Помоги проекту - поделись книгой:
Лев Константинов
Схватка[1]
Иногда думаю: было ли все это? И надо ли писать о том, что ушло безвозвратно в прошлое?
Были ли алые ночи с пожарами, кровавые бандитские налеты, были ли восходы, вспоенные кровью, и закаты, затянутые густым дымом?
И встает в моей памяти девочка-комсомолка, пришпилили ее палачи к яблоне полуметровыми гвоздями, смешался яблоневый цвет с девчоночьей кровью.
Сквозь частокол лет вижу старика с иконой — идет навстречу бандитскому автомату, икона в протянутых руках, кричит: «Сыны мои! Най буде ваша месть крывавою!» — и гремит очередь, рвет свинец стариковскую грудь, на лбу у иконного Иисуса просверливает кругленькие, аккуратные отверстия. «Бога расстреляли!» — шепчет старик и падает, прижимая лик святого к груди: нет рядом с ним сынов.
Но они придут и отомстят!
Еще вижу Марию Шевчук. Стала самая красивая девушка в районе, секретарь райкома комсомола, чекисткой. В заявлении о приеме в партию писала: «Если потребуется, погибну в борьбе за счастье родного народа…» Эти же слова повторила полковнику-чекисту перед ответственной операцией. Полковник сердито сдвинул брови: «Погибнуть в наших условиях не трудно. Приказываю возвратиться живой!»
Вспоминаю ребят — сельских комсомольцев. Храбро сражались они за свои убеждения, за народ свой и мечты свои, не дрогнули, не отступили.
Славные хлопцы, звали их в те годы крылато: «ястребки», Много лет прошло. Давно вымел народ на свалку истории банды украинских буржуазных националистов.
Из командировки в командировку ведет меня по моей республике длинная дорога. Тысячи километров изъездил по счастливой земле, побывал на многих заводах, в колхозах, на премьерах народных театров, на первых уроках в новых школах, взбирался на леса новостроек и спускался с шахтерами в лаву, шел от города к городу, от села к селу — и поневоле думалось: было ли то на земле, о чем рассказали документы, что хранит память?
Да, было! И надо, чтобы знали о том, что произошло четверть века назад в лесах Западной Украины, дети и внуки наши.
Ибо учит народ: не забывай своих друзей, но вечно помни и врага своего!
Когда к дому твоему подходит поджигатель и сует под крышу пылающий факел — отруби ему руку.
Когда на поле твое забредает ненависть — убей ее, выполи с корнем, как чертополох.
Мы обязаны помнить тех, кто с оружием в руках завоевывал паше счастье, преградил дорогу лютому врагу.
Рассказываю о них.
Из доклада Политуправления пограничных войск НКВД СССР (январь 1945 г.):
В конце первой недели занятий первокурсников филфака областного педагогического института попросили собраться в Большой аудитории. Там обычно проходили все собрания. Пришли декан, секретарь факультетского комсомольского бюро, представитель профкома, преподаватели.
Декан Петр Степанович Бойко, невысокий, сухощавый, очень энергичный, взял слово первым. Он говорил, по преподавательской привычке четко разделяя фразы паузами, взмахом руки выделяя наиболее важное:
— Дорогие друзья! Мои молодые коллеги! Мы рады приветствовать новое пополнение студенческой семьи нашего института…
Декану дружно захлопали. Он жестом прервал аплодисменты.
— Совсем недавно закончилась война — святая война народа нашего за свободу, за жизнь детей, за то, чтобы колосился хлеб на полях и цвели сады. Я вижу среди вас тех, кто с оружием в руках прошел дорогами войны от Днепра до Берлина. Примите наши поздравления, товарищи демобилизованные воины, с началом первого в вашей жизни студенческого года!
Бойко преподавал в этом институте еще в довоенные панские времена. Очень недолго преподавал — коммуниста Бойко польская дефензива[4] бросила в тюрьму. Сейчас он жадно всматривался в зал: перед ним сидели студенты, учить которых он всю жизнь мечтал. Вот парни в гимнастерках, на груди ордена, медали «За взятие…» и «За освобождение…». Пожалуй, по наградам вон того чернобрового хлопца можно географию Европы изучать: Варшава, Вена, Берлин… Демобилизованные солдаты держатся вместе, разместились на соседних скамьях.
