the other two who appeared to be talking together earnestly.	Третий - стройный, широкоплечий юноша -засунул руки в карманы и повернулся спиной к двум другим, которые серьезно о чем-то разговаривали.
He stared across the empty Esplanade.	Он смотрел на пустынную эспланаду.

A ramshackle gharry, all dust and venetian blinds, pulled up short opposite the group, and the driver, throwing up his right foot over his knee, gave himself up to the critical examination of his toes.	Ветхая запыленная гхарри с деревянными жалюзи остановилась как раз против этой группы; извозчик, положив правую ногу на колено, критически разглядывал на ней пальцы.
The young chap, making no movement, not even stirring his head, just stared into the sunshine.	Молодой человек, не двигаясь, даже не поворачивая головы, смотрел прямо перед собой на озаренную солнцем эспланаду.
This was my first view of Jim.	Так я впервые увидел Джима.
He looked as unconcerned and unapproachable as only the young can look.	Он выглядел таким равнодушным и неприступным, какими бывают только юноши.
There he stood, clean-limbed, clean-faced, firm on his feet, as promising a boy as the sun ever shone on; and, looking at him, knowing all he knew and a little more too, I was as angry as though I had detected him trying to get something out of me by false pretences.	Стройный, чистенький, он твердо стоял на ногах -один из самых многообещающих мальчиков, каких мне когда-либо приходилось видеть; и, глядя на него, зная все, что знал он, и еще кое-что ему неизвестное, я почувствовал злобу, словно он притворялся, чтобы этим притворством чего-то от меня добиться.
He had no business to look so sound.	Он не имел права выглядеть таким чистым и честным!
I thought to myself-well, if this sort can go wrong like that . . . and I felt as though I could fling down my hat and dance on it from sheer mortification, as I once saw the skipper of an Italian barque do because his duffer of a mate got into a mess with his anchors when making a flying moor in a roadstead full of ships.	Мысленно я сказал себе: что же, если и такие мальчики могут сбиться с пути, тогда... от обиды я готов был швырнуть свою шляпу и растоптать ее, как поступил однажды на моих глазах шкипер итальянского барка, когда его болван помощник запутался с якорями, собираясь швартоваться на рейде, где стояло много судов.
I asked myself, seeing him there apparently so much at ease-is he silly? is he callous?	Я спрашивал себя, видя его таким спокойным: глуп он, что ли? или груб до бесчувствия?
He seemed ready to start whistling a tune.	Казалось, он вот-вот начнет насвистывать.
And note, I did not care a rap about the behaviour of the other two.	И заметьте - меня нимало не занимало поведение двух других.
Their persons somehow fitted the tale that was public property, and was going to be the subject of an official inquiry.	Они как-то соответствовали рассказу, который сделался достоянием всех и должен был лечь в основу официального следствия.
"That old mad rogue upstairs called me a hound," said the captain of the Patna.	- Этот старый негодяй там, наверху, назвал меня подлецом, - сказал капитан "Патны".
I can't tell whether he recognised me-I rather think he did; but at any rate our glances met.	Не могу сказать, узнал ли он меня - думаю, что да; во всяком случае, взгляды наши встретились.
He glared-I smiled; hound was the very mildest epithet that had reached me through the open window.	Он сверкал глазами - я улыбался; "подлец" был самым мягким эпитетом, какой, вылетев в открытое окно, коснулся моего слуха.
"Did he?" I said from some strange inability to hold my tongue.	- Неужели? - сказал я, почему-то не сумев удержать язык за зубами.
He nodded, bit his thumb again, swore under his breath: then lifting his head and looking at me with sullen and passionate impudence-"Bah! the Pacific is big, my friendt.	Он кивнул, снова укусил себя за палец и вполголоса выругался; потом, подняв голову, посмотрел на меня с угрюмым бесстыдством и воскликнул: - Ба! Тихий океан велик, мой друг.

You damned Englishmen can do your worst; I know where there's plenty room for a man like me: I am well aguaindt in Apia, in Honolulu, in . . ."	Вы, проклятые англичане, поступайте, как вам угодно. Я знаю, где есть место такому человеку, как я; меня хорошо знают в Апиа, в Гонолулу, в...
He paused reflectively, while without effort I could depict to myself the sort of people he was "aguaindt" with in those places.	Он приумолк, размышляя; а я без труда мог себе представить, какие люди знают его в тех местах.
I won't make a secret of it that I had been "aguaindt" with not a few of that sort myself.	Скрывать не стану - я сам был знаком с этой породой.
There are times when a man must act as though life were equally sweet in any company.	Бывает время, когда человек должен поступать так, словно жизнь равно приятна во всякой компании.
I've known such a time, and, what's more, I shan't now pretend to pull a long face over my necessity, because a good many of that bad company from want of moral-moral-what shall I say?-posture, or from some other equally profound cause, were twice as instructive and twenty times more amusing than the usual respectable thief of commerce you fellows ask to sit at your table without any real necessity-from habit, from cowardice, from good-nature, from a hundred sneaking and inadequate reasons.	Я это пережил и теперь не намерен с гримасой вспоминать об этой необходимости. Многие из той дурной компании - за неимением ли моральных... моральных... как бы это сказать?.. моральных устоев или по иным, не менее веским причинам - вдвое поучительнее и в двадцать раз занимательнее, чем те обычные респектабельные коммерческие воры, которых вы, господа, сажаете за свой стол, хотя подлинной необходимости так поступать у вас нет: вами руководит привычка, трусость, добродушие и сотня других скрытых и мелких побуждений.
'"You Englishmen are all rogues," went on my patriotic Flensborg or Stettin Australian.	- Вы, англичане, все - негодяи, - продолжал патриот-австралиец из Фленсборга или Штеттина.
I really don't recollect now what decent little port on the shores of the Baltic was defiled by being the nest of that precious bird. "What are you to shout?	Право, сейчас я не припомню, какой приличный маленький порт у берегов Балтики осквернил себя, сделавшись гнездом этой редкой птицы. -Чего вы кричите?
Eh?	А?
You tell me?	Скажите мне?
You no better than other people, and that old rogue he make Gottam fuss with me."	Ничуть вы не лучше других народов, а этот старый плут, черт знаете как на меня разорался.
His thick carcass trembled on its legs that were like a pair of pillars; it trembled from head to foot.	Вся его туша тряслась, а ноги походили на две колонны, он трясся с головы до пят.
"That's what you English always make-make a tam' fuss-for any little thing, because I was not born in your tam' country.	- Вот так вы, англичане, всегда поступаете! Поднимаете шум из-за всякого пустяка, потому только, что я не родился в вашей проклятой стране.
Take away my certificate.	Забирайте мое свидетельство!
Take it.	Берите его!
I don't want the certificate.	Не нужно мне свидетельства.
A man like me don't want your verfluchte certificate.	Такой человек, как я, не нуждается в вашем проклятом свидетельстве.
I shpit on it."	Плевать мне на него!
He spat.	Он плюнул.

"I vill an Amerigan citizen begome," he cried, fretting and fuming and shuffling his feet as if to free his ankles from some invisible and mysterious grasp that would not let him get away from that spot.	-Я приму американское подданство! - крикнул он с пеной у рта, беснуясь и шаркая ногами, словно пытался высвободить свои лодыжки из каких-то невидимых и таинственных тисков, которые не позволяли ему сойти с места.
He made himself so warm that the top of his bullet head positively smoked.	Он так разгорячился, что макушка его круглой головы буквально дымилась.
Nothing mysterious prevented me from going away: curiosity is the most obvious of sentiments, and it held me there to see the effect of a full information upon that young fellow who, hands in pockets, and turning his back upon the sidewalk, gazed across the grass-plots of the Esplanade at the yellow portico of the Malabar Hotel with the air of a man about to go for a walk as soon as his friend is ready.	Не какие-либо таинственные силы мешали мне уйти - меня удерживало любопытство, самое понятное из всех чувств. Я хотел знать, как примет новость тот молодой человек, который, засунув руки в карманы и повернувшись спиной к тротуару, глядел поверх зеленых клумб эспланады на желтый портал отеля "Малабар", - глядел с видом человека, собравшегося на прогулку, как только его друг к нему присоединится.
That's how he looked, and it was odious.	Вот какой он имел вид, и это было отвратительно.
I waited to see him overwhelmed, confounded, pierced through and through, squirming like an impaled beetle-and I was half afraid to see it too-if you understand what I mean.	Я ждал, я думал, что он будет ошеломлен, потрясен, уничтожен, будет корчиться, как насаженный на булавку жук... И в то же время я почти боялся это увидеть... Не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать.
Nothing more awful than to watch a man who has been found out, not in a crime but in a more than criminal weakness.	Нет ничего ужаснее, как следить за человеком, уличенным не в преступлении, но в слабости более чем преступной.
The commonest sort of fortitude prevents us from becoming criminals in a legal sense; it is from weakness unknown, but perhaps suspected, as in some parts of the world you suspect a deadly snake in every bush-from weakness that may lie hidden, watched or unwatched, prayed against or manfully scorned, repressed or maybe ignored more than half a lifetime, not one of us is safe.	Сила духа, самая обычная, препятствует вам совершать уголовные преступления; но от слабости неведомой, а быть может, лишь подозреваемой - так в иных уголках земли вы на каждом шагу подозреваете присутствие ядовитой змеи, - от слабости скрытой, за которой следишь или не следишь, вооружаешься против нее или мужественно ее презираешь, подавляешь ее или не ведаешь о ней чуть ли не в течение доброй половины жизни, - от этой слабости ни у кого из нас нет защиты.
We are snared into doing things for which we get called names, and things for which we get hanged, and yet the spirit may well survive-survive the condemnation, survive the halter, by Jove!	Нас втягивают в западню, и мы совершаем поступки, за которые нас ругают, поступки, за которые нас вешают, и, однако, дух может выжить - пережить осуждение и, клянусь небом, пережить петлю!
And there are things-they look small enough sometimes too-by which some of us are totally and completely undone.	А бывают поступки, - иной раз они кажутся совсем незначительными, - которые кое-кого из нас губят окончательно.
I watched the youngster there. I liked his appearance; I knew his appearance; he came from the right place; he was one of us.	Я следил за этим юношей; мне нравилась его внешность; таких, как он, я знал; устои у него были хорошие, он был одним из нас.

He stood there for all the parentage of his kind, for men and women by no means clever or amusing, but whose very existence is based upon honest faith, and upon the instinct of courage.	Он как бы являлся представителем всех сродных ему людей - мужчин и женщин, о которых не скажешь, что они умны или занимательны, но вся жизнь их основана на честной вере и инстинктивном мужестве.
I don't mean military courage, or civil courage, or any special kind of courage. I mean just that inborn ability to look temptations straight in the face-a readiness unintellectual enough, goodness knows, but without pose-a power of resistance, don't you see, ungracious if you like, but priceless-an unthinking and blessed stiffness before the outward and inward terrors, before the might of nature and the seductive corruption of men-backed by a faith invulnerable to the strength of facts, to the contagion of example, to the solicitation of ideas.	Я имею в виду не военное, гражданское или какое-либо особое мужество; я говорю о врожденной способности смело смотреть в лицо искушению - о готовности отнюдь не рассудочной и не искусственной - о силе сопротивляемости, неизящной, если хотите, но ценной, - о безумном и блаженном упорстве перед ужасами в самом себе и наступающими извне, перед властью природы и соблазнительным развратом людей... Такое упорство зиждется на вере, которой не сокрушат ни факты, ни дурной пример, ни натиск идей.
Hang ideas!	К черту идеи!
They are tramps, vagabonds, knocking at the back-door of your mind, each taking a little of your substance, each carrying away some crumb of that belief in a few simple notions you must cling to if you want to live decently and would like to die easy!	Это - бродяги, которые стучатся в заднюю дверь вашей души, и каждая идея уносит с собой частичку вас самих, крупицу той веры в немногие простые истины, какой вы должны держаться, если хотите жить пристойно и умереть легко!
'This has nothing to do with Jim, directly; only he was outwardly so typical of that good, stupid kind we like to feel marching right and left of us in life, of the kind that is not disturbed by the vagaries of intelligence and the perversions of-of nerves, let us say.	Все это прямого отношения к Джиму не имеет; но внешность его была так типична для тех добрых глуповатых малых, бок о бок с которыми чувствуешь себя приятно, - людей, не волнуемых причудами ума и, скажем, развращенностью нервов.
He was the kind of fellow you would, on the strength of his looks, leave in charge of the deck-figuratively and professionally speaking.	Такому парню вы по одному его виду доверили бы палубу - говорю образно и как профессионал.
I say I would, and I ought to know.	Я бы доверил, а кому это знать, как не мне!
Haven't I turned out youngsters enough in my time, for the service of the Red Rag, to the craft of the sea, to the craft whose whole secret could be expressed in one short sentence, and yet must be driven afresh every day into young heads till it becomes the component part of every waking thought-till it is present in every dream of their young sleep!	Разве я в свое время не обучал юношей уловкам моря, - уловкам, весь секрет которых можно выразить в одной короткой фразе, и, однако, каждый день нужно заново внедрять его в молодые головы, пока он не сделается составной частью всякой мысли наяву - пока не будут им окрашены все их юношеские сновидения!
The sea has been good to me, but when I remember all these boys that passed through my hands, some grown up now and some drowned by this time, but all good stuff for the sea, I don't think I have done badly by it either.	Море было великодушно ко мне, но когда я вспоминаю всех этих мальчиков, прошедших через мои руки, - иные теперь уже взрослые, иные утонули, но все они были добрыми моряками, -тогда мне кажется, что и я не остался в долгу у моря.
Were I to go home to-morrow, I bet that before two days passed over my head some sunburnt young chief mate would overtake me at some dock gateway or other, and a fresh deep voice speaking above my hat would ask:	Вернись я завтра на родину, - ручаюсь, что и двух дней не пройдет, как какой-нибудь загорелый молодой штурман поймает меня в воротах дока и свежий, низкий голос прозвучит над моей головой:

"Don't you remember me, sir?	- Помните меня, сэр?
Why! little So-and-so.	Как! Да ведь я - такой-то.
Such and such a ship.	Был юнцом на таком-то судне.
It was my first voyage."	То было первое мое плавание.
And I would remember a bewildered little shaver, no higher than the back of this chair, with a mother and perhaps a big sister on the quay, very quiet but too upset to wave their handkerchiefs at the ship that glides out gently between the pier-heads; or perhaps some decent middle-aged father who had come early with his boy to see him off, and stays all the morning, because he is interested in the windlass apparently, and stays too long, and has got to scramble ashore at last with no time at all to say good-bye.	И я вспомню ошеломленного юнца, ростом не выше спинки этого стула; мать и, быть может, старшая сестра стоят на пристани, стоят тихие, но слишком удрученные, чтобы помахать платком вслед судну, плавно скользящему к выходу из дока, или же отец средних лет раненько пришел проводить своего мальчика, остается здесь все утро, так как его, по-видимому, заинтересовало устройство брашпиля, мешкает слишком долго и в самую последнюю минуту сходит на берег, когда уже нет времени попрощаться.
The mud pilot on the poop sings out to me in a drawl,	Боцман с кормы кричит мне протяжно:
"Hold her with the check line for a moment, Mister Mate.	- Подождите секунду, мистер помощник.
There's a gentleman wants to get ashore. . . . Up with you, sir.	Тут один джентльмен хочет сойти на берег... Пожалуйте, сэр.
Nearly got carried off to Talcahuano, didn't you?	Чуть было не отправились в Талькагуано.
Now's your time; easy does it. . . . All right.	Пора уходить; потихоньку... Отлично.
Slack away again forward there."	Эй, отдавайте канаты!
The tugs, smoking like the pit of perdition, get hold and churn the old river into fury; the gentleman ashore is dusting his knees-the benevolent steward has shied his umbrella after him.	Буксирные пароходы, дымя, словно адские трубы, завладевают судном и сбивают в пену старую реку; джентльмен на берегу смахивает с колен пыль; сострадательный стюард швырнул ему его зонтик.
All very proper.	Все в порядке.
He has offered his bit of sacrifice to the sea, and now he may go home pretending he thinks nothing of it; and the little willing victim shall be very sea-sick before next morning.	Он принес свою маленькую жертву морю и теперь может отправляться домой, притворяясь, что нимало об этом не думает. А не пройдет и суток, как маленькая добровольная жертва будет жестоко страдать от морской болезни.
By-and-by, when he has learned all the little mysteries and the one great secret of the craft, he shall be fit to live or die as the sea may decree; and the man who had taken a hand in this fool game, in which the sea wins every toss, will be pleased to have his back slapped by a heavy young hand, and to hear a cheery sea-puppy voice:	Со временем, когда мальчик выучит все маленькие тайны и познает один великий секрет мастерства, он сумеет жить или умереть - в зависимости от того, что повелит ему море; а человек, который принял участие в этой безумной игре, - в игре, где всегда выигрывает море, -почувствует удовольствие, когда тяжелая молодая рука хлопнет его по спине и беззаботный голос юного моряка скажет:
"Do you remember me, sir?	- Помните меня, сэр?
The little So-and-so."	Я такой-то.

'I tell you this is good; it tells you that once in your life at least you had gone the right way to work.	Был юнцом... Уверяю вас, приятно это испытать. Вы чувствуете, что хоть однажды в жизни правильно подошли к работе.
I have been thus slapped, and I have winced, for the slap was heavy, and I have glowed all day long and gone to bed feeling less lonely in the world by virtue of that hearty thump.	Да, меня хлопали по спине, и я морщился, ибо рука была тяжелая, и целый день у меня было легко на душе и спать я ложился, чувствуя себя менее одиноким благодаря этому дружескому удару по спине.
Don't I remember the little So-and-so's!	Помню ли я юнца такого-то!
I tell you I ought to know the right kind of looks.	Говорю вам, мне полагается распознавать людей по виду.
I would have trusted the deck to that youngster on the strength of a single glance, and gone to sleep with both eyes-and, by Jove! it wouldn't have been safe.	Раз взглянув на того юношу, я доверил бы ему палубу и заснул бы сладким сном. А оказывается, это было бы не безопасно.
There are depths of horror in that thought.	Жутко становилось от этой мысли.
He looked as genuine as a new sovereign, but there was some infernal alloy in his metal.	Он так же внушал доверие, как новенький соверен; однако в его металле была какая-то адская лигатура.
How much?	Сколько же?
The least thing-the least drop of something rare and accursed; the least drop!-but he made you-standing there with his don't-care-hang air-he made you wonder whether perchance he were nothing more rare than brass.	Совсем чуть-чуть, крохотная капелька чего-то редкого и проклятого - крохотная капелька! Однако, когда он стоял там с видом "на все наплевать!" - вы начинали думать, уж не вылит ли он весь из меди.
' I couldn't believe it.	Я не мог этому поверить.
I tell you I wanted to see him squirm for the honour of the craft.	Говорю вам, я хотел видеть, как он будет корчиться, - ведь есть же профессиональная честь!
The other two no-account chaps spotted their captain, and began to move slowly towards us.	Двое других - не идущие в счет парни - заметили своего капитана и начали медленно к нему приближаться.
They chatted together as they strolled, and I did not care any more than if they had not been visible to the naked eye.	Они переговаривались на ходу, а я их не замечал, словно они были невидимы невооруженному глазу.
They grinned at each other-might have been exchanging jokes, for all I know.	Они усмехались, - быть может, обменивались шутками.
I saw that with one of them it was a case of a broken arm; and as to the long individual with grey moustaches he was the chief engineer, and in various ways a pretty notorious personality.	Я убедился, что у одного из них сломана рука, другой - долговязый субъект с седыми усами -был старший механик, личность во многих отношениях замечательная.
They were nobodies.	Для меня они были ничто.
They approached.	Они приблизились.
The skipper gazed in an inanimate way between his feet: he seemed to be swollen to an unnatural size by some awful disease, by the mysterious action of an unknown poison.	Шкипер тупо уставился в землю; казалось, от какой-то страшной болезни, таинственного действия неведомого яда он распух, принял неестественные размеры.

He lifted his head, saw the two before him waiting, opened his mouth with an extraordinary, sneering contortion of his puffed face-to speak to them, I suppose-and then a thought seemed to strike him.	Он поднял голову, увидел этих двоих, остановившихся перед ним, и, презрительно скривив свое раздутое лицо, открыл рот, - должно быть, чтобы с ними заговорить. Но тут какая-то мысль пришла ему в голову.
His thick, purplish lips came together without a sound, he went off in a resolute waddle to the gharry and began to jerk at the door-handle with such a blind brutality of impatience that I expected to see the whole concern overturned on its side, pony and all.	Толстые лиловатые губы беззвучно сжались, решительно зашагал он, переваливаясь, к гхарри и начал дергать дверную ручку с таким зверским нетерпением, что, казалось, все сооружение вместе с пони повалится набок.
The driver, shaken out of his meditation over the sole of his foot, displayed at once all the signs of intense terror, and held with both hands, looking round from his box at this vast carcass forcing its way into his conveyance.	Извозчик, оторванный от исследования своей ступни, проявил все признаки крайнего ужаса и, уцепившись обеими руками за козлы, обернулся и стал смотреть, как огромная туша влезала в его повозку.
The little machine shook and rocked tumultuously, and the crimson nape of that lowered neck, the size of those straining thighs, the immense heaving of that dingy, striped green-and-orange back, the whole burrowing effort of that gaudy and sordid mass, troubled one's sense of probability with a droll and fearsome effect, like one of those grotesque and distinct visions that scare and fascinate one in a fever.	Маленькая гхарри с шумом раскачивалась и тряслась, а розовая складка на опущенной шее, огромные напрягшиеся ляжки, широченная полосатая спина, оранжевая и зеленая, и мучительные усилия этой пестрой отвратительной туши производили впечатление чего-то нереального, смешного и жуткого, как те гротескные и яркие видения, которые пугают и дурманят во время лихорадки.
He disappeared.	Он исчез.
I half expected the roof to split in two, the little box on wheels to burst open in the manner of a ripe cotton-pod-but it only sank with a click of flattened springs, and suddenly one venetian blind rattled down.	Я ждал, что крыша расколется надвое, маленький ящик на колесах лопнет, словно коробка хлопка, но он только осел, зазвенели приплюснутые пружины, и внезапно опустились жалюзи.
His shoulders reappeared, jammed in the small opening; his head hung out, distended and tossing like a captive balloon, perspiring, furious, spluttering.	Показались плечи шкипера, протиснутые в маленькое отверстие, голова его пролезла наружу, огромная, раскачивающаяся, словно шар на привязи, - потная, злобная, фыркающая.
He reached for the gharry-wallah with vicious flourishes of a fist as dumpy and red as a lump of raw meat.	Он замахнулся на возницу толстым кулаком, красным, как кусок сырого мяса.
He roared at him to be off, to go on.	Он заревел на него, приказывая ехать, трогаться в путь.
Where?	Куда?
Into the Pacific, perhaps.	В Тихий океан?
The driver lashed; the pony snorted, reared once, and darted off at a gallop.	Извозчик ударил хлыстом; пони захрапел, поднялся было на дыбы, затем галопом понесся вперед.
Where?	Куда?
To Apia?	В Апиа?
To Honolulu?	В Гонолулу?

He had 6000 miles of tropical belt to disport himself in, and I did not hear the precise address.	Шкипер мог располагать шестью тысячами миль тропического пояса, а точного адреса я не слыхал.
A snorting pony snatched him into "Ewigkeit" in the twinkling of an eye, and I never saw him again; and, what's more, I don't know of anybody that ever had a glimpse of him after he departed from my knowledge sitting inside a ramshackle little gharry that fled round the corner in a white smother of dust.	Храпящий пони в одно мгновение унес его в "вечность", и больше я его не видал. Этого мало: я не встречал никого, кто бы видел его с тех пор, как он исчез из поля моего зрения, сидя в ветхой маленькой гхарри, которая завернула за угол, подняв белое облако пыли.
He departed, disappeared, vanished, absconded; and absurdly enough it looked as though he had taken that gharry with him, for never again did I come across a sorrel pony with a slit ear and a lackadaisical Tamil driver afflicted by a sore foot.	Он уехал, исчез, испарился; и нелепым казалось то, что он словно прихватил с собой и гхарри, ибо ни разу не встречал я с тех пор гнедого пони с разорванным ухом и томного извозчика тамила, разглядывающего свою больную ступню.
The Pacific is indeed big; but whether he found a place for a display of his talents in it or not, the fact remains he had flown into space like a witch on a broomstick.	Тихий океан и в самом деле велик; но нашел ли шкипер арену для развития своих талантов, или нет, - факт остается фактом: он унесся в пространство, словно ведьма на помеле.
The little chap with his arm in a sling started to run after the carriage, bleating,	Маленький человечек, с рукой на перевязи, бросился было за экипажем, блея на бегу:
"Captain!	- Капитан!
I say, Captain!	Послушайте, капитан!
I sa-a-ay!"-but after a few steps stopped short, hung his head, and walked back slowly.	Послушайте! - но, пробежав несколько шагов, остановился, понурил голову и медленно побрел назад.
At the sharp rattle of the wheels the young fellow spun round where he stood.	Когда задребезжали колеса, молодой человек круто повернулся.
He made no other movement, no gesture, no sign, and remained facing in the new direction after the gharry had swung out of sight.	Больше никаких движений и жестов он не делал и снова застыл на месте, глядя вслед исчезнувшей гхарри.
'All this happened in much less time than it takes to tell, since I am trying to interpret for you into slow speech the instantaneous effect of visual impressions.	Все это произошло значительно быстрее, чем я рассказываю, так как я пытаюсь медлительными словами передать вам мгновенные зрительные впечатления.
Next moment the half-caste clerk, sent by Archie to look a little after the poor castaways of the Patna, came upon the scene.	Через секунду на сцене появился клерк-полукровка, посланный Арчи присмотреть за бедными моряками с потерпевшей крушение "Патны".
He ran out eager and bareheaded, looking right and left, and very full of his mission.	Преисполненный рвения, он выбежал с непокрытой головой, озираясь направо и налево, горя желанием исполнить свою мысль.
It was doomed to be a failure as far as the principal person was concerned, but he approached the others with fussy importance, and, almost immediately, found himself involved in a violent altercation with the chap that carried his arm in a sling, and who turned out to be extremely anxious for a row.	Она была обречена на неудачу, поскольку дело касалось главной заинтересованной особы; однако он суетливо приблизился к оставшимся и почти тотчас же впутался в словопрение с парнем, у которого рука была на перевязи; оказывается, этот субъект горел желанием затеять ссору.
He wasn't going to be ordered about-"not he, b'gosh."	Он заявил, что не намерен выслушивать приказания, - э, нет черт возьми!

