Несущий огонь (ЛП)

Нам потребовалось лишь несколько минут, чтобы добраться до пролива, ведущего в бухту Беббанбурга. Волны прибоя накатывали на берег и с шипением захлестывали вход в бухту, наполняя узкий проход серой бурлящей пеной. Проход был не широк, в детстве я часто пересекал его вплавь, хотя ни разу в сильный прилив. Одно из моих самых ранних воспоминаний — тонущий мальчишка, когда его волной вынесло из устья бухты. Его звали Эглаф, ему было лет шесть или семь, когда он утонул. Сын священника, единственный сын. Странно, как лица и имена из далекого прошлого всплывают в памяти. Это был невысокий, худой мальчик, темноволосый и смешливый, мне он нравился. Мой старший брат уговорил его переплыть пролив. Помню, как брат смеялся, когда Эглаф исчез в пучине темной воды и белых барашков. Я заплакал, а брат влепил мне пощечину. «Он был слаб», — сказал он.

Как же мы презирали слабость! Только женщинам и священникам дозволялось быть слабыми. Ну и, возможно, стихоплетам. Бедняга Эглаф погиб, потому что хотел казаться бесстрашным, как и все мы, а в итоге лишь доказал, что так же глуп.

— Эглаф, — я произнес вслух его имя, когда мы легким галопом скакали по продуваемому ветром с песком берегу.

— Что? — прокричал мой сын.

— Эглаф, — снова повторил я, даже не потрудившись объяснить. Я думаю, пока мы помним имена мертвецов, они продолжают жить.

Я не уверен, как именно они живут: то ли скользят призраками, подобно облакам, или же обитают в загробном мире. Эглаф не мог попасть в Вальхаллу, потому что не погиб в бою и был христианином, наверное, он вознесся на их небеса, отчего я еще сильнее его жалел. Христиане рассказывали, что их умершие проводят всё время, восхваляя своего пригвожденного бога. Всё оставшееся время! Вечность! Что же это за чванливый бог, который хочет, чтобы его все время восхваляли? Эта мысль вызвала в памяти Барвульфа, тана из западных саксов, он заплатил четырем арфистам, чтобы те слагали песни о его несуществующих боевых подвигах. Барвульф был жирной эгоистичной свиньей, как раз из тех, кто жаждет слышать постоянную лесть. Христианский бог представлялся мне жирным, сердитым таном, наливающимся в своем зале медом и слушающим, как подхалимы толкуют о его величии.

— Они поворачивают! — крикнул сын, оборвав мои мысли, я посмотрел налево и увидел, что первый корабль поворачивает в сторону пролива. Вход вел прямо в бухту, хотя неопытного кормчего могли запутать сильные прибрежные приливные течения, но этот человек оказался достаточно опытен, чтобы предвидеть опасность и править длинный корпус куда нужно.

— Сосчитай воинов на борту, — приказал я Бергу.

Мы остановили коней на северном берегу пролива, где песок был завален темными водорослями, морскими раковинами и выбеленными обломками древесины.

— Кто это? — спросил меня Рорик — мальчишка, мой новый слуга.

— Вероятнее всего, норвежцы, — ответил я, — как и ты.

Я убил отца Рорика и ранил самого Рорика в сумбурной битве, изгнавшей язычников из Мерсии. Я сожалел, что ранил ребенка — ему было всего девять, когда я ударил его мечом, Осиным Жалом, и это чувство вины сподвигло меня усыновить мальчишку, как когда-то давно меня усыновил Рагнар. Левая рука Рорика зажила, хотя уже никогда не будет столь же сильной как правая, но он мог держать щит и выглядел счастливым. Он мне нравился.

— Они норвежцы, — радостно повторил Рорик.

— Мне так кажется.

Я не был уверен, но нечто в кораблях наводило на мысль, что они скорее норвежские, чем датские. Огромные звери на носу ярче, а короткие мачты отнесены ближе к корме, чем на большинстве датских кораблей.

— Слишком глубоко не забирайся! — крикнул я Бергу, который почти по колено загнал коня в бурлящую воду.

Течение врывалось в пролив, ветер вспенивал волны, но я смотрел на другой берег, лежащий всего в пятидесяти или шестидесяти ярдах. На том берегу была небольшая полоса песка, которую вскоре затопит прилив, и темные скалы, переходящие в высокую стену. Эту каменную стену, как и многое другое в Беббанбурге, построили во времена моего отца, и в центре стены располагались Морские ворота.

Много лет назад, испугавшись, что я могу на него напасть, мой дядя заложил Нижние и Верхние ворота, вместе они составляли главный вход в крепость, и построил Морские ворота, до которых можно добраться только на корабле или по тропинке вдоль берега, под валами крепости, выходящими в сторону моря. Со временем его страхи поутихли, да и снабжать Беббанбург через Морские ворота было неудобно и отнимало много времени, поэтому дядя вновь открыл Южные ворота, но Морские ворота остались. За ними шел крутой подъем к верхним воротам в деревянном частоколе, окружающем всю вершину скалы, где стоял Беббанбург.

На боевой площадке высокой стены крепости появились люди. Они махали, но не нам, а приближающимся кораблям, и мне почудился приветственный возглас, но, возможно, это лишь моё воображение.

Но о копье я даже не думал. Кто-то метнул его со стены, и я смотрел, как оно летит — темная молния на фоне темных облаков. На миг мне показалось, что оно зависло в воздухе, но потом, как сокол с небес, резко ухнуло вниз, тяжело плюхнувшись в воду всего в четырех или пяти шагах от лошади Берга.

— Подай-ка мне его, — приказал я Рорику.

Теперь я слышал насмешки, несущиеся с крепостной стены. Копье, может, и не долетело, но все равно это был мощный бросок. За первым последовало еще два, но оба бесцельно плюхнулись прямо посреди пролива. Тут Рорик принес мне первое копье.

— Опусти острие, — сказал я.

— Опустить?

— Держи близко к земле.

Я спешился, задрал тяжелую кольчугу, развязал пояс на штанах и прицелился.

— Держи ровно, — приказал я Рорику, а затем, когда убедился, что воины на носу первого корабля наблюдают, помочился на наконечник. Мой сын усмехнулся, а Рорик засмеялся. — Теперь дай мне, — потребовал я и взял ясеневое древко.

Я ждал. Первый корабль мчался по каналу, волны прибоя кипели вдоль борта, гребцы подняли весла из воды. Высокий нос и дракон с открытой пастью и сверкающими глазами летели над пенной водой. Я отвел руку с копьём назад и стал ждать. Это будет непростой бросок, вдвойне сложный из-за сильного ветра и оттягивающего руку тяжелого плаща из медвежьей шкуры, но у меня не было времени, чтобы сбросить тяжелый мех.

— Вот, — крикнул я в сторону корабля, — вот проклятие Одина! —

И метнул копьё.

Двадцать шагов.

Наконечник, на который я помочился, попал именно туда, куда я и целил. Прямо в глаз головы дракона, древко задрожало, когда корабль, влекомый течением, проскользил мимо нас прямо в спокойные воды внутренней бухты, укрытой от шторма массивной скалой, где стояла сама крепость.

Моя крепость. Беббанбург.

Беббанбург.

С того самого дня как его у меня украли, я мечтал захватить Беббанбург. Вором был мой дядя, а теперь уже его сын, что осмелился называть себя Утредом, владел большой крепостью. Поговаривали, что её можно захватить только с помощью предательства или измором. Мощная крепость, построенная на массивной скале, почти остров. По суше к ней можно приблизиться только по единственной узкой тропке. Моя твердыня.

Однажды я уже почти ее захватил. Я провел своих людей через Нижние ворота, но Верхние ворота успели закрыть, и мой двоюродный брат по-прежнему правил в величественной крепости у бурного моря. Его знамя с волчьей головой реяло над стенами, его воины глумились с крепостной стены, когда мы уезжали прочь, а четыре корабля плыли через пролив, чтобы найти укрытие в неглубокой бухте.

— Сто пятьдесят воинов, — сообщил Берг и добавил: — Мне кажется.

— И еще женщины и дети, — сказал мой сын.

— А значит, они пришли надолго, кем бы они ни были, — подвел итог я.

Мы обогнули северный край гавани, где дым от костров заволок берег: там арендаторы моего кузена коптили селедку или выпаривали соль из морской воды. Сейчас они прятались в домишках, ютящихся по внутреннему берегу бухты. Они боялись и нас, и вновь прибывших кораблей, что бросали якорные камни среди небольших рыболовных суденышек, пережидавших штормовой ветер в тихих водах Беббанбурга.

В одной из хижин с крышей из дерна залаяла собака, и ее тут же заставили умолкнуть. Я пришпорил лошадь, проскакав между двумя домишками и вверх по склону холма. При нашем приближении козы разбежались, а пастушка — девочка пяти или шести лет — захныкала и закрыла лицо руками. На невысоком гребне я обернулся и увидел, что команды всех четырех кораблей сходят на берег с тяжелыми мешками на плечах.

— Мы могли бы перебить их, пока они высаживаются, — предложил мой сын.

— Сейчас не можем, — сказал я и указал на Нижние ворота, перегораживающие узкий перешеек, ведущий в крепость. Оттуда, из украшенной черепами арки, выехали всадники и поскакали к бухте.

Берг хохотнул и указал на ближайший корабль.

— Твоё копьё все еще там, господин!

— Удачный бросок, — заметил мой сын.

— Удача тут не при чем, — не согласился Берг, — сам Один направлял это копьё.

Юный Берг весьма почитал богов.

Всадники направляли приплывших на кораблях воинов не к могучей твердыне на высокой скале, а в сторону деревенских сараев. Прибывшие бросили свою ношу на берегу и добавили туда же связки копий, груды щитов, топоров и мечей. Женщины переносили детей на берег. Ветер доносил обрывки голосов и смех. Чужаки явно приплыли, чтобы остаться, и, словно показывая, что теперь они владеют этой землей, кто-то воткнул знамя на берегу, глубоко погрузив конец древка в гальку. Серый флаг захлопал на холодном ветру.

— Видите, что на нем? — спросил я.

— Драконья голова, — ответил Берг.

— А у кого такое знамя? — спросил мой сын.

— Я таких не знаю, — пожал плечами я.

— Хотелось бы мне увидеть дракона, — задумчиво вздохнул Берг.

— Это было бы последним, что ты увидишь в жизни, — заметил Утред-младший.

Не знаю, существуют ли драконы. Я никогда их не видел. Отец рассказывал, что они жили в высоких холмах и пожирали крупный скот и овец, но Беокка, один из священников отца и мой наставник в детстве, был уверен, что все драконы спят глубоко в земле.

— Они — создания сатаны, — говорил он мне, — и прячутся глубоко под землей в ожидании последних дней. И когда протрубит ангел, возвещая второе пришествие Христа, они вырвутся из-под земли как демоны! Они будут сражаться! Их крылья заслонят солнце, дыхание опалит землю, а пламя сожжет праведников!

— Так мы все умрем?

— Нет, нет, нет! Мы сразимся с ними!

— И как же ты сразишься с драконом? — спросил я.

— С молитвой на устах, мой мальчик, с молитвой.

— Значит, мы все умрем, — сказал я тогда, и Беокка отвесил мне подзатыльник.

А теперь эти четыре корабля привезли драконью икру в Беббанбург. Мой двоюродный брат знал, что я могу напасть в любой момент. Многие годы он жил в безопасности под защитой неприступной крепости и королей Нортумбрии. Эти короли были моими врагами, и чтобы атаковать Беббанбург, мне пришлось бы с боями пробиваться через всю Нортумбрию и победить армии датчан и норвежцев, которые бы собрались на защиту своей земли. Но теперь королем Эофервика стал мой зять, моя дочь была его королевой, язычники Нортумбрии стали моими друзьями, а я мог беспрепятственно проскакать от границ Мерсии до стен Беббанбурга.

Целый месяц я пользовался этой свободой, разъезжая по пастбищам кузена, грабя его фермы, убивая его людей, угоняя скот и красуясь под его стенами. Мой двоюродный брат не появлялся, чтобы сразиться со мной, предпочитая отсиживаться в безопасности за грозными валами, но теперь он собирал воинов. Тех воинов, что переносили щиты и оружие на берег, наверняка наняли для защиты Беббанбурга. До меня доходили слухи, что двоюродный братец готов платить золотом за таких людей, и теперь мы наблюдали их прибытие. Теперь они здесь.

— Нас больше, — заметил мой сын.

У меня было около двух сотен воинов, разбивших лагерь в холмах к западу, так что да, если дело дойдет до битвы, то нас больше, чем вновь прибывших, разве что только если мой двоюродный брат не прибавит к ним силы своего гарнизона. Теперь в его распоряжении находилось более четырехсот копий, и жизнь действительно усложнилась.

— Спустимся вниз, чтобы их встретить, — сказал я.

— Вниз? — удивился Берг. Сегодня нас было только шесть десятков, даже вполовину меньше, чем норвежцев.

— Мы должны узнать, кто они, — ответил я, — прежде чем убьем. Это просто вежливость. — Я указал на согнутое ветром дерево. — Рорик! Отрежь-ка ветку от этого граба и держи её, как знамя. — Я повысил голос, чтобы меня могли услышать все мои люди: — Перевернуть щиты!

Я подождал, пока Рорик не отрубит ветку, символ переговоров, а мои воины не перевернут щиты с волчьими головами вверх тормашками, а потом пустил Тинтрига, своего темного жеребца, шагом вниз по склону. Мы двигались не спеша. Я хотел убедить чужаков, что мы пришли с миром.

Вновь прибывшие отправились нам навстречу. Дюжина воинов в сопровождении всадников моего кузена тащились по пастбищу, где в зарослях чертополоха паслись деревенские козы. Всадников возглавлял Вальдере с лучшими воинами Беббанбурга, я встретился с ним всего две недели назад. Он пришел в мой лагерь в западных холмах с горсткой воинов, зеленой веткой в руках и наглым требованием, чтобы мы убирались с земли моего кузена, пока нас не перебили.

Я посмеялся над этим предложением и унизил Вальдере, но я знал, что это опасный и опытный воин, много раз проливавший кровь в битвах со скоттами-мародерами. Как и я, он был в медвежьем плаще, а слева свисал тяжелый меч. Его плоское лицо обрамлял железный шлем, увенчанный орлиным когтем. Короткая седая борода, угрюмые серые глаза, а рот — просто широкая прорезь, не созданная для улыбок. У него на щите красовался такой же символ, как и у меня: серая волчья голова. Это символ Беббанбурга, и я никогда не отказывался от него. Вальдере поднял руку в перчатке, чтобы остановить следовавших за ним воинов, и пришпорил лошадь, приблизившись ко мне на несколько шагов.

— Ты пришёл сдаться? — спросил он.

— Позабыл твое имя, — сказал я.

— Обычно дерьмо выходит у людей из задниц, — отозвался он, — а у тебя прямо изо рта.

— Мать родила тебя через задницу, — сказал я, — от тебя до сих пор несет дерьмом.

Оскорбления — привычное дело. Нельзя наброситься на врага, перед этим его не обругав. Мы поносим друг друга, а потом деремся, хотя я сомневался, что сегодня понадобится обнажать мечи. Но нужно хотя бы сделать вид.

— Я сосчитаю до двадцати, и мы атакуем, — грозился Вальдере.

— Но я пришел с миром, — я помахал веткой.

— Я сосчитаю до двухсот, — ответил Вальдере.

— Но у тебя же только десять пальцев, — вмешался сын, и мои воины захохотали.

— До двухсот, — гаркнул Вальдере, — а потом я засуну эту ветвь мира тебе в задницу.

— А ты кто такой? — обратился я к человеку, поднимающемуся по склону к Вальдере.

Я посчитал его предводителем чужаков. Он был высоким и белокожим, с копной соломенного цвета волос, забранных с высокого лба назад, на спину. Одет богато, на шее золотое ожерелье, на руках — золотые браслеты. Пряжка на ремне тоже из золота, золотом сияла и крестовина на рукояти меча. Ему было, наверное, лет тридцать. Широкоплечий, лицо вытянутое, очень светлые глаза и татуировки драконьих голов на щеках.

— Назови своё имя, — потребовал я.

— Не отвечай! — рявкнул Вальдере. Он говорил по-английски, хотя я задал вопрос по-датски.

— Берг, — сказал я, не сводя глаз с чужака, — если этот говнюк перебьет меня еще раз, я сочту, что он нарушил перемирие, и ты можешь его убить.

— Да, господин.

Вальдере насупился, но промолчал. Мы превосходили их числом, но пока мы топтались на лугу, прибывало всё больше чужаков, и все с щитами и оружием. Скоро их станет больше, чем нас.

— Так кто ты такой? — снова спросил я.

— Меня зовут Эйнар Эгилсон, — гордо ответил он, — люди называют меня Эйнар Белый.

— Ты норвежец?

— Да.

— А я Утред Беббанбургский, — сказал я. — И люди меня называют по-разному. Больше всего я горжусь именем Утредэрв. Это значит Утред Нечестивый.

— Я слышал о тебе, — отозвался он.

— Ты слышал обо мне, — сказал я, — но я не слышал о тебе! Ты поэтому здесь? Думаешь, твое имя прославится, если меня убьешь?

— Да, — ответил он.

— А если я тебя убью, Эйнар Эгилсон, добавит ли это мне славы? — я покачал головой, отвечая на свой вопрос. — Кто будет тебя оплакивать? Кто тебя вспомнит? — я плюнул в сторону Вальдере. — Эти люди заплатили тебе золотом, чтобы ты меня убил. Знаешь почему?

— Расскажи, — откликнулся Эйнар.

— Потому что меня пытались убить с самого детства, и никому этого не удалось. Никому. А знаешь почему?