— В 1939 году край наш соединился со своей сестрой — Советской Украиной. Сбылась вековая мечта украинцев. У нас была установлена народная власть. Но война прервала мирный труд. Фашисты хотели отнять у нас все, чего мы достигли, утопить в крови национальное самосознание, уничтожить нашу культуру. Речь шла о жизни и смерти Украины — это понимал каждый украинец-патриот. Фашистским оккупантам верно служили буржуазные националисты, притащившиеся в их обозе. Народы-братья одолели гитлеровского зверя. Воссоединенная Украинская Советская Социалистическая Республика залечит раны, нанесенные фашистским лихолетьем, и станет еще сильнее, еще краше. Мы сердечно приветствуем сегодня детей рабочих и крестьян, которым Советская власть открыла широкую дорогу к знаниям…
Девчата устроились отдельно от хлопцев. Гафийки, Стефки, дочери вчерашних батрачек, будут учиться крепко, основательно, так же, как и трудились от зари до зари с малых лет. Одеты в простенькие, сукенки,[5] сшитые старательным, но несведущим в модах деревенским портным. Рядом с ними — парни в пиджачках грубого сукна, неуклюжие, стеснительные, а в глазах крутое упрямство — выучимся. И действительно выучатся: будущие молодые интеллигенты, они будут верно служить народной власти. Все старше, чем положено для первого курса: по три-четыре года украла война.
Несколько горожанок держатся более независимо. Они и одеты получше.
— Учитесь и помните, что дорогу к знаниям вам открыл народ, — так закончил свою речь декан.
Прошло всего пять дней занятий. И это собрание было первым для сотни парней и девчат. После приветствий представителей общественных организаций декан предложил выбрать старостат.
— Загребального старостой! — выкрикнул кто-то из демобилизованных.
— Товарищ Загребальный, встаньте, пожалуйста, — попросил декан.
Поднялся широкоплечий хлопчина с медалями за Варшаву, Вену, Берлин. Руки по швам, подбородок гордо вскинут:
— Старший сержант Загребальный!
Все засмеялись, и студент виновато объяснил:
— Простите, не привык я еще по-гражданскому.
— Ладный из тебя староста получится, товарищ старший сержант, — с удовольствием отметил декан. — А кого тебе в помощники определим? Может, дивчину? Девушек ведь здесь большинство, им и власть…
В аудитории установилась тишина. Ребята раздумывали, поглядывали на соседей. В самом деле, кого?
— Иву Менжерес! — предложили из девчоночьих рядов.
— Кто назвал кандидатуру Менжерес — встаньте.
Поднялась высокая белокурая студентка. Смело затараторила:
— Она все вступительные экзамены сдала на «отлично». И товарищам помогала, если кто чего не знал.
Потом по просьбе декана поднялась Ива Менжерес. Она оказалась худенькой стройной темноглазой дивчиной. На белоснежную блузку легла тугая русая коса. А взгляд из-под бровей настороженный, дерзкий. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не та неприступная холодность, которую, казалось, источала вся ее фигурка.
— Благодарю за доверие. Но это не для меня…
— Почему? — удивился декан.
— Я поступила в институт, чтобы учиться, а не на собрания время тратить.
Студенты зашумели:
— Смотри ты какая!..
— И где только росла?
— Комсомолка? — спросил секретарь комсомольского бюро.
— Нет, — отрезала девушка.
— Примем, — добродушно улыбнулся секретарь.
— Кого-нибудь другого, только не меня.
Девушка злилась, это было заметно по тому, как сдвинулись к переносице брови, как заплетала и расплетала пушистую метелку косы. И эта злость окончательно развеяла симпатию, с которой многие ребята вначале смотрели на свою привлекательную сокурсницу.
— Отклонить кандидатуру Менжерес! — закричали сразу несколько человек.
— Не надо нам такую в старостате!
В президиуме недолго пошептались, потом декан сказал:
— Студентка Менжерес отводит свою кандидатуру. Это ее право. Думаю, у нас найдутся товарищи, которые охотно поработают на благо всех.
После собрания Бойко попросил задержаться на несколько минут секретаря комсомольского бюро и нового старосту Загребального.
— Вот что я хотел сказать вам, хлопцы. Еще в тридцатые годы знал я профессора Менжереса: работал он тогда в нашем институте.