He wouldn't be terrified with a pack of lies by a cocky half-bred little quill-driver.	Его не запугаешь враками, какие преподносит этот дерзкий писака-полукровка.
He was not going to be bullied by "no object of that sort," if the story were true "ever so"!	Он не потерпит грубости от "подобной личности", даже если тот и не врет.
He bawled his wish, his desire, his determination to go to bed.	Твердое его решение - лечь в постель.
"If you weren't a God-forsaken Portuguee," I heard him yell, "you would know that the hospital is the right place for me."	- Если вы бы не были проклятым португальцем, -услышал я его рев, - вы бы поняли, что госпиталь- единственное подходящее для меня место.
He pushed the fist of his sound arm under the other's nose; a crowd began to collect; the half-caste, flustered, but doing his best to appear dignified, tried to explain his intentions.	Он поднес здоровый кулак к носу своего собеседника; начала собираться толпа; клерк растерялся, но, делая все возможное, чтобы поддержать свое достоинство, пытался объяснить свои намерения.
I went away without waiting to see the end.	Я ушел, не дожидаясь конца.
'But it so happened that I had a man in the hospital at the time, and going there to see about him the day before the opening of the Inquiry, I saw in the white men's ward that little chap tossing on his back, with his arm in splints, and quite light-headed.	Случилось так, что в то время в госпитале лежал один из моих матросов; зайдя проведать его, за день до начала следствия, я увидел в палате для белых того самого маленького человечка; он метался, бредил, и рука его была в лубке.
To my great surprise the other one, the long individual with drooping white moustache, had also found his way there.	К величайшему моему изумлению, долговязый субъект с обвислыми усами также пробрался в госпиталь.
I remembered I had seen him slinking away during the quarrel, in a half prance, half shuffle, and trying very hard not to look scared.	Помню, я обратил внимание, как он улизнул во время ссоры - ушел, не то волоча ноги, не то подпрыгивая и стараясь не казаться испуганным.
He was no stranger to the port, it seems, and in his distress was able to make tracks straight for Mariani's billiard-room and grog-shop near the bazaar.	Видимо, он не был новичком в порту и, в своем отчаянии, направил стопы прямехонько в бильярдную и распивочную Мариани, находившуюся неподалеку от базара.
That unspeakable vagabond, Mariani, who had known the man and had ministered to his vices in one or two other places, kissed the ground, in a manner of speaking, before him, and shut him up with a supply of bottles in an upstairs room of his infamous hovel.	Этот не поддающийся описанию бродяга Мариани был знаком с долговязым субъектом и где-то в другом порту имел случай потворствовать его порочным наклонностям; теперь он встретил его раболепно и, снабдив запасом бутылок, запер в верхней комнате своего гнусного вертепа.
It appears he was under some hazy apprehension as to his personal safety, and wished to be concealed.	По-видимому, долговязый субъект опасался преследования и желал спрятаться.
However, Mariani told me a long time after (when he came on board one day to dun my steward for the price of some cigars) that he would have done more for him without asking any questions, from gratitude for some unholy favour received very many years ago-as far as I could make out.	Много времени спустя Мариани, явившись как-то на борт моего судна, чтобы получить со стюарда деньги за сигары, сообщил мне, что для этого человека готов был сделать и большее, ни о чем не расспрашивая, в благодарность за какую-то гнусную услугу, давным-давно оказанную ему долговязым субъектом, - по крайней мере так я его понял.

He thumped twice his brawny chest, rolled enormous black-and-white eyes glistening with tears:	Он дважды ударил себя кулаком в смуглую грудь, выкатил огромные черные глаза - в них блеснули слезы - и воскликнул:
"Antonio never forget-Antonio never forget!"	- Антонио никогда не забудет. Антонио никогда не забудет!
What was the precise nature of the immoral obligation I never learned, but be it what it may, he had every facility given him to remain under lock and key, with a chair, a table, a mattress in a corner, and a litter of fallen plaster on the floor, in an irrational state of funk, and keeping up his pecker with such tonics as Mariani dispensed.	Что это была за грязная услуга, я так в точности и не узнал. Как бы то ни было, но он предоставил ему возможность обретаться под замком в комнате, где стоял стол, стул, на полу лежал матрац, в углу куча обвалившейся штукатурки; долговязый субъект, отдавшийся безрассудному страху, мог поддерживать свой дух теми напитками, какими располагал Мариани.
This lasted till the evening of the third day, when, after letting out a few horrible screams, he found himself compelled to seek safety in flight from a legion of centipedes.	Так продолжалось до тех пор, пока к вечеру третьего дня субъект, испустив несколько отчаянных воплей, не почувствовал необходимости обратиться в бегство от легиона сороконожек.
He burst the door open, made one leap for dear life down the crazy little stairway, landed bodily on Mariani's stomach, picked himself up, and bolted like a rabbit into the streets.	Он взломал дверь, одним прыжком слетел с шаткой маленькой лестницы, упал прямо на живот Мариани, затем вскочил и, как кролик, метнулся на улицу.
The police plucked him off a garbage-heap in the early morning.	Рано поутру полиция подобрала его на куче мусора.
At first he had a notion they were carrying him off to be hanged, and fought for liberty like a hero, but when I sat down by his bed he had been very quiet for two days.	Сначала ему взбрело в голову, что его тащат на виселицу, и он геройски сражался за свою жизнь; когда же я присел к его кровати, он лежал очень спокойно, и в таком состоянии пребывал уже два дня.
His lean bronzed head, with white moustaches, looked fine and calm on the pillow, like the head of a war-worn soldier with a child-like soul, had it not been for a hint of spectral alarm that lurked in the blank glitter of his glance, resembling a nondescript form of a terror crouching silently behind a pane of glass.	Его худое бронзовое лицо с белыми усами выглядело красивым и спокойным на фоне подушки; оно походило на лицо истомленного воина с детской душой, если бы не странная тревога, светившаяся в его как будто стеклянных блестящих глазах, словно чудовище, молчаливо притаившееся за застекленной рамой.
He was so extremely calm, that I began to indulge in the eccentric hope of hearing something explanatory of the famous affair from his point of view.	Он был так удивительно спокоен, что у меня родилась нелепая надежда услышать от него какое-нибудь объяснение этого нашумевшего дела.
Why I longed to go grubbing into the deplorable details of an occurrence which, after all, concerned me no more than as a member of an obscure body of men held together by a community of inglorious toil and by fidelity to a certain standard of conduct, I can't explain.	Не могу сказать, почему мне так хотелось разбираться в позорных деталях происшествия, которое в конце концов касалось меня лишь как члена известной корпорации; членов ее связывает лишь бесславный труд да кое-какие нормы поведения.
You may call it an unhealthy curiosity if you like; but I have a distinct notion I wished to find something.	Называйте это, если хотите, нездоровым любопытством; как бы то ни было, я, несомненно, хотел что-то разузнать.

Perhaps, unconsciously, I hoped I would find that something, some profound and redeeming cause, some merciful explanation, some convincing shadow of an excuse.	Быть может, подсознательно я надеялся найти какую-то тайную искупающую причину, благодетельное объяснение, хотя бы тень смягчающих обстоятельств.
I see well enough now that I hoped for the impossible-for the laying of what is the most obstinate ghost of man's creation, of the uneasy doubt uprising like a mist, secret and gnawing like a worm, and more chilling than the certitude of death-the doubt of the sovereign power enthroned in a fixed standard of conduct.	Теперь я понимаю, что надежда моя была несбыточна, ибо я надеялся одолеть самого стойкого призрака, созданного человеком,-гнетущее сомнение, обволакивающее, как туман, скрытое и гложущее, словно червь, более жуткое, чем неизбежность смерти, - сомнение в верховной власти твердо установленных норм.
It is the hardest thing to stumble against; it is the thing that breeds yelling panics and good little quiet villainies; it's the true shadow of calamity.	С ним тяжело бывает сталкиваться; оно-то и порождает панику или толкает на маленькие подлости; в нем кроется погибель.
Did I believe in a miracle? and why did I desire it so ardently?	Верил ли я в чудо? И почему я так страстно его желал?
Was it for my own sake that I wished to find some shadow of an excuse for that young fellow whom I had never seen before, but whose appearance alone added a touch of personal concern to the thoughts suggested by the knowledge of his weakness-made it a thing of mystery and terror-like a hint of a destructive fate ready for us all whose youth-in its day-had resembled his youth?	Быть может, ради самого себя я искал хотя бы тени оправдания для этого молодого человека, которого никогда раньше не видал, но одна его внешность придавала особую окраску моим мыслям, - теперь, когда я знал об его слабости, и эта слабость казалась мне таинственной и ужасной, словно свидетельствовала о судьбе-разрушительнице, подстерегающей всех нас, - тех, кто в молодости был похож на него.
I fear that such was the secret motive of my prying.	Боюсь, что таков был тайный мотив моего выслеживания.
I was, and no mistake, looking for a miracle.	Да, несомненно, я ждал чуда.
The only thing that at this distance of time strikes me as miraculous is the extent of my imbecility.	Единственное, что кажется мне теперь, по прошествии многих лет, чудесным, это -безграничная моя глупость.
I positively hoped to obtain from that battered and shady invalid some exorcism against the ghost of doubt.	Я действительно ждал от этого пришибленного и подозрительного инвалида какого-то заклятия против духа сомнений.
I must have been pretty desperate too, for, without loss of time, after a few indifferent and friendly sentences which he answered with languid readiness, just as any decent sick man would do, I produced the word Patna wrapped up in a delicate question as in a wisp of floss silk.	И, должно быть, я был на грани отчаяния, если, не теряя времени, после нескольких дружелюбных фраз, на которые тот отвечал с вялой готовностью, как и подобает всякому порядочному больному, я произнес слово "Патна", облачив его в деликатный вопрос, -словно опутав шелком.
I was delicate selfishly; I did not want to startle him; I had no solicitude for him; I was not furious with him and sorry for him: his experience was of no importance, his redemption would have had no point for me.	Деликатным я был умышленно: я не хотел его испугать. До него мне не было дела; к нему я не чувствовал ни злобы, ни жалости: его переживания не имели на малейшего значения, его искупление меня не касалось.
He had grown old in minor iniquities, and could no longer inspire aversion or pity.	Он построил свою жизнь на мелких подлостях и больше уже не мог внушать ни отвращения, ни жалости.

He repeated Patna? interrogatively, seemed to make a short effort of memory, and said:	Он повторил вопросительно: - "Патна"? - затем, казалось, напряг память и сказал:
"Quite right.	- Правильно.
I am an old stager out here.	Я здесь старожил.
I saw her go down."	Я видел, как она пошла ко дну.
I made ready to vent my indignation at such a stupid lie, when he added smoothly,	Услыхав такую нелепую ложь, я готов был дать исход своему негодованию, но тут он спокойно добавил:
"She was full of reptiles."	- Она кишела пресмыкающимися.
' This made me pause.	Я призадумался.
What did he mean?	Что он хотел этим сказать?
The unsteady phantom of terror behind his glassy eyes seemed to stand still and look into mine wistfully.	В стеклянных его глазах, устрашающе серьезно смотревших в мои глаза, казалось, застыл ужас.
"They turned me out of my bunk in the middle watch to look at her sinking," he pursued in a reflective tone.	- Они подняли меня с койки в среднюю вахту посмотреть, как она тонет, - продолжал он задумчивым тоном.
His voice sounded alarmingly strong all at once.	Голос его вдруг устрашающе окреп.
I was sorry for my folly.	Я раскаивался в своей глупости.
There was no snowy-winged coif of a nursing sister to be seen flitting in the perspective of the ward; but away in the middle of a long row of empty iron bedsteads an accident case from some ship in the Roads sat up brown and gaunt with a white bandage set rakishly on the forehead.	Не видно было в палате белоснежного чепца сиделки; передо мной тянулся длинный ряд незанятых железных кроватей; лишь на одной из них сидел тощий и смуглый человек с белой повязкой на лбу,- жертва несчастного случая, происшедшего где-то на рейде.
Suddenly my interesting invalid shot out an arm thin like a tentacle and clawed my shoulder.	Вдруг мой занятный больной протянул руку, тонкую, как щупальце, и вцепился в мое плечо.
"Only my eyes were good enough to see.	- Я один мог разглядеть.
I am famous for my eyesight.	Все знают, какой у меня зоркий глаз.
That's why they called me, I expect.	Вот, должно быть, зачем они меня позвали.
None of them was quick enough to see her go, but they saw that she was gone right enough, and sang out together-like this." . . .	Никто из них не видал, как она тонула, но они видели, как она скрылась под водой, а тогда все заорали... вот так...
A wolfish howl searched the very recesses of my soul.	Дикий вопль заставил меня содрогнуться.
"Oh! make 'im dry up," whined the accident case irritably.	- Ох, да заткните ему глотку! - раздраженно завизжала жертва несчастного случая.
"You don't believe me, I suppose," went on the other, with an air of ineffable conceit. "I tell you there are no such eyes as mine this side of the Persian Gulf.	- Должно быть, вы мне не верите, - продолжал тот с безграничным высокомерием. - Говорю вам, по эту сторону Персидского залива не найдется ни одного человека с таким зрением, как у меня.
Look under the bed."	Посмотрите под кровать.
' Of course I stooped instantly.	Конечно, я тотчас же наклонился.

I defy anybody not to have done so.	Хотел бы я знать, кто бы этого не сделал!
"What can you see?" he asked.	- Что вы там видите? - спросил он.
"Nothing," I said, feeling awfully ashamed of myself.	- Ничего, - сказал я, ужасно пристыженный.
He scrutinised my face with wild and withering contempt.	Он смотрел на меня уничтожающим, презрительным взглядом.
"Just so," he said, "but if I were to look I could see-there's no eyes like mine, I tell you."	- Вот именно, - сказал он. - А если бы поглядел я -я бы увидел. Говорю вам, ни у кого нет таких глаз, как у меня.
Again he clawed, pulling at me downwards in his eagerness to relieve himself by a confidential communication.	Снова он вцепился в мое плечо и притянул меня к себе, желая сделать какое-то конфиденциальное сообщение.
"Millions of pink toads.	- Миллионы розовых жаб.
There's no eyes like mine.	Ни у кого нет таких глаз, как у меня.
Millions of pink toads. It's worse than seeing a ship sink.	Это хуже, чем смотреть на тонущее судно. Миллионы розовых жаб.
I could look at sinking ships and smoke my pipe all day long.	Я могу смотреть на тонущие суда и целый день курить трубку.
Why don't they give me back my pipe?	Почему мне не отдают моей трубки?
I would get a smoke while I watched these toads.	Я бы курил и следил за этими жабами.
The ship was full of them.	Судно кишело ими.
They've got to be watched, you know."	Знаете ли, за ними нужно следить.
He winked facetiously.	Он шутливо подмигнул.
The perspiration dripped on him off my head, my drill coat clung to my wet back: the afternoon breeze swept impetuously over the row of bedsteads, the stiff folds of curtains stirred perpendicularly, rattling on brass rods, the covers of empty beds blew about noiselessly near the bare floor all along the line, and I shivered to the very marrow.	Пот капал у меня со лба; тиковая тужурка прилипла к мокрой спине; вечерний ветерок стремительно проносился над рядом незанятых кроватей, жесткие складки занавесей шевелились, стуча кольцами о медные прутья, одеяла на кроватях развевались, бесшумно приподнимаясь над полом, а я продрог до мозга костей.
The soft wind of the tropics played in that naked ward as bleak as a winter's gale in an old barn at home.	Мягкий ветерок тропиков играл в пустынной палате, как зимний ветер, разгуливающий по старой риге на моей родине.
"Don't you let him start his hollering, mister," hailed from afar the accident case in a distressed angry shout that came ringing between the walls like a quavering call down a tunnel.	- Не давайте ему орать, мистер! - крикнула издали жертва несчастного случая; этот отчаянный сердитый крик пронесся по палате, словно трепетный зов в туннеле.
The clawing hand hauled at my shoulder; he leered at me knowingly.	Цепкая рука тянула меня за плечо; он многозначительно подмигнул.
"The ship was full of them, you know, and we had to clear out on the strict Q.T.," he whispered with extreme rapidity. "All pink.	- Знаете ли, судно так и кишело ими, и нам пришлось убраться потихоньку, - быстро залепетал он. - Все розовые.
All pink-as big as mastiffs, with an eye on the top of the head and claws all round their ugly mouths.	Розовые - и огромные, как мастифы. На лбу один глаз, а вокруг пасти отвратительные когти.

Ough!	Уф!
Ough!"	Уф!
Quick jerks as of galvanic shocks disclosed under the flat coverlet the outlines of meagre and agitated legs; he let go my shoulder and reached after something in the air; his body trembled tensely like a released harp-string; and while I looked down, the spectral horror in him broke through his glassy gaze.	Он задергался, словно через него пропустили гальванический ток, под одеялом обрисовались худые ноги; потом он выпустил мое плечо и стал ловить что-то в воздухе; тело его трепетало, как ненатянутая струна арфы. И вдруг ужас, таившийся в стеклянных глазах, прорвался наружу.
Instantly his face of an old soldier, with its noble and calm outlines, became decomposed before my eyes by the corruption of stealthy cunning, of an abominable caution and of desperate fear.	Его лицо - спокойное, благородное лицо старого вояки - исказилось на моих глазах: оно сделалось отвратительно хитрым, настороженным, безумно испуганным.
He restrained a cry-"Ssh! what are they doing now down there?" he asked, pointing to the floor with fantastic precautions of voice and gesture, whose meaning, borne upon my mind in a lurid flash, made me very sick of my cleverness.	Он сдержал вопль. - ТТТттт. Что они там сейчас делают? - спросил он, украдкой указывая на пол и из предосторожности понижая голос. Я понял значение этого жеста, и мне стала противна моя собственная проницательность.
"They are all asleep," I answered, watching him narrowly.	- Они все спят, - ответил я, приглядываясь к нему.
That was it.	Правильно.
That's what he wanted to hear; these were the exact words that could calm him.	Этого-то он и ждал; именно эти слова и могли его успокоить.
He drew a long breath.	Он перевел дыхание.
"Ssh! Quiet, steady.	- ТТТттт... Тише, тише.
I am an old stager out here.	Я здесь старожил.
I know them brutes.	Знаю этих тварей.
Bash in the head of the first that stirs.	Надо размозжить голову первой, которая пошевелится.
There's too many of them, and she won't swim more than ten minutes."	Слишком их много, и судно не продержится дольше десяти минут.
He panted again.	Он снова заохал.
"Hurry up," he yelled suddenly, and went on in a steady scream: "They are all awake-millions of them.	- Живей! - закричал он вдруг, и крик его перешел в протяжный вопль. - Они все проснулись... их миллионы!
They are trampling on me!	Ползут по мне!
Wait!	Подождите!
Oh, wait!	Подождите!
I'll smash them in heaps like flies.	Я их буду давить, как мух!
Wait for me!	Да подождите же меня!
Help!	На помощь!
H-e-elp!"	На по-о-омощь!

An interminable and sustained howl completed my discomfiture.	Несмолкающий вой завершил мое поражение.
I saw in the distance the accident case raise deplorably both his hands to his bandaged head; a dresser, aproned to the chin showed himself in the vista of the ward, as if seen in the small end of a telescope.	Я видел, как жертва несчастного случая в отчаянии воздела обе руки к забинтованной голове; фельдшер в халате, доходившем ему до подбородка, появился в дальнем конце палаты -маленькая фигурка, словно видимая в телескоп.
I confessed myself fairly routed, and without more ado, stepping out through one of the long windows, escaped into the outside gallery.	Я признал себя побежденным и, не теряя времени, выскочил в одну из застекленных дверей на галерею.
The howl pursued me like a vengeance.	Вой преследовал меня, словно мщение.
I turned into a deserted landing, and suddenly all became very still and quiet around me, and I descended the bare and shiny staircase in a silence that enabled me to compose my distracted thoughts.	Я очутился на пустынной площадке, и вдруг все вокруг затихло; я спустился по блестящим, не покрытым ковровой дорожкой ступеням в тишине, давшей мне возможность собраться с мыслями.
Down below I met one of the resident surgeons who was crossing the courtyard and stopped me.	Внизу я встретил одного из врачей госпиталя; он шел по двору и остановил меня.
"Been to see your man, Captain?	- Зашли проведать своего матроса, капитан?
I think we may let him go to-morrow. These fools have no notion of taking care of themselves, though.	Думаю, мы можем завтра его выписать, хотя эти молодцы понятия не имеют о том, что следует беречь здоровье.
I say, we've got the chief engineer of that pilgrim ship here.	Знаете ли, к нам попал старший механик с того паломнического судна.
A curious case.	Любопытный случай.
D.T.'s of the worst kind.	Один из худших видов delirium tremens.
He has been drinking hard in that Greek's or Italian's grog-shop for three days.	Три дня он пил запоем в трактире этого грека или итальянца.
What can you expect?	Результаты налицо.
Four bottles of that kind of brandy a day, I am told.	Говорят, в день он выпивал по четыре бутылки бренди.
Wonderful, if true.	Изумительно, если это только правда.
Sheeted with boiler-iron inside I should think.	Можно подумать, что внутренности его выстланы листовым железом.
The head, ah! the head, of course, gone, but the curious part is there's some sort of method in his raving.	Ну, голова-то, конечно, не выдержала, но любопытнее всего то, что в бреду его замечается некая система.
I am trying to find out.	Я пытаюсь выяснить.
Most unusual-that thread of logic in such a delirium.	Необычное явление - нить логики при delirium tremens.
Traditionally he ought to see snakes, but he doesn't.	По традиции, ему следовало бы видеть змей, но он их не видит.
Good old tradition's at a discount nowadays.	В наше время добрые, старые традиции не в почете.

Eh! His-er-visions are batrachian. Ha! ha!	Его преследуют видения... э... лягушечьи... Ха-ха-ха!
No, seriously, I never remember being so interested in a case of jim-jams before.	Нет, серьезно, я еще не встречал такого интересного субъекта среди запойных пьяниц.
He ought to be dead, don't you know, after such a festive experiment.	Видите ли, после такого возлияния ему полагается умереть.
Oh! he is a tough object.	О, это здоровенный парень.
Four-and-twenty years of the tropics too.	А ведь двадцать четыре года прожил под тропиками.
You ought really to take a peep at him.	Право же, вам следует взглянуть на него.
Noble-looking old boozer.	И вид у этого старого пьянчужки благородный.
Most extraordinary man I ever met-medically, of course.	Самый замечательный человек, какого я когда-либо встречал... конечно, с медицинской точки зрения.
Won't you?"	Хотите посмотреть?
'I have been all along exhibiting the usual polite signs of interest, but now assuming an air of regret I murmured of want of time, and shook hands in a hurry.	Я слушал его, проявляя из вежливости надлежащий интерес, но потом с сожалением прошептал, что у меня нет времени, и поспешил пожать ему руку.
"I say," he cried after me; "he can't attend that inquiry.	- Послушайте, - крикнул он мне вслед, - он не может явиться на суд.
Is his evidence material, you think?"	Как вы думаете, его показание было бы существенно важно?
' "Not in the least," I called back from the gateway.'	- Нисколько, - отозвался я, подходя к воротам.
CHAPTER 6	6
' The authorities were evidently of the same opinion.	Власти придерживались, видимо, того же мнения.
The inquiry was not adjourned.	Судебного следствия не отложили.
It was held on the appointed day to satisfy the law, and it was well attended because of its human interest, no doubt.	Оно состоялось в назначенный день, чтобы удовлетворить правосудие, и собрало большую аудиторию, ибо привлекло всеобщее внимание.
There was no incertitude as to facts-as to the one material fact, I mean.	Не было никаких сомнений относительно фактов, - одного существенного факта, хочу я сказать.
How the Patna came by her hurt it was impossible to find out; the court did not expect to find out; and in the whole audience there was not a man who cared.	Каким образом "Патна" получила повреждения, установить было невозможно; суд не рассчитывал это установить, и во всем зале не было ни одного человека, которого бы интересовал этот вопрос.
Yet, as I've told you, all the sailors in the port attended, and the waterside business was fully represented.	Однако, как я уже сказал, все моряки порта были налицо, так же как и представители деловых кругов, связанных с морем.
Whether they knew it or not, the interest that drew them here was purely psychological-the expectation of some essential disclosure as to the strength, the power, the horror, of human emotions.	Знали они о том или нет, но сюда их привлек интерес чисто психологический; они ждали какого-то важного разоблачения, которое вскрыло бы силу, могущество, ужас человеческих эмоций.

