Труллион. (Аластор 2262)

«Никаких насмешек! — пообещал Шайра. — Мы тебя внимательно выслушаем. Давай, выкладывай!»

«Ладно. По сути дела мне все равно, смеются надо мной или нет. Я давно ощущаю пустоту, будто мне чего-то не хватает. Хочу возложить на себя бремя, преодолеть препятствия, одержать победу».

«Красивые слова, — с сомнением поморщился Шайра, — однако...»

«Однако зачем лезть на рожон? Затем, что каждому дана только одна жизнь, одно существование. Я хочу оставить след — где-то, как-то. Мой враг — вселенная, само устройство мироздания. Меня лихорадит от одной мысли об этом! Подумай сам: почему природа вещей препятствует тому, чтобы дела моих рук остались в памяти людской? Почему имя «Глэй Хульден» не должно звучать столь же громко и гордо, как «Паро» или «Слабар Вельш»[9]? Оно прозвучит, оно запомнится! Таков мой долг перед самим собой!»

Джут мрачно заметил: «Тогда учись играть в хуссейд лучше всех — или грабить и убивать лучше всех. И в том, и в другом случае тебе грозит жесткая конкуренция».

«Я переборщил, — признался Глэй. — На самом деле я не стремлюсь к известности или славе, мне не нужно ничье восхищение. Просто хотелось бы сделать все, что в моих силах».

На веранде наступило молчание. В камышах поскрипывали ночные насекомые, под причалом тихо плеснула вода — наверное, мерлинг высунул голову, прислушиваясь к любопытным звукам.

Джут строго сказал: «Похвальные стремления. И все же... Не могу себе представить, во что превратился бы этот мир, если бы каждый добивался своего с такой настойчивостью. Остался бы во всей галактике хоть один спокойный уголок?»

«Трудный вопрос! — заявил Глиннес. — Действительно, никогда раньше я не смотрел на вещи с этой стороны. Глэй, ты меня изумляешь! Таких, как ты, больше нет!»

Глэй скромно хмыкнул: «Не будь так уверен. На каждой планете больше чем достаточно людей, отчаянно пытающихся как-то себя проявить, в чем-то себя показать».

«Оттого-то бедовые головы и подаются в старментеры, — предположил Глиннес. — Домашняя жизнь им опостылела, в хуссейд играть они не умеют или не могут, девушки от них отворачиваются — вот они и злобствуют в черных звездолетах, мстительно предаваясь разрушению того, чего не смогли сделать сами!»

«Приемлемая теория, не хуже любой другой, — кивнул Джут Хульден. — Но, как сегодня обнаружили тридцать три пирата, мстителям тоже мстят».

«Все-таки я чего-то не понимаю, — мотал головой Глиннес. — Коннатиг не может не знать о грабежах и убийствах. Почему он не обрушит на базы старментеров всю мощь Покрова и не истребит их окончательно?»

Шайра покровительственно усмехнулся: «По-твоему, в Покрове сидят без дела? Корабли непрерывно патрулируют населенные системы. Но на каждую обитаемую планету приходится сотня безжизненных миров, не считая лун, астероидов, комет и прочих старментов. Убежищ бесчисленное множество — никакой космический флот не способен их прочесать все до одного».

Глиннес повернулся к Глэю: «Ну вот, пожалуйста! Ступай на службу в Покров и странствуй себе с планеты на планету. Тебе еще и платить за это будут».

«Подумаю», — ответил Глэй.

Глава 3

В конечном счете именно Глиннес отправился в Порт-Маэль и завербовался в Покров. Ему еще не было тогда восемнадцати лет. Глэй служить не стал, в хуссейд не играл, да и старментером не сделался. Вскоре после отъезда Глиннеса Глэй тоже покинул родителей. Он бродил по Мерланку, порой зарабатывая несколько озолей, а чаще пробавляясь подножным кормом. Несколько раз он пытался прибегнуть к трюкам, рекомендованным Акадием, надеясь побывать на далеких планетах, но по той или иной причине не преуспел и денег, достаточных для оплаты полета, накопить не смог.

