Прямо за тобой

Я сразу же припомнил Джаспера, который быстро поднялся на крышу, а затем свалился с нее.

Мистер Холт кивнул головой, будто бы его поднятая бровь нарушила равновесие:

— Наверняка не захотят влезть в неприятную историю.

Том громко выкрикнул «Сто» и энергично пошел. Видимо, он испытал облегчение, что ему больше не нужно стоять под этой стеной. Он не смотрел ни на кого, даже на меня, и побежал через двор. Или сын подслушал, что говорил мистер Холт, или услышал куда ушли мальчишки, потому что он бежал прямо к школе. Кто-то внутри строения выглянул, а затем быстро отпрыгнул и спрятался. Я не услышал хлопанья двери — ни тогда, ни когда Том исчез в школьном коридоре. Будто бы дом и сам решил поучаствовать в игре.

Помню, что так тихо было когда выкрикивали имя Джаспера, ища его тогда, много лет назад. Позднее я много раз думал, почему ему было так важно, чтобы его никто не нашел. Моежт, он не хотел быть следующим искателем, или потому, что мы не могли без него играть — ведь это был его праздник? Так или иначе, я ошибался. Когда взрослые отошли от нас, а их разговоры начали стихать, мы крались и пугали друг друга, счастливые от того, что Джаспер уже не сможет ничего испортить. Была моя очередь водить, когда услышал вдалеке всхлипывания его матери и одно слово «Джаспер», глухое и отдаленное. В ее голосе слышалось такое отчаяние, что я повернул голову, глядя, как реагируют другие мальчики. Верил ли я тогда, что увижу Джаспера, улыбающегося от уха до уха от того, как легко он провел и нас, и своих родственников, или это был только сон, от которого я просыпался еще не одну неделю?

Он твердо решил, что сделает все, чтобы его не нашли даже родственники, а может не хотел, чтобы все узнали, что он забрался аж на крышу. Он хотел любой ценой залезть туда, где его никто не высмотрит. А мы игрались очень хорошо, пока не услышали подъезжающую «скорую помощь».

Когда мы прибежали к дверям школы, Джаспер лежал на носилках. Его родственники пытались, как могли, сдерживать эмоции. Как только «скорая помощь» отъехала, из ее салона донесся до нас громкий плач. Мы не сразу поняли, что это плачет мать Джаспера.

Директор выбежал из офиса. Он надеялся, что не удастся свалить ответственность за произошедшее на него. Он приказал нам прибраться во дворе, и занести все подарки в его офис. Я и сейчас не знаю, куда они делись потом. Потом мы разъехались по домам. В понедельник, когда мы пришли на уроки, узнали от директора, что школа утратила очень способного ученика, и что во время игр надо сохранять бдительность и осторожность, и стараться избегать опасностей. Для меня его слова звучали как обвинение. Если бы мы не стали играть сами, могли бы увидеть Джаспера на крыше, или даже поймать его во время падения?

Неправдоподобно. Кроме того, я не хочу сейчас думать об этом. Чтобы больше не погружаться в воспоминания, помогаю миссис Холт с уборкой. Она уже не выставляет объедки на стенку, как прежде, просто выбрасывает в мусорный бак.

Благодаря меня, она сказала:

— Это очень мило с вашей стороны.

Позже, обращаясь к остальным, добавила:

— Он настоящее сокровище.

— Что они могут там так долго делать? — спрашивает судья.

— Кто? — отвечает вопросом миссис Холт.

— Мне кажется, что, по крайней мере, несколько из них уже должны были вернуться. Ты так не считаешь?

Неожиданно я понимаю, что Джек настроил их всех против Тома. Может, я должен что-то с этим сделать?

— Они должны больше времени проводить на свежем воздухе. Здоровее будут, — говорит мистер Холт. — Пойдем, Пол, выгоним их во двор.

— Нам пойти с вами? — спросила бухгалтер.

— Нет, спасибо. Двух человек более, чем достаточно, — ответил директор, стараясь идти в ногу со мной. Мы уже прошли половину пути, когда он сказал. — Лучше всего будет, если ты войдешь туда, а я в передние двери. Ну, понимаешь, чтобы никто не мог сказать, что он не знал об окончании игры.

Он исчез за углом, а я подошел к входу, через который недавно пробежали мальчишки. Берусь за металлическую ручку, и чувствую вину — мы прервем игру именно тогда, когда Том будет близок к победе. Я уверен, что мой сын сумеет перехитрить Джека. Но не поэтому холод от ручки проникает в меня как ледяной ветер. Я представляю себе, что Том найдет кого-то, кто тут спрятался, что увидит лицо, которое никто — а особенно мой сын — не должен видеть.

Полный абсурд. Не знаю, почему я вообще думаю о чем-то таком, неподходящем. Если кто-то из мальчишек и заслужил подобную встречу, то это точно не Том. Скорее, Джек. Я в этом абсолютно убежден, и уже собирался повторить эти слова вслух. Только потом понял, что я пытаюсь сделать. Джек ведь еще ребенок, невоспитанный, но всего лишь ребенок. Так же как Джаспер. У него было мало времени. У них обоих было мало времени. В то время как у меня были долгие десятилетия, и я должен себя вести, как взрослый. Я слишком стар, чтобы верить в подобные вещи. Тем не менее, я шепчу:

— Оставь Тома в покое. И других тоже. Если хочешь кого-то напугать, то пожалуйста. Я здесь. Я жду.

Нажимаю ручку, и наконец-то вхожу в школу. Коридор пуст и тих. От дверей гардероба, через ряд противопожарных выходов, и до парадного входа. Я чувствую себя точь в точь, как тогда, когда вошел сюда впервые, и как ученик, и как учитель. Оба раза я был одинаково перепуган. Солнце вторгается в здание через ряды окон, а меня охватывает предчувствие, что тишина не продлится долго.

«Очевидно, нет — мальчишки сейчас выберутся из мест, где прятались», — идя по коридору, я мысленно подшучивал над собой.

Нужно ли мне начать их звать, или лучше подождать, пока появится мистер Холт?

Что-то во мне говорит, что стараюсь не высовываться. Это моя натура. Никто не прячется за углом возле входа в гардероб. Мне показалось, что увидел какой-то плащ, но все вешалки пусты. Может это была тень? Все равно никого не вижу.

Я открыл двери актового зала. Ряды кресел напомнили мне о гаме, который часто тут царит. А сейчас здесь настолько тихо, насколько обычно шумно.

Неожиданно начинается сквозняк, и двери пожарных выходов начинают дрожать, будто бы кто-то, стоящий у них уже устал ждать и проявлял все больше нетерпения. Через их стекла вижу только пустой коридор, и знаю — с той стороны никого нет. Гимнастический зал пуст. В ней раздается только эхо моих шагов, очень тихое для того, чтобы быть отголосков шума, который создал кто-то из мальчишек. Оно звучит как отголосок далеко бури или едва слышный барабан.

Я прохожу зал для занятий искусством и задумываюсь, а что же я здесь вижу? Одна из картин представляет собой рой темных, хищных пятен, превращающихся в лицо, от которого отклеилась широкая улыбка.

Когда я иду по следующей комнате, этот безнадежный образ стоит перед глазами, будто его копии приклеены к каждому из окон и на каждой двери. Постепенно к картине добавлялись новые штрихи, а нарисованное на ней лицо все больше мне не нравилось. Наверное, потому, что я нервничаю, хотя для этого нет никаких причин. Несмотря на это, я не перестаю оглядываться.

Открываю дверь в кабинет биологии, заглядываю в середину. Кто-то мрачно пошутил, установив искусственный череп так, чтобы казалось — он смотрит сквозь стекло в коридор. Неплохо получилось. Пожелтевшая штора изрядно потрепана. Через дырки в ней видна часть пластиковой поверхности, побелевшей от старости. Свет меня ослепляет, и я уже не понимаю, что вижу на самом деле.

Я иду дальше, и вдруг слышу какой-то шум за спиной. Наверное, кто-то из мальчишек. Прежде чем поворачиваюсь, чтобы убедиться, вижу кого-то, стоящего на пороге последней двери. Это директор. Он открывает дверь, и я вижу, что с ним мой сын.

В этот момент с громким стуком открылись двери актового зала, и я услышал топот мальчишеских ног, несущихся во двор.

— Тебе не удалось найти никого, — говорит мистер Холт.

— Потому что все они спрятались в одном месте. — Том начинал злиться.

— Они по-настоящему хорошо спрятались. Даже я их не увидел. — Мне пришлось вмешаться.

— Опасаюсь, что юный Фрэнсис немного зарапортовался.

— Мы только играли, — ответил Том, которого разозлили слова директора. — Я думал, что только играли.

Мистер Холт пропустил его слова мимо ушей.

— Что сделал? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал абсолютно нейтрально.

— Я нашел его в той части.

В то время, когда я задумался, как именно я должен отчитать сына, Том прикусил губу, с трудом сдерживая приступ смеха. И тут только до меня доходит вся смехотворность слов директора. Я пожалел, что посмотрел на сына — ведь сейчас я сам начну хохотать, и это может прозвучать истерически.

Я не должен был уже ничего говорить, но все же сказал.

— Наверное, он не знал, что туда ходить запрещено, — говорю я. Но звучит это крайне неубедительно.

Том не смог удержаться от смешка.

— У меня хорошее чувство юмора, но я действительно не вижу в этом ничего смешного, — сказал директор, смерив их взглядом.

Ситуация ухудшалась с каждой секундой. Несмотря на все усилия, Том не мог перестать смеяться.

— Иди уже. Присоединяйся к остальным, — приказываю сыну, хотя и звучит это слишком резко. — Извините, шеф. Это обычное недоразумение.

Мы возвращаемся. По дороге я замечаю изменения, произошедшие в одной из комнат.

— А где:- Я заметил, что искусственный череп из кабинета биологии исчез. Я дернул ручку дверей и вхожу в класс.

— Кто-то тут был, — сказал я.

— Даже если кто-то и был, он уже ушел. А если ты знал, что тут прячутся, почему ничего не сказал?

— Нет, я никого не видел. Просто вещи переставлены, и я это заметил.

— Правда? Покажи, что и где.

— Не могу, — ответил я, окидывая взглядом класс. Может, они спрятали череп в одном из шкафов, но сейчас не был уверен, что точно я видел, когда вошел сюда в прошлый раз. Я все больше нервничаю. Чувствую, что Том также виноват. Когда только подумаю, что он мог принимать в этом участие. А, ладно. Займусь этим в понедельник, когда узнаю, что случилось. Сейчас есть более важные дела. Например, довезти сына домой.

— Ты сильно огорчишься, если мы уйдем с приема пораньше?

— Без проблем, — ответил Том.

Да, я и вправду хотел спросить мистера Холта.

— Я хотел предложить какую-то игру, в которой не будет проигравших, — сказал шеф.

Не знаю, были ли его слова поощрением для Тома, или щелчком мне по носу.

— Я чувствую себя не очень хорошо, если быть откровенным, ответил я.

Мистер Холт смотрел на Тома, и я опасался, что он скажет нечто, чтобы заставить моего сына остаться с ним, а мне придется ехать домой самому.

— Он должен ехать со мной, — сказал я. Слишком быстро и слишком громко.

— Ладно, я не буду злиться, но жаль, что уезжантн. Джек мог бы подружиться с твоим сыном.

Я услышал в этих словах завуалированную угрозу. Возможно, мой уход отразится на моей дальнейшей работе. Я иду позади директора, хотя не знаю, как можно все уладить.

— В таком случае, увидимся в понедельник, — сказал мистер Холт. — Выйди в передние двери. В конце концов, ты работаешь в этой школе.

Он говорит — уходите, но звучит это, как пренебрежение. Том открыл двери одного из противопожарных выходов и придержал их для меня.

Дверь тяжело закрылась за ними, а потом долго качалась. Может это мистер Холт спровоцировал сквозняк, открывая свою дверь в противоположном конце коридора?

— Пора выбираться из этих задников, — сказал я, но это не прозвучало как шутка.

Поднимаю засов в дверях напротив кабинета директора, и мы вместе выходим на освещенный двор. Не отпускаю ручку, пока не слышу за спиной звук закрывающегося замка.

Среди всех припаркованных автомобилей мой «фиат» был самым маленьким. В зеркало заднего вида я долго рассматривал двери школы. Том пристегнулся, и мы поехали. Мы уже почти доехали до ворот, когда сын сказал:

— Может, будет лучше, если ты вернешься?

Я остановил машину перед выездом на дорогу. Я и сам начал сомневаться.

— Ты хочешь?

— Нет Не очень.

— Значит, не о чем сожалеть, — сказал я, выезжая на дорогу.

Тени деревьев накрывали обе полосы движения. Три мили дороги, и мы будем дома. Мы еще не успели разогнаться, а у Тома вновь появились сомнения.

— Было бы лучше, если бы ты остался. Ты так не думаешь?

Мое внимание привлекает вид «фольксвагена», который едет в нескольких сотнях ярдов позади нас. В нем сидят несколько молодых людей. Машина уже давно превысила допустимую скорость, и сейчас вся ситуация выглядит очень опасной.

— В каком смысле лучше?

— Тогда, ты мог бы и в дальнейшем приятельствовать с директором.

Мне стало не по себе. Слова Тома были наивны, но в них было много смысла. «Фольксваген» нас обогнал. Я увидел, что в нем было меньше ребят, чем мне показалось первоначально.

— Я не должен это делать, — говорю. — Не должен использовать тебя для всего этого.

— Но я хотел помочь. Я же знаю, что мама сейчас не работает.

В очередной проехавшей мимо нас машине — «аллегро» — вижу только одного подростка. Он сидит на заднем сидении, и не пристегнул ремень безопасности. Когда он склоняется вперед, мне кажется, что уставился он именно на меня. Не знаю, откуда такая уверенность. Я ведь даже не могу разглядеть его лица — всего лишь несколько размытых пятен. Я пробую оторвать взгляд од зеркала, и сосредоточиться на дороге. Я не могу сконцентрироваться, и машина едва не врезалась в автобус. Если бы я вовремя не затормозил.

— Послушай, том. Я знаю, что ты хотел, чтобы все было хорошо. Но давай больше не будем говорить об этом. У меня есть и другие дела.

Автобус неожиданно сбросил скорость. «Аллегро» мигает мне фарами, чтобы я пошел на обгон. Едущий в нем подросток все время смотрел на меня. В этом уже не было сомнений, хотя лицо его было скрыто темнотой. Водитель и пассажирка были значительно старше. Наверное, это какой-то другой автомобиль.

Я был настолько взволнован, что, когда попробовал обогнать автобус, мотор моего автомобиля заглох. «Аллегро» меня обходит, подавая громкие сигналы. И я наконец-то получаю шанс увидеть его пассажиров. Если мальчишка не спрятался, то в автомобиле только пара взрослых. Стартер начал подвывать, когда я несколько раз повернул ключ в замке зажигания. Я тащусь за автобусом, позволяя себя обгонять.

— Ты правда хочешь продолжить путь, папа? Может, лучше остановись где-то?

Я резко ответил:

— Будет лучше, если ты просто помолчишь.

Я даже не стеснялся своих слов. Все мое внимание было приковано к «мини», подъезжающему к нам. Этот важный старик — единственный пассажир? Вижу худого мальчишку, который спрятался за стариком на заднем сидении. Он склоняется, худой и страшный. А меня пугает мысль, что случится, когда его увидит водитель. Я, наверное, единственный, кто может его увидеть.

Я нажал педаль газа, оставляя позади автобус и «фиат».

— Это значит: Лучше все обсудим, когда вернемся домой, — добавляю я, пробуя сгладить впечатление от своей резкости.

Том и вправду заслужил, чтобы я извинился. Но я сконцентрировался на езде, чтобы сейчас над этим задумываться. Может, не надо было обгонять тот автобус. Вижу, что в нем никого нет, кроме водителя. Это отнюдь не значит, что в салоне не спрятался кто-либо, кого я не могу увидеть.

Что-то должно было отвлечь внимание сына.

Я вздыхаю с облегчением, увидев, что автобус снизил скорость и съезжает на обочину, где голосует какая-то женщина. «Мини» его обгоняет и почти догоняет нас. Я еду быстрее, чем советует здравый смысл, смотрю в зеркало, чтобы убедиться, что есть от чего убегать. Старик в своем авто сам. А мы с Томом — уже нет.

Мое тело оцепенело, но я стараюсь удержать в руках руль. Стараюсь не смотреть в зеркало. Стараюсь убедить себя — то, что я видел только что-то, напоминающее старую, запятнанную фотографию, на которой уже трудно распознать лица. Но кто-то там все же есть. Уголком глаза вижу это в зеркале, и меня настигает паника, когда я думаю, до чего могут некоторые дойти, чтобы привлечь к себе внимание. Затем приходит мысль, от которой становится еще хуже: а что, если Том это тоже увидит? Падет ли тогда возмездие и на него? Какой замысел был у того, кто все это замыслил? Задумал ли это, увидев нас вместе?

— Смотри на дорогу, — говорю я сыну.