Помоги проекту - поделись книгой:
1) Доктор Вакуловский рассказывает следующее: «Моя служба заставляет меня дежурить в госпитале. Однажды, в минувшую зиму, я только что улёгся спать, как вдруг стучит кто-то. Отворяю дверь, вижу - фельдшер. „Ваше благородие, в палате № такой-то, больной очень плох“. „Хорошо, - сказал я, - сейчас иду“. Подымаюсь по лестнице и вижу, - стоит больной в халате, как живой, - „Зачем не спишь?“ - сказал я, и вдруг больного - как нет. Прихожу в палату, а фельдшер говорит: „Сейчас успокоился“. Прикладываю руку ко лбу - холодный; щупаю пульс - не бьётся; кладу руку на сердце - всё тихо... А больной - вылитое лицо того, что попался мне навстречу на лестнице. Я не передавал никому этого рассказа, только внёс его в свою записную книжку. Вернувшись в дежурную, я не мог тотчас же спать, а сел писать и написал статью по поводу рождения А.В. Жуковского, появившуюся потом в Русинской газете „Слово“. Очевидно, мозг мой не был вовсе настроен к чему-либо фантастическому, о чём не замедлили бы начать говорить иные, если бы я вздумал рассказать им этот факт. Значит, не галлюцинацией было то, что я увидел перед собою умершего больного»...
2) Г-н Т., старый холостяк, не верящий ни во что сверхъестественное, имел привычку каждый вечер перед сном гулять, иногда навещать любимого своего племянника и, если застанет его дома, то, просидевши у него до половины двенадцатого, никак не позже, возвращался домой, сопутствуемый, племянником.
В одну из таких возвратных прогулок дядя, подходя к своему дому (жил он в нижнем этаже, на улицу), обратился к племяннику с замечанием: «Странно, что у меня в кабинете свет!» Племянник с удивлением заметил то же самое. Интересуясь этим, они заглянули в окно и что же увидели? - Сам дядя, в халате и ермолке, сидел за письменным столом, немного спустя встал, взял со стола свечу и ушёл за драпировку, разделявшую спальню от кабинета, потом завернул занавес, и свеча потухла. Действительный дядя настолько испугался, что, несмотря на стремление племянника исследовать факт, заявил, что идёт ночевать к нему и так настоятельно, что племяннику пришлось согласиться.
На другой день, рано утром, когда все ещё спали, лакей дяди, старик Василий, прибежал, спрашивая испуганно и торопливо у прислуги племянника, тут ли его барин? После утвердительного ответа он умолял как можно скорее доложить о его приходе. Когда его ввели в спальню, где спал дядя, Василий, заикаясь и путаясь, сообщил, что потолок над кроватью барина провалился, и что Господь спас его от верной смерти. Все были поражены. Как это объяснить? (19 января 1884 г.).
3) Случай из жизни писателя и эмигранта Кельсиева, рассказанный им самим:
«Это было давно, когда я ещё учился в коммерческом училище. Я жил на квартире недалеко от училища, а отец мой с семейством жил на Васильевском острове. Он служил чиновником в таможне и занимал казённую квартиру около биржи. Занятый службою, он посещал меня редко. Однажды ночью, когда я ещё не ложился спать и читал какую-то книгу, бывши один в комнате, вижу: моя дверь отворилась и в комнату входит мой отец, бледный такой, печальный. Я нисколько не удивился его приходу, объясняя оный естественною отцовскою заботливостью обо мне. Прямо подошёл ко мне и говорит: „Вася, я пришёл тебя благословить... живи хорошенько и не забывай Бога“. Сказав это, он благословил меня как следует и скрылся, т.е. вышел в эту же дверь. Это посещение не произвело на меня никакого впечатления, как вещь обыкновенная, - отец часто приходил ко мне и так же скоро уходил. Но каково же было моё удивление, когда немного спустя, после ухода моего отца, ко мне стучат в дверь (так как я заперся, чтобы ложиться спать). Отворив дверь, я увидел кучера, приехавшего за мною. Он мне сказал, что отец мой только что скончался. И действительно, как оказалось, он умер не более часа тому назад и именно почти в то самое время, когда я видел его у себя в комнате. Тут для меня стало всё ясно: благословлял меня отец, уже умерший».
4) Доктор, после многочисленных визитов, сидел вечером несколько усталый в своём приёмном кабинете; когда пробила половина девятого, он подумал, что пора ему закончить приём и отдохнуть, и встал с своего кресла, чтобы запереть дверь, но в эту минуту она отворилась и в комнату вошла девочка, худенькая и бледная, с большим платком на голове, и так обратилась к моему другу: «Доктор, пожалуйста, навестите мою мать, - она очень больна». Доктор спросил у девочки её имя, имя матери и их адрес, на что та ответила ему совершенно внятно, и он подошёл к своему письменному столу, стоявшему в глубине кабинета, чтобы записать её слова. Записывая, ему пришло в голову идти к больной тотчас же, вместе с девочкой, но когда он отвернулся, чтобы сказать ей это, её уже не было в комнате. Быстро отворив двери, он вышел на подъезд, посмотрел во все стороны, девочки нигде не было. Немало удивлённый её быстрым исчезновением, он наскоро взял свою шляпу и палку и последовал за нею. Без труда нашёл он дом по данному адресу и был введён к больной: «Я врач, - сказал он, -вы посылали за мной»? - «Нет, не посылала», - ответила больная. Думая, что он ошибся адресом, доктор, читая в своей записи, спросил: так ли её имя? и получил утвердительный ответ. «А есть ли у вас дочка такого-то имени?» На этот вопрос больная ответила не тотчас же; на глазах её блеснула слеза, прежде чем она выговорила с заметным волнением: «Нет, доктор, теперь нет. У меня была девочка, которую звали этим именем, но она умерла полтора часа тому назад» - «Умерла? где умерла?» - спросил доктор. - «Здесь», - отвечала мать. - «Где же лежит её тело?» - «В соседней комнате». Старшая дочь больной повела туда доктора, и он узнал в умершей ту девочку, которая приходила звать его к больной матери.