Какое-то время он странствовал с табором треваньев[10] — Глэя развлекало порывистое усердие кочевников, контрастировавшее с типичной для триллей чуть безразличной ленцой.

Восемь лет блужданий привели Глэя обратно на Рэйбендери, где все было как прежде, хотя Шайра бросил играть в хуссейд. Джут еще воевал по ночам с мерлингами, а Маруча еще надеялась получить признание в среде местного благородного сословия, не проявлявшего ни малейшего намерения оправдать ее надежды. По настоянию Маручи Джут именовался теперь «сквайром Хульденом Рэйбендерийским», но переезжать в усадьбу на Амбале отказывался. Несмотря на благородные пропорции, величественные залы и полированную деревянную обшивку внутренних стен, Джуту в этом сооружении не хватало широкой веранды с видом на водные просторы.

Семья Хульденов периодически получала весточки от Глиннеса, хорошо показавшего себя на службе. В тренировочном лагере для новобранцев Глиннес получил рекомендацию и поступил в офицерское училище Покрова, по окончании какового его распределили в тактический корпус 191-й эскадры. Там ему поручили командование десантным катером № 191-539 с экипажем из двадцати человек.

Теперь Глиннес мог надеяться на блестящую карьеру и прекрасное пенсионное обеспечение после выхода в отставку. Он не был, однако, вполне удовлетворен. Глиннес полагал, что жизнь в космическом флоте будет полна романтики и приключений, что он станет рыскать в космическом катере по системам Скопления в поисках очередного логова старментеров, время от времени получая несколько дней отпуска и посещая пару экзотических селений на далекой планете. Увы, он оказался винтиком в безупречно организованной, неукоснительно следующей установленному порядку машине, где не было места благородным порывам и отчаянной отваге. Для того, чтобы как-то развлечься, Глиннес стал играть в хуссейд. Его команда всегда занимала одно из первых мест на флотских соревнованиях и даже выиграла два чемпионата.

Наконец Глиннес подал заявление с просьбой о переводе на патрульный корабль. Ему отказали. Он явился к командиру эскадры. Тот выслушал протесты Глиннеса с дружелюбным безразличием: «Вам отказано по основательной причине».

«По какой именно? — не унимался Глиннес. — Неужели я настолько незаменим, что эскадра без меня развалится?»

«Я бы выразился по-другому: любое нарушение налаженного организационного взаимодействия нежелательно, — командир поправил бумаги на столе и откинулся на спинку кресла. — Между нами: ходят слухи, что мы скоро понюхаем пороха».

«Даже так? И с кем мы будем драться?»

«Могу только догадываться. Вы слышали когда-нибудь о тамаршистах?»

«Слышал — то есть читал. О них недавно была статья в каком-то журнале: культ воинствующих фанатиков на планете... не помню какой. Они «разрушают во имя разрушения» или что-то в этом роде».

«Что ж, вы знаете не меньше моего, — кивнул командир. — Могу только добавить, что их планета называется Рамнотис, и что тамаршисты камня на камне не оставили в целом округе. По-видимому, нас отправят на Рамнотис».

«По меньшей мере теперь я понимаю ваше нежелание менять личный состав, — сказал Глиннес. — Что за планета Рамнотис? Мрачная пустыня?»

«Напротив, цветущий сад». Командир повернулся в кресле, пробежав пальцами по клавишам — большой экран загорелся ослепительно красочным пейзажем. Из-за экрана раздался голос: «Аластор 965, Рамнотис. Физические характеристики...» Диктор перечислил ряд показателей — значения массы, диаметра и гравитационного ускорения, состав атмосферы и климатические характеристики, в то время как на экране появилась карта континентов в проекции Меркатора. Нажав пару клавиш, командир пропустил краткое изложение истории и антропологические данные, выбрав так называемый «неофициальный отчет»: «На Рамнотисе каждая особенность общественного устройства, каждый культурный аспект, каждое учреждение способствуют процветанию и приятному времяпровождению граждан. Первопоселенцы, прибывшие с Трискелиона, поклялись никогда не допускать безобразных излишеств и оскорбительных лишений, заставивших беженцев покинуть родную планету. С этой целью было заключено торжественное соглашение — так называемый «Устав», важнейший документ, вызывающий у рамнотов безусловное почтение и даже преклонение.

Сегодня на Рамнотисе повсеместные болезни цивилизации — розни, разруха, расточительство, строительная лихорадка — практически исчезли из сознания населения. Рамноты добились выдающихся успехов в области управления. Оптимальное стало нормой. Социальные пороки неизвестны, бедность превратилась в устаревшее абстрактное понятие. Каждый гражданин работает десять часов в неделю, посвящая избыток энергии карнавалам и фантасмагориям, привлекающим туристов из дальних миров. Кухня Рамнотиса соперничает с лучшими кулинарными традициями Скопления. Пляжи, леса, озера и горы предоставляют неисчерпаемые возможности для развлечений и спорта на открытом воздухе. Хуссейд пользуется популярностью как зрелищная игра, хотя местные команды никогда не претендовали на высокое место в чемпионате Аластора».

Командир коснулся еще одной клавиши. Диктор продолжал: «В последние годы всеобщее внимание привлек культ последователей некоего Тамарчо — так называемые «тамаршисты». Принципы тамаршистов неясны и, по-видимому, варьируют в зависимости от индивидуальных предпочтений. Тамаршисты предаются бессмысленному разрушению, насилию и осквернению. Они сожгли тысячи акров девственных лесов, загрязняют озера, резервуары и фонтаны трупами, мусором и сырой нефтью. Известны случаи, когда они отравляли поилки в охотничьих заказниках, начиняли ядом приманки для птиц и домашних животных. Тамаршисты забрасывают экскрементами воскуряющие фимиамы карнавальные шествия, мочатся с высоких башен на церемониальные собрания. Они поклоняются уродству, называя себя и себе подобных, соответственно, «уродичами»».

Командир погасил экран: «Вот таким образом. Тамаршисты захватили целый район и отказываются разойтись. Видимо, рамноты обратились к Покрову за помощью. Я еще ничего не знаю наверняка. Согласится ли коннатиг усмирять горстку хулиганов силами космического флота? С таким же успехом нас могут послать на острова Душегубов разгонять проституток».

Эффективность традиционной стратегии Покрова подтверждалась результатами десятков тысяч кампаний: противника запугивали чудовищной космической армадой, намного превосходившей не только его боевые возможности, но и его воображение. Уверенность в неизбежности позорного разгрома подрывает волю к сопротивлению. В большинстве случаев мятеж испарялся без кровопролития. Для усмирения короля Зага Сумасшедшего на Серой планете (Аластор 1740) Покров развернул над Черным Капитолием тысячу дредноутов класса «Тиран», полностью затмивших небо — столица погрузилась в сумерки. Эскадры атомных бомбардировщиков «Ваваранга» и лучевых истребителей «Скорпион» описывали концентрические круги под «Тиранами», а еще ниже, на нескольких уровнях, сновали подобно хищной саранче торпедные катера. На пятый день воздушного парада с небес хлынула двадцатимиллионная армия сверкающих космической броней легионеров, окружившая и разоружившая остолбеневшее ополчение короля Зага, давно забывшее и думать о каком-либо сопротивлении.

Ожидалось, что та же тактика сработает в случае тамаршистов. Четыре флота «Тиранов» и «Палачей» слетелись с четырех сторон и зависли над Серебряными горами, где нашли убежище «уродичи». Разведка донесла с поверхности планеты: тамаршисты на демонстрацию силы не реагируют.

«Тираны» спустились ниже и всю ночь угрожающе шарили с неба сотнями слепящих голубых прожекторных лучей. Наутро тамаршисты покинули стойбища и пропали. По сведениям разведки, они скрылись в лесах.

Над самыми вершинами деревьев парили катера-мониторы — оглушительные громкоговорители приказывали «уродичам» строиться в колонны и маршировать вниз по долине к ближайшему курортному городку. Единственным ответом была разрозненная пальба снайперов-одиночек.

