Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1 - СБОРНИК на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Каждый раз я несусь на предельной скорости по дороге и ору гнусавым голосом русские песни. Их размашистая хулиганская удаль, как ни странно, более подходит для езды по этой дороге, нежели слащавая и меланхолическая напевность израильских песен. Парадокс, но это так, и редкие мои попутчики-поселенцы, которых я прихватываю на КПП, без долгих раздумий соглашаются со мной. Даже те, кто русских песен никогда в жизни не слышал.

Сегодня у меня выходной, но всё равно еду, потому что нужно выручать из беды мою старинную приятельницу Ольгу. Вообще-то беды пока ещё никакой нет, но вполне может случиться.

А всё дело в следующем. В одном из здешних поселений у Ольги есть хорошие знакомые, которые постоянно приглашали её погостить. Да и Ольге, как журналистке одной из русскоязычных газет, очень хотелось познакомиться с бытом поселенцев, резко отличающимся от того образа жизни, что ведём мы, безвылазно сидящие в крупных городах. Да только не было времени, текучка заела. Но, в конце концов, Ольга всё-таки решилась. На рейсовый автобус, идущий прямиком в поселение, она опоздала. «Доберусь тремпом, на перекладных», – решила она. Я же, когда узнал об этом, тайком и не без ехидцы подумал: деньги, зараза, решила сэкономить на проезде!

Тремпом можно путешествовать по Израилю бесконечно. Всегда найдётся добрая душа, которая притормозит около тебя, едва махнёшь рукой у дороги, и, если по пути, с удовольствием подвезёт тебя хоть на край света. И откажется от денег, если у тебя возникнет безумная мысль предложить оплату за проезд.

Тремп Ольга нашла сразу, но возникла некоторая проблема, о которой она сбивчиво поведала мне по сотовому телефону. Оказалось, что подобравшая её машина направляется не в то поселение, что ей нужно, а в соседнее. Но её высадят на перекрёстке, от которого километров пять до цели её путешествия. Там имеет смысл подождать некоторое время, и непременно появится какая-нибудь машина, следующая именно туда, куда ей нужно. «Только будьте, девушка, внимательней и не сядьте случайно в машину к арабам, даже если те и согласятся подбросить в нужном направлении. Арабов к поселениям близко не подпускают, так что учтите это. Цели у них могут быть самые разные».

Оказавшись на перекрёстке, Ольга легкомысленно решила, что волка бояться – в лес не ходить, а какие-то несчастные пять километров для неё, бывшей спортсменки с внушительным стажем длительных туристических походов на прежней родине, альпинистки и байдарочницы, – да это вообще ничто! Максимум час ходьбы, тем более в её лёгком рюкзачке была бутылка с водой, в руках сотовый телефон, а на ногах кроссовки. Арабы? Да разве её, успевшую несколько лет поработать в прежней российской жизни в милиции и повидавшую немало опасного уголовного отребья, напугаешь какими-то арабами?!

И Ольга отправилась в свой очередной туристический поход лёгким спортивным шагом и с лёгким сердцем. Больше километра она прошагала в гордом одиночестве, пока её не нагнала какая-то машина. Приглядевшись, она разобрала, что в машине не арабы, и весело махнула рукой. Вопреки ожиданиям, машина не притормозила, а наоборот, прибавила ходу. Немного удивившись, Ольга пошла дальше. Но и следующая машина с поселенцами не подобрала её. Что-то здесь не так, решила Ольга, но отчаиваться причин пока не было: она прошла уже полдороги, к тому же солнце начало садиться, и жара спала. Потянул прохладный ветерок, и идти стало совсем приятно.

В почти сгустившихся сумерках Ольга, слегка запыхавшись, подошла к воротам поселения. «Ну вот, я на месте», – обрадовалась она, но не тут-то было. Солдат, охраняющий ворота, вышел из своей будочки и направил на неё автомат. Ольга попыталась объяснить ему, кто она такая и куда ей нужно. Но на иврите это у неё не особенно получилось, а проскользнувшие русские слова только насторожили солдата, и он даже передёрнул затвор. Жестом он показал ей уходить и больше не приближаться к ограде поселения.

Тут уже Ольга растерялась не на шутку. Телефон её приятелей, как назло, не отвечал, а ситуация, в которую она попала, никакому логическому объяснению не поддавалась. Как быть? Не ночевать же на голых камнях у ворот поселения, за которыми в окнах уютных домиков уже начали зажигаться огни! А тьма становилась всё гуще и гуще. Идти назад к перекрёстку? Но кто даст гарантию, что в такое позднее время там окажется тремп, на котором она вообще доберётся хоть куда-нибудь? Она уже имела счастье убедиться, что не все поселенцы такие отзывчивые и добросердечные, как ей расписывали раньше. Оставался последний вариант: позвонить мне и попросить помощи. Что Ольга тотчас и сделала.

Хоть мне и не очень хотелось в свой выходной собираться, вешать на бок надоевший пистолет и нестись в ночь за пятьдесят километров от дома, но делать было нечего, Ольгу нужно выручать.

Я ехал и по привычке фальшиво орал песню «Степь да степь кругом…» Только сейчас я до конца понимал страдания бедняги-ямщика, замерзающего в неласковой, прокалённой солнцем израильской степи. Тот хоть мог передать через кого-то непонятного колечко для любимой, а с бедной Ольгой даже общаться отказались. Единственное, чем она отличалась от ямщика, – это наличием сотового телефона, которому такая роскошь, вероятно, не была положена по штату.

От размышлений по поводу того, чья участь предпочтительней – ямщика или Ольги, меня отвлёк пейзаж окружающих холмов. Хоть я и любуюсь им пару раз на дню, приезжая и уезжая с работы, но не любоваться не могу. Внешне эти каменистые нагромождения, усеянные низкорослыми кустарниками, похожими на зелёных ёжиков, неподвижны и неизменны, но на самом деле это вовсе не так. Осенью и зимой, когда идут дожди и здесь полно влаги, холмы оживают. Нет, на них не расцветают прославленные израильские маки и прочая цветочная благодать. Подобная роскошь произрастает в долинах. Здесь сухие ёжики кустарников наливаются тёмно-зелёной силой мелких твёрдых листиков и, кажется, набухают, пытаясь слиться друг с другом и обволакивая неровные каменистые площадки, за которые удалось зацепиться своими цепкими корешками. Эти ёжики словно ползут куда-то по своим неспешным ежиным делам, а потом снова возвращаются на свои места, на свои обжитые трещинки в камнях. Но и летом под раскалённым солнцем они не высыхают, такие же зелёные и округлые, словно держат круговую оборону, только немного съёживаются и отдаляются друг от друга. И словно наблюдают за стремительно проносящимися мимо них машинами.

Сейчас, в быстро сгущающемся мраке, камни всё ещё светлеют в последних лучах солнца, а ёжики кустов совсем уже тёмно-серые. Скоро всё вокруг зальёт своими чернилами ночь, и лишь фары редких автомобилей будут выхватывать из мрака несколько метров асфальта и отсвечивающие ёлочки дорожных указателей.

Я проскочил перекрёсток, с которого Ольга начала своё путешествие, и немного сбавил скорость. Вдруг она отправилась мне навстречу? Да и дорога стала более извилистой, поднимаясь в гору. Наконец далеко впереди показались первые огоньки поселения, ворота которого всегда ярко освещены и видны издалека. По другую сторону дороги здесь большая арабская деревня, но в ней огней почти нет – с наступлением темноты местные жители ложатся спать. Вероятно, не спят в здешнем покое и тишине только совсем уже отмороженные перспективные террористы, набивающие взрывчаткой пояса смертников в своих потаённых подвалах. Но к дороге они вряд ли рискнут приблизиться – движение ночью практически прекращается, а постоянно патрулирующие местность армейские джипы вряд ли для них лёгкая добыча.

