– Прошу прощения, мисс Гот, – продолжил тот, снимая обсыпанное мукой покрывало, – но предоставьте уж Мальзельо мне. Когда ваш батюшка вернется из Озерного края, я предоставлю ему полный отчет.
Лорд Сидни извлек из кармана свернутую записочку.
– Прямо сейчас он спасается от грозы под можжевеловым кустом. Причем компанию ему составляют друзья-поэты Уильям Вотс-Вот и Альфред Теннисматч[7].
Лорд Сидни повернулся к Кингсли:
– А тебе лучше отправляться на боковую. У тебя завтра тяжелый день: тебе предстоит участвовать в возведении Большого Шпигель-Шатра. Эта работа – как раз для молодого человека с большими амбициями!
– Э-э-э… Да… Конечно… Я постараюсь… – промямлил Кингсли. – А что такое «Большой Шпигель-Шатер»?
– Увидишь, – бросил лорд Сидни, скользя по мраморному полу. При этом он на ходу строчил ответное послание на обратной стороне записки. Добравшись до входной двери, он повернулся, чтобы слегка поклониться, и исчез в ночи.
Ада пожелала Кингсли спокойной ночи и поплелась к себе наверх. Голова у нее гудела. Денек выдался богатым на события! Сначала она увидела, впервые в жизни, собственную горничную и обнаружила, что это – медведица; потом – встречала прибывших на кухню к миссис У’Бью поваров; потом – эта «Ночная бакалея» на воздушном шаре, а потом еще ей пришлось спасаться от громадных пуделей в Безвинном погребе. Что они там делали? Не нравятся ей эти бакалейщики, и пудели их не нравятся.
Мэрилебон уже положила на пятнистый диван ночную рубашку. Ада скинула платье, облачилась в нее и забралась в свою огромную кровать с балдахином о восьми столбиках.
Наконец она задула свечу. «Будет что рассказать в Чердачном клубе!» – подумала она, зевая.
Придя утром на завтрак, она обнаружила Эмили, невозмутимо попивающей чай, пока Уильям азартно учился принимать цвет своего поджаренного тоста с маслом. Подготовка к Празднику Полной Луны с этого дня пошла всерьез, и дом напоминал растревоженный улей.
Ада тоже была в приподнятом настроении, но не могла стряхнуть смутное беспокойство. Она по-прежнему переживала за Мэрилебон, а еще до ее собственного дня рождения оставалось всего лишь два дня, и о нем, скорее всего, все снова позабудут. Что, впрочем, ее скорее забавляло.
– Не балуйся с едой, Уильям, – строго сказала Эмили, ставя чайную чашку и беря в руку шоколадный эклер, которому была придана форма принца-регента.
– Сладкое – на завтрак? – удивилась Ада.
– Тут есть из чего выбрать, – ответила Эмили, указывая на якобинский буфет. – Похоже, наши повара решили потренироваться.
Ада посмотрела на буфет. Эмили была права! Буфетная полка являла собой настоящую выставку достижений кондитерского искусства.
Здесь была целая гора похожих на камешки-голыши миндальных макарунов, скрепленных между собой лимонным творожным кремом – изделие Волостранников. Рядом с ними – внушительный шоколадный бисквит, изготовленный руками Найджелины Сладстон-Лоджкин и возвышающийся над поверхностью озерка расплавленного шоколада, и огромные жгучие рогалики, дело рук Горди Бараноффа. Мэри Гекльберри выпекла полдюжины пирожных – маленьких, но безупречной формы. Но Ада не успела их как следует рассмотреть, как ее внимание оказалось поглощено монументальным сооружением, стоящим с краю. Тщательно вылепленная принцесса из поджаренной бриоши возвышалась над постаментом из воздушного омлета, от которого, как солнечные лучи, отходили сырные палочки. Небольшая визитная карточка сбоку гласила:
На соседней тарелке лежали скупая строгая галета и куда более щедрый сэндвич, в котором с беконом чего только не было понамешано.
– Это блюдо Уильяма Кейка, – пояснила Эмили смущенно. – Он назвал его «Выпечка невинности и опыта». Но мне больше нравится этот эклер Голлидера. Шоколадные панталоны – это нечто!
Ада отщипнула по кусочку от бриоши и омлета Крестона Крутча и убедилась, что на вкус они так же хороши, как и на вид. В этот самый момент снаружи по гравиевой дорожке прошуршали колеса. Эмили вскочила и подбежала к окну посмотреть.
– Приехали, приехали! – закричала она восторженно. – Художники приехали!
Ада и Уильям тоже подошли посмотреть.
Большой экипаж стоял у крыльца. Из него пыталась выбраться группка людей, выглядящих весьма причудливо. Сама карета была перегружена мольбертами, ящиками с красками, связками кистей и холстами. Все это добро громоздилось на крыше и торчало из окон, а его владельцы теснились в дверях, пытаясь выбраться наружу.
Карета казалась довольно-таки раздолбанной, но при этом затейливо расписанной снаружи. В нее были впряжены четыре дюжие лошади. На их хомутах хорошо были различимы медные таблички с именами: Тициан, Рембрандт, Дэмьен и Трейси. Сбоку кареты буквами с завитушками было написано: «Красота – не для элиты!»
– Настоящие живые художники! – выдохнула Эмили, хватая свой этюдник и папку с акварелями. – Скорее, Ада, пошли к ним!
Ада никогда не видела ее в таком возбуждении. Даже когда они обнаружили позади старого ледника пурпурную герань Каира.
Эмили схватила девочку за руку, и они промчались вниз по ступенькам, через парадный зал и главные двери на крыльцо. Все художники уже выгрузились из кареты, за исключением одного – огромного мужчины с бородой веником, который никак не мог спуститься со своей скамейки на крыше, потому что его деревянные башмаки не влезали в ступеньки лесенки на боку кареты.
Наконец они выстроились у подножья парадного крыльца, и их предводитель, коротышка в высоченном цилиндре, с чрезвычайно важным видом прочистил горло.
– Мы – лучшие художники в Англии! – провозгласил он. – Наши художества воспроизводят на конфетных коробках и упаковках пирожных. Но мы не из тех, кто продает свои картины с аукционов любому, кто предложит наибольшую цену, совсем нет!
Он обворожительно улыбнулся и извлек из внутреннего кармана пальто пук лотерейных билетов.
– Зато даже самые скромные любители прекрасного могут выиграть прекрасную картину за один-единственный пенни!
– Какая замечательная идея! – шепнула Эмили.
– Мои дорогие юные леди, – провозгласил живописец, подъемля высоченный цилиндр, – мы называем себя «художники не для элиты», и мы к вашим услугам. Я – Уильям Теркер, а это мои коллеги: Шэгем Марш, Макс Обма́ннок, Джорджо ди Кавалло и…
Раздался громкий удар и хруст гравия – это огромный мужчина с бородой веником грохнулся с крыши кареты.
– …и наш дорогой друг, сэр Виктор Ломаскоу, карикатурист, танцующий в деревянных башмаках!
Хруст гравия усилился: сэр Виктор поднялся на ноги и действительно пустился в пляс.
– Он слишком скромен, чтобы сказать это лично, но он прославился благодаря своей карикатуре на принца-регента в виде камберлендской колбасы.
– Господа, – послышался сухой голос.
Ада повернулась и увидела Мальзельо, тоже вышедшего на крыльцо.
– Для вас всех приготовлены комнаты в восточном крыле. Я пришлю слуг перенести ваш багаж.
– Это у тебя что – этюдник за спиной? – спросил Теркер у Эмили.
– Да! – просияла та.
– Отлично! – всплеснул руками маленький художник. Потом уставился в небеса. – Нуте-с, в таком случае отведи меня к высочайшему дереву в округе. Мы не можем терять ни минуты!
Глава седьмая
Уильям Теркер сошел вслед за Эмили с крыльца и проследовал за ней через парк пестрых оленей, где стадо этих исключительно редких парнокопытных мирно паслось среди породистых овцетакс и квадратобыков лорда Гота.
– Куда это Эмили направилась? – спросил у Ады Артур Халфорд.
Его вместе с другими механиками из беговелогаражей прислали перенести багаж.
– Не твоего ума дело, Халфорд, – отрезал Мальзельо. – Бери чемоданы и неси на третий этаж восточного крыла. Живо!
Артур и остальные подошли к карете. Треноги, этюдники, альбомы лежали огромной грудой внутри, а четыре ковровых саквояжа, принадлежавших Виктору Ломаскоу, громоздились на крыше.
– Увидимся вечером, в Чердачном клубе, – шепнул Артур и вместе с остальными принялся за работу.
Несмотря на собирающиеся грозовые тучи, Ада тоже отправилась через олений парк. Она прекрасно понимала, что Эмили могла повести Уильяма Теркера только в одно место: к высочайшему дереву в округе, известному под названием «Старина Харди». Под этим старым деревом посередине парка стояла концертная эстрада – на которой в самое неурочное время дня и ночи собирались репетировать «Громобойчики» – так называл себя деревенский ансамбль инородных инструментов.
Ада уверенно подошла к дереву – и действительно увидела Эмили и Теркера прямо под ним.
Художник скинул на руки Эмили сюртук и высоченный цилиндр, забрал у нее этюдник, взвалил на спину и полез по суковатому стволу «Старины Харди». Собственный блокнот при этом он зажал в зубах, так что мог упираться и подтягиваться двумя руками.
– Это просто восхитительно, Ада! – прошептала Эмили, увидев подругу. – Мистер Теркер – художник бурь и закатов. Он говорит, что нет дерева слишком высокого для мастера, желающего получить наилучший вид!
Ада и Эмили задрали головы. У Теркера слова не расходились с делом. Он добрался почти до верхушки и завис на тонкой, раскачивающейся ветке. Ветер задул сильнее. Грянул гром. Под взглядами девочек художник вытянул брючный ремень и привязался к ветке. Затем выхватил карандаш из-за уха, выпустил блокнот из зубов и…
Черные грозовые тучи расступились так же быстро, как и собрались. Грянул-Гром-Холл со всеми своими лугами и парками снова окунулся в яркий солнечный свет, льющийся с голубого неба.
Уильям Теркер, привязанный к самой высокой ветке «Старины Харди», затрясся от ярости.
– Неужели так трудно соорудить мало-мальскую бурю? – завопил он, потрясая кулаком в сторону небес. – Хотя бы летнюю грозу, а? Ну хоть смерчик какой-нибудь! Верхушки деревьев, шпили, мачты – куда я только не забирался! И всякий раз одно и то же.