С угрожающей медлительностью «Тираны» начали опускаться к лесу. Катера-мониторы огласили окончательный ультиматум: «Сдавайтесь, или вас уничтожат!» Тамаршисты молчали.

На горный луг сели шестнадцать летающих крепостей класса «Броненосец» — им предстояло закрепиться на высоте и создать безопасный плацдарм для высадки десанта. По «Броненосцам» открыли огонь не только из стрелкового оружия, но и голубыми вспышками-импульсами лучевой батареи музейного возраста. Не желая истреблять жалкую кучку полоумных маньяков, офицеры приказали пилотам «Броненосцев» взлететь и вернуться в воздушный строй.

В гневе и замешательстве генерал, ответственный за операцию Покрова, решил оцепить Серебряные горы, намереваясь взять «уродичей» измором.

Двадцать две сотни десантных катеров (среди них № 191-539 под командованием Глиннеса Хульдена) спустились на поверхность планеты и отрезали тамаршистов, засевших в горных логовах, от остального мира. Там, где это было целесообразно, десантники осторожно продвигались вверх по долинам вслед за летевшими впереди ракетными катерами, выжигавшими снайперские гнезда. Число убитых стрелков-тамаршистов росло, но поплатились жизнью и несколько десантников. Так как действия «уродичей» не грозили крупномасштабной катастрофой и в срочной ликвидации противника не было необходимости, главнокомандующий приказал наземным войскам отступать с участков, где снайперы могли вести прицельный огонь.

Осада продолжалась месяц. Разведка сообщала, что у тамаршистов кончились припасы, что они поедают кору, насекомых, листья — все, что попадется.

Снова вылетели катера-мониторы — громкоговорители требовали, чтобы осажденные сложили оружие и вышли из укрытий. В ответ тамаршисты предприняли ряд безуспешных попыток вырваться из окружения и понесли большие потери.

Главнокомандующий опять выслал катера-мониторы, угрожая затопить лес и горные долины болевым газом, если осажденные не сдадутся в течение шести часов. Установленный срок истек. «Ваваранги» спустились и стали бомбардировать убежища тамаршистов канистрами с болевым газом. Задыхаясь, катаясь по земле и корчась от боли, тамаршисты выбрались из нор. В места сосредоточения «уродичей» градом посыпались десятки тысяч бойцов отрядов специального назначения. После нескольких коротких перестрелок противник был нейтрализован.

Пленных тамаршистов обоего пола набралось меньше двух тысяч. Глиннеса поразило то, что многие «уродичи» оказались едва ли не детьми, и только несколько человек выглядели старше его самого. У изнуренных повстанцев не было ни боеприпасов, ни пищи, ни медикаментов. Они корчили злобные рожи и огрызались на солдат Покрова, как дикие звери — в самом деле, более безобразных подонков трудно было себе представить. Что заставило, однако, молодых людей фанатично защищать заведомо пропащее дело? Зачем они оскверняли и загрязняли, разрушали и портили?

Глиннес пытался расспросить одного из задержанных, но тот притворился, что не понимает общепринятый диалект. Вскоре после этого катеру Глиннеса приказали покинуть планету.

Вернувшись на базу, Глиннес просматривал накопившуюся почту и нашел письмо Шайры, содержавшее трагическую весть. Джут Хульден охотился на мерлингов слишком часто — твари уготовили ему коварную западню. Шайра не успел помочь отцу. Джута утащили под воду с северной оконечности острова.

Новость вызвала у Глиннеса какую-то бесчувственную оторопь. Он никак не мог поверить: в Низинах, на родном острове, где ничто никогда не менялось, все пошло кувырком?

Шайра стал сквайром Рэйбендерийским. Глиннес пытался вообразить происходящее. Наверное, уклад жизни остался прежним — Шайра не любил новшеств. «Скорее всего он женится и заведет детей», — думал Глиннес; рано или поздно этого следовало ожидать. Кто выйдет замуж за тучнеющего, лысеющего Шайру с побагровевшими щеками и бугорчатым носом? Даже в молодости, когда он играл в хуссейд, Шайре не так уж часто удавалось заманить девушку в укромное местечко. Сам он считал себя грубовато-добродушным весельчаком и дамским любезником, но со стороны казался вульгарным, похотливым горлопаном.

Глиннес стал все чаще вспоминать детство — утреннюю дымку над водой, вечерние пирушки, звездочтения. Перед закрытыми глазами всплывали лица старых друзей, их причуды и проказы. Лучше всего помнился лес на Рэйбендери — нависшие над ржавыми помандерами мены, серебристо-зеленые березы, темно-зеленые хвойные орехи. Глиннес хотел оказаться на покосившейся веранде и смотреть остановившимся взором на дрожащее сияние речной ряби, смягчающее контуры дальних берегов... Он понял, что его неудержимо тянет домой.

Через два месяца, отслужив полных десять лет, он подал в отставку и вернулся на Труллион.

Глава 4

Глиннес отправил письмо, предупреждавшее о приезде, но когда он сошел с трапа в Порт-Маэле, в префектуре Стравеньи, никто из родных его не встретил. Ему это показалось странным.

Погрузив багаж на паром, он занял сиденье на верхней палубе, чтобы любоваться видами. Как беспечно и празднично смотрелись селяне в темно-пунцовых, синих и охряных параях! Полувоенная отпускная одежда — черная куртка и брюки цвета хаки, заткнутые под отвороты черных армейских башмаков — стесняла и смущала Глиннеса. Он подумал, что ему, вероятно, больше никогда не придется ее носить.

Судно неторопливо причалило к пристани в Вельгене. Глиннес почуял восхитительный аромат — в ларьке неподалеку жарили рыбу. Сойдя на берег, он купил кулек пареных тростниковых стручков и палку копченого угря. Глиннес искал глазами Шайру, Глэя или Маручу, хотя почти не ожидал их здесь увидеть. Среди прочих на набережной выделялась группа инопланетных туристов — три молодых человека в чем-то вроде аккуратных серых комбинезонов, туго стянутых ремнями на талии, и в начищенных до блеска черных ботинках. Их сопровождали три девушки в длинных робах из грубого белого полотна, довольно унылого покроя. Представители обоих полов коротко стригли волосы, что производило скорее приятное впечатление, и носили небольшие медальоны, закрепленные на левом плече. Когда они проходили мимо, Глиннес пригляделся и понял, что они вовсе не туристы, а нелепо переодевшиеся трилли... Студенты схоластической академии? Сектанты? Можно было предположить и то, и другое — серьезно обсуждая какой-то вопрос, незнакомцы держали в руках книги и калькуляторы. Глиннес снова оценил внешность девушек. Теперь ему казалось, что в них было что-то отталкивающее, хотя он не мог сразу определить, что именно. На Труллионе девушки обычно одевались как попало, не слишком беспокоясь по поводу того, что платье могло где-то помяться, за что-нибудь зацепиться или запачкаться. Прическу они украшали цветами. Студентки же в белых робах выглядели не просто опрятными, но положительными чистюлями. Брезгливость — уже не любовь к чистоте, а боязнь внутренней грязи... Глиннес пожал плечами и вернулся на паром.

Скоро они плыли в самой глубине Низин по протокам, отдававшим чуть сладковатой сыростью стоячей воды, временами — отчетливым запахом гниющих камышей, а иногда и резкой вонью, выдававшей присутствие мерлинга. Впереди показался Рипильский плес, а за ним беспорядочная россыпь хижин и сараев на берегу — Зауркаш. Здесь Глиннесу предстояло расстаться с паромом, продолжавшим путь на север к прибрежным селениям острова Большая Взятка.

Опустив чемоданы на причал, Глиннес пару минут неподвижно стоял и смотрел на поселок. Самым выдающимся сооружением в Зауркаше было поле для игры в хуссейд, окруженное рядами старых облупившихся скамей — когда-то здесь играли и тренировались «Зауркашские змеи». Рядом устроилась приятнейшая из трех местных таверн, «Заколдованный линь». Глиннес прошел по причалу к конторе, где десять лет тому назад Майло Харрад сдавал лодки в аренду и за умеренную плату развозил приезжих по домам.

Харрада не было. В теньке прикорнул незнакомый Глиннесу паренек.

«Добрый день, — позвал Глиннес. — Эй, дружище!» Паренек проснулся, взглянув на Глиннеса с укоризной. «Отвезешь меня на Рэйбендери?»

«Непременно, сию минуту». Юнец оглядел приезжего с ног до головы и вскочил: «Глиннес Хульден, если не ошибаюсь?»

«Так точно. А тебя я что-то не припомню».

«Откуда вам меня знать? Я племянник старого Харрада, из Вуляша. Меня кличут теперь Харрадом-младшим — так это прозвище ко мне и пристанет, наверное, до гробовой доски. Помню, вы играли за «Змеев»».

«Было такое дело, много воды утекло. У тебя неплохая память».

«Всех не упомнишь. Но Хульдены часто выходили на поле. Старый Харрад нахваливал Джута. Говорил, Джут — лучший полузащитник из всех, какие были в Зауркаше. Любил хуссейд старый хрыч Майло! Шайра был надежным защитником, спору нет, но прыгал неуверенно. Никогда не видел, чтобы он перескочил купальню на трапеции, спрыгнув точно, куда хотел».

«Можно сказать и так, — Глиннес прищурился, глядя на блестящую рябь пустынного плеса. — Я думал, он меня встретит. Или Глэй. Похоже, у них есть дела поважнее».

Харрад-младший искоса бросил быстрый взгляд на Глиннеса, пожал плечами и подтянул к причалу один из свежевыкрашенных яликов, зеленых с белой полосой. Глиннес опустил чемоданы в лодку, и они отправились на восток по Медуничной протоке.

Харрад-младший прокашлялся: «Вы ожидали, что Шайра вас встретит?»

«Да вот не встретил, получается».

«Так вы ничего не слышали?»

«Что случилось?»

«Шайра пропал».

«Пропал? — Глиннес с недоумением посмотрел вокруг себя. — Где?»

«Никто не знает. Скорее всего, мерлинги неплохо пообедали. В Низинах, когда человек исчезает, без мерлингов дело не обходится».

«Если он не уходит повидаться со старыми друзьями»[11].

«На два месяца? Говорили, Шайра мог обслужить трех нимфоманок за ночь, но продержаться на кауче два месяца — тут вы меня извините!»

Глиннес мрачно кивнул и отвернулся, у него пропало всякое желание болтать. Джут погиб, Шайра исчез — возвращение обещало быть безрадостным. Родные места, все ближе к дому, все отчетливее населенные памятью, лишь обостряли бессильное ощущение потери. С обеих сторон проплывали знакомые берега. Вот остров Джурзи, где тренировались «Джурзийские молнии», его первая команда. Вот остров Кальцеон, где грациозная Лоэль Иссам так и не уступила его пылким заверениям в любви. Впоследствии она стала шерлью «Гаспарских триптонов» и в конце концов, уже после того, как ее опозорили, вышла за лорда Клуаса из Резностолья в северных истоках Низин... Воспоминания переполняли Глиннеса — он удивлялся тому, что когда-то решил покинуть Низины. Десять лет, проведенные на службе, казались смутным сном.

Ялик выплыл на Приморский плес. К югу в полутора километрах виднелся Ближний остров, за ним Средний, чуть шире и выше Ближнего, а еще южнее — Дальний, самый широкий и самый высокий из трех. Три силуэта затуманивались парящей дымкой в различной степени — Дальний остров уже почти сливался с небом над горизонтом.

Лодка скользнула в узкую протоку Афинри, где кроны молчеягодных деревьев образовывали протяженную арку над темной стоячей водой. Здесь отчетливо ощущался запах мерлингов. Харрад и Глиннес оба насторожились, внимательно наблюдая за редкими всплесками воды. По каким-то причинам, известным им одним, мерлинги любили собираться в протоке Афинри — возможно, их привлекали ядовитые для людей ягоды. Кроме того, мерлинги грызли воздушные корни молчеягодников. Прохладная водная гладь почти не возмущалась — даже если мерлинги были в наличии, они таились в норах под берегами.

Лодка вынырнула из полутьмы на солнечный Флехарийский плес. Южнее, на Пяти островах, содержал древнюю усадьбу Таммас, лорд Дженсифер. Высоко вздымаясь над плесом на подводных крыльях, в стороне мчалась небольшая парусная яхта. За рулем сидел лорд Дженсифер собственной персоной — круглолицый здоровяк лет на десять старше Глиннеса, дюжий в плечах и в груди, но, пожалуй, тонконогий. Ловко повернув на другой галс, аристократ заставил яхту описать пенистую дугу и плыть параллельно ялику Харрада, после чего подобрал парус. Потеряв скорость, яхта опустилась днищем в воду.

«А! Никак молодой Глиннес Хульден вернулся со звезд! — кричал Дженсифер. — Добро пожаловать в Низины!»

Глиннес и Харрад оба поднялись на ноги и отдали честь, что подобало делать при встрече на воде с людьми высокого звания.

«Благодарю вас! — отозвался Глиннес. — Рад вернуться, очень рад».

«Конечно, где еще найдешь такие места! И какие у тебя планы насчет старого имения?»

Глиннес был озадачен: «Планы? У меня нет никаких особенных планов... По-вашему, должны быть?»

«На твоем месте я бы призадумался. Ты же у нас теперь сквайр Рэйбендерийский!»

Глиннес прищурился, глядя на сверкающий водный простор в сторону родного острова: «Надо полагать, так оно и есть, если Шайра действительно погиб. Я родился на час раньше Глэя».

«И правильно сделал, позволь тебе заметить! Да, гм... Сам увидишь, что тут говорить». Дженсифер принялся расправлять парус: «Как насчет хуссейда? Будешь играть за новый клуб? Нашей команде пригодился бы Хульден».

«Еще ничего не знаю, лорд Дженсифер. События сбивают с толку, не могу сказать».

«Конечно, конечно, все в свое время», — Дженсифер опустил и натянул парус. Яхта рванулась вперед, вздыбившись на подводных крыльях, и резво понеслась по Флехарийскому плесу.

«Вот забава так забава! — завистливо произнес Харрад-младший. — Эту штуковину ему доставили с планеты Иллюканте межзвездным экспрессом. Представляете, сколько она стоила?»

«Не опрокинулась бы, — с сомнением покачал головой Глиннес. — Рискованное это дело, плавать в одиночку наперегонки с мерлингами!»

«Лорд Дженсифер любит показать, что не боится ни бога, ни черта, — усмехнулся Харрад. — На самом деле, говорят, яхта вполне безопасна. Прежде всего, она не тонет, даже если опрокинется. Он всегда может взобраться на днище и переждать, пока кто-нибудь его не подберет».

Они пересекли Флехарийский плес и свернули в Ильфийскую протоку. По левую сторону тянулся общинный выгон префектуры — большой остров площадью не меньше пятисот акров, отведенный для случайных бродяг, треваньев, вриев и «ушедших повидаться с друзьями» любовников. Ялик уже рассекал носом Амбальский плес — впереди появились до боли знакомые очертания Рэйбендери. Наконец-то он дома! Глиннес сморгнул навернувшуюся на глаза слезу: печальное возвращение, спору нет. Остров Амбаль смотрелся в воду, как тщеславная красавица. Взглянув на старую усадьбу, Глиннес заметил дрожание воздуха над дымовыми трубами. Ему в голову пришла ошеломляющая мысль, объяснявшая кратковременное смущение лорда Дженсифера. Неужели Глэй переехал в усадьбу? С точки зрения лорда такое решение выглядело бы смехотворной претензией — выскочка-простолюдин норовил подражать высшему свету!