Звездная формула жизни. Силы земли

Потом он произнёс ещё некоторое количество вводных слов, чтобы настроить нас на доверительный разговор.

Все в зале переглянулись. Хотя многие во время занятий с Лилой страдали из-за отсутствия слов и пояснений, сейчас же мы сморщились от того, что появились слова. Они казались лишними или даже болезненными. Мы чувствовали, как фразы резали воздух, наполненный нашей энергией, нашими ответами, откровениями и образами, расчленяя их на мелкие кусочки так, что они теряли целостность, а некоторые и вовсе рассыпались в прах. Одновременно с этим режущая боль пронзала нас в области живота.

От этого всего очень сильно хотелось закрыть уши.

Никто не отвечал.

– А где Лилавати? – спросил я, ощущая дрожь во всём теле.

– Её сегодня не будет, – спокойно ответил Владимир.

– Почему? А завтра? Она уехала?

– Она не сказала. Завтра увидим.

Во время всего занятия я не мог удержать ни одной позы, теряя равновесие и падая. Казалось, что тело потеряло стержень или он превратился в некое подобие тягучей нестабильной массы, которая меняла форму при любом движении корпуса.

Мои мысли вновь больно жалили мозг. «Где она? Что случилось? Почему я с ней не заговорил? Вдруг она больше не вернётся? Может, я и вправду влюбился? Как можно влюбиться, не зная человека? Мы же вообще не разговаривали».

Вообще-то я не верил в любовь. Любовь это слабость, это привычка, это ложь. Но почему же я без перерыва думал о ней? «Где она? И как мне жить, если она не придёт? А может, разговоры и не нужны для знакомства?»

Хм, обычно я понимал последнюю фразу в несколько ином контексте – очень часто мне не хотелось разговаривать с девушками после проведённой ночи.

Когда исчезла Лила, мой мозг стала обжигать мысль о том, что слова и разговоры вообще ни о чём не рассказывают. Более того, мешают чувствовать и познавать партнёра на более тонком уровне.

«Ретроградная Венера в центре твоей формулы указывает на наличие роковой женщины».

Многие люди любят много о себе болтать, из чего не более восьмидесяти процентов похоже на правду. Вот если бы считалось нормой молчать при первом свидании, а может, и двух, то было бы гораздо проще осознать свои чувства.

Я понял, почему говорят, что со своей второй половиной комфортно молчать – слова активируют разум и эго, отвлекая от чувств.

Прошла неделя. Лила не появлялась. Мысли изранили мою голову так, что я не мог спать, работать, дышать, жить, воя от этой боли. Всегда болела голова, и часто поднималась температура.

«А вдруг она с другим? Нет, это невозможно! Она такая тонкая и неземная. Вряд ли кого-то подпустит к себе близко так скоро. Да и в Москве Лила совсем недавно, друзей у неё нет. А всё-таки вдруг? Но как тогда я буду жить?»

Она вошла в зал в воскресенье, легко и беззвучно. Я почувствовал вновь холодный ветер, что поднял волоски на моей спине, заставляя тело несколько раз вздрогнуть. По залу волной прошёл шёпот, но все быстро заняли свои места и подготовились к уроку.

Лила, не обращая внимания ни на шёпот, ни на суету, спокойно встала лицом к нам, сложила руки перед грудью, поклонилась. Началось занятие.

Её лицо было спокойно и расслаблено, как всегда. Я же знал, что-то было не так, что-то изменилось. Хотя её позы были точны и легки, я заметил, как кисти рук подрагивали, от чего она собирала ладони в кулачки. Такой эффект мог быть следствием депрессии, сильного стресса, истерики или похмелья. От последней версии я сразу отказался, решив, что девушка не принимала алкоголь. Более ничто в теле Лилы не выдавало её самочувствие.

Я наблюдал за девушкой на протяжении всего занятия. Сегодня она мне показалась почему-то очень сексуальной. Странно, я никогда ранее такого не замечал. Лила была в свободных красных шелковых штанах и в красной майке в обтяжку. Шёлк мягко обволакивал её бёдра, позволяя любоваться упругими ягодицами и давая повод для начала фантазии. Загорелые плечи притягивали мой взгляд, который скользил вниз вдоль выреза майки, продолжая фантазию. Губы, нежные, расслабленные, мне напомнили цветок розового лотоса, прикоснувшись к которому познаешь гармонию и вечное блаженство.