А вот и Ольга, настороженно присевшая на придорожный камень. Вижу, как она поёживается от прохлады и вглядывается в приближающиеся огни фар.

– Ну наконец-то, – облегчённо вздыхает она, усаживаясь со мной рядом, – а то я уже решила, что буду куковать тут до рассвета.

– Как же ты так умудрилась, мать? – усмехаюсь я. – Тебе говорили подождать тремп на перекрёстке, а ты отправилась в поход самостоятельно.

– В этом есть какой-то криминал? – Ольга удивлённо смотрит на меня и тянется за сигаретой из моей пачки. Свои-то она выкурила, пока ожидала меня, сидя Алёнушкой на камушке.

– Криминала нет, но… – я пожал плечами и включил зажигание. – Понимаешь, здесь не принято своими ножками передвигаться по дорогам. Арабы – те могут, для них опасности никакой. А мы… Вот наши и не хотят подвозить. Не за ту приняли.

– Но у меня же внешность совсем не арабская! – протестует Ольга. – Какие могут быть сомнения?

Внешность Ольги и в самом деле чисто русская, тем более из евреев у неё только бабушка, вся же остальная родня – коренные уральцы.

– Понимаешь, – принимаюсь втолковывать я, – очень многие арабы учились в Советском Союзе и привезли оттуда русских жён. Так эти дамочки не только нахватались ненависти к евреям от своих благоверных, но и стали ещё большими антисемитками, чем мужья.

– Отчего это так? – недоумевает Ольга. – Хоть я и в разводе со своим мужем, а он, как ты знаешь, еврей в стопятидесятом поколении, но ведь не превратилась же в антисемитку! А уж поводов для этого предостаточно. Кровушки из меня мой бывший муженёк попил похлеще, чем иной араб…

– То-то и оно, – усмехаюсь я, – ты живёшь в относительно комфортных условиях даже после развода, а эти дамы погрузились тут в такую грязь, что им раньше и не снилась.

Хотели через мужа-иностранца выбраться на свет божий, Запад поглядеть, а вляпались в такое дерьмо… Вот и завидуют таким, как ты. Но ничего изменить не могут даже в перспективе. Ребятишек нарожали, и назад им дороги нет.

– Да-с, – Ольга выпустила струю сигаретного дыма и задумалась. – Ну и куда мы сейчас поедем?

– К твоим друзьям в поселение.

– А солдат на воротах?

– Как-нибудь объяснюсь с ним. Покажем ему твои документы, и он поймёт…

Поздним вечером мы пили чай у Ольгиных друзей из поселения, которые и в самом деле оказались очень милыми и приятными людьми. Хозяин дома Ави, отставной офицер-парашютист, работал на стройке в Иерусалиме. Его жена Галя училась вместе с Ольгой в Уральском университете, но сейчас не работала, потому что найти работу в поселении не так просто. Да и вообще учительнице русского языка и литературы найти что-нибудь близкое по специальности тут весьма проблематично. Если уж отставные парашютисты работают простыми каменщиками…

– Пора, наверное, отправляться спать, – вздохнул Ави после второй чашки чая и перевернул её вверх дном. – Так у вас, русских, кажется, делают, когда больше не хотят пить водку?

– Так, да и чай не водка – много не выпьешь! – рассмеялись мы и встали из-за стола.

– Пойдём на воздух, покурим, – позвала меня Ольга. – Оставайся здесь, переночуешь. Куда ты на ночь глядя?

И в самом деле, было уже довольно поздно, и если возвращаться домой, то дорога займёт не меньше часа, а там несколько часов на сон, и снова возвращаться сюда. Ну, не точно сюда, а в соседнее поселение.

– Хозяева не обидятся? – спросил я.

– Нет, ты же видишь, какие они люди.

Мы ещё долго сидели с Ольгой и курили, глядя на луну и редкие мерцающие огни под горой. Было настолько тихо, что мы слышали, как ветер покачивает ветки молодых ёлочек, спускающихся вниз от крайних домов к ограде.

– Странные они какие-то всё же люди, – задумчиво проговорила Ольга, – не пойму их. То всей душой к тебе, а то даже близко к воротам не подпускают.

– Ну, причины-то тебе ясны, – ответил я, – жизнь их вынудила.

Ольга помолчала, а потом вздохнула:

– И всё равно не пойму. В голове не укладывается. Словно в разных мирах живём…

Некоторое время она разглядывала холмы, на многие вёрсты расстилающиеся вокруг, но во мраке были видны лишь редкие огни на горизонте, но и те потихоньку тонули в спускающемся тумане. Неожиданно зевнув и потянувшись, Ольга привстала и вдруг затянула тоненьким девичьим голоском:

Степь да степь кругом,

Путь далёк лежит…

На глазах у меня почему-то навернулись непрошеные слезинки, но я знал, что Ольга не увидит их в темноте. А если увидит, то наверняка ничего не скажет.

Игорь Хентов


Поэт, музыкант, член Союзов писателей Израиля и Москвы, журналистов России.

Окончил Ростовский государственный музыкально-педагогический институт по классу альта (ныне Консерватория им. С.В. Рахманинова) и филологический факультет Ростовского государственного университета. Работал артистом и директором симфонического оркестра Ростоблфилармонии. Был солистом концертного отдела Федерации еврейских общин России. Награждён медалью «Профессионал России».

Его первый поэтический сборник «Ты и я» стал лауреатом фестиваля «8-я Артиада народов России» (Москва). Автор поэтических циклов: «Иудейский», «Хроника беды», «Абрисы», «Города и страны», «Вехи любви», «Басни и притчи», сборника новелл, более 2000 афоризмов и эпиграмм под общим названием «Хентики». Автор более 100 песен, многие из которых стали хитами российской эстрады и исполнялись в телефильмах. В 2015 году его поэма «Боль Земли» для симфонического оркестра, детского и смешанного хоров (музыка композитора Игоря Левина) стала лауреатом конкурса им. Д.Д. Шостаковича.

Письмо Евгению Евтушенко

Здравствуйте, Евгений Александрович!То, что жизнь – подобье шапитоИли, в лучшем случае, театра, ВыЗнаете, пожалуй, как никто.Амплуа Вам ведомо любовника,Что любому к чести из мужчин,И, ни на мгновенье, не чиновника,Хоть, наверно, был тому почин.Пишут ныне ушлые газетчикиМассу запредельных небылицО партийцах и антисоветчиках,О парящих ввысь, лежащих ниц,И смакуют, что в числе участников,Вкладывая душу в ярый стих,Были всех чужих Голгоф и праздников(Думаю, что чаще средь своих).Во Вселенной век – одно мгновение,Бусинка средь Млечного Пути,Но за поколеньем поколениюСуждено дорогами идтиСоньки, декабристов, Изи КрамераИз такой любимой «Братской ГЭС»,Чтоб взрывались газовые камерыВ толпах новоявленных СС,Чтобы мир, измученный джихадами,Вновь обрёл покой, а с ним уют,Чтоб любовь бурлила водопадамиТам, где «снеги белые идут».Плоть и дух друг с другом рьяно борютсяИздавна, на совесть, не за страх.Денно пусть за Вас и нощно молятсяВ синагогах, кирхах и церквах!Я прошу того, кто правит Вечностью,Сил Вам дать вести с цинизмом бой,И мечтаю, чтобы в бесконечностиОн услышал тихий голос мой.P.S. …И восстали павшие в душе моей,Тлеющий костёр раздув в пожар.Истово поёт кадиш седой еврей.Слёзы. Боль. Менора. «Бабий Яр».

Симфония Брамса

Конский волос лишить канифоли,И струна со смычком замолчат.Без любви, и надежды, и волиДуши в клетке беззвучно кричат.Где-то мир, равнодушный, огромный,С оголтевшей чредой новостей.В нём, спешащие к солнцу, хоромыВосстающих из грязи князей,Достиженья безоблачной мысли,Сны до времени дремлющих бомб,И грозящий артерии жизниГеноцида томящийся тромб,Кровь на древе содружества наций,Рты голодных, но верных траншей,Палестинский юнец-камикадзе,Рвущий в клочья еврейских детей.Души всё же мечтают о небе.Им ворваться б в бескрайний просторИ увидеть широкие степиВ окруженьи незыблемых гор.И на этом эпическом фонеСуть явлений постичь без прикрас,И услышать одну из симфонийМузыканта с фамилией Брамс.

Опавшие листья

Осенней ночью приутих Монмартр,Как, впрочем, вся французская столица,Лишь падали, кружась, с каштанов листья,Собою украшая тротуар.Звучало в тишине: «Люблю, прости,Я разведусь – так дальше невозможно!»:Под фонарём, забыв про осторожность,Статистку режиссёр сажал в такси.Опустошив в борделе портмоне,На вычурной скамье, обняв треножник,Пил «Божоле» непризнанный художникС привидевшимся призраком Моне.Мня, что Париж – основа всех основ,Оказывая честь самой Вселенной,Несла неторопливо воды Сена,Вся в обрамленьи спящих парусов.А в ресторане было не до сна:Любезничала скрипка с саксофоном,И негр во фраке сладким баритономПел вечный блюз мсье Джозефа Косма.

Агасфер

Я никогда не ведал лжи и страха, —Посланник смертным недоступных сфер,Где звёздные поля и бездны мрака.Я вечный, к сожаленью, Агасфер.Я видел Колизей, паденье Рима,И что творил в конце пути Нерон,Мне как-то меч бродяги-пилигримаПытался нанести, глупец, урон.В садах Версаля, в вычурных гостиныхЯ толковал с Вольтером и ДидроИ с Ротшильдом изысканные винаПорою дегустировал в Бордо.Я воевал в отрядах Вашингтона,Когда явил своё паденье Юг,В Сибири тяжесть сталинского тронаДавила мне на плечи среди вьюг.Я жить устал. Мне бы уйти хотелосьТуда, где бесконечного предел.Но есть ещё одно на свете дело,Которое достойно многих дел.Хочу закрыть своим бессмертным теломПуть в бренный мир бандитам всех мастей,Чтоб птица в небесах о счастье пелаИ золотым руном пшеница зрела.Я – первый и последний средь людей…

Лётчики

Так случилось, что Саша Левин и Володя Ивлев познакомились в детском доме. Сашины родители (младшие научные сотрудники проектного института) мгновенно погибли в одной из тех нелепых автомобильных аварий, о которых и говорить страшно: пьяный в дымину тракторист, не включив фары, выскочил на просёлочную дорогу. Володина мама – восемнадцатилетняя пьяница – отказалась от ребёнка ещё в роддоме.

Естественно, Саше, угодившему в доброжелательные руки госструктур в десятилетнем возрасте, было нелегко: он не умел курить, пить, красть и ругаться отборным матом. Володя всё это умел, но какая-то далёкая генетическая линия позволяла это делать только в крайнем случае и без удовольствия (кроме курить, конечно). Ещё Володе было присуще сострадание (та же самая линия подвела), и ему с первой минуты захотелось помочь домашнему незнакомому мальчишке с черными, как маслины, глазами, на которого сразу обрушился мат великовозрастного Васьки, имевшего заслуженное погоняло Кувалда. В результате Володя лишился переднего зуба, а глаз Кувалды на неделю потерял способность видеть. Будучи свидетелем и поводом безжалостной драки, Саша ясно понял одно: с этой минуты во всём этом страшном мире у него появился друг. А дальше история эта приняла предсказуемый характер: Володя учил Сашу приёмам бескомпромиссного уличного боя, а Саша рассказывал Володе истории, слышанные от родителей и прочитанные в книжках.

Дружба их крепла день ото дня, и со временем не только Кувалда, но и Сизый, отсидевший по малолетке за изнасилование, уяснили, что этих двоих лучше не трогать. В классе Саша учился лучше всех. Володя из троечников стал хорошистом. Правда, года через три их дружбу чуть не омрачила юношеская первая любовь к Оле – красивой статной девочке, дочери известного правозащитника, случайно погибшего при невыясненных обстоятельствах. Оле, если честно, больше нравился Саша, ставший кудрявым черноволосым красавцем, а Саша… твёрдо знал одно: никогда, даже если его сердце разорвётся от горя, он не причинит боль своему другу.

А буквально перед вручением аттестатов в школу явился бравый военный с погонами майора ВВС. Ни Саша, ни Володя не раздумывали ни минуты и, блестяще сдав вступительные экзамены, поступили в Высшее военное лётное училище истребительной авиации (конечно же, Саше помогло сиротское настоящее, ибо фамилия в те поры аристократической военной карьере явно не способствовала).

Курсанта Александра Левина вызвали в кабинет генерал-майора, начальника учебного заведения, в самый неподходящий момент: Саша как раз собирался в увольнение, радостно предвкушая свидание с кареглазой Ирочкой, студенткой пединститута. В кабинете помимо генерал-майора находился человек среднего роста с бородкой и в золотых очках. Увидев Сашу, человек вскочил со стула, и слёзы покатились по его выразительному лицу. Так Саша познакомился со своим дядей, о существовании которого не только не слыхивал, но и не догадывался.

Семья Соломона Гаркави выехала в Израиль чудом ещё в шестидесятые из Минска и вкусила все тяготы, выпавшие на долю алии того времени. Шломо строил, шоферил, воевал, но, закончив юридический факультет университета, стал на ноги и приобрёл статус одного из самых успешных адвокатов страны.

О трагедии семьи Левиных – неведомых дальних родственников – Шломо узнал от престарелой родственницы, коротающей век в Хайфе. Она показывала фотографии, и в чертах лица маленького сироты он ясно увидел профиль своего рано ушедшего отца и понял, что пока он не увидит Сашу, не обнимет и не окружит заботой, жизнь его будет лишена смысла.

Жизнь же лихого истребителя-курсанта Александра Левина перевернулась в один миг. Надо было что-то решать. С одной стороны Володя, Ирочка, самолёты, а с другой… Другая сторона взяла верх. Видимо, она называлась «зов крови».

Истребитель лейтенанта Алекса Левина в составе эскадрильи «Миражей», составляющих основу военно-воздушного флота страны, набрал высоту и взял курс. Война Судного дня с безумной скоростью набирала обороты. Перед Алексом, как и сотнями иных лётчиков, артиллеристов, танкистов не стояли вопросы – только цель: победа любой ценой, ибо на карте жизни было существование страны, занимающей мизерное пространство, но являющейся форпостом между цивилизацией и средневековьем.

«Миги» показались почти сразу. Поговаривали, что за их штурвалами встречаются не только египтяне, сирийцы и иорданцы, но попадаются и советские инструкторы, брошенные в пекло войны ради призрачных интересов недальновидных политиков.

Самолёты закружились в карусели, столько раз описанной баталистами в военных романах. Алекс ушёл от ракеты, выпущенной одним из «Мигов», зашёл ему в хвост и дал залп. Ракета точно нашла цель, и «Миг» перестал существовать. Воздушный бой недолог. Минут через десять немногие оставшиеся в строю «Миги» скрылись из зоны видимости. На базе Алекс получил очередную благодарность от командования и был счастлив.

А в далёком среднерусском городке жене Володи Ивлева Оле в военкомате сообщили, что её муж и отец маленького Сани, старший лейтенант Ивлев Владимир пал смертью храбрых. За кого пал и почему, военком не сказал. Видимо, не положено было.

Иногда неведение прекрасно. Если бы офицер Алекс Левин узнал, с кем он обменялся ракетами, у него наверняка разорвалось бы сердце сразу же после залпа.

Александр-Ошер Штейнберг


Поэт, член Союза писателей Израиля, автор книги «Рассыпал месяц бисер звёзд…» Поэтический сборник в 4-х частях.

По профессии авиационный инженер, родился 07.08.1964 года в Ашхабаде, столице Туркмении (СССР), где и начал свои первые шаги в творчестве.

Окончил Академию гражданской авиации СССР в городе Ленинграде (в данное время Санкт-Петербург). Учёба и жизнь в Ленинграде сыграли большую роль и оказали основное влияние на лирический характер его творчества.

В Израиле с 1996 года, здесь поэт открылся с новой стороны, развил свой талант и обогатил свои строки новыми переживаниями, остротой ощущений, философией любви, разочарований, потерь и новых бесценных приобретений!

Александр-Ошер Штейнберг – лауреат, дипломант всесоюзных и республиканских конкурсов, в том числе и первого творческого конкурса в Израиле «Ашдодская весна» и многих других премий и конкурсов. Печатался в газетах, много пишет, как все современные авторы в Сети, имеет своего постоянного читателя в Интернете.

Иерусалим

Здесь свет священный сверху внизСтруится на святую землю.И каждый ярый атеистВдруг восклицает: «Верю, верю!»И, припадая вниз к земле,Целуя вечные дороги,Он чудо светлое в себеВдруг открывает с верой в Бога!И с просветлённым ликом ввысьОн руки вскидывает к свету!Благодарит турист, сбылисьЕго мечты, Израиль это!Иерусалим! О древний град,И что ж я был таким невеждой?Теперь я знаю рай и ад,Всё есть! Но есть и ты, конечно!27.10.2012

Молитва

Грусть мою не передатьДаже взглядом искренним,Потому что благодатьНужно сердцем выстрадать.Потому что небесаЖдут от нас раскаянья,Не простые словеса,А молитвы пламенной.Чтоб Господь простить сумелВсе грехи невольные,И я ангелом взлетелВ небеса просторные,Где святые воротаОтворятся с пением.Принимайте, это я,С миром и смирением.По земле ногой прошёл,Надышавшись осенью,Испытал любовь и больЯ душою босою.Помолился и припалЯ к святым развалинам,С благодарностью сказал:Ты велик, я маленький.Я лежал под голубымНебом бесконечностиИ молил тебя, молилО любви и вечности…19.01.2014

Отцу

Мы любим погруститьИ любим возвращаться,Мы не хотим забытьИ навсегда прощаться.Присев у старых стен,Вдруг вспомнится былое,Как у твоих коленЛюбви плескалось море!Как у ветров эпохМы вырывали жизнь,И на прощанье вздохДарили близких письма.И старое пальтоВ заброшенном карманеХранило то тепло,Что руки согревали.И жёлтый лист в землеПоспевшим виноградомНапомнит лишь тебе,Что забывать не надо…26.12.2013

Я еврей

Я музейный экспонатВ красной книге человечества.Браконьеры бьют набат,Мало их, тут делать нечего.Сам смываю пыль вековКаждым утром в душе с ванною.Послужить стране готов,Дайте ж службу мне нормальную.Вот хожу типичный вид,Кровь сдаю свою еврейскую,Голубая кровь кипит,Очень древняя, библейская.Помолись со мной, бедняк,У богатых нет и времени.Может, я молюсь не так?Но здесь дело не в умении.Я музейный экспонат,Крик души, молитва Господу.Не прошу себе наград,Лишь бы жил народ мой по свету.Чтоб звучал еврейский смехНад святой землей намоленной.Жить хотим не лучше всех,Но свободными и вольными.Свет тебе Иерусалим,Боль души, любовь и истина,Каждый сын и дочь любим,Третий Храм я в сердце выстроил.Приезжайте к нам в музей,Мы такие в мире разные,Здесь еврейка и еврейСтроят дом свой, словно пазили.Мой Израиль, ты любовь,Может быть, неразделенная…Но бежит по жилам кровь,Я еврей, и это здорово!09.03.2009

Скрипка

В канифоли мои руки,Музыка дождя,Я скрипач, и эти звукиСердце льёт любя.Воедино я сплетаюПенье райских птиц,Как они, и я летаюВзмахами ресниц.По щеке слеза бежала,Чувствуют глаза,На траву она упала,Прямо как роса.И закаты, и рассветы,Таинство смычка,Скрипкою моей воспеты,Дней течёт река.Волосы мои седыеВ струны натяну,Мои пальцы золотыеТронут тишину.И опять воспоминаньяХлынут как вино,По пути нам расставаньяПережить давно.Но пробьётся молодаяВетка из земли,Снова скрипка заиграетЗвуками любви.Знает ветка, что корнямиДерево сильно,И напоено дождямиМузыки тепло.Помнит руки моя скрипка,Помнит сердце боль,Но и радость и улыбку,Да любви огонь.Сменит век своих героев,Сменит рук тепло,Но бессмертие святоеСкрипке суждено.Наполняется душоюИ смычка полёт,Кровью бьется молодоюИ опять живёт.Ну, а я усну когда тоНа твоей груди,Не буди меня, не надо,Душу лишь прими…09.06.2009

Радость Торы

К тебе, святой Иерусалим,Несу тепло своих ладоней,Мой храм восстанет из руинИ станет ближе к богу вдвое!Я окунусь в твою любовь,Я воспою к тебе молитвы,И с камнями сольюсь я вновь,Лишь сердце бьется в общем ритме.Бушует истинная страсть,Всё неподдельно в этой вере,И никакая в мире властьНе управляет здесь евреем.Молитва истинной любви,Молитва истинному богу,И зажигаются огни,И каждый обретёт дорогу.По ней пойдём мы не дышаИ прикоснёмся до святого!Здесь у стены нам небеса!Господь! Еврей! И наша Тора!29–30.09.2010

Вера Горт


Родилась в Киеве. Училась в общеобразовательной и музыкальной школах, занималась плаванием, была юннаткой в Киевском зоопарке. После школы поступила на работу чертёжницей на судостроительный завод, затем стала студенткой Горьковского судостроительного института и перевелась на дневное отделение. Стала работать инженером всё на том же заводе, где и проработали всю жизнь ее дед, мать и отец.

По приезде в Израиль (1973 г.) занялась серьёзнейшим образом литературой. Выпустила две книги: одну академическую книгу псалмов, за которую получила премию им. Давида Самойлова, и книгу собственных стихов и поэм «Вещи и вещицы».

Переводила Галактиона Табидзе и других авторов. Является членом Союза писателей Израиля, редактором нескольких альманахов.

Живет в Атлите, под Хайфой.

29 сентября – день Бабьего Яра

Лукьяновка

Киев. Сентябрь. 1941 год. Семья, проживавшая на улице Лукьяновка (Артёма), решается на побег из занимаемого немцами города.

Их четверо:

Захар Аронович Зельдич – отец – 40–45 лет.

Ева Зельдич – мать – 35–40 лет.

Рая – дочь – 14 лет.

Изя – сын – 7 лет.

Они наняли подводу и двинулись прочь от Киева по неким просёлочным дорогам. Где-то подвода опрокинулась, и при этом Захар сломал ногу. Они вернулись обратно, и тут же соседи выдали их немцам. Семью вывели во двор и приказали рыть яму. Захар рыть не мог. Ева рыла одна под взглядами смотревших из окон и стоявших вокруг соседей. Захар сидел на земле. Изя играл на выброшенной матерью свежей земле.

Ещё недавно умный мальчик Изя начинал играть на скрипке…

Захар – был полным, высоким, лысым, и где-то – по фразе моей бабушки – в курортном киоске «очень красиво покупал и пил» виноградный сок.



Поделиться книгой:

На главную
Назад