Прикамская попытка - 2

— Палыч, дождь приносит счастье! Значит, нам всё удастся сделать, и мы обязательно вернёмся к чёрной скале!

Глава шестая.

Я медленно покачивался в седле, осматривая склоны уральских гор, невысокими холмами поднимавшиеся слева от нашего каравана. Справа от меня восседал на пегом мерине Ван Дамме, развлекавший меня рассказами о своих плаваньях южнее экватора. Его немецкие коллеги предпочитали дремать в повозках, а Клаас сразу вытребовал себе коня и стал моим постоянным спутником. Оглянувшись на четыре колонны фургонов, вытянувшиеся за нами, я почувствовал себя героем произведений Майн Рида, покорителем Дикого Запада. В принципе, мы были покорителями, только Дикого Востока. Такие мысли придавали некую романтичность нашему скучному путешествию.

Да, первая неделя нашего движения, несмотря на неизбежные неурядицы и мелкие проблемы, оказалась самой спокойной. Места были хорошо изучены, наш отряд одной своей численностью распугал всех окрестных кочевников и не ушедшие с Пугачёвым группы восставших. Дожди, сопровождавшие нас в начале пути, не успели размочить сухую землю. Азарт первых дней путешествия помогал пешеходам двигаться быстро, мы проходили за день полсотни вёрст, несмотря на ранние осенние сумерки. Не прошло и десяти дней, как на левом берегу реки Уфы, в устье Салдыбаша, к нам примкнули две сотни башкир. Многие везли с собой семьи, гнали небольшие, 'бедные', табунки лошадей и отары овец. Двадцать пять бойцов Ильшата стали десятниками новичков, сразу после принятия теми присяги. А шестьдесят наших бойцов пересели на приобретённых коней. Чтобы произвести впечатление, за каждую 'мобилизованную' лошадь я расплатился серебром. С сёдлами обстояло хуже, их бойцы ладили сами, заказывая нашим шорникам или прикладывая свои умения 'самоделкиных'.

После присоединения к нашему каравану десяти башкирских семей, мы продолжали двигаться на юго-восток, форсировали сильно обмелевшую за лето реку Сим. Добравшись до реки Инзер, пошли вдоль её русла. Сначала по-вдоль Инзеру, потом перешли на Большой Инзер, мы довольно быстро перевалили через водораздел. К верховьям реки Белой мы вышли в районе Белорецкого завода, не избежавшего нападения пугачёвских войск. Жалкое зрелище представляли разрушенная плотина, сожженные водяные колёса и разграбленные заводские кузницы и литейки. Немногочисленные рабочие, не разбежавшиеся от бунтовщиков и не примкнувшие к ним, вышли встречать нас. Видимо, испугались репрессий, независимо от нашего отношения к Петру Фёдоровичу, как говорится, 'у сильного всегда бессильный виноват'. Пётр Андреевич* ещё не написал эту басню, ему, поди, двадцати годов нету.

Остановившись в заводском посёлке, мы решили дать людям два дня отдыха, запастись провизией и приступить к выполнению нашего плана. Официально я выступил перед рабочими и показал указ императрицы, чётко сказал, что на Дальнем Востоке никаких крепостных и рабов нет, и не будет. Нагло используя полномочия, указанные в письме государыни, я загрузил в наши повозки часть оставшегося оборудования завода, несколько тонн отливок. Палыч же, проводя нелегальную работу, два дня склонял рабочих и семьи погибших мастеровых присоединиться к нам. В ход шла наглядная агитация и внешний вид наших спутников, рассказы таракановских мастеров и рабочих. Даже хваставшиеся добычей и ружьями вогулы с башкирами лили воду на нашу мельницу. Немаловажную роль сыграл блеск серебряных денег, обещанных авансом. Рабочие завода, как и в наши девяностые годы, не видели зарплаты больше года, с первых дней восстания Пугачёва. Учитывая несколько ограблений отрядами бунтовщиков, материальное положение мастеровых оставляло желать лучшего.

Особых успехов агитация не принесла, с нами отправились меньше двадцати рабочих, в основном, молодые парни, без семей. Но, наряду с ними, напросились в караван восемь вдов с малолетними детьми, совсем изголодавшимся женщинам было очевидно, что зиму они на брошенном заводе не переживут. После Белорецкого завода наш караван вышел на Сибирский тракт, направившись на его южную ветку. Мы спешили, по-прежнему проезжая по сорок вёрст за день. Наступивший октябрь подморозил разбитые дороги, позволяя сохранять взятый темп движения, несмотря на то, что количество повозок каравана давно превысило полтысячи. Пользуясь относительно населёнными местами, мы постоянно закупали корм лошадям, сберегая взятые запасы фуража на 'чёрный день'. То же самое происходило с питанием людей, передовые взводы вогул и башкир ежедневно охотились, сохраняя наши консервы в запасе. Воду, к счастью, экономить не приходилось, почти всё время мы двигались вдоль рек. Однако, всему когда-нибудь приходит конец.

Первое боевое столкновение произошло у нас при переправе через речку Караганку. Передовая полусотня башкир-новобранцев, рассредоточилась на восточном берегу небольшой речки, заняв удобные для наблюдения вершины холмов. Оттуда они и заметили крупный отряд степняков, приближавшийся к нам с юга. Натасканные за пару недель новобранцы сразу подали нам сигнал о приближении крупного отряда. Наши миномётчики впервые за три недели пути приступили к установке орудий. Полусотня стрелков, вооружённых помповиками, спешно форсировала реку, укрепляя передовых новобранцев. Палыч прискакал из арьергарда ко мне, забравшись на невысокий холм, откуда мы с Клаасом рассматривали приближавшийся отряд.

— Сколько их? — отобрал он у меня бинокль, единственный из оставшихся в нашей собственности.

— Не меньше полутысячи, с заводными лошадьми. Что будем делать? — меня пугала первая встреча с возможным врагом в открытой степи. До этого мы всегда встречали врага в укреплении, хотя бы временном.

— Поеду я вперёд, может, это наши союзники, — Иван вернул мне бинокль и запрыгнул в седло, посылая коня на противоположный берег.

Он отозвал весь авангард на холм, выстроив спешившихся воинов в цепочку, прикрытую их конями. Сам Палыч выехал на десяток метров вперёд и демонстративно выстрелил из ружья в воздух. Сигнал для переговоров, как минимум, для остановки несущихся на нас всадников. Однако, приближающийся отряд явно собирался атаковать, не снижая скорости своего сближения с сотней наших воинов на противоположном берегу Караганки. Мне в бинокль удалось разглядеть, что степняки начинают вынимать луки, натягивают тетивы с наложенными стрелами. Всё, рисковать не вижу смысла, я дал отмашку миномётчикам, до столкновения с ордой оставалось не более двухсот метров. Наши парни мне ближе и роднее, чем эти безбашенные кочевники, будь они трижды мирными скотоводами. Мы не на театральной сцене, чтобы пугать нас воображаемой атакой.

Палыч, вероятно, подумал так же, поскольку первые разрывы мин совпали с выстрелами его бойцов. Всадники после первых выстрелов, казалось, ускорили своё движение, уверенные в том, что наши ружья нуждаются в длительной перезарядке. Первые жертвы огнестрельного оружия, упавшие под ноги своих сородичей, лишь чуть-чуть задержали движение основного войска. Орда, замедлив движение по фронту атаки, выступила вперёд острыми флангами, словно двумя челюстями хищника кусала наших бойцов. К счастью для нас, двести метров даже всаднику не преодолеть быстрее десяти секунд. За эти десять секунд полсотни стрелков из помповых ружей успели сделать не меньше пяти прицельных выстрелов, а вторая полусотня новобранцев умудрилась дважды перезарядить свои ружья и разрядить их в сторону атакующей конной лавы, пусть не прицельно, однако, попадания были. Это триста выстрелов, слившихся в одну сплошную пулемётную очередь, направленную в лицо кочевникам.

Степняки явно не привыкли к такой скорострельности и атаковали довольно тесным строем, из-за чего большая часть пуль нашла себе жертву. Не воина, так его коня. А то и обоих вместе. В результате, в полусотне метров от холма, где стояли наши бойцы, получилась настоящая мясорубка, баррикада из окровавленных тел. Как там, у Лермонтова, 'Смешались в кучу кони, люди'? Атака прекратилась по техническим причинам, задние ряды атакующих всадников вынуждены были остановить своих коней, либо развернуть их поперёк направления атаки. Умолкли и наши бойцы, судорожно заряжавшие свои помповики. И тут все услышали типичный свист и негромкие хлопки мин, продолжавших выкашивать отставших степняков, восемь наших миномётов откорректировали прицелы и методично выбивали задние ряды вражеских всадников.

Нет, хватит переводить снаряды, я подал команду к прекращению миномётного огня. Столбики минных разрывов перестали распугивать выживших всадников и заводных коней. Я внимательно разглядывал в бинокль группу всадников, собиравшихся на дальних холмах. Два резко выделявшихся человека бросились в глаза. Один, богато одетый толстячок в золотом шёлковом халате, в изукрашенной драгоценностями чалме, гневно выговаривал своему собеседнику, размахивая зажатой в руке плетью. Ничего странного, у бая или хана всегда виноваты другие, например, советники. Вот личность советника показалась мне до неприличия европейской наружности, несмотря на туземную одежду и скромную чалму. Руки мои зачесались в буквальном смысле этого слова и сами сняли с плеча любимую 'Сайгу', подарок Никиты. До вражеских командиров было недалеко, не больше семисот метров, я улёгся на землю и приник к оптическому прицелу.

Европеец представлялся мне большей угрозой и главной мишенью, его я и взял на прицел, отмеряя упреждение на дальность и боковой ветер. Медленно выжимаю спусковой крючок, ещё раз, уже быстрее, перевожу на бая и успеваю нажать, до его исчезновения из прицельного перекрестья. Результаты моего огня непонятны, телохранители утаскивают обоих начальников, попал ли я в них, непонятно за этой суетой. Зато Палыч великолепно сориентировался по моим выстрелам и двинул полусотню своих ветеранов вперёд, широкой цепью охватывая поле боя. Не торопясь, бойцы проезжали по направлению к сгруппировавшимся остаткам орды. Те, несмотря на численное преимущество, дружно отступили, не делая попыток сопротивляться. Тогда уже я дал команду всем башкирским всадникам отлавливать трофейных коней, право собирать трофеи с убитых и добивать раненых принадлежало победителям.

На месте первого сражения пришлось задержаться до утра, к сожалению, одного нашего новичка пришлось похоронить. Шальная стрела нашла его даже за конём, других потерь у нас не было, пятеро раненых стрелами могли продолжать движение верхом. Восемь погибших и тяжело раненых коней, что пришлось добить, сразу были заменены трофейными. Трофейных лошадей наловили больше шестидесяти, с убитых коней собрали полсотни сёдел. Соответственно, пять десятков разделанных конских туш распределили по фургонам, неделя питания кониной нам была обеспечена, как минимум. Зато, сэкономим на охоте. Из седельных сумок набрали довольно много ячменя и овса, на день питания наших лошадок вполне достаточно. Двоякое впечатление оставили результаты боя. С одной стороны, много трофеев, почти нет потерь, боевой опыт, всё это большой плюс. С другой стороны, стоимость потраченных боеприпасов на порядок выше полученной выгоды. Неравноценный обмен получился, невыгодное дело подобные сражения.

До поздней ночи веселились у своих костров и делили трофеи наши победители. Взятое с убитых оружие и одежда по обычаю делились командирами между бойцами. Наши башкиры-новобранцы не могли поверить, что всего через две недели службы уже совершили такой подвиг, подкреплённый вполне реальными доходами. Как минимум, сабля, нож и лук со стрелами достались каждому. Плюс халат, сапоги и некоторые другие предметы обихода. Больше сотни сабель, пик и другого холодного оружия добавились к нашему грузу 'скобяного товара', как называл в своё время трофеи Володя. В расчёте на торговлю с приамурскими племенами, несколько фургонов везли из Таракановки собранное за пару лет холодное оружие. Топоров, пик, сабель, ножей и прочего 'скобяного товара' хватило бы на тысячу воинов. Кроме того, уже после встречи с атаманом Подковой, наши запасы пополнились почти сотней кремнёвых и фитильных ружей.

Удачное начало нашего пути воодушевило не только самих победителей и их близких, даже не принимавшие участие в сражении мастера из Белорецкого завода забыли о своих подозрениях. Потому наутро после боя, несмотря на пронизывающий холодный ветер, весь караван двинулся в путь гораздо энергичнее предыдущих дней. Увы, желание многих наших бойцов отличиться и заработать на трофеях, не сбылось. Следующая неделя пути прошла в полном безмолвии, ни единого человека мы не увидели на протяжении трёхсот вёрст пройдённой степи. До Барнаула оставались почти две тысячи вёрст и два месяца тяжёлой дороги. У нас появились первые умершие, не выдержали пути, простыли и умерли двое маленьких детей и одна женщина-башкирка. Всех их похоронили на стоянке, поставив на братской могиле деревянный крест. Молитву прочитал кто-то из наших мастеров, ни одного священника в нашем караване не было. Третий день мы кормили наших лошадок зерном из своих запасов, на два месяца пути пищи коням не хватит. Мы рассчитывали на почти вдвое меньшее число лошадей, когда покупали фураж. Дай бог, месяц продержимся на запасах, не больше.

— Может, начать резать лишних коней, — мрачно разговаривали мы с Палычем, глядя на проходящий мимо караван с невысокого холма, — пора спешиваться. Лучше идти пешком рядом с повозками, чем тянуть эти повозки через месяц вместо лошадей.

— Так оно, — не возражал я, — но...

— Что, опять внутренний голос? — недоверчиво ухмыльнулся Иван, уже привыкший к моей везучести в сложных ситуациях.

— Посмотри, что за кавалькада к нам приближается, — вместо ответа я указал темное пятно на востоке, разраставшееся в размерах.

— Давай-ка, сыграем тревогу, на всякий случай, — Палыч вытащил бинокль, рассматривая приближавшихся всадников.

К тому времени, когда всадники приблизились на выстрел, наши фургоны стояли в плотном каре, растянувшемся, однако, на полкилометра в длину. Миномётчики заняли свои места, прицеливаясь. Стрелки окружили лагерь по периметру, упрятав коней внутри каре. Только мы с Палычем не спешились, наблюдая неторопливое приближение всадников, так непохожее на прошлую бешеную атаку степняков. Мы не сомневались, что слухи о разгроме той орды далеко разлетелись по степи на многие дни пути. Неспешное приближение степняков давало надежду на мирную встречу, в которой мы давно нуждались. Не столько мы, сколько наши лошадки, от которых зависела наша жизнь и результат похода на Восток. Потому многое зависело от первого контакта, от нас с Палычем. Как говорил Сент-Экзюпери, 'мы в ответе за тех, кого приручили'. Сейчас на нас лежала ответственность за тысячу с лишним человек, поверивших нам и ждавших результатов встречи с кочевниками. Не получится договориться с аборигенами о снабжении кормом наших коней, грош цена всем нашим приготовлениям. Вдвоём мы промышленность на Дальнем Востоке не наладим, не говоря уже о том, что по нашей вине погибнут сотни людей.

Внутренний голос меня не обманул, орда кочевников, насчитывающая более полутысячи всадников, остановилась на расстоянии полуверсты. Судя по их поведению, они наслышаны о дальнобойности нашего оружия. Я подождал немного и вызвал Ильшата из каре.

— Садись на коня, будешь моим переводчиком.

Мы вдвоём медленно проехали половину расстояния между двумя отрядами и остановились. Ответное действие не заставило долго ждать, от группы кочевников в нашу сторону направились двое, нарочито неспешно преодолевая метры степи. За полсотни метров до встречи Ильшат шепнул мне,

— Это казахи, я не знаю их язык.

— Ничего страшного, говори медленно, ваша речь немного похожа, они поймут. Скорее всего, один из них понимает по-русски, я буду говорить громко и медленно. Не волнуйся, они не хотят драться.

Едва наши оппоненты остановились, я прикоснулся к груди рукой и представился,

— Я Андрей Быстров, воевода, веду людей на Восток, к дальнему океану, — сопровождая свои слова жестом, указывающим на восток, — по приказу русской императрицы Екатерины.

Пока Ильшат повторял мои слова по-башкирски, я вынул драгоценный указ и развернул его перед казахами. Оба молча, выслушали нас, с интересом рассмотрели лист, украшенный сургучной печатью на ниточке и большой чернильной на подписи императрицы. Наступила пауза, я не представлял, насколько нас поняли казахи, они равнодушно молчали, рассматривая нас.

— Вы подданные Русской империи, — решил я брать быка за рога, — потому должны исполнить указ императрицы. Нам нужна ваша помощь, заканчивается корм для коней. Прошу исполнить веление царицы и обеспечить наш караван месячным запасом кормов. У нас тысяча коней, когда вы сможете обеспечить подвоз кормов?

После перевода моей речи казахи не шевельнулись, с интересом ожидая продолжения. Ильшат начал волноваться, поглядывая на меня. Я подождал несколько минут и выложил последний козырь,

— Мы можем заплатить.

— С этого и надо было начинать, — на беглом русском языке ответил один из наших собеседников, — предлагаю продолжить разговор в теплой юрте. Не опасайтесь, мы добрые русские подданные, люди Кушук-хана. Жду вас через полчаса, — казах демонстративно вынул из-за пазухи луковицу часов и щёлкнул крышкой, посмотрев на циферблат.

На разговор с ханом я взял Ильшата и Ван Дамме, Палыч остался в лагере, опасаясь возможного нападения. Мы с ним обговорили нашу покупательную способность, и пришли к выводу максимально сохранить серебро, уговорив взять в качестве оплаты трофейные сабли, копья и прочее. В крайнем случае, предложить казахам огнестрельные трофеи и запас пороха. Несмотря на то, что мы нуждались в провизии, положение было не отчаянным. Коли мы встретили здесь русских подданных, найдём и дальше. Видимо, мы вышли из области, охваченной восстанием, дальше путь будет безопаснее, будем покупать корм у встречных степняков. Разделим передовую сотню на десятки и разошлём широким веером впереди, фронтом на полсотни вёрст, рискнём. Придадим передовым командирам рации, будем закупать корма понемногу.

С такими бодрыми намерениями я со своими спутниками отправился на переговоры с местными хозяевами. Между холмами, прикрывавшими от ветра, уже была установлена юрта, разведён костёр, на котором закипал объёмный казан. Спешившись, мы прошли в юрту, кроме револьверов на поясах, иного оружия с нами не было. Разве, что, завёрнутая в отрез ткани 'Луша' с полусотней патронов, из 'подарочного' фонда. Сотню таких ружей, инкрустированных моржовой и мамонтовой костью, мы взяли для установления контактов ещё в Таракановке. Сейчас пришёл черёд первого образца.

— Как здоровье семьи уважаемого воеводы, — начался традиционный обмен вопросами о семье, здоровье и погоде.

Общение с башкирами приучило меня к должным ответам и вопросам, занявшим полчаса, не меньше. Всё это время мы пили кумыс и закусывали варёной бараниной, стараясь не напиваться и не объедаться, знаю эти восточные обильные угощения. Постепенно разговор перешёл на здоровье царицы и Кушук-хана. Наш хозяин оказался младшим сыном Кушук-хана, правителя степи на ближайшие триста вёрст в любую сторону, назвался Срымом*. Довольно симпатичный мужчина лет тридцати с хвостиком, с узким худощавым лицом, не типичным для казаха. По его словам, мы находимся на севере Среднего Жуза, одной из трёх провинций Казахстана. Ханы Среднего Жуза присягнули на верность России ещё лет тридцать назад, как и ханы Малого Жуза. Однако, многие кочевья Малого Жуза восстали, поддерживая изменника Пугачёва. Срым признался, что слышал, как бунтовщики напали на наш караван и остались ни с чем. Он рад, что встретил в степи мудрых людей и сильных воинов. Я рассказал о своей поездке в Санкт-Петербург, упомянув, что лично встречался с императрицей, а теперь выполняю её распоряжение. Выпитый кумыс постепенно начинал действовать, разговор становился всё непринуждённее, Клаас рассказывал о своих плаваньях, о неграх и слонах. Срым оживлённо переспрашивал его, уточняя размеры невиданного животного.

Только через час нашей беседы хозяин соизволил перейти к деловой части встречи. Минут пять он расстраивался по поводу неурожая и плохого лета, оставившего степь без кормов. Затем спросил, чем его кочевье может помочь русской императрице.

— Русская императрица не нуждается в помощи своих подданных, — сдержал я улыбку. Вот ведь, азиат, любую возможность использует, чтобы унизить собеседника. — Помощь нужна мне, верному слуге нашей императрицы. Трофейные кони, захваченные у бунтовщиков, оказались очень прожорливы. Нам нужны две тысячи пудов овса, ячменя и другого конского корма. Путешествие наше дальнее, восемь тысяч вёрст нам предстоит пройти до берегов океана.

— Много просишь корма, нужен месяц, чтобы собрать столько, — покачал головой ханский сын.

— Ждать я не стану, завтра мы отправляемся в путь, — твёрдым тоном, не оставлявшим сомнений в моём решении, ответил я. — Предлагаю свозить корма не сюда, а на три-пять дней пути на восток. Если мы договоримся, с нами поедут твои люди, чтобы показать место, где нас встретят запасы овса. Другие запасы можно свозить ещё восточнее, чтобы мы продолжили исполнять волю императрицы.

— Всё равно, две тысячи пудов мы не соберём, — покачал головой Срым, выслушав шёпот своего советника, — не больше тысячи. Как будешь расплачиваться?

— Я вижу, что ты воин, и не хочу оскорблять тебя и твоих родичей торговлей, — решил подольститься на всякий случай, — потому предлагаю обмен. В обмен за десять пудов зерна предлагаю саблю, за пять пудов — пику или топор. Фитильное ружьё за пятьдесят пудов, кремнёвое за сто пудов зерна. А, чтобы развлечь тебя, Срым, дарю тебе ружьё своего завода.

Ильшат с поклоном передал свёрток приближённым ханского сына. Наш хозяин азартно развернул ткань, любуясь отделкой ствола и приклада. Но, вскоре в его глазах возник немой вопрос, и казах повернулся ко мне. Я не стал выпендриваться и набивать себе цену.

— Это ружьё придумал мой друг, я покажу, как им пользоваться.

В юрте я несколько раз продемонстрировал устройство 'Луши', показал, как чистить ствол и затвор. Пару раз зарядил и разрядил оружие, заставив сделать то же Срыма. Только после этого мы вышли из юрты наружу, где наступали вечерние сумерки. Одного выстрела хватило, чтобы понять принцип прицеливания, затем нетерпеливый казах извёл десяток патронов. Он оказался неплохим стрелком, со второго раза попал в мишень на полусотне шагов. Последним выстрелом он расщепил полуметровый чурбак метрах в ста пятидесяти, чего хватило вполне. Вернулись в юрту мы в полной темноте, хозяин был доволен, а я подлил в огонь масла, заявив, что по этой дороге несколько раз в год будут проходить наши купцы. Если пожелает уважаемый Срым, купцы будут привозить патроны, в обмен на корм для коней.

— Сколько стоят такие ружья?— Жадно погладил ствол 'Луши' ханский сын, — я их куплю.

— 'Такие' ружья, — подчеркнул я слово 'такие', — не продаются. Это подарок, 'такое' ружьё мы подарили русской царице. Наши ружья слишком опасное оружие, чтобы продавать его всем. Мы продаём его только друзьям, и цену берём серебром или мехом. Ты не хочешь, чтобы наши ружья оказались в руках твоих врагов?

— Когда ты продашь ружья мне и по какой цене? — Пропустил мою речь мимо ушей нетерпеливый казах.

— Сколько ты привезёшь нам корма, и по какой цене? — Ответил вопросом на вопрос я, улыбаясь ханскому сыну в лицо.

Срым несколько минут мерялся со мной взглядами, затем повернулся к советникам. Между ними завязался долгий разговор, прерываемый резкими командами нашего хозяина. Наконец, ханский сын повернулся ко мне.

— С тобой поедут два моих человека, через три дня пути они покажут место, куда подвезут овёс. Твоя цена за фураж меня устраивает, назови цену своих ружей и место продажи.

— Простое ружьё стоит пятьдесят рублей серебром, пять копеек каждый патрон, могу брать цену мехами, лошадьми. Скоро два десятка моих людей поедут обратно, передашь им задаток в виде сотни коней, скажешь количество ружей и патронов, через два-три месяца они с караваном пойдут по этому пути на восток. Мы постоянно собираемся водить караваны по этому пути, готовь запасы корма для коней, и копи меха и серебро для покупки ружей. Самое главное условие, чтобы никто не нападал на мои караваны, даже при моём отсутствии. Узнать наши караваны легко, — я показал руками форму нашей повозки, — наши фургоны ни с кем не спутать. Если будут сомнения, спроси, знают ли они меня или моего друга — Владимира Кожевникова.

Срым молча смотрел на меня, нахмурив брови. Не сомневаюсь, что нетерпеливый степняк прикидывал возможность нападения на наш караван и захвата интересующего оружия даром. Желание одним ударом обогатиться и решить все проблемы настолько читалось в его глазах, что я не выдержал и напомнил.

— Никто в мире, кроме меня и моего друга Кожевникова не умеет делать патроны к нашим ружьям. Надеюсь, ты достаточно разумен, чтобы не повторить ошибку того хана из Младшего Жуза? От его орды только убитыми мы собрали сто двадцать человек, думаю, ты слышал об этом. Наш народ говорит, 'Плохой мир лучше хорошей ссоры'. Мы тебе предлагаем не плохой мир, а очень хороший. Если ты со своими людьми обеспечишь нам спокойный путь от Барнаула на востоке до Белорецкого завода на западе, продавать ружья в Среднем Жузе мы будем только тебе. Другие казахи смогут покупать оружие по твоему разрешению. Считаешь, этого мало?

Ханский сын сел на кошму и задумался, уставившись взглядом на наш подарок. Минут пять мы сидели в ожидании окончательного решения нашего хозяина. Ильшат развернулся, чтобы в случае опасности быстро выхватить револьвер. Даже Клаас замолк, хладнокровно попивая кумыс из своей пиалы. Однако, наши опасения оказались напрасными, здравый смысл восторжествовал, через полчаса мы распрощались и отправились в свой лагерь. Палыч со своими бойцами ждал нашего возвращения с оружием в руках.

— Всё нормально, — улыбнулся я, спрыгивая с седла, — провизия будет. Завтра приедут наши проводники, но, караулы надо усилить, хуже не будет.

С того дня и началось наше сотрудничество со Срымом Датовым, как звали ханского сына официальные русские чиновники. Благодаря его проводникам путь до Барнаула оказался обыкновенной прогулкой по зимней степи. Нет, были на нашем пути и бураны, задерживавшие движение на два-три дня. Приходилось стоять и нервничать на переправах через крупные реки. Но, права оказалась народная мудрость, даже худой мир лучше доброй ссоры. Трижды на нашем пути вставали склады с запасами корма для коней, в которых мы основательно растрясли запасы 'скобяного товара'. Только два десятка трофейных ружей удалось приберечь на обратный путь наших гонцов. Их мы отправили сразу по прибытии к нашим складам на алтайских заводах, убедившись в сохранности своего имущества. Вообще, чем дальше мы двигались на восток, тем добрее и спокойнее становились люди. Бунтарская суматошность, поднятая пугачёвским восстанием, осталась далеко позади. Русских людей в Сибири оказалось мало, даже население Барнаула, полумиллионного города в двадцатом веке, не превышало двадцати тысяч человек. По меркам прошлой жизни, посёлок городского типа, не более.

Возможно, потому и держались сибиряки спокойно, приветливо, стараясь помочь добрым людям, будущим своим соседям. По сибирским меркам, тысяча вёрст, не расстояние. А наш караван сразу вызывал к себе уважение. Не только уникальными фургонами и сытыми лошадьми. Все наши переселенцы, до последнего башкира или вогула, были тепло и добротно одеты, сыты и вооружены. Из-за обилия огнестрельного оружия нас принимали иногда за казаков, но женские лица приводили всех в замешательство. А через пару дней все барнаульцы узнали о наших необычных ружьях, заказы посыпались один за другим. Даже запредельная цена в сотню серебряных рублей не останавливала покупателей. Кто-кто, а сибирские охотники умели ценить хорошее оружие и знали ему подлинную цену. Продав два десятка ружей, прихваченного для реализации, я испугался, что небольшой запас в триста 'Луш' разойдётся до прибытия на Дальний Восток. Дальше я лишь принимал заказы на ружья и патроны, их за неделю поступило на двадцать с лишним тысяч рублей.

Пожалев, что поспешил с гонцами в Таракановку, мы с Палычем рискнули отправить ещё десяток башкир под руководством опытного ветерана Фариса к Кожевникову. С собой всадники взяли плату за пару ружей, мешок с двумя десятками собольих шкурок, здесь они шли по двадцать рублей за штуку. В письме мы подробно описали ситуацию со сбытом оружия в Сибири и сообщали, какого числа отправляемся дальше на Восток. Две недели отдыха в Барнауле нас замучили больше, нежели два с лишним месяца пути. Наши капитаны-немцы пропились вдрызг, едва не замёрзнув в сугробе. Новички башкиры подрались с местными охотниками, мы с Палычем еле успели разнять, когда за своих подчинённых Ильшат пытался поднять всех бойцов. Местные полицейские стали проявлять подозрительный интерес к рабочим из Белорецкого завода. Того и гляди, опять попаду в 'холодную' за помощь беглым рабам.

Николай Сормов встретил на Барнаульском заводе старых знакомых, с которыми ещё Ползунов начинал делать свой паровой двигатель. Заводчане тоже не забыли помощника великого изобретателя и с гордостью показали работавшие паровые насосы. Оказывается, практичные заводчане, сохранили всю оснастку для изготовления паровых двигателей модели Ползунова*. Я договорился с управляющим, что они изготовят три мощных паровых двигателя и осенью доставят их в Иркутск. Аванса в пятьсот рублей серебром вполне хватило. Ничего более нас не задерживало в Барнауле, тем более, что Палыч запасся необходимым количеством фуража для дальнейшего пути. По рекомендации местных властей, проводником к нам устроился потомственный служилый казак Тимофей Кочнев. Он собирался возвращаться в Охотск после трёхлетнего путешествия в Санкт-Петербург и обратно. Невысокий, продублённый морозом и жарой, смуглый казак, заросший бородой по самые глаза, оказался великолепным рассказчиком.

Больше того, Тимофей был умнейшим проводником. Почти каждую неделю, а то и чаще, мы устраивали ночлег неподалёку от редких сибирских поселений. Такое соседство позволяло нам закупать фураж для коней, договариваться с жителями о создании больших запасов для наших будущих караванов. Женщины и дети получали возможность хоть раз в неделю вымыться в бане, согреться и постирать бельё. После нашего марша через пустынные степи от Урала в Барнаул, путь до Иркутска показался отдыхом. Кочнев так выстроил маршрут, что мы успевали пройти до сорока и больше вёрст за день. Учитывая малоснежную зиму южной Сибири, наши фургоны двигались хорошо, в спокойном темпе. Редкие аборигены рассматривали наш караван со склонов гор, не решаясь приблизиться к вооружённым всадникам.

Кочнев, однако, постоянно напоминал о воинственных местных племенах, рассказывая байки о стычках казаков с хакасами, джунгарами и бурятами.

— Вот на этом перевале, — указывал он на очередной склон, поросший лиственницами, — лет десять назад мы еле отбились. Хорошо, снег пошёл, дня три подряд валил, хан ихний всю орду назад увёл, за южный хребет. Иначе, не было бы у тебя проводника, Викторыч. Совсем нам кердык наступал, народ израненный, порох на исходе.

— А сейчас где этот хан? — встрял в разговор любопытный Лёшка Петухов, — поди, опять нас караулит на перевале?

— Нет, теперь монголы и джунгары редко нападают, — улыбнулся Тимофей, — у них свои заботы. Ханьский царь*, который год воюет в Джунгарии, говорят, все племена под себя подгрёб. Монгольские степи давно уже под китайцами. Некогда и некому теперь с нами собачиться, приучит их китайский царь к порядку. У них с разбойниками строго, сразу голову рубят, никакой каторги нет. Кабы у нас так было, Сибирь до сих пор пустовала бы. Почитай, половина сибиряков из бывших ссыльных или каторжан. Добрые люди к нам не добираются, боятся.

За разговорами путь короче кажется, особенно, если проводник толковый. Так, по малоснежным степям и предгорьям южной Сибири, мы добрались в Иркутск к середине февраля, в самые бураны. Восхищённый талантами Кочнева, я предложил ему довести нас до Амура, где этот неутомимый путешественник тоже успел побывать за свои тридцать шесть лет. Несмотря на обещание удвоить плату, казак не собирался отклоняться от своей цели, но, я знал очень веский аргумент в свою пользу — ружьё! Так и оказалось, едва я завёл разговор об оплате услуг проводника нашей 'Лушей', Кочнев не удержался, махнул рукой.

— Леший с вами, доведу до Амура! Чур, выходим на неделе, дорога плохая, почти тысяча вёрст. Через горы не перебраться зимой, придётся обходить кругом, это ещё полтысячи вёрст кругаля давать.

Он оказался прав на все сто процентов. Тяжелейший переход по байкальскому льду впоследствии нам вспоминался лёгкой прогулкой. Уже на второй день пути по горам, в ущелье сорвались два фургона, лошадей пришлось пристрелить. Люди оказались ранеными, с переломанными ногами-руками. После того, как через день со склона сорвались сразу трое всадников, двое из которых разбились на смерть, пришлось всем спешиться. И без того медленное продвижение к цели стало ещё тише. Так продолжалось две недели тяжелейшего перехода, во время которого мы потеряли три десятка коней, четыре разбитых фургона и восемь человек погибшими. Не считая, сорока мужчин и женщин с обморожениями и двух десятков с переломами конечностей и рёбер. Удерживая людей от панических настроений, мы с Палычем ежедневно обходили все фургоны, разговаривая о близком окончании пути. О том, что до нашей цели осталось немного, главное, добраться до Амура, там нас ждёт отдых.

— Потерпите, нам только до Амур-реки добраться, — не уставали повторять мы, как заклинание, — потерпите немного, там, в остроге отдохнём до весны.

Как обычно в критических ситуациях, слабым местом оказались интеллигенты, наши учителя и музыканты. Один из итальянцев настолько пал духом, что пытался убежать. Куда он думал попасть в заснеженной тайге? К счастью, вогулы вовремя заметили его неуклюжую попытку спрятаться за придорожными деревьями. Однако, два петербургских учителя угасли прямо на глазах, за три недели нашего перехода. Умерли они в одну ночь, тихо отошли во сне. Самое странное, никто из них не кашлял и не температурил, просто упали духом и потеряли все силы, всю волю к жизни. Без карты, без чёткого понимания, где мы находимся и сколько добираться до своих, мы и сами с Палычем терзались сомнениями. Но, скрывая свои опасения, с утра до вечера мы обходили наших переселенцев, особенно горожан, твердя, как заклинания, заверения в скором окончании трудностей.

Не зря говорится, что друзья познаются в беде. За месяцы путешествия в караване сложился костяк активных, стойких и авторитетных людей. У башкир это традиционно выдвинулись главы семейств, вогулы — словно не замечали тягот пути, благо с нами шли исключительно молодые девушки и парни. Так, что бойцы башкиры и вогулы лишь гарцевали перед своими девушками, показывая свою стойкость к невзгодам. Они первыми поднимались с ночлега, за день проезжали и проходили вдвое больше, чем основной караван, на ночь вставали в караул, гордясь выпавшими на них трудностями. Мастеровые и уральские крестьяне, скрипели зубами, матерились, но терпели и всячески поддерживали немногочисленных детей и женщин. Неожиданно, своим стоическим отношением к тяготам пути и оптимизмом, выдвинулся учитель Мефодий Хромов. Вместе с Николаем Родыгиным он взял на себя заботу над учительской братией, где добрым словом, а где и принуждением организовывал их быт, заботился о доброй одежде, следил за здоровьем детей. Оба немца-капитана, как ни в чём ни бывало, двигались в колонне, запивая вечерами усталость своей нормой спиртного. Пришлось им выделить по двести грамм 'наркомовских' на день. Клаас же близко сошёлся не только с нашей командой, но и с семейством корабельщиков, так сказать, на общей почве корабельных интересов.

В середине марта стали проявляться признаки близкой весны, наст на снегу затвердел, резал ноги передовых коней. Пришлось многим всадникам и возницам передовых фургонов 'надевать штаны' своим четвероногим друзьям, обматывать лошадиные бабки тряпьём и кожей. Солнце светило ослепительно ярко, невольно вспоминались оставленные в будущем чёрные очки. По утрам звонко запели птицы, несмотря на двадцатиградусные ночные заморозки. Впавшие в уныние учителя стали выходить из депрессии, по совету Кочнева в чай стали добавлять отвары из молодых почек различных деревьев и кустарников. К нашим ежедневным проповедям близкого окончания пути и уговорам крепиться, постепенно присоединились несколько мастеров и женщин. Они находили свои аргументы для поддержания духа слабых, устраивали целые дискуссии, отвлекали людей от тягот пути.

Когда я случайно проанализировал тех, кто нам помогает, по признаку вероисповедания, вывод не слишком удивил. Практически все оптимисты, поднимавшие дух у своих товарищей и подруг, оказались староверами. Десятилетние гонения и вынужденные лишения воспитали в приверженцах старой веры силу воли и устойчивость против невзгод и опасностей. Люди, вынужденные поколениями скрываться от царских чиновников и попов, забиравшиеся для жизни в самые отдалённые уголки нашей России, выработали в себе сильный характер и неиссякаемый оптимизм, веру в лучшее будущее, в правильность своего выбора. Именно поэтому среди староверов не было нытиков, упавших духом. При поддержке раскольников, да в предчувствии близкой весны, наши переселенцы подтянулись, прибодрились, и последние переходы прошли не хуже осенних темпов.

К середине апреля, проваливаясь в рыхлом снегу, под слепящим ярким солнцем, мы вышли на среднюю скорость движения в двадцать пять вёрст за день. В половине фургонов лежали раненые переселенцы, большей частью с переломами и вывихами. Башкиры гнали перед нашим караваном табун коней, с обвязанными тряпьём ногами, предохраняющими от порезов краями наста. Все здоровые мужчины и женщины шли пешком, грустный опыт перехода через горы отучил забираться в седло, по крайней мере, до таяния снега. Редкие встречи с аборигенами по-прежнему оставались 'в вприглядку', представители местных племён не стремились знакомиться с вооружёнными чужаками. Русских же поселений за Байкалом мы не встретили ни единого, как и просто русских людей. Кочнев уверял, что на эти места претендуют джунгарские и монгольские князьки, жестоко расправляющиеся с русскими охотниками. Даже казаки не рискуют забираться так далеко на юг, особенно зимой, когда движение по рекам на лодках невозможно. Если бы не многолетняя война китайцев в Монголии и Джунгарии, уверял нас Тимофей, мы бы и ста вёрст не прошли без стрельбы.

С проводником нам очень повезло, не могли нарадоваться мы с Палычем. Последние недели не проходило и дня, чтобы мы не агитировали Кочнева остаться с нами. Однако, ни наше оружие, ни перспективы путешествий по Приамурью и океану не привлекали балагура. Отшучиваясь, казак весело вёл нас вперёд, показывая очередную вершину горы, украшая её цветистым рассказом о стычках с аборигенами на близких склонах. Отчаявшись найти веские аргументы для нашего проводника, я как-то разоткровенничался об этом в семейном кругу. Одна из моих приёмных дочерей, Аграфена, только хмыкнула в конце моего рассказа. И не прошло недели, как поведение Кочнева сильно изменилось. Казак откровенно поддался на игривые разговоры моей дочери, довольно симпатичной девушки. Впрочем, на фоне практического отсутствия русских девушек в Сибири, Груше, оказалось, несложно вскружить голову старому холостяку. С каждым днём наш проводник всё сильнее терял голову, а моя проказница лишь похохатывала, да угощала своего кавалера жареными семечками.

К тому времени, когда, по заверениям казака, до Амура осталась сотня вёрст, мы с Палычем не сомневались, парень попал. Теперь, даже без уговоров, он пойдёт с нами до океана, как минимум. Иван предложил пари, какую причину найдёт наш проводник, чтобы остаться, признается ли в увлечении Грушей, или выдумает иной повод. Этот 'дорожный роман' наблюдали все наши переселенцы, причём, с явным сочувствием Тимофею, проводник своим весёлым характером и добрым нравом давно полюбился всем. Увлечение интригой любовных отношений двух людей, известных всему каравану, оказалось так велико, что окончание труднейшего перехода прошло буднично.

— Вот и обещанный Амур, — показал Тимофей Кочнев солнечным апрельским днём долгожданное слияние Шилки и Аргуни.

Мы с Палычем внимательно осматривали заснеженные холмы с вкраплениями скал, пытаясь рассмотреть русла великих рек. Неужели мы дошли, за полгода преодолели сибирские просторы, и вышли к Амуру? Теперь нас не пугали пара тысяч вёрст до Тихого океана, возможные столкновения с маньчжурами казались мелочью после тяжкого пути. Самая трудная для нас часть пути к побережью пройдена, пора обживаться. Ильшат отправился со своими всадниками вниз по Амуру, искать следы и возможные поселения наших разведчиков, ушедших полтора года назад с моим тестем в Охотск. Мы начали обустраиваться надолго, считать свои потери и строить бани, тёплые дома для детей и женщин, для больных и раненых.

Ещё в пути, мы с Палычем пришли к необходимости постройки небольших поселений, острогов, на самых сложных участках дороги. Вовремя истопленная баня и тёплый ночлег, возможность укрыться от затянувшейся пурги, спасут десятки и сотни жизней переселенцев, в которых мы так нуждались. Первым из таких острогов станет крепостица на слиянии Шилки и Аргуни. Её мы отстроим настоящей большой крепостью, оставим гарнизон, способный выдержать осаду разбойников или степняков до подхода помощи. Придётся оставить в крепости радиста, а следующие поселения планировать в радиусе досягаемости радиоволн. Хотя, вдоль реки проходимость радиосигналов увеличивается, мы прикидывали следующий острог ставить в ста-ста пятидесяти верстах восточнее. Либо вводить регулярные патрули по Амуру, проверять наши селения. Но, всё это дело будущего, мы успеем обдумать, проверить на месте и принять решение. Главное, мы добрались!