Я не понимал, откуда во мне все эти мысли, но они вели меня всё дальше и дальше, погружая в размышления о сладостной близости так, что её дрожь стала моей дрожью. Желание разгоралось и проецировало всё новые и новые образы. При этом тело жило своей жизнью, машинально выполняя асаны, не уделяя им ни малейшего внимания. Так продолжалось до самой последней позы – Шавасаны (расслабление). Перед ней я выпил, наверное, литр воды, и только после этого мне удалось успокоиться и расслабиться.

Она не позвала меня на прогулку в этот вечер. В следующий вечер она тоже не позвала.

В третий вечер после занятия она объявила, что завтра уезжает на ретрит в Гималаи и что больше не вернётся.

Я подумал, что моя сказка лучше сказки про Золушку, меня хотя бы предупредили.

Турбулентность

Она меня не отвергла. Более того, мне показалось, что девушка была рада моей просьбе, и я впервые заметил на её лице улыбку, прочитав в ней радость. О, как же радовалось тогда моё сердце! Оно вновь расцветало всеми цветами радуги.

Потом наступила ночь. Редкие окна иллюминаторов были открыты, откуда без перерыва сверкали небесные электрические разряды. Меня трясло, и руки то и дело тянулись к бумажному пакетику, ощущая подступающую тошноту. Тело стало будто каменным. Такой турбулентности и грозы я никогда не видел.

Пассажиры сидели с закрытыми глазами, вцепившись руками к узкие подлокотники, как будто за них можно будет удержаться в воздухе в случае крушения самолёта.

Ирония в том, что я всегда подшучивал над теми, кто боялся летать, ни разу не испытав процесса на себе. Мои духовники говорили, что таким образом я одновременно и проецировал свой страх на других, и защищался нападением – подшучиванием.

Отправляясь в эту поездку, себя успокаивал тем, что крушение самолётов происходит не так уж и часто, гораздо более распространены иные способы ухода из этого мира. Если же так сложится, что я окажусь в числе этих «счастливчиков», то такой уход мне просто необходим. Раз так, то всё правильно. Нечего бояться.

Раньше я шутил, что раз многие мечтают оказаться после смерти на небесах, то в случае кончины в самолёте они окажутся гораздо ближе к месту назначения, чем все остальные. Уж мимо пролетят – это точно. Более того, можно слёзно попросить задержаться в синем пространстве какого-нибудь ангела; пролетая мимо, вдруг сжалится и разрешит.

Так я обычно иронично успокаивал девчонок, которые, бледнея, рассказывали о предстоящей поездке. Эффект от моих слов обычно был один – девочка кидала на меня странный взгляд, в котором была гремучая смесь симпатии и испуга. Мне нравился этот взгляд, он гладил и ласкал что-то очень глубокое внутри меня – одно из моих «Я».

Когда сам оказался в самолёте, то это самое «что-то глубокое» безмолвно стонало и выло от ужаса, нуждаясь в ласке и успокоении, но помощи ждать не от кого. Самолёт ночью – это всегда один на один со всеми частями себя.

Нас трясло, будто кости в руках Господа. Я подумал, а вдруг Он выкинет ту комбинацию, при которой самолёту суждено разбиться. Нет! Только не сейчас, мысленно кричал я, читая про себя «Отче наш». Я был невероятно близок к цели и сейчас никак не должен разбиться. Сразу в голову полезли философские мысли.

Кто вообще решает, когда и как суждено разбиться? В христианской православной традиции, в которой я вырос, принято считать, что Господь повелитель. Бог дал жизнь, он же и взял – так говорила моя бабушка, когда я был маленьким.

Отец и мать, мне кажется, о наличии какой бы то ни было сверхсилы не имели ни малейшего представления.

«Очень часто дети с ретро-Венерой в центре живут в неполной семье без матери – это усиливает недоверие или даже презрение к женскому полу».

Изучая буддизм и иные околобуддистские течения, я узнал, что человек хозяин своей жизни, и лишь ему решать, болеть, страдать или стать буддой, то есть просветлённым. Он сам себя может излечить от всех болезней или вообще стать недоступным для любых вредных воздействий. Эта теория мне сразу пришлась по душе.