5) Случай этот сообщён самим сэром Эдмондом Горбни, главным судьёй высшего консульского суда в Китае и Японии, который сам о себе говорит как «о человеке закона, как по образованию, так и по семейным традициям, неспособном давать волю своему воображению и не верящем в чудесное».
Он рассказывает, что, живя в Шанхае, имел обыкновение принимать у себя по вечерам газетных репортёров, приходивших к нему для получения судебных приговоров, которые на другой день должны были появиться на страницах газет. Репортёры довольно аккуратно посещали его с упомянутой целью; в особенности Г-н X...., бывший издателем одной вечерней газеты. Это был странный, молчаливый человек, очень мало говоривший о себе и, очевидно, много испытавший горя в своей жизни. Я с ним не был знаком иначе, как с газетным репортёром и других отношений к нему не имел.
«В тот день, когда имел место необъяснимый случай, о котором хочу рассказать, в 1875 или в 1876 году, я ушёл в свой кабинет, час или два спустя после обеда и занялся перепиской судебных решений. В половину двенадцатого часа ночи я окончил свою работу, позвонил камердинера и передал ему пакет с переписанными приговорами для передачи репортёру, если бы он за ними пришёл. Не было ещё полуночи, когда я разделся и лёг в постель. Нужно заметить, что я сплю очень чутко, в противоположность жене моей, которая, напротив, спит очень крепко, так что бывает трудно разбудить её в первый период сна. Французская постель помешалась как раз напротив камина, на котором стояли часы. Газ вполне не потушался, но только уменьшался, так что во всякое время ночи, не вставая с постели, я имел возможность свободно различать время, когда просыпался и закуривал, по своему обыкновению, сигаретку.
Я уже успел заснуть, когда внезапно был разбужен стуком в дверях моего кабинета. Полагая, что стук произведён камердинером, который пришёл посмотреть, всё ли в порядке и уменьшен ли газ, я повернулся на другой бок с намерением снова уснуть. Но тут раздался снова стук, но уже в дверях моей спальни. Всё ещё полагая, что это камердинер, имеющий надобность передать что-нибудь мне, я сказал: „войдите“. Дверь отворилась, и к моему изумлению, вошёл г. X., репортёр. Я приподнялся с постели и сказал: „Вы, вероятно, ошиблись дверью, решения переданы камердинеру, ступайте и получите их от него“. Но вместо того, чтобы выйти, он приблизился ко мне и стал в ногах постели. „Г-н X., -сказал я, - вы забываетесь, будьте столь добры, выйдите отсюда, вы злоупотребляете моей любезностью!“ Он был смертельно бледен; одет как обыкновенно и, очевидно, не был пьян. - „Я знаю, -сказал он, - что моя настойчивость не извинительна, но, не найдя вас в кабинете, я решился идти сюда“. Я начал терять терпение, но что-то было в наружности этого человека, что меня останавливало вскочить с постели и вытолкать его за дверь. Я отвечал спокойно: „Всё это может быть так, но в настоящую минуту прошу вас выйти“. Но вместо того, он опёрся рукой о постель и тихо, как бы страдая, опустился на постель в ногах у меня. Я взглянул на часы, было двадцать минуть второго. Я опять повторил: „Камердинер получил решения в одиннадцать часов, спуститесь к нему и возьмите их“. Он отвечал: „Простите меня, пожалуйста, но если бы вы знали все обстоятельства, вы бы не отказали мне в моей просьбе. Время не ждёт. Дайте мне сокращённое решение, и я запишу его в своей книжке“, - и с этими словами он из кармана вынимает свою репортёрскую книжку. Я отвечал: „Теперь не время, спуститесь с лестницы, отыщите камердинера и не расстраивайте меня, вы разбудите мою жену, иначе я принуждён буду силою выпроводить вас отсюда“. Он сделал движение рукою. Я опять спросил: „Кто вас впустил?“ - „Никто“, - ответил он, - „Проклятие, - вскричал я, -какого чёрта вам нужно от меня, - пьяны вы, что ли?“ Он отвечал спокойно: „Нет и никогда больше пьяным не буду. Но я прошу вас, сэр, дать мне ваши решения, так как времени остаётся немного“. -„Вы кажется, очень мало беспокоитесь о моём времени, и это в последний раз, что я позволяю репортёру переступить порог моего дома“. Он отвечал отрывисто: „Это в последний раз, что я вас вижу здесь, или в другом месте“.
Опасаясь, чтобы эта сцена не разбудила моей жены и не испугала её, я в самых сокращённых выражениях продиктовал ему свои решения, которые он, казалось, стенографировал. Это продолжалось от двух до трёх минут. Когда я кончил, он поднялся, поблагодарил меня, просил извинить за беспокойство, открыл дверь и вышел; я взглянул на часы, было ровно половина второго. В это время проснулась леди Горбни и, полагая, что она слышала наш разговор, я передал ей, что случилось. На другой день, одеваясь, я опять пересказал ей ночное приключение.
Я прибыл в суд за несколько минут до 10 часов. Пристав вошёл в мою комнату, подал мне мою судейскую одежду и сказал: „Сэр, случилось печальное происшествие сегодня ночью. Бедный X. был найден мёртвым в своей комнате“. - „Боже мой! возможно ли это! - воскликнул я, - отчего и в какое время он умер?“ - „Кажется, что он поднялся в свою комнату по обыкновению в десять часов, чтобы работать для своей газеты. Около полуночи жена заходила к нему спросить, скоро ли он кончит и пойдёт спать, но он отвечал: „Мне остаётся только приготовить отчёт о судебных решениях, и я кончу“. Однако в час с четвертью жена вторично зашла к нему и опять увидела его пишущим, а потому не пожелала ему мешать. Через четверть часа она снова постучалась к нему и позвала через дверь. Не слыша ответа и полагая, что он задремал, сидя за работой, она приблизилась к нему, чтобы разбудить и, о ужас! - нашла его мёртвым. Его записная книжка, которую я принёс с собою, лежала на земле. Жена послала за доктором, который пришёл немного после двух часов и объявил, что смерть последовала около часа тому назад“. Я взглянул в записную книжку. В ней после обычного предисловия „В высшем консульском суде, главным судьёй Г. постановлены решения по следующим делам -видны были стенографические письмена, которых я разобрать не мог».
Из двух расследований, произведённых одно у репортёра, другое у судьи, оказалось, что репортёр не выходил в эту ночь совсем из дому, и если бы даже и вздумал выйти, - не мог попасть к судье, так как все двери, по обыкновению, были заперты. «И теперь, как и тогда, - продолжает сэр Эдмонд Горбни, - я утверждаю, что я не спал и был в полном сознании».
В этих последних пяти примерах нет возможности предположить ни психического аффекта, ни игры воображения. Если нет здесь ни того, ни другого, то надо заключить, что подобные видения реальны. Если же они реальны, то нельзя ли в науке найти, если не прямых, то, по крайней мере, косвенных указаний для возможности какого-либо хотя примерного указания сущности этих явлений, чтобы выяснить себе, хотя бы в общих чертах: что такое человек? Какие элементы составляют его существо? Что остаётся при нём после его смерти и, наконец, что покидает и оставляет он земле, расставаясь с ней?
Глава III.
Душа.
Душа материалистов и позитивистов.
Мышление материалистов и позитивистов никогда ещё не простиралось так далеко, чтобы заметить в человеке хотя какое-либо одно из всех вышеуказанных сверхчувственных ощущений, состояний или явлений. Большинство позитивистов не только не верит и не допускает их совсем, но не допускает никакого ровно отвлечённого или духовного элемента в строении человеческого существа и ровно ничем не отличает существо человека от животных, животных от растений, растений от кристаллов, кристаллов от обыкновенной неорганической материи. По строению своему всё видимое в природе признаётся ими аналогичным.
Например, М. Литтре в своём «Медицинском Лексиконе» говорит: «Слово
Материалисты учат, что смерть парализует отправления мозга и души, или то, что подразумевается под этим именем, уничтожается с разложением тела. Всю разумную сторону в человеке они считают вполне связанной с отправлениями и строением его мозга, вследствие этого со смертью всё должно будто бы разрушаться. Это факел, который зажигается с жизнью и гаснет безвозвратно.
«Человек, - говорят материалисты, - рождается от зародыша, живёт и умирает, как растения и животные, и совершенно так же развивается. В растениях и животных со смертью всё пропадает, -отчего было бы это иначе у человека?»
По воззрению материалистов, все проявления в человеке, органические, физические, интеллектуальные и нравственные, зависят единственно от его организма. Мозг имеет способность производить или образовывать мысль, воображение, память, добродетели и пороки совершенно так же, как печёнка имеет способность производить желчь, а слюнная железа - слюну.
Приведём несколько примеров:
«Все способности, которые мы разумеем под именем души, -говорит Карл Фогт (в Phisiologische Brief, стр. 206), - ничто иное, как отправления мозгового вещества. Между мыслью и мозгом такое же отношение, как между желчью, печенью, почками и их отделениями».
Кабанис говорит прямо: «Мысль есть только выделение мозга».
«Все поступки человека суть неизбежные продукты мозгового вещества, - сказал Тэн, - порок и добродетель такие же продукты, как серная кислота и сахар».
Молешотт сказал в своём «Круговороте Жизни», что «человек есть сумма предков и кормилиц, места и времени, воздуха и погоды, звука и света, пищи и одежды».
Утверждая, что мысль есть результат работы мозга, материалисты впадают в ужасную ошибку. Мысль не материальна, не вещественна, а потому смешивать оба понятия - материя и мысль, добродетель и сахар - не имеет ни малейшего основания. Материя, выделяющая мысль, должна тоже быть разумна. Предполагать разум в материи, значит говорить несообразности. Материя, которая разумна, имеет мысль, перестаёт быть материей, а потому не может уже больше называться материей. Разум, мысль, воля - сами по себе нематериальны, они не обладают свойствами материи, они не имеют ни протяжения, ни веса, ни непроницаемости, а, следовательно, они не могут быть продуктами, или проявлениями частей человеческого тела, имеющих материальное сложение, как-то: мозга и нервов; материя может произвести только материю, а никак не отвлечённые предметы. И так ясно, что сам мозг не может производить мысль. Мы знаем, что мозг состоит из воды, фосфора, альбумина, кислорода и т.д. Если способность мыслить заключается не во всём мозгу, но в какой-нибудь части его, - то в какой же именно? Если бы мы предположили, что способность мыслить заключается в какой-нибудь одной неделимой частичке, в каком-нибудь атоме, то и тогда мы не имели ли бы ещё права отвергать бессмертие души, потому что способность мыслить была бы так же неразрушима, как и самый атом. Но ведь при сём надо, чтобы этот атом был бы одной природы, одного вида с мыслью, чтобы производить мысль. Но в этом случае он не может быть материальным. Какого же он вида? Что же он такое?
Природа, духа и материи до того различны одно от другого, что на всех языках, у всех народов, во все века, их считали элементами диаметрально противоположными. Законы и силы духа существуют независимо от законов и сил тела. Сила воли очень различна от силы мускулов, честолюбие от голода, внутреннее желание от жажды. Разве можно найти действие материи в нравственных законах, которые управляют совестью?
Действительно, углубляясь внимательно в сущность предмета, надобно удивляться, как люди, привыкшие размышлять, могли дойти до того, чтобы считать за одно мир духовный и мир вещественный!
Всякое действие должно иметь свою причину, всякое разумное действие должно иметь свою разумную причину. Никто не смешает звука колокола, когда верёвку его случайно раскачает ветер, с тем звуком, который вызван кем-либо для возвещения чего-нибудь. По звуку его мы сейчас отличаем, что приложена к нему разумная воля, ибо никто не признаёт в материи колокола свойство мыслить, следовательно, и способность издавать целесообразные звуки. Никто не думает приписывать трупу человека разум или мысль, следовательно, не свойство материи заставляет его думать и действовать; - ясно, что есть же что-либо, лежащее отдельно от мёртвого тела, которое оживляет его. При звоне колокола эта разумная причина всегда вне его. У человека она всегда внутри, - вот и сходство, и разница.
Итак, человек неоспоримо должен состоять из двух существенно отличающихся друг от друга элементов: один - который думает, другой - который не думает. Это истина неоспоримая и очевидная. Мысль не имеет ничего материального, она сама и отправления её чисто духовные. Рука, палец, ноготь нисколько не думают, и как состав их, так и отправления чисто материальные.
А.Р. Уоллес, учёные заслуги которого ставят его несомненно на ряду с Дарвином, сказал в своём «Естественном подборе»: «Кто хочет сказать, что дух есть продукт вещества, должен предложить определённое представление о веществе, ясно формулировать свойство его и показать, что необходимым результатом некоторого сложного расположения элементов или атомов этого вещества будет появление сознания. Никак нельзя устранить следующую дилемму: или всякое вещество сознательно, или сознание есть нечто отличное от вещества, и, в таком случае, присутствие сознания в материальных формах есть доказательство существования сознательных веществ вне, - независимо от того, что мы называем веществом».
Тиндаль, в своей речи для открытия Британского научного общества, сказал: «Даже и в том случае, если бы мы достигли до уяснения себе движений в мозговых фибрах, сопровождающих наши впечатления, нам бы оставалось ещё объяснить, каким путём в нас является сознание этих впечатлений. Между сознанием и всевозможными модификациями органа навсегда останется бездна, через которую не в состоянии перешагнуть никакой материализм, так как здесь перед ним является нечто, совершенно отличное по существу от превращения одного движения в другое».
Приведём ещё несколько мнений учёных:
1) «Чувства и мысли не только совершенно отличены от всего того, что мы называем веществом, но они находятся на совершенно противоположном полюсе... Они не только наиболее реальны, но, строго говоря, представляют собою единственно достоверное, что мы знаем». (Джон Стюар. Миль).
2) «Между мыслью и явлением физического мира не только не существует никакого сходства, но мы не можем даже себе представить возможности подобного сходства. Есть целая бездна между лишенной сознания (неорганической) жизнью и одаренной сознанием; бездна эта глубока и непереходима» (Профессор Ольмани, президент Британской ассоциации для развития наук).
3) «Существуют люди, - говорит Тэн, - не заслуживающие названия естествоиспытателей (хотя они громко претендуют на название философов), которые утверждают, что не только жизнь, но и даже воля и сознание наше суть простые физические явления». (Лекции физики, стр. 22).
4) «Вещество и движение ничего не могут породить, кроме вещества и движения». (Гертли, La. Psych. de Association, pag 39).
5) «Свет, цвет, звук, теплота, осязание, запах и проч., и проч. суть лишь простые состояния нашего сознания. Что они такое сами по себе мы знать не можем.... Природа сама по себе есть для нас вечный мирок, вечное безмолвие». (Льюис, Ист. Философии).
6) «Когда материалисты переступают границы своей науки и начинают утверждать, что в природе не существует ничего, кроме вещества и движения, - я отказываюсь следовать за ними. На сколько мне известно, „вещество“ и „движение“ суть простые лишь формы сознания, потому что мы знаем не самый вещественный мир, а только наши представления о нём в нашем сознании. Следовательно, Декарт был совершенно прав, сказав, что знание души в нас более непреложно, чем знание нашего тела» (Гёсли, президент Лондонского Королевского Общества).
И в самом деле, когда мы смотрим на какой-либо предмет, можем ли мы сказать, что он именно такой, каким мы его видим, будем ли мы разбирать цвет его, звук им издаваемый, или форму его, всё что мы о нём познаём, всё составляет лишь продукт воздействия этого предмета на наше сознание; это - представления, сделанные нашей душой о нём, но не он сам по себе, следовательно, мы познаём представления нашей души, но не самый предмет, который остаётся всегда вне нашего познания.
Далее, - где вы видели, чтобы в природе что-нибудь пропадало? Даже материя - и та не пропадает. Наука доказывает, что разложившиеся тела переменяют лишь своё состояние и что они могут быть отысканы в другой форме, в другом месте. Наше тело разлагается, растворяется, продукты эти перерабатываются воздухом и водой и производят в этих средах новые комбинации и химические реакции, но никак не пропадают, а перерождаются, тем более думающий элемент человека, или его душа, не может пропасть бесследно. Она может разве только преобразовываться, но не уничтожаться.
Наиболее веское и научное возражение представил Батус. Не трогая общего вопроса, он указывает на частный и второстепенный факт. Он говорит: когда мозг болен, разум, который должен быть проявлением души, тоже не нормален. Если вынуть часть мозга у человека или животного, некоторые способности души пропадают. Следовательно, если пропадёт весь мозг, - как это делается после смерти, душа тоже должна пропасть».
Это абсолютно не верно; можно замечать, что одна какая-нибудь способность души исчезла, но из этого ещё никак нельзя заключить, что душа совсем не существует. Разум затемнён ненормальным состоянием мозга, он даже может мгновенно исчезнуть, для этого не надо душе уничтожаться. В сумасшествии способности разума, воображения, внимания приостанавливаются, но не исчезают: так как немедленно, после выздоровления, они опять появляются в полной их силе.
Как можем мы принять за общее правило, что от ран или от других болезней мозга некоторые способности души совсем пропадают? Способностей души мы ощутить не можем, т.е. ни трогать, ни видеть, - кто же может сказать, что они пропали? Они, может быть, находятся просто в состоянии бездействия; они. могут совершенно свободно, с полной своей энергией работать, после того, как душа отделится от тела, после того, как узы, связывающие её временно с больных телом, будут разорваны.
Это предположение мы постараемся выяснить несколько нагляднее, приведя факт из обыденной жизни: пианист не может выполнить свою пьесу, если в фортепиано не хватает нескольких струн. Но это ещё совершенно не значит, что способности пианиста пропали; дайте ему новый инструмент, или исправьте старый и вы увидите, что пианист покажет вам всё прежнее своё искусство.
«Что я такое? - спрашивает Декарт, во втором размышлении. - Вещь, которая мыслит. Что такое вещь, которая мыслит? - Это вещь, которая сомневается, которая понимает, которая утверждает, отрицает, которая хочет, не хочет, которая так же соображает и которая чувствует».
«Пока, - читаем в параграфе седьмом, - мы отбрасываем всё, в чём можем малейшим образом сомневаться и представляем себе даже, что всё такое ложно, мы легко можем предположить, что нет Бога, нет ни неба, ни земли, что мы не имеем рук, ног и всего тела; но мы никак не можем представить, чтобы не было нас, кои сомневаемся во всех этих вещах, чтобы то, что думает, не существовало на самом деле в то время, как оно думает. Потому заключение: мыслю, следовательно, я есмь, - есть первое и достовернейшее, какое представляется тому, кто размышляет по порядку». (Философ. Декарта. Любимов, стр. 132, 133).
«Я всегда считал, - говорит Декарт в своём посвящении, - что два вопроса - о Боге и о душе, - суть главнейшие из тех, кои должны быть доказаны скорее доводами философии, чем богословия: ибо, если для нас, верующих, достаточно верно принимать, что Бог есть, и что душа не умирает с телом, то неверующим, мне кажется, невозможным преподать сколько-нибудь религию, ни даже какую-либо нравственную добродетель, если предварительно не докажем им эти два положения путём естественного разума»... (Любимов. философ. Декарта, стр. 124).
Глава IV.
Душа спиритуалистов.
Если все позитивисты и материалисты из боязни впасть в ошибки совершенно не изучают человеческой души, обходят все непонятные им места человеческого существа, не обращают внимания на все загадочные явления и факты в жизни человека и в окружающей природе, то значило бы это, что ничего подобного в мире и в человеке нет? Конечно, нет!
Заблуждения позитивистов ясны, они находят возможным изучать в человеке только один элемент; это именно - труп или одну только ту часть человека, которая после смерти обращается в труп. Они считают, что все остальные проявления, как жизненные, так и духовные, как-то: жизнь, сознание, чувства, мышление и т.д. суть только следствия проявления качеств и свойств той материи, которая составляет этот труп. Но ведь мы ясно видим, что когда эти следствия отделятся от трупа, то они становятся самостоятельными, проявляются совершенно независимо от самого трупа, и после чего сам труп уже ни в каком случае не может произвести опять этих же самых следствий и на вечные времена остаётся трупом, в какие бы условия мы его не поставили и чего бы мы с ним не делали. Из чего мы должны заключить, что то, что позитивисты называют следствиями не есть следствие, но самая причина, оживлявшая труп и делавшая этот труп человеком. Эта самая причина, проявляясь в трупе, делала его и живым, одухотворённым, разумным и осмысленным. Вот к изучению этой самой причины, одухотворяющей труп, мы желали бы приступить, но, конечно, уже в этом случае мы должны отказаться от всякой помощи позитивных наук, так как никаких указаний они нам дать не могут, находясь совершенно на ложном пути исследований своих. Ошибка позитивизма понятна. Он никогда не затрагивал никаких вопросов, ни сущности, ни происхождения, ни природы вещей, явлений и фактов; не разбирая вопроса сущности жизни природы и одухотворяющего начала, он и смешал причину со следствием и в следствиях видит причину тогда, когда в действительности зависимость трупа от оживляющего его начала совсем другая.
Если позитивизм не может удовлетворить любознательности человека, желающего себе выяснить хотя примерно, в общих чертах, природу ощущаемого в себе своего «я», не естественно ли обратиться к другим источникам?
Если господствующая наука не даёт ответов на возрождающиеся в умах людей вопросы, существенно необходимые и представляющие в настоящее время потребность для всего общества, то не естественно ли обратиться к другим, одинаково научным и серьёзным учениям, но которые не входят в состав модного и привычного для современных учёных позитивизма.
Мы не находим причины не черпать воды из чужого источника, если свой заражён; так точно нет причины отказывать себе пользоваться существующими теориями и научными системами, вполне серьёзными и разумными только потому, что они не вошли в состав нам привычной науки. На этом основании из множества учений о душе и вообще о существе человека мы приведём здесь три учения, наиболее характерные, а именно:
1) Душа, по учению доктора Сталя, - это первое допущение подобного рода по медицине.
2) Душа, по учению Монтепельской школы, введённой в медицину докторами Бартезом и Лорда. Это самый серьёзный и удачный труд в этом направлении, он может, считаться положительным торжеством науки над материализмом, как определённостью своих воззрений, так и числом своих последователей во Франции, Англии, Италии, а впоследствии и в Германии. Мировоззрение это держится уже более столетия и укрепилось теперь во многих учёных центрах.
И в 3) Душа, по системе доктора Биша. Воззрение Биша достойно внимания в том отношении, что оно нашло себе наибольшее применение в медицине новейшего времени, не составляя само по себе законченного целого. Оно проливает свет на шаткость оснований тех взглядов, которые приняты теперь многочисленными современными деятелями.
Душа по учению Сталя и Аристотеля.
Немецкий доктор Сталь бесспорно может назваться одной из выделяющихся личностей прошедшего века. Он оказал своими трудами великую услугу медицинской философии, ибо ввёл духовный элемент в медицину и тем избавил её от глубокого материализма, который господствовал в ней. Его труд нашёл полное сочувствие в докторах всего света, и в своё время светила науки: Пиду, Труссо, Паршан, Кайоль, Саль-Жирон, Бушю, Шоффар -были все анимисты, защитники и последователи доктора Сталя.
В деталях они несколько изменили первоначальную теорию Сталя, они освободили её от всего, что не согласовалось с медицинскими теориями и новейшими в то время открытиями науки, но сущность учения осталась та же.
В теории своей доктор Сталь приписывает душе человека не только полную чувствительность, но и вполне активную роль; он несколько утрирует необходимые свойства души, придавая ей значение живого существа и приписывая ей следующие качества: сварение желудка, циркуляцию крови, производительность, образование материи, поглощение жидкости и газов, питание и т.д. Сталь придаёт душе некоторый вес и материальность. Кроме того, даёт ей разум, мысль и способность руководить всеми животными отправлениями человека.
Теория эта обнародована Сталем в 1708 году под заглавием «Theoria Medica vera».
«Душа, сотворённая Богом по Его образу и Его подобию, - говорить Сталь, - начинает сама образовывать тело, которое готово её принять. Потом сама приступает к выполнению всех животных отправлений, и на неё же возлагается обязанность и сохранять это тело».
Сталь даёт животным такую же душу, как и человеку, имеющую двойную обязанность, т.е. сотворить себе тело и потом охранять его.
По теории Сталя, материя, сама по себе, играет пассивную роль в организме: она совершенно не способна произвести сама по себе ничего, пока её на это не подвинет разумная душа. Душа -единственная причина наших вольных и невольных действий. Душа питает каждую часть тела, она собирает жидкости всюду, где они нужны, пополняет всё, что Декарт и его современные товарищи приписывали животному разуму. Душа одинаково присутствует в каждой части нашего тела и постоянно заботится об их содержании и сохранении.
В этой теории всякая болезнь организма есть только ошибка природы, и на обязанности души немедленно исправлять её.
Во всех болезнях излечение надо приписывать необыкновенным усилиям самой природы. Усилия эти вполне разумны, говорит Сталь, они удаляют причины, вредно влияющие на болезнь, и приближают то, что может принести пользу. «Душа, - говорит Сталь, - это наш лучший врач».
Учение Сталя вполне гармонирует с учением католицизма. Католицизм также считает душу за разумное существо, которое живёт в теле человека только один раз и в продолжении этого времени сохраняет себя и порученное ей тело при жизни человека, а после смерти даёт отчёт во всех своих действиях. Католицизм считает, что после смерти душа живет отдельно от тела, в состоянии облегчённом, т.е. не имеющем веса, но что придёт час воскресения, в который душа соединится опять с телом, приняв вид совершенно такой же, какой она имела при жизни, и опять будет иметь вес.
Все писавшие об антропологии и медицине в духе католицизма не удалялись от учения Сталя, все они признавали сталинизм. Ксавье-де-Местр в своём сочинении «Путешествие вокруг моей Комнаты» с большим увлечением и необыкновенной точностью развивает свой взгляд на «душу и животное». В сущности, его учение ничем не отличается от философии и физиологии Сталя: Душа направляет, вдохновляет и надзирает за животным, т.е. за телом.
С другой, стороны сталинизм во многом схож с учением Аристотеля о душе. По Аристотелю, тело и душа связаны нераздельно. Он говорит: «Покамест достаточно признания того, что служит началом упомянутых состояний и определяется деятельностями питания, распознавания, мышления» (De anima II, 2).
По своим функциям душа и сознание у Аристотеля не одинаковы, так как он относит к душе и органическую деятельность. Аристотель, приписывая душе и органические деятельности, обусловливающие созидание, питание, рост и смерть организма, принуждён признать душу у животных и у растений. При подобной органической связи с явлениями биологии, и душа должна подпасть под влияние развития. Та часть души, которая обусловливает питание и проявляется в мире растений, свойственна, по Аристотелю, и высшим организмам - животным и человеку; в противоположность этому, растения обладают душой несовершенной, способной руководить исключительно одним питанием и лишённой всяких высших способностей.
Итак, по Аристотелю, душа не является принципом и носителем исключительно одного познавания, но развивается эмбриологически и биологически. Прогресс сознания идёт рука об руку с прогрессом организации, и из одного этого вытекает, что душа должна быть вместе с тем и принципом, и носителем организации, как биологически, так и индивидуально. Органическая жизнь не должна быть отделяема от души. Жизнь и душу уже потому нельзя разъединять, что дух является развитием природы, обусловливает чувственное сознание посредством физического организма и составляет цветок этого организма. Так как душа не только мыслит, но и организует, то должно быть признано, что способность души в организации не уничтожается смертью, а сохраняется или в виде потенциальной (возможной) способности, или же мы должны принять душу за нечто организованное и существующее в пространстве.
По Аристотелю, душа имеет существенное отношение к форме тела, а именно: она относится к нему, как форма к веществу.
Вопрос об их единстве решается Аристотелем следующим образом: душа относится к телу, как возможность к действительности; вот путь, по которому он пришёл к своему знаменитому определению души: «душа первая законченная действительность способного к жизни, естественного тела и притом обладающего органами» (De anima II, 1-4). Живое существо не составлено из отдельных души и тела, но душа есть сила, действующая в теле, а тело представляет собою лишь естественное орудие души. Они так же мало способны к разъединению, как, напр., глаз и способность зрения. Тело существует лишь ради души. Подобно разумному человеку, природа даёт каждому то орудие, которым он способен воспользоваться. Он восстаёт на Анаксагора, высказавшего мнение, повторенное позже Гельвецием, будто человек лишь потому самое разумное животное, что обладает руками. Аристотель был совершенно противоположного мнения: «Человек, - говорит он, - потому и обладает руками, что он самое разумное существо, - орудие сообразуется с употреблением, а не употребление с орудием (de part. IV, 10). Физиологические причины только средства для целей природы. Подобно Платону, Аристотель различает действующую причину, благодаря которой что-либо происходит, от необходимых условий, без которых что-либо не может произойти.
По Аристотелю, цель всякого возникновения - форма. Окончательное назначение вещи и причина, её формирующая, совпадают. Как отдельные органы существуют лишь ради своих функций, так весь организм существует для всей своей деятельности и сводится к проявлениям души, как к своему началу. Тело существует для того, чтобы душа могла активно проявиться в этом мире. (de gen. an. II,. 4).
Позитивизм не имеет основания выступать против учений, как Сталя, так и Аристотеля о душе, так как учит, что не только функции сознательного мышления, но и функции бессознательной жизни управляются нервной системой. По их мнению, мышление совершается при помощи нервов мозговой системы, а жизнь (физические отправления) с помощью нервов ганглиозной системы. Значит, для обоих, - и для создания, и для жизни - мы должны признать одно общее происхождение.
«Так как органом нашего сознания служит головной мозг, -говорит Шопенгауэр, - то это сознание должно быть ограничено в нашем организме пределами распространения сети нервов головного мозга; - оно отсутствует, если передающий ощущение нерв будет перерезан. Животные функции жизни совершаются потому бессознательно, что ганглиозная система изолирована от мозговой - по крайней мере, между ними существуют лишь посредственные соединения (анастомозы). Эта ганглиозная система, напротив, сама обладает своими собственными, ей подчинёнными, нервными центрами, которые легко могут обладать сознанием, в существовании которого мы непосредственно убедиться не можем. У нас, значит, нет никакого основания принять два различных источника для изменений, совершающихся в человеческом организме; обе нервные системы должны быть продуктом одного и того же организующего начала. Различие между сознательным и бессознательным, произвольным и непроизвольным в движениях нашего организма объясняется физиологически. Организм не может быть слугою двух господ - всем его действиям и воздействиям должна быть положена в основание единая воля» (Шопенгауэр. Воля в Природе).
Надо относиться с большим уважением к теории Сталя, ибо учение его сделало капитальный переворот в медицинской философии его времени, оно исправило некоторые ошибки Декарта и ввело в медицину духовный элемент. Мы обязаны Сталю, что современные парижские школы оставили свои грубые материалистические воззрения, которые были введены Кабанисом и Бруссе. Добавим ещё к заслугам Сталя, что Бартезианское учение есть только продолжение или усовершенствование сталинизма.
Тем не менее, разбирая сталинизм, который проповедовал сам Сталь, или в таком виде, как его изменили гг. Пиду, Труссо, Кайоль, Шоффар, Саль-Жирон и т.д., надо заметить, что он недостаточно определённо передаёт настоящую природу человека и разные проявления как здорового, так и больного организма.
Сталинизм смешал два совершенно разнородных понятия: он не различает проявлений чисто интеллектуальных от чисто материальных, у него смешана мысль с функциями физиологическими.
Душа имеет характер чисто духовный и бессмертный, т.е. нематериальный. Всё проявляющее жизненность должно иметь характер смертный и разрушающийся. Душа вечна, тело умирает. Душа главным образом проявляет свою волю, тело подчиняется этой воле. Большая часть наших натуральных отправлений совершается без нашей воли, как бы помимо нас. Мы не можем препятствовать сердцу биться, нашим нервам чувствовать, лёгким дышать. Каким же образом одна и та же сила будет иметь противоположные действия? Как я могу сказать, что душа переваривает мою пищу, что она дышит, или заставляет кровь циркулировать, участвует при питании, содержании и лечении больных органов? - Как я могу думать, что душа, как верный сторож, следит за здоровьем и устраняет всё, могущее вредить ему; это значит совершенно не так понимать природу души, её роль и её настоящее строение.
Весьма авторитетные защитники сталинизма находят сами, что душа не участвует в физиологических отправлениях. Сошлюсь на Тиссо и его книгу: «О жизни, заключающейся в человеке».
Важное опровержение Сталинизма мы находим в жизни зародыша. Когда жизнь наиболее работает для произведения организма, когда все силы напряжены и от крепости и совокупности их зависит развитие нового существа, по теории Сталя, как раз в это время и нужно было бы содействие разумного элемента; но душа в это время ещё бездействует.
Ещё одно чрезвычайно важное опровержение теории Сталя мы находим в смерти стариков, умирающих естественной смертью, или, как говорится, от старости. Душа вечна по своей природе, но начало или причина жизни имеет свой предел. Бывают смерти необходимые, смерти от старости, происшедшие не от того, что тело состарилось, а от того, что истощился весь запас жизненных сил.
Фонтенебло умер на 99 году жизни и, судя по его собственному выражению: «по невозможности жить»; действительно, все органы и отправления его были в таком порядке, что ничего не могло объяснить его смерти. Корнаро умер совершенно таким же образом на 100 году жизни. Если бы душа была в самом деле жизненным началом, мы могли бы быть бессмертны, ибо материя в нас постоянно возобновляется, следовательно, даже у стариков, она новая и молодая.
Тиссо, большой защитник сталинизма, не находит опровержений подобному взгляду, ибо то, что он отвечает по этому поводу в своей книге «Жизнь в человеке», для учёного профессора не может назваться опровержением: «Это может быть ещё новый закон природы, - говорит он, - когда душа предоставляет своё ещё живое тело влиянию внешних сил, чтобы ускорить своё собственное преобразование».
Некоторые учёные упрекали Сталя в том, что его теория должна привести к материализму, и Сталь сам их опровергал, отстаивая своё учение; но он не был прав. Жизненное начало, или принцип жизни, должен быть непременно разрушим и прекращаться с жизнью. Отождествляя его и душу, т.е. начало нашей духовной жизни, мы никогда не дойдём до бессмертия души, и это не дало бы нам никаких объяснений касательно духовной стороны в человеке, чего именно и добивался Сталь. Следствия, выводимые па основаниях, предположенных Сталем, сами разбивали его теорию и приводили ко многим неясностям.
Лорда выразил в нескольких энергичных словах главные аргументы опровержения учения Сталя. Они следующие: «Более пятидесяти лет я доказываю всем, ищущим правду, без предвзятых мыслей, ошибки и абсурды сталинизма. Я прямо указываю на последствия учения Сталя. По его учению, истекает прямо тождественность проявления жизни у человека и у животных, делимость души, имеющей вес, а следовательно - её смертность. Сталинизм имеет в основании своём совершенно фальшивую гипотезу, затемняя постоянно внутреннюю разделимость человека. В основании его теории лежит убеждение, что причина всех телесных отправлений совершенно та же, что и рассудка, или воли. Мы положительно смотрим на эту гипотезу, как на абсурд; душе, имеющей вес, никаких таких качеств приписывать нельзя».
Критикуя Сталинизм, как объяснение природы человека, и предпочитая Бартезизм и Монтепельскую школу, мы нисколько не думаем оспаривать ту существенную роль, которую играет душа в большинстве человеческих отправлений. Влияние, которое имеет воображение на многие физиологические явления, большинство нервных проявлений, находящих в них основание, проявление сомнамбулизма, как естественного, так и вызванного магнетизёрскими пассами, потеря чувствительности, которая вызывается в момент экстаза или гипноза, - всё это неоспоримо и прямо доказывает ту громадную роль, которую играют нервы в жизни человека; но, основываясь на этих фактах, мы всё же не можем сказать, что душа составляет начало всех животных отправлений.
Душа по учению Бартеза и Лорда.
Бартез, французский доктор прошлого столетия и профессор Монтепельского университета, доказал, что в духовной стороне человека два элемента: душа (или то, что Лорда называл внутренним разумом) и жизненная сила или жизнь.
Основатели этой теории называли это двойным человеческим динамизмом.
Если к двойному динамизму, т.е. к душе и жизни прибавить тело, то это и составит тройственное соединение в человеке:
1) Тело.
Поделиться книгой: