Помоги проекту - поделись книгой:
ВИСЕЛЬНИК И КОЛЕСНИЦА
История состоит изо лжи, на которую мы согласились.
Пролог
3 термидора шестого года по календарю Французской республики (21 июля 1798 г.)
Египет. Несколько лье от селения Ембабе близ Гизы.
Канонада стихала. Теперь уже не вызывало сомнений, что сражение при пирамидах обернётся полной победой французов. Мамелюки[1] оставили на поле брани почти все пушки и панически бежали на юг, спасая от плена своего раненого в лицо предводителя – Мурад-бея. Преследовать их не имело смысла. Арабские скакуны тем и славятся, что легко уйдут от любой погони.
Главнокомандующий французским экспедиционным корпусом, член Национальной академии, генерал Наполеон Бонапарт неподвижно сидел в седле. Взор его бесцельно блуждал по каменистой равнине.
Предсказуемость событий навевала скуку. Как всё оказывается легко! Беи[2] столько лет владели этой страной, их армия по численности превосходила французскую. И что же? Завтра распахнёт свои врата оставшийся безо всякой защиты Каир, возвещая падение Египта. Победа над страной фараонов давалась едва ли сложней, чем некогда Александру или Цезарю, чьи империи остались в прошлом. Его же собственному, пока существующему только в дерзновенных мечтах государству – самому великому и свободному – будет принадлежать будущее. Интересно, найдётся ли на свете сила, способная противостоять Наполеону? Его воле и уму?
Сзади послышался звон подков и стук выскочившего из-под копыт камешка. Бонапарт обернулся:
- А, это вы, мой Демоний! А я думал, посыльный от Ренье с вестью о победе.
Подъехавший был одет в смесь европейского и восточного нарядов. Лицо его скрывала бедуинская накидка.
- Победа представлялась очевидной с самого начала, и вы о том осведомлены лучше моего, гражданин. Я к вам с более важной вестью. Оракул ждёт!
Французский главнокомандующий вздрогнул.
- Ну что ж, не люблю медлить, особенно если предстоит встреча с судьбой, – он тронул поводья гнедого иноходца. Следом двинулся эскорт личной охраны.
Стемнело внезапно. Уже три недели как европейцы вступили на берег Северной Африки, однако привыкнуть и перестать дивиться стремительному наступлению сумерек никому так и не удалось. Громады пирамид, мгновение назад желто-оранжевые, внезапно стали серыми, а затем почти сразу посинели. Огромная полная луна воцарилась на небе. В её серебряном свете у подножья Великой пирамиды стала видна небольшая группа людей в обычной для этих мест одежде феллахов[3].
- Кто они? – тревожно спросил Корсиканец.
Спутник генерала ответил мгновенно, будто ждал именно этого вопроса:
- Копты. Эзотерики. Не беспокойтесь, каждый из них с радостью готов отдать жизнь за вас и за ваше дело. Они всё подготовили.
- И будут меня сопровождать? – с надеждой спросил Бонапарт.
- О нет, вам придётся войти туда одному, – дал резкую отповедь человек в накидке, а затем уже мягче спросил:
- Следует ли мне напомнить, что нужно делать внутри, гражданин?
- Нет-нет, я всё знаю.
Спешившись, главнокомандующий жестом остановил попытавшихся последовать за ним французов и уверенной походкой приблизился к входу в пирамиду. Один из коптов вручил ему только что зажжённый факел.
Прежде, чем исчезнуть в чёрном проёме, Наполеон остановился, поднял голову, будто пытаясь охватить взором всю циклопическую мощь нависшего над ним древнего сооружения, а затем решительно шагнул внутрь. Некоторое время оставшимся ещё был виден слабый свет его факела, потом наступила тьма египетская.
Время текло медленно. Командир эскорта уже начал беспокоиться о судьбе главнокомандующего. Но вот, глубоко внутри пугающе-чёрной каменной утробы, забрезжил слабый свет, затем он стал ярче и, наконец, появился Бонапарт. Факел почти сразу упал в песок, но и одного краткого мига оказалось достаточно для того, чтобы закалённых во множестве сражений солдат взяла оторопь. Их генерал был без шляпы, волосы, обычно аккуратно перевязанные лентой на затылке, разметались по плечам, зубы выбивали дробь, в глазах плясало безумие. Ссутулившись и шатаясь, словно пьяный он побрёл к коню. В стремя попал ногой не сразу. Однако, оказавшись в седле, вновь стал прежним Наполеоном – угрюмым и равнодушным к миру. Не проронив ни звука, он на рысях понесся к лагерю французов.
