Чейзер [litres]

Теперь бы вспомнить цифры и ничего не напутать; от волнения сердце загрохотало отбойным молотом.

— Номер ноль-ноль-один, два, семь, два, четыре-три-девять-три…

Вслед за голосом на экране в узком окошке высвечивалась названная последовательность. Как только последняя была произнесена, раздался щелчок, а следом и первый длинный гудок.

Давай-давай! Только окажись дома! Только возьми трубку!

Второй гудок сменился третьим. Третий четвертым. А четвертый прервался голосом подруги.

— Алло?

ЭЛЛИ! — хотела заорать Лайза. Но не заорала. Потому что неожиданно ее рот плотно зажала теплая мужская рука.

— Тс-с-с-с, — произнес знакомый голос в самое ухо, пока на фоне тишины подруга продолжала пытаться услышать собеседника, повторяя "говорите", "алло", "я вас не слышу", — если сейчас пикнешь, сделаю больно, понятно?

Лайза судорожно кивнула. От страха неподвижные конечности начали непроизвольно подергиваться, сердце ускорило и без того частое биение, по вискам потек пот.

Ладонь разжалась; Чейзер быстро обогнул диван, шагнул к экрану и выключил его. Заодно выдернул и шнур питания из стоящего позади роутера. Затем повернулся, медленно втянул воздух и так же медленно выдохнул его.

— Знаешь, как это называется?

Веки полуприкрыты, как у сонного питона, голос спокойный, обманчиво-липкий.

— Я только…

Предупреждающий жест рукой заставил оборвать речь на полуслове.

— Это называется своеволие, — коротко стриженная голова медленно склонилась на бок, — а я его не люблю. Ты ведь это запомнишь, правда?

— Не неси! Не неси меня наверх! Поставь! Я хочу кино!!!

— Кино ты уже посмотрела.

— Я больше не буду звонить! Верни меня в кинозал! Ну, пожа-а-алуйста!

— Не заслужила.

Лайза, скребя голой ступней по оклеенной обоями стене, заверещала сиреной.

Ее несли на плече, как куль с мукой. Будь такая возможность, она бы колотила его руками и ногами, выдиралась дикой кошкой и царапала бы все, до чего бы смогла дотянуться. Но так как такой возможности не было, оставалось пронзительно верещать, выводя из себя носильщика.

— Если ты сейчас же не утихнешь, я заклею тебе рот скотчем и буду отдирать только на завтрак обед и ужин.

Крики тут же смолкли. Осталось лишь обиженное сопение.

— Умница.

В спальне Мак, не более вежливо чем до того, свалил ношу на кровать, выпрямился и раздраженно фыркнул:

— До обеда будешь сидеть в тишине. Хватит с тебя развлечений.

— Но я всего лишь хотела позвонить!

— Кому?

— Подруге!

— Зачем?

— Чтобы дать знать, что со мной все в порядке.

— Так я тебе и поверил. Адрес дома ты выясняла за тем же?

Пленница капризно скуксилась и поджала губы.

Значит, видел.

— Отвечай, когда я задаю вопросы!

На несколько секунд в комнате воцарилась напряженная тишина.

— Да, я выясняла его затем, чтобы она за мной приехала. Чтобы забрала меня отсюда и отвезла в нормальную больницу. Тебе разве было бы хуже? Баба с возу — кобыле легче. У тебя появилось бы время на что-то еще, помимо возни с неходячим пациентом.

Какое-то время Мак, нахмурив брови, молчал. Затем бросил короткое "дура" и вышел из комнаты. Громко хлопнула дверь; закачался на серванте край кружевной салфетки.

Лайза шумно втянула воздух и набычилась.

— Ну вот, я же еще и дура. — Перед глазами снова висела картина с ненавистными абстрактными линиями. — Сожгу! Выкуплю, тебя увезу и сожгу, поганое творение абстракциониста!

Где-то сбоку тикали часы. Голова не поворачивалась.

Сколько времени осталось до обеда?

В этот раз он кормил ее молча и быстро, как в армии: прожевала кусок, будь добра открой рот и дай засунуть новый. Звякала о край тарелки обеденная ложка, постепенно уменьшалось, перекочевывая в желудок, тушеное мясо.

— А что будет на ужин?

Тишина.

— А ты придешь мне до ужина почитать?

Тишина.

— Поставь мне в комнату радиоприемник.

Все так же тишина.

— Ну, хоть книжку мне принеси и открой! Я буду носом страницы переворачивать.

Нет ответа.

Лайза вздохнула.

Зеленовато-коричневые глаза на нее не смотрели принципиально — вокруг, видимо, существовала комната, окно, дверь, миска и ложка, которую время от времени надо было куда-то подносить, но никак не лежащая на кровати девушка. Призрак. Пустое место. Напроказничавшая шкодница. Более не человек, а дырка вместо рта, куда следует запихивать еду.

— Ну и ладно, — надулась Лайза, — буду сама. Все сама.

Сложив в пустую тарелку ложку и салфетку, которой протер ей губы, Чейзер покинул комнату, так и не проронив ни слова.

* * *

Десять минут спустя Аллертон достал из кармана телефон и выбрал из списка нужный номер.

— Рен? Привет. Можешь говорить? Слушай, тут такая ситуация… Если вдруг к тебе придет Элли и попросит помочь ее подруге, не приезжай. Куда приезжай? Ко мне. Да, тут странная ситуация, эта подруга у меня, с ней все в порядке. Просто она не знает, где находится, и не знает, что с ней все в порядке. Я сам обо всем позабочусь, главное, не реагируй. Нет, что говорить своей даме, придумай сам, это не в моей компетенции.

Выслушав саркастичный ответ, Мак хмыкнул и покачал головой.

— Знаю. Всякое бывает. Сам разберусь. Ты только не ломись ко мне с пушками. Угу. Спасибо, друг.

* * *

Если долго мучиться, что-нибудь получится; главное — упорный и непрерывный труд. Ведь надо тренировать конечности? А как развивать их моторику, если ни стараться ими двигать?

Вот уже полчаса Лайза с упорством бульдозера пыталась перевернуться на бок. То напрягала мышцы пресса и старалась свернуться в кокон, то силилась упереться в матрас пяткой, то переносила вес на вялую и непослушную ладонь — тщетно. Тело чуть раскачивалось в сторону, но переворачиваться не спешило. Пятка оставалась все-таки самым действенным методом.

Истекая потом, Лайза не сдавалась и еще через несколько минут, к собственной радости, сумела перевернуться на живот. А затем снова на спину. А затем, не рассчитав расстояние и совершив еще один поворот, упала с края постели.

* * *

Он нашел ее не на кровати, а на полу, лицом вниз. Заливающуюся слезами.

Осторожно поднял, уложил на подушки и вытер мокрые дорожки на щеках подушечками больших пальцев. Удивительно, но капризная, с мокрыми ясными синими глазами, она нравилась ему еще больше. Ее лицо не портила ни краснота, ни распухшие губы, ни текущий нос. А это умильное выражение, что проступало в периоды "куксинья", всякий раз вызывало у Мака в груди непонятное щекочущее чувство.

— Тебе пока нельзя двигаться — рано.

— Я всего лишь хотела перевернуться, думала, смогу сесть…

— Рано.

— Я так старалась! Так пыжилась! Я вся вспотела…

— Помою.

Лайза икнула и на мгновенье притихла. А потом вдруг вновь разрыдалась.

Чейзер напрягся.

— Ты ударилась? Где-то больно?

— Не-е-ет…

— А чего рыдаешь?

Она смотрела на него со смесью страха и растерянности.

— Что такое?

— Из-за того, что я двигалась и напрягала живот…

Слова то и дело прерывались всхлипами.

— Что?

— Я шевелилась, и вся эта еда…

— Что с ней?

— Теперь я… — Лайза притихла, выпучила полные паники глаза и замолчала. Потом кое-как преодолев внутреннее сопротивление, выдавила: — Теперь я хочу какать.

Он смеялся так громко и раскатисто, что она не знала, то ли хихикать вместе с ним, то ли вновь разреветься от унижения.

Отсмеявшись, Мак провел по своей щеке тыльной стороной ладони и произнес:

— Что ж, леди, вовремя. Я как раз успел переоборудовать один из туалетов, где ты сможешь справлять нужду без моей помощи.

— Правда?

— Правда.

— Спасибо.

— Тогда забирайся на руки, и поехали.

Уже по пути Лайза неуверенно спросила:

— А как же…

— Что?

— Как я буду мыться? Снова… ты?

Он в ответ лишь усмехнулся.

— Ты все увидишь, чудище.

До ужина Лайза провела время в полном комфорте: с успокоившимся кишечником (новый туалет позволял не только сидеть, не сползая, но и подмывал "пациента", используя систему фонтанчиков и циркуляции теплой воды) и слушая звуки музыки, что лились из небольшого радиоприемника, настроенного на "Мелодию вечернего города". Помогший справить нужду услужливый "нянь" все-таки смилостивился и оставил его возле постели, предупредив, что подключение к интернету в данном гаджете отсутствует.

— Позубоскалил, тоже мне… — проворчала Лайза, шевеля пальцами в такт проигрываемой песне. Касаться покрывала было приятно — подушечки понемногу восстанавливали чувствительность. Руки все еще не двигались, но уже и не ощущались бревнами; внутри — то здесь, то там — покалывало, щекотало и иногда чесалось. Прогресс налицо. Так еще чуть-чуть — и свобода, главное — терпение.