Всемирная история: в 6 томах. Том 3: Мир в раннее Новое время

На протяжении большей части XV в. эту роль играл султан Египта. Под его опекой находились главные мусульманские святыни — Мекка, Медина, Иерусалим, его гордо именовали «султаном ислама и мусульман». Для этого были основания. Султаны изгнали крестоносцев, остановили монгольское нашествие, в XV в. завоевали христианский Кипр. Египетское войско комплектовалось из рабов — мамлюков. Молодых невольников привозили в Египет, где они принимали ислам и проходили подготовку, обучаясь джигитовке, стрельбе из лука, владению саблей. Иногда мамлюки получали свободу и могли заводить семью, но подлинной семьей они считали свою хушдашийа — однокашников-однополчан, спаянных рабским прошлым, тяготами учения и преданностью хозяину, который их купил, обучил и отпустил на волю. Хозяин, его дети, рабы и вольноотпущенники образовывали «дом», о котором мамлюку предписывалось заботиться больше, чем о собственной семье. Особенности этики мамлюков имели важные последствия — и военные (они с презрением относились к огнестрельному оружию, обесценивающему воинские достоинства), и социально-политические (уверенность в том, что славы достоин лишь прошедший рабство и военное обучение, означала, что дети мамлюков не шли по родительским стопам). Мамлюк мог стать султаном, но основать династию было сложнее. Европейский путешественник заметил, что в Египте султаном «не может стать никто, если он не был предварительно продан в рабство».

Такая система имела видимые преимущества: икта (военные держания) оставались по-настоящему условными и возвращались к султану по смерти иктадара, а поскольку дети мамлюков не становились военными, казенный земельный фонд не переходил в частные руки. Но и издержки системы были немалыми. Иктадары не вкладывали средства в земли, которые находились во временном пользовании, но старались выжать из крестьян-феллахов как можно больше, добиваясь их прикрепления к земле. Рост поборов и прямые грабежи вызывали восстания феллахов и бедуинов, подавляемые с величайшей жестокостью. Новый султан не доверял людям из «дома» своего предшественника, стремился заменить их своими ставленниками, и в этом крылась причина постоянных заговоров и смут. Огромные доходы от транзитной торговли поглощались расходами на пополнение корпуса мамлюков. Закупка рабов не уменьшалась даже в отсутствие войн, поскольку и султан, и его эмиры хотели усилить свои «дома». До второй половины XIV в. рабами становились в основном тюрки из кыпчакских степей. Но по мере исламизации этих краев приток рабов сокращался, ведь мусульмане не могли порабощать единоверцев. Мамлюками были руми (греки, венгры, славяне), христиане Закавказья, но больше всего ценились джаркис — черкесы (так обозначали жителей Северного Кавказа, как христиан, так и язычников). С началом правления черкесских султанов (1382) джаркис монополизировали важные должности. Но тюркский язык оставался средством общения мамлюков.

Летописцы склонны были противопоставлять «хороший» тюркский период «плохому» черкесскому, когда все важные должности доставались лишь землякам султанов и эмиров. Многие под видом рабов вывозили с Кавказа своих родственников, порой уже взрослых, вопреки этике мамлюков и принципам военной меритократии. Пережив нашествие Тимура на Сирию, султаны уже не вели больших войн. Служба мамлюков делалась все привлекательнее, а их притязания все возрастали. Бурное развитие товарно-денежных отношений вело к эрозии ценностей мамлюкского корпуса.

Султаны, эмиры и простые иктадары охотно дарили земли мечетям, медресе и общинам дервишей, способствуя росту числа вакуфных земель. Вакф (имущество, предназначенное на благотворительные цели) не облагался налогом и не подлежал конфискациям. Но дарители и их потомки сохраняли права на получение части доходов с таких земель; мамлюки обеспечивали так будущее своих детей. Вакуфные земли становились «островками процветания», поскольку свобода от обложения и гарантии стабильности способствовали агротехническим улучшениям.

Поскольку ни с икта, ни с вакфа не собирались налоги, главным источником пополнения казны служила торговля. Султаны взвинчивали пошлины, вводили монополии. Купцов, не желавших торговать по этим тарифам, бросали в тюрьму. Стремясь максимально контролировать доходы египетских купцов, султаны запрещали им покидать страну, передав дальнюю торговлю в руки иностранцев. Была введена монополия на сахар, на султанских плантациях сахарного тростника в Гизе работали чернокожие невольники. Рабы-ремесленники трудились и в султанских мастерских.

Султаны и эмиры, занятые борьбой за власть и дележом прибылей, не могли поддерживать дисциплину в мамлюкском войске. Египет не оснастил армию огнестрельным оружием, не обзавелся сильным флотом. Притязая на роль покровителей ислама, султаны не помогли единоверцам на Пиренеях, не препятствовали утверждению шиитов в Иране. Появление португальцев на Красном море подорвало и экономику, и престиж султана. Османских завоевателей население Египта приветствовало как освободителей.

Если мамлюки гордились тем, что были людьми «без роду и племени», чагатайская военная элита ценила свои генеалогии. Тимур, чья слава не знала себе равных от Атлантики до Тихого океана, не решился узурпировать ханский титул, так как законными ханами могли считаться только чингизиды, по отношению к которым он был лишь зятем. Его потомки стали именоваться тимуридами. Впрочем, в исторических сочинениях XV в. их уже считали настоящими чингизидами. Еще одним «спрямлением» истории было убеждение в единстве тюрок и монголов. Тюрки воспринимались единственными наследниками Чингисхана, но и завоевания тюрок-сельджуков «присваивались» тимуридами. Последний из среднеазиатских тимуридов, ставший основателем династии Великих Моголов, в своем жизнеописании «Бабур-намэ» заявил, что страна, когда-либо находившаяся во власти одного из тюркских племен, по праву принадлежит тюркскому народу. Вот почему Тимур, когда-то сказавший, что «все пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей», действовал своеобразно. Разрушив Делийский султанат, он не стал углубляться в богатую Индию. Разгромив Баязида, не добил Византию и не двинулся на Европу. Изгнав мамлюков из Сирии, не пошел в Египет. Видимо, под «населенной частью мира» Тимур полагал лишь мир, подвластный тюркам (причисляя к нему и Китай), здесь он и устранял соперников.

Тимур использовал и идею джихада: упрекал соперников в терпимости к неверным, был беспощаден к несторианам, порой, взяв город штурмом, вырезал иноверцев, сохраняя жизнь мусульманам. Он чтил мусульманский закон выше Ясы Чингисхана, построил великолепные мечети в Самарканде. Его сын Шахрух снаряжал пышный махмаль в Мекку, а внук Улугбек погиб во время хаджа. Под влиянием суфизма находился и праправнук Тимура, правитель Герата и поэт-мистик Хуссейн Байкара, который возвел «Голубую мечеть» Мазари-Шариф на месте новообретенной могилы праведного халифа Али, превратив Хорасан в центр паломничества.

Ни Тимур, ни его потомки не хотели, да и не могли отказаться от кочевых традиций, а эти традиции плохо совмещались с исламом. С точки зрения правоверных мусульман, кочевники отводили женщинам слишком высокую роль, на пирах ханов вино лилось рекой, в войске поддерживались традиции шаманизма. Сколь ни почитали тимуриды Мекку, их основные помыслы были устремлены в кыпчакские степи, где наследники Чингисхана мерились силами на пространстве от Алтая до Волги. Биография тимурида включала в себя казаклик — обязательный период странствий в Степи, период войн и разбоя. Даже утонченный поэт Хуссейн Байкара участвовал в борьбе между наследниками Золотой Орды. Кочевники настороженно относились к городской культуре покоренного населения. «В городе даже турецкая собака лает по-персидски», — гласила тюркская пословица, предостерегавшая от утраты кочевой удали. Тимур, наставляя своего наместника в Западном Иране, велел опасаться не султана Ахмеда из рода монголов, которого «таджики сделали своим», а «Кара-Юсуфа, ибо он туркмен», настоящий кочевник.

Ираноязычное население не менее враждебно относилось к тюркской власти. Сопротивление носило в основном религиозный характер. Большое распространение получило движение махдизма, шиитских орденов, ожидавших прихода 12-го имама. Тайные общества сарбадаров («висельников»), провозглашая восстановление истинных исламских порядков, выступали против грабежей и неканоничных поборов и могли временно контролировать целые области. Одно из таких «государств» просуществовало в Хорасане более 40 лет. Тимур в борьбе с соперниками вступил в союз с сарбадарами Самарканда, но истреблял их в Иране.

На территории Мавераннахра Тимур установил тесный союз с местными горожанами, из их среды формировались вспомогательные отряды пеших воинов, брались кадры для управленческого аппарата. Постоянные войны были необходимы хотя бы для того, чтобы воины-кочевники не грабили свое население, довольствуясь добычей. При этом целью походов Тимура было и восстановление контроля над Великим шелковым путем на максимальной его протяженности. Для этого он устранял конкурентов (был ослаблен Хорезм), стремился блокировать альтернативные маршруты (прежде всего северный путь через кыпчакскую степь до итальянских факторий на Черном море).

Создать прочную континентальную державу тимуридам не удалось. В течение века они удерживали под своей властью лишь Мавераннахр и Хорасан. Военные держания быстро превращались в наследственные владения, пользующиеся правами иммунитета (тарханы). Но в оазисах Хорасана и некоторых областях Мавераннахра удавалось организовать более стабильное налогообложение.

Происходил и культурный синтез. Неформальным влиянием на тимуридов пользовался суфийский орден (тарикат) Накшбанди с центром в Бухаре. В Герате соученик Байкары по медресе поэт Алишер Навои, став визирем, способствовал превращению Герата в столицу «тимуридского ренессанса», привлекая лучших поэтов, художников, каллиграфов и архитекторов. В поэмах, составленных не только на фарси, но и на чагатайском языке, Навои выражал суфийские идеи, пытаясь обосновать достоинство тюркского языка как языка культуры.

Как бы далеко ни зашло развитие исламской культуры, тимуриды оставались верны тюркской политической концепции. Страна считалась коллективной собственностью ханского рода, и каждая смена власти сопровождалась междоусобицами. Такие войны в начале XVI в. привели к тому, что Мавераннахр был завоеван кочевниками-узбеками Шейбани-хана. Попытки молодого хана Ферганы, Бабура, отвоевать Самарканд не увенчались успехом, и он вынужден был покинуть родные места. В 1506 г. после смерти Хуссейна Байкары узбеки завоевали и Герат.

Было ли это проявлением «закона Ибн Халдуна», согласно которому варвары-завоеватели, бедные, но обладающие асабией (воинской сплоченностью и способностью жертвовать собой ради общей цели), завоевав богатую страну, привыкнув к роскоши, теряют боевые качества, заботясь лишь о своем благе, притесняя народ, пока не приходят новые варвары-завоеватели? «Почти сто сорок лет столичный город Самарканд принадлежал нашему дому, неизвестно откуда взявшийся чужак и враг пришел и захватил его!» — сокрушался Бабур, подтверждая, казалось бы, теорию Ибн Халдуна. Но чингизид Шейбани-хан, поэт мистического толка, утонченный книжник, не был неизвестным чужаком. В Мавераннахре он сразу приступил к строительству новых медресе, а его двор стал прибежищем суннитских ученых, бежавших из Ирана, захваченного шиитами. Защита суннизма стала прочной базой нового государства. И когда Бабур, получив помощь сефевидов, попытался отвоевать страну, против него поднялся народ, не желавший попасть под власть «еретиков». А сам Бабур, воспитанный в придворной роскоши, не походил на изнеженного аристократа. С горсткой воинов он сумел завоевать Афганистан и Северную Индию. Обращаясь к историческому опыту тимуридов, он заложил основы невиданного ранее государства, прекрасно организованного, с высоким уровнем веротерпимости, поощрявшего искусство, реагирующего на вызовы товарно-денежных отношений. В этом смысле опыт тимуридов не пропал даром.

Согласно китайской поговорке, «у варваров не бывает удачи, которая длилась бы сто лет». Ибн Халдун говорил о 90-летних циклах. Государственные образования тюрок в Западном Иране были менее долговечны. Конфедерации тюркских племен, обитавших в Восточной Анатолии и Северном Ираке: союзы Кара-Коюнлу («Черный баран») и Ак-Коюнлу («Белый баран»), названные так по изображениям на своих знаменах, заполнили вакуум власти, образовавшейся после нашествия Тимура. Сам Тимур высоко оценивал вождя Кара-Коюнлу Кара-Юсуфа и его воинов. С воинами Тимура их роднило тюркское происхождение, полукочевой образ жизни, схожие мир ценностей и система родства. Но в отличие от чагатайцев их предки-огузы давно оторвались от кочевой прародины, у них было меньше людских ресурсов, что заставляло постоянно искать союзников и покровителей в лице то египетского султана, то османов, то тимуридов. Долгий исторический опыт выработал умение налаживать сотрудничество с иранцами, арабами, курдами и христианами.

Туркмен Ак-Коюнлу. Миниатюра конца XV в. Музей Дворца Топкапы, Стамбул

Кара-Юсуф объединил под своей властью территорию Ирака, Западного Ирана, Армении, сделав столицей Тебриз. Его сыну Джахан-шаху за годы долгого правления (1431–1467) удалось создать государство внушительных размеров, от Шираза до Грузии, и договориться с тимуридами о разделе Ирана, оставив пустыню Деште-Кевир нейтральной территорией. В отличие от своего отца, «настоящего тюрка», Джахан-шах был покровителем искусств (красотой мечетей и медресе Тебриз соперничал с Самаркандом) и писал стихи, в которых ощущалось влияние хуруфитов, секты, искавшей мистический смысл в символике букв и чисел Корана (что не помешало ему казнить 500 хуруфитов в Тебризе). В последние годы жизни он столкнулся с мятежами сыновей, один из которых заручился поддержкой союза Ак-Коюнлу, в результате захватившего власть.

Правитель Ак-Коюнлу Узун-Хасан занял Тебриз и присоединил к землям своего предшественника верховья Тигра и часть Восточной Анатолии. Он присвоил титул султана и неоднократно отправлял махмаль в Мекку с караваном иракских паломников. Объявив себя борцом за веру, Узун-Хасан вел войны с Грузией, что не мешало ему поддерживать Трапезундскую империю, пока она не была завоевана османами. Осознав опасность со стороны победоносного Мехмеда II, Узун-Хасан пытался создать широкую антиосманскую коалицию, в которую вошла Венеция, Венгрия, Кипр и другие государства Запада. Вел он переговоры и с Иваном III. Европейские послы составили несколько описаний блистательного султанского двора и богатств Тебриза, куда стекались послы и товары из самых далеких стран; султан индийского государства Бахманидов даже направил ему жирафа. Мудрость Узун-Хасана отмечал гератский поэт-суфий Джами, посвятивший ему поэму «Саламан и Абсаль», где, впрочем, предупреждал султана о губительности пьянства для разума. Верный тюркским дружинным традициям Узун-Хасан от вина отказаться не мог, но разум ему не изменял. Испытав на себе огневую мощь османской армии, он стремился при помощи венецианцев запастись огнестрельным оружием; убедившись в эффективности османского управления, подражая Мехмеду II, издал «Книгу законов» (Канун-намэ), где установил максимальные размеры налогов и тарифов. Оценив прочность турецкой системы военных держаний, он затевает подготовку кадастра, чтобы вернуть казне доходы и обеспечить несение службы с военных наделов. Так правители Ак-Коюнлу пытались лишить льгот многие тарханы и вакуфные земли, что вызывало недовольство тюркской знати — беков, инициировавших дворцовые перевороты.

Султаны все больше опирались на элиты иранского происхождения, занимавшие гражданские должности. Желая заручиться поддержкой народа в борьбе с тюркской знатью, султан Ахмед попытался отменить все повинности и подати кроме тех, что предписаны шариатом, как это не раз декларировали османские султаны, и за что боролись иранские сарбадары. В ответ беки подняли мятеж, султан Ахмед был убит, а его указы отменены. Разобщенность гражданской и военной элит, неизбежные смуты при смене власти мешали формированию государства, способного ответить на новые вызовы. С востока угрожали новые хозяева Средней Азии — узбеки, с запада надвигалась мощь Османской империи. Ирану нужна была эффективная власть, сплоченное население и дисциплинированное войско. Этого ни Кара-Коюнлу, ни Ак-Коюнлу дать не могли.

Выход был найден орденом Сефевидов. Суфийско-дервишские ордена основывались на фанатичной преданности учеников-мюридов своему шейху. Особенностью ордена последователей шейха Сефи ад-Дина было то, что среди его мюридов оказались тюркские племена Южного Азербайджана, недовольные притязаниями Ак-Коюнлу. В знак верности ордену мюриды наносили на белую чалму 12 красных полос в честь 12 шиитских имамов, поэтому их называли кызылбаши («красноголовые»). Железная дисциплина мюридов в сочетании с воинской удалью кочевников и поддержкой населения превратили орден в грозную силу. Молодой 14-летний шейх Исмаил захватил Ширван на севере Азербайджана, затем занял столичный Тебриз. Апеллируя к иранской традиции, Исмаил принял титул шахиншаха, хотя его родным языком был тюркский (на этом языке он писал стихи). Вскоре он завоевал большую часть Ирана, вступив в борьбу с Шейбани-ханом. Завоеватель-чингизид послал шахиншаху суму и посох дервиша, издеваясь над его низким происхождением. Но в битве под Мервом (1510) Шейбани-хан потерпел поражение и был убит. Кызылбаши захватили Хорасан, параллельно воюя с османами за Восточную Анатолию и Сирию, где султан Селим вырезал 10 тысяч шиитов. В Чалдыранской битве 1514 г. османская артиллерия разгромила конницу кызылбашей. Исмаилу удалось прочно укрепиться в шиитском Иране и остановить османское продвижение.