Naturally nothing of the kind could be disclosed.	Естественно, такого разоблачения быть не могло.
The examination of the only man able and willing to face it was beating futilely round the well-known fact, and the play of questions upon it was as instructive as the tapping with a hammer on an iron box, were the object to find out what's inside.	Допрос единственного человека, способного и желающего отвечать, тщетно вертелся вокруг хорошо известного факта, а вопросы были столь же поучительны, как постукивание молотком по железному ящику, с целью узнать, что лежит внутри.
However, an official inquiry could not be any other thing.	Однако официальное следствие и не могло быть иным.
Its object was not the fundamental why, but the superficial how, of this affair.	Оно поставило себе целью добиться ответа не на основной вопрос "почему?", а на несущественный "как?".
'The young chap could have told them, and, though that very thing was the thing that interested the audience, the questions put to him necessarily led him away from what to me, for instance, would have been the only truth worth knowing.	Молодой человек мог бы им ответить, но, хотя именно это и интересовало всю аудиторию, вопросы по необходимости отвлекали от того, что для меня, например, являлось той единственной правдой, какую стоило узнать.
You can't expect the constituted authorities to inquire into the state of a man's soul-or is it only of his liver?	Не можете же вы ждать, чтобы должностные лица исследовали душевное состояние человека, задаваясь вопросами: не виновата ли во всем только его печень?
Their business was to come down upon the consequences, and frankly, a casual police magistrate and two nautical assessors are not much good for anything else.	Их дело было разбираться в последствиях, и, по правде сказать, чиновник магистратуры и два морских асессора не пригодны для чего-либо иного.
I don't mean to imply these fellows were stupid.	Я не говорю, что эти парни были глупы.
The magistrate was very patient.	Председатель был очень терпелив.
One of the assessors was a sailing-ship skipper with a reddish beard, and of a pious disposition.	Один из асессоров был шкипер парусного судна -человек с рыжеватой бородкой и благочестиво настроенный.
Brierly was the other.	Другим асессором был Брайерли.
Big Brierly.	Великий Брайерли!
Some of you must have heard of Big Brierly-the captain of the crack ship of the Blue Star line.	Кое-кто из вас слыхал, должно быть, о великом Брайерли - капитане всем известного судна, принадлежащего пароходству "Голубая звезда".
That's the man.	Он-то и был асессором.
'He seemed consumedly bored by the honour thrust upon him.	Казалось, он чрезвычайно тяготился оказанной ему честью.
He had never in his life made a mistake, never had an accident, never a mishap, never a check in his steady rise, and he seemed to be one of those lucky fellows who know nothing of indecision, much less of self-mistrust.	За всю свою жизнь он не сделал ни одной ошибки, не знал несчастных случаев и неудач, в его карьере не бывало заминок. Он был как будто одним из тех счастливчиков, которым неведомы колебания и еще того менее - неуверенность в себе.
At thirty-two he had one of the best commands going in the Eastern trade-and, what's more, he thought a lot of what he had.	В тридцать два года он командовал одним из лучших судов Восточного торгового флота; мало того - он считал свое судно исключительным.

There was nothing like it in the world, and I suppose if you had asked him point-blank he would have confessed that in his opinion there was not such another commander.	Второго такого судна не было во всем мире; думаю, если спросить его напрямик, он признался бы, что и такого командира нигде не сыщешь.
The choice had fallen upon the right man.	Выбор пал на достойного.
The rest of mankind that did not command the sixteen-knot steel steamer Ossa were rather poor creatures.	Остальные люди, не командовавшие стальным пароходом "Осса", который всегда делал шестнадцать узлов, были довольно-таки жалкими созданиями.
He had saved lives at sea, had rescued ships in distress, had a gold chronometer presented to him by the underwriters, and a pair of binoculars with a suitable inscription from some foreign Government, in commemoration of these services.	Он спасал тонущих людей на море, спасал суда, потерпевшие аварию, имел золотой хронометр, поднесенный ему по подписке, бинокль с подобающей надписью, который был получен им за вышеупомянутые заслуги от какого-то иностранного правительства.
He was acutely aware of his merits and of his rewards.	Он хорошо знал цену своим заслугам и своим наградам.
I liked him well enough, though some I know-meek, friendly men at that-couldn't stand him at any price.	Пожалуй, он мне нравился, хотя я знаю, что иные - к тому же люди скромные и дружелюбные -попросту его не выносили.
I haven't the slightest doubt he considered himself vastly my superior-indeed, had you been Emperor of East and West, you could not have ignored your inferiority in his presence-but I couldn't get up any real sentiment of offence.	Я нимало не сомневаюсь, что на меня он смотрел свысока, - будь бы владыкой Востока и Запада; в его присутствии вы чувствовали бы себя существом низшим! Однако я на него по-настоящему не обижался.
He did not despise me for anything I could help, for anything I was-don't you know?	Видите ли, он презирал меня не за какие-либо мои личные качества, не за то, что я собой представлял.
I was a negligible quantity simply because I was not the fortunate man of the earth, not Montague Brierly in command of the Ossa, not the owner of an inscribed gold chronometer and of silver-mounted binoculars testifying to the excellence of my seamanship and to my indomitable pluck; not possessed of an acute sense of my merits and of my rewards, besides the love and worship of a black retriever, the most wonderful of its kind-for never was such a man loved thus by such a dog.	Я был величиной, в счет не идущей, ибо не удостоился быть единственным человеком на земле, - я не был Монтегю Брайерли, капитаном "Оссы", владельцем золотого хронометра, поднесенного по подписке, и бинокля в серебряной оправе, свидетельствующих об искусстве в мореплавании и неукротимой отваге; я не обладал острым сознанием своих достоинств и своих наград, не говоря уже о том, что у меня не было такой черной охотничьей собаки, как у Брайерли, а эта собака была исключительной, и ни один пес не относился к человеку с такой любовью и преданностью, как он.
No doubt, to have all this forced upon you was exasperating enough; but when I reflected that I was associated in these fatal disadvantages with twelve hundred millions of other more or less human beings, I found I could bear my share of his good-natured and contemptuous pity for the sake of something indefinite and attractive in the man.	Несомненно, когда все это ставится вам на вид, вы испытываете некоторое раздражение. Однако так же фатально, как и мне, не повезло еще миллиарду двумстам миллионам человек, и, поразмыслив, я пришел к заключению, что могу примириться с его добродушной и презрительной жалостью, ибо что-то в этом человеке влекло меня к нему.

I have never defined to myself this attraction, but there were moments when I envied him.	Это влечение я так и не уяснил себе, но бывали минуты, когда я ему завидовал.
The sting of life could do no more to his complacent soul than the scratch of a pin to the smooth face of a rock.	Уколы жизни задевали его самодовольную душу не глубже, чем царапает булавка гладкую поверхность скалы.
This was enviable.	Этому можно было позавидовать.
As I looked at him, flanking on one side the unassuming pale-faced magistrate who presided at the inquiry, his self-satisfaction presented to me and to the world a surface as hard as granite.	Когда он сидел подле непритязательного бледного судьи, его самодовольство казалось мне и всему миру твердым, как гранит.
He committed suicide very soon after.	Вскоре после этого он покончил с собой.
'No wonder Jim's case bored him, and while I thought with something akin to fear of the immensity of his contempt for the young man under examination, he was probably holding silent inquiry into his own case.	Не удивительно, что он тяготился делом Джима, и, в то время как я едва ли не со страхом размышлял о безграничном его презрении к молодому человеку, он, вероятно, молчаливо расследовал свое собственное дело.
The verdict must have been of unmitigated guilt, and he took the secret of the evidence with him in that leap into the sea.	Должно быть, приговор был обвинительный, а тайну показаний он унес с собой, бросившись в море.
If I understand anything of men, the matter was no doubt of the gravest import, one of those trifles that awaken ideas-start into life some thought with which a man unused to such a companionship finds it impossible to live.	Если я понимаю что-нибудь в людях, дело это было крайней важности - один из тех пустяков, что пробуждают мысль; мысль вторгается в жизнь, и человек, не имея привычки к такому обществу, считает невозможным жить.
I am in a position to know that it wasn't money, and it wasn't drink, and it wasn't woman.	У меня есть данные, я знаю, что тут дело было не в деньгах, не в пьянстве и не в женщине.
He jumped overboard at sea barely a week after the end of the inquiry, and less than three days after leaving port on his outward passage; as though on that exact spot in the midst of waters he had suddenly perceived the gates of the other world flung open wide for his reception.	Он прыгнул за борт через неделю после окончания следствия и меньше чем через три дня после того, как ушел в плавание, - словно там, в определенном месте, он увидел внезапно в волнах врата иного мира, распахнувшиеся, чтобы его принять.
' Yet it was not a sudden impulse.	Однако это не было внезапным импульсом.
His grey-headed mate, a first-rate sailor and a nice old chap with strangers, but in his relations with his commander the surliest chief officer I've ever seen, would tell the story with tears in his eyes.	Его седовласый помощник, первоклассный моряк - славный старик, но по отношению к своему командиру самый грубый штурман, какого я когда-либо видел, - со слезами на глазах рассказывал эту историю.
It appears that when he came on deck in the morning Brierly had been writing in the chart-room.	По словам помощника, когда он утром вышел на палубу, Брайерли находился в штурманской рубке и что-то писал.
"It was ten minutes to four," he said, "and the middle watch was not relieved yet of course.	- Было без десяти минут четыре, - так рассказывал помощник, - и среднюю вахту, конечно, еще не сменили.
He heard my voice on the bridge speaking to the second mate, and called me in.	На мостике я заговорил со вторым помощником, а капитан услышал мой голос и позвал меня.

I was loth to go, and that's the truth, Captain Marlow-I couldn't stand poor Captain Brierly, I tell you with shame; we never know what a man is made of.	Сказать вам правду, капитан Марлоу, мне здорово не хотелось идти, - со стыдом признаюсь, я терпеть не мог капитана Брайерли. Никогда мы не можем распознать человека.
He had been promoted over too many heads, not counting my own, and he had a damnable trick of making you feel small, nothing but by the way he said 'Good morning.'	Его назначили, обойдя очень многих, не говоря уже обо мне, а к тому же он чертовски умел вас унизить: "с добрым утром" он говорил так, что вы чувствовали свое ничтожество.
I never addressed him, sir, but on matters of duty, and then it was as much as I could do to keep a civil tongue in my head." (He flattered himself there.	Я никогда не разговаривал с ним, сэр, иначе, как по долгу службы, да и то мог только принудить себя быть вежливым. (Он польстил себе.
I often wondered how Brierly could put up with his manners for more than half a voyage.)	Я частенько удивлялся, как может Брайерли терпеть такое обращение.)
"I've a wife and children," he went on, "and I had been ten years in the Company, always expecting the next command-more fool I.	- У меня жена и дети, - продолжал он. - Десять лет я служил Компании и, по глупости своей, все ждал командования.
Says he, just like this:	Вот он и говорит мне:
'Come in here, Mr. Jones,' in that swagger voice of his-'Come in here, Mr. Jones.'	"Пожалуйте сюда, мистер Джонс", - этаким высокомерным тоном: "Пожалуйте сюда, мистер Джонс".
In I went.	Я вошел.
'We'll lay down her position,' says he, stooping over the chart, a pair of dividers in hand.	"Отметим положение судна", - говорит он, наклоняясь над картой, а в руке у него циркуль.
By the standing orders, the officer going off duty would have done that at the end of his watch.	По правилам, помощник должен это сделать по окончании своей вахты.
However, I said nothing, and looked on while he marked off the ship's position with a tiny cross and wrote the date and the time.	Однако я ничего не сказал и смотрел, как он отмечал крохотным крестиком положение судна и писал дату и час.
I can see him this moment writing his neat figures: seventeen, eight, four A.M. The year would be written in red ink at the top of the chart.	Вот и сейчас вижу, как он выводит аккуратные цифры; семнадцать, восемь, четыре до полудня. А год был написан красными чернилами наверху карты.
He never used his charts more than a year, Captain Brierly didn't.	Больше года капитан Брайерли никогда не пользовался одной и той же картой.
I've the chart now.	Та карта теперь у меня.
When he had done he stands looking down at the mark he had made and smiling to himself, then looks up at me.	Написав, он встал, поглядел на карту, улыбнулся, потом посмотрел на меня и говорит:
'Thirty-two miles more as she goes,' says he, 'and then we shall be clear, and you may alter the course twenty degrees to the southward.'	"Тридцать две мили держитесь этого курса, и все будет в порядке, а потом можете повернуть на двадцать градусов к югу".
'"We were passing to the north of the Hector Bank that voyage.	В тот рейс мы проходили к северу от Гектор-Бэнк.
I said,	Я сказал:

'All right, sir,' wondering what he was fussing about, since I had to call him before altering the course anyhow.	"Да, сэр!" - и подивился, чего он так хлопочет: ведь все равно я должен был вызвать его перед тем, как изменить курс.
Just then eight bells were struck: we came out on the bridge, and the second mate before going off mentions in the usual way-'Seventy-one on the log.'	Тут пробило восемь склянок; мы вышли на мостик, и второй помощник, прежде чем уйти, доложил, по обыкновению: "Семьдесят один по лагу".
Captain Brierly looks at the compass and then all round.	Капитан Брайерли взглянул на компас, потом поглядел вокруг.
It was dark and clear, and all the stars were out as plain as on a frosty night in high latitudes.	Небо было темное и чистое, а звезды сверкали ярко, как в морозную ночь в высоких широтах.
Suddenly he says with a sort of a little sigh:	Вдруг он говорит со вздохом:
'I am going aft, and shall set the log at zero for you myself, so that there can be no mistake.	"Я пойду на корму и сам поставлю для вас лаг на нуль, чтобы не вышло ошибки.
Thirty-two miles more on this course and then you are safe.	Еще тридцать две мили держитесь этого курса, и тогда вы будете в безопасности.
Let's see-the correction on the log is six per cent. additive; say, then, thirty by the dial to run, and you may come twenty degrees to starboard at once.	Ну, скажем, поправка к лагу - процентов шесть. Значит, еще тридцать миль этим курсом, а затем возьмете лево руля сразу на двадцать градусов.
No use losing any distance-is there?'	Не стоит идти лишних две мили. Не так ли?"
I had never heard him talk so much at a stretch, and to no purpose as it seemed to me.	Никогда я не слыхал, чтобы он так много говорил, - и бесцельно, как мне казалось.
I said nothing.	Я ничего не ответил.
He went down the ladder, and the dog, that was always at his heels whenever he moved, night or day, followed, sliding nose first, after him.	Он спустился по трапу, а собака, которая - куда бы он ни шел - днем и ночью следовала за ним по пятам, тоже побежала вниз.
I heard his boot-heels tap, tap on the after-deck, then he stopped and spoke to the dog-'Go back, Rover.	Я слышал, как стучали его каблуки по палубе; потом он остановился и заговорил с собакой: "Назад, Ровер!
On the bridge, boy!	На мостик, дружище!
Go on-get.'	Ступай, ступай!"
Then he calls out to me from the dark,	Потом крикнул мне из темноты:
'Shut that dog up in the chart-room, Mr. Jones-will you?'	"Пожалуйста, заприте собаку в рубке, мистер Джонс".
'"This was the last time I heard his voice, Captain Marlow.	В последний раз я слышал его голос, капитан Марлоу.
These are the last words he spoke in the hearing of any living human being, sir."	То были последние слова, какие он произнес в присутствии живого существа, сэр.
At this point the old chap's voice got quite unsteady.	Тут голос старика дрогнул.

"He was afraid the poor brute would jump after him, don't you see?" he pursued with a quaver. "Yes, Captain Marlow. He set the log for me; he-would you believe it?-he put a drop of oil in it too. There was the oil-feeder where he left it near by.	- Видите ли, он боялся, как бы бедный пес не прыгнул вслед за ним, - продолжал он, заикаясь. -Да, капитан Марлоу, он установил для меня лаг; он - поверите ли? - даже смазал его капелькой масла: лейка для масла стояла вблизи, - там, где он ее оставил.
The boat-swain's mate got the hose along aft to wash down at half-past five; by-and-by he knocks off and runs up on the bridge-'Will you please come aft, Mr. Jones,' he says.	В половине шестого помощник боцмана пошел со шлангом на корму мыть палубу; вдруг он бросает работу и бежит на мостик. "Не пройдете ли вы, - говорит, - на корму, мистер Джонс?
' There's a funny thing.	Странную я тут нашел штуку.
I don't like to touch it.'	Мне бы не хотелось к ней притрагиваться".
It was Captain Brierly's gold chronometer watch carefully hung under the rail by its chain.	То был золотой хронометр капитана Брайерли, старательно подвешенный за цепочку к поручням.
'"As soon as my eyes fell on it something struck me, and I knew, sir.	Как только я его увидел, что-то меня словно ударило, сэр.
My legs got soft under me.	Ноги мои подкосились.
It was as if I had seen him go over; and I could tell how far behind he was left too.	И я понял, я точно своими глазами видел, как он прыгнул за борт; я бы мог даже сказать, где он остался.
The taffrail-log marked eighteen miles and three-quarters, and four iron belaying-pins were missing round the mainmast.	Лаг показывал восемнадцать и три четверти мили; у грот-мачты не хватало четырех железных кофель-нагелей.
Put them in his pockets to help him down, I suppose; but, Lord! what's four iron pins to a powerful man like Captain Brierly.	Должно быть, он рассовал их по карманам, чтобы легче пойти ко дну. Но, боже мой, что значат четыре железных кофель-нагеля для такого сильного человека, как капитан Брайерли?
Maybe his confidence in himself was just shook a bit at the last.	Быть может, его самоуверенность поколебалась чуточку в самый последний момент.
That's the only sign of fluster he gave in his whole life, I should think; but I am ready to answer for him, that once over he did not try to swim a stroke, the same as he would have had pluck enough to keep up all day long on the bare chance had he fallen overboard accidentally.	Думаю, то был единственный раз в его жизни, когда он проявил слабость. Но я готов за него поручиться: раз прыгнув за борт, он уже не пытался плыть; а упади он за борт случайно, у него хватило бы мужества целый день продержаться на воде.
Yes, sir.	Да, сэр.
He was second to none-if he said so himself, as I heard him once.	Второго такого не найти - я слыхал однажды, как он сам это сказал.
He had written two letters in the middle watch, one to the Company and the other to me.	Во время средней вахты он написал два письма -одно Компании, другое мне.
He gave me a lot of instructions as to the passage-I had been in the trade before he was out of his time-and no end of hints as to my conduct with our people in Shanghai, so that I should keep the command of the Ossa.	Он мне давал всякие инструкции относительно плавания, - а ведь я уже служил во флоте, когда он еще на свет не родился, - и разные советы, как мне держать себя в Шанхае, чтобы получить командование "Оссой".

He wrote like a father would to a favourite son, Captain Marlow, and I was five-and-twenty years his senior and had tasted salt water before he was fairly breeched.	Капитан Марлоу, он мне писал, словно отец своему любимому сыну, а ведь я был на двадцать пять лет старше его и отведал соленой воды, когда он еще не носил штанишек.
In his letter to the owners-it was left open for me to see-he said that he had always done his duty by them-up to that moment-and even now he was not betraying their confidence, since he was leaving the ship to as competent a seaman as could be found-meaning me, sir, meaning me!	В своем письме судовладельцам - оно было не запечатано, чтобы я мог прочесть, - он говорил, что всегда исполнял свой долг - вплоть до этого момента, - и даже теперь не обманывает их доверия, так как оставляет судно самому компетентному моряку, какого только можно найти. Это меня он имел в виду, сэр, - меня!
He told them that if the last act of his life didn't take away all his credit with them, they would give weight to my faithful service and to his warm recommendation, when about to fill the vacancy made by his death.	Дальше он писал, что, если этот последний шаг не лишит его их доверия, они примут во внимание мою верную службу и его горячую рекомендацию, когда будут искать ему заместителя.
And much more like this, sir.	И много еще в таком роде, сэр.
I couldn't believe my eyes.	Я не верил своим глазам.
It made me feel queer all over," went on the old chap, in great perturbation, and squashing something in the corner of his eye with the end of a thumb as broad as a spatula.	У меня в голове помутилось, - продолжал старик в страшном волнении и вытер уголок глаза концом большого пальца, широкого, как шпатель.
"You would think, sir, he had jumped overboard only to give an unlucky man a last show to get on.	- Можно было подумать, сэр, что он прыгнул за борт единственно для того, чтобы дать бедному человеку возможность продвинуться.
What with the shock of him going in this awful rash way, and thinking myself a made man by that chance, I was nearly off my chump for a week.	И так он это стремительно проделал, что я целую неделю не мог опомниться... к тому же еще я считал, что моя карьера обеспечена.
But no fear.	Но не тут-то было!
The captain of the Pelion was shifted into the Ossa-came aboard in Shanghai-a little popinjay, sir, in a grey check suit, with his hair parted in the middle.	Капитан "Палиона" был переведен на "Оссу" -явился на борт в Шанхае. Маленький франтик, сэр, в сером клетчатом костюме, и пробор по середине головы.
'Aw-I am-aw-your new captain, Mister-Mister-aw-Jones.'	"Э... я... э... я ваш новый капитан, мистер... мистер... э... Джонс".
He was drowned in scent-fairly stunk with it, Captain Marlow.	Капитан Марлоу, он словно выкупался в духах -так и несло от него.
I dare say it was the look I gave him that made him stammer.	Должно быть, он подметил мой взгляд и потому-то и начал заикаться.
He mumbled something about my natural disappointment-I had better know at once that his chief officer got the promotion to the Pelion-he had nothing to do with it, of course-supposed the office knew best-sorry. . . .	Он забормотал о том, что я, естественно, должен быть разочарован... но тем не менее мне следует знать: его старший помощник назначен командиром "Палиона"... он лично тут ни при чем... Компания лучше нас знает... ему очень жаль...
Says I, 'Don't you mind old Jones, sir; dam' his soul, he's used to it.'	"Не обращайте внимания на старого Джонса, сэр, - говорю я, - он к этому привык, черт бы побрал его душу".

I could see directly I had shocked his delicate ear, and while we sat at our first tiffin together he began to find fault in a nasty manner with this and that in the ship.	Я сразу понял, что оскорбил его нежный слух; а когда мы в первый раз уселись вместе завтракать, он начал препротивно критиковать то да другое на судне.
I never heard such a voice out of a Punch and Judy show.	Голос у него был, как у Панча и Джуди.
I set my teeth hard, and glued my eyes to my plate, and held my peace as long as I could; but at last I had to say something.	Я стиснул зубы, уставился в свою тарелку и терпел, пока хватало сил.
Up he jumps tiptoeing, ruffling all his pretty plumes, like a little fighting-cock.	Наконец не выдержал и что-то сказал; так он вскочил на цыпочки, взъерошил все свои красивые перышки, словно бойцовый петушок.
'You'll find you have a different person to deal with than the late Captain Brierly.'	"Вы скоро узнаете, что имеете дело не с таким человеком, как покойный капитан Брайерли".
'I've found it,' says I, very glum, but pretending to be mighty busy with my steak.	"Это мне уже известно", - говорю я очень мрачно и делаю вид, будто занят своей котлетой.
'You are an old ruffian, Mister-aw-Jones; and what's more, you are known for an old ruffian in the employ,' he squeaks at me.	"Вы - старый грубиян, мистер... э... Джонс, и Компания вас и считает таким!" - взвизгнул он.
The damned bottle-washers stood about listening with their mouths stretched from ear to ear.	А слуги стоят кругом и слушают, растянув рот до ушей.
'I may be a hard case,' answers I, 'but I ain't so far gone as to put up with the sight of you sitting in Captain Brierly's chair.'	"Может, я и крепкий орешек, - отвечаю, - а все-таки мне невтерпеж видеть, что вы сидите в кресле капитана Брайерли".
With that I lay down my knife and fork.	И кладу нож и вилку.
'You would like to sit in it yourself-that's where the shoe pinches,' he sneers.	"Вам самому хотелось бы сидеть в этом кресле -вот где собака зарыта!" - огрызнулся он.
I left the saloon, got my rags together, and was on the quay with all my dunnage about my feet before the stevedores had turned to again.	Я вышел из кают-компании, собрал пожитки и, раньше чем явились портовые грузчики, очутился со всем своим скарбом на набережной.
Yes.	Да-с.
Adrift-on shore-after ten years' service-and with a poor woman and four children six thousand miles off depending on my half-pay for every mouthful they ate.	Выброшен на берег... после десяти лет службы... а за шесть тысяч миль отсюда бедная жена и четверо детей только и держатся моим половинным жалованьем.
Yes, sir!	Да, сэр!
I chucked it rather than hear Captain Brierly abused.	Но я не мог терпеть, чтобы оскорбляли капитана Брайерли, и готов был идти на все.
He left me his night-glasses-here they are; and he wished me to take care of the dog-here he is.	Он мне оставил бинокль - вот он; и поручил мне свою собаку - вот она.
Hallo, Rover, poor boy.	Эй, Ровер! бедняга!
Where's the captain, Rover?"	Ровер, где капитан?
The dog looked up at us with mournful yellow eyes, gave one desolate bark, and crept under the table.	Собака тоскливо посмотрела на нас своими желтыми глазами, уныло тявкнула и забилась под стол.

'All this was taking place, more than two years afterwards, on board that nautical ruin the Fire-Queen this Jones had got charge of-quite by a funny accident, too-from Matherson-mad Matherson they generally called him-the same who used to hang out in Hai-phong, you know, before the occupation days.	Разговор происходил года через два после этого на борту старой развалины "Файр-Куин", которой командовал Джонс. Командование он получил благодаря забавному случаю - после Матерсона, сумасшедшего Матерсона, как его обычно называли; того самого, что, бывало, болтался в Хайфоне до оккупации.
The old chap snuffled on-	Старик снова загнусавил:
'"Ay, sir, Captain Brierly will be remembered here, if there's no other place on earth.	- Да, сэр, здесь-то, во всяком случае, будут помнить капитана Брайерли.
I wrote fully to his father and did not get a word in reply-neither Thank you, nor Go to the devil!-nothing!	Я подробно написал его отцу и ни слова не получил в ответ - ни "благодарю вас", ни "убирайтесь к черту" - ничего!
Perhaps they did not want to know."	Может быть, они вовсе не хотели о нем слышать.
'The sight of that watery-eyed old Jones mopping his bald head with a red cotton handkerchief, the sorrowing yelp of the dog, the squalor of that fly-blown cuddy which was the only shrine of his memory, threw a veil of inexpressibly mean pathos over Brierly's remembered figure, the posthumous revenge of fate for that belief in his own splendour which had almost cheated his life of its legitimate terrors.	Вид этого старого Джонса с водянистыми глазами, вытирающего лысую голову красным бумажным платком, тоскливое тявканье собаки, грязная, засиженная мухами каюта - ковчег воспоминаний об умершем - все это набрасывало вуаль невыразимо жалкого пафоса на памятную фигуру Брайерли: посмертное мщение судьбы за эту веру в его собственное великолепие - веру, которая почти обманула жизнь со всеми ее неизбежными ужасами.
Almost!	Почти!
Perhaps wholly.	А может быть - и совсем.
Who can tell what flattering view he had induced himself to take of his own suicide?	Кто знает, с какой лестной для него точки зрения рассматривал он собственное свое самоубийство?
'"Why did he commit the rash act, Captain Marlow-can you think?" asked Jones, pressing his palms together. "Why?	- Капитан Марлоу, как вы думаете, почему он покончил с собой? - спросил Джонс, сжимая ладони. - Почему?
It beats me!	Это превосходит мое понимание.
Why?"	Почему?
He slapped his low and wrinkled forehead.	Он хлопнул себя по низкому морщинистому лбу.
"If he had been poor and old and in debt-and never a show-or else mad. But he wasn't of the kind that goes mad, not he. You trust me.	-Если бы он был беден, стар, увяз в долгах... неудачник... или сошел с ума... Но он был не из тех, что сходят с ума; э, нет, можете мне поверить!
What a mate don't know about his skipper isn't worth knowing.	Чего помощник не знает о своем шкипере, того и знать не стоит.
Young, healthy, well off, no cares. . . . I sit here sometimes thinking, thinking, till my head fairly begins to buzz.	Молодой, здоровый, обеспеченный, никаких забот... Вот я сижу здесь иногда и думаю, думаю, пока в голове у меня не загудит.
There was some reason."	Ведь была же какая-то причина.

'"You may depend on it, Captain Jones," said I, "it wasn't anything that would have disturbed much either of us two," I said; and then, as if a light had been flashed into the muddle of his brain, poor old Jones found a last word of amazing profundity.	- Можете не сомневаться, капитан Джонс, - сказал я, - причина была не из тех, что могут потревожить нас с вами. И тут словно свет озарил затемненный рассудок бедного Джонса: напоследок старик произнес слова, поражающие своей глубиной.
He blew his nose, nodding at me dolefully:	Он высморкался и скорбно закивал головой:
"Ay, ay! neither you nor I, sir, had ever thought so much of ourselves."	- Да, да! Ни вы, ни я, сэр, никогда не были о себе такого высокого мнения.
'Of course the recollection of my last conversation with Brierly is tinged with the knowledge of his end that followed so close upon it.	Конечно, воспоминания о последнем моем разговоре с Брайерли окрашены тем, что я знаю о его самоубийстве, происшедшем так скоро после этого разговора.
I spoke with him for the last time during the progress of the inquiry.	В последний раз я говорил с ним в то время, когда шло судебное следствие.
It was after the first adjournment, and he came up with me in the street.	После первого заседания мы вместе вышли на улицу.
He was in a state of irritation, which I noticed with surprise, his usual behaviour when he condescended to converse being perfectly cool, with a trace of amused tolerance, as if the existence of his interlocutor had been a rather good joke.	Он был раздражен, что я отметил с удивлением: снисходя до беседы, он всегда бывал совершенно хладнокровен и относился к своему собеседнику с какой-то веселой терпимостью, словно самый факт его существования считал забавной шуткой.
"They caught me for that inquiry, you see," he began, and for a while enlarged complainingly upon the inconveniences of daily attendance in court. "And goodness knows how long it will last.	- Они заставили меня принять участие в разборе дела, - начал он, а затем стал жаловаться на неудобство ходить каждый день в суд. - Одному богу известно, сколько времени это протянется.
Three days, I suppose."	Дня три, я думаю.
I heard him out in silence; in my then opinion it was a way as good as another of putting on side.	Я слушал его молча. По моему мнению, это был лучший способ держаться в стороне.
"What's the use of it?	- Что толку?
It is the stupidest set-out you can imagine," he pursued hotly.	Это - глупейшее дело, какое только можно себе представить, - продолжал он с жаром.
I remarked that there was no option.	Я заметил, что другого выхода не было.
He interrupted me with a sort of pent-up violence.	Он перебил меня с каким-то сдержанным бешенством:
"I feel like a fool all the time."	- Все время я чувствую себя дураком.
I looked up at him.	Я поднял на него глаза.
This was going very far-for Brierly-when talking of Brierly.	Это было уже слишком - для Брайерли, говорящего о самом себе.
He stopped short, and seizing the lapel of my coat, gave it a slight tug.	Он остановился, ухватил меня за лацкан пиджака и тихонько его дернул.
"Why are we tormenting that young chap?" he asked.	- Зачем мы терзаем этого молодого человека? -спросил он.

This question chimed in so well to the tolling of a certain thought of mine that, with the image of the absconding renegade in my eye, I answered at once,	Этот вопрос был так созвучен с похоронным звоном моих мыслей, что я отвечал тотчас же, мысленно представив себе улизнувшего ренегата:
"Hanged if I know, unless it be that he lets you."	- Пусть меня повесят, если я знаю, но он сам идет на это.
I was astonished to see him fall into line, so to speak, with that utterance, which ought to have been tolerably cryptic.	Я был изумлен, когда он ответил мне в тон и произнес фразу, которая до известной степени могла показаться загадочной.
He said angrily, "Why, yes.	- Ну да.
Can't he see that wretched skipper of his has cleared out?	Разве он не понимает, что его негодяй шкипер улизнул?
What does he expect to happen?	Чего же он ждет?
Nothing can save him.	Его ничто не спасет.
He's done for."	С ним кончено.
We walked on in silence a few steps.	Несколько шагов мы прошли молча.
"Why eat all that dirt?" he exclaimed, with an oriental energy of expression-about the only sort of energy you can find a trace of east of the fiftieth meridian.	- Зачем жрать всю эту грязь? - воскликнул он, употребляя энергичное восточное выражение -пожалуй, единственное проявление энергии к востоку от пятидесятого меридиана.
I wondered greatly at the direction of his thoughts, but now I strongly suspect it was strictly in character: at bottom poor Brierly must have been thinking of himself.	Я подивился ходу его мыслей, но теперь считаю это вполне естественным: бедняга Брайерли думал, должно быть, о самом себе.
I pointed out to him that the skipper of the Patna was known to have feathered his nest pretty well, and could procure almost anywhere the means of getting away.	Я заметил ему, что, как известно, шкипер "Патны" устлал свое гнездышко пухом и мог всюду раздобыть денег, чтобы удрать.
With Jim it was otherwise: the Government was keeping him in the Sailors' Home for the time being, and probably he hadn't a penny in his pocket to bless himself with.	С Джимом дело обстояло иначе: власти временно поместили его в Доме моряка, и, по всей вероятности, у него в кармане не было ни единого пенни.
It costs some money to run away.	Нужно иметь некоторую сумму денег, чтобы удрать.
"Does it?	- Нужно ли?
Not always," he said, with a bitter laugh, and to some further remark of mine-"Well, then, let him creep twenty feet underground and stay there!	Не всегда, - сказал он с горьким смехом. Я сделал еще какое-то замечание, а он ответил: - Ну так пускай он зароется на двадцать футов в землю и там и остается!
By heavens! I would."	Клянусь небом, я бы это сделал!
I don't know why his tone provoked me, and I said,	Почему-то его тон задел меня, и я сказал:
"There is a kind of courage in facing it out as he does, knowing very well that if he went away nobody would trouble to run after him."	- Есть своего рода мужество в том, чтобы выдержать это до конца, как делает он, а ведь ему хорошо известно, что никто не потрудится его преследовать, если он удерет.

"Courage be hanged!" growled Brierly. "That sort of courage is of no use to keep a man straight, and I don't care a snap for such courage.	- К черту мужество! - проворчал Брайерли. - Такое мужество не поможет человеку держаться прямого пути, и я его в грош не ставлю.
If you were to say it was a kind of cowardice now-of softness.	Вам следовало бы сказать, что это своего рода трусость, дряблость.
I tell you what, I will put up two hundred rupees if you put up another hundred and undertake to make the beggar clear out early to-morrow morning.	Вот что я вам предлагаю: я дам двести рупий, если вы приложите еще сотню и уговорите парня убраться завтра поутру.
The fellow's a gentleman if he ain't fit to be touched-he will understand.	Он производит впечатление порядочного человека - он поймет.
He must!	Должен понять!
This infernal publicity is too shocking: there he sits while all these confounded natives, serangs, lascars, quartermasters, are giving evidence that's enough to burn a man to ashes with shame.	Слишком отвратительна эта огласка: можно сгореть со стыда, когда серанги, ласкары, рулевые дают показания.
This is abominable.	Омерзительно!
Why, Marlow, don't you think, don't you feel, that this is abominable; don't you now-come-as a seaman?	Неужели вы, Марлоу, не чувствуете, как это омерзительно? Вы, моряк?
If he went away all this would stop at once."	Если он скроется, все это сразу прекратится.
Brierly said these words with a most unusual animation, and made as if to reach after his pocket-book.	Брайерли произнес эти слова с необычным жаром и уже полез за бумажником.
I restrained him, and declared coldly that the cowardice of these four men did not seem to me a matter of such great importance.	Я остановил его и холодно сказал, что, на мой взгляд, трусость этих четверых не имеет такого большого значения.
"And you call yourself a seaman, I suppose," he pronounced angrily.	- А еще называете себя моряком! - гневно воскликнул он.
I said that's what I called myself, and I hoped I was too.	Я сказал, что действительно называю себя моряком, и - смею надеяться - не ошибаюсь.
He heard me out, and made a gesture with his big arm that seemed to deprive me of my individuality, to push me away into the crowd.	Он выслушал и сделал рукой жест, который словно лишал меня моей индивидуальности, смешивал с толпой.
"The worst of it," he said, "is that all you fellows have no sense of dignity; you don't think enough of what you are supposed to be."	- Хуже всего то, - объявил он, - что у вас, ребята, нет чувства собственного достоинства. Вы мало думаете о том, что должны собой представлять.
'We had been walking slowly meantime, and now stopped opposite the harbour office, in sight of the very spot from which the immense captain of the Patna had vanished as utterly as a tiny feather blown away in a hurricane.	Все это время мы медленно шли вперед и теперь остановились против Управления порта, неподалеку от того места, где необъятный капитан "Патны" исчез, как крохотное перышко, подхваченное ураганом.
I smiled.	Я улыбнулся.
Brierly went on:	Брайерли продолжал:
"This is a disgrace.	- Это позор.

We've got all kinds amongst us-some anointed scoundrels in the lot; but, hang it, we must preserve professional decency or we become no better than so many tinkers going about loose.	Конечно, в нашу среду попадают всякие, среди нас бывают и отъявленные негодяи. Но должны же мы, черт возьми, сохранять профессиональное достоинство, если не хотим превратиться в бродячих лудильщиков!
We are trusted.	Нам доверяют.
Do you understand?-trusted!	Понимаете - доверяют!
Frankly, I don't care a snap for all the pilgrims that ever came out of Asia, but a decent man would not have behaved like this to a full cargo of old rags in bales.	По правде сказать, мне нет дела до всех этих азиатов-паломников, но порядочный человек не поступил бы так, даже если бы судно было нагружено тюками лохмотьев.
We aren't an organised body of men, and the only thing that holds us together is just the name for that kind of decency. Such an affair destroys one's confidence.	Только притязание на такого рода порядочность связывает нас друг с другом, а больше ничто... Подобные поступки подрывают доверие.
A man may go pretty near through his whole sea-life without any call to show a stiff upper lip.	Человек может прожить всю свою жизнь на море и не встретиться с опасностью, которая требует величайшей выдержки.
But when the call comes . . . Aha! . . .	Но если опасность встретишь... Да!..
If I . . ." 'He broke off, and in a changed tone, "I'll give you two hundred rupees now, Marlow, and you just talk to that chap.	Если бы я... - Он оборвал фразу и заговорил другим тоном: - Я вам дам двести рупий, Марлоу, а вы поговорите с этим парнем.
Confound him!	Черт бы его побрал!
I wish he had never come out here.	Хотел бы я, чтобы он никогда сюда не являлся.
Fact is, I rather think some of my people know his.	Дело в том, что мои родные, кажется, знают его семью.
The old man's a parson, and I remember now I met him once when staying with my cousin in Essex last year.	Его отец - приходский священник. Помню, я встретил его в прошлом году, когда жил у своего двоюродного брата в Эссексе.
If I am not mistaken, the old chap seemed rather to fancy his sailor son.	Если не ошибаюсь, старик был без ума от своего сына моряка.
Horrible.	Ужасно!
I can't do it myself-but you . . ."	Я не могу сделать это сам, но вы...
'Thus, apropos of Jim, I had a glimpse of the real Brierly a few days before he committed his reality and his sham together to the keeping of the sea.	Таким образом, благодаря Джиму я на секунду увидел подлинное лицо Брайерли за несколько дней до того, как он доверил морю и себя самого и свою личину.
Of course I declined to meddle.	Конечно, я уклонился от вмешательства.

The tone of this last "but you" (poor Brierly couldn't help it), that seemed to imply I was no more noticeable than an insect, caused me to look at the proposal with indignation, and on account of that provocation, or for some other reason, I became positive in my mind that the inquiry was a severe punishment to that Jim, and that his facing it-practically of his own free will-was a redeeming feature in his abominable case. I hadn't been so sure of it before.	Тон, каким были сказаны эти последние слова "но вы..." (у бедняги Брайерли это сорвалось бессознательно), казалось, намекал на то, что я достоин не большего внимания, чем какая-нибудь букашка, а в результате я с негодованием отнесся к его предложению и окончательно убедился в том, что судебное следствие является суровым наказанием для Джима, и, подвергаясь ему - в сущности добровольно, - он как бы искупает до известной степени свое отвратительное преступление, Раньше я не был в этом так уверен.
Brierly went off in a huff.	Брайерли ушел рассерженный.
At the time his state of mind was more of a mystery to me than it is now.	В то время его настроение казалось мне более загадочным, чем кажется теперь.
'Next day, coming into court late, I sat by myself.	На следующий день, поздно явившись в суд, я сидел один.
Of course I could not forget the conversation I had with Brierly, and now I had them both under my eyes.	Конечно, я не забыл об этом разговоре с Брайерли, а теперь они оба сидели передо мной.
The demeanour of one suggested gloomy impudence and of the other a contemptuous boredom; yet one attitude might not have been truer than the other, and I was aware that one was not true. Brierly was not bored-he was exasperated; and if so, then Jim might not have been impudent.	Поведение одного казалось угрюмо наглым, физиономия другого выражала презрительную скуку; однако первое могло быть не менее ошибочным, чем второе, а я знал, что физиономия Брайерли лжет: Брайерли не скучал - он был раздражен; следовательно, и Джим, быть может, вовсе не был наглым.
According to my theory he was not.	Это согласовалось с моей теорией.
I imagined he was hopeless.	Я считал, что он потерял всякую надежду.
Then it was that our glances met.	Вот тогда-то я и встретился с ним глазами.
They met, and the look he gave me was discouraging of any intention I might have had to speak to him.	Взгляд, какой он мне бросил, мог уничтожить всякое желание с ним заговорить.
Upon either hypothesis-insolence or despair-I felt I could be of no use to him.	Принимая любую гипотезу - то ли он нагл, то ли в отчаянии, - я чувствовал, что ничем не могу ему помочь.
This was the second day of the proceedings.	То был второй день разбора дела.
Very soon after that exchange of glances the inquiry was adjourned again to the next day.	Вскоре после того, как мы обменялись взглядами, допрос был снова отложен на следующий день.
The white men began to troop out at once.	Белые начали пробираться к выходу.
Jim had been told to stand down some time before, and was able to leave amongst the first.	Джиму еще раньше велели сойти с возвышения, и он мог выйти одним из первых.
I saw his broad shoulders and his head outlined in the light of the door, and while I made my way slowly out talking with some one-some stranger who had addressed me casually-I could see him from within the court-room resting both elbows on the balustrade of the verandah and turning his back on the small stream of people trickling down the few steps.	Я видел его широкие плечи и голову на светлом фоне открытой двери. Пока я медленно шел к выходу, разговаривая с кем-то, - какой-то незнакомый человек случайно ко мне обратился, -я мог видеть его из зала суда; облокотившись на балюстраду веранды, он стоял спиной к потоку людей, спускающемуся по ступеням.
There was a murmur of voices and a shuffle of boots.	Слышались тихие голоса и шарканье ног.

'The next case was that of assault and battery committed upon a money-lender, I believe; and the defendant-a venerable villager with a straight white beard-sat on a mat just outside the door with his sons, daughters, sons-in-law, their wives, and, I should think, half the population of his village besides, squatting or standing around him.	Теперь должно было разбираться дело об избиении какого-то ростовщика. Обвиняемый -почтенный крестьянин с прямой белой бородой -сидел на циновке как раз за дверью; вокруг него сидели на корточках или стояли его сыновья, дочери, зятья, жены, - думаю, добрая половина деревни собралась здесь.
A slim dark woman, with part of her back and one black shoulder bared, and with a thin gold ring in her nose, suddenly began to talk in a high-pitched, shrewish tone.	Стройная темнокожая женщина с полуобнаженной спиной, голым черным плечом и с тонким золотым кольцом, продетым в нос, вдруг заговорила пронзительным, крикливым голосом.
The man with me instinctively looked up at her.	Человек, шедший со мной, невольно поднял на нас глаза.
We were then just through the door, passing behind Jim's burly back.	Мы уже вышли и очутились как раз за могучей спиной Джима.
'Whether those villagers had brought the yellow dog with them, I don't know.	Не знаю, эти ли крестьяне привели с собой желтую собаку.
Anyhow, a dog was there, weaving himself in and out amongst people's legs in that mute stealthy way native dogs have, and my companion stumbled over him.	Как бы то ни было, но собака была налицо и, как всякая туземная собака, украдкой шныряла между ногами проходящих; мой спутник споткнулся об нее.
The dog leaped away without a sound; the man, raising his voice a little, said with a slow laugh,	Она, не взвизгнув, отскочила в сторону, а незнакомец, слегка повысив голос, сказал с тихим смехом.
"Look at that wretched cur," and directly afterwards we became separated by a lot of people pushing in.	- Посмотрите на эту трусливую тварь! Поток людей разъединил нас.
I stood back for a moment against the wall while the stranger managed to get down the steps and disappeared.	Меня на секунду приперли к стене, а незнакомец спустился по ступеням и исчез.
I saw Jim spin round.	Я видел, как Джим круто повернулся.
He made a step forward and barred my way.	Он шагнул вперед и преградил мне дорогу.
We were alone; he glared at me with an air of stubborn resolution.	Мы были одни; он посмотрел на меня с видом упрямым и решительным.
I became aware I was being held up, so to speak, as if in a wood.	Я чувствовал себя так, словно меня остановили в дремучем лесу.
The verandah was empty by then, the noise and movement in court had ceased: a great silence fell upon the building, in which, somewhere far within, an oriental voice began to whine abjectly.	Веранда к тому времени опустела; шум затих в зале суда; там, в доме, спустилось великое молчание, и только откуда-то издалека донесся жалобный восточный голос.
The dog, in the very act of trying to sneak in at the door, sat down hurriedly to hunt for fleas.	Собака, не успевшая проскользнуть в дверь, уселась и начала ловить блох.
'"Did you speak to me?" asked Jim very low, and bending forward, not so much towards me but at me, if you know what I mean.	- Вы заговорили со мной? - тихо спросил Джим, наклоняясь вперед, но не ко мне, а словно наступая на меня. - Не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать?
I said "No" at once.	Я тотчас же ответил: - Нет.

Something in the sound of that quiet tone of his warned me to be on my defence.	Что-то в звуке этого спокойного голоса подсказало мне, что следует быть настороже.
I watched him.	Я следил за ним.
It was very much like a meeting in a wood, only more uncertain in its issue, since he could possibly want neither my money nor my life-nothing that I could simply give up or defend with a clear conscience.	Это очень походило на встречу в лесу, только нельзя было предугадать исход, раз он не мог потребовать ни моих денег, ни моей жизни -ничего, что бы я попросту отдал или стал защищать с чистой совестью.
"You say you didn't," he said, very sombre. "But I heard."	- Вы говорите - нет, - сказал он, очень мрачный, -но я слышал.
"Some mistake," I protested, utterly at a loss, and never taking my eyes off him.	- Какое-то недоразумение, - возразил я, ничего не понимая, но не сводя глаз с его лица.
To watch his face was like watching a darkening sky before a clap of thunder, shade upon shade imperceptibly coming on, the doom growing mysteriously intense in the calm of maturing violence.	Я следил, как оно потемнело, словно небо перед грозой: тени незаметно набегали на него и таинственно сгущались в тишине перед назревающей вспышкой.
'"As far as I know, I haven't opened my lips in your hearing," I affirmed with perfect truth.	- Насколько мне известно, я не открывал рта в вашем присутствии, - заявил я, что соответствовало действительности.
I was getting a little angry, too, at the absurdity of this encounter.	Нелепая стычка начинала меня злить.
It strikes me now I have never in my life been so near a beating-I mean it literally; a beating with fists.	Теперь я понимаю, что в тот момент мне грозила расправа - настоящая кулачная расправа.
I suppose I had some hazy prescience of that eventuality being in the air.	Думаю, я смутно чувствовал эту возможность.
Not that he was actively threatening me.	Не то чтобы он по-настоящему мне угрожал.
On the contrary, he was strangely passive-don't you know? but he was lowering, and, though not exceptionally big, he looked generally fit to demolish a wall.	Наоборот - он был страшно пассивен, но он нахмурился и хотя не производил впечатления человека исключительной силы, но, казалось, свободно мог прошибить стену.
The most reassuring symptom I noticed was a kind of slow and ponderous hesitation, which I took as a tribute to the evident sincerity of my manner and of my tone.	Однако я подметил и благоприятный симптом: Джим как будто глубоко задумался и стал колебаться; я это принял как дань моему неподдельно искреннему тону и манерам.
We faced each other.	Мы стояли друг против друга.
In the court the assault case was proceeding.	В зале суда разбиралось дело о нападении и избиении.
I caught the words:	Я уловил слова:
"Well-buffalo-stick-in the greatness of my fear. . . ."	"Буйвол... палка... в великом страхе..."
'"What did you mean by staring at me all the morning?" said Jim at last.	- Почему вы все утро на меня смотрели? - сказал наконец Джим.
He looked up and looked down again.	Он поднял глаза, потом снова уставился в пол.

"Did you expect us all to sit with downcast eyes out of regard for your susceptibilities?" I retorted sharply. I was not going to submit meekly to any of his nonsense.	- Вы думали, что все будут сидеть с опущенными глазами, щадя ваши чувства? - отрезал я, не желая принимать покорно его нелепые выпады.
He raised his eyes again, and this time continued to look me straight in the face.	Он снова поднял глаза и на этот раз прямо посмотрел мне в лицо.
"No.	- Нет.
That's all right," he pronounced with an air of deliberating with himself upon the truth of this statement-"that's all right.	Так оно и должно быть, - произнес он, словно взвешивая истину этого положения. - Так оно и должно быть.
I am going through with that.	На это я иду.
Only"-and there he spoke a little faster-"I won't let any man call me names outside this court.	Но только, - тут он заговорил быстрее, - я никому не позволю оскорблять меня за стенами суда.
There was a fellow with you.	С вами был какой-то человек.
You spoke to him-oh yes-I know; 'tis all very fine.	Вы говорили с ним... о да, я знаю, все это прекрасно.
You spoke to him, but you meant me to hear. . . ."	Вы говорили с ним, но так, чтобы я слышал...
'I assured him he was under some extraordinary delusion.	Я заверил его, что он жестоко заблуждается.
I had no conception how it came about.	Я понятия не имел, как это могло произойти.
"You thought I would be afraid to resent this," he said, with just a faint tinge of bitterness.	- Вы думали, что я побоюсь ответить на оскорбление, - сказал он с легкой горечью.
I was interested enough to discern the slightest shades of expression, but I was not in the least enlightened; yet I don't know what in these words, or perhaps just the intonation of that phrase, induced me suddenly to make all possible allowances for him.	Я был настолько заинтересован, что подмечал малейшие оттенки и выражения, но по-прежнему ничего не понимал. Однако что-то в этих словах -или, быть может, интонация этой фразы -побудило меня отнестись к нему снисходительно.
I ceased to be annoyed at my unexpected predicament.	Неожиданная стычка перестала меня раздражать.
It was some mistake on his part; he was blundering, and I had an intuition that the blunder was of an odious, of an unfortunate nature.	Он заблуждался, произошло какое-то недоразумение, и я предчувствовал, что по характеру своему оно было отвратительно и прискорбно.
I was anxious to end this scene on grounds of decency, just as one is anxious to cut short some unprovoked and abominable confidence.	Мне не терпелось поскорей и возможно приличнее закончить эту сцену, как не терпится человеку оборвать непрошеное и омерзительное признание.
The funniest part was, that in the midst of all these considerations of the higher order I was conscious of a certain trepidation as to the possibility-nay, likelihood-of this encounter ending in some disreputable brawl which could not possibly be explained, and would make me ridiculous.	Забавнее всего было то, что, предаваясь всем этим соображениям высшего порядка, я тем не менее ощущал некий трепет при мысли о возможной -весьма возможной - постыдной драке, для которой не подыщешь объяснений и которая сделает меня смешным.
I did not hanker after a three days' celebrity as the man who got a black eye or something of the sort from the mate of the Patna.	Я не стремился к тому, чтобы прославиться на три дня, как человек, получивший синяк под глазом или что-либо в этом роде от штурмана с "Патны".

He, in all probability, did not care what he did, or at any rate would be fully justified in his own eyes.	Он же, по всем вероятиям, не задумывался над своими поступками и, во всяком случае, был бы оправдан в своих собственных глазах.
It took no magician to see he was amazingly angry about something, for all his quiet and even torpid demeanour.	Несмотря на его спокойствие и, я бы сказал, оцепенение, каждый, не будучи волшебником, заметил бы, что он чрезвычайно чем-то рассержен.
I don't deny I was extremely desirous to pacify him at all costs, had I only known what to do.	Не отрицаю, мне очень хотелось умиротворить его во что бы то ни стало, если бы я только знал, как за это взяться.
But I didn't know, as you may well imagine.	Но, как вы легко можете себе представить, я не знал.
It was a blackness without a single gleam.	То был мрак, без единого проблеска света.
We confronted each other in silence.	Молча стояли мы друг перед другом.
He hung fire for about fifteen seconds, then made a step nearer, and I made ready to ward off a blow, though I don't think I moved a muscle.	Секунд пятнадцать он выжидал, затем шагнул вперед, а я приготовился отразить удар, хотя, кажется, ни один мускул у меня не дрогнул.
"If you were as big as two men and as strong as six," he said very softly, "I would tell you what I think of you.	- Будь вы вдвое больше и вшестеро сильнее, -заговорил он очень тихо, - я бы вам сказал, что я о вас думаю.
You . . ."	Вы...
"Stop!" I exclaimed.	- Стойте! - воскликнул я.
This checked him for a second.	Это заставило его на секунду замолкнуть.
"Before you tell me what you think of me," I went on quickly, "will you kindly tell me what it is I've said or done?"	- Раньше чем сказать, что вы обо мне думаете, -быстро продолжал я, - будьте любезны сообщить мне, что я такое сказал или сделал.
During the pause that ensued he surveyed me with indignation, while I made supernatural efforts of memory, in which I was hindered by the oriental voice within the court-room expostulating with impassioned volubility against a charge of falsehood.	Последовала пауза. Он смотрел на меня с негодованием, а я мучительно напрягал память, но мне мешал восточный голос из зала суда, бесстрастно и многословно возражавший против обвинения во лжи.
Then we spoke almost together.	Потом мы заговорили почти одновременно.
"I will soon show you I am not," he said, in a tone suggestive of a crisis.	- Я вам докажу, что вы ошибаетесь на мой счет, -сказал он тоном, предвещающим развязку.
"I declare I don't know," I protested earnestly at the same time.	- Понятия не имею, - серьезно заявил я в тот же момент.
He tried to crush me by the scorn of his glance.	Он старался меня уничтожить презрительным взглядом.
"Now that you see I am not afraid you try to crawl out of it," he said. "Who's a cur now-hey?"	- Теперь, когда вы видите, что я не боюсь, вы пытаетесь увернуться, - сказал он. - Ну, кто из нас трусливая тварь?
Then, at last, I understood.	Тут только я понял.
'He had been scanning my features as though looking for a place where he would plant his fist.	Он всматривался в мое лицо, словно выискивая местечко, куда бы опустить кулак.

"I will allow no man," . . . he mumbled threateningly.	-Я никому не позволю...- забормотал он угрожающе.
It was, indeed, a hideous mistake; he had given himself away utterly.	Да, действительно, это было страшное недоразумение; он выдал себя с головой.
I can't give you an idea how shocked I was.	Не могу вам передать, как я был потрясен.
I suppose he saw some reflection of my feelings in my face, because his expression changed just a little.	Должно быть, мне не удалось скрыть свои чувства, так как выражение его лица слегка изменилось.
"Good God!" I stammered, "you don't think I . . ."	- Боже мой! - пролепетал я. - Не думаете же вы, что я...
"But I am sure I've heard," he persisted, raising his voice for the first time since the beginning of this deplorable scene.	- Но я уверен, что не ослышался, - настаивал он и, впервые с начала этой горестной сцены, повысил голос.
Then with a shade of disdain he added, "It wasn't you, then?	Потом с оттенком презрения добавил: - Значит, это были не вы?
Very well; I'll find the other."	Отлично; я разыщу того, другого.
"Don't be a fool," I cried in exasperation; "it wasn't that at all."	- Не глупите, - в отчаянии крикнул я, - это было совсем не то.
"I've heard," he said again with an unshaken and sombre perseverance.	- Я слышал, - повторил он с непоколебимым и мрачным упорством.
'There may be those who could have laughed at his pertinacity; I didn't.	Быть может, найдутся люди, которым покажется смешным такое упрямство. Но я не смеялся.
Oh, I didn't!	О нет!
There had never been a man so mercilessly shown up by his own natural impulse.	Никогда не встречал я человека, который бы выдал себя так безжалостно, поддавшись вполне естественному побуждению.
A single word had stripped him of his discretion-of that discretion which is more necessary to the decencies of our inner being than clothing is to the decorum of our body.	Одно-единственное слово лишило его сдержанности - той сдержанности, которая для пристойности нашего внутреннего "я" более необходима, чем одежда для нашего тела.
"Don't be a fool," I repeated.	- Не глупите, - повторил я.
"But the other man said it, you don't deny that?" he pronounced distinctly, and looking in my face without flinching.	- Но вы не отрицаете, что тот, другой, это сказал? - произнес он внятно и не мигая глядел мне в лицо.
"No, I don't deny," said I, returning his gaze.	- Нет, не отрицаю, - сказал я, выдерживая его взгляд.
At last his eyes followed downwards the direction of my pointing finger.	Наконец он опустил глаза и посмотрел туда, куда я указывал ему пальцем.
He appeared at first uncomprehending, then confounded, and at last amazed and scared as though a dog had been a monster and he had never seen a dog before.	Сначала он как будто не понял, потом остолбенел, наконец на лице его отразилось изумление и испуг, словно собака была чудовищем, а он впервые увидел собаку.
"Nobody dreamt of insulting you," I said.	- Ни у кого и в мыслях не было оскорблять вас, -сказал я.

'He contemplated the wretched animal, that moved no more than an effigy: it sat with ears pricked and its sharp muzzle pointed into the doorway, and suddenly snapped at a fly like a piece of mechanism.	Он смотрел на жалкое животное, сидевшее неподвижно, как изваяние; насторожив уши, собака повернула острую мордочку к двери и вдруг, как автомат, щелкнула зубами, целясь на пролетавшую муху.
' I looked at him.	Я посмотрел на него.
The red of his fair sunburnt complexion deepened suddenly under the down of his cheeks, invaded his forehead, spread to the roots of his curly hair.	Румянец на его загорелых, покрытых пушком щеках внезапно потемнел и залил лоб до самых корней вьющихся волос.
His ears became intensely crimson, and even the clear blue of his eyes was darkened many shades by the rush of blood to his head.	Уши покраснели, и даже ясные голубые глаза стали гораздо темнее от прилива крови к голове.
His lips pouted a little, trembling as though he had been on the point of bursting into tears.	Губы слегка оттопырились и задрожали, словно он вот-вот разразится слезами.
I perceived he was incapable of pronouncing a word from the excess of his humiliation.	Я понял, что он не в силах выговорить ни единого слова, подавленный своим унижением.
From disappointment too-who knows?	И разочарованием - кто знает?
Perhaps he looked forward to that hammering he was going to give me for rehabilitation, for appeasement?	Возможно, он хотел этой потасовки, которую намеревался мне навязать для своей реабилитации, для успокоения?
Who can tell what relief he expected from this chance of a row?	Кто знает, какого облегчения он ждал от этой драки?
He was naive enough to expect anything; but he had given himself away for nothing in this case.	Он был так наивен, что мог ждать чего угодно; но в данном случае он выдал себя с головой совершенно напрасно.
He had been frank with himself-let alone with me-in the wild hope of arriving in that way at some effective refutation, and the stars had been ironically unpropitious.	Он был искренен с самим собой - не говоря уже обо мне - в безумной надежде добиться таким путем какого-то явного опровержения, а насмешливая судьба ему не благоприятствовала.
He made an inarticulate noise in his throat like a man imperfectly stunned by a blow on the head.	Он издал нечленораздельный звук, как человек, полуоглушенный ударом по голове.
It was pitiful.	Жалко было смотреть на него.
'I didn't catch up again with him till well outside the gate.	Я нагнал его далеко за воротами.
I had even to trot a bit at the last, but when, out of breath at his elbow, I taxed him with running away, he said, "Never!" and at once turned at bay.	Мне даже пришлось пуститься рысцой, но когда я, запыхавшись, поравнялся с ним и заговорил о бегстве, он сказал: - Никогда! - и тотчас же занял оборонительную позицию.
I explained I never meant to say he was running away from me.	Я объяснил, что отнюдь не хотел сказать, будто он бежит от меня.
"From no man-from not a single man on earth," he affirmed with a stubborn mien.	-Ни от кого... ни от кого на свете, - заявил он упрямо.

I forbore to point out the one obvious exception which would hold good for the bravest of us; I thought he would find out by himself very soon.	Я удержался и не сказал ему об одном-единственном исключении из этого правила - исключении, приемлемом для самых храбрых из нас. Думалось, что он и сам скоро это поймет.
He looked at me patiently while I was thinking of something to say, but I could find nothing on the spur of the moment, and he began to walk on.	Он терпеливо смотрел на меня, пока я придумывал, что бы ему сказать, но в тот момент мне ничего не приходило на ум, и он снова зашагал вперед.
I kept up, and anxious not to lose him, I said hurriedly that I couldn't think of leaving him under a false impression of my-of my-I stammered.	Я не отставал и, не желая отпускать его, торопливо заговорил о том, что мне бы не хотелось оставлять его под ложным впечатлением моего... моего... Я запнулся.
The stupidity of the phrase appalled me while I was trying to finish it, but the power of sentences has nothing to do with their sense or the logic of their construction.	Глупость этой фразы испугала меня, пока я пытался ее закончить, но могущество фраз ничего общего не имеет с их смыслом или с логикой их конструкций.
My idiotic mumble seemed to please him.	Мой идиотский лепет, видимо, ему понравился.
He cut it short by saying, with courteous placidity that argued an immense power of self-control or else a wonderful elasticity of spirits-"Altogether my mistake."	Он оборвал его, сказав с вежливым спокойствием, свидетельствовавшим о безграничном самообладании или же удивительной эластичности настроения: - Всецело моя ошибка...
I marvelled greatly at this expression: he might have been alluding to some trifling occurrence.	Я подивился этому выражению: казалось, он намекал на какой-то пустячный случай.
Hadn't he understood its deplorable meaning?	Неужели он не понял его позорного значения?
"You may well forgive me," he continued, and went on a little moodily, "All these staring people in court seemed such fools that-that it might have been as I supposed."	- Вы должны простить меня, - продолжал он и хмуро добавил: - Все эти люди, таращившие на меня глаза там, в суде, казались такими дураками, что... что могло быть и так, как я предположил.
'This opened suddenly a new view of him to my wonder.	Эта фраза изумила меня. Он предстал в новом свете.
I looked at him curiously and met his unabashed and impenetrable eyes.	Я посмотрел на него с любопытством и встретил его взгляд, непроницаемый и нимало не смущенный.
"I can't put up with this kind of thing," he said, very simply, "and I don't mean to.	- С подобными выходками я не могу примириться, - сказал он очень просто, - и не хочу.
In court it's different; I've got to stand that-and I can do it too."	В суде иное дело; там мне приходится это выносить - и я выношу.
' I don't pretend I understood him.	Не могу сказать, чтобы я его понимал.
The views he let me have of himself were like those glimpses through the shifting rents in a thick fog-bits of vivid and vanishing detail, giving no connected idea of the general aspect of a country.	То, что он мне показывал, походило на проблески света в прорывах густого тумана, через которые видишь яркие и ускользающие детали, не дающие полного представления о данной местности.
They fed one's curiosity without satisfying it; they were no good for purposes of orientation.	Они питают любопытство человека, не удовлетворяя его; ориентироваться по ним нельзя.

Upon the whole he was misleading.	В общем он сбивал с толку.
That's how I summed him up to myself after he left me late in the evening.	Вот к какому выводу я пришел, когда мы расстались поздно вечером.
I had been staying at the Malabar House for a few days, and on my pressing invitation he dined with me there.'	Я остановился на несколько дней в отеле "Малабар", и он принял мое настойчивое приглашение пообедать вместе.
CHAPTER 7	7
'An outward-bound mail-boat had come in that afternoon, and the big dining-room of the hotel was more than half full of people with a-hundred-pounds-round-the-world tickets in their pockets.	В тот день отправлявшееся за границу почтовое судно прибыло в порт, и в большой столовой отеля добрая половина столиков была занята людьми с кругосветными билетами, ценой в сто фунтов, в карманах.
There were married couples looking domesticated and bored with each other in the midst of their travels; there were small parties and large parties, and lone individuals dining solemnly or feasting boisterously, but all thinking, conversing, joking, or scowling as was their wont at home; and just as intelligently receptive of new impressions as their trunks upstairs.	Были тут супружеские пары, видимо уже привыкшие к семейной жизни и наскучившие друг другу за время путешествия, были и люди, путешествующие компанией, были и одинокие субъекты, торжественно обедающие или шумно пирующие, но все эти люди думали, разговаривали, шутили или хмурились точь-в-точь так, как привыкли это делать у себя дома; и к новым впечатлениям они были не более восприимчивы, чем их багаж наверху.
Henceforth they would be labelled as having passed through this and that place, and so would be their luggage.	Отныне они вместе со своим багажом будут отмечены ярлыком, как побывавшие в таких-то и таких-то странах.
They would cherish this distinction of their persons, and preserve the gummed tickets on their portmanteaus as documentary evidence, as the only permanent trace of their improving enterprise.	Они будут дрожать над этим своим отличием и сохранять приклеенные к чемоданам ярлыки, как документальное доказательство, как единственный неизгладимый след поездки с образовательной целью.
The dark-faced servants tripped without noise over the vast and polished floor; now and then a girl's laugh would be heard, as innocent and empty as her mind, or, in a sudden hush of crockery, a few words in an affected drawl from some wit embroidering for the benefit of a grinning tableful the last funny story of shipboard scandal.	Темнолицые слуги бесшумно скользили по натертому полу; изредка раздавался девичий смех, наивный и пустой, как сама девушка, или, когда затихал стук посуды, доносились слова, произнесенные в нос остряком, который расписывал ухмыляющимся сотрапезникам последний забавный скандал на борту судна.
Two nomadic old maids, dressed up to kill, worked acrimoniously through the bill of fare, whispering to each other with faded lips, wooden-faced and bizarre, like two sumptuous scarecrows.	Две кочующие старые девы в сногсшибательных туалетах кисло просматривали меню и перешептывались, шевеля поблекшими губами; эксцентричные, с деревянными лицами, они походили на роскошно одетые вороньи пугала.
A little wine opened Jim's heart and loosened his tongue.	Несколько глотков вина приоткрыли сердце Джима и развязали ему язык.
His appetite was good, too, I noticed.	Аппетит у него был хороший, это я заметил.
He seemed to have buried somewhere the opening episode of our acquaintance. It was like a thing of which there would be no more question in this world.	Казалось, он похоронил где-то эпизод, положивший начало нашему знакомству, словно это было нечто такое, о чем никогда больше не будет речи.

And all the time I had before me these blue, boyish eyes looking straight into mine, this young face, these capable shoulders, the open bronzed forehead with a white line under the roots of clustering fair hair, this appearance appealing at sight to all my sympathies: this frank aspect, the artless smile, the youthful seriousness.	Все время я видел перед собой эти голубые мальчишеские глаза, прямо на меня смотревшие, это молодое лицо, могучие плечи, открытый бронзовый лоб с белой полоской у корней вьющихся белокурых волос; его вид пробуждал во мне симпатию - это открытое лицо, бесхитростная улыбка, юношеская серьезность.
He was of the right sort; he was one of us.	Он был порядочным человеком, - одним из нас.
He talked soberly, with a sort of composed unreserve, and with a quiet bearing that might have been the outcome of manly self-control, of impudence, of callousness, of a colossal unconsciousness, of a gigantic deception.	Он говорил рассудительно, с какой-то сдержанной откровенностью, и с тем спокойствием, какого можно достигнуть мужественным самообладанием или бесстыдством, бесчувственностью, безграничной наивностью или страшным самообманом.
Who can tell!	Кто знает?
From our tone we might have been discussing a third person, a football match, last year's weather.	Судя по нашему тону, могло показаться, что мы рассуждаем о ком-то постороннем, о футбольном матче, о прошлогоднем снеге.
My mind floated in a sea of conjectures till the turn of the conversation enabled me, without being offensive, to remark that, upon the whole, this inquiry must have been pretty trying to him.	Моя мысль тонула в море догадок, но тут разговор пошел по новому руслу, и мне удалось, не оскорбляя Джима, заметить, что следствие, несомненно, было для него мучительным.
He darted his arm across the tablecloth, and clutching my hand by the side of my plate, glared fixedly.	Он схватил меня за руку - моя рука лежала на скатерти, подле тарелки, - и впился в меня глазами.
I was startled.	Я испугался.
"It must be awfully hard," I stammered, confused by this display of speechless feeling.	- Должно быть, это ужасно неприятно, -пробормотал я, смущенный таким безмолвным проявлением чувств.
"It is-hell," he burst out in a muffled voice.	- Это - адская пытка! - воскликнул он заглушенным голосом.
'This movement and these words caused two well-groomed male globe-trotters at a neighbouring table to look up in alarm from their iced pudding.	Это движение и эти слова заставили двух франтоватых путешественников, сидевших за соседним столиком, тревожно оторваться от их замороженного пудинга.
I rose, and we passed into the front gallery for coffee and cigars.	Я встал, и мы вышли на галерею, где нас ждало кофе и сигары.
'On little octagon tables candles burned in glass globes; clumps of stiff-leaved plants separated sets of cosy wicker chairs; and between the pairs of columns, whose reddish shafts caught in a long row the sheen from the tall windows, the night, glittering and sombre, seemed to hang like a splendid drapery.	На маленьких восьмиугольных столиках горели свечи под стеклянными колпаками; вокруг стояли удобные плетеные стулья; столики отделялись друг от друга какими-то растениями с жесткими листьями; между колонн, на которые падал красноватый отблеск света из высоких окон, ночь, мерцающая и мрачная, спустилась великолепным занавесом.
The riding lights of ships winked afar like setting stars, and the hills across the roadstead resembled rounded black masses of arrested thunder-clouds.	Огни судов мигали вдали, словно заходящие звезды, а холмы по ту сторону рейда походили на округлые черные массы застывших грозовых туч.

'"I couldn't clear out," Jim began. "The skipper did-that's all very well for him.	- Я не мог удрать, - начал Джим. - Шкипер удрал, - так ему и полагалось сделать.
I couldn't, and I wouldn't. They all got out of it in one way or another, but it wouldn't do for me."	А я не мог и не хотел... Все они выпутались так или иначе, но для меня это не годилось.
'I listened with concentrated attention, not daring to stir in my chair; I wanted to know-and to this day I don't know, I can only guess.	Я слушал с напряженным вниманием, не смея шелохнуться; я хотел знать - но и по сей день не знаю, я могу только догадываться.
He would be confident and depressed all in the same breath, as if some conviction of innate blamelessness had checked the truth writhing within him at every turn.	Он был доверчив и в то же время сдержан, словно убеждение в какой-то внутренней правоте мешало истине сорваться с уст.
He began by saying, in the tone in which a man would admit his inability to jump a twenty-foot wall, that he could never go home now; and this declaration recalled to my mind what Brierly had said, "that the old parson in Essex seemed to fancy his sailor son not a little."	Прежде всего он заявил таким тоном, как будто признавался в своем бессилии перескочить через двадцатифутовую стену, что никогда не сможет вернуться домой; это заявление вызвало в моей памяти слова Брайерли: "Если не ошибаюсь, этот старик пастор в Эссексе без ума от своего сына моряка".
'I can't tell you whether Jim knew he was especially "fancied," but the tone of his references to "my Dad" was calculated to give me a notion that the good old rural dean was about the finest man that ever had been worried by the cares of a large family since the beginning of the world.	Не могу вам сказать, знал ли Джим о том, что был любимцем отца, но тон, каким он отзывался "о своем папе", был рассчитан на то, чтобы я представил себе старого деревенского пастора самым прекрасным человеком из всех, кто когда-либо, с сотворения мира, был обременен заботами о большой семье.
This, though never stated, was implied with an anxiety that there should be no mistake about it, which was really very true and charming, but added a poignant sense of lives far off to the other elements of the story.	Это хотя и не было сказано, но подразумевалось, не оставляя места сомнениям, а искренность Джима была очаровательна, подчеркивая, что вся история затрагивает и тех, кто живет там - очень далеко.
"He has seen it all in the home papers by this time," said Jim. "I can never face the poor old chap."	- Теперь он уже знает обо всем из газет там, на родине, - сказал Джим. - Я никогда не смогу встретиться с бедным стариком.
I did not dare to lift my eyes at this till I heard him add,	Я не смел поднять глаза, пока он не добавил:
"I could never explain.	- Я никогда не смогу объяснить.
He wouldn't understand."	Он бы не понял.
Then I looked up.	Тогда я посмотрел на него.
He was smoking reflectively, and after a moment, rousing himself, began to talk again.	Он задумчиво курил, потом, немного погодя, встрепенулся и снова заговорил.
He discovered at once a desire that I should not confound him with his partners in-in crime, let us call it.	Он выразил желание, чтобы я не смешивал его с сообщниками в... ну, скажем... в преступлении.
He was not one of them; he was altogether of another sort.	Он не из их компании; он совсем из другого теста.
I gave no sign of dissent.	Я не отрицал.

I had no intention, for the sake of barren truth, to rob him of the smallest particle of any saving grace that would come in his way.	Мне отнюдь не хотелось, во имя бесплодной истины, лишать его хотя бы малой частицы спасительной милости, выпавшей ему на долю.
I didn't know how much of it he believed himself.	Я не знал, насколько он в это верит.
I didn't know what he was playing up to-if he was playing up to anything at all-and I suspect he did not know either; for it is my belief no man ever understands quite his own artful dodges to escape from the grim shadow of self-knowledge.	Не знал, какую он ведет игру - если он вообще вел какую-нибудь игру; подозреваю, что и он этого не знал: я убежден, что ни один человек не может до конца понять собственные свои уловки, к каким прибегает, чтобы спастись от грозной тени самопознания.
I made no sound all the time he was wondering what he had better do after "that stupid inquiry was over."	Я не произнес ни слова, пока он рассуждал о том, что ему делать, когда закончится "это дурацкое следствие".
'Apparently he shared Brierly's contemptuous opinion of these proceedings ordained by law.	Видимо, он разделял презрительное мнение Брайерли об этой процедуре, предписанной законом.
He would not know where to turn, he confessed, clearly thinking aloud rather than talking to me.	Он не знал, куда деваться, и сообщил об этом, скорее размышляя вслух, чем разговаривая со мной.
Certificate gone, career broken, no money to get away, no work that he could obtain as far as he could see.	Свидетельство отберут, карьера кончена, нет денег, чтобы уехать, никакого места не предвидится.
At home he could perhaps get something; but it meant going to his people for help, and that he would not do.	На родине, пожалуй, можно было бы что-нибудь получить, - иными словами, следовало обратиться к родным за помощью, а этого он не хотел.
He saw nothing for it but ship before the mast-could get perhaps a quartermaster's billet in some steamer.	Ему ничего не оставалось, как поступить простым матросом; пожалуй, ему удалось бы получить место рулевого старшины на каком-нибудь пароходе.
Would do for a quartermaster. . . .	Он может быть рулевым.
"Do you think you would?" I asked pitilessly.	- Думаете - могли бы? - безжалостно спросил я.
He jumped up, and going to the stone balustrade looked out into the night.	Он вскочил и, подойдя к каменной балюстраде, посмотрел в ночь.
In a moment he was back, towering above my chair with his youthful face clouded yet by the pain of a conquered emotion.	Через секунду вернулся и остановился передо мной; его юношеское лицо было еще омрачено болью, порожденной эмоцией, которую он задушил.
He had understood very well I did not doubt his ability to steer a ship.	Он прекрасно понимал, что я не сомневаюсь в его способности стоять у штурвала.
In a voice that quavered a bit he asked me why did I say that?	Слегка дрожащим голосом он спросил меня -почему я это сказал?
I had been "no end kind" to him.	Я был "так добр" к нему.
I had not even laughed at him when-here he began to mumble-"that mistake, you know-made a confounded ass of myself."	Я даже не посмеялся над ним, когда... тут он запнулся... "когда произошло это недоразумение... и я свалял такого дурака".

I broke in by saying rather warmly that for me such a mistake was not a matter to laugh at.	Я перебил его и с жаром заявил, что мне это недоразумение отнюдь не показалось смешным.
He sat down and drank deliberately some coffee, emptying the small cup to the last drop.	Он сел и, задумчиво потягивая кофе, выпил маленькую чашечку до дна.
"That does not mean I admit for a moment the cap fitted," he declared distinctly.	- Но я ни на секунду не допускаю мысли, что эта кличка мне подходит, - отчетливо сказал он.
"No?" I said.	- Да? - спросил я.
"No," he affirmed with quiet decision. "Do you know what you would have done?	- Да, - подтвердил он спокойно и решительно. - А вы знаете, что сделали бы вы?
Do you?	Знаете?
And you don't think yourself" ... he gulped something . . . "you don't think yourself a-a-cur?"	И ведь вы не считаете себя... - тут он что-то проглотил, - ...не считаете себя трус... трусливой тварью?
'And with this-upon my honour!-he looked up at me inquisitively.	И тут он - клянусь честью - вопросительно посмотрел на меня.
It was a question it appears-a bona fide question!	Очевидно, то был вопрос - вопрос bona fide.
However, he didn't wait for an answer.	Однако ответа он не ждал.
Before I could recover he went on, with his eyes straight before him, as if reading off something written on the body of the night.	Раньше чем я успел опомниться, он снова заговорил, глядя прямо перед собой, словно читая письмена, начертанные на лике ночи.
"It is all in being ready.	- Все дело в том, чтобы быть готовым.
I wasn't; not-not then.	А я не был готов... тогда.
I don't want to excuse myself; but I would like to explain-I would like somebody to understand-somebody-one person at least!	Я не хочу оправдываться, но мне хотелось бы объяснить... чтобы кто-нибудь понял... кто-нибудь... хоть один человек!
You!	Вы!
Why not you?"	Почему бы не вы!
'It was solemn, and a little ridiculous too, as they always are, those struggles of an individual trying to save from the fire his idea of what his moral identity should be, this precious notion of a convention, only one of the rules of the game, nothing more, but all the same so terribly effective by its assumption of unlimited power over natural instincts, by the awful penalties of its failure.	Это было торжественно и чуточку смешно: так бывает всегда, когда человек мучительно пытается спасти свое представление о том, каков должен быть его моральный облик. Это представление условно - одно из правил игры, не больше, - и, однако, оно имеет великое значение, ибо притязает на неограниченную власть над природными инстинктами и жестоко карает падение.
He began his story quietly enough.	Он начал свой рассказ довольно спокойно.
On board that Dale Line steamer that had picked up these four floating in a boat upon the discreet sunset glow of the sea, they had been after the first day looked askance upon.	На борту парохода компании "Дейл Лайн", который подобрал этих четверых, плывших в шлюпке под мягкими лучами заходящего солнца, на них с первого же дня стали смотреть косо.
The fat skipper told some story, the others had been silent, and at first it had been accepted.	Толстый шкипер рассказал какую-то историю, остальные молчали, и поначалу его версия была принята.

You don't cross-examine poor castaways you had the good luck to save, if not from cruel death, then at least from cruel suffering.	Не станете же вы подвергать перекрестному допросу людей, потерпевших крушение, которых вам посчастливилось спасти если не от мучительной смерти, то, во всяком случае, от жестоких мучений.
Afterwards, with time to think it over, it might have struck the officers of the Avondale that there was "something fishy" in the affair; but of course they would keep their doubts to themselves.	Потом, когда уже было время подумать, капитану и помощникам "Эвонделя", должно быть, пришло в голову, что в этой истории есть что-то неладное; но свои сомнения они, конечно, оставили при себе.
They had picked up the captain, the mate, and two engineers of the steamer Patna sunk at sea, and that, very properly, was enough for them.	Они подобрали капитана, штурмана и двух механиков с затонувшего парохода "Патна", и этого с них было достаточно.
I did not ask Jim about the nature of his feelings during the ten days he spent on board.	Я не спросил Джима, как он себя чувствовал в течение тех десяти дней, какие провел на борту "Эвонделя".
From the way he narrated that part I was at liberty to infer he was partly stunned by the discovery he had made-the discovery about himself-and no doubt was at work trying to explain it away to the only man who was capable of appreciating all its tremendous magnitude.	Судя по тому, как он рассказывал, я свободно мог заключить, что он был ошеломлен сделанным открытием - открытием, лично его касавшимся, -и, несомненно, пытался его объяснить единственному человеку, который способен был оценить все потрясающее величие этого открытия.
You must understand he did not try to minimise its importance.	Вы должны понять, что он отнюдь не старался умалить его значение.
Of that I am sure; and therein lies his distinction.	В этом я уверен; и тут-то и коренится то, что отличало Джима от остальных.
As to what sensations he experienced when he got ashore and heard the unforeseen conclusion of the tale in which he had taken such a pitiful part, he told me nothing of them, and it is difficult to imagine.	Что же касается эмоций, какие он испытал, когда сошел на берег и услыхал о непредвиденном завершении истории, в которой сыграл такую жалкую роль, - то о них он мне ничего не сказал, и это трудно себе представить.
'I wonder whether he felt the ground cut from under his feet?	Почувствовал ли он, что почва уходит у него из-под ног?
I wonder? But no doubt he managed to get a fresh foothold very soon.	Хотелось бы знать... Но, несомненно, ему скоро удалось найти себе новую опору.
He was ashore a whole fortnight waiting in the Sailors' Home, and as there were six or seven men staying there at the time, I had heard of him a little.	Он прожил на берегу целых две недели в Доме моряка; в то время там жили еще шесть или семь человек, и от них я кое-что слыхал о нем.
Their languid opinion seemed to be that, in addition to his other shortcomings, he was a sulky brute.	Их мнение сводилось к тому, что, не говоря о прочих его недостатках, он был угрюмой скотиной.
He had passed these days on the verandah, buried in a long chair, and coming out of his place of sepulture only at meal-times or late at night, when he wandered on the quays all by himself, detached from his surroundings, irresolute and silent, like a ghost without a home to haunt.	Целые дни он проводил на веранде, лежа на шезлонге и покидая свое убежище только в часы еды или поздно вечером, когда отправлялся бродить по набережной, в полном одиночестве, оторванный ото всех, нерешительный и молчаливый, словно бездомный призрак.

"I don't think I've spoken three words to a living soul in all that time," he said, making me very sorry for him; and directly he added, "One of these fellows would have been sure to blurt out something I had made up my mind not to put up with, and I didn't want a row.	- Кажется, я за все это время ни единой живой душе не сказал и двух слов, - заметил он, и мне стало его очень жаль; тотчас же он добавил: -Один из тех парней непременно выпалил бы что-нибудь такое, с чем я бы не мог примириться, а ссоры я не хотел.
No!	Да!
Not then.	Тогда не хотел.
I was too-too . . . I had no heart for it."	Я был слишком... слишком... Мне было не до ссор.
"So that bulkhead held out after all," I remarked cheerfully.	- Значит, та переборка в трюме все-таки выдержала, - бодро сказал я.
"Yes," he murmured, "it held.	- Да, - прошептал он, - выдержала.
And yet I swear to you I felt it bulge under my hand."	И, однако, я могу вам поклясться, что чувствовал, как она выпячивается под моей рукой.
"It's extraordinary what strains old iron will stand sometimes," I said.	- Удивительно, какой сильный напор может иногда выдержать старое железо, - сказал я.
Thrown back in his seat, his legs stiffly out and arms hanging down, he nodded slightly several times.	Откинувшись на спинку стула, вытянув ноги и свесив руки, он несколько раз кивнул головой.
You could not conceive a sadder spectacle.	Трудно представить себе более грустное зрелище.
Suddenly he lifted his head; he sat up; he slapped his thigh.	Вдруг он поднял голову, выпрямился, хлопнул себя по бедру.
"Ah! what a chance missed!	- Ах, какой случай упущен!
My God! what a chance missed!" he blazed out, but the ring of the last "missed" resembled a cry wrung out by pain.	Боже мой! Какой случай упущен! - воскликнул он, и это последнее слово "упущен" прозвучало, словно крик, исторгнутый болью.
'He was silent again with a still, far-away look of fierce yearning after that missed distinction, with his nostrils for an instant dilated, sniffing the intoxicating breath of that wasted opportunity.	Он снова замолчал и уставился в пространство, жадно призывая этот упущенный случай отличиться; на секунду ноздри его раздулись, словно он втягивал пьянящий аромат этой неиспользованной возможности.
If you think I was either surprised or shocked you do me an injustice in more ways than one!	Если вы думаете, что я был удивлен или шокирован, вы очень ко мне несправедливы.
Ah, he was an imaginative beggar!	Ах, это был парень, наделенный фантазией!
He would give himself away; he would give himself up. I could see in his glance darted into the night all his inner being carried on, projected headlong into the fanciful realm of recklessly heroic aspirations.	Его взгляд уходил в ночь, и по его глазам я видел, что он стремительно рвется вперед, туда, - в фантастическое царство безрассудного героизма.
He had no leisure to regret what he had lost, he was so wholly and naturally concerned for what he had failed to obtain.	Ему некогда было сожалеть о том, что он потерял, - слишком он был озабочен тем, что ему не удалось получить.
He was very far away from me who watched him across three feet of space.	Он был очень далеко от меня, сидевшего на расстоянии трех футов.
With every instant he was penetrating deeper into the impossible world of romantic achievements.	С каждой секундой он все глубже уходил в мир несбыточных романтических достижений.

He got to the heart of it at last!	Наконец он проник в самое его сердце!
A strange look of beatitude overspread his features, his eyes sparkled in the light of the candle burning between us; he positively smiled!	Странное блаженство осветило его лицо, глаза сверкнули при свете свечи, горевшей между нами; он улыбнулся!
He had penetrated to the very heart-to the very heart.	Он проник в самое сердце - в самое сердце.
It was an ecstatic smile that your faces-or mine either-will never wear, my dear boys.	То была улыбка экстаза, - мы с вами, друзья мои, никогда не будем так улыбаться.
I whisked him back by saying,	Я вернул его на землю словами:
"If you had stuck to the ship, you mean!"	-Если б вы не покинули судна... Вы это хотели сказать?
'He turned upon me, his eyes suddenly amazed and full of pain, with a bewildered, startled, suffering face, as though he had tumbled down from a star.	Он повернулся ко мне, и взгляд его был растерянный, полный муки, лицо недоуменное, испуганное, страдальческое, словно он упал со звезды.
Neither you nor I will ever look like this on any man.	Ни вы, ни я ни на кого не будем так глядеть.
He shuddered profoundly, as if a cold finger-tip had touched his heart.	Он сильно вздрогнул, как будто холодный палец коснулся его сердца.
Last of all he sighed.	Потом вздохнул.
' I was not in a merciful mood.	Я не был в милостивом настроении.
He provoked one by his contradictory indiscretions.	Он провоцировал меня своими противоречивыми признаниями.
"It is unfortunate you didn't know beforehand!" I said with every unkind intention; but the perfidious shaft fell harmless-dropped at his feet like a spent arrow, as it were, and he did not think of picking it up.	- Печально, что вы не знали раньше! - сказал я с недобрым намерением. Но вероломная стрела упала, не причинив вреда, - упала к его ногам, не достигнув цели, а он не подумал о том, чтобы ее поднять.
Perhaps he had not even seen it.	Быть может, даже и не видал ее.
Presently, lolling at ease, he said,	Развалившись на стуле, он сказал:
"Dash it all!	- Черт возьми!
I tell you it bulged.	Говорю вам, она выпячивалась.
I was holding up my lamp along the angle-iron in the lower deck when a flake of rust as big as the palm of my hand fell off the plate, all of itself." He passed his hand over his forehead. "The thing stirred and jumped off like something alive while I was looking at it."	Я проводил фонарем вдоль паза, там, внизу, когда кусок ржавчины, величиной с мою ладонь, упал с переборки. - Он провел рукой по лбу. - Переборка дрожала и шаталась, словно что-то живое, когда я смотрел на нее.
"That made you feel pretty bad," I observed casually.	- И тут вы почувствовали себя скверно, - заметил я вскользь.

"Do you suppose," he said, "that I was thinking of myself, with a hundred and sixty people at my back, all fast asleep in that fore-'tween-deck alone-and more of them aft; more on the deck-sleeping-knowing nothing about it-three times as many as there were boats for, even if there had been time?	- Неужели вы полагаете, - сказал он, - что я думал о себе, когда за моей спиной спали крепким сном сто шестьдесят человек - на носу, в межпалубном помещении? А на корме их было еще больше... и на палубе... спали, ни о чем не подозревая... людей было втрое больше, чем могло уместиться на шлюпках, даже если б и было время спустить их.
I expected to see the iron open out as I stood there and the rush of water going over them as they lay. . . . What could I do-what?"	Я ждал, что железная переборка на моих глазах прорвется, и поток воды зальет их, спящих... Что было мне делать, что?
'I can easily picture him to myself in the peopled gloom of the cavernous place, with the light of the globe-lamp falling on a small portion of the bulkhead that had the weight of the ocean on the other side, and the breathing of unconscious sleepers in his ears.	Я легко могу представить себе, как он стоял во мраке, а свет круглого фонаря падал на часть переборки, которая выдерживала тяжесть всего океана, и слышалось дыхание спящих людей.
I can see him glaring at the iron, startled by the falling rust, overburdened by the knowledge of an imminent death.	Я видел, как он смотрел на железную стену, испуганный падающими кусками ржавчины, придавленный знамением неминуемой смерти.
This, I gathered, was the second time he had been sent forward by that skipper of his, who, I rather think, wanted to keep him away from the bridge.	Это было, как я понял, тогда, когда его вторично послал на нос шкипер, желавший, вероятно, удалить его с мостика.
He told me that his first impulse was to shout and straightway make all those people leap out of sleep into terror; but such an overwhelming sense of his helplessness came over him that he was not able to produce a sound.	Джим сказал мне, что первым его побуждением было крикнуть и, разбудив всех этих людей, сразу повергнуть их в ужас, но сознание своей беспомощности так его ошеломило, что он не в силах был издать ни единого звука.
This is, I suppose, what people mean by the tongue cleaving to the roof of the mouth.	Вот что, должно быть, подразумевается под словами: "язык прилип к гортани".
"Too dry," was the concise expression he used in reference to this state.	"Во рту все пересохло", - так описал Джим это состояние.
Without a sound, then, he scrambled out on deck through the number one hatch.	Молча выбрался он на палубу через люк номер первый.
A windsail rigged down there swung against him accidentally, and he remembered that the light touch of the canvas on his face nearly knocked him off the hatchway ladder.	Виндзейль, свалившийся вниз, случайно задел его по лицу, и от легкого прикосновения парусины он едва не слетел с трапа.
'He confessed that his knees wobbled a good deal as he stood on the foredeck looking at another sleeping crowd.	Джим признался, что ноги у него подкашивались, когда он вышел на фордек и поглядел на спящую толпу.
The engines having been stopped by that time, the steam was blowing off.	К тому времени остановили машины и стали выпускать пар.
Its deep rumble made the whole night vibrate like a bass string.	От этого глухого рокота ночь вибрировала, словно басовая струна.
The ship trembled to it.	Судно отвечало дрожью.

'He saw here and there a head lifted off a mat, a vague form uprise in sitting posture, listen sleepily for a moment, sink down again into the billowy confusion of boxes, steam-winches, ventilators.	Кое-где голова приподнималась с циновки, смутно вырисовывалась фигура сидящего человека, он сонно прислушивался, потом снова ложился среди нагроможденных ящиков, паровых воротов, вентиляторов.
He was aware all these people did not know enough to take intelligent notice of that strange noise.	Джим знал: все эти люди были недостаточно осведомлены, чтобы понять значение странного шума.
The ship of iron, the men with white faces, all the sights, all the sounds, everything on board to that ignorant and pious multitude was strange alike, and as trustworthy as it would for ever remain incomprehensible.	Железное судно, люди с белыми лицами, все предметы, все звуки - все на борту казалось этой невежественной и благочестивой толпе одинаково странным и столь же надежным, как и непонятным.
It occurred to him that the fact was fortunate.	Ему пришло в голову, что это обстоятельство можно назвать счастливым.
The idea of it was simply terrible.	Такая мысль была поистине ужасна.
'You must remember he believed, as any other man would have done in his place, that the ship would go down at any moment; the bulging, rust-eaten plates that kept back the ocean, fatally must give way, all at once like an undermined dam, and let in a sudden and overwhelming flood.	Не забудьте: он верил, - как верил бы всякий на его месте, - что судно должно затонуть с минуты на минуту; выпятившаяся, изъеденная ржавчиной переборка, которая противостояла напору океана, должна была рухнуть, - внезапно, как минированная дамба, - и впустить поток воды.
He stood still looking at these recumbent bodies, a doomed man aware of his fate, surveying the silent company of the dead.	Он стоял неподвижно, глядя на эти распростертые тела, - обреченный человек, знающий свою судьбу и созерцающий молчаливое сборище мертвецов.
They were dead!	Они были мертвы!
Nothing could save them!	Ничто не могло их спасти.
There were boats enough for half of them perhaps, but there was no time.	В шлюпках едва ли разместилась бы половина, но и для этого не было времени.
No time! No time!	Не было времени!
It did not seem worth while to open his lips, to stir hand or foot.	Бессмысленным казалось разжать губы, пошевельнуть рукой или ногой.
Before he could shout three words, or make three steps, he would be floundering in a sea whitened awfully by the desperate struggles of human beings, clamorous with the distress of cries for help.	Раньше, чем он успеет выкрикнуть три слова или сделать три шага, он уже будет барахтаться в море, которое покроется пеной от отчаянных усилий тонущих людей, огласится воплями о помощи.
There was no help.	Помощи быть не могло.
He imagined what would happen perfectly; he went through it all motionless by the hatchway with the lamp in his hand-he went through it to the very last harrowing detail.	Он прекрасно представлял себе, что именно произойдет; он пережил это, неподвижно стоя с фонарем в руке возле люка, - пережил все, вплоть до самой последней мучительной детали.
I think he went through it again while he was telling me these things he could not tell the court.	Думаю, он переживал это вторично, когда рассказывал мне то, о чем не мог говорить в суде.
'"I saw as clearly as I see you now that there was nothing I could do.	- Я видел ясно - так же, как вижу сейчас вас, - что делать мне нечего.

It seemed to take all life out of my limbs.	Жизнь как будто ушла от меня.
I thought I might just as well stand where I was and wait.	Я мог бы стоять на месте и ждать.
I did not think I had many seconds. . . ."	Я не думал, что у меня оставалось еще много секунд...
Suddenly the steam ceased blowing off.	Вдруг пар перестал выходить.
The noise, he remarked, had been distracting, but the silence at once became intolerably oppressive.	Шум, по словам Джима, тревожил, но эта внезапная тишина показалась невыносимо гнетущей.
'"I thought I would choke before I got drowned," he said.	- Я думал, что задохнусь раньше, чем утону, -сказал он.
'He protested he did not think of saving himself.	Потом добавил, что не думал о своем спасении.
The only distinct thought formed, vanishing, and re-forming in his brain, was: eight hundred people and seven boats; eight hundred people and seven boats.	В его мозгу всплывала, исчезала и снова всплывала только одна отчетливая мысль: восемьсот человек и семь шлюпок... восемьсот человек и семь шлюпок.
'"Somebody was speaking aloud inside my head," he said a little wildly. "Eight hundred people and seven boats-and no time!	- Словно чей-то голос нашептывал мне, -взволнованно проговорил он, - восемьсот человек и семь шлюпок... и нет времени!
Just think of it."	Вы только подумайте!
He leaned towards me across the little table, and I tried to avoid his stare.	Он наклонился ко мне через маленький столик, а я попытался избежать его взгляда.
"Do you think I was afraid of death?" he asked in a voice very fierce and low.	- Вы думаете, я боялся смерти? - спросил он голосом очень напряженным и тихим.
He brought down his open hand with a bang that made the coffee-cups dance. "I am ready to swear I was not-I was not. . . . By God-no!" He hitched himself upright and crossed his arms; his chin fell on his breast.	Он ударил ладонью по столу, и от этого удара запрыгали кофейные чашки. - Я готов поклясться, что не боялся - нет... Клянусь богом, нет! - Он выпрямился и скрестил на груди руки; подбородок его опустился на грудь.
'The soft clashes of crockery reached us faintly through the high windows.	Через высокие окна слабо доносился до нас стук посуды.
There was a burst of voices, and several men came out in high good-humour into the gallery.	Раздались громкие голоса, и на галерею вышли несколько человек в прекраснейшем настроении.
They were exchanging jocular reminiscences of the donkeys in Cairo.	Они обменивались шутками, вспоминая катанье на ослах в Каире.
A pale anxious youth stepping softly on long legs was being chaffed by a strutting and rubicund globe-trotter about his purchases in the bazaar.	Бледный, боязливый, мягко ступавший на длинных ногах юноша разговаривал с краснолицым чванным путешественником, который высмеивал его покупки, сделанные на базаре.
"No, really-do you think I've been done to that extent?" he inquired very earnest and deliberate.	- Нет, вы в самом деле думаете, что я был так испуган? - осведомился Джим очень серьезно и решительно.

The band moved away, dropping into chairs as they went; matches flared, illuminating for a second faces without the ghost of an expression and the flat glaze of white shirt-fronts; the hum of many conversations animated with the ardour of feasting sounded to me absurd and infinitely remote.	Компания, отойдя дальше, размещалась за столиками; вспыхивали спички, на секунду освещая невыразительные лица и тусклый блеск белых манишек; жужжание разговаривающих людей, разгоряченных после обеда, казалось мне нелепым и бесконечно далеким.
'"Some of the crew were sleeping on the number one hatch within reach of my arm," began Jim again.	- Несколько человек из команды спали на люке номер первый, в двух шагах от меня, - снова заговорил Джим.
'You must know they kept Kalashee watch in that ship, all hands sleeping through the night, and only the reliefs of quartermasters and look-out men being called.	Заметьте, что на этом судне на вахте стояли калаши, команда спала всю ночь, и будили только тех, кто сменял дозорных.
He was tempted to grip and shake the shoulder of the nearest lascar, but he didn't.	Джим почувствовал искушение схватить за плечо ближайшего матроса и растолкать его, но не сделал этого.
Something held his arms down along his sides.	Что-то удержало его руку.
He was not afraid-oh no! only he just couldn't-that's all.	Он не боялся, - о нет! - просто он не мог - вот и все.
He was not afraid of death perhaps, but I'll tell you what, he was afraid of the emergency.	Быть может, он не боялся смерти, но, говорю вам, его пугала паника.
His confounded imagination had evoked for him all the horrors of panic, the trampling rush, the pitiful screams, boats swamped-all the appalling incidents of a disaster at sea he had ever heard of.	Его проклятая фантазия рисовала ужасное зрелище - панику, стремительное бегство, раздирающие вопли, перевернутые шлюпки, - все самые страшные картины катастрофы на море, о каких он когда-либо слышал.
He might have been resigned to die but I suspect he wanted to die without added terrors, quietly, in a sort of peaceful trance.	Примириться со смертью он мог, но подозреваю, что он хотел умереть, не видя кошмарных сцен, -умереть спокойно, как бы в трансе.
A certain readiness to perish is not so very rare, but it is seldom that you meet men whose souls, steeled in the impenetrable armour of resolution, are ready to fight a losing battle to the last; the desire of peace waxes stronger as hope declines, till at last it conquers the very desire of life.	Известная готовность умереть наблюдается довольно часто, но редко встретите вы человека, облеченного в стальную непроницаемую броню решимости, который будет вести безнадежную борьбу до последней минуты: тяга к покою усиливается по мере того, как тает надежда, и побеждает наконец даже желание жить.
Which of us here has not observed this, or maybe experienced something of that feeling in his own person-this extreme weariness of emotions, the vanity of effort, the yearning for rest?	Кто из нас не наблюдал такого явления? Быть может, вы сами испытали нечто подобное этому чувству - крайнюю усталость, сознание тщеты всяких усилий, страстную жажду покоя.
Those striving with unreasonable forces know it well,-the shipwrecked castaways in boats, wanderers lost in a desert, men battling against the unthinking might of nature, or the stupid brutality of crowds.'	Это хорошо известно тем, кто борется с безрассудными силами: потерпевшим кораблекрушение и плывущим в шлюпках, путешественникам, заблудившимся в пустыне, людям, сражающимся с силами природы или тупым зверством толпы.
CHAPTER 8	8

'How long he stood stock-still by the hatch expecting every moment to feel the ship dip under his feet and the rush of water take him at the back and toss him like a chip, I cannot say.	Сколько времени стоял он неподвижно у люка, ожидая с секунды на секунду, что судно опустится под его ногами, и поток воды ударит ему в спину и унесет, как щепку, - я не знаю.
Not very long-two minutes perhaps.	Не очень долго, - быть может, две минуты.
A couple of men he could not make out began to converse drowsily, and also, he could not tell where, he detected a curious noise of shuffling feet.	Двое - он не мог их разглядеть - стали переговариваться сонными голосами, где-то послышалось шарканье ног.
Above these faint sounds there was that awful stillness preceding a catastrophe, that trying silence of the moment before the crash; then it came into his head that perhaps he would have time to rush along and cut all the lanyards of the gripes, so that the boats would float as the ship went down.	А над этими слабыми звуками нависла та страшная тишина, какая предшествует катастрофе, - тягостное затишье перед ударом. Тут ему пришло в голову, что, пожалуй, он успеет взбежать наверх и перерезать все талрепы, чтобы шлюпки не затонули, когда судно пойдет ко дну.
'The Patna had a long bridge, and all the boats were up there, four on one side and three on the other-the smallest of them on the port-side and nearly abreast of the steering gear.	На "Патне" был длинный мостик, и все шлюпки находились наверху - четыре с одной стороны и три с другой, - самые маленькие на левом борту, против штурвала.
He assured me, with evident anxiety to be believed, that he had been most careful to keep them ready for instant service.	Джим говорил с беспокойством, боясь, что я ему не поверю: больше всего он заботился о том, чтобы в нужный момент шлюпки были наготове.
He knew his duty. I dare say he was a good enough mate as far as that went.	Свой долг он знал и в этом смысле, полагаю, был хорошим штурманом.
"I always believed in being prepared for the worst," he commented, staring anxiously in my face.	- Я всегда считал, что нужно быть готовым к худшему, - пояснил он, тревожно вглядываясь в мое лицо.
I nodded my approval of the sound principle, averting my eyes before the subtle unsoundness of the man.	Я кивком одобрил этот здравый принцип и отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с человеком, в котором чудилось мне что-то ненадежное.
'He started unsteadily to run.	Он бросился бегом, колени у него подгибались.
He had to step over legs, avoid stumbling against the heads.	Ему приходилось переступать через чьи-то ноги, обходить чьи-то головы.
Suddenly some one caught hold of his coat from below, and a distressed voice spoke under his elbow.	Вдруг кто-то схватил его снизу за куртку, подле него раздался измученный голос.
The light of the lamp he carried in his right hand fell upon an upturned dark face whose eyes entreated him together with the voice.	Свет фонаря, который он держал в правой руке, упал на темное лицо, обращенное к нему, глаза молили так же, как и голос.
He had picked up enough of the language to understand the word water, repeated several times in a tone of insistence, of prayer, almost of despair.	Джим достаточно усвоил язык, чтобы понять слово "вода", это слово было сказано несколько раз тоном настойчивым, умоляющим - почти с отчаянием.
He gave a jerk to get away, and felt an arm embrace his leg.	Он рванулся, чтобы высвободиться, и почувствовал, как рука обхватила его ногу.
'"The beggar clung to me like a drowning man," he said impressively. "Water, water!	- Бедняга цеплялся за меня, словно утопающий, -выразительно сказал Джим. - Вода, вода!
What water did he mean?	О какой воде он говорил?

What did he know?	Что ему было известно?
As calmly as I could I ordered him to let go.	Стараясь говорить спокойно, я приказал ему отпустить меня.
He was stopping me, time was pressing, other men began to stir; I wanted time-time to cut the boats adrift.	Он меня задерживал, время не ждало, люди кругом начинали шевелиться. Мне нужно было время - время, чтобы перерезать канаты шлюпок.
He got hold of my hand now, and I felt that he would begin to shout.	Теперь он завладел моей рукой, и я чувствовал, что он вот-вот заорет.
It flashed upon me it was enough to start a panic, and I hauled off with my free arm and slung the lamp in his face.	У меня мелькнула мысль, что этого будет достаточно, чтобы вызвать панику, и я размахнулся свободной рукой и ударил его фонарем по лицу.
The glass jingled, the light went out, but the blow made him let go, and I ran off-I wanted to get at the boats; I wanted to get at the boats.	Стекло зазвенело, свет погас, но удар заставил его выпустить меня, и я пустился бежать - я хотел добраться до шлюпок... я хотел добраться до шлюпок.
He leaped after me from behind.	Он прыгнул на меня сзади.
I turned on him.	Я повернулся к нему.
He would not keep quiet; he tried to shout; I had half throttled him before I made out what he wanted.	Нельзя было заткнуть ему глотку; он пытался кричать. Я чуть не задушил его раньше, чем понял, чего он хочет.
He wanted some water-water to drink; they were on strict allowance, you know, and he had with him a young boy I had noticed several times.	Он просил воды - воды напиться; видите ли, они были на строгом рационе, а с ним был мальчик, которого я несколько раз видел.
His child was sick-and thirsty.	Ребенок был болен - хотел пить.
He had caught sight of me as I passed by, and was begging for a little water. That's all.	Отец, заметив меня, когда я проходил мимо, попросил воды: вот и все.
We were under the bridge, in the dark.	Мы находились под мостиком, в темноте.
He kept on snatching at my wrists; there was no getting rid of him.	Он все цеплялся за мои руки, невозможно было от него отделаться.
I dashed into my berth, grabbed my water-bottle, and thrust it into his hands.	Я бросился в каюту, схватил свою бутылку с водой и сунул ему в руки.
He vanished.	Он исчез.
I didn't find out till then how much I was in want of a drink myself."	Тут только я понял, как мне самому хочется пить.
He leaned on one elbow with a hand over his eyes.	Он оперся на локоть и прикрыл глаза рукой.
'I felt a creepy sensation all down my backbone; there was something peculiar in all this.	Я почувствовал, как мурашки забегали у меня по спине; что-то странное было во всем этом.
The fingers of the hand that shaded his brow trembled slightly.	Пальцы его руки, прикрывавшей глаза, чуть-чуть дрожали.
He broke the short silence.	Он прервал короткое молчание.
'"These things happen only once to a man and . . . Ah! well!	- Такое случается лишь раз в жизни и... ну, ладно!

When I got on the bridge at last the beggars were getting one of the boats off the chocks.	Когда я добрался до мостика, негодяи спускали одну из шлюпок с блоков.
A boat!	Шлюпку!
I was running up the ladder when a heavy blow fell on my shoulder, just missing my head.	Когда я взбегал по трапу, кто-то тяжело ударил меня по плечу, едва не задев голову.
It didn't stop me, and the chief engineer-they had got him out of his bunk by then-raised the boat-stretcher again.	Это меня не остановило, и старший механик - к тому времени они подняли его с койки - снова замахнулся упоркой для ног со шлюпки.
Somehow I had no mind to be surprised at anything.	Почему-то я был так настроен, что ничему не удивлялся.
All this seemed natural-and awful-and awful.	Все это казалось вполне естественным - и ужасным... ужасным.
I dodged that miserable maniac, lifted him off the deck as though he had been a little child, and he started whispering in my arms:	Я увернулся от несчастного маньяка и поднял его над палубой, словно он был малым ребенком, а он зашептал, пока я держал его на руках:
' Don't! don't!	"Не надо! Не надо!
I thought you were one of them niggers.'	Я вас принял за одного из этих чернокожих..."
I flung him away, he skidded along the bridge and knocked the legs from under the little chap-the second.	Я отшвырнул его, он покатился по мостику и сбил с ног того маленького парнишку - второго механика.
The skipper, busy about the boat, looked round and came at me head down, growling like a wild beast.	Шкипер, возившийся у шлюпки, оглянулся и направился ко мне, опустив голову и ворча, словно дикий зверь.
I flinched no more than a stone.	Я не шевельнулся и стоял, как каменный.
I was as solid standing there as this," he tapped lightly with his knuckles the wall beside his chair.	Я стоял так же неподвижно, как эта стена. Он легонько ударил суставом пальца по стене у своего стула.
"It was as though I had heard it all, seen it all, gone through it all twenty times already.	- Было так, словно все это я уже видел, слышал, пережил раз двадцать.
I wasn't afraid of them.	Я их не боялся.
I drew back my fist and he stopped short, muttering-	Я оттянул назад кулак, а он остановился, бормоча:
' "'Ah! it's you.	"А, это вы!
Lend a hand quick.'	Помогите нам. Живее!"
'"That's what he said.	Вот все, что он сказал.
Quick!	Живее!
As if anybody could be quick enough.	Словно можно было успеть!
' Aren't you going to do something?' I asked.	"Вы хотите что-то сделать?" - спросил я.
'Yes.	"Да.
Clear out,' he snarled over his shoulder.	Убраться отсюда", - огрызнулся он через плечо.
'"I don't think I understood then what he meant.	Кажется, тогда я не понял, что именно он имел в виду.

The other two had picked themselves up by that time, and they rushed together to the boat.	К тому времени те двое поднялись на ноги и вместе бросились к шлюпке.
They tramped, they wheezed, they shoved, they cursed the boat, the ship, each other-cursed me.	Они топтались, пыхтели, толкали, проклинали шлюпку, судно, друг друга, проклинали меня.
All in mutters.	Вполголоса.
I didn't move, I didn't speak.	Я не шевелился, молчал.
I watched the slant of the ship.	Я смотрел, как накреняется судно.
She was as still as if landed on the blocks in a dry dock-only she was like this," He held up his hand, palm under, the tips of the fingers inclined downwards.	Оно лежало совершенно неподвижно, словно на блоках, в сухом доке, - но держалось-оно вот так. Он поднял руку, ладонью вниз, и согнул пальцы.
"Like this," he repeated. "I could see the line of the horizon before me, as clear as a bell, above her stem-head; I could see the water far off there black and sparkling, and still-still as a-pond, deadly still, more still than ever sea was before-more still than I could bear to look at. Have you watched a ship floating head down, checked in sinking by a sheet of old iron too rotten to stand being shored up?	- Вот так, - повторил он. - Я ясно видел перед собой линию горизонта, над верхушкой форштевня; я видел воду там, вдали, черную, и сверкающую, и неподвижную, словно в заводи; таким неподвижным море никогда еще не бывало, и я не мог это вынести. Видали ли вы когда-нибудь судно, плывущее с опущенным носом? Судно, которое держится на воде лишь благодаря листу старого железа, слишком ржавого, чтобы можно было его подпереть?
Have you?	Видали?
Oh yes, shored up?	О да, - подпереть!
I thought of that-I thought of every mortal thing; but can you shore up a bulkhead in five minutes-or in fifty for that matter?	Я об этом подумал - я подумал решительно обо всем: но можете вы подпереть за пять минут переборку... или хотя бы за пятьдесят минут?
Where was I going to get men that would go down below?	Где мне было достать людей, которые согласились бы спуститься туда, вниз?
And the timber-the timber!	А дерево... дерево!
Would you have had the courage to swing the maul for the first blow if you had seen that bulkhead?	Хватило бы у вас мужества ударить хоть раз молотком, если бы вы видели эту переборку?
Don't say you would: you had not seen it; nobody would.	Не говорите, что вы бы это сделали, - вы ее не видели; никто бы не сделал.
Hang it-to do a thing like that you must believe there is a chance, one in a thousand, at least, some ghost of a chance; and you would not have believed.	Черт возьми! Чтобы сделать такую штуку, вы должны верить, что есть хоть один шанс на тысячу, хотя бы призрачный; а вы не могли бы поверить.
Nobody would have believed.	Никто бы не поверил.
You think me a cur for standing there, but what would you have done?	Вы думаете, я трус, потому что стоял там, ничего не делая, но что сделали бы вы?
What!	Что?
You can't tell-nobody can tell.	Вы не можете сказать, никто не может.
One must have time to turn round.	Нужно иметь время, чтобы оглядеться.
What would you have me do?	Что, по-вашему, я должен был делать?

Where was the kindness in making crazy with fright all those people I could not save single-handed-that nothing could save?	Что толку было пугать до смерти всех этих людей, которых я один не мог спасти, - которых ничто не могло спасти?
Look here!	Слушайте!
As true as I sit on this chair before you . . ."	Это так же верно, как то, что я сижу здесь перед вами...
'He drew quick breaths at every few words and shot quick glances at my face, as though in his anguish he were watchful of the effect.	После каждого слова он быстро переводил дыхание и взглядывал на меня, словно в тревоге своей не переставал наблюдать за моими впечатлениями.
He was not speaking to me, he was only speaking before me, in a dispute with an invisible personality, an antagonistic and inseparable partner of his existence-another possessor of his soul.	Не ко мне он обращался, - он лишь разговаривал в моем присутствии, вел диспут с невидимым лицом, враждебным и неразлучным спутником его жизни - совладельцем его души.
These were issues beyond the competency of a court of inquiry: it was a subtle and momentous quarrel as to the true essence of life, and did not want a judge.	То было следствие, которое не судьям вести! То был тонкий и важный спор об истинной сущности жизни, и присутствие судьи было излишне.
He wanted an ally, a helper, an accomplice.	Джим нуждался в союзнике, помощнике, соучастнике.
I felt the risk I ran of being circumvented, blinded, decoyed, bullied, perhaps, into taking a definite part in a dispute impossible of decision if one had to be fair to all the phantoms in possession-to the reputable that had its claims and to the disreputable that had its exigencies.	Я почувствовал, какому риску себя подвергаю: он мог меня обойти, ослепить, обмануть, запугать, быть может, чтобы я сказал решающее слово в диспуте, где никакое решение невозможно, если хочешь быть честным по отношению ко всем призракам - как почтенным, имеющим свои права, так и постыдным, предъявляющим свои требования.
I can't explain to you who haven't seen him and who hear his words only at second hand the mixed nature of my feelings.	Я не могу объяснить вам, не видавшим его и лишь слушающим его слова от третьего лица, - не могу объяснить смятение своих чувств.
It seemed to me I was being made to comprehend the Inconceivable-and I know of nothing to compare with the discomfort of such a sensation.	Казалось, меня вынуждали понять непостижимое, и я не знаю, с чем сравнить неловкость такого ощущения.
I was made to look at the convention that lurks in all truth and on the essential sincerity of falsehood.	Меня заставляли видеть условность всякой правды и искренность всякой лжи.
He appealed to all sides at once-to the side turned perpetually to the light of day, and to that side of us which, like the other hemisphere of the moon, exists stealthily in perpetual darkness, with only a fearful ashy light falling at times on the edge.	Он апеллировал сразу к двум лицам - к лицу, которое всегда обращено к дневному свету, и к тому лицу, какое у всех нас - подобно другому полушарию луны - обращено к вечной тьме и лишь изредка видит пугающий пепельный свет.
He swayed me.	Он заставлял меня колебаться.
I own to it, I own up.	Я признаюсь в этом, каюсь.

The occasion was obscure, insignificant-what you wilname = "note" a lost youngster, one in a million-but then he was one of us; an incident as completely devoid of importance as the flooding of an ant-heap, and yet the mystery of his attitude got hold of me as though he had been an individual in the forefront of his kind, as if the obscure truth involved were momentous enough to affect mankind's conception of itself. . . .'	Случай был незначительный, если хотите: погибший юноша, один из миллиона, - но ведь он был одним из нас; инцидент, лишенный всякого значения, подобно наводнению в муравейнике, и тем не менее тайна его поведения приковала меня, словно он был представителем своей породы, словно темная истина была настолько важной, что могла повлиять на представление человечества о самом себе...
Marlow paused to put new life into his expiring cheroot, seemed to forget all about the story, and abruptly began again.	Марлоу приостановился, чтобы разжечь потухающую сигару, и, казалось, позабыл о своем рассказе; потом неожиданно заговорил снова.
' My fault of course.	- Конечно, моя вина!
One has no business really to get interested.	Действительно, не мое дело было интересоваться.
It's a weakness of mine.	Это моя слабость.
His was of another kind.	А его слабость была иного порядка.
My weakness consists in not having a discriminating eye for the incidental-for the externals-no eye for the hod of the rag-picker or the fine linen of the next man.	Моя же заключается в том, что я не вижу случайного, внешнего, - не признаю различия между мешком тряпичника и тонким бельем первого встречного.
Next man-that's it.	Первый встречный! Вот именно!
I have met so many men,' he pursued, with momentary sadness-'met them too with a certain-certain-impact, let us say; like this fellow, for instance-and in each case all I could see was merely the human being.	Я видел стольких людей! - с грустью сказал он. -С иными я... ну, скажем, соприкасался - все равно, как с этим парнем, - и всякий раз я видел перед собой лишь человеческое существо.
A confounded democratic quality of vision which may be better than total blindness, but has been of no advantage to me, I can assure you.	У меня проклятое демократическое зрение; быть может, оно лучше, чем полная слепота, но никакой выгоды от этого нет - могу вас уверить.
Men expect one to take into account their fine linen.	Люди хотят, чтобы принимали во внимание их тонкое белье.
But I never could get up any enthusiasm about these things.	Но я никогда не мог с восторгом относиться к таким вещам.
Oh! it's a failing; it's a failing; and then comes a soft evening; a lot of men too indolent for whist-and a story. . . .'	О, это - ошибка; это - ошибка! А потом, в тихий вечер, когда компания слишком разленилась, чтобы играть в вист, приходит время и для рассказа...
He paused again to wait for an encouraging remark, perhaps, but nobody spoke; only the host, as if reluctantly performing a duty, murmured-	Марлоу снова умолк, быть может, ожидая ободряющего замечания, но все молчали, только хозяин, как бы с неохотой выполняя долг, прошептал:
' You are so subtle, Marlow.'	-Вы так утонченны, Марлоу.
'Who?	- Кто?
I?' said Marlow in a low voice. 'Oh no!	Я? - тихо сказал Марлоу. - О нет!

But he was; and try as I may for the success of this yarn, I am missing innumerable shades-they were so fine, so difficult to render in colourless words.	Но он - Джим - был утончен; и как бы я ни старался получше рассказать эту историю, я все равно пропускаю множество оттенков - они так тонки, так трудно передать их бесцветными словами.
Because he complicated matters by being so simple, too-the simplest poor devil! . . .	А он осложнял дело еще и тем, что был так прост, бедняга!..
By Jove! he was amazing.	Ей-богу, он был удивительным парнем.
There he sat telling me that just as I saw him before my eyes he wouldn't be afraid to face anything-and believing in it too.	Он говорил мне, - ничто бы его не испугало, "это так же верно, как и то, что он сидит передо мной". И ведь он в это верил!
I tell you it was fabulously innocent and it was enormous, enormous!	Говорю вам, это было чудовищно наивно... и... ошеломляло!
I watched him covertly, just as though I had suspected him of an intention to take a jolly good rise out of me.	Я наблюдал за ним исподтишка, словно заподозрил его в намерении меня взбесить.
He was confident that, on the square, "on the square, mind!" there was nothing he couldn't meet.	Он был уверен, что, по чести, - заметьте, "по чести"! - ничто не могло его испугать.
Ever since he had been "so high"-"quite a little chap," he had been preparing himself for all the difficulties that can beset one on land and water.	Еще с тех пор как он был "вот таким", - "совсем мальчишкой", - он готовился ко всяким трудностям, с какими можно встретиться на суше и на море.
He confessed proudly to this kind of foresight.	Он с гордостью признавался в своей предусмотрительности.
He had been elaborating dangers and defences, expecting the worst, rehearsing his best.	Он измышлял все возможные опасности и способы обороны, ожидая худшего, готовясь ко всему.
He must have led a most exalted existence.	Должно быть, он всегда пребывал в состоянии экзальтации.
Can you fancy it?	Можете вы это себе представить?
A succession of adventures, so much glory, such a victorious progress! and the deep sense of his sagacity crowning every day of his inner life.	Ряд приключений, столько славы, такое победное шествие! И каждый день своей жизни, венчал он глубоким сознанием собственной своей проницательности.
He forgot himself; his eyes shone; and with every word my heart, searched by the light of his absurdity, was growing heavier in my breast.	Он забылся; глаза его сияли; и с каждым его словом мое сердце, опаленное его нелепостью, все сильнее сжималось.
I had no mind to laugh, and lest I should smile I made for myself a stolid face.	Мне было не до смеха, а чтобы не улыбнуться, я сидел с каменным лицом.
He gave signs of irritation.	Он стал проявлять все признаки раздражения.
'"It is always the unexpected that happens," I said in a propitiatory tone.	- Всегда случается неожиданное, - сказал я примирительным тоном.
My obtuseness provoked him into a contemptuous	Моя тупость вызвала у него презрительное восклицание:
"Pshaw!"	"Ха!"

I suppose he meant that the unexpected couldn't touch him; nothing less than the unconceivable itself could get over his perfect state of preparation.	Полагаю, он хотел этим сказать, что неожиданное не могло его затронуть; одно непостижимое могло одержать верх над его подготовленностью.
He had been taken unawares-and he whispered to himself a malediction upon the waters and the firmament, upon the ship, upon the men.	Он был застигнут врасплох и шепотом проклинал море и небо, судно и людей.
Everything had betrayed him!	"Все его предали!"
He had been tricked into that sort of high-minded resignation which prevented him lifting as much as his little finger, while these others who had a very clear perception of the actual necessity were tumbling against each other and sweating desperately over that boat business.	Им овладела та высокомерная покорность, которая мешала ему пошевельнуть мизинцем, в то время как остальные трое, отчетливо уяснившие себе требования данной минуты, в отчаянии толкались и потели над шлюпкой.
Something had gone wrong there at the last moment.	Что-то у них там не ладилось.
It appears that in their flurry they had contrived in some mysterious way to get the sliding bolt of the foremost boat-chock jammed tight, and forthwith had gone out of the remnants of their minds over the deadly nature of that accident.	Очевидно, второпях они как-то ухитрились защемить болт переднего блока шлюпки и, поняв, чем грозит им оплошность, окончательно лишились рассудка.
It must have been a pretty sight, the fierce industry of these beggars toiling on a motionless ship that floated quietly in the silence of a world asleep, fighting against time for the freeing of that boat, grovelling on all-fours, standing up in despair, tugging, pushing, snarling at each other venomously, ready to kill, ready to weep, and only kept from flying at each other's throats by the fear of death that stood silent behind them like an inflexible and cold-eyed taskmaster.	Должно быть, славное это было зрелище: бешеные усилия этих негодяев, которые копошились на неподвижном судне, застывшем в молчании спящего мира, боролись за освобождение шлюпки, ползали на четвереньках, вскакивали в отчаянии, толкали, ядовито огрызались друг на друга - на грани убийства, на грани слез, готовы были вцепиться друг другу в горло, а удерживал их только страх смерти, которая молча стояла за ними, словно непоколебимый и хладнокровный надсмотрщик.
Oh yes!	О да!
It must have been a pretty sight.	Зрелище было недурное.
He saw it all, he could talk about it with scorn and bitterness; he had a minute knowledge of it by means of some sixth sense, I conclude, because he swore to me he had remained apart without a glance at them and at the boat-without one single glance.	Он видел это все, мог говорить об этом с презрением и горечью; мельчайшие детали он воспринял каким-то шестым чувством, ибо клялся мне, что стоял в стороне и не смотрел ни на них, ни на шлюпку, - не бросил ни единого взгляда.
And I believe him.	И я ему верю.
I should think he was too busy watching the threatening slant of the ship, the suspended menace discovered in the midst of the most perfect security-fascinated by the sword hanging by a hair over his imaginative head.	Думаю, он был слишком поглощен созерцанием грозно накренившегося судна, угрозой, возникшей в момент полной безопасности, - был зачарован мечом, висящим на волоске над его головой фантазера.

'Nothing in the world moved before his eyes, and he could depict to himself without hindrance the sudden swing upwards of the dark sky-line, the sudden tilt up of the vast plain of the sea, the swift still rise, the brutal fling, the grasp of the abyss, the struggle without hope, the starlight closing over his head for ever like the vault of a tomb-the revolt of his young life-the black end.	Весь мир застыл перед его глазами, и он легко мог себе представить, как взметнется вверх темная линия горизонта, поднимется внезапно широкая равнина моря - быстрый, спокойный подъем, зверский бросок, зияющая бездна, борьба без надежды, звездный свет, навеки смыкающийся над головой, как свод склепа, - как восстает против этого юность! - и... конец во тьме.
He could!	Он мог это себе представить!
By Jove! who couldn't?	Клянусь, всякий бы мог!
And you must remember he was a finished artist in that peculiar way, he was a gifted poor devil with the faculty of swift and forestalling vision.	И не забудьте, - он был законченным художником в этой области, одаренным способностью быстро вызывать видения, предшествующие событиям.
The sights it showed him had turned him into cold stone from the soles of his feet to the nape of his neck; but there was a hot dance of thoughts in his head, a dance of lame, blind, mute thoughts-a whirl of awful cripples.	И картина, какую он вызвал, превратила его в холодный камень; но в мозгу его мысли кружились в дикой пляске, пляске хромых, слепых, немых мыслей - вихрь страшных калек.
Didn't I tell you he confessed himself before me as though I had the power to bind and to loose?	Говорю вам, он исповедовался мне, словно я наделен был властью отпускать и вязать.
He burrowed deep, deep, in the hope of my absolution, which would have been of no good to him.	Он забирался в глубь души, надеясь получить от меня отпущение, которое не принесло бы ему никакой пользы.
This was one of those cases which no solemn deception can palliate, where no man can help; where his very Maker seems to abandon a sinner to his own devices.	То был один из тех случаев, когда самый святой обман не даст облегчения, ни один человек не может помочь и даже творец покидает грешника на произвол судьбы.
'He stood on the starboard side of the bridge, as far as he could get from the struggle for the boat, which went on with the agitation of madness and the stealthiness of a conspiracy.	Он стоял на штирборте мостика, отойдя подальше от того места, где шла борьба за шлюпку. А борьбу вели с безумным возбуждением и втихомолку, словно заговорщики.
The two Malays had meantime remained holding to the wheel.	Два малайца по-прежнему сжимали спицы штурвала.
Just picture to yourselves the actors in that, thank God! unique, episode of the sea, four beside themselves with fierce and secret exertions, and three looking on in complete immobility, above the awnings covering the profound ignorance of hundreds of human beings, with their weariness, with their dreams, with their hopes, arrested, held by an invisible hand on the brink of annihilation.	Вы только представьте себе действующих лиц в этом, слава богу, необычном эпизоде на море, -представьте себе этих четверых, обезумевших от яростных и тайных усилий, и тех троих, неподвижных зрителей; они стояли на мостике, над тентом, скрывающим глубокое неведение нескольких сотен усталых человеческих существ с их грезами и надеждами, задержанных невидимой рукой на грани гибели.
For that they were so, makes no doubt to me: given the state of the ship, this was the deadliest possible description of accident that could happen.	Ибо я не сомневаюсь, что так оно и было: принимая во внимание состояние судна, нельзя себе представить большей опасности.
These beggars by the boat had every reason to go distracted with funk.	Те негодяи у шлюпки недаром обезумели от страха.

Frankly, had I been there, I would not have given as much as a counterfeit farthing for the ship's chance to keep above water to the end of each successive second.	Откровенно говоря, будь я там, я бы не дал и фальшивого фартинга за то, что судно продержится до конца следующей секунды.
And still she floated!	И все-таки оно держалось на воде!
These sleeping pilgrims were destined to accomplish their whole pilgrimage to the bitterness of some other end.	Эти спящие паломники обречены были завершить свое паломничество и изведать горечь какого-то иного конца.
It was as if the Omnipotence whose mercy they confessed had needed their humble testimony on earth for a while longer, and had looked down to make a sign, "Thou shalt not!" to the ocean.	Казалось, всемогущий, в чье милосердие они верили, нуждался в их смиренном свидетельстве на земле и, глянув вниз, повелел океану: "Не тронь их!"
Their escape would trouble me as a prodigiously inexplicable event, did I not know how tough old iron can be-as tough sometimes as the spirit of some men we meet now and then, worn to a shadow and breasting the weight of life.	Это спасение я счел бы загадочным и необъяснимым явлением, если б не знал, как крепко может быть старое железо, - не менее крепко, чем дух иных людей, с какими нам иногда приходится встречаться, - людей, исхудавших, как тени, и несущих на своих плечах груз жизни.
Not the least wonder of these twenty minutes, to my mind, is the behaviour of the two helmsmen.	Не менее удивительно, на мой взгляд, и поведение двух рулевых в течение этих двадцати минут.
They were amongst the native batch of all sorts brought over from Aden to give evidence at the inquiry.	Их привезли из Адена вместе с прочими туземцами дать показание на суде.
One of them, labouring under intense bashfulness, was very young, and with his smooth, yellow, cheery countenance looked even younger than he was.	Один из них, страшно застенчивый, с желтой веселой физиономией, был очень молод, а выглядел еще моложе.
I remember perfectly Brierly asking him, through the interpreter, what he thought of it at the time, and the interpreter, after a short colloquy, turning to the court with an important air-	Помню, как Брайерли спросил его через переводчика, о чем он в то время думал, а переводчик, обменявшись с ним несколькими словами, внушительно заявил:
'"He says he thought nothing."	- Он говорит, что ни о чем не думал.
'The other, with patient blinking eyes, a blue cotton handkerchief, faded with much washing, bound with a smart twist over a lot of grey wisps, his face shrunk into grim hollows, his brown skin made darker by a mesh of wrinkles, explained that he had a knowledge of some evil thing befalling the ship, but there had been no order; he could not remember an order; why should he leave the helm?	У другого были терпеливые мигающие глаза, а его косматую седую голову украшал красиво обернутый синий бумажный платок, полинявший от стирки; лицо у него было худое, с запавшими щеками; его коричневая кожа от сети морщин казалась еще темнее. Он объяснял, что подозревал о какой-то беде, постигшей судно, но никакого приказания не получал; он не помнит, чтобы ему отдавали какое-нибудь приказание; зачем же ему было бросать штурвал?
To some further questions he jerked back his spare shoulders, and declared it never came into his mind then that the white men were about to leave the ship through fear of death.	Отвечая на следующие вопросы, он передернул тощими плечами и заявил: тогда ему и в голову не приходило, что белые собираются покинуть судно, боясь смерти.
He did not believe it now.	Он и теперь этому не верит.
There might have been secret reasons.	Могли быть какие-нибудь тайные причины.

He wagged his old chin knowingly.	Он глубокомысленно замотал своей старой головой.
Aha! secret reasons.	Ага! Тайные причины.
He was a man of great experience, and he wanted that white Tuan to know-he turned towards Brierly, who didn't raise his head-that he had acquired a knowledge of many things by serving white men on the sea for a great number of years-and, suddenly, with shaky excitement he poured upon our spellbound attention a lot of queer-sounding names, names of dead-and-gone skippers, names of forgotten country ships, names of familiar and distorted sound, as if the hand of dumb time had been at work on them for ages.	Он был человек с большим опытом и желал, чтобы этот белый тюан знал - тут он повернулся в сторону Брайерли, который не поднял головы, -знал, что он приобрел большие знания на службе у белых людей; много лет он служил на море. И вдруг, дрожа от возбуждения, он излил на нас -зачарованных слушателей - поток странно звучащих имен; то были имена давно умерших шкиперов, названия забытых местных судов, -звуки знакомые и искаженные, словно рука немого времени стирала их в течение нескольких веков.
They stopped him at last.	Наконец его прервали.
A silence fell upon the court,-a silence that remained unbroken for at least a minute, and passed gently into a deep murmur.	Спустилось молчание - молчание, длившееся по крайней мере минуту и мягко перешедшее в тихий шепот.
This episode was the sensation of the second day's proceedings-affecting all the audience, affecting everybody except Jim, who was sitting moodily at the end of the first bench, and never looked up at this extraordinary and damning witness that seemed possessed of some mysterious theory of defence.	Этот эпизод явился сенсацией второго дня следствия, затронув всю аудиторию, затронув всех, кроме Джима, который угрюмо сидел с краю на первой скамье и даже не поднял головы, чтобы взглянуть на этого необыкновенного и пагубного свидетеля, казалось, овладевшего какой-то таинственной теорией защиты.
'So these two lascars stuck to the helm of that ship without steerage-way, where death would have found them if such had been their destiny.	Итак, эти два матроса остались у штурвала судна, остановившегося на своем пути; здесь и настигла бы их смерть, если бы так было им суждено.
The whites did not give them half a glance, had probably forgotten their existence.	Белые не подарили их ни единым взглядом, - быть может, забыли об их существовании.
Assuredly Jim did not remember it.	Во всяком случае, Джим о них не вспомнил.
He remembered he could do nothing; he could do nothing, now he was alone.	Он ничего не мог сделать теперь, когда был один.
There was nothing to do but to sink with the ship.	И делать было нечего; оставалось лишь затонуть вместе с судном.
No use making a disturbance about it.	Не стоило поднимать из-за этого суматохи.
Was there?	Не так ли?
He waited upstanding, without a sound, stiffened in the idea of some sort of heroic discretion.	Он ждал, выпрямившись, молчаливый; его поддерживала вера в героическую рассудительность.
The first engineer ran cautiously across the bridge to tug at his sleeve.	Старший механик осторожно перебежал мостик и дернул Джима за рукав.
' "Come and help!	- Помогите же!
For God's sake, come and help!"	Ради бога, идите помогите!

'He ran back to the boat on the points of his toes, and returned directly to worry at his sleeve, begging and cursing at the same time.	Затем на цыпочках побежал к шлюпке, но тотчас же вернулся и снова уцепился за его рукав, умоляя и в то же время ругаясь.
'"I believe he would have kissed my hands," said Jim savagely, "and, next moment, he starts foaming and whispering in my face,	- Кажется, он готов был целовать мне руки, -злобно сказал Джим, - а через секунду он зашептал с пеной у рта:
'If I had the time I would like to crack your skull for you.'	"Будь у меня время, я бы с удовольствием проломил вам череп".
I pushed him away.	Я оттолкнул его.
Suddenly he caught hold of me round the neck.	Вдруг он обхватил меня за шею.
Damn him!	Черт бы его побрал!
I hit him.	Я его ударил.
I hit out without looking.	Ударил, не глядя.
'Won't you save your own life-you infernal coward?' he sobs.	Тогда он, всхлипывая, взмолился: "Не хочешь, что ли, себя самого спасти, проклятый ты трус!"
Coward!	Трус!
He called me an infernal coward!	Он меня назвал проклятым трусом!
Ha! ha! ha! ha!	Ха-ха-ха!
He called me-ha! ha! ha! . . ."	Он меня назвал... ха-ха-ха!..
'He had thrown himself back and was shaking with laughter.	Джим откинулся на спинку стула и весь трясся от смеха.
I had never in my life heard anything so bitter as that noise.	Никогда я не слыхал такого горького смеха.
It fell like a blight on all the merriment about donkeys, pyramids, bazaars, or what not. Along the whole dim length of the gallery the voices dropped, the pale blotches of faces turned our way with one accord, and the silence became so profound that the clear tinkle of a teaspoon falling on the tesselated floor of the verandah rang out like a tiny and silvery scream.	Он упал, словно зловещий туман, на все эти веселые разговоры об ослах, пирамидах, базарах... Затихли голоса людей, беседовавших на длинной, тускло освещенной галерее, бледные пятна лиц одновременно повернулись в нашу сторону, наступило такое глубокое молчание, что звон чайной ложки, упавшей на мозаичный пол веранды, прозвучал тонким серебристым воплем.
'"You mustn't laugh like this, with all these people about," I remonstrated. "It isn't nice for them, you know."	- Нельзя так смеяться при всех этих людях, -упрекнул его я. - Это, знаете ли, не годится.
'He gave no sign of having heard at first, but after a while, with a stare that, missing me altogether, seemed to probe the heart of some awful vision, he muttered carelessly-"Oh! they'll think I am drunk."	Он как будто меня не слышал, но потом поднял глаза и, пристально глядя мимо меня, словно всматриваясь в страшное видение, пробормотал небрежно: - О, они подумают, что я пьян.
'And after that you would have thought from his appearance he would never make a sound again.	Затем он принял такой вид, как будто никогда больше не произнесет ни слова.
But-no fear!	Но не тут-то было!
He could no more stop telling now than he could have stopped living by the mere exertion of his will.'	Он уже не мог остановиться, как не мог оборвать жизнь одним напряжением воли.

CHAPTER 9	9
' "I was saying to myself,	- Я говорил мысленно:
' Sink-curse you!	"Тони же, проклятое!
Sink!'" These were the words with which he began again.	Ступай ко дну!" Этими словами он продолжил свой рассказ.
He wanted it over.	Он хотел, чтобы все было кончено.
He was severely left alone, and he formulated in his head this address to the ship in a tone of imprecation, while at the same time he enjoyed the privilege of witnessing scenes-as far as I can judge-of low comedy.	Он остался совершенно один и, проклиная, взывал в то же время к судну, - поскольку я могу судить, он наслаждался привилегией быть свидетелем жалкой комедии.
They were still at that bolt.	Те все еще возились у болта.
The skipper was ordering,	Шкипер отдал приказание:
"Get under and try to lift"; and the others naturally shirked.	- Подлезьте и постарайтесь поднять. Остальные, естественно, противились.
You understand that to be squeezed flat under the keel of a boat wasn't a desirable position to be caught in if the ship went down suddenly.	Вы понимаете, лежать, распластавшись под килем шлюпки, - положение не из приятных, если судно в эту минуту внезапно пойдет ко дну.
"Why don't you-you the strongest?" whined the little engineer.	- Почему вы не лезете? Ведь вы самый сильный! -захныкал маленький механик.
"Gott-for-dam!	- Проклятие!
I am too thick," spluttered the skipper in despair.	Я слишком толст, - в отчаянии буркнул шкипер.
It was funny enough to make angels weep.	Зрелище было такое забавное, что ангелы могли заплакать.
They stood idle for a moment, and suddenly the chief engineer rushed again at Jim.	Секунду они стояли растерянные, и вдруг старший механик снова обратился к Джиму:
' "Come and help, man!	- Помогите же, старина!
Are you mad to throw your only chance away? Come and help, man! Man!	С ума вы, что ли, сошли? Ведь это же единственный шанс на спасение! Помогите!
Look there-look!"	Посмотрите, посмотрите туда!
'And at last Jim looked astern where the other pointed with maniacal insistence.	И наконец Джим посмотрел в сторону кормы, куда с настойчивостью маньяка показывал механик.
He saw a silent black squall which had eaten up already one-third of the sky.	Он увидел грозную черную тучу, уже поглотившую одну треть неба.
You know how these squalls come up there about that time of the year.	Вы знаете, как налетают такие шквалы в это время года.
First you see a darkening of the horizon-no more; then a cloud rises opaque like a wall.	Сначала вы видите, как темнеет горизонт, - и только; потом поднимается облако, плотное, как стена.

A straight edge of vapour lined with sickly whitish gleams flies up from the southwest, swallowing the stars in whole constellations; its shadow flies over the waters, and confounds sea and sky into one abyss of obscurity.	Прямой край облака, обрамленный слабыми беловатыми отблесками, надвигается с юго-запада, поглощая звезды - одно созвездие за другим; тень его плывет над водой, и море и небо обволакиваются мраком.
And all is still.	И все тихо.
No thunder, no wind, no sound; not a flicker of lightning.	Ни грома, ни ветра, ни звука, ни вспышки молнии.
Then in the tenebrous immensity a livid arch appears; a swell or two like undulations of the very darkness run past, and suddenly, wind and rain strike together with a peculiar impetuosity as if they had burst through something solid.	Затем во мраке вселенной встает сине-багровая арка; проходят одна-две волны - кажется, будто мрак вздымается валами, - и вдруг налетают ветер и дождь, ударяют с такой силой, словно прорвались через что-то твердое.
Such a cloud had come up while they weren't looking.	Такая туча и надвинулась, пока они не смотрели на небо.
They had just noticed it, and were perfectly justified in surmising that if in absolute stillness there was some chance for the ship to keep afloat a few minutes longer, the least disturbance of the sea would make an end of her instantly.	Они только что ее заметили и сделали совершенно правильный вывод: если при полном затишье у судна есть кое-какие шансы продержаться еще несколько минут на воде, то малейшее волнение тотчас же приведет к концу.
Her first nod to the swell that precedes the burst of such a squall would be also her last, would become a plunge, would, so to speak, be prolonged into a long dive, down, down to the bottom.	Первая встреча с волной, предшествующей шквалу, будет и последней; судно нырнет и будет опускаться все ниже, ниже, до самого дна.
Hence these new capers of their fright, these new antics in which they displayed their extreme aversion to die.	Вот чем объяснялись эти новые судороги страха, новые корчи, в которых выражали они свое крайнее отвращение к смерти.
'"It was black, black," pursued Jim with moody steadiness. "It had sneaked upon us from behind.	- Было черным-черно, - продолжал Джим с угрюмым упорством. - Туча подползла к нам сзади.
The infernal thing!	Проклятая!
I suppose there had been at the back of my head some hope yet.	Должно быть, где-то еще копошилась во мне надежда.
I don't know.	Не знаю.
But that was all over anyhow.	Но теперь с этим было покончено.
It maddened me to see myself caught like this.	Меня бесило, что я так попался.
I was angry, as though I had been trapped.	Я злился, словно меня поймали в западню.
I was trapped!	Да так оно и было!
The night was hot, too, I remember.	И ночь, помню, была жаркая.
Not a breath of air."	Ни малейшего ветерка.
'He remembered so well that, gasping in the chair, he seemed to sweat and choke before my eyes.	Он помнил это так хорошо, что, сидя передо мной на стуле, казалось, задыхался и обливался потом.

No doubt it maddened him; it knocked him over afresh-in a manner of speaking-but it made him also remember that important purpose which had sent him rushing on that bridge only to slip clean out of his mind.	Несомненно, он был взбешен; то был новый удар для него, но этот удар напомнил ему о том важном деле, ради которого он бросился на мостик, чтобы тотчас же о нем позабыть.
He had intended to cut the lifeboats clear of the ship.	Он намеревался перерезать канаты, привязывавшие шлюпки к судну.
He whipped out his knife and went to work slashing as though he had seen nothing, had heard nothing, had known of no one on board.	Он выхватил нож и принялся за работу так, словно ничего не видел, ничего не слышал, никого не замечал.
They thought him hopelessly wrong-headed and crazy, but dared not protest noisily against this useless loss of time.	Они сочли его безнадежно помешанные но не осмелились шумно выражать протест против этой бесполезной траты времени.
When he had done he returned to the very same spot from which he had started.	Покончу с этим делом, он вернулся на то самое место, где Стоял раньше.
The chief was there, ready with a clutch at him to whisper close to his head, scathingly, as though he wanted to bite his ear-	Старший механик тотчас же за Него ухватился и зашептал с такой злобой, словно хотел укусить его за ухо:
'"You silly fool! do you think you'll get the ghost of a show when all that lot of brutes is in the water?	- Безмозглый идиот! Вы думаете, вам удастся спастись, когда вся эта орава очутится в воде?
Why, they will batter your head for you from these boats."	Да они вам голову прошибут и не подпустят к шлюпкам.
'He wrung his hands, ignored, at Jim's elbow.	Он ломал руки, а Джим словно и не замечал его.
The skipper kept up a nervous shuffle in one place and mumbled,	Шкипер нервно топтался на одном месте и бормотал:
"Hammer! hammer!	- Молоток! Молоток!
Mein Gott!	Mein Gott!
Get a hammer."	Принесите же молоток!
'The little engineer whimpered like a child, but, broken arm and all, he turned out the least craven of the lot as it seems, and, actually, mustered enough pluck to run an errand to the engine-room.	Маленький механик хныкал, как ребенок, но, хотя рука у него и была сломана, он оказался разумнее своих товарищей и, собравшись с духом, бросился в машинное отделение.
No trifle, it must be owned in fairness to him.	По справедливости следует признать, что это было дело нешуточное.
Jim told me he darted desperate looks like a cornered man, gave one low wail, and dashed off.	Джим сказал мне, что у механика вид был отчаянный, как у человека, загнанного в тупик; он тихонько завыл и ринулся вперед.
He was back instantly clambering, hammer in hand, and without a pause flung himself at the bolt.	Вернулся он тотчас же с молотком в руке и, не мешкая, бросился к болту.
The others gave up Jim at once and ran off to assist.	Остальные немедленно отступились от Джима и побежали ему помогать.
He heard the tap, tap of the hammer, the sound of the released chock falling over.	Джим слышал, как постукивал молоток, слышал звук падающего болта.
The boat was clear.	Шлюпка была готова к спуску.

Only then he turned to look-only then.	Только тогда посмотрел он в ту сторону - только тогда.
But he kept his distance-he kept his distance.	Но он не двинулся с места - не двинулся с места.
He wanted me to know he had kept his distance; that there was nothing in common between him and these men-who had the hammer.	Он хотел втолковать мне, что он не двинулся с места, что ничего общего не было между ним и теми людьми... теми людьми с молотком.
Nothing whatever.	Ничего общего!
It is more than probable he thought himself cut off from them by a space that could not be traversed, by an obstacle that could not be overcome, by a chasm without bottom.	Более чем вероятно, что он считал себя отделенным от них пространством, которого нельзя перейти, - препятствием непреодолимым, пропастью бездонной.
He was as far as he could get from them-the whole breadth of the ship.	Он стоял от них так далеко, как только было возможно, - на другом конце мостика.
'His feet were glued to that remote spot and his eyes to their indistinct group bowed together and swaying strangely in the common torment of fear.	Его ноги были прикованы к этому месту, а глаза -к этой группе людей, наклонявшихся и странно, словно в тумане, раскачивавшихся, объятых единым страхом.
A hand-lamp lashed to a stanchion above a little table rigged up on the bridge-the Patna had no chart-room amidships-threw a light on their labouring shoulders, on their arched and bobbing backs.	Ручной фонарь, подвешенный к пиллерсу над маленьким столиком на мостике, - на "Патне" не было рубки посредине, - освещал напрягавшиеся в усилии плечи, то сгибавшиеся, то разгибавшиеся спины.
They pushed at the bow of the boat; they pushed out into the night; they pushed, and would no more look back at him.	Они налегали на нос шлюпки; они выталкивали ее в ночь и больше уже не оглядывались в его сторону.
They had given him up as if indeed he had been too far, too hopelessly separated from themselves, to be worth an appealing word, a glance, or a sign.	Они отказались от него, словно он действительно был слишком далеко, безнадежно далеко от них, и не стоило бросать ему призыв, взгляд или знак.
They had no leisure to look back upon his passive heroism, to feel the sting of his abstention.	Им некогда было взирать на его пассивный героизм, почувствовать укор, таившийся в его сдержанности.
The boat was heavy; they pushed at the bow with no breath to spare for an encouraging word: but the turmoil of terror that had scattered their self-command like chaff before the wind, converted their desperate exertions into a bit of fooling, upon my word, fit for knockabout clowns in a farce.	Шлюпка была тяжелая; они налегали на нос, не тратя сил на подбадриванья; но ужас, развеявший их самообладание, как ветер раскидывает солому, превращал их отчаянные усилия в фарс, а их самих уподоблял кувыркающимся клоунам в цирке.
They pushed with their hands, with their heads, they pushed for dear life with all the weight of their bodies, they pushed with all the might of their souls-only no sooner had they succeeded in canting the stem clear of the davit than they would leave off like one man and start a wild scramble into her.	Они толкали руками, головой, налегали всем телом, напрягали все свои силы, и едва им удалось столкнуть нос со шлюпбалки, как все они, как один человек, стали карабкаться в шлюпку.
As a natural consequence the boat would swing in abruptly, driving them back, helpless and jostling against each other.	В результате она резко качнулась, оттолкнув их назад, беспомощных, натыкающихся друг на друга.

They would stand nonplussed for a while, exchanging in fierce whispers all the infamous names they could call to mind, and go at it again.	Секунду они стояли ошеломленные, злобным шепотом обмениваясь всеми ругательствами, какие только приходили им на ум; затем снова принялись за дело.
Three times this occurred.	И так повторялось три раза.
He described it to me with morose thoughtfulness.	Джим описывал мне это угрюмо и задумчиво.
He hadn't lost a single movement of that comic business.	Он не упустил ни единой детали комичного зрелища.
"I loathed them.	- Я проклинал их.
I hated them.	Ненавидел.
I had to look at all that," he said without emphasis, turning upon me a sombrely watchful glance. "Was ever there any one so shamefully tried?"	Я должен был смотреть на все это, - сказал он каким-то безразличным тоном, мрачно и пристально вглядываясь в меня. - Подвергался ли кто такому постыдному испытанию!
'He took his head in his hands for a moment, like a man driven to distraction by some unspeakable outrage.	Он сжал голову руками, как человек, доведенный до безумия каким-то невероятным оскорблением.
These were things he could not explain to the court-and not even to me; but I would have been little fitted for the reception of his confidences had I not been able at times to understand the pauses between the words.	Было кое-что, чего он не мог объяснить суду - и даже мне; но я был бы недостоин принимать его признания, если бы не сумел понять паузы между словами.
In this assault upon his fortitude there was the jeering intention of a spiteful and vile vengeance; there was an element of burlesque in his ordeal-a degradation of funny grimaces in the approach of death or dishonour.	В этом натиске на его стойкость была насмешка злобная, порочная, мстительная; был элемент шутовской в его испытании - унизительные комичные гримасы перед лицом надвигающейся смерти или бесчестия.
'He related facts which I have not forgotten, but at this distance of time I couldn't recall his very words: I only remember that he managed wonderfully to convey the brooding rancour of his mind into the bare recital of events.	Он излагал факты, которых я не забыл, но по прошествии стольких лет я не могу вспомнить подлинные его слова, - помню только, что он удивительно хорошо сумел окрасить мрачной своей ненавистью перечень голых фактов.
Twice, he told me, he shut his eyes in the certitude that the end was upon him already, and twice he had to open them again.	Дважды, сказал он мне, он закрывал глаза, уверенный, что конец наступает, и дважды приходилось ему снова их открывать.
Each time he noted the darkening of the great stillness.	Каждый раз он замечал, что тьма все сгущается.
The shadow of the silent cloud had fallen upon the ship from the zenith, and seemed to have extinguished every sound of her teeming life.	Тень немого облака упала с зенита на судно и словно задушила все звуки, выдававшие присутствие живых существ.
He could no longer hear the voices under the awnings.	Он уже не слышал больше голосов под тентом.
He told me that each time he closed his eyes a flash of thought showed him that crowd of bodies, laid out for death, as plain as daylight.	По его словам, всякий раз, когда он закрывал глаза, вспышка мысли ярко освещала эту груду тел, распростертых у грани смерти.