— Вот номер! — искрение удивился Загребальный.
— Отец нашей студентки был одним из поборников «самостийности», у него в доме постоянно собиралась националистически настроенная молодежь.
— Все понятно, — резко сказал секретарь бюро. — Яблоко от яблони падает недалеко…
— Не торопись с выводами, Рубенко, — оборвал комсорга декан. — В биографии Ивы есть и другие страницы — немецкий концлагерь, скитания по Европе. Девушка горя хлебнула немало, отсюда и ее озлобленность. Конечно, кое-что досталось в наследство и от отца. Нам, коммунистам, пришлось в те годы немало поработать, чтобы преодолевать влияние националистически настроенной профессуры на молодежь. Рассказываю вам это для того, чтобы обратили на Иву особое внимание, помогли ей войти в студенческий коллектив, посмотреть на нашу жизнь честными глазами…
…После собрания Ива медленно шла по длинному институтскому коридору: слева — дверь, справа — окно, снова дверь, снова окно.
— Не журись, Иво, — вдруг услышала рядом. Быстренько оглянулась — Оксана Таран, однокурсница. Неслышно подошла, обняла за плечи.
— Не печалься, сестро, говорю. Вот только не пойму, с чего это ты душу напоказ выставила?
— Чтоб не цеплялись больше!
— Молодая, необъезженная, — улыбчиво и доброжелательно говорила Оксана. — Видно, мало тебя жизнь трепала, злые ветры ласкали…
— Не жалей — не люблю.
— На сердитых воду возят.
— Какая есть. Только на мне не поедут: где сядут, там и слезут.
Из института вышли вместе. Вечер был теплый, ласковый. День только-только догорел, и солнце, завалившееся за горизонт, подкрасило небосвод алым цветом. Студентки шли бульваром, катили навстречу коляски молодые мамаши, мальчишки взбирались на каштаны, трясли деревья — хлопались о землю зеленые колючие шары.
— Ты где живешь? — спросила Оксана.
— Я ведь горожанка. У отца был свой дом. Оставили мне в нем от щедрот квартиру.
— А мне говорили — приезжая…
— Можно и так считать. В тридцать седьмом наша семья перебралась в Польшу. Там я и росла. А теперь, этим летом, возвратилась. И никого из родных не нашла — всех война разбросала по свету белому. С большим трудом удалось отхлопотать квартиру, собрать кое-что из имущества. Спасибо, добрые люди помогли. А ты где устроилась?
— Комнатку снимаю у одной хозяйки. Одно только плохо — сын ее из армии возвратился, новое жилье надо искать.
Ива предложила:
— Перебирайся ко мне. У меня просторно. А вдвоем все веселее.
— Ой, Ивонько, — растрогалась Оксана, — не знаю, как тебя и благодарить!
— Тогда вот тебе мой адрес, завтра и перебирайся.
У перекрестка расстались. Оксана на прощанье еще раз посоветовала:
— А ты все-таки ни чувствам, ни словам воли не давай. Ни к чему…
На углу двух центральных улиц — Киевской и Советской — находилась часовая мастерская, одна из лучших в городе. В ее зеркальных витринах теснились часы всевозможных марок и фирм. Во всю стену витрины огромные часовые механизмы — громоздкие, неуклюжие, обильно украшенные золочеными завитушками, и часы с маятниками, раньше отмерявшие время в родовых шляхетских имениях, и современные точнейшие хронометры. Были часы из бронзы, фарфора, дерева. Среди этого великолепия резко выделялись скромные ходики с кукушкой. Все механизмы тикали, стучали, щелкали маятниками — шли. Они не нуждались в ремонте. Эти витрины были гордостью заведующего мастерской, известного в городе часовых дел мастера Андрея Трофимовича Яблонского. На сбор удивительной коллекции он потратил полжизни.
Перед витринами останавливались прохожие, разглядывали диковинки, восторженно покачивали головами. И ничего удивительного не было в том, что некоторые заходили в мастерскую, просили продать понравившиеся часы или, наоборот, предлагали для покупки свои. Обычно им отказывали — часами не торгуем, но если надо починить — справимся с любыми. Фирма, так сказать, гарантирует качество. Иногда администратор приглашал пройти к заведующему, поговорить с ним. Этой чести удостаивались немногие.
Поделиться книгой: