Хранители пути

— О, Боже, я больше не могу… — горестно всплеснув руками, простонал побагровевший Александр Евстигнеевич и в порыве самоуничтожения ухватил себя за тщедушные остатки волос на вполне упитанной голове. — Теперь я буду во всем виноват… Накапаю себе успокоительного. Сердце схватило… — тяжело обвалившись на диван, он одной рукой, плотно прижатой у груди, пытался удержать рвущееся из нее сердце, а другой, закрыв глаза, слепо шарил в воздухе перед собой, словно надеясь нащупать в доступном сейчас пространстве материализовавшуюся в нем склянку с заветными каплями.

— Вы не виноваты, — тепло и сочувственно улыбнувшись, произнес Амадео и положил обе руки на плечи расстроенного сотрудника. — Ее бы все равно убили, но в другое время и в другом месте. Вашей слабостью элементарно воспользовались.

— Вы так уверенно говорите это… — покачав головой, возразила Азиза. — Как будто догадываетесь, кто преступник.

— Я не догадываюсь. Я знаю, — отчеканил Амадео. — И эта жертва — отнюдь не первая и не последняя в его списке.

Надрывный стон спиралью невыносимой боли врезался в ведомый диалог и разметал сказанные и невысказанные слова по углам приемной. Схватившись уже обеими руками за обширно полную грудь, Александр Евстигнеевич, запинаясь на ходу о безупречно ровную поверхность ковра и путаясь в собственных ногах, выскочил из злополучной комнаты.

— Он же сейчас наклюкается вусмерть, любитель чачи, — проводив взглядом перекошенную фигуру секретаря, сообщила Азиза. — Наберется до поросячьего визга.

— Пусть набирается, — в тон ей, тихо и внушительно ответил Амадео. — Ему это необходимо. Сейчас действительно необходимо. Но — только ему. Чтобы победить свой страх, он должен сначала опереться на свою слабость.

— Что-о-о-о?! — вскинув на продюсера переполненные изумлением глаза, воскликнула Азиза и от возмущения чуть не поперхнулась застрявшим в горле скоплением слов. — Да он же…

— Спокойно, — повелительным жестом остановил начинающийся выплеск рокерского темперамента Амадео и протянул замершей в паузе невысказанности певице телефонную трубку. — Сейчас не до философии. Вызывай полицию.

Широкими шагами преодолев королевский размах приемной, гигант скрылся в ожидающем его кабинете.

Огненная тьма расстилалась повсюду, вылепляя из себя едва заметную различимость неба и земли. И верх, и низ казались идентичными друг другу, перетекая за чуть видимые границы, лежащие между ними и сразу же порождая новые пределы. Чрезвычайная подвижность неба и земли создавали парадоксальное должному впечатление: не живости, а сугубой мертвенности, не сути, но отсутствию всяческого ее проблеска. Насыщенность чернотой — вот что позволяло опознавать видимую структуру пространства. Более красное, багровое небо нависало над выражено черной землей. Перемещение границ вызывало усиление и ослабление цветовой насыщенности каждой из частей огненной тьмы. Небо чернело, отдавая красный цвет земле. И тут же стадии перемен вновь сменялись, и земля разверзалась под обегающим ее взглядом обновленной глубиной тьмы, а небо давило сверху с удвоенной полнотой кровавого свечения.

Линия горизонта возникала то тут, то там почти незаметной пунктирной алой полосой. Ее необычайная тонкость заставляла ее то и дело прерываться, колыхаться и размываться, вырисовываться и пропадать вновь. Ничто не было устойчивым в этом зловещем месте. И, пожалуй, именно данная неустойчивость ориентиров угнетала воспринимающее его сознание больше всего. А действительно — что, как не стабильное отсутствие прочной системы ценностей и целей является для человека источником настоящих или будущих страданий? Путаница мыслей и действий — плодотворная почва для выращивания личностных монстров любой категории ужасности.

Своеобразная жизнь порождалась этим специфическим местом. Наверное, здесь находилось логово теней всех мастей. Черные, красные и черно-красные метущиеся тени наполняли все вокруг непонятным, но четко уловимым ритмом передвижения. Останавливаясь на долю мгновения, словно желая изучить окружающую обстановку, они следовали дальше в своем пугающе странном танце. Внимательный наблюдатель заметил бы, что тени подчинялись явной тенденции к группированию по собственному цвету. Он, как отличительное свойство их сущности, особенно ярко проявлялся в черных и красных теневых скоплениях. Чем больше теней скучивались в одном месте, тем более идеальную форму шара принимала их совокупность. Отдельные тени, штрихи из двух-трех их данностей, неправильной формы пятна из десятка-другого теней и огромные шары довлеющей черноты и кричащей багровости встречались тут и там на пути исследовательского взгляда.

Чем меньше было теней в какой-либо округлой форме, тем менее реальной она оказывалась. Мелкие и средние формы удерживались в самих себе какое-то время, а потом рассыпались единичными тенями, принимавшимися неудержимо метаться по растекающейся на небо и землю огненной тьме. Наиболее устойчивые образования — гигантские шары одного цвета — притягивали внимание. И если неосторожный наблюдатель позволял себе слишком долго всматриваться в такой шар, то очень скоро он оказывался рабом уже неподвластного ему восприятия. Багровые шары ослепляли взгляд раскрывающейся в их глубине огненной бездной, ну, а черные… Скопления черных теней, ухватив внимание азартного исследователя, утаскивали его на самое свое дно, погружая в область абсолютной тьмы.

Голос, невыразимо мощный и чрезвычайно низкий, шел из самой глубины абсолютной тьмы и одновременно ею являлся. Когда он звучал, этот голос производил себя в окружающее пространство, а когда умолкал, то наполнял собой произведенное. Тьма, и без того абсолютная, усиливалась с каждым сказанным словом. Конечно, а что же может определиться как действительный абсолют, где бы то ни было? Разве что только Создатель всего, то есть Бог… Ведь именно Он истинно присутствует везде.

И, странное дело, ощущение, что этот первый невероятный голос производил и наполнял второй голос, звучащий тоже очень пугающе низко, но все же гораздо выше своего источника, не исчезало при глубочайшем созвучии этих двух голосов. Они вели между собой диалог.

— Ты вернулся с победой? — невероятно низким для человеческого слуха басом вопросила истоковая тьма.

— Не совсем, мой повелитель, — нерешительно ответил густой баритон.

— Шалкар, ты же знаешь, я не терплю иных результатов, — отстраненная ярость в исходном голосе разошлась глухим звоном по непроницаемой тьме.

— Мой повелитель, ее душа почти перешла к нам, — заметно дрогнув, все же выдержал ее напор второй голос.

— Но она не перешла!

— Да, мой повелитель. Но она может перейти.

— Доложи развернутую ситуацию.

— Мы почти завербовали ее. Но агенты Амадео оказались проворнее.

— Дальше, — звон растущей в басе ярости перешел в громыхающий железом гул.

— Но в ее духовном сердце оказалось слишком мало энергий света, чтобы перейти на их сторону, — после небольшой паузы, будто восстановившись от перенесенного удара, чуть тише продолжил баритон.

— Она зависла на грани между двумя сферами мироздания, — нарастающим гулом ударил по нему бас.

— Да, мой повелитель, — усиливающаяся дрожь в голосе баритона указывала на растущую затруднительность его положения.

— Дальше.

— Она не смогла перейти к ним сама. Но они могли бы ей помочь. И чтобы этого не произошло, мы прервали ее земное воплощение.

— У нее оказалось слишком много энергии тьмы, что дало вам возможность убить ее. Ты и должен обрывать воплощения тех, кто застрял на перепутье между светом и тьмой. Но ты же знаешь, что такая смерть — чисто физическая. И она нежелательна для нас, потому что выброшенная из тела душа из-за перенесенного страдания слегка очищается и становится ближе к свету! Ты обязан убивать не столько тело, сколько душу! И ты ДОЛЖЕН всячески препятствовать такому раскладу! Душа должна погибнуть, перейдя на нашу сторону, до физической смерти тела!!!

— Так точно, мой повелитель, — отчаяние в голосе баритона зазвенело нотками плохого тенора.

— Где она теперь? — утробным рыком вопросил крепнущий в своей низкой силе бас.

— Новое воплощение произошло очень быстро. Но более низкое, чем у нее было. Но Ангелы тоже борются за нее, причем, с новой силой.

— Она вселилась в матрицу души одного из твоих подопечных. И в этой усиленной за нее борьбе и кроется уже произошедшее с ней частичное осветление! — рявкнул бас.

— Да, мой повелитель. Но зато теперь она будет стараться осветлить не только свою душу, но и вернуть остатки души, уже проживающей в том теле, на путь света. Это ее наказание за то, что она почти перешла на нашу сторону, но это и ее шанс на спасение. Но она не знает о своей двойной задаче. Она ее видит совсем по-другому, — задыхаясь, пискнул второй голос.

— Твои шансы? — прогремел бас.

— Она в моем лагере. Я буду постоянно воздействовать на нее. Мы все, воплощенные демоны, будем влиять на нее.

— Укажи шансы светлых сил.

— Она получила бонус, пройдя через насильственную смерть. Страдания добавили в ее духовное сердце светлых сил. Теперь она может выбирать: использовать эту силу во благо или же во вред. Если она будет жалеть себя и копить обиду на мир, мы ее одолеем. Если она будет проявлять сострадание и любовь, мы ее потеряем. К тому же, светлые ангелы будут постоянно, как и мы, влиять на нее. Но у нас есть козырь. Мы будем толкать ее на самопожертвование. Если она совершит его из любви — она перейдет в свет. Если мы сумеем скрыть от нее истинные мотивы ее жертвы — она наша. Навсегда, — собрав всю силу, на одном дыхании фальцетом пропищал второй голос.

— Хорошо. Против правил мироздания мы пойти не сумеем. Шалкар, если ты заставишь ее перейти в область мрака, я отдам душу Анники тебе в личные прислужники.

— О, спасибо, мой повелитель! — окрепшим тенором отозвался собеседник тьмы.

— Не произноси это слово при мне слишком часто. Хотя Он и спасает, и управляет, но мне тяжко выносить Его присутствие — даже в словах. Слова имеют особую силу.

— Да, мой повелитель, — сдавленно пропищал второй голос.

— Используй ее. И запомни: я жду тебя с нужным мне результатом. Иначе… — глухой гул надвигающегося землетрясения цунамической волной прошелся по пространству, заставив тени в красноватых областях хаотично рассыпаться и сбиваться в новые формы.

— Я понял, мой повелитель. Все будет, как вы пожелаете… — свистящим шепотом отозвался собеседник тьмы.

— Если бы все было, как я пожелаю, Вселенная перестала бы существовать, — яростно рявкнул бас и разразился громовым хохотом.

Получив увесистый толчок, крепкая дубовая дверь жалобно скрипнула латунной ручкой и без усилий распахнулась, пропуская влетевшего в ее проем высокого загорелого атлета. Ворвавшись в кабинет, Амадео резко сбавил шаг и уже медленно подошел к залитому солнечным светом окну. Окинув задумчивым взором знакомую картину заоконного пейзажа, он с минуту вглядывался в проникновенно чистое небо, немедленно отразившееся задорными солнечными бликами в его зеленых глазах. Словно приняв решение, он коротко вздохнул и уселся в просторное кожаное кресло, мирно дремавшее у отделанного разноцветной мозаикой письменного стола. Проведя широкими ладонями по проступающим с его поверхности цветам и птицам, Амадео тепло от души улыбнулся, словно вспомнив что-то очень приятное. Слегка подавшись вперед, в полупоклоне из сидячего положения, он сложил руки перед собой в характерном молитвенном жесте, обратив их ладонями друг к другу.

Тишина, тут же разлившаяся по кабинету, зазвенела хрустальным звоном, рассеивая разлетающиеся отзвуки во вспыхнувшем золотом льющимся из окна солнечном свете. Впечатление, что тишина и свет являлись полноценными осознаниями, с каждой секундой делалось все сильнее. Золотистая жаркость света и звенящая прозрачность тишины нарастали, заполняя комнату и переливаясь через подоконник в подставленную под них небесную бездну… И непонятно было, откуда взялся луч невыносимо яркого сияющего белого света, в котором оказался сидящий в кресле мужчина: упал ли он с небес или образовался из удивительного слияния солнечной энергии и намерения Амадео. Переливы радужных цветов, исходящие из невообразимой интенсивности белого сияния, разноцветными отбликами закружились по комнате, собрав в себя миллионы неизвестно откуда моментально слетевшихся сюда солнечных зайчиков. А, может быть, это они сами их и порождали…

Яркость радужных переливов стремительно возрастала, и вместе с ней также быстро становилось все менее и менее заметным кресло и сидящий в нем человеческий силуэт. Наконец, достигнув пика цветовой насыщенности, световой столб вспыхнул, рассыпавшись по комнате мириадами крохотных радуг. И никакого кресла, а уж тем более — воцарившегося в нем продюсера — в кабинете не оказалось…

Хаотично-неугомонная звуковая дробь осыпалась на внешнюю сторону дубовой двери, спустя пару секунд собравшись на пороге в раскрасневшуюся и воинственно взлохмаченную Азизу. Блестящие иссиня-черные волосы, наспех собранные в конский хвост, наполовину выбились из-под усыпанной стразами резинки и рассыпались по напряженно прямым плечам и спине рок-певицы. Решительно переступив порог, Азиза гармонично дополнилась разноликой и разношерстной, проследовавшей за ней мини-толпой.

Волоокое лицо Расула застыло маской испуганной растерянности. Не зная, что делать и думать, запутавшись в своих чувствах, молодой человек напряженно сцеплял и расцеплял красивые длинные пальцы. Выразительная озабоченность крепко сбитого Евгения то и дело подсвечивалась агрессивным блеском нагловатых серых глаз. Готовность драться с кем угодно прямо здесь и сейчас откровенно читалась в сугубой сдержанности его движений. Анжелика, нервно теребящая извечно гороховый, теперь уже синий ридикюль, кусала губы и переводила быстрый взгляд с одного парня на другого, ища в них поддержку и успокоение. Угрюмое лицо мужчины средних лет в запыленной полицейской форме резко выделялось на фоне столь по-разному расстроенных лиц. В усталых голубых глазах вечным штилем души застыло равнодушие, смешанное с плохо скрытым в нем недовольством. Эмоции присутствующих досаждали, напоминая о собственной бесчувственности, накопленной в рутинной круговерти обрыдлых человеческих страстей, о жизни, бесцельной и бессмысленной, в состоянии привычной душевной опустошенности.

— Босс! БОСС!!! — жалобный вопль профессионального нытика бесцеремонно ворвался в порожденную растерянностью тишину, распугав поддавшихся ее чарам людей. Инстинктивно шарахнувшись в разные стороны, они освободили дорогу влетевшему в кабинет тяжелому телу — совершенно запыхавшемуся и покрытому расплывчатыми синюшными пятнами Александру Евстигнеевичу.

— Босс! Там полиция вас требует! — чудом затормозив перед письменным столом, вымолвил секретарь, держась за бурно вздымающуюся грудь. Широко открытым ртом он отчаянно хватал напоенный солнечным светом воздух.

— Полиция уже здесь, — мрачно отозвался запыленный полицейский, выступив из ближайшего к двери угла.

— А… Вы… — нечленораздельно заблеял Александр Евстигнеевич, двумя пухлыми руками накрепко вцепившись в матовую поверхность дубовой мебели. — А босс…

— Мы все к нему! — оглушительно выкрикнула Азиза, подскакивая к шарахнувшемуся от нее секретарю.

— Босс, — умоляюще мяукнул пожилой мужчина, кое-как развернувшись вокруг своей оси, не отпуская при этом импровизированной опоры.

Шесть разноликих голов последовали его движению, развернувшись к предполагаемому местонахождению горячо искомого начальства. Как, однако, сильны бытующие в человеческом восприятие стереотипы! Они настолько властны над ним, что, по сути, им и являются! Ну почему хозяин кабинета должен был непременно находиться за письменным столом?! Разве маловероятно, что он мог располагаться около окна, рядом с барной стойкой, возле несгораемого сейфа или, на худой конец, в туалетной комнате! Но — нет, любой вошедший в комнату, названную кабинетом, непременно направляет свой взгляд по ту сторону рабочего стола…

Недоумение, отразившееся в разноцветных глазах собравшихся в офисе Амадео людей, оказалось чувством столь интенсивным, что на несколько мгновений превратило их весьма несхожих обладателей в одно неделимое целое.

И когда оно ослабло и тем самым вернуло каждого в привычное переживание его отдельности от других, визитеры рассыпались по кабинетному пространству в поисках столь насущно необходимого его владельца.

Отсутствие продюсера на полагающемся ему гнездовом офисном месте могло означать его очень нехорошее по качеству присутствие где-нибудь еще. После обнаружения в приемной тела убитой девушки все были готовы ко всему… Сосредоточенное пыхтение, звуки резко отдергиваемой материи, открываемых шкафов и переставляемой мебели наполнили кабинет.

— Его нигде нет, — через несколько минут тщательных поисков резюмировал разбитым голосом, в котором смешались нотки тревоги и облегчения, Александр Евстигнеевич.

— Здесь нет, — внесла правку скрупулезно точная Азиза.

— А мне кажется, он где-то здесь, — робким шепотом возразила ей бледная до синевы Анжелика.

— Где — здесь? — гневно зыркнула на нее рокерша. — Он что, по-твоему, невидимка?

— И кресла тоже нет… — неожиданно пробасил Расул, с круглыми от удивления глазами возвышаясь на том самом месте, где раньше всегда стоял сей мебельный предмет.

— Куда он мог запропаститься? — удрученно, себе под нос, вопросил секретарь. — Я собственными глазами видел шефа входящим в кабинет! Он прошел мимо меня в приемной и спросил… — Александр Евстигнеевич натужно сморщил лоб, пытаясь вспомнить недавний диалог с шефом. — Он спросил…

— Как вы себя чувствуете после изрядной дозы «успокоительного»! — не удержалась от ехидного замечания Азиза, встав перед потерянным секретарем в позу атакующей воительницы. Уперев руки в бока, певица с вызовом смотрела на вновь покрасневшего несчастного секретаря, не делая ни малейшей попытки приглушить клокочущий в ней вулкан праведного гнева. — Сначала из-за вашей халатности погибла Анника, а теперь неизвестно куда пропал Амадео! Может, его тоже убили!

Вздрогнув, Александр Евстигнеевич поднял на певицу полные неизбывной тоски водянистые глаза.

— Я, конечно, виноват… — забормотал он. — Недоглядел в приемной… Но Амадео вряд ли убили… Это совсем невозможно…

— Это почему же? — грозно надвигаясь на него, вопросила Азиза. — Он что, бессмертный, что ли?

Александр Евстигнеевич собрался было ответить и уже открыл для ответа рот, но оказался прерванным холодной, как январский ветер, репликой со стороны.

— Так где же все-таки гражданин Амадео Альфиори? — внезапно подал голос полицейский. С раздражением постукивая пальцами по дубовой поверхности письменного стола, он лениво перебирал лежащие на нем бумаги. — Вышел? — иронически изогнув бровь, переспросил полицейский. — Куда, интересно? У этого помещения, как я понял, нет другого выхода, кроме этой двери? — небрежный взмах властьимущей руки заставил присутствующих в комнате, как по команде, повернуть головы в сторону указанной ею двери.

— Нет! — умножившимся хором произнесли говорящие головы и в отрицательном жесте синхронно закачались из стороны в сторону.

— Тогда он мог выйти только в окно! — не сдержав кривой саркастической улыбки, изрек полицейский, кивнув навстречу льющемуся через стекло солнечному свету. Подспудный смысл произнесенных им слов дошел до собравшихся в кабинете людей на пятую секунду их совместного существования. Оцепенение, сопутствующее постижению смысла, сменилось мгновенным эмоциональным откликом и тут же трансформировалось в действие. Топоча ногами, спотыкаясь и ударяясь о предметы интерьера, разношерстная минитолпа бросилась к единственному в комнате окну. Отталкивая друг друга локтями, все спешили заглянуть по ту сторону кабинетного пространства. Наконец, перегнувшись через длинный мраморный подоконник, столь же дружно, как бежали к нему, посмотрели вниз.

Просто удивительно, как по-разному воспринимается одно и то же событие двумя людьми! А уж если очевидцев происшедшего оказывается более двух, то и точки зрения на одну засвидетельствованную действительность будут отличаться калейдоскопическим разнообразием. Причем, что самое интересное, каждый из воспринимающих данный контекст реальности непременно примется настаивать на собственной правоте и доказывать ее. Что ж, в споре, как известно, рождается истина. И из столкновения несхожих описаний нередко формируется скрывающаяся в них искомая целостность ситуации. Потому что личностное восприятие, конечно же, является ни чем иным, как отражением одной из граней этой целостности в конкретную душу. Поэтому противостояние разных точек зрения на одно и то же событие, явление или человека — иллюзорно. Каждый воспринимает то, что может постичь. И именно вот эта разность сознаний позволяет одной-единственной ситуации эффективно повлиять на столь различные судьбы и души.

Резко темнеющее небо наполнило водянистые глаза Александра Евстигнеевича непривычной для них глубиной цвета. Казалось, небесная бездна полностью переместилась во взгляд этого эмоционального, но внутренне очень смелого человека, явив миру захватывающую безграничность его души. И невозможно было провести грань между душой и отраженным в ней небосклоном. Где начиналось одно и заканчивалось другое? Может быть, вовсе не небо отражалось в глазах секретаря, а его сознание отражало себя во внешнюю необозримость мира?

Но на тот момент отнюдь не определение истока действительности было первостепенно важной задачей, а ее, этой самой реальности, насущный разворот…

Порожденная из подспудных глубин чего-то опасно неведомого, находящегося прямо за невинной чистотой прозрачного небосклона, угрожающая чернильная тьма разливалась в его угасающем сиянии. Поглощая свет, тьма будто набиралась сил, концентрируясь в полученной и получаемой мощи. И внезапно, не оставляя ни мгновения на принятие решения и действия, она собралась в огромное черное пятно, принявшее контуры гигантского чудовища с невероятным размахом рваных крыльев. С непостижимой для человека скоростью оно вынырнуло из слабо удерживающих его небесных остатков и ворвалось во взгляд окаменевшего от ужаса Александра Евстигнеевича. Принявший удар, он отлетел от окна, волочась на концах рваных крыльев монстра, молниеносно пролетевшего сквозь грузное тело секретаря, кабинет его шефа и исчезнувшего так же стремительно, как и появившегося. Лишь силуэт омерзительного зверя, жирной сажей запечатлевшийся на противоположной от окна светлой стене, своеобразным автографом напоминал о его впечатляющем присутствии.

Стон Александра Евстигнеевича, корчившегося от физической и душевной боли на кабинетном полу, вдруг перерос в низкий протяжный самолетный гул. Военный истребитель, пролетающий в потемневшем небе, цепко удерживал напряженное внимание прильнувшего к окну полицейского. Вцепившись взглядом в гудящий самолет, а побелевшими пальцами — в безучастный мрамор подоконника, он с глухим отчаянием наблюдал, как из последнего что-то медленно выпадало. Противный свист тяжеленного металлического тела, разрезающего воздушные слои, заставил мужчину сморщиться от предчувствия скорой боли. Своя, чужая — какое это имеет значение, когда мир рушится? Столб огня и дыма, в который мгновенно превратился оживленный городской квартал, взметнулся к сумрачным небесам. Мрак поглотил все вокруг, безжалостно стерев границы между небом и землей. Крики и стоны слепого страдания неслись со всех сторон, сыпались из тьмы сверху и поднимались в нее снизу. Оглушенный увиденным и услышанным, с перекошенным от безвольной ярости лицом, полицейский отскочил от окна и упал на колени, закрыв голову трясущимися руками… Рыдая, в путанных словах поднявшейся из сердца молитве он прощался с внезапно ставшей такой дорогой и необходимой жизнью…

Жизнь на разных этапах пути имеет разный смысл и форму его воплощения. Выживание, физические удовольствия, самоутверждение, творчество, любимые люди… По мере роста души меняются и мотивы ее бытия…

Вероника медленно шла по разгромленной улице, не замечая ни висящего в воздухе плотного сизого дыма, ни развалин домов, ни кричащих и бегущих в панике людей… Суета вокруг ярким фоном высвечивала застывшую в ее глазах боль — страдание человека от внезапно обострившегося осознания безысходности своего одиночества. Что, как ни угроза нависшей над ним смерти, помогает понять и принять истинное положение себя в окружающем мире… Она, по-настоящему никому не нужная в зените совсем недавней славы, оказалась так же никому не нужна и на самом краю слишком быстро пролетевшей жизни… Все на свете она отдала бы сейчас за исцеляющий и поддерживающий взгляд любимых и любящих глаз. Принять полноту жизни, как и неизбежность смерти, гораздо легче, отражаясь в безусловной теплоте сочувствующей тебе души…

Расул смотрел на свою любимую женщину, которая так никогда и не узнала, что была обожаема и ценима сама по себе, без регалий и наград, и слезы соленой горечи катились по его бледным щекам. Глядя на ее безучастное, застывшее безжизненной маской лицо, он чувствовал скрывавшуюся за ним боль, сжигающую любимую им душу. Чувствовал и проживал ее вместе со своей возлюбленной. Только это он мог сделать для нее здесь и сейчас, в мгновения, когда привычный мир рушился, и ничего, ровным счетом ничего не предлагалось и не обнаруживалось взамен за стремительно множащимися руинами былого…

Люди, выжившие после бомбового удара, метались вокруг нее в хаотическом танце смертельного ужаса. В широко распахнутых глазах Вероники отражались их перекошенные лица и разорванные от ударной волны одежды. Безумие, возникшее после крушения всех норм, стало новым мерилом оставшегося бытия. Древние инстинкты, поднимающиеся из глубин человеческих душ, выводили на их поверхность импульсы разрушения и насилия. Выжить любой ценой или уничтожить все до конца — крушение прежних условий жизни превращает ее остатки в прямое подобие смерти.

Неизвестно откуда выпрыгнувший мужчина с острым камнем в руке подбежал к плачущей посреди дороги женщине с ребенком, зачем-то с размаха ударил ее по голове и скрылся в густом дыму горевшего неподалеку здания. Замертво упавшее к ногам бредущей Вероники человеческое тело заставило ее пошатнуться и затем остановиться. Застывший взгляд бывшей эстрадной звезды равнодушно обшарил тихо тонущую в луже собственной крови молодую мать и обратился к зашедшемуся в беззвучном крике маленькому мальчику.

И радость, да, искренняя радость засветилась в ее обретшем осмысленность взоре. Опустившись в пыль, Вероника крепко прижала к себе дрожащего малютку, смеясь и плача, приветствуя его беспомощное присутствие. Иногда для того, чтобы ощутить себя живым, надо прочувствовать остроту бытия другого существа…

Автоматная очередь сухим треском прорезала пространство, прочерчивая новые границы между жизнью и смертью. Падающие и кричащие в агонии люди не обращали на себя и толики внимания отрешенной в своем безумии Вероники. Все ее существо было обращено к обвисшему в руках крошечному детскому тельцу. Алая кровь — не ее, а этого беззащитного в жизни и смерти малыша, бежала по пальцам несчастной женщины. А ей казалось, что это была ее собственная кровь. Не его, но ее жизнь утекала у нее сейчас сквозь пальцы. Именно так, как она утекала много лет до этого мгновения… Все, что она делала, было неправильно. Все шло не от сердца, но от расчетливого и холодного в своей безжалостности разума. Все, что она смогла сделать для гибели себя и этого малыша, она сделала. Осознание, острое, как раскаленная в огне игла, вонзилось в едва бьющееся сердце давно растерзанной души… Осознание того, что она была ответственна не только за себя, но и за всех связанных с ней, ведомых и неведомых ей людей… Осознание того, что прожитое время, превратившееся в зыбучие пески горестных воспоминаний, невозможно обратить вспять и вернуть…

Подняв лицо к темному небу, скрытому в сизом дыму разверзшегося под ним ада, Вероника страшно и безнадежно закричала…

От ее крика Анжелика, одиноко стоящая на крыше высокого здания в развевающемся на промозглом ветру легком ситцевом платьице, вздрогнула всем телом. Воспоминание, растревоженное чьей-то вырвавшейся на свободу болью, промелькнуло в ее расфокусированном сознании и испарилось, смешавшись с клубами поднимающегося в темное небо смрадного дыма… Когда-то она пела, любила, дружила… Лица людей, смутно знакомых, всплывали из памяти, оглушенной разрушительной силой настоящего. Последнее, что она помнила о себе — это то, что она стояла возле распахнутого окна и смотрела вниз, на родной город… точно так же, как она стояла и смотрела на него теперь… Но тогда там был город… И рядом с ней находились близкие и родные лица… А сейчас она видит внизу, под ногами, не развалины, нет… Но груды разбитых судеб и несбывшихся надежд… Обломки непрожитых жизней и лица нерожденных детей… Но это там, внизу… Далеко внизу… Так далеко, будто и не существует вовсе… А прямо перед ней здесь и сейчас — небо. Пусть и заволоченное сизым дымом, мутное и неопрятное… Но все же — небо… Простор, по которому можно улететь в новые, неведомые и обязательно прекрасные дали… Небо, которое столь настойчиво зовет и манит ее… Зов, которому невозможно сопротивляться…

Она не хочет больше смотреть туда, где царствует разрушение и боль. Она не может больше там быть. Она рождена, чтобы жить. А жить она может только в полете…

Широко раскинув руки, она не разбегалась, чтобы набрать высоту, но, чувствуя ее в себе, сразу же полетела… Никогда еще Анжелика не дышала полной грудью, легко и глубоко, как в том полете… Она летела, она действительно летела, в одной ей доступной реальности! И поэтому она и не заметила гигантской могильно-черной чудовищной тени, метнувшейся ей навстречу из дымившихся развалин поверженного города…

Женское тело с развевающимися в воздушном потоке светлыми волосами, в задранном почти на голову легком платье пролетело мимо чересчур сильно высунувшейся из окна Азизы и едва не снесло ей голову. Вскрикнув, она высунулась еще сильнее и устремилась было за ним, в инстинктивном порыве продляя траекторию своего взгляда. Сколь часто то, что кажется черным, в действительности приносит действительно светлые результаты! И эгоцентризм, максимально проявляющийся у людей в кризисных ситуациях, вовсе не является исключением…