«Могу ли я сейчас сказать, что не хочу умирать, потому что я ещё не доказал мою гипотезу, от которой, между прочим, зависит здоровье и жизнь многих людей? Я так близок к цели и должен жить во имя людей и во имя неё! Я не готов умирать сейчас! Этому не бывать! Я сам хозяин своей жизни», – бормотал я в самолёте, борясь со страхом.

Установки работали слабо, в ту ночь меня всего выворачивало от страха, мысли мешались, меня бросало то в дрожь, то в жар. Сердце часто колебалось, подобно отчаянному колокольчику, звук которого заглушал шум двигателя.

Я читал, что такая реакция организма бывает, когда происходят сильные перемены в жизни. Тело может болеть, сопровождаясь резкими скачками температуры и острой головной болью. Бывает, что человек начинает попадать в различные передряги, везде опаздывать, хотя ранее с ним такого не случалось.

Это всё реакция тела и внешнего мира на внутреннюю перестройку. Можно провести аналогию с революцией. Подобные изменения всегда воспринимаются негативно в обществе. Сначала резкие перемены в общественной жизни, политике или экономике воспринимаются с протестом. Люди боятся нового – это средство самозащиты в целях выживания, базовая потребность, по Маслоу. Требуется время, для того чтобы разобраться и привыкнуть. Некоторые, правда, никогда не свыкаются, считая новые условия ущербными, либо просто из личной упёртости.

То же самое происходит и с организмом. Если человек решил, скажем, резко поменять профессию, место жительства и партнёра, то для организма это станет настоящей революцией. Тело будет бороться, исключительно чтобы выжить.

При такой ломке самое главное – это хранить уверенность в своей цели и внутреннее спокойствие, но это непросто.

Я медитировал.

Действительно, в моём случае телу было с чего протестовать и болеть. Я уволился из поликлиники, продал машину и иные ценности и отправился в путь за своей возлюбленной. Всё это я сделал, никому не говоря и ни секунды не думая, сразу же на следующий день после того, как Лила объявила, что уезжает.

Моё решение было простым и естественным ещё и потому, что кроме близости с любимой женщиной мне предстояло посетить семинары великого Ло, который вёл ретрит.

Я рассчитывал обсудить с ним все вопросы и приблизиться к доказательству своей гипотезы.

При всём при этом меня охватывали странные чувства. Казалось, что моя воля и разум превратились в поток, состоящий из напряженных и накалённых чувств, – этакий вектор, который движется только вперёд, не замечая препятствий. Я подчинялся этому потоку беспрекословно, а он вёл вслед за ней. Я бы сказал, что поток исходил от неё, соединяясь со мной. Мы были связаны, накалённо, напряжённо, страшно, но желанно и неразрывно.

Когда самолёт коснулся земли, я с облегчением выдохнул.

– Вот мы и на месте! – сказала Лила.

Я посмотрел на неё. Она улыбалась, мне улыбалась. Как же она прекрасна, когда улыбается.

– О боже, Артур, да ты весь бледный! Неужели полёт так напугал тебя?

Я не успел ответить, как на меня свалился «пыльный мешок» – дорожная сумка из багажного отсека. Тучная тётка, сидевшая слева от меня у прохода, поспешно открыла отсек, и из него посыпались вещи. Тётка извинилась, я улыбнулся и подал ей сумку.

Другие пассажиры тоже засуетились, собирая вещи, чтобы сразу после сигнала пилота проследовать к выходу. Кто-то на задних рядах ещё аплодировал мягкому приземлению, напевая песенку. Кто-то и вовсе сладко спал, витая где-то в дальних мирах, а может, и нигде не витая, просто провалился в чёрную дыру без чувств, мыслей и эмоций – просто спал.

– Да, Лила, этот полёт меня невероятно напугал, – честно ответил я.

– А что именно тебя встревожило? – не скрывая веселья в голосе, спросила индианка. – По-моему, это так быстро, удобно и комфортно. А где ты ещё увидишь такое небо? Обожаю эти пушистые облака, похожие на взбитую молочную пену, которая превращается в фигурки. При взлёте, например, я видела маленького белого зайчика, за которым гнался крокодил. А ночью вспышки молнии походили на миллиарды небесных светлячков, бегущих по небу.

Лила восторженно и быстро говорила, её лицо выражало радость и искренность, почти детскую. Моё напряжение тут же пропало, и я рассмеялся.

– И что? Догнал? – спросил я.

– Кто? Кого?

– Ну, крокодил зайчика?

Лила рассмеялась.

– Не знаю… – пожала плечами индианка. – По-моему, я уснула, так и не дождавшись финала.

После этого мы оба рассмеялись, и я напрочь забыл про страх.

Я уже давно замечал, что меткий и добрый юмор исцеляет лучше всяких лекарств – эта тема была частью моего врачебного исследования. От шутки непременно согревается сердце, и каждый сразу понимает, что все болезни нипочем, потому что человек есть свет – бесконечный ресурс энергии, который может справиться с любым недугом. Как же никчемна классическая медицина – в этом нет сомнений!

Долина Куруру

В долине Куруру с Лилой я провёл самое счастливое время в моей жизни. Теперь я это точно знаю. Я был полон энергии, влюблён и увлечён всем, чем занимался.

Ежедневные продолжительные практики йоги и беседы с Ло переворачивали мой мир, делая его осмысленным, а отношения с Лилавати придавали жизни цель. Я был уверен в том, что мы всегда будем вместе, что у нас будет настоящая семья.

Лила была абсолютным совершенством. При этом она больше всех других послушников проводила времени с Ло, а ведь Великий далеко не всех допускал до личных бесед. Многие стремились к этому годами и так и не заслуживали его внимания. Лилу он пригласил после первой же совместной медитации, затем девушка посещала мастера регулярно почти каждый день. Она никогда не рассказывала о теме своих бесед – это было запрещено.

Послушники не могли рассказывать друг другу об их опыте общения с Ло, потому что с каждым он был разным, в зависимости от запроса души послушника. Никто не знал чужого опыта и чужих секретов. Каждый считал полученные знания сакральными, которые бы сразу же утерялись, стоило поделиться ими.

Как же прекрасна была долина! Горы переливались на солнце разными цветами от голубого до ярко-розового с золотым свечением. Кругом радовали глаз белые цветы, названия которых я не знал. Воздух был сладким, будто пахло лёгким цветочным вареньем, которое готовилось прямо в долине под лучами солнца без применения сахара и огня.

Я очень любил встречать рассвет в этой долине, вдыхая полной грудью этот вареничный запах, чуть подогретый первыми лучами красного солнца. Ощущение полного счастья и любви переполняло. Я чувствовал себя прекрасной частью прекрасного, когда каждая клетка организма уникальна и любима. В принципе, в такие моменты мне ничего более не было нужно, я постигал любовь, как безусловное состояние от самого бытия и единства с окружающим миром, всем живым и неживым на земле.

Я помню, в то время улыбка всегда была на моём лице. Мне хотелось, чтобы это состояние длилось вечно.

«Себя, кстати, тоже можешь прикончить, одержимый какой-то навязчивой идеей, полученной от этой женщины».

Лила – моя путеводная звезда, моя Ведущая, сошедшая с картины Николая Рериха.

Я увлекался творчеством этого художника, часто бывал в его музее в Москве, поэтому сразу отметил сходство местных горных пейзажей с его полотнами. От этой мысли моё сердце разгоралось ещё сильнее, потому что я прикоснулся к великой мудрости, к великому знанию, которое определит весь мой дальнейший духовный путь.

«Та, которая ведёт,Знает: Небо нас зовёт.Путь один – вперёд и вверх.Назначает человекСам себе свою судьбу;И вступает он в борьбуС ветхой личностью в себе,Побеждая в той борьбеИллюзорный мир земной,Мир никчёмный и пустой»[4],

– часто шептал я любимое стихотворение к картине «Ведущая».

Последняя фраза особенно зацепила сознание.

«Мир никчёмный и пустой», – повторял я, замирая на несколько секунд в напряжении. Что-то в этой фразе меня настораживало так, что лицо вдруг становилось каменным, и я чувствовал, как взгляд замирал. Однако мне не хотелось думать и копаться в себе, поэтому я тут же нырял в свои розовые медитации о горах и о ней, о моей Ведущей.

Лила – моя Матерь Мира, чистая и мудрая, способная вывести меня на новый уровень сознания, к свету и вечной любви. Лила – ты мой «светлый облик женщины, ведущей искателя подвига к сияющим вершинам»[5], – шептал я часто, глядя на могучие горы. Там мне виделась моя возлюбленная в белой одежде, ведущая меня, скромного Искателя, ввысь, к вершине, к небу, к свету.

