Инферняня (СИ)

— А на сколько часов и сколько раз в неделю вы хотели бы его привозить?

Дело в том, что, я давно бы уже разбогатела, привози Селия или Роксана своих детишек хотя бы на пару часов каждый день. Но Роксана приводила сыночка только на три часа раз в неделю, по субботам, когда они с мужем ужинали у ее родителей. Маленькие оборотни совершенно неуправляемы и их появление в обычном обществе может обернуться для присутствующих людей катастрофой. Проще говоря, не съедят, так покусают. А родители Роксаны были обычными людьми. Как и она сама. Оборотнем был мистер Бьерн. Хотя я бы ни за что его в этом не заподозрила — маленький, тихий, скромный человечек. Ну разве что рыжие волосы на его голове странно топорщатся, будто щетка для обуви.

А Селия оставляла Мосика так и всего на полчаса, только чтобы сбегать, к примеру, в парикмахерскую. И попробуйте заявить, что оплата берется все равно за полный час. На вас хоть раз в жизни рычали вампиры?

— Понимаете, — сказал Гермес Олимпус, — у меня за последнее время накопилось столько работы, — он улыбнулся. — Я не мог отлучится от малыша ни на минуту.

— Понимаю.

Какой заботливый папаша! Что за прелесть!

— И поэтому, раз уж я вас нашел, то хотел бы быстрее разобрать все завалы корреспонденции. Могу я оставить с вами Петера на сутки?

У меня, видимо, округлились глаза, потому что в его взгляде мелькнуло беспокойство. Ну, челюсть‑то моя уж точно отвисла.

— Разумеется, я заплачу вперед, — спешно проговорил он и добавил: — За целые сутки.

24 тысячи долларов! 24 тысячи зеленых — зеленых долларов! Погодите…

— То есть, на двадцать четыре часа? — пропищала я не своим голосом. Ну вдруг в божественных сутках часов другое количество? Например, всего четверть часа?

— Разумеется.

Гермес ушел. Коляска осталась. И бумажный сверток с хрустящими новенькими купюрами — вот он, лежит себе тихонечко и скромно на старом стуле в прихожей.

Лежит тихонечко?! Мосик, как же ты там? Я бросилась в спальню. Мосик сидел на кровати, навострив уши.

— Мосик, — сказала я наставительно, — подслушивать нехорошо.

Ладно, хоть рассказать он никому не может, потому что еще не умеет разговаривать.

— Бу! — сказал Мосик. Да, вот это и было самое длинное слово в его лексиконе. Означало оно разное. Вот сейчас что‑то типа «Отстань со своими дурацкими нравоучениями!»

Я подошла, вытащила его из кроватки и понесла в гостиную. Усадила там на диван, потом принесла из холодильника бутылку с томатным соком и мною же самой криво приклеенной бумажкой с надписью «Кровь первого сорта» и вручила облизывающемуся младенцу. Он стал жадно пить, а я вышла в прихожую.

Ну — с, будем знакомиться. Новичок хитро смотрел на меня. Я откинула расшитое покрывало и взяла малыша на руки.

— Я — Алисия, твоя няня… Так, где же инструкция, которую оставил твой папа, — я извлекла завалившуюся за матрасик свернутую рулоном бумагу.

Пошла в гостиную, устроилась в кресле, посадив малыша себе на колени, и развернула рулон. Там было всего три строчки:

«Кормить только из его бутылочки, когда проголодается — обычно каждые три — четыре часа. (Глиняная бутыль размером с настольную лампу лежала в корзине под коляской. Ну, это же на сутки. И может, боги много едят?) Гулять раз в день, и только с коляской, не выходить на воздух в темное время суток. (Гулять раз в день! Звучит так, будто он мне его на неделю оставляет. Бедный. Так заканителился с малышом, что не смог написать просто: погулять). Не давать журналы и не включать телевизор. (Сутки без телевизора я могу вытерпеть, так уж и быть. И журналы нельзя? Какие, он думает, журналы у меня водятся и какие каналы я смотрю, что запрещает их смотреть ребенку? У меня даже кабельного нет!)».

— Ы — ы-ы, — раздался обиженный рев Мосика.

Что случилось?!

Бутылка из его ручек исчезла и была в ручках малыша — полубога. Я мигом забрала ее. Вот оно, исполнение желаний! Ничего себе! А если он звезду с неба пожелает, или… чтобы его нос превратился в помидор — и как его возвращать в таком виде? Нет, это невозможно. У малышей мало фантазии и еще меньше желаний: им бы только поспать, поесть и поиграть с какой‑нибудь бренчащей дребеденью.

Я вернула сок Мосику, он хлюпнул носом и снова впился в соску бутылки. А полубогу сказала:

— Нельзя отбирать у других детей бутылки.

Полубожок улыбнулся. Да он же наверное, просто проголодался. Бедный ребенок, это у него такой способ просить еду. Говорить он не может, а плакать, наверное, богам не положено. Вот и приходится воровать!

Я посадила Петера на кресло и побежала в прихожую. Как же я ему дам эту бутыль, он ее и в руках не удержит! Да и я, наверное, не подниму! Я вцепилась в толстые глиняные ручки, обнаружившиеся по бокам бутыли, поднапрягшись, дернула ее вверх… и улетела в угол к двери вместе с бутылью в руках, которая ничегошеньки не весила!

Поднявшись и крепко обнимая одной рукой невесомый кувшин, другой я потерла ушибленное место. Какое место? Да какая разница. На которое приземлилась.

Узкое горло кувшина венчала глиняная пробка. Я выдернула ее, заглянула внутрь — но, конечно, ничего не увидела. Понюхала — аромат был приятный, молоко с медом.

Малыш — полубог сидел спокойно, привалившись к мягкой спинке кресла и Мосика больше не обижал, вместо этого он крутил головой и рассматривал обстановку в комнате. Как‑то жадно рассматривал. Не успела я с бутылью подойти к нему, как у него в ручках оказалось что‑то маленькое и блестящее, потом мелькнула еще одна такая же штучка и вот в ладошках его уже… целая горка разноцветных лампочек от моей новогодней гирлянды! — и они из ладошек начинают сыпаться на кресло и на пол.

Не подумайте, что сегодня 24 декабря, или хотя бы 20! Щас октябрь. И я не из тех фанатиков празднования Рождества, которые в июле покупают украшения для елки (ну разве что набреду на распродажу, тут уж всякий не упустит шанс), в августе пишут рождественские открытки, а в сентябре выставляют на зеленый газон деревянного оленя. Просто битый час ты развешиваешь десятиметровую гирлянду по всему залу, цепляя ее за настенные часы и гардины, и не будешь же снимать ее на следующий день после Нового года? В январе все как‑то некогда, в феврале ты про нее забываешь, а в мае думаешь — да сколько там осталось‑то до Рождества, глупо собирать ее, чтобы совсем скоро снова, как альпинист, ползать по стенам и вбивать крючки.

Я опустила бутыль на пол, пробку сунула в карман, кинулась к Петеру и аккуратно стала выбирать из его ладошек стеклянные лампочки — куда же их? Вытащила из‑под стола коробку с туфлями, и стала сбрасывать туда лампочки. Не мог он заграбастать ее целиком, с проводами! Оглянулась — ну конечно, не мог! Гирлянда висела на месте, только лампочки были аккуратно прорежены через одну. Одно желание исполняется, одно — нет. А он, видать. захотел получить вон те цветные блестящие штуковины. Я собрала все фонарики и закрыла крышку.

— Это не игрушки, — погрозила я пальцем полубожку.

Он огорченно надул губки. Я пнула коробку обратно под стол.

Мосик полз по дивану на четвереньках, кувыркнулся с краю, и, как ни в чем не бывало, продолжил ползти дальше — по полу. Вот чем мне нравятся эти милые дети — монстрики. Обычный ребенок на его месте бы разорался, а этому хоть бы хны. (Да не роняла я детей с диванов! И не оставляла без присмотра! Вы что думаете, я няня или кто? Ну, может, в самом начале моей блестящей карьеры… В общем, не знала я тогда, что годовалый ребенок может быть таким шустрым и пока я бегу открывать дверь его мамаше, начать заниматься прыжками вниз. Хотите знать, не уволила ли она меня? А вы как думаете?? Заходит она к няне, я ее отпрыск орет как резаный. Я бы тоже больше его мне не оставила).

В дверь позвонили — нет, вернее, не позвонили, а просто сели на звонок, или встали, а потом стали топтать его ковбойскими сапогами с железными подбойками. Селия! Ничего, секунду подождет. У меня тут малыш с неограниченными способностями.

Чтобы занять его, вручаю ему лохматую игрушечную собачку. Но в ту же секунду собачка оказывается на столе, а в руках у малыша оказывается бутыль с божественной едой. Он держит бутыль уверенно и ловко, хотя она такая большая, что его за ней не видно. Ладно, не уронит. Я бегу открывать.

— А если бы ты жила в таком большом доме, как мой, ты что, завтра бы добралась до двери?! — вопит Селия, влетая в зал. — Ну, где моя лапочка? А это еще кто? — уставилась она на бутыль, за которой раздавалось громкое внятное чавканье и довольное похрюкивание. Нет, пора обучать маленького Петера манерам!

— Ребенок, — пожала я плечами.

— Да? — свела она брови. — Из каких он?

— Из… я не могу раскрывать тайны своих клиентов, — важно сказала я, как адвокат из кино.

— А я имею право знать, с кем водится мой сын!

— Ни с кем он не водится! Он вон, под шторой ползает!

Селия и не взглянула на сыночка, зато обошла кресло, чтобы посмотреть, кто там.

В это время Петер икнул и отставил бутыль. Я забрала ее. А он вдруг стал расти и прямо на наших с Селией глазах превратился в годовалого.

— Детская амброзия, — с придыханием сказала Селия.

Детская что?

Селия алчно глядела на глиняную бутылку.

— Алисия, милая, — нежно сказала она, — не продашь ли ты нам немного этого питания? Совсем чуть — чуть…

— Зачем оно вам? — вытаращила я на нее глаза, пораженная скорее ее необычным тоном, а не вопросом.

— Не мне, дорогая, а Мосику, — ласково и снисходительно объяснила она, как будто мне было года два.

— Разве вампиры могут есть то же самое, что и полу… — сказала я и прикусила язык. Тайна клиента, я же обязалась в тот день, когда подписала контракт на исполнение обязанностей инферняни, молчать о «природе происхождения малышей». То есть если кто сам догадался, я ни при чем.

— Но мы же едим пищу людей, — удивилась Селия.

— Ну и что, зато вы не едите то, что могут есть, к примеру иноп… — и я во второй раз прикусила язык. Да не буквально! Замолкла, короче. Закрыла варежку.

— Амброзию может есть любой, — сказала Селия.

— Но это же… детская анбро…

— Амброзия, — поправила Селия.

— Да, — сказала я. Как будто имеет значение, детская эта абракадабра или нет.

— Вот именно! — сказала Селия и посмотрела на меня с сомнением. — Взрослая‑то мне и ни к чему. Я и так вечно молода, — она встряхнула копной рыжих кудрей. Красиво, ничего не скажешь. А я не отращиваю длинные волосы, потому что возни с ними, спать неудобно — заматываются куда‑то, а на улице стоит подуть малейшему ветерку, лезут в лицо. Короче, я крайне практичная и современная девушка!

А Селия сказала:

— Мне бы хотелось, чтобы Мосик быстрее вырос.

А — а, так вот оно что! Это выращивающая амброштука. Но нафига мне выращивать Мосика? У меня же работы не будет.

— Селия, но он же такой милый маленький карапуз. Пусть побудет таким подольше! То есть, сколько положено, — а сколько положено‑то? Я как‑то до сих пор не успела поинтересоваться.

— Ты бы хотела нянькаться с ним двести лет? — взвыла Селия.

Двести? Ну, это она образно. Ведь люди столько и не живут.

— Хотя люди столько не живут, — добавила Селия сквозь зубы.

Что, и правда двести?? А когда ему стукнет двести, он моментально станет взрослым?

Селия, видимо, прочитав недоумение на моем лице, недовольно пояснила:

— Годам к ста он будет выглядеть как ваш трехгодовалый, а к двумстам как первоклашка.

— А… умственно? — нет, ну правда, он что, еще сто лет будет только гугукать, бубукать и таращить глаза?

— Умственно он и сейчас умнее тебя, — отрезала Селия.

Вот нахалка! Хотя, его айкью я не проверяла. Вдруг и правда? Я оглянулась, штора у телевизора вздымалась холмом, и оттуда доносилось тихое гундежное подвывание. Интересно, что он там делает. Я пошла было к шторе, но Селия схватила меня за руку:

— Так что? — спросила она. — Сколько ты бы хотела получить?

Сегодня день такой? В астрологическом прогнозе поди так и написано: «Некоторым близнецам, а именно тем, которых зовут на букву А, с фамилией на М, будут беспрерывно предлагать деньги — такие, каких они за всю жизнь не видывали». Интересно, что же там написано дальше: «Ловите шансы!», «Скажите нет» или «Скажите нет один раз, а да два раза».

— Селия, — сказала я как можно внушительнее, — я не могу ее продать.

— Да ее вон как много, никто и не заметит!

— Но это же на целые сутки, — каким же он вымахает спустя эти сутки!

— На сутки? Ты шутишь, милая? Да здесь же минимум на месяц!

Ну э — э… Вот это да. Но может, мистер Гермес так мне доверяет, что принес амброзии не меряя. Может, не было дополнительной посуды под рукой, чтобы разделить ее. Нет, версия о доверии мне больше по душе.

— Потому что мне доверяют, — я гордо вздернула подбородок.

— Вот и прекрасно, — сказала Селия. — Значит, никто и не подумает проверять, исчезло там две унции или нет. Я подарю тебе один из наших домов на побережье.

Что она сказала? Дом на побережье?? У меня сердце заколотилось о ребра, будто хотело вырваться из груди и полететь на это самое побережье, устроиться в шезлонге на белой веранде и пить холодный шоколадный коктейль через соломинку.

Но я сказала чужим равнодушным голосом:

— Спасибо, Селия. Это восхитительное предложение. Но я не могу. Поймите, — я умоляюще сложила руки. — Я бы рада. Но это не мое.

Чертово воспитание! Ну почему иногда я бываю такой порядочной! Сама бы себя сейчас за это отколошматила веником.

— Понятно, — с присвистом выцедила Селия.

Ну все, сейчас она прокусит мою сонную артерию. Но вместо того, чтобы зашипеть или что там у них полагается выдать перед тем, как приняться за ужин, она тенью метнулась к шторе, из‑за которой уже минуту как выглядывал хитрый черный глаз, вытащила обладателя этого глаза наружу и, с надменным видом прошествовав мимо меня с сыном на руках, скрылась в прихожей. Я даже не успела рта раскрыть, чтобы сказать что‑то вроде: «Что ж, останемся друзьями», хотя, впрочем, мы ведь никогда ими и не были. Ну, я могла бы сказать что‑нибудь примирительное. Но входная дверь хлопнула через секунду, не оставив мне никакого шанса.

За этим нервным разговором я и следить забыла за Петером. Оборачиваюсь — а на кресле один кувшин и никого рядом. И в зале тоже никого. Мило. Ладно, за пределы квартиры он не уползет. А вдруг он пожелает, чтобы открылось окно? То есть все окна — их всего три. А значит, одно или два обязательно откроются!

Пробудив таким образом в себе дикую панику, я побежала по квартире. Окна, слава богу, закрыты. Но ребенка‑то нигде нет! Я и в шкаф сунулась, и в ванную, и даже в комод. Пусто! Я упала на кресло в полном отчаянии.

Ой! Селия‑то открывала дверь, когда выходила! Вдруг он успел выскользнуть следом! Я бросилась было в подъезд. И вдруг слышу — в зале кто‑то радостно смеется, аж заливается.

Влетаю: нате вам — под потолком, махая ручками и ножками, совершенно неуклюже кругами парит Петер и хохочет. Вспоминаю, что на потолок‑то я в своих поисках и не глядела. Машу ему:

— Петер, спускайся вниз.

А впрочем, зачем? Пусть себе резвится, лишь бы не плакал. О, как раз два часа, через пять минут мой любимый сериал «Поп — звезда»: он об одном парне, который был как бы слабаком и ботаником (как бы, потому что там такой милый актер снимается, ни на какого ботаника он не похож, и мышцы даже под рубашкой видно!), и вот, он тайно мечтал стать звездой сцены…

Ох, Петеру же нельзя смотреть телевизор! А мне нельзя отлучаться от Петера, то есть усадить его с игрушками в спальне, например, и пойти смотреть сериал. М — да… И у меня всего пять минут, чтобы решить эту дилемму. Надо просто из двух зол выбрать меньшее.

Не имею я права оставлять беспомощного, вернее, слишком большой мощи ребенка без присмотра! И потом, ничего неприличного, чего детям нельзя, я смотреть не собираюсь (не знаю, что за няни там попадались Олимпусу до меня), так что я с чистой совестью включила телевизор и уютно устроилась в кресле. Пока мелькала реклама, я вспомнила, что я так и не решила, как потратить 24 тысячи долларов. Начать с одежды или с обуви? Давненько я не покупала новые туфли, да и двух джинсов для гардероба явно маловато. Если я полностью поменяю гардероб, останется еще на дом? Ну, на маленький уютный домик с клетчатыми занавесками и соломенной крышей, где‑нибудь в Мексике или Бразилии, на берегу океана?

— Ням — ням, — раздается лепет малыша — он уже приземлился на пол, смотрит в экран и тянет к нему ручки.

Там шла реклама — моя любимая актриса Вивиан Джемисон втирала в подбородок и щеки какой‑то новый увлажняющий крем.

— Это не молоко, — сказала я.