Османское государство в XV в. проделало блестящий путь. После удара, нанесенного Тимуром, османы оказались вытеснены на Балканы и отрезаны от «этнического резервуара» тюрок-кочевников в Восточной Анатолии. «Турками» теперь все больше становились местные жители. Это диктовало особое отношение к покоренному населению. Завоевывая очередную страну, османы создавали социальную опору, отменяя непосильные налоги и повинности, ограничивая права местной элиты. Служба султану была привлекательной для всех слоев населения вне зависимости от происхождения и веры. Возможности, открывавшиеся перед мусульманами, гарантировали такой приток желающих принять ислам и «стать турками», что власти даже опасались, как бы казна не лишилась дохода от джизьи, налога на «неверных». Необходимость управлять областями, где мусульмане не являлись большинством, заставляла султанов декларировать принципы некоторой веротерпимости. Их значение не следует преувеличивать, тем не менее, к османам часто бежали иноверцы. В конце XV–XVI в. сильной была эмиграция иудеев и маранов из Испании, позднее турки оказывали покровительство протестантам и русским старообрядцам.

Султаны многое заимствовали у Византии, в частности практику регулярной ревизии военных держаний — тимаров. Попытки султанов Ак-Коюнлу повторить этот опыт закончились плачевно, но правители Османской империи обладали достаточной политической волей и силой, чтобы обеспечить по-настоящему условный характер этого землевладения. Даже чиновники высокого ранга не обладали военными держаниями.

Корпус янычар, комплектуемый на основе девгиирме — принудительного набора христианских юношей в рабы султана, историки называют прообразом регулярной армии на основе рекрутского набора. Но сама идея профессиональной рабской армии навеяна воинской славой мамлюков. Однако в отличие от мамлюков янычары были «рабами дворца» (капыкулу), т. е. их хозяином являлся султан, а после его смерти их преданность переходила на сына, унаследовавшего престол. «Новое войско» пехотинцев, необходимое султану, чтобы уравновесить ополчение тимариотов и личные дружины беков, отличалось выучкой и оснащалось по последнему слову военной техники. Помимо контроля командиров строгая дисциплина поддерживалась правилами особого суфийского ордена, а постоянные войны служили гарантией от разложения. Османы оказались удивительно восприимчивы ко всем военным новшествам. Столкнувшись с армией Яноша Хуньяди, продемонстрировавшей эффективность «ручниц», турки через пару лет оснастили войска ручным огнестрельным оружием. Тогда же были взяты на заметку и чешские боевые повозки-таборы. Построив флот, турки бросили вызов лучшим мореходам Средиземноморья.

Как в Египте и в державе Тимура, смысл существования Османского государства заключался в обеспечении военной машины. Тимариоты несли службу, чтобы получить добычу и предоставить султану земли для новых тимаров. Турецкая внешняя политика была вполне последовательна и оправдана в глазах мусульманского мира. Завоевания султана не выглядели своекорыстной борьбой за контроль над торговыми путями, подобно политике египетского султана, Венеции или Генуи. Доходы от торговли обогащали султанскую казну, но не являлись ее главным источником. Купцы считались ненадежными людьми, более всего пекущимися о собственной выгоде. То, что дальнюю торговлю турки в конце концов отдали иноземным купцам, будет иметь серьезные последствия. Османы строили не торговые, а военные корабли. Они оказали поддержку египетскому султану, восстанавливавшему флот для борьбы с португальцами. И только предательская политика мамлюков, явно дожидавшихся исхода борьбы турок с сефевидами, настроила османов на решительную борьбу с Египтом, который был завоеван в 1517 г. Тогда же султан Селим Явуз провозгласил себя 88-м халифом — духовным лидером всех мусульман-суннитов. Следующие четыре столетия султаны будут владеть этим титулом.

Раннее Новое время принесло нечто неслыханно новое на «внутренние» земли ислама (Дар-ал-Ислам). Пережив сумбурный XV в., регион «старого» ислама адаптировался к тюркскому фактору и вступил в период консолидации и стабильности. Мавераннахр останется под властью узбеков на века, «антимир» шиитской Персии обретет устойчивую цивилизационную идентичность. Османская империя, синтезировав опыт тюркских государств и Византии, встанет во главе мусульманского мира. Отлаженная военная машина, новейшая военная техника, сильное государство, общество, максимально открытое для социальной динамики и при этом приспособленное к экспансии… сможет ли ей противопоставить что-либо Запад, до того времени стратегически проигрывавший османам все серьезные битвы?

Сила слабой Европы

Несмотря на катастрофическую убыль населения в результате пандемий XIV–XV вв., латинская Европа была по сравнению с соседними регионами плотно заселена, уступая по численности населения лишь Китаю и Индии. Однако Запад менее чем когда-либо был способен к сплочению ради общей цели. Один за другим терпели неудачу крестовые походы против чешских таборитов. Напрасно призывал к крестовому походу против схизматиков-московитов магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг, чьим владениям угрожали войска Ивана III. Швейцарская конфедерация, отказавшись собирать деньги на войну с турками, что означало де-факто выход из Священной Римской империи, оставалась неуязвимой, громя посылавшиеся против нее рыцарские армии.

Стоит ли удивляться провалу крестовых походов против османов? Даже блестящие победы, одержанные Яношем Хуньяди, Георгием Скандербегом, Стефаном Великим или зловещим Владом Цепешем, оказывались лишь тактическими успехами, поражения же носили, как правило, стратегический характер. Постепенно Восточное Средиземноморье уходило из-под власти христиан. Остатки владений крестоносцев, осколки империи ромеев, герцогства бывшей Латинской Романии, земли, захваченные каталонскими или наваррскими наемниками, многочисленные фактории и колонии генуэзцев и венецианцев на Черном и Эгейском морях, — от всего этого к концу столетия почти ничего не осталось. Несколько лет продержится твердыня рыцарей-иоаннитов на Родосе, под упорядоченной властью Венецианской республики некоторое время простоит Кипр, еще дольше — Крит. Генуэзцы сохранят владения на Хиосе, управляемые частной компанией пайщиков, которая, предвосхищая будущее, насаждала плантационную систему, обеспечивающую поставки драгоценной мастики.

Венецианцы и генуэзцы силой военного флота, дипломатическими комбинациями и подкупом добились от Порты сохранения некоторых торговых привилегий, но в целом Левант оказался потерян. Генуэзцы поняли это раньше, перенеся предпринимательскую активность в Западное Средиземноморье и Атлантику, где дела христиан шли лучше. Гранадский эмират, отрезанный от Африки после взятия португальцами Сеуты, был обречен. Арагонские и кастильские корабли громили пиратские базы Магриба и захватывали форпосты на африканском побережье. Арагонские короли мечтали о завоевании Магриба, но каталонские и генуэзские купцы противились этому — государство Хафситов было сильно, и дорогостоящая война могла нарушить сложившееся равновесие.

Но если на протяжении большей части XV в. Запад сохранял бесспорное морское превосходство, то к концу столетия с этой иллюзией пришлось распрощаться. В 1480 г. громадный турецкий флот доставил в Калабрию 18 тысяч воинов, которые взяли штурмом Отранто и учинили расправу над жителями. Только скоропостижная смерть султана Мехмеда II не дала туркам развить свой успех и двинуться на Рим. Спустя несколько лет турецкий флот под командованием Кемаля Рейса пришел на помощь гибнущему Гранадскому эмирату. Разорив порты Балеарских островов и Корсики, турки заняли Малагу, вывозя исламских и иудейских беженцев. Выйдя в Атлантику, Кемаль Рейс разграбил Канары. Тогда же туркам удалось захватить одного из спутников Колумба и получить достоверную информацию об открытиях в Новом Свете.

В предыдущем томе говорилось о том, что Европа, не имевшая по-настоящему грозного противника, не испытывала нужды в едином сильном государстве и могла себе позволить «роскошь феодализма». Теперь, когда такой противник появился, могло ли порожденное этой роскошью богатство помочь Европе выстоять? Ответ можно проиллюстрировать примером флота. Османы брали лучших корабелов, инженеров и опытных мореходов, но у них не было инфраструктуры для быстрой и вместе с тем постоянной мобилизации капитала. Европейцы же могли быстро купить новые корабли и набрать воинов, благо в наемниках недостатка не было. На Западе для этого имелись отработанные институты торговли и кредита: система морского страхования, привычные формы кооперации ресурсов (комменда, коллеганца, общество, компания), отлаженная банковская структура, институт «государственного (городского) долга», банки, вексельная система обращения, двойная бухгалтерия и многое другое, что складывалось веками и что нельзя было ввести ни султанским фирманом, ни княжеским указом. В результате корабли европейцев осуществляли внешнюю торговлю Египта, Туниса и Османской империи. Европейские купцы имели свои подворья (фундуки), в городах Леванта и Магриба, откуда при помощи местных контрагентов осваивали страну в собственных интересах.

Экономическая сила Европы была основана не только на расположении, благоприятном для морской торговли, но и на возможностях свободного обращения капиталов, подкрепленных гарантиями собственности. Политическая история Генуи изобиловала борьбой кланов, заговорами и мятежами, но генуэзский банк Сан-Джорджо оставался оплотом стабильности, управлял заморскими владениями и регулярно выплачивал доходы пайщикам. Макиавелли предрекал, что под власть банка попадет вся Генуя. Конечно, в Европе ситуация, когда купцы-банкиры управляли страной, была редкостью. Некоторые правители недолюбливали купцов, а кое-кто и вовсе был тираном, но если государь заходил слишком далеко в своих притязаниях на имущество подданных, особенно богатых, то он рисковал остаться без денег, а значит без солдат и, как следствие, без власти.

Даже сильнейшие из европейских правителей, как правило, не располагали большими фискальными возможностями. Учреждение новых налогов предполагало согласие сословий, что вело к длительному торгу. Верный доход давали пошлины от экспортной торговли, и власти делали многое для поощрения производства и вывоза товаров, но «быстрые деньги» проще было взять у банкиров. С банкирами случались конфликты, хотя власти старались загладить последствия. Главный кредитор и казначей французского короля Карла VII Жак Кёр умер в изгнании, но Людовик XI возместил ущерб его семье. Так он показывал денежным людям, что в королевстве им ничего не угрожает. Надо отметить эффективность папской финансовой системы, обеспечивавшей бесперебойное поступление средств со всей Европы и ее тесную связь с развитием банковского дела. А Великая схизма и Соборное движение, создававшие альтернативные центры церковного управления, способствовали усложнению и совершенствованию системы клиринговых банков.

Денежное богатство все более легитимизировалось. Теологи и доктора канонического права ослабляли запреты на коммерческий процент. Юридическая защита имущественных прав укреплялась, на их страже находилось все большее число юристов, выходивших из стен факультетов права: только в XV в. было открыто три десятка новых университетов. Хотя о степени правовой защищенности человека в Европе того времени можно поспорить, но там оказалось возможным аккумулировать капиталы в одной семье на протяжении нескольких поколений. И в этом уникальность Запада, обеспеченная и правовой традицией, и фактом политического плюрализма в отсутствие единого сильного государства.

«Политической лабораторией Европы» называют Италию XV в., где соперничали несколько типов государственного устройства и несколько альтернативных путей консолидации страны. Но ведь то же относилось и ко всему Западу. В германском мире императорская власть (на которую по-прежнему возлагались надежды в деле объединения страны) сосуществовала с владениями князей, становившимися альтернативными очагами централизации. Особым случаем были орденские земли, большую роль играли союзы городов и земель: Ганза, Швабский союз, эльзасский Декаполис, союз шести лужицких городов, тирольское Трехградье и пр. «Мужицкую» альтернативу предлагала разраставшаяся швейцарская конфедерация, служившая привлекательной моделью власти для многих, например, для крестьянско-плебейских тайных обществ наподобие «Союза Башмака». В условиях пестроты политического устройства Запада из множества вариантов выбирались наиболее жизнестойкие.

Политическому многообразию соответствовало многообразие экономическое. Деньги «искали, где лучше», выбирая более удобную в данный момент область приложения. Если возникали трудности в кредитной сфере или в дальней торговле, то капиталы вкладывались в производство, что было надежнее, или в землю, что было престижнее. С обмелением реки Звин порт Брюгге мог принимать все меньше кораблей, и полюс европейской торговли и кредита был перенесен в Антверпен; заиливание русла реки у Эг-Морта на Роне обеспечило успех соседнего Марселя. Ужесточение цеховых регламентов в городах побуждало купцов к переносу производства в сельскую местность или к освоению новых технологий, еще не охваченных корпоративной регламентацией. Техническая мысль изобиловала проектами, предвосхищавшими будущее (наподобие летательных аппаратов Леонардо да Винчи), но XV в. отнюдь не был эпохой непризнанных гениев. Европейские специалисты были востребованы правителями, в том числе и за пределами Западной Европы (достаточно взглянуть на Московский Кремль). Они обладали необычайно широким кругозором. Так, Георгий Агрикола перечислял, что должен знать горный мастер: помимо прикладного знания о породах, рудных жилах и растворах, необходимых для получения металлов, названы философия («естественная история»), медицина, астрономия, «наука измерений» и «наука чисел», архитектура, рисование («чтобы уметь изобразить модели машин»), юриспруденция, особенно горное право. Изобретения влекли за собой шлейф последующих изменений — от металлического чесального гребня, бумажных мельниц и сахароваренных заводов до валлонских доменных печей, использовавших коксующийся уголь, металлических наборных шрифтов и колесцового замка для аркебузы. Мотивы изобретений были разными. Иногда важно было экономить время, например при разгрузке кораблей в порту. Брунеллески за разработку кранов для пизанского порта получил монопольное право на доходы от их эксплуатации. Венецианская республика назначала солидные премии за аналогичные изобретения. Иногда требовалось удешевить процесс и обеспечить точность в работе — так мотивировали преимущества «ангельского искусства книжного тиснения». Но чаще всего изобретения призваны были обеспечить экономию рабочей силы.

В XV в. Европа вступила в состоянии острого демографического кризиса, вызванного пандемиями, и начала выходить из него лишь к концу столетия. Дороговизна рабочих рук имела важные последствия и для ремесла, и для сельского хозяйства. В городах власти пытались ограничить рост заработной платы и бороться с праздностью «здоровых нищих». Крестьяне — держатели, арендаторы, поденщики — стремились улучшить свое положение, используя демографическую конъюнктуру. Сеньориальные доходы, напротив, снижались. В этих условиях феодальные землевладельцы иногда пытались усилить личную зависимость крестьян, заставив их больше трудиться или больше платить. Но это было чревато социальным взрывом и крестьянскими войнами. Где-то сеньоры пробовали компенсировать падение доходов участием в войнах и в борьбе феодальных клик за власть. Войны Бургиньонов и Арманьяков, Йорков и Ланкастеров были настолько типичными для XV в., что даже борьбу Василия Темного с Юрием Звенигородским советские историки назвали «феодальной войной».

Перспективнее был переход к более рентабельным формам хозяйства, требующим меньших трудовых затрат. Отсюда распространение пастбищного скотоводства, разведение технических культур (вайды, хмеля, тутовника и т. д.), успехи пригородного огородничества. Конечно, речь шла лишь о тенденции, и большинство крестьян по-прежнему выращивали рожь, ячмень и пшеницу (разве что больше чем раньше ориентируясь на рынок). Однако тенденция эта была выражена достаточно для того, чтобы по морю стали ввозить недостающее зерно из земель Центральной и Восточной Европы. В дальнейшем вывоз на Запад станет определять путь развития этих земель, где основными поставщиками товарного зерна окажутся помещики. Пока же XV в. можно называть «золотым веком европейского крестьянства». К востоку от Эльбы еще не успело развернуться «второе издание крепостничества», а к западу процесс огораживания общинных пастбищ только начался, каталонские крестьяне-ременсы уже добились свободы, повсюду промыслы и надомная работа давали крестьянам возможность дополнительного заработка.

Перед крестьянами не были закрыты пути социального возвышения. Сельский ткач Ганс Фуггер пришел в Аугсбург продавать свои ткани, да так и остался в городе. Женился, приобрел дом, открыл торговлю бумазеей. Его дети занимались поставками сырья, закупаемого через Венецию для ткачей Аугсбурга и Ульма, его внуки в трудную минуту ссужали деньгами и нарядами императора Фридриха III и его сына Максимилиана, а правнук Ганса Фуггера, обретя гербы и дворянство, получил монополию на продажу серебра тирольских копей. Владея множеством шахт по всей Германии, он стал богатейшим банкиром Европы, оплатившим избрание императором Карла V.

Писать общую историю Европы того времени — значит утверждать взаимоисключающие вещи. Распространение огнестрельного оружия и успехи сомкнутого строя швейцарцев подрывали позиции рыцарства. Но это был век наивысшего расцвета рыцарской культуры, великолепия турниров и утонченной геральдики. Новые рыцарские доспехи обеспечивали гибкость движений и защищали от пуль.

Справедливо много говорят об успехах централизованных государств, видя за этой силой будущее. Но ведь XV в. был еще и «эпохой уний», временем подъема «композитарных монархий». Могущество городских республик, вольных городов и городских союзов достигло апогея. Города (более эффективно, чем королевства) проводили социальную, экономическую и даже «экологическую» политику; хорошим примером является рачительное отношение Нюрнберга, центра металлургии, к своим лесным угодьям — лесам св. Зебальда и св. Лаврентия.

Все отмечают успехи ренессансного индивидуализма, накопление научных знаний, растущую секуляризацию общественного сознания, всеобщее недовольство церковью. Но это был также период религиозного подъема, духовных исканий, расцвета религиозных братств, создания новых орденов. Когда с негодованием пишут о беспрецедентных масштабах торговли реликвиями и индульгенциями, забывают о том, что без спроса не бывает предложения, и люди того времени остро нуждались как в реальном обладании святыми мощами, так и в гарантиях облегчения мук чистилища.

Эпоха Ренессанса и «осень Средневековья» — это не только взлет европейского искусства и духовных исканий, но и нарастание религиозной нетерпимости, «охота на ведьм», опустошительные войны, мятежи, жестокость, массовые фобии и суеверия. Тем не менее Запад демонстрировал удивительный запас прочности, гибкость и способность решать сложнейшие задачи, не прибегая к политической консолидации.

Если Европа была столь сильна, то не являются ли утверждения о подвиге народов, заслонивших собой Запад от турок, не более чем удобным мифом национальной историографии — сербской, болгарской, румынской? Фактор времени был очень важен — и он работал не в пользу Османской империи. Армия Сулеймана Великолепного, осадившего Вену, была сильна как никогда. Но и противостоявшая ему Европа оказалась сильнее, чем век назад. Хотя она не стала единой: союзниками султана побывали и французский король, и венецианский дож, а Лютер писал: «Сражаться против турок — все равно, что выступать против Господа, который уготовил нам розги за грехи». Европа опиралась на богатство складывавшегося мирового рынка. Португальцы уже доставляли пряности и другие восточные товары в Европу, минуя Османскую империю, чем сокращали доходы последней и оттягивали ее морские силы на юг. Туркам приходилось воевать и на востоке, где европейцы пытались вооружить Сефевидов пушками. В Австрии Сулейман столкнулся с неплохой артиллерией и новыми видами вооружения (он с удивлением созерцал трофейные сплошные доспехи нового образца, не сковывавшие движений рыцаря). Действия дисциплинированной армии эрцгерцога также впечатлили султана. Но главным было то, что неумолимые законы денежной экономики, действие которых ускорялось влиянием Запада, уже начали подтачивать устои османского порядка.

Сквозь удивительную пестроту цивилизаций и хитросплетения исторических случайностей проступали процессы, имевшие схожий вектор. Попробуем назвать некоторые общие для XV в. тенденции:

— Это период бурного развития денежной экономики, особенно на Дальнем Востоке, в латинской Европе, регионах, омываемых Индийским океаном. Вероятно, это стало результатом действия механизмов, запущенных давно, но к XV в. многократно усиленных кумулятивным эффектом от начавшегося процесса складывания межрегиональных товарных связей.

— Становилась очевидной определяющая роль морской торговли, что вело к упадку традиционных сухопутных путей и, как следствие, к упадку стран, по которым проходили эти пути. Впрочем, зависимость и здесь была кольцевой — политические неурядицы давали обычно первый импульс к поиску обходных, главным образом морских, маршрутов.

— Процессы, порождаемые развитием денежной экономики, имели важные социальные последствия, воспринимаемые, как правило, с негодованием. Купцов, менял, ростовщиков ненавидели почти везде. Конечно, где-нибудь на Окинаве, на Малабарском побережье или в ганзейских городах дела могли обстоять иначе, но это были исключения, лишь подтверждавшие правило. Эквиваленты русской поговорки: «от трудов праведных не наживешь палат каменных», — звучали на многих языках. Разница заключалась в возможностях власти ограничивать, а то и вовсе блокировать социальные последствия развития товарно-денежных отношений.

К XV в. большинство регионов Мир-Системы были ослаблены пандемиями, которые иногда возвращались и в этом столетии. Сохранившиеся кадастры и налоговые описи (Китай, Египет, некоторые европейские страны) свидетельствуют о существенной убыли населения от эпидемий и войн и о постепенном восстановлении докризисного уровня во второй половине века. Рабочие руки были дороги. «Золотой век крестьянства» наступил не только на Западе, но и на Руси и в Китае. Социальная мобильность была сравнительно высока. К тому же рента, взимаемая сеньорами, имела тенденцию к сокращению, что приводило крестьян к поиску иных доходов, зачастую связанных с развитием товарно-денежных отношений.

— Люди продолжали высоко ценить существующие каноны и традиции, доводя до совершенства методы комментирования священных авторитетов, и искали в древности, реальной или вымышленной, новые источники вдохновения. Но при этом охотно заимствовали чужое знание, особенно если речь шла об инновациях технического характера. Небывалая плотность различного рода изобретений и усовершенствований не могла не привести к переменам в социальной жизни, а затем и в мировоззрении. Происходила и очевидная демократизация знания, оно переставало быть монополизированным узкой группой высокоученых профессионалов.

Для большинства регионов Мир-Системы XV столетие стало эпохой интенсивных духовных исканий. Человек этой эпохи даже в доведенном до предела ритуализме, не говоря уже о мистических течениях, искал новые пути спасения, не довольствуясь прежними образцами. Одни пытались переосмыслить древнюю традицию с помощью новых знаний, другие стремились к синтезу различных религиозных и философских систем, третьи подчеркивали необходимость углубленного личного мистического опыта. Упование на поиски индивидуального духовного пути спасения ставило под вопрос необходимость посредников между человеком и Богом (или Абсолютом). Повсюду вспыхивали споры о пользе или вреде стяжания священнослужителями земных богатств. Нельзя напрямую связывать успехи денежной экономики с новыми культурными исканиями, но то, что духовными учителями становились главным образом выходцы из городских, торгово-ремесленных слоев по меньшей мере символично.

Духовные искания, новое отношение к знанию и культуре изменяли лингвистическую ситуацию за счет расцвета «народных» языков. Если в Корее хангыль теснит ханча при прямой поддержке Седжона Великого, то байхуа отвоевывал позиции у классического языка вэньянь скорее по недосмотру китайских властей. Гуджарати, декани, бенгали, да и фарси, как язык индийских парсов, укрепляли свои позиции, нарушая монополию древних языков на трактовку священных сюжетов. На тюркских языках трактовались литературные, исторические и религиозно-философские сюжеты, что доказывало их право на существование наряду с арабским и персидским языками. Позиции латыни в Европе оставались сильны, что не мешало подъему «народных» языков, на которые иногда переводили Священное Писание. Странным образом итогом неспокойного XV в. стала кристаллизация основных этнокультурных и этнополитических общностей, которые сохранятся до настоящего времени.

В XV столетии Европа была важным, но не доминирующим участником «концерта цивилизаций». Она обладала большим потенциалом развития, которое, по-видимому, обеспечивалось не только многообразием «точек роста», но и относительной слабостью сдерживающих этот рост факторов. До поры до времени это преимущество Европы остается не выявленным. Многие регионы Мир-Системы продолжают развиваться, и весьма динамично, без ощутимого воздействия импульсов, исходящих из латинской Европы. Еще один миг — и в следующем XVI в. ситуация радикально изменится.

Общие черты всемирной истории в конце XV–XVII веке

Великие географические открытия

Понятие и предпосылки Великих географических открытий

Принципиально новый этап познания европейцами ранее неизвестного им мира за пределами Европы получил в географической и исторической науке название «Великие географические открытия». Так принято называть открытия новых земель и торговых путей, совершенные европейскими путешественниками с конца XV до середины XVII в. Являясь результатом развития средневековой Западной Европы, они не включают даже самые замечательные открытия, сделанные в это же время мореплавателями других регионов (Китая, Океании и т. д.). Более спорным в этом плане остается вопрос о масштабных русских открытиях в Сибири в конце XVI — середине XVII в. (подробнее см. в главе по истории России в XVII в.). Несмотря на определенное сходство с испанской Конкистой Америки, в целом действия русских землепроходцев имели иные предпосылки и результаты. Показательна судьба открытия Берингова пролива, отделяющего Азию от Северной Америки (Федот Попов и Семен Дежнев, 1648 г.). В допетровской России оно не было по достоинству оценено и востребовано, оказалось забыто и вновь совершено в XVIII в. экспедицией Витуса Беринга — на сей раз в очевидной связи с европейской традицией, но уже в совсем иную эпоху.

Понятие «географическое открытие» в его историческом контексте не сводится к первому посещению какой-либо территории тем, кто совершает открытие, но предполагает установление прочных и важных для обеих сторон контактов. В этом смысле открыли Америку не викинги, плававшие у берегов с рубежа X–XI вв., а Колумб, хоть он и был убежден, что открыл не новую часть света, а новый путь на Восток.

С конца XX в., в преддверии и в ходе празднования 500-летних юбилеев открытия Америки и морского пути в Индию, развернулась острая полемика об историческом смысле происходивших тогда событий и о применимости к ним понятия «открытие». Общественные деятели и ученые ряда стран Латинской Америки, Азии и Африки отказывались «праздновать начало своего угнетения» и отрицали термин «открытие», предлагая вместо этого говорить о «встрече культур» или уничтожении, «сокрытии» одной культуры другой. «Встреча культур» действительно имела место, но встретились они не на полпути между Европой и Америкой (или Европой и, к примеру, Индией): именно европейцы пришли в Америку и на Восток, чтобы через какое-то время, где раньше, где позже, начать диктовать свою волю. В целом, однако, эти споры сыграли важную роль, обогатив проблематику Великих географических открытий новыми подходами и аспектами.

Название «Великие географические открытия» условно, ведь поистине великие географические открытия делались во все периоды всемирной истории. Однако для него есть основания: ни до, ни после этого открытия новых земель и морских путей не совершались с такой интенсивностью и не имели такого значения для развития Европы и всего мира.

Хронологические рамки и периодизация Великих географических открытий остаются предметом дискуссий. Датировки начала этой эпохи колеблются от взятия португальцами Сеуты в 1415 г. до 1492 г. — года открытия Америки Колумбом. Для конечной даты расхождения оказываются значительно больше: либо середина XVI в. — рубеж, к которому уже были совершены самые значительные открытия (такой датировки придерживались преимущественно испанские и португальские ученые), либо середина XVII в. Однако все наиболее важные географические открытия той эпохи либо были сделаны в ходе поисков морских путей в страны Востока, либо стали следствиями таких поисков, составляя в этом смысле системное единство. И потому наиболее надежным критерием для уточнения времени начала и окончания Великих географических открытий может служить возникновение и развитие идеи поисков морских путей в страны Востока. Эта идея противоречила географическим представлениям античного ученого Клавдия Птолемея (II в.), который считал, что в южных широтах располагается большой материк, смыкающийся с Африкой и с Азией; тем, кто исходил из правоты Птолемея, приходилось признать, что морской путь в Индию даже теоретически невозможен. Тем не менее в последней трети XV в. мысль о том, что стран Востока можно достичь морским путем, получает в Европе все большее распространение, и сразу же начинаются попытки ее реализации. А в первой половине XVII в. для мореплавателей стало очевидно, что основные маршруты, ведущие в страны Востока, уже открыты, другие же, если и существуют, не имеют практического значения. Дальнейшие поиски прекращаются. Поэтому наиболее обоснованной датой начала Великих географических открытий, похоже, остается последняя треть XV в., а их конца — 40-е годы XVII в.; такие хронологические рамки приняты и в отечественной науке.

В первый период Великих географических открытий (примерно с 80-х годов XV в. до середины XVI в.), когда и были совершены наиболее важные путешествия, ведущую роль в них играли Испания и Португалия, хотя уже в это время на просторы Атлантики вышли Англия и Франция. Второй период (середина XVI — середина XVII в.) отмечен преобладанием сначала Англии, а с конца XVI в. — Голландии.

Почему, собственно, начались Великие географические открытия? Почему европейцы, тысячу лет довольствовавшиеся традиционными сухопутными дорогами, вдруг обращаются к поискам новых маршрутов — морских? Что изменилось по сравнению с предшествующими столетиями?

Изменилось не так уж мало. Рост городов и развитие товарно-денежных отношений требовали гораздо больше драгоценных металлов, чем могли предоставить имеющиеся в Европе месторождения. К тому же на протяжении всего Средневековья торговый баланс Европы со странами Востока был отрицательным, и разница покрывалась как раз драгоценными металлами, веками уходившими на Восток. Иной, рассчитанной на гораздо более широкий круг потребителей, стала сама дальняя торговля; те, кто был с нею связан, пользуются в обществе все большим влиянием. Изменилось и отношение людей к теоретическому знанию о Земле; вдруг оказалось, что кабинетные размышления о ее форме и размерах, о соотношении на ее поверхности воды и суши могут открыть — или, наоборот, закрыть — дорогу к сказочным богатствам. Правители готовы платить огромные деньги, чтобы переманить к себе на службу самого знаменитого космографа или купить хорошую карту мира; простые моряки вдруг оказываются вхожи в покои государей. Колумб, получив в Португалии в 1485 г. отказ в поддержке своего замысла, переезжает в соседнюю Испанию и там добивается успеха, а отказавший ему король Жоан II через три года, задолго до открытия Америки, пишет ему письмо, в котором называет «нашим особым другом».

Средневековую Европу связывала со странами Востока разветвленная система торговых путей. Великий шелковый путь вел из Китая в Среднюю Азию; далее можно было огибать с севера Каспийское море и выходить к черноморским портам либо идти через Иранское нагорье и Месопотамию к портам Восточного Средиземноморья — Леванта. А можно было из Индии плыть через Аравийское и Красное моря; у Суэцкого перешейка товары выгружались и сушей доставлялись в Александрию.

В левантийских и черноморских портах восточные товары скупали венецианцы и генуэзцы, которые затем развозили их по всей Европе. Трудности и опасности пути вкупе с многочисленными пошлинами резко удорожали стоимость товаров, и даже сравнительно дешевые в Индии пряности ценились в Европе очень дорого. В середине XV в. часть торговых путей была временно перекрыта в результате политики египетских султанов и османских завоеваний. В результате цены на восточные товары резко возросли, и потребность в открытии новых торговых путей, по которым можно было бы торговать без посредников, стала ощущаться особенно остро.

Свою роль сыграли и религиозно-политические соображения. После падения Константинополя османская опасность нависла над Европой и в поисках союзников христиане рассчитывали на единоверцев на Востоке, вспомнив известную с XII в. легенду о христианском государстве царя-пресвитера Иоанна, которое традиция помещала сначала в глубинах Азии, а затем на Северо-Востоке Африки, там, где располагалась Эфиопия. Европейцы стремились найти державу Иоанна и заключить с ней союз против мусульман, что, как они считали, позволит остановить османское наступление, отвоевать Константинополь и даже Гроб Господень.

К середине XV в. европейцы были все еще плохо осведомлены о других частях Старого Света; к тому же их знания нередко были устаревшими или не очень-то приспособленными для практических нужд. Сведения об Африке в основном ограничивались ее северной частью. Со времен Крестовых походов европейцы довольно много узнали о Передней Азии, но их представления об Индии, Китае, Японии и Юго-Восточной Азии часто носили случайный и полулегендарный характер. Север Азии вообще оставался неведомым для европейцев. Огромные пространства океанов были им известны лишь в узкой прибрежной полосе. Сведения норманнов о Северной Америке не получили распространения за пределами Скандинавии, да и в ней самой Гренландия и Винланд не воспринимались ни как иная часть света, ни как источник богатств, к которому следует стремиться. В целом накануне Великих географических открытий сведения европейцев об устройстве мира опирались на античные представления, причем гуманисты раннего Возрождения закрепили как достижения, так и ошибки древних авторов. Фантазия людей населяла неведомые земли карликами, великанами, амазонками и прочими фантастическими существами, которые причудливо сопрягались в сознании европейцев с богатствами отдаленных земель, и слухи об амазонках или карликах считались признаком близости золота. Огромной популярностью в Европе в XIV–XV вв. пользовалась Книга Марко Поло, описавшего чудеса и неисчислимые богатства Востока. Сокровища и диковины мира воспламеняли воображение и влекли в дальний путь.

Великие географические открытия, связанные с необходимостью пересекать океаны, были бы невозможны без достижений европейской науки и техники. Чаще всего речь шла не о принципиально новых изобретениях, а о широком внедрении в практику мореплавания приборов, давно известных ученым. Прежде всего требовались быстроходные и маневренные парусные корабли, которые при небольшом экипаже отличались бы достаточной грузоподъемностью и могли двигаться нужным курсом при любом направлении ветра. Таким кораблем оказалась каравелла, которая приобрела законченный вид на верфях Португалии к концу XIV — началу XV в.

Чтобы прокладывать нужный курс в открытом океане и определять положение судна, требовались соответствующие навигационные приборы. К XV в. европейские моряки уже повсеместно пользовались компасом, известным в Европе с XII–XIII вв. Широта определялась с помощью астролябии, однако установление долготы оставалось проблемой вплоть до XVIII в. Большим подспорьем для моряков служили Региомонтановы таблицы, изданные немцем Иоганном Мюллером (Региомонтаном) в 1474 г. и составленные на несколько десятилетий вперед. Они позволяли в момент солнечного или лунного затмения определять местонахождение судна. Изменились и географические карты: традицию изготовления точных и подробных карт (портуланов), выработанную в Средиземноморье, португальцы стали использовать для картографирования Африки, а затем и Азии.

Важную роль сыграло изобретение в середине XV в. книгопечатания. Становится относительно доступной и литература путешествий с ее описаниями богатств Востока, и справочная литература по навигации, и сообщения о новейших открытиях, провоцировавшие дальнейшие поиски.

Когда вслед за первыми открытиями начались военные конфликты с жителями заморских земель, особое значение приобрело военно-морское превосходство европейцев, которое в этом смысле тоже стало предпосылкой успешных плаваний. И если на суше развитые страны Востока в военном отношении долгое время не уступали европейцам, то на море португальские корабли, быстроходные, маневренные и вооруженные артиллерией, сразу же показали свою силу. А в Африке и Америке военное превосходство европейцев на суше и на море было очевидным.

Первыми на просторы океанов вышли страны Пиренейского полуострова, и это не случайно. Хотя Испания и Португалия не принадлежали к числу наиболее экономически развитых стран Европы, само географическое положение предрасполагало их к экспансии в Атлантике. У них имелись удобные порты, опытные моряки, давние и богатые морские традиции. Португалия к середине XIII в. завершила свою Реконкисту, а ее продолжением стало продвижение в Северную Африку — сначала в виде военных походов против мусульман, затем в виде морской экспансии. Соперничавшая с Португалией Испания первоначально уступала ей на море; тем не менее в начале XV в. Кастилии удалось обосноваться на Канарских островах, ставших удобной отправной точкой для дальнейшего продвижения и своего рода опытным полигоном для разработки практик колонизации. К концу XV в., когда в основном завершилось объединение страны и окончилась Реконкиста, Испания была готова к морской экспансии, тем более что после завершения Реконкисты многие занятые в ней дворяне, оставшиеся не у дел, готовы были ввязаться в новые авантюры.

Португальцы на пути в страны Востока

Великим географическим открытиям предшествовал период португальского продвижения вдоль побережья Западной Африки, сыгравший важную роль в их подготовке. Начало ему положило взятие войсками Жоана I марокканского порта Сеута (1415). Один из сыновей Жоана I вошел в историю как Энрике (Генрих) Мореплаватель (1394–1460), хотя сам он не принял участия ни в одном дальнем плавании и ступал на корабль лишь для участия в военных предприятиях. Энрике знал, что в Сеуту по транссахарским торговым путям поступали с юга золото, слоновая кость, чернокожие невольники, и решил попробовать достичь южных стран, плывя вдоль побережья Западной Африки. Прежде европейцы продвигались в этом направлении лишь до Канарских островов. Дальше простирались неведомые земли. Энрике, являвшийся магистром португальского духовно-рыцарского ордена Христа, использовал свои средства и влияние для того, чтобы на протяжении 40 лет почти ежегодно отправлять экспедиции на юг. При дворе принца собрались лучшие географы, астрономы и математики, он не жалел денег на географические карты и на оплату службы самых опытных моряков.

Результаты не заставили себя ждать. В 1419–1420 гг. португальцы достигли островов Мадейра, в конце 20-50-х годов XV в. были открыты Азорские острова. Наибольшие трудности вызывало продвижение на юг вдоль побережья Африки.

Долгое время экспедиции не приносили прибыли и организовывались лишь благодаря энтузиазму Энрике. Но в начале 40-х годов XV в. португальцы достигли тех ее районов, где жили негры; их стали захватывать в плен и обращать в рабство. Работорговля являлась тогда неотъемлемой стороной жизни стран Южной Европы, и заморские экспедиции, прежде убыточные, начали приносить огромные доходы.

Осознав новую опасность, местные жители бежали от чужеземцев в глубь континента. Европейцы же в поисках новых рабов плыли дальше, туда, где о них еще не знали. Так работорговля оказалась стимулом для дальнейшего продвижения вдоль африканского побережья. В 1445 г. португальцы обогнули Зеленый мыс, а в 1456 г. открыли острова Зеленого мыса. Наряду с работорговлей португальцы вели меновую торговлю, получая за дешевые ткани и безделушки золото и слоновую кость.

Темпы продвижения португальцев ускорились после того, как в 1462 г. они достигли Гвинейского залива. Поворот линии побережья к востоку оказался для них неожиданностью. Вероятно, именно тогда у них зародилась мысль о возможности морского пути в Индию. Правда, в 1472 г. они достигли того пункта, где береговая линия вновь поворачивала на юг: надежда быстро достичь Индии угасла. Но продвижение приостановилось по другой причине: для освоения богатств побережья Гвинейского залива требовалось время. Однако, когда португальцы нашли здесь золотые рудники, для их разработок потребовались большие партии рабов и продвижение на юг возобновилось.

В плавании 1487–1488 гг. Бартоломеу Диаш достиг южной оконечности Африки и вошел в Индийский океан. Он хотел сразу же достичь Индии, но изнуренные трудным плаванием матросы потребовали возвращения, и капитан, опасаясь бунта, вынужден был повернуть назад.

Васко (Вашку) да Гама, перед которым была поставлена задача достичь Индии, учел опыт предшественников и повел корабли не вдоль берегов Африки, а через открытый океан, используя благоприятные ветры и течения. Обогнув южную оконечность Африки, он достиг портов ее восточного побережья, сначала Мозамбика, затем Момбасы и Малинди, вовлеченных в арабскую торговлю. В мае 1498 г. Гама с помощью знаменитого арабского лоцмана Ахмеда ибн Маджида достиг г. Каликут на Малабарском (западном) берегу Индии. Враждебно встреченные арабскими конкурентами, португальцы тем не менее сумели закупить пряности и вернуться домой. Людские потери были огромны, но цель достигнута: экспедиция проложила морской путь в Индию. Выгоды прямой морской торговли с Востоком стали очевидны. С рубежа XV–XVI вв. и до начала эксплуатации Суэцкого канала (1869) торговля Европы со странами Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии велась в значительной мере по этому маршруту.

Утвердиться на Востоке и вытеснить оттуда арабских купцов, которые к тому времени господствовали в бассейне Индийского океана, можно было только силой. С этой целью португальцы стали вести против арабов необъявленную морскую войну. Однако, не располагая необходимыми людскими ресурсами, Португалия не могла рассчитывать на завоевание огромных густонаселенных и сильных в военном отношении стран Востока. Зато она использовала для укрепления своих позиций и искусно разжигала противоречия между правителями соседних государств.

Фундамент португальского господства в Индийском океане заложил первый вице-король Индии Франсишку де Алмейда (1505–1509). В 1509 г. у острова Диу он разбил флот султана Египта, которому, по понятным причинам, помогали венецианские советники. Сменивший Алмейду Афонсу д’Албукерке (вице-король в 1509–1515 гг.) утвердился на Малабарском берегу Индии, сделав центром португальских владений город Гоа, и начал проникновение на Коромандельский берег и на Цейлон. Португальцы узнали, что часть ценных пряностей (прежде всего гвоздику) привозят в Индию из Юго-Восточной Азии, и двинулись туда. В 1511 г. они захватили Малакку, установив контроль над важнейшим торговым путем, соединявшим Южную Азию с Дальним Востоком. Одновременно они заняли Ормуз и остров Сокотра — стратегически важные пункты на путях из Индийского океана в Красное море и Персидский залив.

Флотилия Васко да Гамы. Рисунок XVI в. из «Книги армад». Академия наук, Лиссабон

Так возникла португальская колониальная империя — первая в истории Нового времени. Она основывалась на почти монопольной торговле пряностями и контроле над важнейшими морскими коммуникациями. По всему маршруту следования кораблей из Португалии в Индию (и далее в Малакку) была создана система хорошо укрепленных фортов в наиболее важных пунктах. Чтобы не допустить снижения цен, Португалия ограничивала объемы ввозимых восточных товаров, особенно пряностей. Правда, несмотря на успехи в борьбе с арабскими купцами, португальцам не удалось полностью вытеснить их из торговли индийскими пряностями. Тем не менее прибыли португальцев достигали 800 %, и не случайно сразу же после возвращения Васко да Гамы король Мануэл I стал именоваться «Король Португалии и Алгарви, Заморских стран в Африке, господин Торговли, Завоевания и Мореплавания Аравии, Персии и Индии».

В 1513 г. португальцы добрались до Южного Китая, а в 1553 г. основали в Макао (Аомыне) торговую факторию. В 1542 г. они высадились в Японии и сначала смогли там закрепиться, но в 1617 г. их вытеснили оттуда голландцы.

Важную роль в колониальной экспансии играли миссионеры, особенно иезуиты, добившиеся больших успехов в христианизации местного населения. Особенно отличился соратник Лойолы выходец из испанской Наварры Франсиско Хавьер (Франциск Ксаверий), в 1542–1552 гг. проповедовавший в Африке, Индии, Японии и в других странах Востока.

Иезуиты сыграли важную роль в исследовании европейцами внутренних областей Азии. Так, португалец Бенту де Гойш, проповедовавший христианство в Индии и представлявший португальскую колонию Гоа при дворе Акбара Великого, в 1602–1605 гг. под видом армянского купца первым из европейцев совершил сухопутное путешествие из Индии в Китай. Через Афганистан и Яркенд он добрался до Сучжоу на границе Китая, но в страну его не пустили, и в 1607 г. Гойш там же и умер, успев, однако, ознакомить с собранной им информацией иезуита, присланного ему на помощь из Пекина (где к тому времени уже действовала миссия во главе с Маттео Риччи).

Другой португальский иезуит Антониу де Андраде в 1624 г. под видом паломника-индуса пересек Гималаи и одним из первых среди европейцев оказался в Тибете, где изучал быт, нравы и религию местного населения. Написанный им отчет, изданный в 1626 г. под названием «Новое открытие Великого Китая или Тибетского царства», вызвал в Европе огромный интерес — в том числе и потому, что Андраде сопоставил буддизм с христианским богословием, и это, возможно, оживило полузабытую легенду о царстве пресвитера Иоанна.

Благодаря иезуитам и другим монахам-миссионерам европейцы получили более подробные и точные, чем прежде, сведения о Востоке, а жители стран Востока — о Европе и Новом Свете. Так, «История наиболее достойных внимания вещей, ритуалов и обычаев великого королевства Китай» (1585) испанского августинца Хуана Гонсалеса де Мендоса стала первой книгой о Китае, написанной европейцем со времен Марко Поло. Она пользовалась огромным читательским успехом, пока в 1615 г. не была превзойдена гораздо более информативным и точным сочинением Маттео Риччи о проникновении иезуитов в Китай.

Открытие, исследование и завоевание Америки

Открытие Америки Колумбом. В 1483 г. генуэзский моряк Христофор Колумб (1451–1506) предложил королю Португалии Жоану II проект западного пути в страны Востока. Колумб исходил из достаточно распространенной к тому времени идеи шарообразности земли, что делало западный путь в страны Востока принципиально возможным. Стремясь доказать, что этот маршрут реально осуществим, Колумб сильно преуменьшил размеры земного шара и, напротив, преувеличил протяженность Евразии с запада на восток. Комиссия экспертов, рассматривавшая проект в Лиссабоне, разумеется, увидела его слабые стороны, и Колумб получил отказ. Видимо, сыграло свою роль и то обстоятельство, что португальцы надеялись вскоре проложить путь в Индию вокруг Африки.

В 1485 г. Колумб приехал в Испанию, рассчитывая увлечь своим замыслом королей Фернандо (Фердинанда) и Изабеллу, но испанские эксперты также отвергли проект, осуществление которого к тому же было чревато конфликтом с Португалией: по испано-португальскому договору 1479 г. права на открытия и колонизацию к югу от параллели Канарских островов принадлежали Португалии, а предполагаемый маршрут Колумба приводил его именно в португальскую зону влияния. Однако Колумбу удалось увлечь своим замыслом влиятельных финансистов, придворных и служителей церкви, которые убедили королевскую чету принять проект.

В августе 1492 г. три корабля Колумба покинули испанскую гавань Палое, а в начале сентября, после остановки на Канарских островах, двинулись оттуда на запад. 12 октября 1492 г. (этот день стал национальным праздником Испании) корабли достигли первой земли за океаном — одного из Багамских островов. Колумб, уверенный, что находится недалеко от Индии, назвал местных жителей индейцами (indios). В этом плавании были также открыты северные берега островов Куба и Гаити; последний Колумб назвал «Испанским островом» («Ла Исла Эспаньола», или просто Эспаньола). Перед возвращением в Испанию Колумб оставил часть экипажа в крепости Навидад на Эспаньоле — первом со времен норманнов европейском поселении в Америке. В марте 1493 г. экспедиция вернулась в Испанию.

Позже Колумб совершил еще три плавания, в ходе которых открыл Малые Антильские острова, часть побережья Кубы и Эспаньолы, а также участки побережья материка в Южной и Центральной Америке. До конца жизни он считал, что проложил морской путь в страны Востока. Однако доходы с новых земель едва ли покрывали расходы короны. Монархи, обманутые в своих надеждах, изменили отношение к Колумбу; он умер в опале. Значение его открытия было осознано позже, но уже его младший современник Бартоломе де Лас Касас писал: «Лучшее из всего, что произошло после сотворения мира и смерти его Создателя, — это открытие Индий, которые потому и названы Новым Светом».

Открытие Колумба потребовало от испанской короны пересмотреть прежнее соглашение с Португалией. Тордесильясский договор 1494 г. делил Атлантику уже не в широтном направлении, а от полюса к полюсу по меридиану, проходившему в 370 лигах (ок. 2200 км) к западу от Канарских островов. Территории к востоку от этой линии стали зоной влияния Португалии, к западу — Испании. Договор устроил и испанцев, закрепивших за собой права на открытые ими земли, и португальцев, сохранивших контроль над морскими путями к югу Африки и далее в Индию. А когда в 1500 г. была открыта Бразилия, выяснилось, что линия раздела оставляла ее восточную часть португальцам. Тордесильясский договор, который иногда называют первым разделом мира, регулировал отношения между Испанией и Португалией в этой сфере до XVIII в., хотя другие державы его не признавали.

С 90-х годов XV в. испанские монархи заключали соглашения с лицами, готовыми снарядить заокеанские экспедиции. В результате уже на рубеже XV–XVI вв. А. де Охеда, В.Я. Пинсон и другие мореплаватели открыли непрерывную линию побережья Южной Америки от Панамского перешейка и почти до Южного тропика. Становилось все очевиднее, что эта земля — не Азия. Впервые об этом заявил во всеуслышание итальянец Америго Веспуччи, участник испанских и португальских экспедиций к берегам Южной Америки. В 1503–1504 гг. он рассказал о своих плаваниях в двух письмах, которые в считанные годы выдержали множество изданий. В них он подчеркивал, что речь идет о прежде неизвестном материке — Новом Свете. Живые описания природы открытых земель и нравов их обитателей обеспечили письмам огромную популярность. В 1507 г. картограф Мартин Вальдземюллер из Лотарингии приписал Веспуччи заслугу открытия четвертой части света и предложил назвать ее Америкой. Название прижилось, а затем распространилось и на территорию к северу от Панамского перешейка. В то же время острова, открытые Колумбом, — Вест-Индия — сохранили следы первоначального названия. А испанцы, португальцы и итальянцы еще долго называли всю Америку Новым Светом, Индиями или Западными Индиями.

Открытие западного пути в страны Востока. Сначала земли Америки разочаровывали европейцев: золота там нашли мало, пряности по качеству были хуже азиатских. Протянувшаяся на многие тысячи километров непрерывная береговая линия Нового Света стала восприниматься как препятствие на западном пути в страны Востока. В 1513 г. отряд испанцев под руководством Васко Нуньеса де Бальбоа пересек Панамский перешеек и вышел к Тихому океану, получившему тогда название Южное море. С этого времени испанцы и португальцы еще усерднее искали пролив, который соединял бы Атлантику с Южным морем. В 1518 г. свой проект выдвинул португальский моряк Фернан Магеллан (Магальяйнш), утверждавший, что знает, где находится пролив.

Магеллан много лет служил португальской короне на Востоке и в Африке, но не получил за это достойного вознаграждения. Недовольный, он перешел на испанскую службу и предложил достичь Островов пряностей западным путем через якобы известный ему пролив, опередив Португалию в Юго-Восточной Азии. В 1519 г. пять кораблей под руководством Магеллана пересекли Атлантику и затем проследовали на юг вдоль восточных берегов Южной Америки. Магеллан нашел искомый пролив (позже названный в его честь), а затем достиг и Южного моря. Именно Магеллан и его спутники нарекли его Тихим океаном: на протяжении трех месяцев, пока они пересекали его, морякам посчастливилось избежать бурь, хотя они жестоко страдали от голода и жажды. В марте 1521 г. флотилия достигла Марианских, а затем и Филиппинских островов (названных так в 40-е годы XVI в. в честь наследного принца, будущего короля Филиппа II). Стремясь закрепиться на них, Магеллан вмешался в распрю между местными князьками и погиб в стычке. Позже спутники Магеллана достигли Молуккских островов, хотя и не смогли опередить там португальцев.

Лишь один корабль экспедиции, «Виктория», пересек Индийский и Атлантический океаны и вернулся в Севилью. Из 265 человек, ушедших в море тремя годами раньше, на берег сошло 18 изнуренных голодом людей, совершивших первое в истории кругосветное плавание (1519–1522). Привезенные пряности окупили все расходы на экспедицию.