Существует древнее предание о том, что «…наступит на Земле время светлое и доброе, и будет оно называться эпохой Матери Мира. Тогда сама Владычица Мира поведет нашу планету к общему благу всего человечества. В эту эпоху будут процветать искусство и культура, прекратятся все войны и другие бедствия. Матерь Мира будет проявлять себя через женщин и детей, поэтому на женщину, как на ведущее начало, возлагается большая ответственность: поднимаясь самой, помогать мужчине становиться лучше и светлее»[6].

Там, в долине Куруру, глядя на воображаемую Ведущую в белой одежде, я впервые назвал себя Искателем, но по сути тогда я им ещё не был. Себя и своё имя я утерял чуть позже.

Бывают ли спазмы от счастья?

В долине Куруру Лила была совершенно другой, чем я её знал в Москве.

В России она почти не разговаривала, почти не улыбалась, сторонилась людей и ни с кем не сближалась. Здесь же, видимо, оказавшись в своей среде, Лила расцвела. Во все стороны долины разливался её звонкий смех. Стройная и лёгкая индианка трогала сердце каждого своей детской простотой, искренностью и непосредственностью.

Для неё не существовало правил и условностей. Она могла купаться обнажённой в реке на виду у всех, могла кувыркаться и лаять вместе с бездомными щенками на поляне. Случалось, что Лила уходила на всю ночь в горы одна, а потом возвращалась поутру, будто пьяная, танцуя и распевая странные мелодии рядом с нашим лагерем. Как-то она выла на луну с обрыва.

Я не находил для себя рациональных объяснений этому поведению. Конечно, всё это для нормального человека однозначно бы указало на признаки психического нездоровья, но там всё было по-другому. Я тоже был другим.

В Куруру каждый ощущал себя свободным делать всё по велению сердца, быть свободным от условностей и предрассудков и позволять себе всё, разрешая энергии течь беспрепятственно. Любой запрет – это блокировка потока. В этом месте были созданы все условия, чтобы избавиться от запретов максимально. В воздухе витали флюиды вседозволенности и свободы, которые проникали в тела и души людей с каждым новым вздохом. Однако я не видел никого, чьи свободные желания были схожи с желаниями Лилы. Это я сейчас так говорю, тогда я ей восхищался.

Мне было сложно остаться с ней наедине, потому что она постоянно с кем-то оживлённо беседовала. Она была неуловима, летуча – прилетала и тут же испарялась, конденсируясь в другом месте.

Сначала меня это веселило, и я радовался, глядя на неё, но потом какое-то новое чувство поселилось у меня в груди, которое подобно жгуту сдавливало сердце. Потом жгут свалился в живот и там и остался, периодически то сжимая, то ослабляя натяжение.

Все вокруг вдруг показались мне враждебными, я в каждом видел соперника и стал избегать прямого общения, крадясь за кустами и наблюдая издалека. Улыбка и лёгкость исчезли, появилась постоянная горечь во рту и спазмы в желудке.

Спустя месяц я уже не посещал ни семинаров, ни йогу. Весь день был наполнен поисками и наблюдением за ней и окружающими. Она была везде, но при этом нигде не задерживалась надолго. Каждый говорил, что видел её и беседовал с ней, но никто не мог вспомнить, в каком именно месте и даже в какой день.

Она была неуловима. Её образ не задерживался. Он был подобен лёгкому бризу, которым наслаждаешься в тот момент, когда он пролетает мимо, но, увы, его невозможно удержать и даже запомнить. Бриз не оставляет следов на коже. После него тело лишь помнит тонкое летучее ощущение, которое очень сложно схватить разумом, чтобы описать.

Точно так же окружающие воспринимали и Лилу. Она лёгким ветерком касалась сердца каждого, но никто не мог её там удержать. Отчего же она так безнадёжно владела моим сердцем?

Прошло ещё три месяца. Однажды мне удалось найти её на поляне у ручья. Она беседовала с молодым человеком по-английски. Сначала я не поверил, что это она, потому что не знал, что она так хорошо владела языком.

Что говорить? До недавнего времени я вообще не знал, что она может так много говорить в принципе. С другой стороны, что я вообще о ней знал?