Человек в бедуинской накидке, бросив коптам несколько слов на певучем языке, вскочил в седло и поскакал вслед. Поравнявшись с Бонапартом, он оглянулся на приближающихся солдат эскорта и заговорил с жадной надеждой:
- Умоляю, не томите! Вы слышали голос?
- Да. И это было ужасно! Я чуть не сошёл с ума в этом каменном мешке! – произнося это, Наполеон не смотрел на собеседника, от чего тому сразу бросилась в глаза неприятная перемена, произошедшая с генералом. Не вызывало сомнений: великий полководец, чья храбрость на поле боя всегда вдохновляла французов, сейчас сильно напуган.
- О нет, вы не представляете… Это - прекрасно! – страстно и одновременно успокаивающе заговорил человек в накидке. - Свершилось! Мы столько веков ждали! Что же он сказал?
- Да совершенно непонятно… Не тревожь Иоанна на юге, не перечь Александру на Севере и не узнаешь Елены на Западе, – Наполеон раздражённо передернул плечами, – но что это может означать?
- Всегда одно и то же! – после небольшой паузы ответил спутник. – Речь о границах, которые нельзя преступать и о наказании, что может последовать, если нарушить запрет.
- Послушайте, вы всё время напускаете туману, ничего не говорите толком! Не спорю, помощь от вас немалая. Но я ведь не кукла из театра марионеток, какую пользуют втёмную, дёргая за нитки! Может быть, пора объясниться? – раздражение генерала нарастало.
Собеседник долго молчал, а затем снова бросил взгляд через плечо на солдат и произнёс:
- Велите им отстать. Этот разговор не для лишних ушей.
Когда его просьба была выполнена, тот, кого Наполеон прежде назвал Демонием, медленно и торжественно начал:
- Вы совершенно правы… гражданин, – последнее слово говоривший будто повалял на языке и выплюнул. – Мы сознательно не открывали всего. Но сейчас, когда был явлен голос…
- Чей это был голос? – нетерпеливо перебил Корсиканец.
- Там, в пирамиде, вы слышали голос стража. Голос того, кого поставили, дабы защищать установленный порядок. Защищать… от вас, Император!
Наполеон сузил глаза, метнул на спутника быстрый взгляд, но промолчал. Он ожидал более внятного ответа.
- Когда-то его знали под именем Шепес Анх, а теперь называют Сфинксом, – человек в накидке театрально простёр руку в сторону гигантской статуи, силуэт которой при свете луны резко выделялся на фоне окружающего ландшафта.
- И какое отношение сие древнее пугало имеет ко мне?
- А вы не задумывались, почему горячо любимый вами Александр Великий при всём его колоссальном могуществе вдруг взял да и умер неожиданно от комариного укуса, вызвавшего лихорадку? Или по каким причинам умудрённый опытом Юлий Цезарь проглядел погубивший его заговор? Заговор, коего, к слову сказать, никто даже и не скрывал. Мало того, императора о нём открыто предупреждали. Ничтожный Брут - своего рода комар, которого легко могло сдуть ветром от развевающейся хламиды Цезаря, проходящего мимо, нанёс подлый удар. Или смерть вождя варваров Аттилы от сердечного приступа во время соития с женщиной по имени Ильдико…
- Насчёт комаров – не знаю. Но даже величайшие завоеватели продолжают оставаться обычными смертными людьми. Никакой почвы для мистики я в ваших примерах не усматриваю. И нисколько не сомневаюсь, что, когда-нибудь и сам умру столь же естественной смертью, – эти язвительные слова Бонапарт сопроводил пренебрежительным жестом.
- Нетерпеливость, не позволившая закончить мысль, нисколько меня не обижает. Напротив, нетерпеливость - очень полезное свойство для человека с вашими замыслами. Однако, дайте же договорить, – ухмыльнулся человек в накидке. – Прошу обратить внимание не только на характер кончины перечисленных властителей, но и на то обстоятельство, что каждый из них непременно ставил целью объединить в одно государство всё человечество. И когда эта мечта уже начинала сбываться, когда казалось, что нет на свете силы, способной помешать задуманному, – при этих словах Наполеон вздрогнул, – внезапно – раз, и нелепая смерть в цветущем возрасте, влекущая распад империи или застой с последующим распадом.
- Их убил Сфинкс? – тоскливо спросил Наполеон. Казалось, к нему снова возвращается начавший забываться ужас, пережитый в мрачных чертогах пирамиды.
- О, нет! Сфинкс - лишь цепной пёс. Их всех настигла Судьба. Вернее сказать, предначертание, подобное тому, что сегодня получили и вы. Не нужно перебивать: придет время, и вы поймете, кто эти Иоанн, Александр и Елена. И тогда придётся выбирать: нарушить ли границы дозволенного или умерить амбиции.
- Друг мой, простите, но всё это звучит как-то странно. Я привык придерживаться здравого смысла, пребывать в материальном мире…, – примирительно произнёс Бонапарт.
- Понимаю. Орден всегда прилагал немало усилий, чтобы древние сокровенные знания представлялись людям обычной сказкой или бредом безумца. Так что ваше недоверие можно смело отнести нам в заслугу, – собеседник издал сухой смешок, – наверное, вы даже полагаете, будто там, в пирамиде, вещал кто-то из моих подручных, – усмехнулся он снова. – Знаете, в летописях Ордена сохранился отчёт о том, что Александр Великий, побывав в пирамиде, тоже не сразу поверил предначертанию. Решил проверить истинность услышанного у оракула в оазисе Амона.
- А я читал иное. Якобы Александр, во что бы то ни стало, хотел узнать – сын он бога или нет. Для того и ездил к оракулу.
- О, более того: македонский царь был просто одержим этой мыслью! Эзотерики Ордена поведали ему, что только сын бога свободен от любых предначертаний. Но оракул ничего не ответил ни на один из его вопросов. Только драгоценное время оказалось упущено…
- Но позвольте…
- Да не был он сыном бога, – не терпящим возражений тоном продолжил человек в накидке, будто мнение Наполеона его совершенно не интересовало, – объявив себя сыном Зевса, император Александр попросту взял, да и обманул приближённых. Увы, судьбу так просто не обманешь…
Бонапарт угрюмо уронил голову на грудь, выпятив вперёд крутой лоб. После недолгого раздумья, он заявил:
- Ну что ж, раз сказано – не перечить Александру, так и стану поступать, как Александр Великий. Помнится, он мечом разрубил гордиев узел, таким образом разрешив пророчество о том, что тот, кто развяжет этот узел, будет владеть всей Азией. Или эта история – тоже ложь?
- Нет, истинная правда!
- Что ж, тогда я знаю, как поступить с полученным сегодня пророчеством. Только махать мечом не стану. Зачем, когда у меня есть пушки? Там, в пирамиде, я слышал голос Сфинкса. И мне он весьма не понравился. Нынче же ночью Сфинкс услышит голос Бонапарта. Думаю, артиллеристам бригадного генерала Домартена полезно поупражняться в стрельбе. Посмотрим, как это понравится каменному пугалу!
Спутник пристально взглянул на Наполеона и весело заметил:
- Мысль, достойная не просто свободного человека, но Императора!
- Послушайте, почему в разговоре вы дважды назвали меня императором, я ведь всего лишь скромный гражданин Французской республики?
- Честно говоря, надоело звать вас гражданином, – отозвался собеседник, – этот титул вам совершенно не к лицу. Император – вот истинная сущность Наполеона Бонапарта. И эта сущность никогда не смирится с мыслью – отказаться от величия, отказаться от свободы и загнать себя в узкие рамки предначертанного. И можете не сомневаться: пока вы здесь, в Африке, стяжаете славу, ослы из Исполнительной Директории[4] там, во Франции, безумными делами окончательно подорвут к себе доверие народа. Так что ваше возвращение в Париж обещает быть триумфальным.
- О, это звучит музыкой в моём сердце, попадая в такт с тем сокровенным, о чём мечтаю. Но, чувствую, льстивыми речами вы подталкиваете меня к какому-то очередному решению: вначале была Италия, затем Египет… Что дальше?
- К самому главному решению, мой Император! Можно сказать к наиглавнейшему, – казалось, глаза из-под плотной ткани прожигают насквозь. - После того, как в прошлом году в Италии мы обрели табличку Исиды Бембо, а нынче убедились в вашей избранности и узнали предначертание, остаётся последний шаг. И тогда человечество снова получит шанс стать свободным! Никто не сможет помешать великой объединительной миссии!
Говоривший замолчал, в который раз озираясь в поисках алчных ушей, но таковых поблизости не оказалось. А древние гробницы да южная луна – свидетели не из болтливых.
ЧАСТЬ 1
Когда раскроешь тайну карт,
Дуэль не состоится…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.
Глава 1
Мёртвый лес, мёртвое поле
27 августа (8 сентября) 1812 г.
Россия. К западу от Москвы. Несколько вёрст от селения Бородино.
Августовское утро в Семёновском лесу выдалось чудесным. Оно представлялось тем звенящим преддверием осени, когда в синем небе – ни облачка, когда в напоенных солнцем кронах царит невообразимый птичий гам, когда листва ещё зелена и не тронута увяданием, а воздух уже не по-летнему прозрачен и свеж.
Увы, великолепная и мирная эта картина пропадала, стоило лишь взглянуть на древесные стволы, изрядно пораненные: так обычно ранит шквал картечи. Внизу, у самых корней, во множестве лежали мёртвые. Русские в темно-зеленом – по одну сторону, а сине-красные или сине-белые в железных кирасах французы – по другую, ближе к опушке. Французов казалось несоизмеримо больше. Хотя, возможно, оттого, что рядом пали их лошади…
…Крошечный бурундук, отправившись на поиски пропитания, полосатой молнией метнулся вниз по дубовой коре и без опаски устроился на кожаном ранце убитого солдата. Сквозь тяжёлый дух смерти, что шёл от тела, явственно пробивался живительный аромат пищи. Внимательно оглядевшись по сторонам, зверёк юркнул внутрь ранца и устроил шумную возню. В следующее мгновение он опрометью понёсся прочь, унося в зубах кусок ржаного сухаря. Увы, для маленького лесного обитателя сухарь оказался слишком тяжёл и вскоре выпал. Устроившись в безопасности, дарованной родным дуплом, бурундук высунул наружу смешную мордочку и сердито застрекотал, адресуя недовольство тем, кто спугнул его, лишив завтрака.
Невольных обидчиков зверька оказалось двое. Оба – гренадерского роста и в форме русской императорской гвардии. У одного мундир выглядел побогаче, с золотом, у другого – попроще. Этот другой вёл под уздцы пару осёдланных коней. Первый – командир лейб-гвардии Финляндского полка полковник Максим Константинович Крыжановский, второй – его денщик Ильюшка, взятый в услужение исключительно за звучную фамилию Курволяйнен.
- Вашвысбродь, – в который уже раз скулил Ильюшка, – не пора ли назад, а то своих долго догонять придётся. Наверняка, они уж упылили далече. Приказ об отступлении, чай, ещё ночью доставили из гаупт-квартиры![5]
Речь денщика, исковерканная на манер говора простолюдинов, несколько смягчалась иноземным акцентом. Финн по рождению, он и имя раньше имел басурманское[6] – Тойво, да два года назад крестился в православие аккурат на Ильин день.
Крыжановский словно и не слышал ничего и никого. Увидав в траве очередного зелёного солдата, он бросился к нему и прижался ухом к груди, надеясь уловить слабое биение жизни. Увы, тщетно!
«Боже мой, – думал Максим, – Сколько же всего полегло моих людей? Да, полк выстоял, не сплоховал! Да, ни один неприятельский вояка так и не смог преступить линию финляндцев! Но какова цена! Не слишком ли она высока?»
Память услужливо явила картину самой первой потери. То было вчера, около десяти утра. Скорым маршем гвардейцы шли на помощь князю Багратиону, чья армия, истекая кровью, стойко держала левый фланг русской обороны. Максим обернулся тогда в седле и гаркнул, подбадривая солдат:
- А ну, бл..ди, пошевеливайся веселей! – следует сказать, что «бл..ди» было одним из любимых словечек Крыжановского. Нижние чины к обращению такому давно привыкли и не обижались на полкового командира, поскольку знали: это он не со зла, а для остроты словца.
И тут из строя, уронив ружьё, выпал один из егерей. К своему ужасу Максим осознал, что тому осколком сорвало лоб, и он руками хватается за обнажённый мозг. Полк сомкнул шеренгу и не остановился. Только раздался, сейчас уж и не вспомнишь чей, голос:
- Не прикажете ли приколоть?
А другой ответил:
- Вынесите-ка его в кустарник, ребята!
Потом были ещё павшие. И много[7]. Почти всех их Максим когда-то набирал в полк лично, разъезжая по Гатчинской, Стрельнинской, Красносельской и Ораниенбаумской волостям, принадлежавшим семье Его Императорского Величества. Старался брать людей не по рекрутскому набору, а непременно по желанию. Благо, в любимейший государев полк, созданный им на собственные средства по примеру петровских потешных частей, охотников вступить хватало.
Многие были финны - лютеранского вероисповедания, да вдобавок плохо изъясняющиеся по-русски. Только среди красносельцев встречалось немало коренных русаков, каковые до службы, словно венецианские гондольеры, промышляли увеселительным катанием праздного люда на лодках да песнями. Из доморощенных невских гондольеров потом получился преизрядный полковой хор, лучший в гвардии. Эх, где теперь этот хор? Почти весь полёг на смертном поле! Что скажет император Александр, узнав о страшных потерях? Неужели станет винить его, командира, в том, что не уберёг людей?
Последняя мысль кольнула весьма болезненно…
…Пятнадцатилетним юнцом, поступив в кадетский корпус, Максим, после его окончания десять лет служил во флотских частях. А после, в 1807 году, получил под командование батальон Императорской милиции. Дело своё молодой командир знал исправно, и уже на другой год его солдаты отличились в последней из Северных войн[8]. После победы в ней Российская Империя приросла Финляндией. И, чтоб увековечить сие историческое присоединение, Александр I повелел переформировать батальон Крыжановского в лейб-гвардии Финляндский полк трёхбатальонного состава.
Богатырского сложения, темноволосый с пышными бакенбардами и томной, сводящей с ума молоденьких девиц полуулыбкой, полковник Крыжановский к своим 35 годам являлся типичным образчиком гвардейского офицера. То есть, совершеннейше не годился для мирной жизни.
Зато знал и умел всё, что только может пригодиться на поле брани. И это касалось не только искусства стратегии и тактики, но и личных умений. Прекрасный наездник-вольтижёр, он великолепно управлялся со стрелковым оружием, будь то пистолет или ружьё; мог, случись, такая надобность, выпалить из пушки, плавал и нырял как кит, подолгу задерживая дыхание под водой. Особенное же искусство демонстрировал во владении холодным оружием. Сабли, шпаги, эспадроны и прочую жалящую сталь любил со всей возможной страстью.
В пропитанной потом льняной рубахе, узких брюках и с клинком в руке, Максим, бывало, часами фехтовал, доводя до изнеможения любого, кто по простоте своей соглашался составить ему компанию в тренировке. Пуще других доставалось, конечно же, верному оруженосцу Ильюшке, которого полковник, не жалея времени и сил, усердно учил разным премудростям ратного дела.
Само собой, служба в гвардии была всей жизнью Крыжановского, а полк – семьёй. По крайней мере, другой семьи после смерти родителей у него не было. От этого и происходило неспокойствие относительно дальнейшей карьеры. И от этого же с такой душевной болью воспринималась ужасная цена Бородинской славы…
…Не найдя в лесу уцелевших, полковник с денщиком вышли на опушку. Здесь тоже повсюду царила смерть. Курволяйнен, чьему нордическому темпераменту претила излишняя эмоциональность, прекрасно осознавал тщетность их предприятия. Ведь ещё вчера ночью всех раненых, кто подавал хоть малые признаки жизни, свезли в лазарет, для чего потребовались одна аптекарская фура и две телеги. Убитых частично перенесли в одно место, чтоб облегчить работу похоронной команде.
Вздохнув, денщик предпринял ещё одну попытку убедить полковника, который, с согбенными плечами, опущенной головой и влачащейся сзади шпагой продолжал упорно шагать в сторону неприятельских позиций.
- Вашвысбродь, не осталось никого в живых-то. Зря ходим. Не ровён час – на хренцузов нарвёмся.
- Замолчи, Илья! Нам непременно надо ещё подле деревни посмотреть. Там вчера кипело серьёзное дело, – полковой командир сдаваться не собирался, и Курволяйнену оставалось только подчиниться.
Сели на коней и поехали к деревне Семёновское.
Костлявая по Бородинскому полю погуляла на славу! Повеселилась и покуражилась в охотку! Куда ни глянь – всюду пышное разноцветье мундиров убитых. А кое-где над ними уже чернеют пятна слетевшегося на поживу воронья. Птиц пока мало – не проведали ещё о своём счастье. Теперь всей каркающей округе пищи до весны хватит - лишь бы никто не принялся хоронить…
Тягостное зрелище невольно заставило Максима тронуть коня шпорами. «Ильюшка прав, тысячу раз прав: здесь – царство мёртвых. Нечего в нём делать живым. Но… что такое, неужели кто-то зашевелился? Лежал всю ночь без памяти, да нынче вот очнулся? Нет, не то! Проклятые мародёры – вот это кто! Ни свет, ни заря уже орудуют».
Две фигуры в кожаных передниках и с инструментом склонились над конским трупом. Увидав русских, испуганно отпрянули. Крыжановский выдернул из-за пояса пистолеты, намереваясь пристрелить мерзавцев, но вовремя сообразил – то не мародёры-стервятники, а французский кузнец с подмастерьем за работой – подковы сдирают.
Поделиться книгой: